Дорогой мистер Гир!

Венди пришла на этот раз в темных очках.

У них были довольно большие овальные стекла, похожие на лежащие на боку яйца (узким концом они были обращены к ушам, а широкие концы сходились на переносице). Оправа была белая. Очки закрывали чуть ли не все лицо, а нос из-за них казался маленьким, как у кролика.

– Добрый день, отец Макнами, – обронила Венди, проходя через гостиную, где он молился на коленях, сцепив руки перед собой.

Он не пошевелился, но открыл один глаз, которым старался втянуть нас в себя. Глаз был похож на дыхало кита, высунувшееся из воды. Он всосал весь воздух, какой был в комнате.

Или на колодец, притягивающий тебя, – правда, не настолько, чтобы ты упал в него, но все же заставляющий наклониться к воде.

Затем глаз захлопнулся, отец Макнами продолжил молитву, а мы с Венди проследовали в кухню.

Она села и сняла пальто, но очки оставила, и это показалось мне странным.

– Как прошла групповая терапия? – спросила она. – Вы произвели на Арни очень хорошее впечатление.

– Хорошо прошла. Лучше, чем я ожидал.

Тут я улыбнулся, а Вы, Ричард Гир, прошептали у меня в уме: «Продолжай. Скажи ей». Я чувствовал, что Вы гордитесь мной. И поэтому я добавил:

– А после этого я добился одной из моих жизненных целей.

– В самом деле? – произнесла она очень громко и воодушевленно и даже подалась ко мне. – Какой именно?

Я бросил взгляд на ее маленькое левое колено, которое было черным, потому что она носила лосины под шерстяной юбкой, улыбнулся и ответил:

– Я пил пиво с подходящим по возрасту приятелем в пабе. И это после первой же встречи с Арни.

– Бартоломью! Я горжусь вами! – сказала она, но произнесла это с таким ненатуральным энтузиазмом, что это огорчило меня. – И кто был этот счастливец, ваш приятель?

– Макс.

Ее оранжевые брови выскочили вверх из-под белой оправы.

– Макс из терапевтической группы?

– А в группе только два человека? Я думал, что терапевтические группы больше, – сказал я, потому что это действительно меня удивило.

– Мы распределяем людей по двое, чтобы они были, так сказать, партнерами, приятелями, поддерживающими друг друга. Мы не хотим приводить таких людей, как вы или Макс, в замешательство, заставляя их посещать большую группу. Начинать надо с малого.

– Макс горюет по кошке Алисе, – сказал я, просто сообщая факт.

– Люди горюют по самым разным поводам. Наверное, тут не надо оценивать и сравнивать причины.

Я кивнул, полностью соглашаясь с ней и думая, что далай-лама тоже кивнул бы, если бы присутствовал у нас на кухне.

– А что вы пили? – спросила Венди.

– «Гиннес».

– Ух ты! Я обожаю «Гиннес». Говорят, что «Гиннес» полезен, одна из самых полезных марок пива. Кажется, то вещество, которое придает ему черноту, полезно для сердца. Я что-то читала об этом. Поэтому я всегда выбираю «Гиннес». И его слишком много не выпьешь – это пиво очень насыщенное. Так что можно сказать, что оно к тому же самое безопасное. Я рада, что вы с Максом…

– Почему вы сегодня в очках? – спросил я.

Вопрос был логичным. Люди обычно не носят темные очки в помещении. Венди до сих пор ни разу не надевала их, приходя ко мне. Так что вопрос выскочил у меня сам собой, но я тут же понял, что он очень непростой и приятной беззаботной беседы у нас не получится. Будто мы поменялись ролями и я стал консультантом; по крайней мере, у меня было такое ощущение. Я как бы чувствовал, что должен им стать, что надо что-то сделать и сделать это должен я.

Венди запнулась и несколько секунд молчала, обдумывая ответ. Мысленно я представил себе, как она смотрит вверх и влево, но точно я не мог сказать из-за двух черных стекол, в которых были видны два отражения круглого плафона под потолком, две одинаковые механические луны.

Наконец она сказала:

– Я играла в софтбол с моим другом и его приятелями и не успела увернуться от одного из ударов. Хотите полюбоваться?

Я ничего не ответил, но она тем не менее сняла очки. Ее левый глаз распух и был практически закрыт. Вся глазная впадина переливалась желтым, пурпурным и зеленым цветами, как бензиновая лужа.

– Судя по выражению вашего лица, мне лучше надеть очки, – сказала Венди и, сделав это, улыбнулась, но неискренне, что было еще неприятнее, чем вид ее синяка.

