Пэт,

уже столько времени прошло — надеюсь, достаточно много.

Если ты еще не разорвал это письмо, пожалуйста, дочитай до конца. Как ты уже понял, пишу я сейчас куда лучше, чем говорю.

Меня все ненавидят.

Ты знаешь, что твой брат приходил и угрожал убить, если я попробую хотя бы приблизиться к тебе? Он явно не шутил, и я здорово испугалась, иначе бы написала раньше. Даже мои родители упрекают меня за эти письма от лица Никки. Психотерапевт считает это предательством, возможно непростительным, и по тому, как она говорит «непростительное», ясно, что она во мне разочаровалась. Но то, что я сделала, я сделала для твоего блага. Да, я надеялась, что ты, перестав страдать по Никки, сможешь дать шанс мне, тем более что мы так замечательно станцевались, нам обоим нравится бегать, и ситуация с жильем у нас одинаковая, и посмотрим правде в глаза — каждому из нас сложно справляться с окружающей действительностью. У нас много общего, Пэт. Я все еще верю, что ты появился в моей жизни не просто так.

Я хочу рассказать тебе кое-что, чего не рассказывала никому, даже своему психотерапевту, — рассказать потому, что я люблю тебя. Это все довольно сумбурно и не очень адекватно, но, надеюсь, ты разберешься. Поначалу я вообще не собиралась ничего такого тебе говорить, но подумала: вряд ли наши отношения станут еще хуже, а немного честности им не повредит.

Не знаю, известно ли тебе, что Томми был полицейским. Он работал в полицейском управлении Мидоувиля, а еще был кем-то вроде социального педагога в школе. Так что половину своего рабочего времени он проводил, общаясь с трудными подростками, а другую половину был обычным копом. Я все это пишу потому, что важно понять: Томми был хорошим человеком. Он не заслуживал смерти, и то, что он умер, полностью доказывает, что в мире все произвольно, до хрена запутанно и случайно — пока ты не найдешь кого-то, кто привнесет в твою жизнь смысл, хотя бы на время.

Как бы то ни было, Томми замечательно ладил с детьми, он даже основал при школе клуб, призванный разъяснять опасность вождения в пьяном виде. Многим родителям казалось, что этот клуб потворствует употреблению алкоголя несовершеннолетними, ведь он не порицал пьянства как такового, а лишь выступал против вождения в нетрезвом состоянии, так что Томми пришлось как следует побороться, чтобы удержать свое детище на плаву. Томми рассказывал мне, что большинство старшеклассников напивались каждые выходные, а родители смотрели на это сквозь пальцы. Самое смешное, по-моему, заключается в том, что учредить клуб его попросили сами школьники — они боялись, что кто-нибудь пострадает или даже погибнет, если их друзья и дальше будут садиться за руль после бурных вечеринок. Можешь представить, чтобы ты в подростковом возрасте обратился к копу с подобной просьбой? Вот такой был Томми — люди мгновенно проникались доверием к нему.

Итак, Томми проводил собрания и даже организовал караоке-вечер, где школьники могли заплатить деньги, чтобы их любимый учитель спел какой-нибудь хит. Томми умел убеждать людей. Я ходила на все эти мероприятия, помню, как он стоял на сцене с кучей старшеклассников, как пел и плясал с другими учителями. Он их всех уговорил одеться в совершенно невообразимые костюмы — и родители, и ученики, и администрация были просто в восторге. Иначе с Томми просто невозможно было — оптимизм и энергия били из него ключом. И на таких собраниях он всегда произносил речь — приводил всякую статистику, связанную с пьяной ездой. И люди слушали Томми. Люди любили его. Я любила его, Пэт, до чертиков любила.

У Томми была забавная особенность: он жить не мог без секса. Постоянно хотел заниматься любовью. Я не шучу. Придет домой с работы и сразу давай меня лапать. Утром глаза разлепить не успею, как он уже на мне. Вряд ли у нас хоть однажды получилось поесть без того, чтобы он запустил руку под стол к моим ногам. А если Томми был дома, я даже телевизор спокойно не могла посмотреть — стоило начаться рекламе, а он уже как камень и смотрит на меня таким особенным взглядом. Это была полная дикость, и поначалу мне все безумно нравилось, но за десять лет нашего брака я немного устала. Согласись, не сексом единым жив человек. В одно прекрасное солнечное утро, когда мы позанимались любовью под кухонным столом, засвистел чайник, я встала и налила две чашки чая.

