Поезд миновал Шеффилд. Было уж около шести. Джон Гамильтон, сидя рядом с Брэдом Кэри, решавшим кроссворд, смотрел в окно на знакомый летний пейзаж Новой Англии. Выжженные луга, пестревшие золотистой ясгребимкой и ноготками, лесистые горы вдали, дощатые домики, рассыпанные в беспорядке. Лужайки в тени сахарных кленов, кусты пионов, узкие грядки флоксов — идиллические, скромные, слегка печальные.

Теперь недолго.

И Нью-Йорк казался уже таким далеким, если не считать, конечно, связанных с ним огорчений.

Встреча с Чарли Рейнсом забылась совершенно. Все произошло просто и легко. Чарли — хороший малый.

— Я понял, что Линда слишком увлеклась, когда говорила со мной. Конечно, Джонни, я все понимаю. Нам очень жаль. Мне не нужно вам это повторять. Но я желаю вам удачи.

Вот и все. И покончено с фирмой «Рейнс и Рейнс». Осталось легкое расстройство, да еще напряжение из-за того, что Брэд ехал с ним вместе туда и обратно. Остановились они в одном отеле, и Брэд был таким дружественным, так беспокоился из-за «такого недоразумения» с Линдой, что Джона все время тянуло открыться ему и все рассказать, хотя он и знал, что делать этого не следует.

И еще он был расстроен из-за Билла Мак-Аллисера. Оживленный голос медсестры сообщил по телефону:

— Мне очень жаль, но доктор Мак-Алистер уехал отдыхать… в Канаду… К сожалению, нет, он не оставил адреса. Да у него и нет адреса — он рыбачит где-то в лесах… О да, он вернется к концу месяца.

Вечно так бывает. Когда выпадает случай изменить все к лучшему — вмешивается другой случай и ничего не выходит. А может, ему удастся найти психиатра в Питсфилде? Просто с помощью справочника.

— Я хочу, чтобы вы помогли моей жене. Она пьет. Конечно, она этого не признает. Но это длится уже много лет.

Он слишком устал. Скоро он снова увидит ее. Какой она будет? Ведь прошло уже более тридцати шести часов с тех пор, как она осталась совсем одна в доме. Была ли она действительно испугана его решением? Может быть, она и в самом деле дошла до такого состояния, что согласилась — пусть хоть как-то попытаются помочь ей. Или все уже изменилось? И он вернется, чтобы обнаружить — она снова приготовилась воевать, придумала кучу хитростей и уловок.

Когда он уезжал — все было хорошо. Или так показалось ему, ободренному тем, что он, наконец, выработал план решительных действий. Кондуктор объявил:

— Следующая остановка — Большой Баррингтон.

Брэд оторвался от кроссворда и сказал:

— Слава богу, теперь уже скоро.

Джон в это время перебирал в памяти все, что было со вчерашнего утра до той минуты, пока он простился с нею.

Разбудила его Линда. На ней было аккуратное белое платье и передник. В руках она держала поднос и широко улыбалась:

— Я принесла тебе завтрак.

Еще не совсем проснувшись, Джон удивился — зачем она надела черные очки. Потом вспомнил про синяк под глазом.

Она поставила поднос — трогательное предложение мира — ему на колени. Делала она это очень тщательно, стараясь показать, что руки у нее не дрожат.

— Ну вот. Если тебе что-нибудь еще понадобится, позови меня.

И напевая что-то, вышла из комнаты. Чуть позже, когда он одевался, зазвонил телефон. Брэд сообщил, что мистер Кэри посылает его в Нью-Йорк как свое доверенное лицо.

— Вы едете двухчасовым, Джон? Ну и отлично. Я тоже. Бьюик я оставляю Вики. А где вы остановитесь в Нью-Йорке?

— Еще не знаю.

— Давайте остановимся вместе в каком-нибудь отеле. Это Вики пришла вчера в голову отличная идея. Мы удержим таким образом друг друга от искушений, сказала она, и, кроме того, что гораздо важнее, я смогу нее расходы включить в счет своих представительских денек. Только не говорите папе, — он заговорщически засмеялся. — А как чувствует себя Линда? Не страдает от похмелья, надеюсь?