«Помнишь, какие синяки были у нее на руке на прошлой неделе? – мысленно услышал я Ваш шепот, Ричард Гир. – Этой женщине нужна помощь. Надо ее спасать».

На ее запястье все еще имелось покраснение, хотя и гораздо более слабое, чем прежде.

Сердитый человечек у меня в желудке вовсю мутузил меня руками и ногами.

Было ясно, что она попала в беду.

Я даже вспотел.

– Бартоломью, – обратилась она ко мне. – Вы хорошо себя чувствуете?

Я кивнул и стал рассматривать свои шнурки.

– Выглядите вы неважно.

Я крепился как мог, стараясь ничего не говорить.

– Что случилось?

Я понимал, что, если скажу то, что думаю, это только ухудшит дело.

– Бартоломью?

Внутри у меня что-то менялось.

– Вы можете открыто говорить со мной. Это вполне надежно. Вы можете…

Я потерял контроль над собой, и у меня вырвалось:

– Я гляжу на ваш глаз и невольно чувствую вашу боль. Такое со мной бывает.

Я уже давно никому не говорил такого. Наверное, это Вы, Ричард Гир, говорили через меня. Наверное, я как бы играл роль, произносил то, что было написано в сценарии. По опыту я уже знал, что теряю друзей из-за таких высказываний и становлюсь одиноким. Я не хотел этого говорить. «Кретин!» – воскликнул маленький человечек у меня в желудке.

(Должен признаться, что в последнее время все во мне как-то раскрепощается, я чувствую себя как какой-нибудь цветок, впервые раскрывающийся миру. Я не понимаю, почему это происходит, и не контролирую этот процесс. Цветы же не думают: «Наступил май, дай-ка я потянусь к солнцу и раскрою свой кулак в открытую ладонь». Они вообще не думают, а просто растут. Когда наступает нужный момент, их стебли распускают разноцветные лепестки и цветы становятся красивыми. Я не стал красивее, чем был при маме, но чувствую себя как раскрывающийся кулак или как распускающийся цветок, как загоревшаяся спичка или целая грива красивых волос, рассыпающихся после того, как женщина развязывает удерживавшую их ленту. Очень многое, ранее невозможное, становится возможным. Я думаю, что, может быть, именно по этой причине я не плакал и не горевал, когда мама умерла. Разве лепестки цветка плачут и горюют, когда они покидают зеленый стебель? Может быть, я провел первые тридцать восемь лет своей жизни внутри своего стебля? Меня занимают очень многие вещи, Ричард Гир, и когда я читаю о Вашей жизни, мне кажется, что и у Вас были когда-то подобные мысли и именно поэтому Вы бросили колледж и не стали фермером, как Ваш дедушка, или страховым агентом, как Ваш отец. И по той же причине многие считают Вас замкнутым, тогда как Вы просто стараетесь быть самим собой. Я читал, что, учась в колледже, Вы ходили в одиночестве в кино и проводили там долгие часы, изучая игру актеров, развитие сюжета и другие особенности киносъемки. Вы обучились всему этому самостоятельно. Наверное, тогда Вы были еще в стебле, прежде чем распуститься в знаменитую мировую кинозвезду Ричарда Гира с такими яркими лепестками. Но, как я понял из Вашей биографии, это было нелегко. Вы очень долго играли на сцене. В одной книге написано, что в Вашей квартире в Нью-Йорке не было ни воды, ни отопления. А потом Вы снялись в очень многих фильмах, прежде чем стали знаменитым. Вы всегда соперничали с Джоном Траволтой, и сначала Вам платили гораздо меньше, чем ему. Но теперь Вы стали Ричардом Гиром. Ричардом Гиром!)

– Вы эмпатичны, – произнесла Венди кокетливо, пытаясь увести разговор в сторону, к менее значительному, потому что о менее значительном всегда проще говорить. – Это хорошо, – сказала она. – Мне нравится это в вас. Чуткость импонирует женщинам. Может быть, сейчас как раз удачный момент для того, чтобы поговорить о вашей другой цели – побывать в баре с женщиной.

