Глава 1

Сквозь высокое французское окно женщина смотрела на озеро. В спокойной воде отражались огни гостиницы «Вилла д'Эсте», расположенной вдали, на другом берегу.

Незнакомка вполне соответствовала классическому неаполитанскому идеалу женской красоты, хотя линия рта выдавала немного вздорный и капризный характер. На лице прежде всего бросались в глаза полные губы. Высокие скулы, большие, чуть косившие глаза и подбородок с ямочкой точно уравновешивались круглым лбом. Густые черные прямые волосы ниспадали на плечи. Фигура вторила изящным чертам лица – точеная линия шеи, высокая и полная грудь, тонкая талия, крутые бедра, длинные ноги.

На женщине было прямое платье простого покроя перехваченное поясом в талии, с квадратным вырезом. Оно было дорогим, о чем свидетельствовала тонкая выделка шелка и темно-синий набивной рисунок. Ее холеная кожа матово светилась, словно бархат под стеклом.

Разум женщины подчинялся ее красоте. С самого раннего возраста красота позволяла ей добиваться своих целей путями, отличными от тех, которые выбирали многие другие представительницы ее попа. Для нее это было и оружие, и средство продвижения по жизни – своего рода бронированный автомобиль, который защищал ее и от неудобств, и от унижений. Она была не глупа, и если бы не столь совершенная внешность, ей хватило бы ума не давать собственной красоте затмевать разум, чтобы иногда замечать отбрасываемую ею тень.

Такие женщины по природе своей не могут не быть эгоцентричными. Они всегда находятся в центре всеобщего внимания. Если у них сильный характер, чтобы достойно вступить в пору увядания, дальше они могут развиваться независимо и самостоятельно; однако такие переходы, как правило, происходят достаточно редко. В большинстве случаев пора увядания сопровождается у красавиц постоянными переживаниями по поводу того, что природа со временем отнимает то, чем раньше так щедро их наградила.

За спиной женщины открылась дверь, она обернулась и увидела входившую в комнату девочку. В том, что это были мать и дочь, не могло быть ни малейшего сомнения – ребенок являл собой несомненную копию матери. Личико девочки было бледным и оживленным, невинные глаза смотрели прямо и открыто. Капризулей назвать ее было нельзя, хотя выражение лица – плотно сжатые губы, насупленные брови – было сердитым.

– Я ненавижу ее, мама! Я ее просто ненавижу!

– Почему?

– Я занималась алгеброй. Старалась изо всех сил, но она все равно всегда недовольна. Теперь еще говорит, что завтра я целый час должна снова зубрить эту проклятую алгебру.

Женщина обняла ребенка.

– Значит, Пинта, тебе нужно еще больше стараться, иначе, когда ты вернешься в школу, будешь отставать от всех в классе.

Девочка с надеждой подняла глаза.

– Когда, мамочка? Когда я вернусь в школу? Мне так надоели эти гувернантки!

Женщина отстранилась от девочки и снова стала смотреть на противоположный берег озера.

– Скоро, Пинта. Сегодня вечером, когда папа приедет, я поговорю с ним об этом. Потерпи, дорогая, еще немножко, долго это не продлится. – Она с улыбкой повернулась к девочке. – Но в школе тебе все равно придется учить алгебру.

– Я совсем не против, – улыбнулась девочка. – В школе учительница задает вопросы всем девочкам в классе, а здесь гувернантка спрашивает только меня. Это совсем не смешно, мамочка. Пожалуйста, постарайся, чтобы я вернулась в школу как можно скорее!

Девочка подошла к матери и крепко ее обняла.

– Подожди еще чуть-чуть, – ответила женщина. – Обещаю тебе, что скоро ты снова будешь ходить в свой класс.

* * *

Этторе Балетто вел машину из Милана в Комо. Его обуревали смешанные чувства: за неделю отсутствия он очень соскучился по Рике и Пинте, однако возвращение домой сулило серьезные неприятные разговоры. Надо было принимать решения, которые Рике наверняка не понравятся. Поступить иначе он не мог, а идти с женой на конфликт ему совсем не хотелось. Этторе быстро и уверенно вел большую «ланчию» в оживленном потоке вечернего движения, машинально поглядывая на дорогу.

За тринадцать лет супружеской жизни он хорошо усвоил, что ее трудности нельзя недооценивать. Вспоминая эти годы, он задавал себе вопрос, жалеет он о них или нет; но однозначного ответа не находил. Все это время он постоянно чувствовал себя как наркоман. Поскольку целых тринадцать лет он находился под непрестанным воздействием наркотика, объективно оценить его воздействие на себя он не мог.

Слабым человеком Этторе себя не считал, не думали о нем так и его друзья. Ситуация выглядела до смешного простой. У него была потрясающе красивая, волевая и самовлюбленная жена. Он прекрасно понимал, что измениться она не способна, поэтому ее надо либо принимать такой, какая она есть, либо расстаться с ней. Он уже давно смирился с мыслью, что на самом деле выход давно найден: смириться с существующим положением вещей он мог, оставить жену – нет. От этого наркотика не существовало лекарства.

В начале их брака плотская страсть затмевала рассудок. Однако пресыщение плотью неизбежно должно было привести к сознательному расставанию. Теперь Этторе скорее владело чувство собственника, гордость от обладания женщиной, которая, как правило, вызывала дружную мужскую зависть, а иногда и уважение тех, кто ею обладать не мог. Он, несомненно, был наркоманом по собственной воле, причем наркоманом, вполне довольным своей участью.

На развилке «ланчия» повернула направо и поехала по дороге, которая вела к озеру. Теперь мысли Этторе перенеслись к Пинте. Дочку он любил, но скорее умозрительно. Все самые сильные его чувства были давно и безвозвратно отданы Рике. Он никогда не воспринимал девочку как нечто самостоятельное, в отрыве от матери. Дочка, естественно, вызывала в Этторе отцовские чувства, он болел за нее душой, но любовь к Пинте всегда оставалась для него на втором плане.

* * *

Они ужинали. За широким столом из красного дерева Этторе сидел напротив Рики, место Пинты было сбоку. Подавала прислуга. Трапеза была церемонной и достаточно формальной – семейного тепла за столом не чувствовалось. Рика всегда воспринимала еду как своего рода ритуал, а на этот раз напряжение, царившее за столом, таило угрозу открытого конфликта.

Рика встретила мужа тепло, приготовила ему большую порцию мартини и с должным интересом выслушала его рассказ о поездке в Рим. Но, когда Пинта ненадолго вышла из комнаты, она сказала, что девочка в последнее время сама не своя и что-то надо с этим делать.

Этторе с пониманием кивнул:

– Мы все обсудим после ужина, когда она уйдет спать. Я уже думал об этом.

Теперь Рика знала, что конфликта не избежать, и на протяжении ужина готовила веские аргументы, чтобы убедить мужа в собственной правоте. Чувствуя, что атмосфера сгустилась, и догадываясь о причинах неловкости, Пинта молчала. Сразу после ужина девочка поцеловала родителей и придумала предлог, чтобы поскорее уйти к себе.

– От этой алгебры у меня голова разболелась. Пойду в постель.

Когда она вышла, в комнате воцарилось молчание. Нарушила его Рика.

– Гувернантка ей не нравится.

Этторе пожал плечами.

– Ничего удивительного. Кроме того, без школьных друзей она чувствует себя одиноко.

Он встал, подошел к бару, налил себе коньяка и медленно его потягивал, пока служанка убирала со стола. Когда она закрыла за собой дверь, Этторе сказал:

– Рика, нам надо поговорить и все обсудить. Во-первых, Пинта должна вернуться в школу, а во-вторых, в некоторых вопросах тебе следовало бы себя вести более сдержанно.

Она улыбнулась ему, но радостью ее улыбка не светилась.

– В каких вопросах?

– Ты знаешь, что я имею в виду. Когда тебе что-то хочется, ты никогда не думаешь о цене. – Он показал на картину. – Когда меня в прошлом месяце не было, ты решила купить этот шедевр за девять миллионов лир.

– Но ведь это Клее, – ответила она, – я считаю, что совершила прекрасную сделку. Неужели картина тебе не нравится?

– Дело совсем не в этом. Мы просто не можем сейчас себе этого позволить. Ты ведь знаешь, что дела в последнее время идут неважно. А если говорить точнее, из рук вон плохо. Из-за этого никчемного правительства, которое не в состоянии принять ни одного серьезного решения, и конкуренции с Дальним Востоком в этом году у нас будут огромные потери, и я еще больше задолжаю банкам.

– Сколько?

– Порядка четырехсот миллионов лир.

Ее слегка передернуло.

– Отец мой любил говорить: «Цена мужчины определяется не столько его наличностью, сколько собственностью».

Этторе не смог сдержать гнев.

– Твой отец жил в ином мире. Если бы он не умер в собственной постели, забавляясь с двумя сопливыми потаскушками, то стал бы самым подлым банкротом из всех, которых знала эта страна.

На губах Рики заиграла саркастическая усмешка.

– Манеры отца вполне соответствовали духу времени! Несмотря на безукоризненное воспитание, тебе порой очень этого недостает.

Он взял себя в руки.

– Рика, посмотри правде в глаза. Ты не можешь сейчас бросать деньги на ветер. Если в следующем месяце мне не удастся договориться с банками, меня ждут крупные неприятности.

Какое-то время она напряженно соображала, потом спросила:

– И что же ты собираешься предпринять?

Отвечая жене, Этторе взвешивал каждое слово – ему очень хотелось, чтобы Рика наконец осознала всю сложность положения семьи.

– У этой проблемы есть две стороны. Во-первых, мы теряем монополию на производство крученого шелка. Китайцы в Гонконге уже усовершенствовали свою технологию. Кроме того, они закупают сырье у себя под боком, и оно им обходится на двадцать процентов дешевле, чем нам. Поэтому к концу года мы запросто можем потерять рынок шелковых тканей. Мы в состоянии конкурировать с ними, только расширяя ассортимент тканей и готовых изделий. Мы должны ориентироваться на продажу модных, дорогих моделей, оставляя им самый дешевый сегмент рынка.

Рика, внимательно слушавшая мужа, перебила его:

– Что же тебе мешает это сделать?

– Оборудование, – ответил он. – Наши машины работают уже по двадцать лет. Их производительность по сравнению с современными очень невелика, они годятся лишь для изготовления самых примитивных тканей. Нам необходимо закупить два новых современных производственных комплекса, а каждый из них стоит как минимум тридцать миллионов лир.

– А разве банк не может тебе дать ссуду? – спросила она.

Прежде чем ответить, Этторе снова подошел к бару и налил себе коньяка.

– Тут мы переходим ко второй проблеме. Фабрика уже заложена и перезаложена, как и этот дом, и квартира в Риме. Поэтому мне нужен сейчас новый заем. Но чтобы его получить, кто-то со стороны должен выступить гарантом этих денег. Именно в этом направлении я сейчас и работаю.

– С Вико ты уже говорил?

Этторе приглушил нарастающее раздражение.

– Конечно. И на следующей неделе я снова пригласил его на обед, чтобы еще раз обсудить этот вопрос. Дорогая, единственное, о чем я тебя прошу, – не забывай, пожалуйста, об этих проблемах. Не сори деньгами направо и налево.

– Значит, по-твоему, я должна изменить весь уклад жизни из-за того, что ты не можешь как следует разобраться с какими-то китайцами? – Улыбка вновь заиграла на ее губах. – Будь добр, Этторе, налей и мне тоже коньяка.

Он выполнил просьбу, подошел к Рике сзади и поставил перед ней рюмку. Рика сидела совершенно неподвижно. Он коснулся ее шеи под шелковистыми волосами. Рика перехватила его руку, слегка сжав пальцы. После этого запрокинула голову назад и стала медленно поводить ею, разметав волосы по его рубашке. Потом встала, нежно поцеловала мужа в глаза, в губы и мягко произнесла:

– Не волнуйся, дорогой. Я уверена, что Вико что-нибудь придумает.

В постели она снова поцеловала сомкнутые веки Этторе, приняла его в себя, успокоив его тело и – на некоторое время – разум.

Чуть позже он откинулся на подушку на массивной, богато украшенной кровати. Рика, обнаженная, встала и спустилась вниз за коньяком и сигаретами. Этторе подумал, что жена так балует его только после утоления страсти. Во время любовных утех активной стороной неизменно выступала она, ведя его и направляя, но всегда при этом оставаясь женщиной. Так прекрасный танцор ведет чуткого партнера. Потом он всегда чувствовал себя не истощенным, но усталым. Если переиграть на скрипке, у нее растянутся струны.

Она вернулась в спальню, держа в одной руке пузатую рюмку с коньяком, а в другой – сигареты. Передав ему коньяк, Рика прикурила сразу две длинные сигареты. Она казалась Этторе розой на длинном черенке с нетронутыми шипами и острым, пряным запахом любви. Ему стоило немалого труда мысленно вернуться к действительности.

– Пинта, – без особого энтузиазма сказал Этторе, – должна снова ходить в школу. Гувернантки эти ее до добра не доведут. Ей уже одиннадцать, а по многим предметам она отстает.

Жена легла в постель и протянула ему зажженную сигарету.

– Я с тобой согласна, – к немалому его удивлению сказала она. – Только вчера я говорила на эту тему с Джиной. Ты ведь знаешь, что они собираются послать Альдо и Мариэллу в Швейцарию. Недалеко от Женевы есть очень хорошая школа, где преподают на итальянском. Там учится много детей из Италии.

Он сел в кровати.

– Но, Рика, это же совершенно бессмысленно. Ей будет только хуже вдали от дома, а сколько такая школа стоит, ты сама прекрасно знаешь. Вико – преуспевающий адвокат, он зарабатывает бешеные деньги, причем немалую их часть – за границей. Кроме того, они с Джиной много времени сами проводят в Женеве. Она для них уже стала чуть ли не вторым домом.

Рика поправила под головой подушки и настроилась на серьезный разговор с мужем.

– Этторе, я уже подумала о том, что нам надо сделать. Мы продадим квартиру в Риме – цены сейчас хорошие, а Рим в последнее время становится все более скучным. На эти деньги мы сможем купить какую-нибудь квартиру в Женеве. Лететь туда из Милана всего полчаса, да и на машине ехать не долго.

Он вздохнул, но она продолжала гнуть свою линию.

– Кроме того, зимой здесь очень скучно. Ты все время в разъездах или в Милане. А если бы мы сделали, как я предлагаю, мне можно было бы много времени проводить в Женеве с Пинтой. Ты бы тогда приезжал к нам на субботу и воскресенье так же, как сюда.

Последнюю фразу она произнесла чуть громче, чтобы подчеркнуть логичность и убедительность своих доводов.

Этторе нетерпеливо сказал:

– Дорогая, я же тебе говорил, что квартира в Риме заложена. Если я ее продам, все деньги получит банк, причем новую ссуду они мне не выдадут, особенно если узнают, что я собираюсь на эти средства приобрести собственность за границей. Кроме того, Женева – один из самых дорогих городов мира. Цены на недвижимость там в два раза выше, чем в Риме. Если я сделаю по-твоему, мы сможем там купить совсем маленькую квартирку, которая тебя все равно не устроит. Даже чтобы приезжать туда на субботу и воскресенье.

Повисла длинная холодная пауза. Рика обдумывала слова мужа. В конце концов она устроилась на кровати поудобнее, до самого подбородка натянула на себя простыню и проговорила:

– Ну что ж, тогда тебе придется придумать что-нибудь другое. Речь сейчас идет о безопасности моего ребенка. Я не допущу в отношении Пинты никакого риска. Ты же сам прекрасно знаешь, что случилось с мальчиком Мачетти. Его похитили прямо из школы. – Голос ее зазвучал громче. – Сразу же после занятий, средь бела дня. В Милане! Или тебя вообще не волнует судьба твоей дочери? Ты просто обязан найти какой-нибудь выход.

Теперь он заговорил спокойно и терпеливо.

– Рика, такое уже случалось и раньше. Мачетти – одно из самых богатых миланских семейств. Пинту никто не собирается похищать. Господь свидетель – мы небогаты. Люди, занимающиеся похищениями, прекрасно об этом осведомлены.

В голосе Этторе звучала горечь, потому что он знал, что в финансовых кругах города его проблемы уже не составляли большого секрета.

Однако довод его не возымел ожидаемого действия.

– Откуда им об этом знать? Мы живем так же, как Мачетти, если не лучше. Они – люди жадные, только копят деньги и складывают их в чулок. Сам видишь, до чего это их довело.

Муж продолжал стоять на своем.

– Да нет, Рика, ты не понимаешь. Люди, организующие эти похищения, не любители, а профессионалы. Для них такие операции – крупный и прибыльный бизнес. Они располагают собственными источниками информации и не тратят времени на то, чтобы красть детей, отцы которых балансируют на грани банкротства.

– Хорошо. Что же, в таком случае, ты скажешь о ребенке Венуччи?

Вопрос ее попал в цель. Восьмилетнего Валерио Венуччи похитили полгода назад. Семья Венуччи занималась строительным бизнесом и переживала не лучшие времена. Мальчика держали в заточении два месяца, и за это время похитители снизили свои требования с миллиарда лир до двухсот миллионов, которые с трудом наскребли члены семьи.

– Это – совсем другое дело, – сказал Этторе. – Его похитили чужаки – французы из Марселя. Им негде было получить информацию о том, как идут дела у Венуччи, и действовали они просто глупо. Через пару недель после того, как им передали деньги, их поймали.

– Может быть, – признала она. – Но тем не менее мальчик лишился пальца и с тех пор слегка повредился в рассудке. Или тебе хочется, чтоб и с Пинтой такое случилось? Ты представляешь себе, что могут сделать похитители с нашей девочкой?

Такого рода доводам было нелегко что-то противопоставить, и он почувствовал, как снова стал нарастать гнев.

Этторе повернулся и взглянул на жену. Заметив его взгляд, Рика повернулась на бок, спиной к мужу.

– Как бы то ни было, – выразительно сказала она, – я не допущу, чтобы моя дочь вернулась в школу в Милан, не имея защиты.

– О чем ты говоришь? – спросил он. – Какую защиту ты имеешь в виду?

– Телохранителя.

– Что-что? – он повернул ее лицом к себе.

– Телохранителя, – повторила она, и по выражению ее лица он понял, что жена приняла решение окончательно и бесповоротно. – Кто-то должен с ней быть все время и защищать ее. Хотя бы от тех же французов.

