Бедный, бедный Ваня В холодной могилке. Нет ему счастья. Маша теперь с другим. Маша лежит — счастливо вздыхает: Съел её сердце Красавец с триста четвёртого места, Пятый участок.

У нас в подъезде всё теперь совсем, как у людей. На лестнице сошлись с утра злодей и добродей. Зовут соседи докторов, судью и караул. Я утром встал, потом поел, потом опять уснул. И вот меня в четвёртый раз за стенкой будит крик. Я раньше был готов к борьбе, затем почти привык. Терпи, терпи! У них таков был изначальный план: На чердаке парит Ормузд, в подвале — Ариман.

Василий полуволком смрадным и ужасным Всю ночь по сумрачным парадным шастал. Но только утро осветило благодатный град — Он деловит и свеж, его зовут Кондрат, Весь день сидит, скрипит пером, ворочает словами И от усердья шевелит губами. Какой позор, какой провал в блистательной судьбе… Василий этого не знает о себе.

Кровохлёб-трава стоит одна на газоне каменном зелёном; крашеным питательным бульоном туго наливается луна. За окошком тявкает волчок, кашляет за стенкой морячок. Ну, давай, давай, волчок, поплачем о нелепой доле вурдалачьей.

мамлакат собирает живительный хлопок с семи до семи после семи мамлакат — на химической свадьбе — подруга невесты — на небесах — титрует, нитрует, греет, укачивает на весах хлопок, который приносит с бескрайних полей пушинками в волосах так, по чуть-чуть, рождается влажный пироксилин — наш господин вот мамлакат заходит в огромный мраморный зал, на мамлакат золотой семислойный халат на халате сверкает хрустальный орден, с него ухмыляется некий гад: он видит — в огромном мраморном зале на бриллиантовых лавках сидят его боевые друзья: едят. тот, что на ордене, рад — он их узнал у мамлакат под халатом заряд — будет вам город-ад

Случайно оживив по памяти набросок, Сколачивали мир из разноцветных досок И, снова, солнце поместив на антресоль, Расплёскивали воду и дробили соль, Расплёскивались и дробились сами, Зачем-то пришивали над лесами Дневное небо из растрёпанных полос, Но умер Бертоллет, и вскоре началос(ь)…

поднебесный пилот над скалою в хрустящей кабине напевает псалмы и блестящим ботинком педальку пружинную жмёт продолжает полёт но гляди глубоко глубоко на равнине полуночным меркурием точкой в твоей изумрудной прицельной трубе голоногий гермес с топором под горою он не верит тебе но видимо верен другому герою

ночью лопнет реторта надо ж порезал палец толстый неловкий братец братка бартоломеус жарко зажжётся сердце сердце теперь из серы руки налиты ртутью ноги набиты солью вот ведь теперь на четверть ты философский камень сам себе строгий отец сам себе жизнь и смерть приблизительно так однажды приходит вечность

элементарный рабочий кепка из дермантина к кепке приклеены скотчем ключики валентина знак соломона в металле утром стреляли солдаты но не попали вот ведь скотина — куда там резали ирокезы в парке и сквере нет и им не зарезать только в три в англетере добили гуроны рыдал комиссар обороны плакал товарищ че плакал товарищ тро рыдали агенты в метро и вообще

Когда неумолимы и упорны На небе запоют чугунные валторны, Когда усердные ночные сторожа Начнут метать мешки с шестого этажа, Когда соседи вызовут любезных за тобою, Под полом захрустит, завоет за стеною И квартиранты юные забудут в ванной ртуть — Поспи, поспи, и выпить не забудь.

тропы чорны небо сине на двенадцатой версте он повешен на осине да лабает степь да степь на колёсном клавесине пальцы цепки на хвосте

бешеный колобок лешего поволок ел его за кустом нервным порванным ртом впрок оставил кусок на потом

Когда научишься читать — Не засыпай, листай секретную тетрадь — Разгадывай слова, лети на бал к Мальвине, Там карлики Тимур и Фёдор в формалине, У каждого в груди Амурова стрела. А всё бессонница, ненужные дела, Нелепая судьба, негодная погода И чьи-то дневники 12-го года.