Она не поняла, что я имел в виду, сказав, что чувствую ее боль, но Вы-то поняли, Ричард Гир. Вы прошептали мне на ухо: «Я понимаю. Твой мозг может видеть. Он сопоставляет факты. Ты видишь этого мужчину, его лицо и то, что он делает с ней, когда злится. Ты видишь, как она пытается защититься от его ударов. Закрывает лицо своими тонкими детскими руками. Но он большой, сильный и красивый, он образован и убедителен, окружен защитной оболочкой респектабельности и всеобщего уважения. Потом она долго плачет в одиночестве, пока он не возвращается. Она опять закрывает голову руками, но на этот раз он не бьет ее. Он говорит, что очень сожалеет и не знает, что нашло на него. Даже плачет. Он плачет. Он просит прощения. Он говорит, что любит ее. Он говорит, что старается не терять контроль над собой. Он говорит, что это передалось ему от отца, который бил его, когда он был маленьким, и что он пытается вырваться из этого порочного круга. Он старается говорить тем же языком, какой использует она в своей работе. Она думает, что может спасти его, и это тебя восхищает. Она думает, что терпит неудачу как психолог, еще даже не начав работать по-настоящему. Как она будет помогать другим, если не может решить собственные проблемы? Ночью она одна смотрит в окно спальни сквозь свое призрачное отражение, стараясь не замечать его, но разглядеть себя. Она старается отчаянно, но безуспешно и страдает. Ты способен видеть вещи мысленно, Бартоломью, и это великий дар. Не надо прятать его от меня. Я понимаю, почему ты прячешь его от остальных. Почему ты до сих пор не говорил мне о нем и какие трудности переживал из-за него в прошлом. Как ты притворялся, что не владеешь им, пытался быть как все, но не мог. Я знаю, что ты увидел смерть своей матери задолго до того, как это произошло, и потому ты не испытываешь потребности скорбеть сейчас – ты скорбел об этом, пока она была еще жива. Знаю, что ты видишь людей насквозь, когда ты позволяешь своему мозгу работать так, как только он один умеет. Я вижу, ты сознаешь, что сейчас наступило твое время. Именно сейчас. Тебе сделали этот подарок давным-давно, но ты ждал все эти годы и только сейчас срываешь оберточную бумагу, чтобы достать подарок из коробки».

«Ты читаешь ее мысли – а может быть, просто чувствуешь их. Как бы то ни было, ты знаешь, что ее приятеля зовут Адам, – шептали мне Вы, пока Венди рассуждала о том, как произвести впечатление на женщину, и говорила что-то об умении слушать, размахивая руками у себя перед лицом и прячась за своими большими черными очками. – Ты думаешь, Бартоломью, что сходишь с ума. Этого ты боишься больше всего. А ты проверь свой ум. Произнеси: „Адам“ – и понаблюдай за ее реакцией. Попробуй. Доверься мне. Просто скажи Венди: „Адам“, и тогда она поймет, что ты обладаешь этим даром. Она ведь никогда не называла тебе его имени. Она увидит, что ты отлично понимаешь ее проблемы и что ей нет необходимости притворяться перед тобой. Как помог тебе я, раскрыв твой дар, так же и ты можешь помочь ей».

Я боялся проверять свои способности, так как подозревал, что я умалишенный, а если даже и нет, то сам этот странный дар пугал меня.

Неизвестно, что хуже.

Что мне делать с этим даром?

И что, если я только сваляю дурака перед Венди?

«Идиот! – воскликнул человечек у меня в желудке и дал мне пинка. – Никто, кроме законченного идиота, не станет мысленно разговаривать с Ричардом Гиром! А когда ты проблеешь перед Венди: „Адам“, она уж точно сочтет тебя дебилом. Нет у тебя никакого особого дара и необыкновенных способностей. Ты просто кретин, который прожил всю жизнь с мамочкой, пока не обрюзг и не превратился в недоразвитого урода с дурацкими галлюцинациями».

Венди тем временем размахивала руками все энергичнее, разглагольствуя о том, что каждой женщине нужен обходительный мужчина и что обходительные мужчины очень сексуальны. Прячась за свои каплевидные очки. Притворяясь, что она не сломлена, не избита и не напугана. Притворяясь ради меня. Ради себя. И ведь это меня она называла обходительным гигантом. «„Обходительный гигант“ – это просто эвфемизм, заменяющий слово „дебил“!» – завопил маленький сердитый человечек. «Пора довериться своим инстинктам, Бартоломью. Я буду повторять у тебя в уме слово „Адам“, пока ты не произнесешь его», – прошептали Вы, Ричард Гир.

Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам.

Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам.

Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам.

Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам.

Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам.

Адам. Адам. Адам. Адам. Адам.

Адам. Адам. Адам. Адам.

Адам. Адам. Адам.

Адам. Адам.

Адам.

Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам.

Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам.

Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам.

Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам.

Адам. Адам. Адам. Адам. Адам. Адам.

Адам. Адам. Адам. Адам. Адам.

Адам. Адам. Адам. Адам.

Адам. Адам. Адам.

Адам. Адам.

Адам.

Адам. АДАМ. АДАМ. АДАМ. АДАМ. АДАМ! АДАМ! АДАМ!

