Закончив обсуждать нашу победу в турнире по куббу и необыкновенное умение миссис Патель передавать портретное сходство, о котором я сужу по изображению Брайана Докинза на капоте школьного автобуса, сажусь в черное кресло и заявляю Клиффу, что я подавлен.

— Что случилось? — спрашивает он, нажимая на рычаг и поднимая опору для ног.

— Террелл Оуэнс.

Клифф кивает, точно ждал, что я упомяну имя крайнего принимающего.

Я поначалу не хотел говорить о том, что 26 сентября Террелл Оуэнс, или Ти-Оу, как его еще называют, пытался покончить с собой. В новостях сообщили, он принял слишком большую дозу болеутоляющего. Позже, когда Террелла выписали из больницы, он заявил, что вовсе не пытался лишить себя жизни, и все решили, что он свихнулся.

Я помню, что Ти-Оу начал карьеру в «Сан-Франциско форти-найнерс», однако несколько недель назад, когда «Иглз» играли против Сан-Франциско, Оуэнса в составе команды не было. Из спортивных разделов я узнал, что, пока я лечился, Ти-Оу играл за «Иглз» и даже помог «Птичкам» побороться за Суперкубок-39. Ничего из этого я не помню (может, оно и к лучшему, раз уж «Иглз» все равно проиграли в том матче, хотя сам факт того, что я чего-то не помню, бесит меня). На следующий год Ти-Оу явно запросил больше денег. Еще он наговорил гадостей о Доноване Макнаббе, квотербеке «Иглз», и во второй половине сезона его отстранили от участия в матчах, а потом и вовсе уволили, после чего он подписал контракт с самой ненавистной для болельщиков «Иглз» командой — «Даллас ковбойз». И теперь каждый житель Филадельфии считает Террелла Оуэнса своим личным заклятым врагом номер один.

— Ти-Оу? Можешь за него не волноваться, — смеется Клифф. — Докинз его так прижмет, что он вообще побоится принимать мячи на «Линкольне».

— Да я не из-за мячей волнуюсь или очков, которые он заработает.

Клифф смотрит на меня какое-то время, словно мой ответ привел его в замешательство.

— Тогда расскажи, что тебя беспокоит.

— Мой отец считает Оуэнса психопатом, закидывающимся колесами. А Джейк, когда говорил со мной на неделе по телефону, тоже смеялся над тем, что Ти-Оу сидит на таблетках, и называл его чокнутым.

— Зачем ты забиваешь этим голову?

— Так вот, в статьях, которые я читал, сказано, что Террелл Оуэнс, возможно, борется с депрессией.

— Ну?

— Тогда, — продолжаю, — ему, возможно, нужна психотерапия.

— И?..

— Если Террелл Оуэнс действительно находится в депрессии или психически нездоров, почему самые близкие мне люди используют это в качестве предлога, чтобы поливать его грязью?

Клифф глубоко вздыхает:

— Ах вот оно что!

— Разве мой отец не понимает, что я тоже психопат, сидящий на таблетках?

— Пэт, как психотерапевт, могу тебя уверить, что ты совершенно точно не психопат.

— Но я чего только не принимаю.

— Главное, что ты не злоупотребляешь лекарствами.

Вижу, куда клонит Клифф, однако он не понимает моих чувств, точнее, всей той гаммы сложных и труднообъяснимых эмоций, которые я испытываю, так что прекращаю разговор.

Перед матчем против «Даллас ковбойз» толстяки ставят шатер рядом с автобусом «Азиатского десанта», и мы устраиваем совместное мегапразднование; в программе снова турнир по куббу на искусственной траве, спутниковое телевидение, индийские кебабы и много-много пива. Однако мне никак не удается полностью отдаться веселью, потому что вокруг одна ненависть.

