Когда звонит звонок, я остаюсь сидеть на месте.

Герр Силверман покорно стоит в дверях и прощается с каждым выходящим из класса учеником.

Ручаюсь, ему не наплевать ни на кого из нас, включая самых тупых.

Похоже, он просто святой или вроде того.

Некоторые ребята, усердно избегая зрительного контакта, пулей вылетают из класса, несмотря на то что герр Силверман старается сказать ему или ей персональное «до свидания».

Что очень важно, уж можете мне поверить, даже если большинство тупоголовых кретинов этого и не ценят.

Случались такие дни, когда герр Силверман оказывался единственным человеком, кто смотрел мне в глаза.

Единственным человеком за весь день.

Казалось бы, такая простая вещь, но именно простые вещи и имеют значение.

– Итак, – закрыв дверь, начинает герр Силверман. – Ты хотел со мной поговорить.

– Я о том вопросе, который сегодня задал в классе.

Он садится за соседний стол и говорит:

– А… насчет того, как поступить с нацистским пистолетом.

– Да. Скажите, а вы считаете возможным изменить смысловую окраску определенного предмета с резко отрицательной на положительную?

– Безусловно, – отвечает он.

Я ожидаю продолжения, но он молчит, и это меня немного нервирует, я теряюсь и не знаю, что еще можно сказать, поэтому просто лезу в карман и достаю коробочку в розовой обертке:

– Это вам.

– А по какому случаю подарок? – улыбается герр Силверман.

– Скажу, когда откроете.

– Ладно, – соглашается он и начинает аккуратно снимать розовую бумагу. Открывает маленькую коробочку, смотрит на меня, поднимает брови и говорит: – Неужели это именно то, что я думаю?

– Да, это «Бронзовая звезда», которой был награжден дедушка за то, что во время Второй мировой войны собственноручно убил высокопоставленного нациста.

– Но почему ты ее мне отдаешь?

– Ну, по куче причин. Большинство из которых так просто и не объяснишь. Вот именно поэтому люди и дарят подарки, разве нет? Им трудно выразить себя с помощью слов, поэтому они дарят подарки как символ своих чувств. Я начинаю думать, что мир был бы гораздо лучше, если бы медали давали прекрасным учителям, а не солдатам, которые во время разных там войн убивают врагов. И в свете наших разговоров о Второй мировой войне и попытки понять причину всех этих ужасов, я тут подумал, что могу изменить отрицательный смысловой аспект этой медали на положительный, если вручу медаль вам. Возможно, это не слишком разумно. Я не знаю. Но я хочу, чтобы медаль была у вас, о’кей? Для меня это важно. Вы можете хранить ее в ящике письменного стола, и всякий раз, когда у вас возникнет чувство, что преподавание не стоит того, вы вспомните о том чокнутом парнишке, Леонарде Пикоке, который любил ваши уроки и подарил вам дедовскую «Бронзовую звезду» в качестве награды за то, что вы такой отличный учитель. А вдруг медаль поможет вам идти вперед. Я не знаю.

– Леонард, я польщен. Правда польщен, – говорит он и очень серьезно, впрочем, как и всегда, смотрит мне прямо в глаза. – Но почему ты решил отдать мне медаль именно сегодня?

– Думаю, просто так. Сегодня вроде вполне подходящий день, – напропалую вру я, но как-то не слишком убедительно.

– У тебя есть дедушкин пистолет времен Второй мировой, да? – спрашивает он, и я чувствую, что у меня начинает съезжать крыша.

– Что? – переспрашиваю я, изображая святую невинность, и неожиданно ловлю себя на том, что пишу на крышке стола свое имя.

Интересно, и зачем я это делаю?

Интересно, и почему герр Силверман не говорит мне, чтобы я прекратил портить школьное имущество?

– Леонард, я хочу кое-что тебе сказать и надеюсь, ты не обидишься. Внезапное изменение внешности. Ты действительно подстригся, да? – (А я просто снова и снова пишу свое имя на столе.) – Отдаешь ни с того ни с сего ценные вещи. Это явный признак. Люди с суицидальными наклонностями часто делают подобные вещи. И я боюсь, что ты в опасности.

Л-Е-О-Н-А-Р-Д-П-И-К-О-К

Л-Е-О-Н-А-Р-Д-П-И-К-О-К

Л-Е-О-Н-А-Р-Д-П-И-К-О-К

Я продолжаю выводить буквы на крышке стола.