– Адам, – произнес я, не в силах больше выдержать это.

Венди тут же замолчала, ее руки упали вниз, как будто какие-то невидимые гигантские ножницы перерезали нити, дергавшие марионетку. «Не теряй времени! Наблюдай за ее лицом», – сказали Вы. Рот ее был приоткрыт, а лицо стало быстро бледнеть, словно кто-то опустил белую штору, закрыв залитое солнцем окно.

– Почему вы сказали: «Адам»? – спросила Венди в панике.

Бодрая добросердечная девушка, желавшая, чтобы я выпил пива в баре с друзьями подходящего возраста, куда-то исчезла. «Видишь? – возбужденно воскликнули Вы, Ричард Гир. – Видишь? Это все доказывает!»

– Это ведь Адам сделал, правда? – сказал я уже более уверенно. – Он выкручивал вам руки и поставил синяк под глазом.

«Смотри, она дрожит! – сказали Вы. – Помоги ей. Раскрой секрет. Прояви сочувствие».

Венди хотела было что-то сказать, но затем встала, схватила свое цветастое пальто и бросилась к двери.

– Простите меня! – сказал я, следуя за ней. – Простите. Возможно, мне не следовало…

– В чем дело? – спросил молившийся в гостиной отец Макнами, глядя на убегающую Венди. Он повернулся ко мне: – Что произошло?

«Идиот! – кричал сердитый человечек у меня в желудке. – Дебил!»

Я весь взмок, меня стало тошнить. А Вы куда-то исчезли, Ричард Гир.

Испарились.

Я слышал только свое тяжелое дыхание.

– Не волнуйся, Бартоломью, – сказал отец Макнами. – Давай выйдем на улицу и подышим свежим воздухом.

Он открыл дверь, и я вышел на промерзшую улицу.

Отец Макнами вышел вслед за мной.

Я осмотрел всю улицу, но Венди не было видно. Наверное, она шла очень быстро, даже бежала, подозреваю.

Я старался все обдумать.

Что означала ее реакция?

Что я доказал?

«Ричард Гир!» – мысленно позвал я Вас, но Вы не отозвались. Как будто я кричал в пустой пещере и слышал в ответ только эхо.

– Дыши глубже, – говорил отец Макнами. – Вдох – выдох, вдох – выдох. Может быть, принести тебе виски?

Я помотал головой.

– Что случилось? – спросил он.

Морозный воздух охладил мою грудь и успокоил меня. Подумав с минуту, я рассказал ему все, что произошло на кухне, не упоминая, понятно, Вас, Ричард Гир. Не сказал я ему и о сердитом человечке у меня в желудке – в основном потому, что не хотел произносить слово «дебил».

Когда я начал говорить о том, что мысленно слышал имя «Адам», отец Макнами посмотрел на меня так, будто я ударил его по лицу, и сказал:

– По синякам на запястье и темным очкам в помещении любой понял бы, что кто-то грубо обращается с нашей Венди, но вот угадать имя этого человека – это нечто. Если бы была хоть малейшая вероятность того, что она уже упоминала это имя в разговоре с тобой, она не вылетела бы отсюда так, словно мы одержимы бесами, верно?

– И как вы это объясняете? – спросил я.

– Не знаю, не знаю. Несколько лет назад я отделался бы фразой: «Пути Господни неисповедимы, Бартоломью» – и не задумывался бы об этом. Но теперь я не могу это так оставить.

В его глазах опять было такое выражение, будто его взломали и ограбили. Он отвел взгляд и спросил:

– Ты чувствуешь себя достаточно хорошо, чтобы отправиться с миссией?

– С миссией?

– Независимо от моего кризиса веры и твоего таинственного дара угадывать имена ясно как божий день, что наш друг Венди нуждается в помощи.

– Что вы собираетесь сделать?

– То же, что сделал бы любой порядочный человек. Так что хватаем пальто, да?

Мы оделись и вышли на улицу. Отец Макнами шел очень быстро, я едва поспевал за ним.

– Куда мы идем? – спросил я.

– К источнику информации.

– Но как я все-таки мог узнать, что приятеля Венди зовут Адам?

– Прежде я ответил бы: «Тебе уже тридцать девять, и все эти годы ты ходил в церковь. Должен ли я объяснять тебе, откуда берутся чудесные силы?» Но сегодня я не могу так ответить тебе, Бартоломью. Я больше не являюсь твоим духовным наставником по весьма веской причине.

Я задумался над тем, что мог бы значить его ответ, и пожалел, что Вас, Ричард Гир, не было в тот момент со мной. Мне очень Вас не хватало. Я хотел бы знать также, что посоветовал бы далай-лама. Меня это очень интересовало. Было ясно, что в ближайшем будущем никаких ответов от отца Макнами я не получу.