Этторе поднял руку. Разговор пошел совсем не в том направлении, в каком хотелось бы ему.

– Рика, это же лишено всякой логики! Телохранитель обойдется нам в целое состояние и только привлечет к девочке лишнее внимание. В Италии в школу ходят тысячи детей, родители которых богаче нас, но телохранителей они не нанимают.

– Меня это не касается, – сказала она без всяких эмоций. – Это не мои дети. Или, может быть, тебя теперь только деньги интересуют? Ты считаешь, что безопасность Пинты можно оценить в лирах?

Он пытался собраться с мыслями, найти доводы, которые могли бы убедить жену. В этом странном разговоре было что-то, чего он не понимал.

Этторе заговорил спокойно и рассудительно.

– Рика, финансовую сторону вопроса мы уже с тобой обсудили. Дела идут – хуже некуда. Как ты думаешь, смогу я осилить еще одну твою нелепую и расточительную затею?

Она уставилась на него с таким выражением, будто смотрела на ненормального.

– Благополучие Пинты – не нелепая расточительность, не картина на стене, не званый ужин и не новое платье. Кроме того, должна тебе заметить, что и Арредо, и Каролине, и даже Турелла уже наняли телохранителей своим детям.

Вот, оказывается, в чем дело! Теперь ситуация прояснилась. Речь шла не только о безопасности Пинты, но и о важном показателе социального статуса. Жена не могла смириться с мыслью, что кто-то подумает, будто они не могут или не хотят быть на уровне со своими конкурентами в обществе. Когда сознательные или подсознательные мотивы желания супруги стали ему понятны, Этторе на миг задумался о том, сколько итальянских промышленников оказались на грани банкротства из-за нелепых предрассудков, которыми было насквозь пропитано итальянское высшее общество.

Рика смотрела на него в упор, и он понял, что наступил критический момент разговора.

– Мы поговорим об этом позже.

Она тут же расслабилась.

– Дорогой, я знаю, как тебе тяжело из-за этих финансовых проблем. Не волнуйся, все так или иначе утрясется, просто я сейчас очень переживаю из-за Пинты.

Он закрыл глаза.

– Так ты поговоришь с Вико? – продолжала Рика. – Он в этих вопросах неплохо разбирается, многим дает полезные советы.

Этторе открыл глаза и резко спросил:

– Ты с ним на эту тему уже говорила?

– Нет, милый, но вчера за обедом Джина сказала мне, что Вико помогал в этом вопросе Арредо. Ведь у него такие обширные связи. Кроме того, Этторе, не забывай, что Мансутти – самые близкие наши друзья. Ты сам мне всегда говорил, что Вико – прекрасный адвокат.

Этторе задумался над словами жены. Может быть, действительно можно найти какой-нибудь выход. Если бы, скажем, Вико дал ей понять, что она носится с совершенно сумасбродной идеей, к его словам она, наверное, отнеслась бы внимательнее, чем к мнению мужа.

Он повернулся и выключил свет. Рика уютно прижалась к нему спиной.

– Так ты поговоришь с Вико, дорогой?

– Поговорю.

Она прижалась к нему еще теснее, довольная одержанной победой и тем, что нашла убедительные доводы. Ей все-таки удалось обдурить его с этой Женевой и сломать его оборону. Надо быть законченным кретином, чтобы согласиться жить среди этих холодных швейцарцев.

Она повернулась к мужу лицом и провела рукой по его телу. Но он уже спал.

 

Глава 2

Гвидо Арелио неторопливо прошел на террасу пансиона «Сплендид». В свете занимавшейся зари он различал смутные очертания человека, сидевшего на стуле. Солнце уже выглянуло из-за холмов, но здесь, рядом с заливом, должно было пройти еще несколько минут, чтобы стало достаточно светло и гостя было бы хорошо видно. Гвидо хотелось рассмотреть его получше.

Пьетро позвонил домой к его матери в Позитано сразу после полуночи и сказал, что пришел какой-то человек. Его звали Кризи.

Гвидо вглядывался в знакомые черты гостя. Пять лет прошло, думал он, и время не могло не оставить на нем свой отпечаток. Примерно год назад кто-то – он даже не помнил кто – заглянув ненадолго в пансион, сказал, что Кризи запил и катится вниз по наклонной. Действительно, в свете рождавшегося дня Гвидо увидел на столе пустую бутылку.

Мужчина развалясь сидел на стуле, тело его обмякло, он дремал, но не спал. Глубоко сидевшие на квадратном лице глаза, прикрытые тяжелыми веками, следили за тем, как солнечные лучи постепенно спускаются по склону ближайшего холма, освещая все больше нависавших один над другим домов. Потом человек обернулся, и Гвидо вышел из тени.

– Привет, Кризи.

– Привет, Гвидо.

Кризи встал, протянул руки. Мужчины обнялись, прижались друг к другу щеками и долго так стояли.

– Хочешь кофе? – спросил Гвидо.

Кризи кивнул, но прежде чем отпустить приятеля, он отодвинул Гвидо, который был моложе и меньше его, на расстояние вытянутой руки и долго вглядывался в его лицо. После этого он убрал руки и снова сел на стул.

Гвидо пошел на кухню, на душе у него кошки скребли. Кризи действительно позволил себе распуститься, а это было верным признаком того, что дела у него обстоят неважно, ведь такой человек, как он, в любой ситуации старается поддерживать хорошую форму. В последний раз они виделись после гибели Джулии.

Воспоминание об этом совсем испортило настроение Гвидо. Тогда у Кризи вроде все было в порядке и выглядел он почти так же, как во время их первой встречи. Пока варился кофе, Гвидо подсчитывал: это случилось двадцать три года назад. Все эти годы казалось, что Кризи навечно законсервировался на своих сорока с небольшим. Хозяин пансиона снова пустился в подсчеты. Сейчас Кризи должно было быть максимум пятьдесят, но выглядел он старше. Что же с ним случилось за эти пять лет?

В последний раз Кризи гостил у него недели две. Тогда, впрочем, говорил он, как всегда, немного. Однако само по себе его спокойное присутствие поддерживало Гвидо, именно когда он так нуждался в дружеском участии. В те тяжелые дни Кризи стал для него тем единственным звеном, что связало воедино его прошлое и будущее.

Когда Гвидо вернулся на террасу, солнце уже взошло над холмами, Неаполь понемногу просыпался, издали доносился шум уличного движения. Военный корабль бросил якорь в заливе, за ним виднелся большой океанский лайнер. Гвидо поставил поднос на стол, разлил по чашкам кофе. Мужчины спокойно сидели, потягивая ароматный напиток и глядя на расстилавшуюся перед ними панораму.

Первым молчание нарушил Кризи.

– Я ничем тебя не побеспокоил?

Гвидо криво усмехнулся.

– У мамаши моей очередная таинственная болезнь появилась.

– Тебе, наверное, надо было с ней остаться.

Гвидо покачал головой.

– Сегодня утром Элио приедет из Милана. У нее такие приступы всегда случаются, когда ей кажется, что мы начинаем о ней забывать. Мне это проблем не составляет, потому что ехать к ней отсюда всего сорок минут. А вот для Элио это каждый раз действительно головная боль.

– Как у него дела?

– Неплохо. В прошлом году его сделали партнером в фирме, где он работает, и у него еще один ребенок родился – сын.

Снова на несколько минут воцарилось молчание. Но тягостным оно не было. Добрым друзьям, долгие годы прожившим бок о бок, не нужна пустая болтовня, чтобы поддерживать видимость общения. Даже молчание их было красноречивым. Лайнер доплыл уже почти до линии горизонта, когда Гвидо заговорил снова.

– Ты устал. Давай-ка я тебе постелю.

Кризи немного встряхнулся.

– А ты как же? Сам ведь всю ночь глаз не сомкнул.

– Я после обеда подремлю. На сколько ты можешь остаться?

Кризи пожал плечами.

– У меня нет никаких определенных планов, Гвидо. Дел никаких не предвидится. Просто захотелось на тебя посмотреть, узнать, как ты поживаешь.

Гвидо кивнул.

– Это хорошо. А то уж очень долго мы не виделись. Ты работал?

– Последние полгода – нет. Я только что с Корсики.

Они уже направлялись к двери, но, услышав ответ Кризи, Гвидо остановился и вопросительно взглянул на друга.

– Не спрашивай почему. Я там даже ни с кем не повидался. Просто меня каким-то ветром занесло в Марсель, там что-то подтолкнуло сесть на паром.

Гвидо улыбнулся.

– Раньше вроде ты таким не был.

Кризи тоже ему улыбнулся – устало и опустошенно.

– Давай-ка мы вечером обо всем как следует потолкуем. А сейчас покажи мне, где кровать.

* * *

Гвидо сидел на кухне и ждал, пока Пьетро вернется с рынка. Все шесть комнат в пансионе были заняты постояльцами. На обед и на ужин всегда собиралось много народу из ближайшей округи, и это приносило вполне сносный доход. Дело это поставила еще Джулия, и пансион быстро завоевал хорошую репутацию простыми, но вкусными и сытными блюдами. Сначала на весь район разнеслась молва о том, что Джулия прекрасно готовит на мальтийский манер жаркое из кролика, а вскоре она освоила и все премудрости местной кухни. После смерти жены Гвидо сам попытался продолжить начатое ими вместе дело и, к большому своему удивлению, обнаружил, что ему это удалось. Завсегдатаи сначала продолжали обедать и ужинать в пансионе по привычке и потому, что жалели Гвидо, а потом – оценив достоинства его кухни.

Гвидо размышлял о том, что могло случиться с Кризи. Его всегда было нелегко понять, но Гвидо знал Кризи лучше, чем кто бы то ни было другой. В том, что повинна в его нынешнем состоянии была женщина, он сильно сомневался. За все годы их знакомства женщины были случайными эпизодами в его жизни. Даже двадцать лет назад, когда у Кризи завязался роман с одной французской медсестрой в Алжире. Гвидо тогда решил, что она составила счастливое исключение, но спустя три месяца они расстались.

– С ним жить – все равно что пытаться открыть дверь не тем ключом, – как-то призналась она Гвидо. – Он входит в замочную скважину, но не поворачивается.

Когда Гвидо рассказал об этом Кризи, тот только сказал:

– Замок, должно быть, заржавел.

Сомневался Гвидо и в том, что Кризи влип в какую-то историю, которая могла бы выбить его из колеи. Слишком многое он повидал в своей жизни, полной событиями. Кризи всегда оставался Кризи.

Сейчас он спал в комнате Гвидо. Через десять минут после того, как он лег, хозяин пансиона зашел на него посмотреть. Кризи лежал на боку, накрывшись простыней по пояс, так как в комнате было жарко. Гвидо внимательно оглядел его тело. Оно стало немного дряблым, загар был не таким сильным, как раньше, к старым боевым отметинам новых не прибавилось. На спине с двух сторон бледнели шрамы, извивавшиеся на боках и заканчивавшиеся на животе. Слева под ребрами остались следы колотой раны. На кистях рук пятна давнишних ожогов. Он знал, что по одной ноге Кризи, спрятанной сейчас под простыней, от колена до паха был еще один страшный шрам с бледными поперечными полосками от стежков кетгута. Остались отметины былых сражений и на лице – тонкий шрам шел вертикально от правой брови через лоб до самых волос, второй, чуть меньшего размера, наискосок пересекал левую челюсть.

Все эти отметины были хорошо известны Гвидо, он знал историю каждой из них. Ничего нового не прибавилось. Спавший человек много выстрадал, но никогда раньше эти страдания не зависели от него самого.

Раздумья Гвидо прервал Пьетро, вошедший на кухню с двумя корзинами в руках. Увидев там хозяина, он от удивления остановился, как вкопанный.

– Я думал, ты сегодня позже приедешь, – сказал паренек, ставя корзины на стол.

– Старый друг объявился, – объяснил Гвидо, поднимаясь со стула и заглядывая в корзины.

Пьетро стал вынимать оттуда и раскладывать на столе перед Гвидо фрукты и овощи.

– Быстро же этому другу удалось оторвать тебя от постели больной матери.

– Это мой очень близкий друг. Сейчас он спит.

* * *

Пьетро был любопытен. Он работал на Гвидо уже четыре года, с тех самых пор, как тот поймал его, когда Пьетро пытался снять колпаки с колес его автомобиля. Отдубасив паренька, Гвидо стал его расспрашивать. Потом, узнав, что Пьетро – бездомный, Гвидо взял его с собой в пансион, накормил и оставил жить в каморке под лестницей.

Пьетро тогда понятия не имел, – впрочем, как и теперь, – что он напомнил Гвидо самого себя в таком же возрасте.

Гвидо всегда обращался с парнишкой так же, как в день их знакомства – грубовато, резко, словно не испытывал ни малейшей привязанности к нему. Пьетро, подыгрывая ему, в свою очередь, вел себя так же нахально и непочтительно, как при первой встрече. Они оба чувствовали взаимную симпатию, но никогда не проявляли ее открыто. Такого типа отношения для эмоциональных итальянцев были большой редкостью. С годами Пьетро стал правой рукой Гвидо, и вместе с двумя пожилыми официантами, которые обслуживали клиентов за обедом и за ужином, они вели в небольшом пансионе практически все дела.

Несмотря на то что они уже долго жили вместе, Пьетро мало что знал о прошлом Гвидо. Когда в пансион изредка наведывалась его мать, она без умолку болтала о чем угодно – об Элио и его семье в Милане, о Джулии, которая умерла пять лет назад, – но о прошлом старшего сына почему-то никогда не распространялась. Пьетро знал, что Гвидо прекрасно говорил по-французски, сносно владел английским и арабским. Поэтому он решил, что прежде хозяину доводилось немало путешествовать. Вопросов парнишка не задавал никогда. Сдержанность Гвидо отчасти передалась и ему.

Внезапно объявившийся друг хозяина серьезно озадачил Пьетро. Когда около полуночи раздался звонок в дверь, Пьетро решил, что Гвидо вернулся раньше, чем собирался. Увидев в дверном проеме огромного незнакомого мужчину, Пьетро поначалу слегка струхнул.

– Гвидо у себя? – спросил незнакомец.

Обратив внимание на его неаполитанский выговор, Пьетро покачал головой.

– Когда он вернется?

Пьетро лишь пожал плечами. Мужчину, казалось, нисколько не удивила необщительность паренька.

– Ну что ж, – сказал он, – я подожду.

Он прошел мимо Пьетро и поднялся по ступеням на террасу. Какое-то время паренек постоял в нерешительности, потом проследовал за незнакомцем. Пьетро подумал, что ему надо было бы вспылить и потребовать объяснений, но страх перед незваным гостем внезапно исчез. Человек уселся на один из плетеных стульев, стоявших на террасе, и стал смотреть вниз, на огни раскинувшегося на холмах города. Его манеры чем-то напоминали Гвидо.

Пьетро спросил, не хочет ли незнакомец что-нибудь выпить.

– Виски, – последовал ответ. – Бутылку, если у вас найдется.

Пьетро принес непочатую бутылку виски и стакан, а потом, после некоторого раздумья, спросил, как человека зовут.

– Кризи, – ответил тот. – А тебя?

– Пьетро. Я здесь помогаю Гвидо.

Мужчина налил себе виски, пригубил и смерил паренька из-под опущенных век тяжелым взглядом.

– Иди спать, – сказал он. – Я ничего не украду.

Тогда Пьетро спустился вниз и, несмотря на поздний час, решил позвонить Гвидо.

– Все в порядке, – успокоил его Гвидо, когда он рассказал о визите странного незнакомца, – иди спать. Завтра я вернусь.

* * *

Они готовили обед, когда Гвидо ошарашил паренька внезапным откровением:

– Он американец.

– Кто?

Гвидо указал пальцем в потолок.

– Мой друг. Кризи.

– Но он отлично говорит по-итальянски, как настоящий неаполитанец.

Гвидо кивнул.

– Это я его научил.

Следующей фразой Гвидо еще больше удивил Пьетро.

– Мы вместе служили в Легионе и потом еще довольно долго, пока я не женился восемь лет назад.

– В Легионе?

– В Иностранном легионе, – пояснил Гвидо, – во французском.

Теперь паренек был совсем заинтригован. Для него, как и для большинства, эти слова имели особый смысл. И то, что они подразумевали, сильно отличалось от действительности. В его голове сразу же засверкали яркие картины: песчаные барханы, затерянные в оазисах крепости и неразделенная любовь.

– Я вступил в него в 1955 году в Марселе. – Увидев на лице Пьетро неподдельный интерес, Гвидо улыбнулся. – Прослужил там шесть лет. – Он перестал резать овощи, и обычно ничего не выражавшее лицо его как-то смягчилось от нахлынувших воспоминаний. – Все было совсем не так, как ты думаешь. Там все было по-другому. Хорошее было время – лучшие мои годы.

* * *

Мысленно Гвидо перенесся в далекое прошлое, в 1945 год, – так на него подействовали приезд Кризи и явное любопытство Пьетро. Тогда ему было одиннадцать лет. Отец его погиб в Северной Африке. На руках мальчика был вечно голодный шестилетний брат, да и сам он постоянно хотел есть. От всех несчастий у их матери было одно оружие – молитва, причем чем тяжелее им было, тем дольше и упорнее она молилась в церкви Позитано.

Гвидо ее верой в фатальную неизбежность происходящего не обладал. Он прошел пешком пятьдесят километров до Неаполя, зная, что там – американцы, а значит, и пища.

В городе он пополнил армию малолетних воришек и попрошаек и вскоре оказался одним из наиболее одаренных ее бойцов. Парнишка был смышленым, что не мог выпросить, то попросту крал. В подвале, где на ночь собиралась шпана, он устроился в удобном углу, и очень скоро стал предводителем полудюжины таких же сорванцов, ночевавших в том же подвале. Вскоре Гвидо прекрасно изучил американцев, узнал и их слабости, и их щедрость.

Он наперечет мог назвать все рестораны, в которых они ели, бары, где они пили, публичные дома, которые они посещали, и женщин, с которыми они встречались. Парнишка прекрасно понимал, что клянчить деньги надо тогда, когда они выходят в подпитии из баров и винные пары распаляют их щедрость. А лучшее время для воровства наступало, когда они были с женщинами и зов плоти отвлекал их от всего остального. Гвидо до тонкостей изучил все повороты узеньких, мощенных булыжником улочек и выжил. Раз в неделю он ходил по прибрежной дороге в Позитано и нес с собой шоколад, банки с мясными консервами и деньги. Элио больше не голодал, а мать продолжала молиться и ставить в церкви свечи, довольная, что вера ее принесла плоды и молитвы ее были услышаны Господом.