Зачем?

Раньше я никогда не писал свое имя на крышке стола.

– Ты пытаешься мне что-то сегодня сказать, а? – спрашивает он.

– Не совсем так, – не поднимая глаз, отвечаю я. – Я просто хотел, чтобы вы знали, как много значат для меня ваши уроки.

Он молчит, но напряженно вглядывается мне в лицо, и я могу сказать точно, что он переживает за меня так, как, наверное, никто другой, поэтому, если я хочу выбраться отсюда и осуществить свою миссию, нужно срочно применить все свои актерские способности.

Я загоняю эмоции внутрь и в очередной раз пускаю в ход голливудскую улыбку. Улыбаюсь ему, натужно смеюсь и говорю:

– Возможно, я непременно захотел бы покончить с собой, если бы не ходил каждый день на занятия в вашем классе. Реально захотел бы. Ваши уроки – единственное, что заставляет меня держаться за жизнь.

– Это неправда. Есть масса вещей, ради которых стоит жить. Леонард, в будущем тебя непременно ждет много хорошего. Я уверен. Ты даже не представляешь, сколько интересных людей ты встретишь на своем жизненном пути после окончания школы. Твоя спутница жизни, твой лучший друг и самый замечательный человек, которого ты когда-либо знал, прямо сейчас ждет окончания средней школы и возможности войти в твою жизнь. Вероятно, она даже испытывает те же чувства, что и ты, вероятно, мечтает о тебе, надеясь, что тебе хватит сил продержаться до наступления светлого будущего, где вы непременно встретитесь. Скажи, после нашего последнего разговора ты взялся за те письма? Письма из будущего? Ты попробовал это сделать?

– Нет, – вру я, потому что написание этих писем делает меня слишком эмоционально уязвимым и прямо сейчас мне неохота возвращаться к этой теме. Мне необходимо сосредоточиться на ближайшей задаче. – Может, начну сегодня вечером.

– Не откладывай в долгий ящик. Тебе точно станет легче.

И тут я снова начинаю думать о тайне, которая меня мучает. И не знаю почему – может, потому, что другого шанса не будет.

– Герр Силверман, а можно задать вам личный вопрос?

– Спрашивай.

Пока я пытаюсь собраться с духом, мы несколько секунд сидим молча. И когда я наконец решаюсь открыть рот, мой голос предательски дрожит.

– Почему вы никогда не закатываете рукава и не носите рубашки с коротким рукавом? И почему по пятницам не надеваете, как все, тенниску?

У меня жутко колотится сердце: кажется, еще чуть-чуть – и треснут ребра, потому что я, типа, верю, будто ответ герра Силвермана может меня спасти. Хотя сейчас это уже не имеет смысла.

– Значит, ты заметил, да? – спрашивает герр Силверман.

– Угу. Я давным-давно ломаю над этим голову.

Он смотрит на меня с легким прищуром и говорит:

– Давай заключим соглашение. Ты пишешь письма из будущего, а я скажу тебе, почему никогда не закатываю рукава. Ну что, идет?

– Конечно, – отвечаю я и улыбаюсь, потому что герр Силверман реально думает, будто составление этих писем обязательно поможет.

Он всегда готов прийти на помощь запутавшимся школьникам вроде меня. И я на секунду забываю, что уже написал письма и вообще завтра меня на этом свете уже не будет, значит я никогда не узнаю, почему герр Силверман категорически не закатывает рукава.

– Вам понравился подарок?

– Я весьма польщен, что ты высоко ценишь меня как педагога, но я не могу оставить это у себя, Леонард. – Он кладет медаль в коробочку. – Это фамильная ценность. Твоя по праву рождения.

– Тогда можете на время оставить медаль у себя, пока я не решу, что с ней делать? – Сейчас у меня совершенно нет желания спорить. – Хотя бы на одну ночь? Сделайте мне такое одолжение.

– Почему?

– Просто потому. Хорошо?

– Хорошо, – отвечает он. – Только на одну ночь. Ты ведь придешь завтра ее забрать? Обещаешь?

Я знаю, что он делает: дает мне задание, вынуждающее меня непременно быть здесь завтра. И мне сразу становится лучше, даже странно, что я все еще могу иногда чувствовать себя лучше.

– Да, – вру я. – Я буду здесь завтра.

– Хорошо. Я очень хочу видеть тебя здесь каждый день. Я буду в отчаянии, если твое место останется пустым. В полном отчаянии.