Отец Макнами подошел к одному из домов в ряду других таких же и, поднявшись на три ступеньки, позвонил в звонок. Я стоял позади него на тротуаре. Дверь открыла женщина средних лет в розовом пеньюаре, с бигуди в волосах и сигаретой в зубах. Ее голые голени отсвечивали бледно-голубым цветом, как айсберги.

– Отец Макнами! – воскликнула она, просияв. – Какой сюрприз! Куда вы пропали? Мы все чуть с ума не сошли от беспокойства. Отец Хэчетт говорит, что у вас нервное расстройство! Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, – ответил он. – Устал, по правде говоря. Но пришли мы по другому поводу.

Женщина бросила на меня беглый взгляд и спросила:

– Может быть, зайдете?

– Вы, должно быть, встречались с Бартоломью Нейлом на мессах, – сказал отец Макнами, игнорируя ее приглашение. – Бартоломью, это Эдна, мать Венди.

Для Эдны он добавил:

– Венди консультирует Бартоломью, это ее аспирантская практика.

Я поднял руку и улыбнулся ей.

Эдна улыбнулась в ответ и сказала:

– Да, я помню вас по субботним мессам. Я обычно сижу в одном из первых рядов слева.

Я кивнул, хотя не помнил ее, мы никогда не разговаривали (в церкви я, как правило, смотрю на витражи в окнах, а не на окружающих).

– Нам нужно узнать адрес, по которому Венди живет сейчас, – сказал отец Макнами.

– Почему? Что случилось?

– Мы пока точно не знаем, – ответил он.

Эдна уставилась на отца Макнами, словно не понимая его, и произнесла:

– Я плохая мать.

– Я уверен, что это не так…

– Нет, правда-правда. Венди переехала к своему приятелю. Он вроде бы доктор, старше ее. – Глаза Эдны покраснели и заблестели. – Я даже ни разу не видела его, и это меня беспокоит, особенно если учесть, что Венди как-то изменилась. Стала жестче. Я чувствую себя виноватой, но как я могла оплатить ее аспирантуру? Я с трудом нахожу деньги, чтобы выплатить ипотечный кредит. Я говорила ей, что хотела бы встретиться с ним, но она сразу меняет тему, как будто наказывает меня. А сама, похоже, все время в плохом настроении – с тех пор, как поселилась у него. Вам кажется, что все это нормально, отец Макнами?

– Нет, не кажется.

– В чем там дело? Может быть, он плохо обращается с ней?

– Мы хотим помочь ей, и для этого нам нужен ее адрес, – сказал отец Макнами.

Женщина покачала головой, посмотрела на свои руки, что-то пробормотала, может быть молитву, и вышла. Она отсутствовала несколько минут, и за все это время отец Макнами ни разу не обернулся ко мне, так что я начал нервничать.

Эдна вернулась и отдала отцу Макнами кусочек картона, оторванный от сигаретной пачки. На обратной стороне был написан адрес.

– Венди хорошая девушка, – сказала Эдна. – У нее доброе сердце, но большие амбиции. Я для нее, похоже, просто одно из окружающих лиц. Неужели действительно все так ужасно и я в этом виновата? – Она вытерла глаза и шмыгнула носом. – Нам никто особенно не помогал. Надеюсь, вы поможете ей.

– Постараюсь, – сказал отец Макнами, кивнув для убедительности, и обнял Эдну.

Она тоже обняла его за шею, и над головой отца Макнами появилось облачко дыма от ее сигареты.

– Я понимаю, что вы больше не священник, – сказала Эдна, когда они высвободились из взаимных объятий, – но, может быть, вы прочтете молитву за меня? Совсем небольшую?

Отец Макнами склонил голову и произнес:

– Отче наш, благослови эту женщину, Твою дочь, и даруй ей мир в ее сердце, который Ты обещал. Не покидай нас сегодня, Иисус. Пойми нас, несмотря на все загадки нашего индивидуального бытия, и помоги нам разглядеть исконную красоту нашей натуры, постоянно находящейся в замешательстве. Аминь.

– Аминь, – торжественно повторила за ним Эдна. Протянув руки, она обняла ладонями красные щеки отца Макнами и произнесла: – Боже, благослови вас.

Отец Макнами прочитал адрес и мысленно наметил маршрут, а вокруг него витал явственный затхлый запах сигаретного дыма. Затем мы быстрым шагом двинулись в путь.