Голод и нужда – не лучшие советчики в вопросах морали. Общество, которое не в состоянии обеспечить своим гражданам достойный образ жизни, не может требовать от них соблюдения законов. Гвидо так и не вернулся больше в Позитано. Неаполь стал его школой, кормушкой и надеждой на будущее. После того как положение его достаточно упрочилось, он дальше продвигался по жизни благодаря природной смекалке.

К тому времени, как ему исполнилось пятнадцать лет, Гвидо стал признанным вожаком дюжины таких же сорванцов, как он сам, организованных в банду, которая могла украсть все, что плохо лежало. Детство обошло его стороной. Ни ребячьи игры, ни нежные чувства не были ему известны. «Хорошо» – означало для него сначала выживание, потом обладание. «Плохо» – слабость и арест. Он рано узнал, что ключ к главенству над другими – дерзость. Остальные смотрели на него и выжидали, а когда он совершал очередной дерзкий поступок, признавали его лидерство.

* * *

Освободив город, американцы одновременно развязали руки криминальной братии. При фашистах – сначала итальянских, потом немецких – ворам и бандитам приходилось туго. Чтобы вернуть утраченное могущество, им нужна была защита гуманного демократического, а потому поддающегося нажиму и давлению правосудия. В предыдущие годы многие из крупных главарей организованной преступности были расстреляны и брошены в тюрьмы, не говоря уже о рядовых бандитах и многих ни в чем не повинных людях. Американцы освободили невиновных, а вместе с ними и бандитов. Таким образом, в стране возродились и справедливость, и организованная преступность.

К началу пятидесятых годов все мало-помалу стало возвращаться на круги своя. Проститутки, многих из которых выйти на панель заставил голод, были взяты под контроль. Главари мафиозных кланов делили между собой кварталы, назначали сутенеров и драли с них свой процент. Раны войны постепенно залечивались. Заправилы мафии получали свою долю и от средств, выделенных в соответствии с «планом Маршалла» на реконструкцию страны. Владельцы ресторанов, магазинов, такси, недвижимости постепенно стали снова получать прибыль, часть которой под предлогом защиты от случайных бандитов перетекала в карманы организованной преступности.

Гвидо со своими ребятами очень удачно вписался в новую жизнь. Со своей слаженной бандой подростков он стал орудием возрождавшихся мафиозных структур. Сам он добился определенного признания в кругах себе подобных, на него смотрели как на молодого, но перспективного предводителя. Больше всего он полагался на насилие – рассчитанное до мелочей, но производившее впечатление сумбурной импровизации. Гвидо хорошо усвоил полученные раньше уроки, сводившиеся к тому, что неожиданная боль – лучшее средство привлечь к себе чье-то внимание. Поэтому он часто повторял своим приспешникам:

– Не робейте, сначала всегда берите клиента на пушку и действуйте нахальнее.

Ему был передан район сразу за доками, и главная его работа состояла в том, чтобы убедить местных хозяйчиков в необходимости иметь надежную крышу. Сначала он наглядно доказывал им свою правоту, потом брался обеспечивать защиту. Поскольку дела у него шли успешно, через некоторое время его поощрили тем, что позволили действовать и в самих доках. Его банда занималась там воровством в довольно крупных размерах. Поскольку в основном материалы и оборудование, необходимые для восстановления страны, шли морским путем и разгружались в доках, немалая доля этого добра исчезала, а потом перепродавалась именно тем, кому изначально направлялась бесплатно. Скопив немалые деньги, Гвидо купил здание, в котором теперь располагался пансион.

Дом этот, раньше принадлежавший торговцу средней руки, был просторным, добротным, с чудесной большой террасой, выходившей прямо на залив. Торговец умер, два его сына-фашиста тоже погибли во время хаоса, царившего в конце войны. Права собственности на строение перешли к племяннику торговца, тоже фашисту. Он не растерялся и решил на вырученные за дом деньги сбежать в Америку – их вполне хватало, чтобы купить все нужные документы.

Гвидо оформил дом на имя матери, поскольку сам в то время был еще несовершеннолетним. Потом он сделал неплохой ремонт, разгородил большие комнаты и открыл публичный дом исключительно для офицеров американской армии. Дела там шли бойко, и скоро в округе его заведение стали называть «Сплендид». Мать Гвидо, пребывавшая в блаженном неведении, радостно носила прибыли в банк и ставила в церкви свечи.

К 1954 году Гвидо занял в мафиозной структуре города прочное положение, которое открывало ему самые радужные перспективы. Однако, как это часто случается, растущие доходы обострили противоречия среди бандитских заправил города, что вылилось в открытую вражду. На национальном уровне мафиозные структуры еще не успели стать столь же слаженными и дисциплинированными, как до войны. Старые хозяева с юга пока не были в состоянии распространить свое господство на Центральную и Северную Италию. В то время они пытались подчинить себе Рим и промышленно развитый север страны. Поэтому Неаполь их особенно не волновал. Так уж сложилось, что преступный мир этого города традиционно был своевольным и несговорчивым.

В самом Неаполе за власть тогда боролись две группировки. Гвидо, оказавшись перед выбором, допустил первую ошибку в своей многообещавшей криминальной карьере. Он взял сторону босса, которого звали Ваньино. Для Гвидо это было вполне естественно, поскольку Ваньино контролировал проституцию и доки. Однако он был уже далеко не молод, много лет провел в тюрьме и не обладал достаточной силой воли. В результате для Гвидо и его банды война между кланами закончилась поражением. В мафиозной иерархии они занимали невысокое положение, поэтому оказались в самой заварухе. В течение месяца половина молодцов Гвидо была перебита или бежала, а сам он очутился в больнице с продырявленной из дробовика спиной. Ему тем не менее очень повезло – все эти разборки могли кончиться для него гораздо хуже.

Пока Гвидо валялся на больничной койке, его утомленный жизнью и беспечный покровитель Ваньино однажды поужинал не в том ресторане – он был застрелен там, не доев жаркое.

После этого события полиция, как обычно, с опозданием стала демонстрировать свою власть. Газеты и политики громогласно требовали решительных действий. В итоге прокурор пошел на сделку с главарем одержавшей верх банды – неким Флориано Конти.

В результате была доказана вина дюжины специально отобранных рядовых преступников, которых осудили и бросили за решетку. В их числе оказался и Гвидо. Злой и обиженный сидел он в зале суда и слушал приговор – два года тюремного заключения. Тогда ему было восемнадцать лет.

Тюрьма оказалась для него страшным ударом. Дело было не в лишениях и не в оскорбленном чувстве собственного достоинства – он привык и к более тяжким испытаниям. В камере Гвидо обнаружил, что страдает острой клаустрофобией – боязнью замкнутого пространства, и болезнь привела его в состояние глубокой депрессии. В то время итальянская тюремная система не признавала этого заболевания, которое приносило Гвидо нестерпимые страдания.

После освобождения он два месяца провел в Позитано, причем не в доме матери, а на холмах, за чертой городка, где он спал под открытым небом. Прямо перед ним открывалась безбрежная даль Средиземного моря, а позади, насколько хватало взгляда, тянулись бесконечные холмы. Он медленно приходил в себя и тогда же дал себе слово, что больше ничего подобного с ним в жизни не случится. Нельзя сказать, что полученный печальный опыт сильно его изменил, просто он решил впредь исключить перспективу ареста. Там же он много размышлял над своим будущим.

После суда полиция закрыла публичный дом «Сплендид»; здание опустело и никакого дохода не приносило. За прошедшие два года Конти усилил в городе свои позиции, укрепил отношения с влиятельными чиновниками как в полиции, так и в органах местной власти. Гвидо прекрасно понимал, что для открытия публичного дома вновь ему потребуется молчаливое согласие Конти, поэтому сразу же после возвращения в Неаполь стал искать встречи с главой местной мафии.

Конти, тогда еще сравнительно молодой человек – ему было около тридцати пяти, – принадлежал к новому поколению мафиозных «капо». Силой упрочив свое положение, он стал действовать как практичный делец. Конти осознавал, что только договоренность с другими главарями мафии сулит ему наибольшую выгоду. Главным в то время было наладить сотрудничество в национальном масштабе, и, когда к нему прибыли эмиссары из Палермо, он согласился провести ряд встреч для раздела сфер влияния и создания иерархических структур власти.

Эти встречи, проходившие в 1953-1954 годах, на удивление напоминали процедуру выборов папы римского: они проходили в обстановке полной секретности, а их результаты непосвященным казались эфемернее струйки дыма. В борьбе за власть, как известно, все средства хороши. Заскорузлые традиционалисты из Калабрии не хотели, чтобы нынешние искушенные «капо» Милана и Турина получили больше власти, чем в прежние времена. Вместе с тем заправилы Центральной Италии, прежде всего Рима и Неаполя, стремились к тому, чтобы их слово стало теперь более веским, чем в предвоенные годы. Все единодушно признавали, что необходимо структурно упорядочить всю организацию, а для этого нужен своего рода верховный арбитр. На эту роль следовало найти самого влиятельного человека.

Боссы с севера не хотели, чтобы это место досталось кому-то из Калабрии, а южане и помыслить не могли, что его займет кто-то из северян. Моретти, римского «капо», считали слишком слабым, о Конти говорили, что он еще очень молод.

Естественно, необходим был компромисс. Идея встречи для обсуждения этого вопроса исходила из Палермо. Во главе заправлявшего там мафиозного клана стоял Кантарелла – щуплый человечек, известный щеголь и дипломат. Он стремился во что бы то ни стало сохранить за Палермо роль общенационального центра мафии и делал все возможное для достижения поставленной цели. Своего он добился – его признали верховным арбитром, но никто не мог в полной мере оценить его изворотливый ум политика и понять, что благодаря принятому решению в последующие двадцать лет он существенно улучшит свои позиции.

Именно тогда создавались условия для долгого периода относительного спокойствия и стабильности, что было самым главным условием для увеличения доходов мафии.

Гвидо был приятно удивлен теплому приему, который оказал ему Конти, и немало озадачен новым деловым стилем его организации. Дикость двухлетней давности действительно осталась в прошлом. Что было, то прошло, заверил его Конти. Теперь все станет по-другому. Конечно, Гвидо нужно снова открыть «Сплендид». Они обязательно будут сотрудничать. Все финансовые проблемы будут мирно улажены.

Гвидо вышел из кабинета вполне довольный результатами беседы. Однако он заблуждался – Конти его не простил. Гвидо и его банда два года назад были самыми опасными его врагами, и Конти вовсе не желал, чтобы тот снова встал на ноги.

Тем не менее одно из первых решений, принятых в Палермо, призывало всех мафиози прекратить междоусобные распри. Конти еще не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы вступать в конфликт с новым арбитром из Палермо. Он просто решил, что позволит Гвидо снова открыть публичный дом, а когда настанет подходящий момент, сдаст парня полиции. Таким образом, власти сделают за него работу, а благодаря своим связям с судьями он добьется, чтобы Гвидо надолго упрятали куда-нибудь подальше. Такое решение представлялось Конти вполне современным и прогрессивным.

* * *

Обо всем этом Гвидо не стал рассказывать Пьетро. Он начал историю с того момента, когда получил по телефону анонимное сообщение о том, что собственный покровитель сдал его полиции, и его со дня на день арестуют. В его жизни наступил один из самых ужасных моментов. Гвидо понял, что Конти так его и не простил, и решил пересмотреть свои возможности и перспективы. Они казались достаточно мрачными. Конечно, первой мыслью было спрятаться, но раньше или позже либо полиция, либо люди Конти его все равно разыщут. Он мог бороться, но о победе нечего было и думать. Оставалась третья возможность – бегство из страны. Обращаться в суд он не собирался, в тюрьму возвращаться не хотел ни в коем случае.

Гвидо написал матери, упомянув в письме имя честного юриста в Неаполе, которого она должна была попросить сдать дом в аренду, чтобы доход с него обеспечил ей нормальное существование и дал возможность Элио продолжить образование. В конце он сообщал, что уезжает и не знает, когда вернется. Потом Гвидо отправился в доки, где у него еще оставались друзья, которые на несколько дней могли его приютить и обогреть.

Получив на следующий день письмо сына, мать пошла в церковь молиться. В ту же ночь Гвидо тайком посадили на старый грузовоз и через пару дней в обход иммиграционных служб высадили в Марселе. Ему было двадцать лет, денег – кот наплакал, перспектив – никаких. На следующий же день он записался в Иностранный легион и уже через неделю был в алжирском подготовительно-тренировочном лагере Сиди-бель-Аббес.

– Неужели тебе не было страшно? – спросил Пьетро. – Или ты знал, что тебя ждет?

Гвидо покачал головой и едва заметно улыбнулся собственным воспоминаниям.

– Я слышал все обычные россказни о Легионе и был уверен, что там со мной случится что-то жуткое, но выбора мне все равно не оставалось – я при себе не имел никаких документов. Говорил только по-итальянски, денег почти не осталось. Где-то в глубине души у меня теплилась надежда, что через год-два мне удастся дезертировать и вернуться в Неаполь.

Конечно, в Легионе ему приходилось нелегко, особенно первые недели – дисциплина была палочная. Но Гвидо был крепким парнем, учеба его интересовала, в нем открылись скрытые прежде таланты. С порядками, царившими в Легионе, он вынужден был смириться – иначе быть не могло, поскольку за неподчинение там карали либо сроком в штрафном батальоне, что сравнимо лишь с пребыванием в аду, либо карцером, что пугало его еще больше, чем штрафбат. Поэтому Гвидо старался неукоснительно выполнять все приказы и скоро стал образцовым новобранцем. Если бы об этом услышали в Неаполе, многие его знакомые очень удивились бы.

Его тоже многое поражало. Прежде всего еда – разнообразная и вкусная, с хорошим вином из собственных виноградников Легиона. Его ошибочное представление о Легионе как о старомодной романтической армии пустыни рассеялось очень быстро. Войска были оснащены самым совершенным оружием и техникой. Все офицеры составляли гордость французской армии, а сержантский состав формировался из офицеров всех видов европейских вооруженных сил, прошедших Вторую мировую войну и закаленных во многих локальных конфликтах. В Легионе служило много немцев, память которых, казалось, ограничивалась лишь 1945 годом; ветеранов из стран Восточной Европы, которые не хотели или не могли возвращаться за «железный занавес»; испанцев, принимавших участие еще в Гражданской войне. Кроме того, среди бойцов Легиона числилось несколько голландцев, выходцев из скандинавских стран и бельгийцев, среди которых, по всей вероятности, были и французы, юридически имевшие право служить в Легионе не иначе как в качестве офицеров. Англичан было совсем немного, а американец – один.

После поражения под Дьенбьенфу во Вьетнаме Легион практически был воссоздан заново. В той битве несколько тысяч легионеров попали в плен, больше полутора тысяч человек погибло. По составу, по самой сути своей войска Легиона всегда использовались как последняя возможность, как крайнее средство. Вся его история была историей проигранных сражений и бессмысленных битв. Для правительства страны, неумолимо терявшей свои заморские владения, финансирование и содержание Легиона было не более чем расточительной попыткой сохранить хорошую мину при плохой игре.

Такую армию в подобных обстоятельствах вполне можно было извинить за отсутствие цели и морали, но, к немалому удивлению Гвидо, Легион оправдывал свое существование. Отсутствие националистических предрассудков выковало некую специфическую общность людей. Легионер по природе своей был сиротой, а Легион – сиротским приютом. Гвидо как-то поразился, узнав, что это была единственная в мире армия, солдатам и офицерам которой не обязательно уходить в отставку. Когда легионер становился слишком старым, чтобы участвовать в боевых действиях, он имел право – если, конечно, сам того хотел – остаться в Легионе и работать на винограднике или заниматься каким-нибудь другим делом. Его никто никогда не гнал в тот мир, который он отверг.

Французы гордились Легионом. Они считали, что он сражается за Францию. На самом деле они заблуждались. Легион сражался сам за себя. А то, что французское правительство использовало его как инструмент для проведения своей политики, было лишь случайным стечением обстоятельств. Даже офицеры-французы сильнее были преданы Легиону, чем своей стране.

Период подготовки новобранцев занимал шесть месяцев. За это время благодаря большим физическим нагрузкам и хорошей еде Гвидо обрел отличную форму. Он по-новому взглянул на себя, поскольку раньше, как и большинство молодых людей, никогда полностью не осознавал своих физических возможностей.

В Легионе традиционно гордились тем, что марш-броски здесь были более протяженными, чем в любой другой армии мира. Уже через месяц тренировок Гвидо прошел свой первый марш-бросок в двадцать одну милю с выкладкой в пятьдесят фунтов. Гордился он и тем, что неплохо научился владеть разными видами оружия. Больше всего по душе ему пришелся легкий пулемет. Ему нравились его мощь и мобильность. Инструкторы не оставили без внимания это обстоятельство.

Вместе с тем в тот период в душе Гвидо происходил непростой процесс переоценки ценностей. Он всегда был молчалив и в определенном смысле самодостаточен, и эти черты стали проявляться в нем еще отчетливее. Среди других новобранцев друзей у него не было. В том наборе, в который он попал, Гвидо был единственным итальянцем. Он пытался осилить французский язык, но это давалось ему с трудом, и молодой солдат чувствовал себя поэтому не в своей тарелке. В самом начале службы другие новички пытались проверить его на прочность. Однако реакция его была однозначной – жестокой и бескомпромиссной. Как-то раз здоровый крепкий голландец поддел его слишком сильно. Гвидо отреагировал незамедлительно и сильно избил голландца. Дисциплину он при этом не нарушил. Сержанты-инструкторы допускали такого рода выяснение отношений между подопечными. При этом они проверяли, кто из новобранцев как себя будет вести.

После того случая Гвидо оставили в покое, а инструкторы пришли к выводу, что из итальянца может получиться неплохой легионер. Когда период подготовки подошел к концу, он пошел добровольцем в Первый воздушно-десантный полк, базировавшийся в городке Зеральда, в двадцати милях к западу от Алжира. Война в Алжире в то время набирала силу, и, естественно, Легион был на линии огня. Первый воздушно-десантный полк считался самым удачливым подразделением французской армии, внушавшим противнику особый страх. Гвидо получил назначение в роту «Б». Сержант, командовавший ротой, только что вернулся к активной службе, отсидев девять месяцев в концлагере у вьетнамцев. Его взяли в плен после битвы под Дьенбьенфу. Он был американцем, звали его Кризи.