Первое, что я замечаю у стадиона, — это всевозможные футболки с самодельными принтами на других болельщиках, пришедших выпить пива; этими же футболками в изобилии торгуют на парковке. Надписи и картинки самые разные. На одной футболке, например, изображен мальчонка, который мочится на далласовскую звезду — эмблему команды, а подпись такая: «„Даллас“ сосет, Ти-Оу глотает… таблетки!» На другой футболке — большая аптечная склянка, на ее этикетке нарисованы череп и скрещенные кости, общепринятое обозначение яда, а ниже подписано: «Террелл Оуэнс». Есть и другая версия: флакон с лекарством изображен на переднем плане, а на заднем — пистолет. Подпись гласит: «Ти-Оу, если с первого раза не получится, купи себе пушку». Неподалеку от нас парень соорудил крест высотой десять футов и прибил к нему старую футболку «Иглз» с именем Террелла Оуэнса вместе с кучей оранжевых бутылочек из-под лекарств — точь-в-точь как мои. На парковке люди жгут старые футболки Террелла Оуэнса; большие куклы, ростом с человека, в футболках Ти-Оу подвешены так, что по ним можно лупить битой. Хоть я не испытываю особой любви к «Даллас ковбойз», мне становится немного жалко Террелла Оуэнса, — может статься, он всего лишь несчастный парень, у которого проблемы с головой. Если он и вправду пытался покончить с собой, что с того? Но все вокруг только смеются над ним, точно его психическое здоровье — хороший повод для веселья. Похоже, они не прочь окончательно довести беднягу до самоубийства, как будто ничто их так не обрадует, как смерть Ти-Оу.

Бросаю я из рук вон плохо, так что очень скоро мы с Клиффом вылетаем из турнира по куббу, и я проигрываю пять баксов, которые Джейк за меня внес. Тогда Клифф просит помочь ему принести из автобуса индийского светлого эля. Как только мы заходим в автобус, он закрывает дверь.

— Что с тобой стряслось?

— Ничего, — говорю.

— Ты даже не смотрел, куда летят твои биты, явно не об игре думал.

Я молчу.

— В чем дело?

— Вы не в своем кресле.

Клифф садится, похлопывает автобусное сиденье.

— Сегодня обойдусь кожзаменителем.

Я сажусь напротив него:

— Просто мне жалко Террелла Оуэнса.

— Террел Оуэнс получает миллионы долларов, так что вполне может потерпеть насмешки. Да он на этом наживается. Вообще, он сам виноват, нечего было плясать после тачдаунов и раздувать шумиху. И люди на самом деле вовсе не желают ему смерти — просто не хотят, чтобы он сегодня хорошо сыграл. Отнесись к этому с улыбкой.

Что ж, я понимаю, что хочет сказать Клифф, но по мне, так ничего смешного тут нет. Не важно, сколько зарабатывает Ти-Оу, — я не уверен, что психотерапевту следует так снисходительно относиться к футболкам, призывающим кого бы то ни было пустить себе пулю в голову. Однако я ничего не говорю.

Когда мы возвращаемся, я узнаю, что Джейк и Ашвини вышли в финал нашего турнира по куббу, и принимаюсь болеть за них, стараясь не обращать внимания на царящую вокруг ненависть.

Всю первую половину матча толпа на стадионе скандирует: «Передоз! Передоз!» Джейк объясняет, что раньше, когда Ти-Оу играл в составе «Иглз», болельщики кричали: «Террелл Оуэнс! Террелл Оуэнс!» — с совершенно другим настроением. Я смотрю на Оуэнса, стоящего на боковой линии. В его сторону пока летит не слишком много мячей, но он, кажется, пританцовывает в такт крикам про передозировку. Мне любопытно: неужели ему и правда наплевать, что семьдесят тысяч человек глумятся над тем, что он едва не отбросил коньки, или же он просто не выказывает своих настоящих чувств? Снова становится его жалко. Интересно, как бы поступил я, если бы семьдесят тысяч человек насмехались над тем, что я забыл последние пару лет своей жизни?

