Примерно за год до описанных выше событий, в самое тяжелое для советской страны время, в небольшом среднерусском городке лейтенант из местной военной комендатуры Красной Армии поздним зимним вечером негромко постучал в ставень деревянного дома на окраине.

– Кого бог принес?

Хозяин дома, инвалид войны, бывший фронтовик, старший сержант, настороженно уставился в темноту. Ночной час, совсем близко фронт, мало ли кто шастает в ночи.

– Свои, свои! Квартиранта к тебе привел на постой, открывай!

– Счас! – сразу успокоился хозяин, услышав знакомый голос.

Не так давно его вызывали в комендатуру, спросили, не может ли он предоставить пустующую комнату для размещения военных, командированных в городок по делам службы. Он согласился без долгих раздумий – понравилось, что попросили уважительно, а не в приказном порядке, как обычно водилось в военную пору.

– Вот, знакомься. Человек приезжий, – кратко и невнятно представил лейтенант своего спутника, когда хозяин пустил их в дом. – Поживет у тебя дней с десяток. А то и месяц. А то и два. Словом, сколько понадобится.

– Иван Иванович, – назвал себя новый квартирант, скинув с плеч «сидор», и протянул руку. Рука у него была крепкая и мозолистая; привычная, видать, к физическому труду.

Лейтенант из комендатуры ушел. Иван Иванович расположился в отведенной для постояльцев комнате. В ней стояло три солдатские койки – их вместе с постельными принадлежностями забросили недавно к инвалиду на стареньком дребезжащем комендантском грузовичке. Пользуясь правом выбора, приезжий занял ту, которая была поближе к окну.

– С фронта, что ль? – спросил старший сержант. Он никак не мог определить, что перед ним за птица. Обмундирование вроде военное, но без погон.

– Нет, – коротко ответил тот.

– Так-так… А откуда сам?

– Из Кулунды.

– Что это такое?

– Село на Алтае. В Сибири.

– А-а, – уважительно протянул старший сержант, – Сибирь… «Не слишком разговорчивый. Может, устал с дороги? Да и время позднее». – Ну, пора на боковую! – не стал больше расспрашивать старший сержант. – Спокойной тебе ночи!

Выспится, отдохнет – сам потом разговорится, не остановишь.

Но расчеты хозяина не оправдались. По натуре молчаливый, сдержанный, Иван Иванович не был расположен к долгим душеспасительным беседам. К тому же его предупредили, чтобы он не особенно распространялся о себе.

Первые дни Иван Иванович долгими часами бродил по тихим улицам незнакомого городка, возвращаясь к себе лишь поздним вечером, когда в доме уже спали. Потом, раздобыв в комендатуре книги, засел за них, почти не выходя из своей комнаты, к великому неудовольствию хозяина-инвалида, которому не терпелось почесать язык с приезжим из Сибири. Затем, когда и читать надоело, опять стал целыми днями пропадать в городке и бродить по живописным окрестностям.

Такой санаторный образ жизни порядком осточертел жаждавшему дела Ивану Ивановичу. Наконец не вытерпел и сходил к определившему его на постой начальству, хотя это и не рекомендовалось делать без особой надобности.

– Зачем явился?

– Когда, скажите? Сил никаких уже нет!

– Терпи!

– Намекните хоть!

– Придет час – не намекнем, прикажем!

Сколько же можно ждать! Никогда не думал Иван Иванович, не знавший в своей жизни, пожалуй, ни одного по-настоящему свободного дня, что это за такая нудная и утомительная работа – ничегонеделание!

Однажды, вернувшись домой после очередной бесцельной ходьбы по исхоженным вдоль и поперек улицам, застал у себя в комнате нового жильца. Узнал его с первого же взгляда. Георг Баумгертнер. Старый знакомый, земляк. Их семьи там, в Кулунде, дружат, поддерживая друг друга в трудную пору. Шагнул к нему обрадованно:

– Георг!

– Иван! – поразился тот. – Вот так встреча! – и кинулся обнимать.

– Ты тоже здесь? – Иван Иванович одобрительно хлопнул его по плечу. – Я рад, очень рад!

Баумгертнер, чуть рисуясь, откинул со лба светлую прядь.

– А где же еще могу быть я, коммунист, в этот тяжкий для родины час?

Иван Иванович едва заметно поморщился. Он сам не умел произносить напыщенных речей и не любил, когда это делали другие.

Вдвоем стало легче коротать надоевший до отвращения досуг. За разговорами о семьях, за воспоминаниями о добрых довоенных днях время текло незаметнее.

А тут и третий нагрянул.

– Можно?

В комнату вошел высокий, стройный, ладный мужчина. Сразу почувствовалась военная косточка, несмотря на то, что он тоже не носил знаков различия. Представился:

– Михаил Ассельборн… Разрешите? – подошел к окну, распахнул. – Накурено. Да и жарко. Видно, хозяин-добряк, дров не жалеет, – взгляд у него был со смешинкой. – Простуды не боитесь? Хотя глоток свежего воздуха и больным не повредит…

Потом, когда познакомились поближе, Георг, внимательно приглядевшись, спросил:

– Скажите, а не видел ли я вас раньше на Алтае, в Кулундинской МТС?

Тот пожал плечами, усмехнулся:

– Что ж, у вас хорошая зрительная память…

– На бензозаправочной станции?

– Да. Я руководил там одно время… бочками с бензином.

– А до этого?

– В армии служил.