Прошло несколько месяцев, прежде чем эти двое почувствовали привязанность друг к другу. Поначалу казалось, что необстрелянного рядового легионера Гвидо и Кризи, старшего сержанта, награжденного многими знаками отличия ветерана войны во Вьетнаме, разделяет пропасть. Однако их объединяло многое: оба по природе своей были немногословны, углублены в себя, избегали тесных контактов с сослуживцами и очень ценили уединение в той непростой обстановке, где оно было большой редкостью.

Впервые, если не считать распоряжений и команд, Кризи заговорил с Гвидо после сражения у городка Палестро. На французский патруль, состоявший в основном из новобранцев, напал отряд Фронта национального освобождения Алжира, и несколько французов были убиты. Погоню за алжирцами поручили легионерам из Первого воздушно-десантного полка. Рота «Б» должна была перерезать повстанцам путь к отступлению. В этом сражении Гвидо получил боевое крещение. Сначала он немного растерялся от грохота и суматохи битвы, однако вскоре освоился и не без успеха воспользовался своим легким пулеметом. Отряд Фронта национального освобождения был разбит и понес тяжелые потери.

В тот вечер рота расположилась на ночлег на холме близ Палестро. Пока Гвидо поглощал походный ужин, к нему подошел Кризи, сел рядом и недолго побеседовал с ним. Это был обычный разговор ротного с рядовым; сержант указал ему на сильные и слабые стороны его поведения в первом бою, но после этой неуставной беседы у Гвидо стало теплее на душе. Он сразу же проникся к Кризи глубоким уважением. Ничего особенного в этом не было: в Легионе к нему все так относились, справедливо считая американца заслуженным ветераном, блестящим специалистом в вопросах тактики, прекрасно владеющим всеми видами оружия. Гвидо было известно, что Кризи шесть лет воевал во Вьетнаме, а до этого служил в армии США морским десантником, причем сколько времени он там прослужил, не знал никто. Его излюбленным оружием были гранаты и автомат. Казалось, у сержанта всегда было при себе больше гранат и запасных магазинов к автомату, чем у кого бы то ни было другого.

Вскоре после стычки под Палестро роту снова послали преследовать отступавший отряд Фронта национального освобождения. На этот раз повстанцам удалось скрыться. Во время ужина Кризи взял свой паек и опять устроился рядом с Гвидо. Разговор зашел о легком стрелковом оружии. Гвидо всегда имел при себе пистолет и четыре запасные обоймы к нему. Кризи сказал, что он зря с собой лишний вес таскает. Пистолет хорош только в том случае, если его никто не видит, а в открытом сражении прятать оружие просто нелепо. Для ближнего боя, по мнению Кризи, больше всего подходит легкий автомат. Кризи посоветовал забыть про пистолет и носить с собой больше обойм для автомата.

Гвидо оказался способным учеником. Решив, что жизнь ему еще не надоела, он понял, что должен только побеждать, и признал в Кризи отличного наставника. Ему как-то рассказали, что, когда Кризи отвоевал у вьетнамцев захваченную ими раньше позицию под Дьенбьенфу, легендарный полковник Бижер заметил:

– Самый замечательный воин из всех, кого мне доводилось видеть.

Итак, Гвидо решил последовать совету Кризи и стал во всем брать пример со своего сержанта. К тому времени, как в январе 1957 года началась битва под Алжиром, он уже обратил на себя внимание начальства и стал легионером первого класса. Год спустя его произвели в сержанты. Дружба между двумя мужчинами уже прошла через многие испытания. Отношения их развивались постепенно, поскольку оба привыкли действовать обстоятельно, не торопясь, особенно в такой деликатной области, как эмоциональные отношения.

Поначалу они сами не отдавали себе отчета в том, что между ними развивались неуставные отношения. Говорили они немного, да и то все больше на военные темы. Но по мере того как Гвидо набирался опыта, их разговоры все меньше напоминали диалоги ученика и учителя, приобретая характер беседы на равных. Оба они стали замечать, что паузы в разговорах никогда на них не давили и не создавали ненужного напряжения. Именно тогда каждый не без некоторой доли удивления осознал, что нашел себе друга.

В то время полком командовал полковник Дюфур. Он все больше внимания обращал на уникальные способности двух своих подопечных и на постепенно крепнувшую между ними дружбу. Первый воздушно-десантный полк всегда бросали в самое пекло, и при любой возможности роты Кризи и Гвидо посылали на задания вместе. Их партнерство, как правило, приводило к блестящим результатам, и слухи об этом вскоре пошли по всему Легиону.

Когда стало очевидно, что де Голль решил искать политические пути выхода из войны, «пье нуар» – французы, постоянно жившие в Северной Африке, в частности, в Алжире, – восприняли его затею с негодованием. Начав возводить баррикады в Алжире, они тем самым бросили открытый вызов армии. Многие профессиональные военные им симпатизировали, особенно закаленные в боях десантники, которым часто доводилось принимать на себя в сражениях основной удар врага.

Жандармы получили приказ очистить улицы от баррикад, а в помощь им были направлены два подразделения Первого воздушно-десантного полка Легиона. Бойцы-десантники участвовали в этой операции практически против своей воли, поэтому в завязавшемся сражении жандармы понесли большие потери. Полковник Дюфур был отстранен от командования полком, но вместо того, чтобы назначить на его место политически благонадежного офицера, командование временно поставило во главе полка Эли Денуа де Сен-Марка.

Сен-Марк для многих олицетворял идеал офицера Легиона. Рядовые бойцы боготворили этого отчаянно храброго, лихого вояку, сохранившего в себе искру юношеского идеализма, и готовы были за ним идти хоть на край света. В 1961 году он решил повести их на «бунт генералов» против де Голля, причем основной силой восстания, по замыслу возглавивших его высших армейских чинов, должен был стать Первый воздушно-десантный полк. Руководители заговора рассчитывали на то, что за ним последует весь Легион, но этим планам не было суждено осуществиться: только воинская часть Сен-Марка выступила против правительства и даже арестовала Гамбье, который в то время занимал пост главнокомандующего армии.

Восстание захлебнулось, и 27 апреля 1961 года тысяча двести легионеров из Первого воздушно-десантного полка взорвали свои казармы и склады с амуницией и боеприпасами. Когда десантники строем покидали городок Зеральда, где был размещен их полк, с песней Эдит Пиаф «Я ни о чем не жалею», вдоль дороги, по которой они шли, стояли «пье нуар» и плакали, провожая своих защитников.

Несмотря на то что в боях за Францию полк потерял триста человек, де Голль не простил десантникам участия в мятеже. Полк был расформирован. Те, кто в нем служил, попали в немилость и были переведены в другие части Легиона. Многие офицеры стали членами ОАС – подпольной экстремистской военной организации, или сдались, после чего предстали перед военно-полевым судом по обвинению в мятеже. Весь сержантский состав был полностью разжалован в рядовые, включая Кризи и Гвидо.

Однако вины их в этом не было: они делали лишь то, чему их долго учили, – беспрекословно подчинялись всем приказам своих офицеров.

* * *

– Значит, они просто так взяли тебя и вышибли? – недоумевал Пьетро. – Хотя ты только выполнял приказы своих начальников?

Гвидо пожал плечами.

– Тогда кипели политические страсти. В какой-то момент мы даже ждали приказ о том, чтобы высадить десант в Париже и взять под стражу де Голля. Французы пришли в ужас, и у них были на то веские основания. В Легионе тогда служило больше тридцати тысяч человек, и если бы все легионеры действовали заодно, нас ничто не остановило бы.

Какое-то время Гвидо молча продолжал работу, потом сказал:

– Тогда французы впервые осознали, какую потенциальную опасность Легион представляет для самой Франции. Вот почему даже теперь бывшие легионеры в основном живут на Корсике и в других заморских территориях, но не в самой Франции.

– И куда же ты решил податься после всех этих событий? – спросил парнишка.

– Мы так с Кризи закорешились, что решили держаться друг друга и дальше. Единственное, что мы умели, так это воевать. Меня здесь все еще полиция искала, Кризи просто деваться было некуда. Так что стали мы прикидывать, в какой войне еще можно было бы поучаствовать, и решили дернуть в Катангу.

– В Катангу?

Гвидо улыбнулся.

– Все время забываю, какой ты у нас еще зеленый. Катанга была провинцией Бельгийского Конго. Сейчас ее называют Шаба. Когда в шестьдесят первом году бельгийцы оттуда убрались, Катанга попыталась отколоться от Конго. Там живет другое племя, и провинция эта очень богата полезными ископаемыми. Многие наемники отправились тогда воевать в Катангу.

Они присоединились к французскому полковнику, служившему раньше в десантных войсках. Звали его Транкье. Он знал их всех еще по Алжиру и был очень рад, что в его отряде появятся такие опытные воины. Так они стали наемниками. В их жизни это событие мало что изменило, разве что по Легиону они скучали. Общее чувство утраты сблизило Кризи и Гвидо еще сильнее, и дружба их переросла в нечто большее – глубокую привязанность, которая довольно редко возникает между людьми одного пола. Скоро среди наемников об их боевом мастерстве стали ходить легенды.

Они были настолько близки по духу, что во время сражений действовали как единое целое, причем для этого им не надо было никак между собой общаться. С особым мастерством они сражались в городах, когда надо было очищать здания от противника. У них выработалась собственная техника операций такого рода: прикрывая друг друга, они двигались от комнаты к комнате или от здания к зданию в таком четком и быстром ритме, что другие наемники нередко останавливались и с восхищением наблюдали за ними. Использование гранат в сочетании с автоматами они довели до уровня, сопоставимого с искусством.

Когда попытка Катанги отделиться закончилась крахом, Гвидо и Кризи вместе с другими наемниками под командованием Денара перебрались в Йемен, однако после возвращения Чомбе из изгнания снова оказались в Конго. Денар возглавлял Шестой французский диверсионно-десантный отряд, и под его руководством оба друга принимали участие в этой грязной кровавой войне, пока победу не одержал Мобуту. Потом вместе с сотнями других наемников они отступили в Букаву. Кончилась эта эпопея тем, что они попали в лагерь для интернированных лиц в Руанде, находившийся под покровительством Красного Креста.

Им пришлось сложить оружие, и для Гвидо следующие пять месяцев снова стали страшным испытанием. Хоть места в лагере было вполне достаточно, сам факт того, что им запрещалось его покидать, вызвал у Гвидо очередной приступ клаустрофобии. Чтобы чем-то его занять, Кризи решил обучить друга английскому языку, а Гвидо стал учить Кризи итальянскому. У Гвидо английский шел с трудом, а Кризи оказался очень способным к языкам и скоро стал прекрасно говорить по-итальянски. Они все больше и больше общались между собой на родном языке Гвидо, пока примерно через год не перешли на него полностью.

Пять месяцев они торчали в Кигали, потом их доставили в Париж. Две недели, проведенные в барах и борделях на Пигаль, помогли друзьям забыть все невзгоды, и вскоре они снова искали работу. В Черной Африке наемников не очень-то жаловали. Кроме того, им просто хотелось изменить обстановку. Если не вспоминать месяцев в лагере для военнопленных, Кризи нравился Индокитай, и, когда некий майор Гарри Оуэнз, демобилизованный из армии США, стал делать им весьма недвусмысленные намеки, они внимательно к ним прислушались.

К тому времени американцы уже по уши погрязли во вьетнамской авантюре. С каждым днем становилось все яснее, что превосходство в технике и живой силе отнюдь не является непременным условием победы в войне.

Естественно, у ЦРУ были собственные соображения о том, что надо делать для достижения победы. Используя свои колоссальные бюджетные возможности, ЦРУ поспешно набирало и обучало дополнительные отряды солдат как в Южном Вьетнаме, так и в соседнем Лаосе. Для тренировочных лагерей в Лаосе позарез нужны были инструкторы, и два бывших сержанта Иностранного легиона прекрасно подошли на эту роль. Дополнительным их преимуществом был опыт, приобретенный Кризи во время войны, которую вели во Вьетнаме еще французы.

Итак, они оказались в Лаосе, формально работая в должности контролеров на погрузках авиакомпании «Эйр Америка», полностью находившейся в ведении ЦРУ. Самолеты этой компании совершали чартерные грузовые рейсы по всей Юго-Восточной Азии. На самом деле основной функцией «Эйр Америка» была доставка продовольствия, снаряжения, боеприпасов и многого другого вооруженным отрядам, действовавшим с ведома и по указаниям ЦРУ.

Кризи и Гвидо провели в Долине Кувшинов восемнадцать месяцев, занимаясь военной подготовкой выходцев из местных племен.

Когда дела у американцев стали идти совсем плохо, ЦРУ приняло решение готовить специальные военные отряды, получившие название «группы вторжения». В их состав входили наемники, проникавшие на территорию Северного Вьетнама и Камбоджи для нанесения ударов по источникам, снабжавшим Вьетконг оружием и снаряжением. Кризи и Гвидо были «переведены» в одну из таких групп. В компьютере ЦРУ, находившемся в Лэнгли, штат Вирджиния, она значилась как ГВСКНВАКЧ-40, то есть «группа вторжения, в состав которой не входят американцы, в количестве 40 человек». С самого начала предполагалось постепенное уменьшение численного состава группы.

К концу 1971 года ГВСКНВАКЧ-40 сократилась до тридцати человек. Кризи и Гвидо решили сделать длительный перерыв или вообще выйти из этой опасной игры. К тому времени они уже совершили двенадцать рейдов в тыл противника, и каждый из них получил по несколько ранений. Вместе с тем на их счетах в банке скопились весьма приличные суммы – в жадности компьютер упрекнуть было никак нельзя.

Гвидо к тому же получил обрадовавшее его известие. Он узнал, что с полицией Неаполя можно договориться, и тогда по возвращении его не будут преследовать, потому что Конти, дела которого процветали, перебрался в Рим, оставив Неаполь на попечение своего человека, понятия не имевшего о событиях 1953 года.

Оба друга задумали вернуться в Европу, чтобы Гвидо мог навестить родных и разузнать, что творится с его собственностью. После этого, решили они, надо посмотреть, как сложатся обстоятельства, и выбрать что-нибудь из того, что им предложит жизнь.

Гвидо нашел свой дом в Неаполе в хорошем состоянии – недавно его снова отремонтировали. Дом сдали в аренду церкви, которая использовала его в качестве общежития для матерей-одиночек, что в связи с его прошлым навевало окрестным жителям определенные ассоциации.

Остановились друзья в Позитано у матери Гвидо. Элио уже учился на последнем курсе экономического факультета римского университета. Мать Гвидо, заметно состарившаяся, как всегда, отправилась в церковь, воздала хвалу Господу за счастливое возвращение сына и поставила дюжину свечей. Она знала, что такая щедрость окупится сторицей.

* * *

– Вот так закончилась моя жизнь наемника, – сказал Гвидо пареньку, который слушал его с неослабевавшим вниманием.

– Как же так? Почему все так закончилось?

– Мы поехали на Мальту, – лаконично ответил Гвидо, – я там женился и вернулся сюда.

Пьетро понял, что задавать вопросы бесполезно – сейчас он все равно ничего больше от Гвидо не добьется. Они продолжали работать в молчании. Через полчаса должны были прийти первые посетители.

 

Глава 3

Этторе и его юрист обедали у Гранелли. Они сидели за столиком, стоявшим в нише. После закусок им подали телятину и бутылку отличного бароло. Телятина была немного тяжеловата, но Вико питал к ней особую слабость, а бароло замечательно сочеталось с этим мясом.

Они обсуждали финансовые проблемы Этторе. Вико его убеждал, что из любого положения всегда можно найти выход и поправить дела. Он сам обещал поговорить с управляющими банков. У Этторе нет никаких причин мрачно смотреть на жизнь.

При общении с Вико Этторе всегда чувствовал некоторую неуверенность в себе. Он почему-то пасовал перед своим юристом. Вико Мансутти был мужчиной светским, красивым и достаточно циничным, одевался он всегда с шиком. В этот раз на нем был шелковый костюм в тонкую полоску, сшитый, как было известно Этторе, Хантсманом из «Сэлив Роу». На рубашке швейцарского муслина красовался шелковый галстук из Комо, туфли были от «Гуччи». Никакой синтетики Вико не признавал – по крайней мере снаружи. Волосы он носил по моде длинные, черные усы придавали чертам его вытянутого загорелого лица соразмерность. Пока они ели, его глаза постоянно бегали по залу, и время от времени он приветствовал знакомых улыбкой, открывавшей два ряда ровных белых зубов. Вико был на два года моложе Этторе – ему недавно исполнилось тридцать шесть, но его считали самым удачливым адвокатом в Милане с очень сильными связями во всех сферах.

Слова Вико слегка успокоили Этторе, но ощущение некоторой подавленности от мнимого или действительного превосходства Вико не проходило.

Подошел официант и долил им в бокалы бароло. Этторе перешел к следующей своей проблеме. Он рассказал другу о беспокойстве Рики за безопасность Пинты и, учитывая близкие отношения между их семьями, поделился соображениями по поводу общественного престижа, на который Рика обращала преувеличенное, по его мнению, внимание. Вико внимательно слушал его.

– Этторе, – сказал он, с улыбкой глядя в печальные глаза друга, – я тебе страшно завидую. Из небольших проблем ты делаешь трагедию и совершенно забываешь при этом о подлинных, огромных и неоспоримых преимуществах твоей ситуации.

– Каких? – спросил Этторе. – Не понимаю, к чему ты клонишь.

Вико положил вилку на стол и поднял левую руку с растопыренными пальцами.

– Во-первых, – сказал он, загибая палец, – твоя репутация такова, что, несмотря на все твои немалые долги, банкиры будут тебя поддерживать, пока твое положение не исправится.

– Ты, наверное, говоришь о репутации моей семьи, – перебил его Этторе, – прежде всего, моего отца.

Вико пожал плечами – для него это было одно и то же. Он загнул следующий палец.

– Во-вторых, – твой дом на озере Комо, который восемь лет назад ты купил за восемьдесят миллионов лир, на сегодняшний день стоит никак не меньше двухсот пятидесяти миллионов, причем цена его все время поднимается.

– Он заложен в банке за двести миллионов, – сказал Этторе.