— Как будто нет.

— Ну и прекрасно. Встретимся в поезде. Вики, конечно, передала бы привет, но она на озере, учит Лероя ловить окуней. Они встали на рассвете, — голос Брэда снова посерьезнел. — Не беспокойтесь насчет Линды, Джон. Все уладится.

Джон положил трубку. Через окно он видел, как Линда скрылась в старом коровнике, расположенном в цоколе мастерской. Там были сложены дрова, и там же, после очередного увлечения садоводством, Линда хранила свои садовые инструменты. Вскоре она появилась, таща пластиковый шланг к клумбе с цинниями, и стала их поливать.

Цветы росли на самом солнцепеке, и она вечно твердила, что поливать их можно только вечером. Конечно же, понял он, она прятала в коровнике еще одну бутылку.

Он подошел к ней. Оторвавшись от цветов, она улыбнулась ему все гон же широкой улыбкой.

— Ты уже встал! Пожалуйста, будь ангелом, посиди к мастерской. Я собираюсь затеять в доме большую уборку. — Улыбка стала еще ослепительнее. — А, может, ты предпочтешь погулять с детьми? Мне нужно было позвонить миссис Джонс насчет выкройки, я давным-давно обещала ей помочь. Трубку взяла Эмили. Она сказала, что они ждут тебя ручья. Ты ведь точно обещал пойти с ними купаться — так она сказала. Но ты, конечно, сам решай…

Значит — таким способом она сообщила о своей капитуляции? Никаких упреков. Даже никаких упоминаний о вчерашнем. Сегодня — она жизнерадостная, обремененная заботами домашняя хозяйка. Теперь он убедился, что она слегка выпила в коровнике. Но это уже не имело значения.

Она перекрыла воду и бросила шланг.

— А теперь — в гостиную. — И направляясь к дому, обернулась и спросила с нарочитой небрежностью: — А ты собираешься в Нью-Йорк?

— Да. Я еду.

— Понятно. Я только хотела узнать насчет ленча. Если отправишься с детьми — возвращайся не позже половины первого. Я покормлю тебя до поезда.

Она вошла в дом, а он отправился в мастерскую. Картины были свалены у стен. Последняя его работа стояла на мольберте. Он постоял немного, глядя на нее. Вещь показалась ему бессмысленной, и он понял, что пытаться сегодня работать — бесполезно. Дети — вспомнил он. Почему бы и нет? Все равно утро нужно занять чем-то. Линда подала ему эту мысль, чтобы убрать с дороги. Она боялась себя, боялась, что если между ними снова случайно возникнет ссора, все ее добрые намерения могут улетучиться.

Вернувшись в дом, он надел плавки, натянул брюки. Ему было слышно, как Линда орудует в гостиной пылесосом. Крикнув ей: — Я пошел купаться, — он через парадную дверь спустился вниз по дороге.

Излучина ручья, которую дети облюбовали для купания, находилась в полумиле от его дома — в сторону Стоунвиля, в том месте, где заброшенный вагон постепенно зарастал лесом.

Дойдя до конца луга, он заметил ребячьи велосипеды, прислоненные к грубой каменной ограде, и, перебравшись через нее, бредя в разросшейся по колено траве, услышал их крики, доносившиеся снизу, от ручья. Звучание этих голосов сразу сняло напряженность, жившую в нем, принесло ощущение беззаботности и покоя.

Кроме Лероя, все были в сборе, и все плескались в воде. Их тела блестели как у тюленей. И конечно, Эмили первой заметила его, когда он спускался по тропинке между диких яблонь, молодых сосенок и густо разросшихся побегов черемухи — скоро и не скажешь, что эту землю расчищали под пастбище. Эмили вылезла на берег и побежала к нему.

— Джон, вы пришли! Я знала, что вы придете.