его хранит мерцающий магнит и часто охраняет бог нестрогий задумчиво бредущий по дороге а он плясун пропивший afternoon его пигмеи утром гонят крокодила за ними удивительная сила его связные — логос и гундос а он небрит и бос

Начни с меня: Смени закаты на рассветы — Я стану первою приметой Начала дня — В конце пути… Так по весне на кровли дома Выводят эльфы пленных гномов, Велят: лети.

Скучно, скучно в новом доме Домовым. Разгоняют белладонну, Прячут дым. Если фуга не поётся, И не лень — Вышивают вашим солнцем Серый день.

У нас зима, собака лижет лёд, природа умерла, душа опять поёт, почтенный альбигоец выдувает дым, натужится и машет флагом шерстяным.

отчего моя собака лает ведь не лает так собака выросшая в стае это просто глупая домашняя собака сердится на улице на первый встречный запах погуляли и назад подходим к дому радуется жучка запаху второму как собака рада мы к еде успели толстая собака что живёт в постели

хренли дни хватаем поиграли с трамваем в лосином перелеске апельсином на леске голова анубиса всё смотрел в небеса но подумал съем тот кто глух и нем cave canem

не спи, красавица, не спи, не притворяйся спящей наверх поглядывай, следи за грифелем скрипящим где день безвидный был — взамен рисуют целый мир и будут нам двойной обед и розовый пломбир счастливые слова, приветливые лица и каждый праздник, несомненно, наш но демиурга твёрдый карандаш примерно в этом месте рвёт страницу

классический беглец, небыстрый, недалёкий в конце главы найдётся где-то на востоке пока живой — глядит во все глаза селянки, склянки, лесополоса движенье мелкое, обёртки от конфет кружатся на ветру, на башнях рвутся флаги из праздничных газет, из траурной бумаги а счастия и здесь, похоже, нет вот только хороша туземная весна однако, говорят, весенние цветы на четверть ядовиты он счастлив — капает последняя слюна страница мокнет, меркнут знаки алфавита

Пионерам бьют отбой. Объявляет звеньевой сарабанду — белый танец. Вот Она идёт ко мне: в лёгкой сумке на ремне — похоронный барабанец.

позови меня на родину кротов старый пионер всегда готов там укроют темнотою злое прошлое отмоют стану лучше и смелее на пригорке у реки где лежат в хрустальном мавзолее мёртвые бойцы меньшевики

гудят рассветы над золой там поварёнок удалой гоняет несъедобных тварей а остальных берёт и варит и из обглодышей несложных меланхолический художник других ваяет много лет но не угадывает цвет

Когда из города уходит супрематист чернил и праха, гудит пустая черепаха, послушна ветру и погоде, в песке, осоке. Ещё на дровяном сарае кивает жаба икряная. Но прочим пофиг.

Если вдруг из орфоэпов — Прекращай нелепый труд: Братья Слепов и Свирепов Ноосферу стерегут. Напугают громким лаем В кабинетной пустоте, Наболтают, как бывает, как мучителен бывает Ломкий скальпель в животе

О, Господи, уйми подземный зоосад, Где ледяные пузыри застряли и висят. Ещё животное Мицелий усмири, Что белое снаружи, чёрное внутри. Прислушайся: скрипит его хитин — Тебя затянет вглубь, когда в лесу один. Всегда внимательный, всегда невдалеке — По пульсу выследит, потянется к руке Над тёплым гумусом холодным языком, По виду сыроежкой иль боровиком. Я в детстве видел сатанинский гриб: Но рвать его не стал — и не погиб.

Писатель, ровно обстрогав, волшебный карандаш слюнит. Рисует дом. Описывает быт. Придумывает нож. Придумывает шкаф — распахивает дверцу верною рукой, и персонаж, неведомо какой, его оттуда ножиком разит. Всё кончено.