Вико снова пожал плечами и загнул третий палец.

– В-третьих, у тебя есть дочь, красота и очарование которой еще раскроются во всем блеске. – Подошла очередь следующего пальца. – В-четвертых, твоя жена – Рика. И тем не менее ты сидишь здесь с таким видом, как будто вчера стал импотентом. – Он сделал жест официанту, чтобы тот подавал кофе, и снова повернулся к Этторе. – Смотри на вещи шире, старайся разглядеть перспективу. Такого рода проблемы у тебя возникают потому, что ты слишком много позволяешь Рике. Но это вполне можно понять – любой мужчина, который женился бы на ней, делал бы на твоем месте то же самое. И я, поверь, не составил бы исключения. – Он сделал паузу, отпил глоток вина и продолжил: – На мой взгляд, твоя ошибка, которую ты допустил, состояла в том, что ты позволил Рике забрать Пинту из школы после похищения Кармелиты.

– Погоди, погоди! – запротестовал Этторе. – Я об этом тогда вообще ничего не знал, потому что был в Нью-Йорке. Когда я вернулся, она уже наняла гувернантку. Все произошло вообще без моего ведома.

Вико улыбнулся.

– Ну да, Рика, конечно, импульсивна, но из того события она раздула целую драму. Если теперь она согласится просто так послать Пинту обратно в школу, то тем самым признает, что поступила неправильно. – Он задумался. – Интересно, когда в последний раз Рика тебе говорила, что была не права?

В ответ на этот риторический вопрос Этторе лишь печально улыбнулся.

– Так что, – продолжал Вико, – теперь ты никак не можешь позволить Рике ударить в грязь лицом.

– Как же мне в таком случае поступить? – спросил Этторе.

Вико пожал плечами.

– Найми телохранителя.

Этторе начал тихо выходить из себя.

– Вико, я всегда считал, что ты способен рассуждать логически. Мы только что полчаса обсуждали мое финансовое положение, точнее, его отсутствие. Я пригласил тебя сюда пообедать как своего друга и юриста, равно как и друга Рики, в частности, потому, что хотел тебя просить, чтобы ты объяснил ей ситуацию, в которой я оказался.

Вико накрыл ладонью руку Этторе.

– Мой разговор с Рикой ни в коей мере не поможет ей отстоять свою правоту, и суть проблемы состоит сейчас именно в этом. Кроме того, когда я предложил тебе нанять телохранителя, я не сказал, какого именно телохранителя имею в виду.

Официант, поставивший на стол чашечки с кофе, ненадолго прервал их беседу.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Этторе, когда они вновь остались наедине.

Вико подался вперед и стал теперь говорить более спокойным тоном.

– Видишь ли, Этторе, эти истории с похищениями на самом деле не такие простые, как кажутся. Ты прекрасно знаешь, что выполняются они с ведома и согласия организованной преступности. Это весьма прибыльное дело – только в прошлом году оно принесло кое-кому восемнадцать миллиардов лир. Его контролируют большие боссы.

Этторе кивнул.

– Понятно, мафия.

Вико вздрогнул.

– Это слово отдает дешевой мелодрамой. У меня оно ассоциируется с бандой сицилийских крестьян, ворующих оливковое масло.

Он снова поймал взгляд официанта, подал ему знак принести два коньяка, потом вынул из внутреннего кармана пиджака обтянутый кожей портсигар и достал из него две сигары. Из кармашка для часов Вико вытащил золотую гильотинку, которой аккуратно обрезал сигары. Одну он передал Этторе. В этот момент официант принес коньяк и дал им прикурить. Адвокат улыбнулся ему в знак благодарности, с удовольствием затянулся и продолжил прерванную беседу.

– Те семьи, которые чувствуют угрозу, либо посылают своих детей за границу – как правило, в Швейцарию, либо организуют им надежную защиту здесь – отдают в хорошо охраняемые школы, возят в машинах с пуленепробиваемыми стеклами и, конечно, нанимают высококвалифицированных телохранителей.

– И очень дорогих, – добавил Этторе.

Вико согласился.

– Со всеми расходами они обходятся в год миллионов в тридцать лир.

Этторе выразительно вскинул брови, но юрист как ни в чем не бывало продолжал:

– Таких телохранителей рекомендуют специальные агентства. Лучшие из них имеют отделения в нескольких итальянских городах, в частности, в Милане и Риме. Но, должен тебе сказать, хороших телохранителей всегда недостает из-за усиления терроризма в Европе – всех этих «Красных бригад», «Красной армии», баскских националистов и им подобных. Так что действительно хороших телохранителей найти очень нелегко, и стоят их услуги совсем недешево.

– Я тебя понял, – прервал поток его красноречия Этторе. – Все это никак не решает моих проблем. Скорее даже, наоборот.

Вико поднял руку.

– Терпение, друг мой, терпение. В этом деле, как и в любом другом, есть свои тонкости. В качестве дополнительного, чисто финансового аспекта проблемы многие богатые семьи идут на то, чтобы вместо выкупа выплачивать похитителям страховую премию в том случае, если похищение все-таки состоялось. Наше правительство запрещает национальным страховым компаниям заключать такого рода контракты. И в этом, на мой взгляд, оно право – в противном случае это только стимулировало бы рост числа похищений. Что же касается зарубежных страховых компаний, они проводят более либеральную политику. Лидирует в такого рода страховых сделках лондонский «Ллойд». В прошлом году только на том, что им не пришлось выплачивать страховки, они заработали более ста миллионов фунтов. На этих операциях специализируются два отделения, причем одно из них имеет особую службу, которая занимается исключительно переговорами с похитителями. Все происходит в высшей степени цивилизованно, чисто по-английски. При заключении договора они выдвигают только два условия. Первое состоит в том, что страховая премия должна быть выплачена за пределами Италии. В соответствии со вторым – застрахованный никогда не должен никому сообщать о том, что он застрахован.

Этторе этот разговор уже немного наскучил.

– Все это очень интересно, Вико, только я никак в толк не возьму, какое отношение все, о чем ты говоришь, имеет к моим проблемам.

– Твоя фабрика застрахована?

– Конечно, и если что-нибудь с ней случится, все деньги получит банк.

– Правильно, – сказал Вико, – но когда ты обсуждал сумму страховой премии, величина взноса определялась теми мерами предосторожности, которые ты принимал для обеспечения безопасности фабрики, верно?

Этторе кивнул, и Вико продолжил:

– В страховой компании, конечно, настаивали на том, чтобы ты поставил охранную сигнализацию и так далее. Но если бы ты пошел на дополнительные расходы, скажем, нанял бы охранников, а еще лучше – охранников с собаками, взнос, который тебе пришлось бы платить, снизился бы. Точно то же самое происходит и со страховой премией, выплачиваемой за похищение. Учитывая, что ставки здесь очень высокие, суммы колоссальные, любая, даже самая небольшая экономия оборачивается немалыми деньгами. – После этого отступления адвокат вернулся к проблеме, которую они обсуждали раньше. – Давай рассмотрим типичный случай. Некий промышленник заключает на случай похищения страховой договор на сумму в один миллиард лир. Если взнос составляет пять процентов, он будет равняться пятидесяти миллионам. Однако в случае найма телохранителя, который будет постоянно находиться у охраняемого объекта, взнос может быть снижен до трех процентов, или тридцати миллионов лир. Таким образом, экономится двадцать миллионов лир.

Этторе в недоумении покачал головой.

– Но ты же только что мне сказал, что телохранитель обходится в тридцать миллионов лир в год. О какой экономии можно вообще говорить?

Вико улыбнулся.

– На эти случаи существуют так называемые страховочные телохранители, а попросту говоря, подставные. Если похищение действительно произойдет, вряд ли они смогут его предотвратить, но и стоят они значительно дешевле – около семи миллионов лир в год.

– Но, Вико, – сказал Этторе, – пойми меня правильно: я вовсе не собираюсь заключать страховку от похищения, которое никогда не состоится.

Тут до него дошел скрытый смысл того, что имел в виду Вико, который, увидев, как у друга вытянулась физиономия, весело рассмеялся.

– Надо же, какой ты понятливый! Ты действительно нанимаешь одного из таких подставных, «страховочных» телохранителей, а через пару-тройку месяцев увольняешь его под предлогом некомпетентности или несоответствия предъявляемым требованиям. К тому времени Пинта уже будет регулярно ходить в школу, и Рика никак не уронит своего достоинства.

Этторе несколько минут сидел, обдумывая слова друга, потом спросил:

– А где же мне найти такого человека?

Вико удовлетворенно усмехнулся.

– Сначала тебе придется заплатить за этот восхитительный обед, а потом мы пройдемся до моего кабинета, где у меня записано название агентства, находящегося здесь, в Милане.

Этторе давно уже понял, что счет в любом случае придется оплачивать ему.

* * *

Гвидо свернул с шоссе, которое тянулось вдоль побережья до самого Неаполя, на узкую пыльную проселочную дорогу. Она вела к оливковой роще, раскинувшейся на склоне Везувия. Недалеко от рощи дорога заканчивалась поросшей травой поляной, с которой открывался потрясающий вид на Неаполь и огромный залив, уходивший за линию горизонта. Гвидо выключил зажигание. Уже был вечер, кроваво-красное солнце медленно тонуло в море.

Он снова ездил к матери. Присутствие сыновей излечило ее странное заболевание. Теперь она не меньше месяца будет в добром здравии, а потом симптомы болезни снова могут повториться. Гвидо рассказал Элио о том, что три дня назад приехал расстроенный чем-то Кризи. Элио поделился с ним своими соображениями о том, как временно решить проблемы Кризи. Гвидо пообещал брату подумать над его словами.

Все дело было в том, что Кризи утратил интерес к жизни. Он находился сейчас в том состоянии, когда рассвет каждого следующего дня не сулил ему ничего хорошего.

На следующий вечер после приезда он долго говорил с Гвидо в присущей ему манере – сдержанно и не всегда связно. То и дело он надолго замолкал. Казалось, Кризи подыскивает слова для следующей фразы. Гвидо почти совсем не открывал рта. Он лишь сидел, побалтывая в стакане свой напиток, и давал другу возможность излить свои мысли. Суть своего длинного и не вполне членораздельного монолога Кризи лаконично изложил в самом конце.

– У меня такое чувство, что я достаточно прожил, даже, наверное, слишком долго… столько всего произошло на моем веку. Я ведь солдат, никем другим никогда не был, и быть не хотел, и знать ничего другого не знал. Но от всего этого я слишком устал. И последние пять лет эта усталость во мне только накапливалась.

Кризи оказался в трудном положении. Говорить о своих чувствах даже с единственным другом ему было непривычно. Гвидо положил ему руку на плечо, давая понять, что понимает его состояние.

Он и в самом деле его понимал, понимал полностью. Такое же состояние Гвидо сам испытал после смерти Джулии. Это случилось два года тому назад, и до сих пор он не привык жить без нее. Однако между двумя мужчинами была большая разница. Гвидо познал любовь и счастье, которые резко изменили его взгляды на жизнь. Он сражался и убивал, пил и блудил, отвоевывая себе место под солнцем, и редко задумывался над тем, какое влияние оказывает на окружающих. Он слишком долго был уверен в том, что такие чувства, как любовь, сострадание, ревность или одержимость не имеют к нему никакого отношения. Единственным человеком, к которому он испытывал привязанность, был Кризи; в гораздо меньшей степени его заботили мать и брат.

Прожив около недели с матерью Гвидо, оба наемника уехали на Мальту повидаться с соратником по войне в Конго. Он как раз набирал людей на службу к одному шейху в Персидском заливе, но условия и перспективы предложенной им работы особого восторга у друзей не вызвали. Они решили остаться на Мальте еще несколько дней, оглядеться и немного развеяться. Судьба завела их в маленькую гостиницу в рыбачьем поселке на небольшом островке Гоцо, расположенном рядом с Мальтой. Обстановка там была приятной, люди относились к ним дружелюбно.

Джулия работала в гостинице на регистрации постояльцев. Гвидо всегда легко знакомился с девушками, даже с самыми застенчивыми или набожными. Через несколько дней она согласилась встретиться с ним после работы и пойти куда-нибудь развлечься. Джулия была очень хрупкой и красивой, говорила она все как есть, напрямую. Его откровенные заигрывания она сразу же отвергла: без обиняков сказала ему, что она – порядочная девушка и ни с одним мужчиной еще не спала. Гвидо был очень заинтригован: с девственницами ему встретиться никогда не доводилось.

Кризи следил за развитием событий с благожелательным интересом и с готовностью согласился побыть на Гоцо еще какое-то время, пока Гвидо будет говорить девушке красивые слова, очаровывать и завоевывать ее.

На покорение неприступной крепости ушло три недели, и все случилось совсем не так, как Гвидо себе это представлял. Как-то поздно вечером они пошли с Джулией купаться в заливе Рамла, а потом долго сидели на красноватом песке и беседовали. Она рассказала ему про свою незамысловатую жизнь, в которой не происходило ничего из ряда вон выходящего. Семья ее многие поколения занималась тяжелым крестьянским трудом. Он тоже стал рассказывать ей о себе, но это было нелегко, потому что она все время спрашивала, почему он поступал именно так, а не иначе, и ответить на все эти вопросы порой было не так-то просто. Они проболтали почти до восхода солнца, и он уже забыл о своих намерениях. Тогда Джулия сказала, что родители ее будут сильно опечалены. Если девушка на Гоцо не приходит домой ночевать, это считается самым тяжким смертным грехом.

– Но ведь между нами ничего не было, – запротестовал Гвидо, но, заметив в ее взгляде загадочный огонек, подумал о том, что, скорее всего, сам превратился из охотника в дичь.

Когда они оказались в объятиях друг друга, Гвидо обнаружил, что Джулия и в самом деле была девственницей. На него напала оторопь, но она сама втянула его в себя, закричала, а потом прижалась к нему еще с большей силой. Гвидо знал, что это мгновение он запомнит до самой своей смерти. Все женщины, с которыми он был раньше, тут же перестали для него существовать.

В лучах разгоравшегося рассвета он увидел на внутренней стороне ее бедер кровь – единственную кровь в его жизни, пролитую от любви. Он смотрел, как Джулия вытерла бедра, потом взглянула ему прямо в глаза и улыбнулась, застенчиво и вместе с тем гордо. Гвидо отчетливо понял, что вся его жизнь с этого мгновения резко изменилась.

Они вместе взобрались на холм и через селение Надур пошли на ферму к ее родителям. Отец ее, уже работавший в поле, смотрел, как они приближались.

– Это – Гвидо, – просто сказала она. – Мы собираемся пожениться.

Отец лишь кивнул и снова принялся за работу. Он хорошо знал свою дочь: ночь, проведенная ею вне дома, означала, что теперь у него появился еще один сын.

Они венчались в церкви Святых Петра и Павла в Надуре. Службу вел молодой священник. Он был крупный и сильный и немного напоминал Кризи. Святой отец совсем не походил на служителя церкви, его слова и жесты были неловкими и грубоватыми, но в Надуре его любили. Он много работал и обладал недюжинной практической сметкой. Фермеры высоко ценили эти качества в людях. Гоцианцы всем давали прозвища, а священника этого непонятно почему называли Ковбоем.

Гвидо очень беспокоился о том, как Кризи отнесется к его женитьбе. Дружба их продолжалась уже больше пятнадцати лет, и за все это время они почти никогда не разлучались. Но Кризи был очень доволен и не особенно удивлен случившимся. Он видел, что девушка полюбила Гвидо, ощущал ее душевную силу.

За свадебным столом он сидел на самом почетном месте, молчаливый и почти такой же неуклюжий, как Ковбой. Он немного перебрал крепкого гоцианского вина и радовался счастью друга.

Джулия инстинктивно понимала, что двух друзей связывают крепкие дружеские чувства, и никогда не пыталась вбить между ними клин. Она смотрела на Кризи как на неотъемлемую часть Гвидо.

Когда они уезжали в Неаполь, Кризи проводил их до аэропорта. Перед отлетом он поцеловал Джулию в щеку, а она крепко обняла его и долго не отпускала. Он видел в глазах у нее слезы.

– Наш дом всегда будет твоим, – со свойственной ей прямотой сказала она.

Кризи ответил:

– Если он будет храпеть по ночам, свистни тихонько, и он тут же проснется.

Она улыбнулась в ответ, потом тут же отвернулась и пошла в самолет – у нее от избытка чувств перехватило дыхание. В самолете Джулия спросила Гвидо, что теперь будет делать Кризи. Муж ответил ей, что друг его найдет для себя какую-нибудь очередную войну.

Вот так Гвидо вернулся в Неаполь с женой, восстановил свои права на собственность и превратил принадлежавший ему дом в пансион «Сплендид». Мать его была счастлива, и своды церкви в Позитано озарил свет многочисленных свечей, поставленных ею в благодарность за то, что Господь снова внял ее молитвам.

* * *

По дороге с войны или на войну Кризи несколько раз останавливался у них в Неаполе. Он никогда им не писал и не звонил – просто приезжал. Каждый раз он привозил Джулии какой-нибудь экзотический подарок. Однажды это была картина на батике из Индонезии – красочная и тонко выполненная; в другой раз из Японии он привез ей нитку настоящего аквамаринового жемчуга. Подарки он всегда выбирал тщательно и с любовью. Джулия знала об этом, и внимание Кризи было для нее гораздо дороже красоты или немалой стоимости самих подарков.

Обычно он оставался у них на несколько дней, наслаждаясь уютом и комфортом. Потом внезапно заявлял, что утром должен будет уехать. Только в последний свой визит он задержался дольше, чем на месяц. Кризи никогда не сидел в пансионе без дела, всегда находя себе какое-нибудь занятие. Он любил работать руками.

Когда после ужина посетители уходили, все трое садились за большой кухонный стол, смотрели телевизор, читали или просто разговаривали. Джулия часто улыбалась, наблюдая за беседой двух мужчин: они так понимали друг друга, что урезали предложения до одного-двух слов. Гвидо, как правило, начинал беседу с вопросов об их общих друзьях из прошлого.

– Миллер?

– В Анголе.

– Все так же по бабам шастает?

– Как обычно.

– Глаз тот же?

– Как у орла.

– С «узи»?

– Сросся с ним.

В их разговорах Джулия понимала далеко не все, особенно когда речь заходила об оружии. После того как Кризи уезжал, Гвидо обычно с головой уходил в работу по дому, но она ничего ему не говорила.