— Я вот подумала, может, нам какой-то предел установить для секса, до стольких-то раз в неделю, — сказала я.

Никогда не забуду, как он на меня смотрел. Как будто я выстрелила ему в живот.

— Что-то не так? — сказал он. — Я делаю что-то не так?

— Нет же. Дело вовсе не в этом.

— А в чем тогда?

— Ну не знаю. Разве нормально заниматься сексом несколько раз в день?

— Ты меня больше не любишь? — спросил Томми, и у него на лице появилось выражение обиженного ребенка — с тех пор я это вижу всякий раз, стоит закрыть глаза.

Разумеется, я ответила Томми, что люблю его ничуть не слабее прежнего, просто хочу немного сбавить обороты. Хочу больше с ним разговаривать, гулять, найти какое-нибудь совместное увлечение — чтобы секс снова стал чем-то особенным.

— Когда так много секса, — сказала я, — из жизни постепенно уходит волшебство.

Помню, что предложила заняться верховой ездой, — сама не знаю почему.

— То есть ты хочешь сказать, что волшебство ушло? — спросил он, и это было последнее, что я от него услышала.

«Ты хочешь сказать, что волшебство ушло?»

Помню, что после этой его фразы я говорила и говорила. Что мы можем заниматься любовью, сколько ему заблагорассудится, что я всего лишь предложила, но он был уязвлен, поражен в самое сердце. Он все смотрел на меня подозрительно, точно я ему изменяла или что-нибудь в этом духе. Но ничего такого не было. Я лишь хотела чуть приостановиться, просто чтобы больше ценить секс. Хорошего понемножку — вот и все, что я хотела сказать. Но ясно как день: я его обидела. Не дослушав до конца, он встал и направился в душ. Томми ушел из дому, не сказав ни слова на прощание.

Мне позвонили на работу. Я услышала только, что Томми попал в аварию, и сразу помчалась в Западный Джерси. Когда приехала в больницу, там были десятки мужчин в форме, одни, полицейские. Их глаза сказали мне все.

Позже я узнала, что в обеденный перерыв Томми поехал в торговый центр «Черри-Хилл». В его патрульной машине нашли полный пакет нижнего белья из «Виктория сикрет» — и каждая вещь была моего размера. На обратном пути в Мидоувиль он остановился помочь какой-то пожилой женщине, у которой сломалась машина. Томми вызвал ей эвакуатор, а сам остался у окна ее автомобиля, чтобы успокоить нервную старушку, поболтать с ней в ожидании техпомощи. Томми всегда легко сходился с людьми. Его машина с включенными фарами была сзади, а он стоял на обочине, у самой бровки. Какой-то водитель, выпивший за обедом, уронил мобильник, наклонился за ним и одновременно повернул руль вправо; машина пересекла две полосы и…

Заголовок на первой полосе местной газеты был такой: «Полицейский Томас Рид, основавший в Мидоувильской средней школе клуб против вождения в нетрезвом виде, насмерть сбит пьяным водителем». Это чудовищная ирония, что-то садистское. На похоронах было полным-полно полицейских. Школьники превратили нашу лужайку в живой памятник: они стояли на тротуаре с цветами и свечами. Я перестала выходить из дому, а дети пели для меня несколько вечеров, так красиво. Хор печальных и прекрасных голосов. Наши друзья приносили еду, отец Кэри говорил со мной о рае, родители плакали, Ронни и Вероника провели с нами несколько недель. Но единственное, о чем я могла думать, так это о том, что Томми умер, веря, что я больше не хочу с ним спать. Меня переполняла вина; хотелось умереть. Я все думала, если бы мы тогда не поссорились, он бы в перерыве не поехал за покупками, и не встретил бы ту женщину на сломанной машине, и вернулся бы живой. Я чувствовала себя убийцей. Вина до сих пор не отпускает меня, ни на одну чертову секунду.