– Вы вправду верите в красоту нашей натуры, находящейся в замешательстве? – спросил я, подумав, что вдруг во мне все-таки есть что-то красивое. Замешательства-то всегда хватало.

– Да, верю, – ответил он.

– Это как яркие лепестки цветов, спрятанные поначалу в стебле?

Отец Макнами остановился, улыбнулся мне сквозь бороду и сказал:

– Красота есть в каждом из нас, Бартоломью. Но иногда она в самом деле прячется.

Мы шли и шли, причем довольно быстро. Я вспотел, несмотря на то что вечер был холодный.

Наконец мы подошли к трехэтажке на пересечении Южной и Третьей улиц. Отец Макнами нажал кнопку звонка и держал ее довольно долго.

– Не обязательно трезвонить беспрерывно, – раздался мужской голос.

– Адам? – произнес отец Макнами в переговорное устройство.

– Кто это? – спросил голос после паузы.

– Друзья Венди. Вы нас не впустите?

Опять наступило молчание.

Отец Макнами позвонил еще раз.

– С кем я разговариваю? – спросил Адам.

– С друзьями Венди.

– А как вас зовут, друг Венди?

– Бартоломью Нейл, – ответил отец Макнами, к моему удивлению.

– Отец Макнами? – спросила Венди.

Это, несомненно, был ее голос. Я мысленно видел ее оранжевые брови и белую, почти прозрачную кожу.

– Я больше не отец, я сложил с себя сан, как вы помните. Но да, это я.

Спустя несколько секунд дверь открылась и перед нами предстала Венди в своих каплевидных темных очках, черных брюках в обтяжку и темно-бордовой футболке университета Темпл, которая была слишком велика ей.

– Заходите, – сказала она.

Я прошел вслед за отцом Макнами в комнату на первом этаже, где были коричневый кожаный диванчик, стеклянный кофейный столик, мохнатый черный ковер, похожий на собаку, большой железный бар с десятками бутылок и огромное кожаное кресло для настоящих мужчин. Сразу было видно, что это дом богатого человека.

– Как вы узнали этот адрес? – спросила Венди.

– Ваша мать дала мне его, – ответил отец Макнами.

– Зачем?

– Я попросил ее.

– Но зачем?

– Мы с Бартоломью тревожились. Вы так быстро покинули нас…

– Прошу прощения. Я в тот момент плохо себя почувствовала.

Отец Макнами вздернул свои кустистые белые брови.

– Почему бы вам не подняться и не познакомиться с Адамом? – сказала Венди.

– Вы говорите, с Адамом? Так зовут этого счастливчика? Адам?

– Не такое уж редкое имя на самом деле, не правда ли? – отозвалась Венди с принужденным смешком. – Давайте поднимемся к нему.

Мы поднялись вслед за ней по винтовой железной лестнице в кухню-столовую. Красивый мужчина в небесно-голубом хирургическом костюме встал из-за стола, когда мы вошли. На вид он был моего возраста – как минимум на десять лет старше Венди. На столе стояли две тарелки и два бокала с вином. Они ели мясо с редисом и спаржей.

У Адама были голубые глаза и светло-каштановые волосы, аккуратно подстриженные, но встрепанные, как у Вас, Ричард Гир. Венди представила нас. Его рукопожатие было чересчур жестким, мне стало чуть больно.

– Я много слышал о вас, – сказал он. – Приношу вам соболезнования в связи со смертью вашей матушки.

Я кивнул и уставился на свои коричневые шнурки. По-моему, Венди не должна была бы говорить с кем бы то ни было о наших сессиях, это нарушает конфиденциальность. Я подумал, что, наверное, не стоило ей рассказывать о себе вообще ничего.

– Может быть, выпьете? – спросил Адам.

Мы уселись за большой деревянный стол с бокалами вина в руках.

Вино на вкус было дорогим – или, может быть, мне так только казалось, я ведь практически совсем не разбираюсь в винах.

– Так чему мы обязаны такой честью? – спросил Адам. По его тону можно было понять, что он предпочел бы спокойно есть мясо с редисом, он тут же и принялся за него. – Не хотелось бы, чтобы такой хороший кобэ-стейк совсем остыл, – добавил он, словно читая мои мысли. – Если бы я знал, что вы придете, я бы…

– Мы беспокоимся за Венди, – сказал отец Макнами.

– Почему? – спросил Адам, продолжая жевать мясо с абсолютно невозмутимым видом.

– Наверное, потому, что она выглядит так, будто выдержала десять раундов бокса с чемпионом в тяжелом весе, чье имя я не помню, но он способен разбить человеку лицо и придать ему такой вид, какой у Венди сейчас.