К концу второй четверти Баскетт успевает принять два паса, набрав в сумме двадцать пять ярдов, но «Иглз» пока проигрывают со счетом 21:17.

Всю вторую половину матча стадион не смолкает ни на секунду: каждый фанат «Иглз» знает, что на кону первое место в Восточном дивизионе Национальной футбольной конференции.

И менее чем за восемь минут до окончания третьей четверти все меняется.

Макнабб посылает длинную передачу в левую часть поля. Наш сектор дружно вскакивает на ноги посмотреть, что будет дальше. Номер 84 ловит мяч на территории «Ковбоев», сбрасывает с себя далласовского защитника, устремляется к зачетной зоне, и я взмываю в воздух. Подо мной Джейк и Скотт, а я сижу у них на плечах. Все до одного в нашем секторе хлопают меня по ладони, потому что Хэнк Баскетт наконец-то заработал свой первый тачдаун, да еще и с восьмидесяти семи ярдов, — а на мне, конечно же, футболка с его именем. «Иглз» вырываются вперед, и я так счастлив, что вовсе забываю об Оуэнсе и вместо того думаю об отце, который смотрит матч дома, сидя перед своим огромным телевизором, и о том, что я мог попасть в объективы телекамер, когда Джейк со Скоттом посадили меня на плечи. И папа увидел меня, празднующего триумф Баскетта, на своем плоском экране. Может, он даже гордится мной.

Несколько напряженных моментов ближе к концу четвертой четверти, когда «Даллас» переходит к активным действиям, отставая в счете на семь очков, заставляют наши сердца учащенно биться. Один тачдаун — и придется играть овертайм. Но Лито Шеппард перехватывает передачу соперника, бежит в противоположный конец поля и приносит тачдаун «Иглз». Весь стадион поет командный гимн «Птичек» и дружно скандирует имя победителя — наша взяла!

Когда часы отсчитывают последние секунды матча, я высматриваю Террелла Оуэнса — вот он спешит прочь с поля и скрывается в раздевалке, даже не пожав руку никому из «Иглз». Мне по-прежнему его жалко.

Мы втроем вываливаемся на улицу и натыкаемся на «Азиатский десант» — его издалека видно, потому что состоит он из пятидесяти индийцев, которые всегда ходят вместе и все до одного одеты в футболки Брайана Докинза.

— Ищи пятьдесят двадцатых номеров, не ошибешься, — так они обычно про себя говорят.

Я бегу навстречу Клиффу, мы хлопаем друг друга по ладоням, орем как сумасшедшие, а потом все пятьдесят индийцев принимаются скандировать:

— Баскетт! Баскетт! Баскетт!

Я вне себя от радости; я подхватываю маленького Клиффа, сажаю его себе на плечи и несу к автобусу, точно он Иода, а я Люк Скайуокер, обучающийся под его началом в системе Дагоба в середине фильма «Империя наносит ответный удар» (я уже говорил, это один из моих любимейших фильмов).

— И! Г! Л! З! Иглз! — не переставая скандируем мы, прокладывая путь через толпу, и наконец выходим на парковку за комплексом «Ваховия», где толстяки уже ждут нас с ледяным пивом.

Я без конца обнимаю Джейка, хлопаю Клиффа по поднятым ладоням, толкаю в бок толстяков и пою с индийцами. Никакими словами не передать, до чего же я счастлив.

«Азиатский десант» высаживает меня перед домом, и я прошу Ашвини не жать на клаксон, ведь уже поздно. Он нехотя соглашается, но, когда автобус доезжает до конца моей улицы и заворачивает за угол, я слышу рев пятидесяти индийских глоток:

— И! Г! Л! З! Иглз!

Не переставая улыбаться, захожу в дом.

Я уже готов к беседе с папой. После такой победы, которая к тому же обеспечивает «Иглз» первое место в дивизионе, он совершенно точно захочет поговорить со мной. Однако в гостиной никого. Ни пивных бутылок на полу, ни грязной посуды в раковине. Да что там — в доме идеальная чистота.