В тот последний приезд Кризи все были довольны, спокойны и счастливы. Когда вечером Кризи заявил, что следующим утром уедет, Джулия сказала, что он всегда может оставаться с ними столько, сколько сочтет нужным, и чувствовать себя как дома. Гвидо не говорил ничего – все и так было ясно. Кризи улыбнулся ей одной из своих редких улыбок.

– Мне надо будет сделать вам в доме новую проводку и раз в месяц красить все здание.

Гвидо с Джулией поняли, что сказал он это не для красного словца. В один прекрасный день он должен вернуться и больше никогда не сообщать им, что утром ему надо уезжать. Это было бы правильно.

Однажды Джулия, как всегда, пошла за покупками. В тот день местная футбольная команда выиграла матч, и счастливые болельщики длинной цепью ехали по городу на автомобилях. Гудели клаксоны, развевались флаги. Одна машина с восемью пьяными отморозками потеряла управление и врезалась в стену здания, вдавив в нее Джулию.

Кризи приехал через неделю, обессилевший от долгого путешествия. Гвидо так и не спросил у него, откуда он узнал о смерти Джулии. Кризи пробыл тогда в пансионе две недели, и, если бы не присутствие ближайшего друга – кто знает? – может быть, Гвидо и не пережил бы обрушившегося на него несчастья.

* * *

Теперь Гвидо сидел в машине и смотрел, как над заливом сгущаются сумерки. Солнце уже зашло, но лучи его еще озаряли горизонт. Гвидо пытался представить себе, как сложилась бы его жизнь, если бы он так и не встретил Джулию. Не без некоторого напряжения ему это удалось вообразить, и он решил, что теперь лучше может понять нынешнее состояние Кризи.

Ему нужно было, наверное, хоть на время заняться чем-нибудь другим, как-то отвлечься, заполнить свое время и разум. Сделать хоть что-то, чтобы окончательно не съехать с катушек.

* * *

Кризи уехал в Родезию и попытался там вновь обрести себя. Он занимался подготовкой белых новобранцев. Здесь был совершенно особый мир, приспособиться к которому оказалось нелегко. Он никогда не задавался вопросом о том, кто прав в этой войне, а кто виноват, просто симпатии его были на стороне белых. Многие из них были совсем не плохими людьми. Просто время им выпало не то. Они жили не в своем столетии. Придя в те края как открыватели новых земель и первопроходцы, они сами считали себя чем-то вроде первых американских поселенцев эпохи освоения Дикого Запада. Но эпоха изменилась. Они не могли изгнать с этих земель исконных чернокожих обитателей, как это удалось американцам с индейцами или австралийцам с аборигенами. Основная часть белых к этому вообще не стремилась, а те, кто ставил перед собой такую цель, очень скоро обнаружили, что некоторые черные отлично научились ставить мины, бросать гранаты, пользоваться ракетными установками и метко стрелять из автоматов Калашникова.

Это был иной мир. Бессмысленность порой становится страшной вещью. Насколько нелепа и бесперспективна эта война, Кризи понял раньше многих. Они еще не осознали этого, а богатый жизненный опыт Кризи подсказывал ему, что все их усилия вернуть былое тщетны. Дьенбьенфу, Алжир, Катанга, снова Вьетнам – замкнутый круг безысходности. Война в Родезии заставила его переосмыслить все свое прошлое. Бессмысленные потуги выигрывать битвы для людей, разглагольствующих о патриотизме и высоких целях, никогда не говорящих о смерти, но всегда призывающих защищать их интересы до последней капли крови. Пытаясь заглянуть в свое будущее, Кризи отчетливо видел, что раньше или позже последним человеком окажется он – если не в Родезии, так где-нибудь еще. Тщетность – таков был итог его прошлого и самое подходящее определение для будущего.

Мало-помалу он утратил ко всему интерес, стал много пить, все меньше следил за собой, все чаще впадал в состояние, напоминавшее летаргический транс. Через какое-то время его отстранили от боевых операций, оставив за ним лишь функции советника.

Те, кто ему платил, может быть, и решили выкинуть его за борт, но не сделали этого – то ли в память о его былых заслугах, то ли из чувства благодарности. Тем не менее вскоре он понял, что держали его лишь из милости. Оставаться на таких условиях ему не позволяла гордость, и он из Африки уехал.

Сначала Кризи отправился в Брюссель, где хотел навестить одну знакомую, но она куда-то переехала и не оставила адреса. Тогда он на поезде приехал в Марсель, а там, повинуясь внезапному импульсу, сел на паром и уплыл на Корсику. Его вел туда инстинкт, наверное, потому, что на острове осела большая часть бывших легионеров. Со времени восстания Первого воздушно-десантного полка прошло уже много лет. Участники его давно были прощены, и многие из них нашли на Корсике пристанище – бездомные сироты обрели наконец приют.

Кризи прибыл в Кальви в полдень и в кафе на площади заказал выпить. Казармы находились выше на холме, и он никак не мог решить, стоит ему туда подниматься или нет. Тут он услышал звуки песни – маршевого гимна Легиона. Вскоре те, кто его пел, вышли из-за угла, медленно шагая по площади – двадцать пять шагов в минуту. Это был небольшой отряд новобранцев, аккуратных и опрятных, в новеньких формах, впервые демонстрировавших свою строевую выучку. Кризи вглядывался в их молодые, гладко выбритые лица, и ему казалось, что он прожил тысячу лет.

Когда новобранцы скрылись из виду, а последние звуки гимна легионеров стихли вдали, он допил все, что оставалось в стакане, и медленно пошел на вокзал. На следующий день Кризи уже был в Бастии, сидел в кафе недалеко от причала, снова пил и ждал паром на Ливорно. Он собрался проведать Гвидо. Кто знает, может, они снова сойдутся и будут вместе. Может быть, не так уж все и бессмысленно.

Когда на паром уже поднимались немногочисленные пассажиры, Кризи перешел улицу, чтобы присоединиться к ним. Он заметил мальчугана, который внимательно за ним наблюдал. Стоя на корме парома, он увидел, что мальчуган трогательно машет ему на прощание. Он махнул в ответ. Прощай, Корсика! Прощай, паренек!

* * *

– Нужен телохранитель, – сказал Гвидо.

Кризи взглянул на него непонимающим взглядом.

Они сидели на кухне, Гвидо кратко пересказывал содержание разговора с братом.

Элио процветал. Прекрасно закончив учебу, целиком оплаченную Гвидо, он стал дипломированным бухгалтером. Теперь он работал в какой-то аудиторской фирме в Милане, и дела его шли очень неплохо. Элио рассказал Гвидо, что он консультирует охранное агентство, которое поставляет телохранителей промышленникам. Сейчас на охранников большой спрос, потому что квалифицированных специалистов в этом деле оказалось совсем немного. И платили им по высшему разряду. Гвидо поделился с братом сомнениями, сказав, что Кризи в неважной форме и слишком много пьет. Это означало, что Кризи заведомо не в состоянии выполнять подобную работу. Тогда Элио рассказал ему о «страховочных» телохранителях, и Гвидо это заинтересовало.

– Но платят им, конечно, гораздо меньше, – заметил Элио.

Гвидо подумал, что особого значения это не имеет. Он знал, что денег у его друга хватает. За долгие годы он заработал много, а потратил мало.

Теперь неаполитанец рассказывал Кризи о предложении Элио, а тот смотрел на него, не очень понимая, о чем, собственно, идет речь.

– Так что можешь стать телохранителем, – повторил Гвидо.

– Да ты с ума сошел, – ответил Кризи. – В том состоянии, в котором я теперь, мне и труп доверить нельзя.

Гвидо рассказал ему о «страховочных» телохранителях, но Кризи это не убедило.

– Ты считаешь, что кто-то захочет нанять человека, у которого все в прошлом, спившегося алкаша?

Гвидо пожал плечами.

– Пойми, это делается только для того, чтобы уменьшить страховой взнос.

– Но я же пью не просыхая.

Гвидо вздохнул.

– Пей по ночам. Здесь ты так и делаешь, а днем выглядишь вполне нормально.

– А если действительно будет сделана попытка похищения?

– Действуй по обстоятельствам. Это не те деньги, чтобы ты, рискуя жизнью, совершал чудеса храбрости.

Кризи на какое-то время задумался, но сомнения его не рассеивались. Всю свою жизнь он прослужил в армии, а какая это была армия, в данном случае не имело никакого значения.

– Телохранитель должен постоянно находиться рядом с тем, кого он охраняет. Ты же знаешь, что я на такое не способен.

Гвидо улыбнулся.

– Значит, ты будешь молчаливым и незаметным телохранителем. Уверен, что некоторым это могло бы даже понравиться.

Кризи обдумывал другие доводы против предложения Гвидо, но тот стал на него легонько давить, сказав, что Элио приглашает его пожить к себе в Милан на несколько дней.

– Почему бы тебе туда не съездить? В любом случае, отдохнешь там и проветришься.

В конце концов Кризи согласился посмотреть, что за работу ему могут предложить. Прежде чем отправиться спать, он покачал головой и скептически пробормотал:

– Черт бы драл этих телохранителей!

Гвидо взял бумагу и ручку и сел писать письмо Элио. Он знал, что для разговора в агентстве главное – представить полный послужной список Кризи. Дальше останется лишь уточнить детали. Писал он долго: сначала о службе Кризи в Легионе, потом о его участии во многих войнах в Африке, на Ближнем Востоке и в Азии. После этого он перечислил те виды оружия, которыми Кризи мастерски владел, – список получился внушительный. В заключение Гвидо написал обо всех орденах и медалях, которыми был награжден его друг. Итальянцы, как известно, всегда падки на награды.

Заклеив письмо, он оставил его на столе вместе с запиской, в которой просил Пьетро отправить его пораньше утром. Когда он встал из-за стола, впервые со времени приезда друга у него было легко на душе.

 

Глава 4

– Они выдали вам оружие?

– Да.

– Покажите, пожалуйста.

Кризи снял правую руку с руля и вынул пистолет из-под пиджака.

Этторе осторожно взял его. Раньше он никогда не держал оружия, поэтому завороженно его разглядывал.

– Что это?

– «Беретта» восемьдесят четвертого калибра.

– Раньше вы пользовались этим оружием?

– Да, неплохая пушка.

– Он заряжен?

Кризи оторвал взгляд от дороги и взглянул на сидевшего рядом итальянца.

– Заряжен, – сухо ответил он.

Этторе вернул оружие, и они продолжили путь в направлении Комо.

Он попросил Кризи вести «ланчию», чтобы проверить, умеет ли тот обращаться с машиной. Этторе убедился в том, что американец водит легко и уверенно.

* * *

Найти телохранителя оказалось легче, чем думал Вико. По крайней мере, такого, который соответствовал бы требованиям Рики.

Она была в восторге от результатов его беседы с Вико и тут же стала строить планы на будущее. Рика решила, что телохранитель будет жить в большой комнате на верхнем этаже. Они с Пинтой сами сделали все, чтобы придать комнате более уютный вид: внесли небольшой столик, глубокое плетеное кресло и разложили коврики. В комнате уже стояли большая кровать, комод с многочисленными ящиками и вместительный платяной шкаф. Есть охранник должен был на кухне с Марией – экономкой и Бруно – садовником.

Она составила список его обязанностей. Главной его задачей было сопровождать Пинту в школу и из школы. Пока девочка сидела на уроках, он мог бы возить Рику за покупками и на встречи, которые обычно проходили в ресторанах.

Естественно, он должен иметь соответствующий вид, быть вежливым и относиться к ним и их друзьям с подобающим уважением. Рика торопила Этторе, потому что скоро начинались занятия в школе, а ей самой хотелось сопровождать мужа в его предстоящем вояже в Париж.

Все это создавало определенные проблемы. Первые два претендента оказались совершенно неприемлемы – они были слишком похожи на уличных бандитов. Рика таких даже на порог не пустила бы. Третий, несомненно, был гомосексуалистом, а Этторе имел против голубых предубеждение. Он позвонил в агентство и посетовал на качество претендентов, однако ему ответили, что на телохранителей большой спрос. Кроме того, ему вежливо намекнули, что претенденты, которых посылали в его контору на собеседование, соответствовали той цене, которую он был готов заплатить. Тем не менее на следующий день ему перезвонили и назначили встречу с четвертым кандидатом – американцем.

Этторе это не особенно обрадовало. Он никак не ожидал, что ему предложат иностранца, тем более американца. У него никогда не вызывали восторга жующие резинку гангстеры с короткой стрижкой.

Когда Кризи вошел в его кабинет, Этторе был приятно удивлен. Этот человек выглядел весьма внушительно – шрамы на лице, тяжелый взгляд, но одет аккуратно, в темно-синий костюм и бежевую рубашку. Четвертый кандидат в телохранители стоял в дверях, держа в руке большой конверт с красной сургучной печатью, и смотрел на Этторе без всякого выражения на лице.

Хозяин кабинета жестом пригласил Кризи сесть в кресло, стоявшее по другую сторону письменного стола. Американец протянул конверт.

– В агентстве меня попросили передать вам это.

Говорил он по-итальянски чисто, с чуть заметным неаполитанским выговором.

Этторе взял конверт и спросил:

– Хотите кофе? – Посетитель произвел на него такое приятное впечатление, что он повел себя с ним совсем не так, как с его предшественниками.

Кризи отрицательно покачал головой. Этторе вскрыл печать, вынул документы и стал читать. Это были сведения о квалификации Кризи и его послужной список, составленный на основе письма Гвидо.

Этторе читал, храня молчание, а потом внимательно посмотрел на сидевшего перед ним человека. Кризи выдержал его взгляд с полнейшим равнодушием.

– В чем ваш недостаток?

– Я пью.

Какое-то время Этторе размышлял над этим ответом, потом снова заглянул в документы и спросил:

– Как это сказывается на ваших профессиональных качествах?

Глаза Кризи сузились. Он раздумывал, как лучше объяснить суть проблемы, и Этторе понял, что ответ будет совершенно искренним.

– Ну, прежде всего это сказывается на координации движений и быстроте реакции. А от этого, конечно, зависит скорость и точность стрельбы. Если бы я был богатым человеком и у меня были бы основания полагать, что на меня или моих близких будет совершено нападение, я не стал бы нанимать человека в такой форме, как я сейчас.

Этторе спросил:

– Вы пьете так, что не в состоянии нести охранную службу, или это лишь создает для вас некоторого рода неудобства?

Кризи покачал головой.

– Вы ничего не заметите. Я пью только по ночам. Утром я могу себя неважно чувствовать, но выгляжу вполне нормально.

Этторе еще раз заглянул в сопроводительные бумаги. Если только Рика не узнает о том, что он пьет, никаких проблем не возникнет.

– Оплата невысока, – заметил он.

Кризи пожал плечами.

– Если вашу дочь попытаются похитить мастера своего дела, качество ее охраны будет соответствовать оплате.

– А если ее попытаются похитить любители?

– Если это действительно будут любители, возможно, мне удастся их напугать или кого-нибудь убить – вы ведь не исключаете такую вероятность?

Этторе покачал головой.

– В этом я сильно сомневаюсь. Честно говоря, этой проблемой больше озабочена моя жена. Она слишком близко к сердцу приняла известия обо всех этих похищениях, происшедших в последнее время. Кстати, кроме основных обязанностей, вам придется иногда сопровождать ее в поездках в город. У нее своя машина.

Этторе снова заглянул в бумаги и пробежал глазами перечень войн и сражений, в которых Кризи принимал участие, а также видов оружия, которыми он владел.

– Вам, наверное, придется свыкаться с новым образом жизни?

– С этим проблем не будет, – ответил Кризи. – Однако сразу должен вас предупредить, что светское общение и пустая болтовня меня утомляют. Я буду делать свою работу настолько добросовестно, насколько смогу, но на этом мои функции ограничатся.

Впервые с начала разговора Этторе улыбнулся.

– Отлично. Вы могли бы прямо сейчас приступить к вашим новым обязанностям? – У него в голове мелькнула мысль. – Пистолет у вас есть?

Кризи кивнул.

– Мне выдали его в агентстве. Вы должны будете отослать им письмо. Они организуют мне через полицию разрешение на ношение и использование оружия. Стоимость разрешения будет включена в счет, который вам пришлют. – Американец поднялся. – Начать я могу в любое время.

Они пошли к двери. Этторе сказал:

– Завтра после работы я собираюсь в Комо, проведу там выходные. Прошу вас приехать сюда завтра к шести с вещами. О том, что вы пьете, не должен знать никто, включая мою жену.

Мужчины обменялись рукопожатиями. На прощанье Этторе произнес:

– Точно сказать вам, сколько времени продлится ваша работа, я сейчас не могу. Во многом это будет зависеть от обстоятельств, но в контракте с агентством будет предусмотрен трехмесячный испытательный срок. После этого мы можем по-новому оговорить наши взаимные обязательства. Кроме того, я вовсе не исключаю, что эта работа вам не понравится.

* * *

Когда они вошли в холл, Рика стояла у высокого, доходящего до самого пола окна. На ней было черное платье простого покроя. Белый овал лица оттеняли черные как смоль волосы.

Этторе представил их друг другу.

– Хотите что-нибудь выпить? – спросила Рика.

– Спасибо, если можно, виски и немного воды.

Она отошла к бару, а мужчины подошли к окну, из которого открывался великолепный вид на озеро. Кризи чувствовал скованность Этторе, но не мог понять ее причину. Рика принесла ему виски, а мужу – мартини.

– Простите, я не расслышала, как вас зовут, – сказала она.

– Кризи.

– Вы не итальянец?

– Американец.

Она взглянула на мужа, слегка нахмурив брови.

– Но он отлично говорит по-итальянски, – быстро проговорил он.

Рика была немного смущена.

– Вы раньше занимались такого рода работой?

Кризи покачал головой.

– Никогда.

Она еще сильнее нахмурилась, но Этторе снова быстро вмешался в разговор.

– У мистера Кризи большой опыт в аналогичного рода службе. Просто колоссальный опыт.

Кризи с интересом изучал женщину. Он не сразу справился со смущением, которое на него произвела ее красота. Ему было абсолютно безразлично, как она восприняла известие о том, что он – американец, но ее отношения с мужем заинтересовали его.