Наши глаза встречаются, и я думаю о том, что герр Силверман – единственный человек в моей жизни, который никогда не пудрит мне мозги, и, возможно, единственный в нашей школе, кому не безразлично, исчезну я или буду ошиваться поблизости.

– Правительство должно дать вам медаль за то, что вы такой хороший учитель, герр Силверман. Серьезно. Действительно должно.

– Спасибо, Леонард. Ты уверен, что нормально себя чувствуешь? Больше ни о чем не хочешь поговорить, а?

– Уверен. И на самом деле мне надо увидеться с нашим консультантом-психологом. Миссис Джиавотелла уже доложила о моем «странном поведении». Не сомневаюсь, что у вас тоже попросят дать профессиональное заключение по поводу моего душевного здоровья. Но сейчас мне надо в кабинет к начальству. Поэтому, даже если у меня полный сумбур в душе, суперконсультант миссис Шенахан с ходу приведет меня в порядок с помощью рутбирного леденца и только потом отпустит домой. Так что не волнуйтесь, хорошо? – Я поднимаю глаза проверить, повелся ли он на мои враки, и вижу, что не повелся. Поэтому я говорю: – Простите, что исписал ваш стол. Хотите, я сейчас все сотру?

– Если я дам тебе номер своего сотового, ты можешь пообещать, что позвонишь мне, если ты вдруг надумаешь наложить на себя руки?

– Я не собираюсь…

– Звони в любое время дня и ночи. Ты можешь пообещать, что сразу мне позвонишь, чтобы я мог рассказать тебе, почему никогда не закатываю рукава? Ручаюсь, узнав ответ на этот вопрос, ты сразу почувствуешь себя лучше, но давай оставим это на потом, когда тебе будет по-настоящему худо. Тогда это будет экстренный антидот анекдотом, – говорит он и улыбается, в свою очередь заставив и меня улыбнуться, потому что он страшно гордится своим дурацким каламбуром и, более того, снова нарушает правила, так как собирается дать мне номер своего сотового. Ни один учитель в нашей школе в жизни такого не сделал бы. Ради меня герр Силверман выкладывается на все сто. И мне сразу становится грустно, ведь он реально расстроится, узнав о моем убийстве-самоубийстве. – Ну так что, обещаешь позвонить мне, если станет хуже? Прежде чем принимать поспешные решения? Если позвонишь, я отвечу на твой вопрос. Это большой секрет. Но я скажу тебе, Леонард, потому что, как мне кажется, ты должен знать. Ты другой. И я тоже другой. Быть другим очень хорошо. Однако быть другим очень тяжело. Можешь мне поверить, я точно знаю.

Он рассуждает о том, каково это – быть другим, и его откровения меня слегка шокируют, так как мне никогда не приходило в голову, что учителя здесь, в школе, могут испытывать аналогичные чувства, и все же я продолжаю с серьезным видом кивать головой – типа, да-да, я понимаю, о чем идет речь, хотя именно сейчас думаю исключительно о том, что, черт возьми, он скрывает под длинными рукавами.

Он записывает номер своего сотового зелеными чернилами и протягивает мне клочок бумаги:

– Леонард, пиши письма из будущего. Эти люди хотят с тобой встретиться. Твоя жизнь станет гораздо лучше. Обещаю. Просто держись из последних сил и верь в будущее. Положись на меня. Настоящее – всего лишь малая часть твоей жизни. Мгновение. Но если ты увидишь, что не можешь в это поверить, звони мне в любое время дня и ночи, и мы поговорим. Я отвечу на твой вопрос. Как только тебе это потребуется. Обещаю.

– Почему вы так добры ко мне?

– Люди должны быть добры к тебе, Леонард. Ты человеческое существо. И должен верить, что все люди хорошие. Люди из твоего будущего, которые пишут тебе письма, они будут добрыми. Напряги воображение – и все будет именно так. Пиши письма.

– Хорошо. Спасибо, герр Силверман, – говорю я и делаю отсюда ноги.

Если бы весь мир состоял исключительно из таких людей, как герр Силверман! Но это не так. Мир состоит в основном из тупоголовых кретинов, как мои одноклассники, и придурков с садистскими наклонностями вроде Ашера Била.

Я не иду к начальству.

Сегодня никаких рутбирных леденцов.

Осталось вручить еще один подарок.

Мне надо завершить свою миссию.