— Пап? Мам? — зову, но никто не откликается.

Обе машины здесь, сам видел, когда свернул с улицы к дому. Ничего не понимаю. Поднимаюсь по лестнице; тишина стоит гробовая. Заглядываю в свою спальню: пусто и кровать заправлена. Стучусь в спальню к родителям — ответа нет. Толкаю дверь и тут же жалею об этом.

— Мы с твоим отцом помирились после победы «Иглз», — говорит мама и как-то странно улыбается. — Он намерен перемениться.

Я смотрю на одеяло, которое они натянули до подбородка, и каким-то образом догадываюсь, что мои родители лежат голые.

— Этот твой Баскетт исцелил семью, — подхватывает отец. — На поле он был просто великолепен. Первое место теперь у «Иглз» в кармане, ну, я и подумал, не помириться ли с Джини.

Я все никак не могу обрести дар речи.

— Пэт, ты не хочешь пробежаться? — предлагает мама. — Хотя бы полчасика?

Закрываю дверь в спальню.

Переодеваясь в тренировочный костюм, я, кажется, слышу скрип родительской кровати, и весь дом как будто трясется слегка. Надеваю кроссовки, спускаюсь по лестнице и выбегаю на улицу. Я быстро преодолеваю парк, огибаю дом Вебстеров и стучусь в дверь Тиффани. Та открывает, она в чем-то вроде пеньюара, на лице недоумение.

— Пэт? Ты чего?..

— Мои родители занимаются сексом, — объясняю. — Прямо сейчас.

У нее глаза лезут на лоб. Она смеется.

— Сейчас переоденусь, — говорит Тиффани и исчезает за дверью.

Мы гуляем несколько часов по всему Коллинзвуду. Я болтаю без остановки, рассказываю про Ти-Оу, Баскетта, родителей, Джейка, «Азиатский десант», мои свадебные фотографии, про то, что мамин ультиматум все-таки подействовал, — про все, но Тиффани не произносит ни словечка. Когда поток слов наконец иссякает, мы просто идем по улице, долго-долго, пока не оказываемся перед домом Вебстеров. Пора прощаться.

— Спасибо, что выслушала. — Я протягиваю руку.

Я жду какое-то время, и, когда становится ясно, что Тиффани не ответит на рукопожатие, поворачиваюсь, собираясь уходить.

— Обернись, ясноглазенький, — произносит вдруг Тиффани, повергая меня в крайнее изумление: глаза у меня карие и довольно-таки тусклые. Но, разумеется, я оборачиваюсь. — Хочу тебе кое-что дать. Сейчас тебя это смутит и даже, возможно, разозлит, поэтому открой, когда придешь в хорошее настроение. Ни в коем случае не сегодня. Обожди пару дней. Вот когда будешь веселым и довольным, тогда и прочтешь это письмо. — Она достает из кармана куртки белый конверт и протягивает мне. — Убери в карман.

Я слушаюсь; Тиффани убийственно серьезна — нельзя не послушаться.

— Не буду с тобой бегать, пока не дашь ответ. Оставляю тебя подумать в одиночестве. Независимо от твоего решения запрещаю болтать о том, что ты прочтешь в этом письме. Понятно? Хоть кому-нибудь скажешь — даже своему психотерапевту, — я узнаю, по глазам пойму, и больше никогда с тобой не заговорю. — (Мое сердце вот-вот выскочит из груди. О чем это она? Борюсь с желанием заглянуть в конверт прямо сейчас.) — Подожди не менее сорока восьми часов и только тогда открывай письмо. Убедись, что ты в хорошем настроении, когда соберешься читать. А потом подумай и дай знать, что ты решил. Помни, Пэт, я могу быть очень ценным другом, но едва ли тебе захочется иметь меня своим врагом.

Я вспоминаю рассказ Ронни про то, как Тиффани лишилась работы, и холодею от ужаса.