Этторе казался человеком благожелательным и уверенным в себе, но его слабость становилась все более явственной. Либо красота этой женщины, либо сила ее духа – а возможно, и то, и другое – поставили его в полную зависимость от жены. Вместе с тем она сама находилась сейчас в растерянности. У нее, конечно, заранее сложился образ человека, которого возьмет на службу Этторе. Телохранитель, естественно, должен быть итальянцем, вежливым и почтительным, молодым и атлетически сложенным и, кроме всего прочего, профессионалом в своем деле.

Человек, стоявший перед ней, не соответствовал этому образу прежде всего потому, что был американцем, а она, как и многие другие представители ее круга, относилась к американцам с некоторым высокомерием. Несмотря на внушительную внешность, ни молодым, ни атлетически сложенным назвать его было никак нельзя.

Рика обратила внимание на его одежду – вещи были дорогими, но небрежно подобранными: легкие бежевые брюки, желтовато-коричневая вязаная рубашка с открытым воротом и темно-коричневый пиджак. Еще она заметила, что на тыльной стороне руки, державшей стакан, были шрамы от ожогов, а на мизинце недоставало одной фаланги. Потом женщина взглянула ему в лицо и только тогда поняла, насколько он высокий. Она посмотрела на шрамы, пересекавшие его лоб и подбородок, на глаза, которые с безразличием смотрели на нее из-под тяжелых век, и ей стало ясно, какое чувство он в ней вызывал: она его боялась. Осознание этого факта вызвало у Рики легкий шок. Никогда раньше мужчины ее не пугали, она и мысли не могла допустить, что при виде мужчины сможет испытывать страх.

Затянувшееся молчание нарушил Этторе.

– Дорогая, где Пинта? – спросил он.

Рика пришла в себя.

– Наверху. Сейчас она спустится.

Этторе заметил, что раздражение жены прошло, но его почему-то сменила растерянность. С легкой улыбкой она обратилась к Кризи:

– Девочка просто в восторге от того, что у нее будет телохранитель.

– Я первый? – спросил Кризи.

– Да. Вы говорите по-итальянски, как неаполитанец.

– Меня именно неаполитанец обучил языку.

– Вы жили в Неаполе?

– Нет, я там бывал только наездами.

Услышав стук двери, Кризи обернулся.

Девочка была одета в белую майку с короткими рукавами и джинсы. Она стояла в дверях и с интересом смотрела на Кризи. Мать сказала:

– Детка, это – мистер Кризи.

Пинта прошла через комнату и, как положено, протянула руку. Когда он ее пожал, девочка застенчиво улыбнулась и нагнула голову. Ее маленькая ручонка утонула в его огромной лапе.

– Ты не хочешь показать мистеру Кризи его комнату? – спросила Рика. – Он, наверное, хотел бы распаковать свои вещи.

Кризи допил виски, и девочка с серьезным видом повела его на верхний этаж.

* * *

Когда дверь закрылась, Этторе ожидал взрыва. Однако Рика в задумчивости потягивала свой напиток.

– У этого человека огромный опыт, – сказал Этторе. – Знаешь, сейчас хороших телохранителей днем с огнем не найдешь.

Она ничего не ответила, и муж продолжил ее убеждать, что сделал правильный выбор.

– Досадно, конечно, что он американец. Но ты ведь сама слышала, что по-итальянски он говорит прекрасно.

– В Италии он раньше работал? – спросила Рика.

– Нет. – Этторе открыл портфель и вынул сопроводительные документы, присланные из агентства. – Здесь информация о его прошлом.

Рика села и стала читать бумаги, а Этторе подошел к бару и налил себе еще мартини.

Она изучила послужной список Кризи, закрыла папку и положила ее на журнальный столик.

Этторе стоял со стаканом в руке и ждал. Рика напряженно о чем-то размышляла. Через какое-то время она произнесла:

– Я боюсь его.

– Он тебя пугает? – удивился Этторе.

Она улыбнулась.

– То, что он американец, даже немного забавно. Для разнообразия это неплохо.

– Но почему ты его боишься?

Она немного подумала.

– Не знаю. – Рика снова заглянула в лежавшую перед ней папку. – Может быть, ответ здесь. Ты отдаешь себе отчет в том, что привел в дом наемного убийцу? Одному Богу известно, сколько людей он отправил на тот свет.

Этторе снова начал было оправдываться, но она улыбнулась ему и сказала:

– Одевается он неплохо – как европеец.

Этторе одновременно ощутил облегчение и некоторую озадаченность. Кризи, очевидно, оказался подходящей кандидатурой.

Рика встала, подошла к мужу и чмокнула его в щеку.

– Спасибо тебе, милый. Теперь я чувствую себя гораздо лучше.

Она произнесла это так, как будто благодарила его за очередной подарок – новую ювелирную безделушку или букет роз.

* * *

После ужина Кризи чистил и смазывал пистолет. Делал он это машинально – пальцы от долгой практики двигались сами по себе, а в голове мелькали события прошедшего вечера. Когда раньше он менял место службы, всем, кто его окружал, он отводил свое место в соответствии с его собственной табелью о рангах – в зависимости от того, какое влияние они могли бы оказать на его новую работу. Вот и теперь, несмотря на то что он взялся за совершенно новое, непривычное для себя дело, он стал раскладывать все по своим полкам.

Этторе, решил он, чем-то явно озабочен. Вероятно, проблемами, связанными с бизнесом. Когда Кризи назвал Элио имя своего работодателя, тот его сразу вспомнил. Балетто были основными производителями шелка в Италии и во всем мире. Этторе унаследовал дело от отца, который пользовался большим уважением в деловом сообществе Милана. Самого Этторе считали неплохим бизнесменом, но, как и у многих других производителей текстильной продукции, сейчас у него появились сильнейшие конкуренты с Дальнего Востока. Этторе был известен еще и потому, что его жена славилась своей красотой на весь Неаполь.

Мысли Кризи перенеслись к Рике. Совершенно трезво он оценил то эмоциональное воздействие, которое она на него оказала. Она была из тех женщин, которые ему особенно нравились. Рика не злоупотребляла украшениями, взгляд ее был прямым и открытым, косметикой она пользовалась очень умело, волосы не красила и не уродовала химией, ее длинные, ухоженные ногти не были накрашены. Она вообще старалась не прибегать к каким бы то ни было искусственным средствам, чтобы подчеркнуть или оттенить свое женское естество, даже – как он заметил – не пользовалась духами. По мнению Кризи, она была просто воплощением женственности.

Физическое совершенство Рики его просто потрясло, что, конечно, не могло остаться незамеченным. Кризи внимательно наблюдал за ее реакцией на него. Первоначальная враждебность и раздражение вскоре сменились озадаченностью. Судя по всему, его прошлое изрядно ее заинтриговало. Женщинам подобного типа, несомненно, нравится повелевать, постоянно выясняя пределы своего господства – прежде всего морального и, возможно, физического. Он хорошо понимал, что должен вести себя осмотрительно.

Кризи закончил чистить пистолет, смазал машинным маслом спусковой механизм и устройство, закрепляющее обойму. Теперь он думал о Марии и Бруно. Во время ужина в большой, удобно обставленной кухне они молчали, а он и не пытался их разговорить. Кризи полагал, что со временем, привыкнув к нему, они станут вести себя в его присутствии совершенно естественно.

Мария, которой было уже за тридцать, показалась ему женщиной крепкой и жизнерадостной. Очевидно, Кризи вызвал в ней интерес. Бруно, видимо, шел седьмой десяток. Кризи показалось, что настроен он явно миролюбиво.

Пища была хорошей, домашней. После зеленой фасоли подали курицу, маринованную в оливковом масле и лимонном соке. Хотя в последнее время Кризи ел обычно без особого аппетита, итальянскую кухню он любил и неплохо в ней разбирался. Готовила Мария как истинная флорентийка, и он спросил ее, не из Тосканы ли она родом.

Своим вопросом Кризи доставил ей явное удовольствие. Да, родилась она в Тоскане, но лет пять назад в поисках работы перебралась в Милан. Он попросил Бруно утром показать ему прилегающую к дому территорию – нужно подумать, как действовать в случае неожиданного происшествия, – потом, поблагодарив за ужин, поднялся к себе.

Кризи вынул из рукоятки пистолета обойму с короткими девятимиллиметровыми пулями и проверил пружину, поочередно вставив два запасных магазина. Потом открыл коробочку с пулями и заполнил ими обоймы. Решив, что с пистолетом все в порядке, он взял новую наплечную кобуру и смоченной в масле тряпочкой стал протирать ее, чтобы кожа стала мягче.

Пинта – именно в ней заключалась основная проблема. С подростками ему всегда было сложно иметь дело, и девочка, как он полагал, не составляла исключения. Никакого опыта общения с детьми раньше у него не было. Сам бездетный, он если и обращал на них внимание, то, как правило, испытывал к ним жалость.

Во всех войнах, в которых ему довелось участвовать, больше всего страдали именно дети – растерянные, очень часто оторванные от родителей и почти всегда голодные. Он видел их раздувшиеся животы и бессмысленные глаза в Конго, кукольные личики детей, погибших от пуль, разрывов снарядов и мин во Вьетнаме. Кто-то сказал ему, что в Южном Вьетнаме осталось больше миллиона сирот, и порой ему казалось, что все эти несчастные ребятишки стоят у него перед глазами.

Для того он и отгородился от жизни скорлупой, защитившей его внутренний мир, что не мог переносить и не хотел замечать их страданий. Потому что, если бы он принимал близко к сердцу весь ужас того, что творила с детьми война, он наверняка сошел бы с ума. Он замкнулся в своей искусственной оболочке очень давно, и даже когда смотрел в глаза этим маленьким страдальцам, их отчаяние и боль не доходили до глубины его сознания.

Из всех ужасов войны самым страшным для него было бессловесное сострадание. Теперь же – впервые в жизни – он вынужден непосредственно общаться с ребенком. Конечно, девочка не голодала, не мучилась от боли, жила в прекрасном доме, и тем не менее она представляла для него большую проблему.

Войдя с ним в его комнату, Пинта остановилась на пороге и, пока он распаковывал вещи, что-то щебетала. Конечно, его приезд стал для нее большим событием. Будучи единственным ребенком в семье, она часто скучала. Поэтому, вполне естественно, она восприняла Кризи не только как некий инструмент для ее защиты.

Первый вопрос она ему задала об Америке. Он объяснил ей, что много лет там не был, но ее энтузиазма это не убавило. На вопрос о том, откуда он родом, Кризи ответил, что с юга – из штата Теннесси.

Закончив смазывать кобуру, он вложил в нее «беретту» и повесил ее на одну из бронзовых ножек в изголовье кровати. Дуло пистолета оказалось почти на подушке. Вернувшись к столу, он раскрыл карту дорог, ведущих от Милана к Комо, и погрузился в технические детали предстоящей работы. Хоть раньше Кризи никогда не служил телохранителем, он рассматривал свои новые обязанности с точки зрения обычного воинского задания.

Ему было поручено защищать «объект», который потенциальный противник мог попытаться захватить. Богатый жизненный опыт подсказал ему, что нужно представить себя на месте предполагаемого врага. Можно было попробовать захватить «объект» на «базе», то есть дома, или вне «базы» – либо в другом месте, где «объект» часто бывает, либо на пути туда или оттуда – иначе говоря, в школе или по дороге к ней.

Утром он решил проверить, насколько обеспечена безопасность самой «базы» – дома и прилегающей территории, а потом, как он договорился с Пинтой, девочка должна была съездить с ним в школу, чтобы он смог получить представление о степени защищенности здания и школьного участка. Он решил, что, если похитители действительно собрались бы ее украсть, легче и проще всего им было бы это сделать по дороге в школу или домой. Поэтому необходимо по возможности чаще менять маршруты от постоянной до временной «базы». Вот почему Кризи так внимательно изучал дорожную сеть, делая время от времени пометки на полях карты.

Когда с этим было покончено, он подошел к гардеробу и вынул чемодан. В нем лежало несколько обернутых в газету бутылок виски. Он достал одну из них, открыл и налил в стакан первую порцию. Потом вновь мысленно вернулся к главной своей проблеме – девочке. Очень важно было, считал Кризи, с самого начала поставить их отношения таким образом, чтобы каждый хорошо знал свое место. Они должны соответствовать поставленной задаче и не выходить за ее рамки. Ему платили не за то, чтобы он развлекал девочку, а за то, чтобы он ее охранял. Она должна это четко себе уяснить, даже если ему для этого придется быть с ней резким и грубым. Родители ее тоже должны это понять. Он собирался поставить этот вопрос ребром, и, если их такой подход не устроит, пусть ищут дочери другого телохранителя.

Пока он не приступил к работе, эта проблема Кризи не волновала, но после встречи с девочкой ему пришлось серьезно над ней задуматься. Пинту нужно как можно скорее поставить на место.

Кризи пил не торопясь, пока бутылка не опустела, а потом лег в постель – большой, потрепанный жизнью человек, привыкший держать все в себе, еще не решивший, нравится ему новая работа или нет.

Но в одном Гвидо оказался прав: его мысли были теперь чем-то заняты.

* * *

Этажом ниже, в просторной спальне, Рика и Этторе занимались любовью. Она была очень требовательна, часто и прерывисто дышала, до боли сжимая пальцами его плечи. Рика всегда умела держать ритм, двигаясь в такт с партнером, постепенно наращивая при этом темп, до тех пор, пока не доводила Этторе до конца – уверенно и со знанием дела.

Но сегодня она заботилась только о себе, полностью отдаваясь собственному наслаждению и не заботясь об ощущениях мужа. Он попытался было приспособиться к ее ритму, но Рика уже была близка к высшей точке блаженства, и через какое-то мгновение Этторе почувствовал, как тело жены напряглось и задрожало от сладостной муки. Он не поспел за ней, а продолжать дальше она не хотела и отстранилась от мужа.

Этторе не настаивал, зная, что позже жена снова затеет с ним любовную игру, восстановит его силы, даст ему возможность полностью удовлетворить разожженную в нем ею же страсть. Рика очень гордилась собой, что так умело манипулировала его телом и могла без труда контролировать его состояние. Она никогда не дразнила его, возбуждая ради забавы, но, если начинала любовную игру, всегда действовала с воображением и разнообразием, которые полностью отражали ее искусство любить.

Дыхание Рики стало ровным, она провела рукой ему по спине и удовлетворенно вздохнула. Обычно в таких случаях, немного передохнув, она начинала его нежно ласкать и целовать. А потом, перекатив на спину, искусно и не торопясь дарила мужу ответное наслаждение, глядя ему сверху вниз в глаза с лукавой улыбкой, как будто делилась с ним тайной, известной лишь им двоим.

– Он ей понравился.

Этторе вздрогнул.

– Кто?

– Кризи. Пинте он пришелся по душе.

Он покачал головой.

– Ей просто осточертела гувернантка, и Пинта страшно рада, что теперь с ней наконец можно распрощаться. Пинте любой телохранитель понравился бы, будь он хоть граф Дракула.

– Нет, – возразила Рика. – Когда я ее укладывала, она сказала мне, что он похож на медведя. Пинта про себя называет его «медвежонок Кризи».

Этторе тихо рассмеялся.

– Она, наверное, думает, что все медведи похожи на ту игрушку, с которой она спит ночью. Но медведи могут быть очень опасными.

– С чего это он решил пойти в телохранители? – спросила Рика, как будто говорила сама с собой. – После того, чем он занимался всю жизнь, для него это – детские игры.

– Может быть, ему просто все надоело, – высказал предположение Этторе. – Кроме того, он уже совсем не так молод.

Вспомнив сведения, содержавшиеся в присланных агентством документах, она сказала:

– Ему сорок девять. Ни семьи, ни детей у него нет. Интересно, а дом свой у него есть?

– Не знаю, но сильно сомневаюсь. Такого рода люди глубоких корней не пускают.

Этторе задумался о причине пьянства Кризи. Может быть, он потому и спивался. Прожив жизнь, полную борьбы и приключений, он скоро должен был выйти в тираж и не знал, что ему делать с собой дальше.

– Что-то мне во всем этом непонятно, – сказала Рика.

– В чем именно?

– В этом человеке. Мне показалось, что совсем недавно он перенес тяжелую болезнь. Хоть держится бодро и очень уверен в себе, что-то здесь не так. Может быть, причина в женщине?

Этторе улыбнулся.

– Это типично женская логика.

Рика покачала головой.

– Нет, скорее всего, женщина здесь ни при чем. Тут что-то другое. Чего-то в нем недостает… Он интересует меня, этот Кризи. С ним по крайней мере не скучно.

Этторе был доволен. Ему в голову даже прийти не могло, что интерес его жены к Кризи мог иметь не только платонический характер. О такого рода банальных коллизиях он давно перестал беспокоиться. Вместе с тем Этторе хорошо знал, как его жена любит анализировать поведение других людей, раскладывая их на отдельные категории. Естественно, она попыталась и Кризи как-то классифицировать, налепить на него ярлык, пронумеровать и поставить на четко определенное место в той картине мира, которая существовала в ее голове.

Этторе подумал, что с человеком, поселившимся наверху, сделать это, наверное, будет не так-то просто, прежде всего потому, что он вообще в мир Рики не вписывался. Точнее говоря, он был совсем из другого мира. Ее ценности были совершенно чуждыми для американца. И тем не менее Этторе был доволен. Жена этого человека приняла, Пинта в понедельник пойдет в школу, а он может спокойно заняться своими проблемами. Потом он вспомнил фразу жены, которая очень его удивила.

– Ты сказала, что Кризи тебя пугает.

– Да. Но, возможно, это слово не совсем точно отражает то, что я почувствовала. От него, скорее, исходит какая-то скрытая угроза. Он чем-то похож на прирученного дикого зверя, но на самом деле никогда не знаешь, чего от него ожидать. Помнишь ту немецкую овчарку, которая была у Арредо? Она прожила в семье пять лет и вдруг бросилась на него и покусала.

– Рика, но ведь он – не собака!

– Это я просто так сказала, для примера. Мне кажется, его что-то мучает, бередит ему душу. Это лишь мое ощущение, оно совсем меня не беспокоит, скорее разжигает интерес. Мне бы хотелось больше о нем узнать – о его прошлом. Просто любопытно, как он воспринимает мир.

Она зевнула и улеглась поудобнее. Ее слова заставили Этторе подумать о том, как мало ему на самом деле известно о Кризи. Надо бы, наверное, поглубже под него копнуть. Но ведь если его рекомендовало агентство, и там-то должны знать, тянется ли за ним что-либо противозаконное или нет. В любом случае, дело сделано.