– Ну, вы же знаете Венди. Она ни в чем не уступает мужчинам и даже превосходит их. Она способна переиграть в софтбол любого мужчину! – Адам улыбнулся ей. – У нее такой высокий боевой дух, что в опасном положении она даже погасила удар противника собственным лицом. Пусть пригибаются другие. Восхитительно, вы не находите?

Венди улыбнулась в ответ, но ничего не сказала. Выглядела она, как вырезанный из картона портрет самой себя.

Адам произнес «восхитительно» так, что не поверить в его искренность было невозможно. Он был похож на главного героя какого-нибудь телешоу, всеми любимого хорошего парня, чьи самые обычные высказывания вызывают восторг сотен зрителей. Он относился к тому типу людей, которые могут заставить поверить в любую ложь, почувствовать себя тупым, неловким и косноязычным, неспособным выразить свою мысль, как бы ты ни был уверен в своей правоте.

Отец Макнами молча и не отрываясь смотрел на Адама. Можно было подумать, что он впал в транс.

– Почему вы так на меня смотрите? – спросил его Адам. – Что это значит?

Отец Макнами включил водовороты в своих глазах, и они стали всасывать окружающее.

– О’кей. Прекратите. Вы действуете мне на нервы.

Сила притяжения в глазах отца Макнами ощущалась физически.

Казалось, еще чуть-чуть – и тарелки со столовыми приборами поползут в его сторону.

Я отвел взгляд.

– Что такое с этими парнями? – спросил Адам у Венди и осушил свой бокал.

Отец Макнами вперил взгляд в глаза Адама.

Водовороты явно начали пугать Адама не на шутку.

Они отсасывали кровь от его кожи.

Гигантский розовый слон заполнил всю комнату и придавил нас к стенам. Стало трудно дышать.

– Перестаньте таращить на меня глаза, – сказал Адам отцу Макнами.

Отец Макнами наклонился вперед и по-прежнему не отрывал от него взгляда.

– Ты говорила, что этот детина чокнутый, но не предупредила, что священник сдвинулся тоже, – обратился Адам к Венди.

Сердитый человечек у меня в желудке пришел в ярость.

– Никогда в жизни я не употребляла слов «чокнутый» или «сдвинулся»! – сказала мне Венди.

– Послушайте, – сказал Адам. – Ну чего вы уставились на меня?

Отец Макнами продолжал таращить глаза.

– Прекратите это! – сказал Адам. – Прекратите!

Отец Макнами вкладывал столько энергии в свой взгляд, что начал слегка дрожать.

– Это ужасно, – сказал отец Макнами. – С вами в детстве, должно быть, происходило что-то ужасное. Я беседовал со многими жестокими людьми, и все они подвергались жестокости в детстве. Вас научили этому, но пора уже отучиться.

– Убирайтесь вон из моего дома! – вскипел Адам.

– Ужасно, – повторил отец Макнами, опустив голову. – Вы травмированный человек.

Адам выпрыгнул из-за стола и направился к отцу Макнами, словно собирался ударить его, но Венди встала на его пути и положила руку ему на грудь:

– Ладно, они сейчас уйдут.

– Пусть немедленно убираются! – потребовал Адам. Глаза его расширились, на лбу вздулись вены.

– Хорошо, хорошо, – сказала Венди, мягко поглаживая его бицепсы. – Поднимайся наверх, я их выпровожу.

– Клянусь, если два этих клоуна не исчезнут к тому времени, когда…

– Я позабочусь об этом. У тебя есть более важные дела. Предоставь это мне. Это ерунда. Пустяк. Не беспокойся.

Примерно десять неприятных секунд Адам смотрел на нас диким взором, затем крикнул:

– Вон! Вон из моего дома! – и, громко топая, стал подниматься по винтовой лестнице на третий этаж.

Венди трясло.

– Вам лучше уйти, – сказала она.

Отец Макнами взял ее лицо в ладони и осторожно снял с нее очки. Синяк выглядел даже хуже, чем прежде. Цвета немного потускнели, но отек, казалось, увеличился, собираясь, по-видимому, остаться на ее лице навсегда.

– Я понимаю, вы не хотите возвращаться к матери. Вы считаете, что это было бы шагом назад. Я знаю, что ваша мать находится в депрессии. Ваша мать может быть деспотичной. Адам обеспечивает вам благополучную жизнь в материальном отношении – платит за ваше обучение, покупает хорошие вещи. К тому же он красив. Он представляется вам сверкающим ключом, открывающим дверь в лучшую, красивую жизнь. Вы думаете, что можете спасти его, но так людей не спасают.