Через несколько недель я вышла на работу, но в мозгу что-то переклинило. Все изменилось. Вина превратилась в потребность, и внезапно мне остро, до жути захотелось секса. И я начала трахаться с мужчинами — с любым, кто был не прочь. Достаточно было посмотреть на мужика определенным образом, и через пару секунд я знала, будет он со мной трахаться или нет. А во время секса я закрывала глаза и воображала, что я с Томми. Где угодно готова была трахаться, лишь бы снова побыть со своим мужем. В машине. В раздевалке на работе. В переулке. В кустах. В общественном туалете. Везде. Но в моем сознании это всегда происходило под кухонным столом, а Томми возвращался ко мне живой, и я говорила ему, что вовсе не устала заниматься любовью и готова это делать столько, сколько ему нужно, потому что люблю его всем сердцем.

Я была больна. И недостатка в мужчинах, готовых воспользоваться моей болезнью, не испытывала. Всегда находился желающий трахнуть «эту ненормальную».

Конечно же, в итоге я потеряла работу, получила направление на психотерапию и сдала кучу анализов. К счастью, я ничего не подцепила, и, если у нас когда-нибудь дойдет до такого, с радостью обследуюсь еще раз. Но даже если бы я заразилась СПИДом или еще чем-то, я бы решила, что так мне и надо, потому что я отчаянно нуждалась в чувстве завершенности. Я нуждалась в прощении. Я должна была изжить этот бред, воплотить свою фантазию в реальность. Мне нужен был секс, чтобы искупить свою вину, чтобы выбраться из тумана, в котором я очутилась, почувствовать что-то — хоть что-нибудь, и заново начать свою жизнь. Именно это я и делаю сейчас, с тех самых пор, как мы с тобой стали друзьями.

Надо признаться, во время того ужина у Вероники я смотрела на тебя как на легкую добычу. Несмотря на эту дурацкую футболку, решила, что могу заполучить тебя в любовники и снова притвориться, будто я с Томми. Я этого не делала уже долгое время. Мне больше не хотелось заниматься сексом с незнакомцами — но ты не был незнакомцем. Моя сестра сама тебя выбрала. Ты был вполне безопасным мужчиной, с которым Ронни пытался меня свести. Но когда ты обнимал меня перед домом моих родителей, когда ты плакал вместе со мной, все переменилось. Очень резко, хотя я не сразу это поняла. А потом были совместные пробежки, поедание хлопьев с изюмом в той забегаловке, походы на пляж. Мы стали друзьями — просто друзьями, без всякого секса, который все усложняет, — и от всего этого мне было хорошо, каким-то совершенно необъяснимым образом. Мне просто нравилось быть с тобой рядом, пусть мы и не говорили ничего друг другу.

Я поняла, что влюбилась в тебя, когда от одного звука имени Никки у меня внутри все начало сжиматься. Ясно было, что жена никогда к тебе не вернется, так что я позвонила твоей маме, встретилась с ней в баре и напоила ее. И она мне все про тебя рассказала. Ты меня не заметил, но я стояла на дороге в ту ночь, когда она вернулась совершенно пьяная и ты завел ее в дом. Я сама тогда ее привезла. После того, что случилось с Томми, я и капли в рот не беру. С тех пор мы с ней встречались каждую неделю. Ей нужен был друг, кто-то, кто выслушал бы ее, с кем она могла бы поговорить о твоем отце. И я слушала. Поначалу я использовала ее просто как источник информации, но теперь мы с ней практически подруги. Она ничего не знала о письмах, которые я писала от лица Никки, и после того рождественского происшествия сильно разозлилась на меня, но об этом письме ей совершенно точно известно — раз уж она согласилась передать его тебе. Она очень сильная и великодушная женщина, Пэт. Она заслуживает лучшего, чем твой отец. А ты, наверное, заслуживаешь кого-то получше меня. Вот такая смешная штука жизнь.

Я писала эти письма в надежде помочь тебе найти завершение твоей истории — подобное тому, которое я отыскала для себя через случайный секс после смерти Томми. Тебе следует знать, что всю эту интригу с посредничеством я начала только после того, как окончательно убедилась, что Никки не согласится поговорить с тобой ни при каких обстоятельствах. Ты, возможно, никогда не сможешь простить меня, но хочу, чтобы ты знал: я делала все это с наилучшими намерениями — и я по-прежнему люблю тебя, хоть и таким вот ненормальным образом.

Мне не хватает тебя, Пэт. Очень. Можем мы хотя бы остаться друзьями?