Она схватила его за руку и потащила к ручью. Он тут же влез в воду. Несостоявшийся папаша! И если в этой колкости Линды есть доля правды, то все эти сыновья и дочки — тоже несостоявшиеся, ибо так или иначе — они были лишены родительской любви. Эмили и Энджел росли без отца, а их вечно озабоченная мать с утра до вечера занята на почте. Тимми — жертва плохо скрытого безразличия Морлендов. Бак — пешка в вечных родительских ссорах. Родители Лероя любят сына, но, будучи слугами в чужом доме, не могут уделять ему достаточно много времени.

Вот и выходит, что они нуждаются в нем так же, как он в них.

Вскоре после одиннадцати прибежал Лерой, на бегу сдирая одежду, и тоже шлепнулся в воду. Он был в полном восторге от успеха своей рыболовной экспедиции — поймал трех окуней, а Вики — только одного.

— Мы встали на рассвете. И я греб. И… вы бы видели рыбину, которую я чуть не поймал. Спорим, она была чуть не три фута длиной!

И когда все дети с широко раскрытыми глазами сгрудились вокруг него, Джон еще сильнее почувствовал, как его охватывает умиротворение.

Но перед его уходом все вдруг испортилось. Эмили и Энджел лежали и загорали рядом с ним на берегу. Вдруг Эмили объявила:

— Я знаю, что я сделаю. Я открою Джону секрет.

— Нет, — закричала Энджел, — ты не смеешь! — и она с яростью кинулась на сестру, колошматя ее кулаками. — Это мой секрет! Мой!

Другие дети вылезли из воды и напряженно столпились вокруг. Джон оторвал девочку от сестры. Но она яростно вырывалась из его рук. Круглое пухленькое лицо исказилось от злобы:

— Ты не узнаешь, мы не расскажем тебе наш секрет. Ты — гадкий низкий. Ты побил свою жену.

— Энджел! — Эмили вскочила на ноги и попыталась добраться до сестры, которую еще держал Джон. — Ты не смеешь!

— Да, — крикнула Энджел, — он лупит свою жену. Мне Тимми сказал. Она вчера вошла в гостиную с подбитым глазом и так и объявила.

Подумав мрачно — ну вот, дошло уже и до детей, Джон опустил ее на землю и взглянул на Тимми. Тот съежился в приступе замешательства, а потом отвернулся и побежал прочь по высокой траве. Эмили, верный защитник Джона, крикнула:

— Это неправда! Я их ненавижу. Ненавижу Тимми, ненавижу Энджел…

Джон пошел за Тимми. Тот лежал за сосной и плакал, уткнувшись лицом в траву. Джон опустился рядом и положил ему руку на плечо.

— Все хорошо, Тимми.

— Я не хотел. Я не хотел им говорить. А потом подумал, если я скажу Энджел, что у меня тоже есть секрет, она откроет мне свой. И я спросил, а она говорит — расскажи сперва ты… И я рассказал, а она мне нет. Но я не хотел…

— Ладно, Тимми. Забудем это. Пошли.

Но мальчик не хотел возвращаться. Погруженный в мрачные детские мысли о свершившемся предательстве, он лежал на траве, плача и лягая ногами землю.

Джон вернулся к остальным. Им всем было неловко, и лица у них пристыженные. Чары улетучились. Тень Линды нависла над ними.

Вскоре он побрел домой. Линда была все такая же, веселая и оживленная. Она уже приготовили ему ленч и, пока он ел, сидела рядом. Сама она только курила одну сигарету за другой, поглядывая на него сквозь темные очки и с какой-то лихорадочной небрежностью болтая о пустяках. Поднялась с ним в спальню и сидела там, пока он одевался и укладывался.

— Ты не против того, чтобы самому вести машину до станции? Все равно, пока тебя нет, машина мне не понадобится. И потом… — она поднесла руку к очкам, — мне бы не хотелось показываться с этим в деревне.

Это было единственное упоминание о случившемся. И лишь проводив его до машины, она вдруг заговорила:

— Джон, прошу тебя, обещай мне… Я согласна насчет Билла. Клянусь, я согласна. Я все сделаю, но только если это Билл. Не обращайся ни к кому другому, прошу тебя…

— Хорошо, — обещал он.

— И еще, Джон… Насчет Стива. Ты был прав. То, что я вчера сказала, — неправда. Не знаю, что на меня нашло.