– Я разбила лицо, играя в софтбол, – упрямо повторила Венди, но при этом она заплакала, и ее слова прозвучали как детский лепет.

– Вы могли бы жить с Бартоломью и со мной, – продолжал отец Макнами. – Пойдемте с нами сейчас, так вам будет легче уйти. Если вы останетесь, он снова примется бить вас после нашего ухода. Вы и сама это знаете. Он не может справиться с собой. Он болен. И не заблуждайтесь – вы сейчас тоже часть его болезни. Вы поддерживаете болезнь, способствуете ее развитию. Если вы уйдете сейчас, так будет лучше и для вас, и для него.

– Это произошло во время игры в софтбол, на третьей базе. Мяч попал мне прямо в глаз, – сказала Венди, глядя на свои шлепанцы. Слова ее были тихими и невесомыми, как выщипанные перья.

– Наша дверь открыта для вас в любое время дня и ночи, – сказал отец Макнами и приобнял ее. – Пошли, Бартоломью.

Мы начали спускаться по винтовой лестнице.

– Как вы узнали, что его зовут Адам? – крикнула мне вдогонку Венди.

Перегнувшись через перила, она смотрела, как мы спускаемся. Она снова надела темные очки. Ее сердитый вопрос отзывался эхом в моей голове: «Как вы узнали это?»

Я не знал, как ответить на этот вопрос, и пожал плечами.

Но потом мне пришла в голову строчка из книги далай-ламы «Глубокий ум».

– «Благополучие других должно настолько заботить тебя, чтобы ты не мог перенести вида их мучений» – так сказал далай-лама. Мне тяжело смотреть на ваши травмы. Вот почему мы здесь оказались. И это все, что я могу сказать в данный момент.

– Наш дом открыт для вас! – крикнул отец Макнами наверх, и мы вышли на улицу.

По дороге домой мы не разговаривали.

Я думаю, мы оба знали, что происходит с Венди, пока мы идем по улицам. Наши шаги были словно молитвы, с помощью которых мы старались защитить ее, но больше мы ничего не могли сделать.

Казалось, отец Макнами израсходовал всю свою энергию, да и я тоже.

Как только мы пришли домой, он опустился на колени и обратился с петицией ко Всевышнему. Так он простоял до самой ночи, когда в дверях раздался звонок.

Это была Венди.

Вся левая половина ее лица была в синяках и распухла. Зубы кровоточили. Вид у нее был обреченный.

– Я дура. Я ни на что не гожусь, – произнесла Венди тоном маленького ребенка, всколыхнув все мои чувства.

Мне хотелось прогнать ее боль – главным образом потому, что маленький сердитый человечек у меня в желудке обвиняет меня в том же самом и я знаю, как страшно выслушивать эти слова в свой адрес и думать, что так и есть.

Она рухнула на нашу кушетку, где стонала и плакала на плече у отца Макнами, который гладил ее по спине, а я в это время сжимал и крутил свои руки, пока они не стали выглядеть как ошпаренные.

Когда она выплакалась, отец Макнами накрыл ее одеялом и прошептал:

– Здесь вы в безопасности, и можете оставаться у нас, сколько хотите.

Венди уснула в позе зародыша.

– Ей надо отдохнуть, – прошептал мне отец Макнами, и я поднялся вслед за ним наверх.

В коридоре он остановился и протянул мне серебряную фляжку. На ней была надпись:

БОЖИЙ ЧЕЛОВЕК

Мы оба приложились по несколько раз к фляжке. Я почувствовал, как внутри у меня становится тепло. Когда я вернул пустую фляжку отцу Макнами, он потрепал меня по щеке и улыбнулся.

– Мы сделали хорошее дело сегодня, – сказал он.

– Я-то ничего не делал.

– Делал, делал, – сказал он, лицо его светилось гордостью.

Я уже открыл рот, чтобы что-нибудь сказать, но не нашел слов.

Я испытывал противоречивые чувства.

– Спокойной ночи, Бартоломью, – сказал отец Макнами.

– Спокойной ночи, – ответил я.

Он зашел в мамину комнату и закрыл за собой дверь. Я убрал оттуда все мамины вещи, отдав большую часть их в местный магазин подержанных вещей, но все равно это была ее комната, в которой она спала несколько десятилетий, и казалось странным, что теперь там спит наш священник. Однако я чувствовал, что мама не возражала бы против того, что он теперь спит в ее постели, – он был ее любимым священником и, как она считала, хорошим человеком.

Я стоял в коридоре и никак не мог решить, имею ли я право приписать себе часть заслуг в том, что сделал отец Макнами, чтобы помочь Венди.

Так что я пошел к себе и написал Вам это письмо.