– Где? – допытывался Георг, хотя видно было, что Ассельборну не очень приятен этот разговор.

– На Дальнем Востоке, – и, решительно кладя конец дальнейшим расспросам, спросил сам: – На лыжах ходите?

Иван Иванович и Георг переглянулись.

– Нет…

– И напрасно. Во-первых, само по себе большое удовольствие. Во-вторых, может понадобиться. Да и такие шикарные места кругом – грех не побегать. Завтра же начнем – идет?

– А лыжи?

– Это я беру на себя.

На следующий день он раздобыл с помощью коменданта три пары лыж. И началось! Иван Иванович, никогда прежде не ходивший на лыжах, и кряхтел, и пыхтел, беспомощно барахтаясь в снегу на крутых склонах холмов. Наконец взмолился:

– Сдаюсь!

– Никакой пощады! – смеялся безжалостный инструктор. – По-суворовски: тяжело в учении, легко в бою. А ну, еще раз! Нет, нет, от самой макушки…

По вечерам, усталые, измученные, расправившись в два счета со скудным ужином в комендантской столовой, до глубокой ночи жарко спорили в своей комнатушке. Ассельборн, в отличие от Ивана Ивановича, открыто посмеивался над Георгом, любителем высокопарных фраз. Тот кипятился, лез в бутылку, незаметно переходил с русского на немецкий и снова на русский.

А хозяин-инвалид, лежа за стенкой, настороженно прислушивался к незнакомой речи.

Кончилось тем, что он, одолеваемый беспокойством, заявился к знакомому лейтенанту из комендатуры:

– Слушай, лейтенант, а они, случаем, не… оттуда?

– С чего ты взял?

– Да вот, балакают вроде по-ихнему.

– А ты что, немецкий знаешь?

– Знать не знаю, откуда мне его знать? Только не русский это – факт!

– Ну друг, даешь! Мало ли языков у нас в Советском Союзе? Может, по-латышски говорят, по-литовски, по-молдавски, еще по какому, – успокаивал лейтенант.

– Нет, ты все же прямо скажи: люди-то верные? Может, лучше мне все-таки в «Смерш» слетать?

– Да никуда летать не надо. Я тебе за них как за самого себя ручаюсь.

– Ну, если только так…

И вдруг квартирантов не стало. В одну минуту. Заявились днем все трое, торопливо побросали в вещмешки свои нехитрые пожитки. «Спасибо», «до свидания» – и поминай как звали!

Куда исчезли? Откуда пришли? И что за люди такие? Ничего не знал бывший фронтовик, хотя и часто вспоминал потом своих странных жильцов.

А они в это время уже находились в лесном лагере возле городка. Кончился период вынужденного безделья. Наступила пора активной подготовки к боевым действиям.

Топография, ориентировка на местности, приемы боя без оружия, шифровка и дешифровка, минирование, радиодело – всему, что может потребоваться в тылу врага, обучались трое из Кулунды. Всему, кроме языка. Немецким они владели в совершенстве – их родной язык.

Им предстояло действовать в составе разведывательно-диверсионных партизанских групп. Они сами добровольно решили стать на этот, пожалуй, самый трудный путь борьбы.

Первым отправлялся во вражеский тыл Георг Баумгертнер. Его, более старшего по возрасту и имевшего опыт работы с людьми, посылали одним из руководителей группы. В дни, предшествовавшие отправке, Георг стал хмурым, молчаливым. Уставится вдруг в одну точку и смотрит, смотрит не отрываясь.

– Что с тобой? – допытывался Иван Иванович.

Тот сначала только отмахивался. Но потом вдруг его прорвало:

– Голова кругом! День и ночь о семье думаю!.. Слушай, Иван, если что со мной случится…

– Не продолжай, – остановил его Иван Иванович. – Обижаешь. Об этом даже и говорить не следует.

– Спасибо!.. Предчувствия недобрые гложут, – откровенно признался Георг. – Да и ребята что-то не очень по душе. Особенно один – типичный уголовник! Словом, сомневаюсь я в них. Как бы не подвели!

И как ни старался Иван Иванович развеять его дурные мысли, Георг до самого дня отправки так и проходил мрачным, словно предгрозовое небо. Только просил Ассельборну ничего не говорить. Этому бы одно: понасмешничать, дай лишь повод!

Вот говорят: не верь предчувствиям, пустое это дело! А ведь как им не верить, если с Георгом и в самом деле стряслась беда. Сначала от группы не было никаких известий – но это на первых порах так и положено. Признаки неблагополучия появились, когда группа в назначенное время не вышла на радиосвязь. Не дала она о себе знать и в последующие дни. А потом поступили невеселые вести из других партизанских подразделений. По их сообщениям, гитлеровцами в районе высадки был перехвачен небольшой парашютный десант.

Все данные указывали на то, что это и была группа Георга…

В последнем письме, отправленном в Кулунду жене Катерине перед высадкой во вражеский тыл, Иван Иванович настоятельно требует от нее проявлять как можно больше заботы о семье Георга. «Заводишь тесто – им половину. Останется в подполье всего две картофелины – первую им и только вторую себе и детям!»

Глубокой ночью на большой высоте перелетели линию фронта, время от времени обозначавшуюся далеко внизу вспышками разрывов и едва заметными цепочками трассирующих пуль.

Высадка произошла в Ленинградской области, в лесном массиве, на границе обширного партизанского края.

Михаил Ассельборн прилетел туда комиссаром партизанского отряда, Иван Иванович – политруком разведывательно-диверсионной группы.