— Ладно, Линда. Все в порядке. Ну, до завтра!

Она стояла в дверях кухни и смотрела вслед, пока он выезжал на дорогу…

Кондуктор объявил их станцию, и Брэд достал с полки чемоданы. Когда поезд остановился, и они вышли, Джон увидел, что его старая машина стоит там, где он ее оставил. Рядом, в бьюике сидела Вики. Они подошли, и она поцеловала обоих.

— Ну как, Джон, дело сделано? — она стиснула его руку. — Линда поймет, я уверена. Если вам захочется, приезжайте к нам попозже вместе. Папа ездил в Спрингфилд, а мама ночевала у меня — две осиротевшие женщины объединились. Но он уже вернулся и увез ее. Так что приезжайте.

Проезжая через деревню, Джон остановился у почты. Он ждал очередного номера «Арт Ревью» со статьями о его выставке, а Линда без машины вряд ли забирала почту.

Кое-кто из жителей отирался внутри. Проходя к своему ящику, он кивнул:

— Добрый вечер.

Никто не ответил. Его ящик был рядом с окошечком, где миссис Джонс раскладывала марки в специальной папке. Доставая свои письма, он улыбнулся ей. Но она посмотрела как бы сквозь него, затем отвернулась и снова занялась марками. Только теперь Джон почувствовал, что общая атмосфера была даже и не нейтральной, а враждебной. Значит, новости насчет того эпизода у Кэри уже разнеслись по деревне, одному богу известно, в каком искаженном виде. И для Стоунвиля он уже не был слегка забавным чужаком. Он был — кем же? Выродком, зверски избивающим жену?

Молчание, провожавшее его, когда он возвращался к машине, походило на угрозу. Все это неважно, уговаривал он себя. Он не старался подружиться с обитателями деревни, так же как и с компанией Кэри. Ему нужно только, чтобы его оставили в покое.

Но пока он садился в машину и запускал мотор, сознание того, как они отвергли его, все не отступало. Было в этом что-то леденящее и даже зловещее, будто Линда невидимкою проскользнула на свое место в машине рядом с ним — это все дело ее рук. Тот, кого они отвергли, был вовсе не он, не настоящий Джон Гамильтон. Его они не знали. А это был образ Джона Гамильтона, созданного Линдой в их воображении.

Он вел машину через лес. Дорога спускалась с холма и затем снова поднималась у поворота. Свернул, миновал деревянный мост, с внезапно нахлынувшим ужасом думая о встрече с женой, въехал на дорогу к дому и остановился у дверей кухни.

Линды в кухне не было. Он вошел в дом и позвал ее. Никто не ответил.

Шагнул в гостиную и остолбенел. В комнате царил хаос. Картины сорваны со стен, пластинки и коробки с магнитофонными лентами выброшены из шкафов на пол. Даже проигрыватель, усилитель и магнитофон, вытряхнутые со своих полок, валялись, извергнув разбитые детали.

И пока Джон стоял, разглядывая следы жестокого разора, ему показалось, что все это уже было когда-то раньше. И представив себе Линду, размахивающую ножом, Линду, топчущую пластинки, Линду с безумным, искаженным, бессмысленным лицом — лицом сумасшедшей, он почувствовал, как его охватывает ужас.

Он вдруг ощутил ее присутствие в доме или, вернее, присутствие ее безумия. Оно, казалось, висело в воздухе, отравляло его, как ядовитый газ.

Где же она? Я должен найти ее!..

И тут он заметил пишущую машинку. Обычно она хранилась у него в мастерской, но сейчас стояла на краешке стола с заложенным в нее листом бумаги. Сквозь обломки пластинок и обрывки холстов он пробрался и взял в руки записку, целиком отпечатанную на машинке — даже подпись.

«Ты никогда не верил, что я это сделаю, правда? Вот тут-то ты и ошибся. Наконец у меня хватило решимости уйти. Так что можешь поискать себе другую, которая будет так же расшибаться в лепешку ради тебя, другую, которую ты сможешь так же мучить. Найди другую, если удастся. Меня ты не найдешь — это уж точно. Желаю тебе счастья. Прощай навсегда!

Линда».