Рика придвинулась к нему, дыхание ее стало ровным. Она спала.

Только утром Этторе вспомнил, что она так и оставила его неудовлетворенным.

 

Глава 5

Пинта чинно сидела на переднем сиденье рядом с Кризи. Он предупредил, что по дороге его отвлекать нельзя. Ей, правда, это было не совсем понятно, потому что ехали они по широкой автостраде, соединяющей Комо с Миланом, и, как ей казалось, вести машину на такой трассе совсем не трудно. Однако Кризи хотел определить потенциально опасные участки дороги. Это прежде всего крутые повороты, где надо снижать скорость, и пустынные участки пути, вдоль которых нет никаких строений. Он мысленно соотносил чисто военную ситуацию устройства засады с попыткой похищения, опытным глазом подмечая и фиксируя те участки дороги, где организовать нападение удобнее всего.

Через полчаса Пинта показала ему поворот, и несколько минут спустя они остановились у ворот школы. Девочка выпрыгнула из машины и надавила на железную ручку в стене. Кризи остался в машине, фиксируя в уме наличие заостренных шипов на прутьях ограды и отсутствие каких бы то ни было заградительных сооружений перед воротами.

На уровне глаз открылось маленькое смотровое окошко, Пинта что-то в него сказала старому привратнику, и ворота медленно распахнулись. Девочка прошла на территорию школы и махнула рукой Кризи, который последовал за ней на машине. Внутри, на большом участке земли, стояло громоздкое здание, увитое плющом. Кризи припарковал автомобиль во дворе и подошел к Пинте. Она показала ему площадку для игр и беговую дорожку слева от школы, и небольшую рощу справа, которая тянулась до самой стены. Они немного прошлись по участку, и Кризи решил, что в самой школе и на примыкавшей к ней территории девочка находится в достаточной безопасности.

Из двери вышла немолодая седая женщина, Пинта подбежала к ней, расцеловала ее в обе щеки и подвела к Кризи.

– Это – синьора Делюка, наш завуч. – Потом девочка обернулась к учительнице и с гордостью в голосе произнесла: – А это – Кризи, мой телохранитель.

– Мистер Кризи, детка, – поправила Пинту синьора Делюка.

– Нет, синьора, он сказал, чтобы я называла его просто Кризи.

После обмена рукопожатиями завуч пригласила его на чашку кофе. Все прошли в ее комнату, на верхнем этаже школы. Небольшое помещение было заставлено мебелью, всюду, где только можно, стояли фотографии. Женщина заметила, что Кризи внимательно их рассматривает.

– Все это – мои воспитанники, – улыбнулась хозяйка, – мои дети. Их сотни, и многие из них уже давно стали взрослыми. Но для старой учительницы они навсегда останутся детьми.

Ситуация показалась Кризи странной, он и не думал, что есть школы, обстановка в которых так располагает к дружескому общению. Его собственный недолгий опыт учебы в школе был совершенно иным. Теперь ему стало ясно, почему Пинте хотелось сюда вернуться.

Прислуга принесла серебряный поднос с кофе. Когда она разлила его по чашкам, учительница заговорила с Пинтой о школе. Потом, видимо почувствовав некоторое смущение от того, что оставила Кризи без внимания, обернулась к нему.

– Вы давно занимаетесь такого рода работой, мистер Кризи?

– Нет, – ответил он. – Этим делом я занялся недавно, но подобные виды службы мне хорошо знакомы.

Женщина вздохнула.

– Да, страшные дела сейчас творятся. У меня похитили двоих детей из школы. Не здесь, конечно, и вреда им никакого не причинили, но для них это оказалось страшной травмой, и еще не скоро они оправятся. – Она положила руку на колено девочки. – Так что присматривайте, пожалуйста, за нашей Пинтой. Мы очень рады, что она снова к нам вернется.

– Все равно, я рада еще больше, – улыбнулась девочка и стала рассказывать обо всех своих обидах на гувернантку.

Через несколько минут Кризи поймал взгляд девочки, и они встали, собираясь уходить.

– Вы, наверное, не итальянец? – спросила женщина, провожая их к машине.

– Нет, он американец, – бросила Пинта, – из штата Теннесси.

Обратив внимание на восторг, с которым девочка это произнесла, женщина улыбнулась.

– В таком случае, мистер Кризи, не могу не сделать вам комплимент по поводу вашего итальянского языка. Вы, видимо, учили его в Неаполе?

– Меня обучал неаполитанец.

– Я так и поняла по вашему выговору. – Она указала на дверь с задней стороны здания. – Здесь у нас кухня. После занятий мы стараемся не задерживать девочек и вовремя отправлять их домой, но если вдруг придется ждать, вам приготовят кофе. – Женщина печально улыбнулась. – Сейчас, к сожалению, такое время, что у многих девочек есть телохранители.

Кризи поблагодарил пожилую учительницу, Пинта ее поцеловала в щеку, и они уехали.

Обратно он решил поехать другим путем. Девочка удивилась, но он объяснил, что хочет изучить и эту дорогу, посмотреть ее опасные участки и дома, стоявшие на обочинах, в которых могут спрятаться похитители.

Какое-то время Пинта вела себя спокойно, но визит в школу и встреча с синьорой Делюкой слишком взволновали ее. Она не сводила глаз с большого молчаливого человека, сидевшего рядом, и в конце концов спросила:

– Кризи, тебе нравилось учиться в школе?

– Нет.

– Совсем не нравилось?

– Нет.

Его лаконичные ответы не обескуражили Пинту, и она как ни в чем не бывало задала очередной вопрос:

– Но почему?

– Школа, где я учился, очень отличалась от твоей, и там не было ни одного учителя, похожего на синьору Делюку.

Еще какое-то время они ехали молча, пока Пинта размышляла над его ответом, потом снова спросила:

– Значит, ты не был там счастлив?

Кризи вздохнул, чтобы сдержать нараставшее раздражение, и проговорил:

– Счастье – это состояние ума. Я никогда не думал о том, был я в школе счастлив или нет.

Девочка почувствовала его недовольство, но она еще была не настолько взрослой и осмотрительной, чтобы сделать соответствующие выводы. Поскольку его приезд совпал с радостными для нее событиями, точнее говоря, стал их причиной, она хотела поделиться с Кризи своим счастьем. Однако его настроение смущало девочку. Она не знала, что он по натуре своей человек молчаливый и замкнутый. А ей так хотелось узнать его поближе! Пинта посмотрела на его сжимавшие руль руки со следами ожогов и коснулась одной из них.

– Что случилось с твоими руками?

Он резко отдернул руку и раздраженно ответил:

– Никогда меня не трогай, когда я веду машину! И не задавай мне все время вопросы. Я здесь совсем не для того, чтобы болтать с тобой обо всякой ерунде. Ничего тебе обо мне знать не надо. Я только тебя охраняю.

Говорил он не громко, но очень жестко, его слова звучали, как удары бича. Девочка отдернула ручонку и, оскорбленная в лучших чувствах, забилась в самый дальний угол кресла.

Кризи бросил на нее взгляд. Она сидела неподвижно, поджав губы и уставившись на дорогу прямо перед собой, подбородок ее нервно подрагивал.

– И не вздумай реветь, – раздраженно добавил он. Отняв одну руку от руля, Кризи даже начал жестикулировать от избытка чувств. Он был не на шутку рассержен. – Мир большой, в нем разное случается. Всякое. На самом деле все гораздо сложнее, чем просто быть счастливым или не очень счастливым. Могут произойти очень страшные вещи. Ты узнаешь об этом, когда вырастешь.

– Я вовсе не ребенок, – с вызовом сказала Пинта. – Я знаю, что случаются всякие несчастья. У меня был друг, которого похитили и отрезали ему палец. Мне пришлось потом несколько месяцев сидеть дома взаперти. А теперь, когда мы все время вместе и ты только молчишь и хмуришься, я все равно не плачу.

Но хоть взгляд Пинты и был сердитым, в глазах ее стояли слезы. Кризи вывел машину на обочину и остановился. Тишину нарушало лишь обиженное сопение Пинты.

– Послушай меня внимательно, – в конце концов проговорил он. – Я такой, какой есть. С детьми я ладить не умею. Мне не нравится, когда задают много вопросов. Или ты это правильно поймешь и сделаешь соответствующие выводы, или твоему отцу придется подыскать тебе другого телохранителя. Ты меня поняла?

Сопение прекратилось. Пинта сидела неподвижно и смотрела перед собой. Внезапно она раскрыла дверцу, вышла из машины и пересела на заднее сиденье.

– Теперь, мистер Кризи, будьте добры, отвезите меня домой. – На слове «мистер» она сделала особое ударение.

Он оглянулся. Девочка на него не смотрела. Она сидела очень прямо с сердитым и неприступным видом.

Кризи поехал дальше с двойственным ощущением: с одной стороны, он совсем не хотел ее обидеть; с другой – его не в сиделки нанимали. Поступить по-другому было никак нельзя. Так или иначе, все нужно расставить по своим местам. О том, чтобы у девочки были друзья-приятели, надо было беспокоиться ее родителям. Это не его забота.

* * *

В воскресенье, когда после ужина Кризи удобно устроился у себя с книжкой, раздался стук в дверь. Чувствовал он себя неважно. Прошлой ночью он слегка перебрал и из комнаты выходил, только чтобы поесть. Кризи решил, что стучать могут либо Рика, либо Этторе.

Это была Рика.

– Я хотела спросить вас, все ли в порядке, удобно ли вам здесь, может быть, вам что-нибудь еще нужно? – проговорила она, стоя в дверях.

Он отложил книгу в сторону.

– Спасибо, у меня есть все, что мне необходимо.

Женщина окинула взглядом комнату.

– Еда наша вас устраивает? Мария сказала мне, что вы очень мало ели сегодня.

– Еда отличная. Замечательная. Мне просто было немного не по себе. Теперь все в порядке.

Рика прошлась по комнате.

– Вы не против, если мы с вами немного поговорим?

Он пригласил ее сесть, жестом указав на стул, а сам остался сидеть на кровати.

Кризи восхищенно смотрел на ее фигуру. Она напоминала ему балерину – движения Рики были плавные, неторопливые и очень точные. Она закинула ногу на ногу. Кризи с удивлением заметил, что на ней чулки со швом сзади. Он таких не видел уже много лет.

– Как вы ладите с Пинтой? – спросила она.

Ответил он довольно резко:

– Когда она отдает себе отчет в том, что я – не очередная ее новая игрушка, у нас все в порядке.

Женщина улыбнулась.

– Ее радость вполне естественна: наконец-то у девочки появился телохранитель, и теперь она снова может ездить в школу. Ей было очень тоскливо. Постарайтесь быть с ней терпеливы, Кризи.

– Мне платят за то, чтобы я ее защищал, а не за то, чтобы я ее развлекал.

Рика чуть склонила голову, признавая его правоту.

– Вы с ней повздорили? Сама она мне ничего не говорила, но вчера вечером мне показалось, что она чем-то расстроена.

Кризи встал и подошел к окну, повернувшись спиной к женщине.

– Знаете, – сказал он, – наверное, ничего у меня с этой работой не получится. Раньше я об этом как-то не задумывался, но общительного компаньона из меня, пожалуй, не выйдет. Вам бы лучше попросить мужа подыскать кого-нибудь другого, кто помоложе.

Он обернулся. Рика качала головой.

– Нет-нет, вы правы. Вас наняли ее защищать. Ни о чем другом речь не шла. Я совершенно уверена, что со своими обязанностями вы отлично справитесь.

Она взглянула на постель. Ее внимание привлек пистолет, свисавший в кобуре с одной из ножек кровати в изголовье.

– Я и не знала, что у вас есть оружие. – Рика улыбнулась. – Наверное, я скажу сейчас глупость, но это делает все гораздо более серьезным, чем мне представлялось поначалу.

Он ничего не ответил, и Рика продолжила:

– Мне казалось, что вы скорее специалист по карате или кто-то в этом роде. – Потом ей вспомнились документы, полученные в агентстве. – Самооборона без оружия – так это, кажется, называется? Вы ведь, если память мне не изменяет, были в свое время инструктором по рукопашному бою без оружия?

– Да, – произнес Кризи. – Но вооруженный бой гораздо эффективнее. Как бы то ни было, пистолетом обычно пользуются лишь для устрашения. Не думаю, что мне придется применить его в деле.

– Но если Пинте будет угрожать опасность, вы пустите его в ход?

– Естественно.

Он чувствовал ее возраставший интерес к нему и гадал, как будет развиваться ситуация.

– Вы, должно быть, немало людей на своем веку перебили?

Кризи пожал плечами. Женщина смотрела на него, как будто оценивая.

– Мне как-то трудно себе это представить. Я, конечно, понимаю, на войне, издали – это одно дело. Но стоя рядом, лицом к лицу, кого-то убить – это должно быть просто ужасно.

– Люди ко всему привыкают. Но тот, кому пришлось с этим столкнуться, вряд ли подходит на роль воспитателя или сиделки для ребенка.

Рика рассмеялась.

– Да, полагаю, такого рода подготовка не способствует общению с детьми. Но мы и не рассчитывали на вас в качестве няньки. – Она резко изменила тему разговора. – У нас внизу есть радиоприемник, которым мы не пользуемся. Я, пожалуй, передам его вам через Марию. Вы любите слушать музыку?

Он медленно кивнул, раздумывая, почему разговор так быстро свернул в другое русло.

– Иногда.

– Что именно?

– Кантри, музыку в западном стиле, в общем – песни.

Она поднялась и сказала:

– Ах, да – Теннесси, Пинта мне говорила. Знаете, этот приемник с магнитофоном, но кассет с такой музыкой, как вам нравится, у нас, к сожалению, нет. Но я уверена, в Милане вы найдете то, что вам по душе. Мы туда завтра вместе поедем – я приглашена на обед с друзьями. – Рика пристально посмотрела на Кризи и внезапно продолжила: – Нам, конечно, лучше было бы иметь не одного ребенка, а нескольких. Иногда Пинта чувствует себя такой одинокой, но…

Не закончив фразу, она открыла дверь и вышла.

Кризи сел на кровать, взял в руки книгу, но читать не смог – визит Рики выбил его из колеи. Он никак не мог понять, зачем она приходила. Поразмышляв об этом, Кризи вынул из шкафа чемодан и достал очередную бутылку виски.

Было бы совсем неплохо иметь возможность иногда послушать музыку. Песни в стиле кантри – это то немногое, что связывало его с юностью. Завтра в Милане он пошатается по музыкальным магазинчикам, посмотрит, какие там есть записи. Наверное, только новые песни, хотя он знал, что итальянцам нравился Джонни Кэш, а по радио он как-то слышал музыкальные композиции группы «Доктор Хук» и мелодии Линды Ронстадт, в том числе свою любимую – «Голубой залив». Он налил себе еще и снова взял книгу, но слова в предложения не складывались. Эта загадочная женщина никак не выходила у него из головы.

* * *

– Я освобожусь около половины третьего. – Она указала на небольшую боковую улочку рядом с рестораном. – Можно поставить машину здесь.

Кризи кивнул.

– Если полиция попросит меня убраться отсюда, я буду ждать вас за углом.

Рика вышла из автомобиля и перешла улицу. Кризи не отрывал от нее взгляда. На ней была прямая юбка из тонкой ткани, какую решились бы надеть немногие итальянки, разменявшие четвертый десяток. Весь ее облик излучал чувственность. Когда Рика вошла в ресторан и скрылась из виду, Кризи тронулся с места, нырнул в поток движения и взглянул на часы. У него было полно времени.

Пожалуй, это можно было считать его первым рабочим днем. Они выехали из дому еще до восьми. Мать и дочь сидели на заднем сиденье. Рика сказала, что оставила приемник с магнитофоном у Марии. Пинта совершенно игнорировала его присутствие.

Около школьных ворот стоял охранник в форме. Он заглянул в машину, и Рика представила ему Кризи. Охранник внимательно посмотрел ему в лицо, стараясь получше запомнить. Ворота были приоткрыты, и Пинта собралась уже выйти из машины, как Кризи остановил ее.

– Оставайся, где сидишь, – сказал он.

Выйдя из машины, он прошел мимо охранника и посмотрел в ворота. Все спокойно. Он вернулся к машине, открыл заднюю дверцу и сделал девочке знак выйти. Она чмокнула мать, выскользнула из автомобиля и прошла мимо Кризи, как мимо пустого места. Охранник наградил его тяжелым взглядом и проследил за тем, как отъезжает машина.

– Вы очень осторожны, – заметила Рика.

– Привычка – вторая натура, – ответил он.

– Я поговорила с Пинтой, объяснила ей, что, когда вы на работе, беспокоить вас нельзя.

– Ваш намек она, кажется, приняла к сведению, – сказал Кризи.

– Да, но о нашем вчерашнем разговоре я ей ничего не сказала. Только объяснила ей, что вы не привыкли иметь дело с детьми. Я совсем не хочу, чтобы девочка вас возненавидела.

Он поехал к железнодорожному вокзалу, оставил там машину и прошелся по книжным лавкам. Купив несколько развлекательных книжек в бумажных переплетах, зашел в телефонную будку и набрал номер Гвидо.

Кризи сообщил другу, что приступил к работе. Он не уверен, что она ему по душе, но он сделает все, что от него зависит. Кормят его, в любом случае, как на убой. Потом Кризи позвонил Элио и поблагодарил его за гостеприимство. Через пару недель, в выходные, он хотел бы пригласить Элио и Феличию в хороший ресторан.

За несколько дней, проведенных в их доме, он чувствовал неизменное внимание и заботу. Феличия, высокая, привлекательная женщина, была родом из Рима. Они с Элио познакомились в университете. Жили супруги счастливо, в доме их царили спокойствие и уют. Она относилась к Кризи как к богатому дядюшке и иногда беззлобно подтрунивала над ним, понимая, что он ничего против этого не имеет.

Потом Кризи немного побродил около вокзала. Вокзалы вообще ему нравились – много шума, движения, снующих взад и вперед людей. Любил он и поезда. Поездки на поезде, особенно долгие, всегда доставляли ему удовольствие – из окон все видно, наблюдая за сменяющими друг друга картинами, ощущаешь движение, а еще можно пройтись по составу до вагона-ресторана.

Заметив небольшой музыкальный магазинчик, он зашел и купил пару кассет с записями Джонни Кэша и одну «Доктора Хука». Песен Линды Ронстадт он найти не смог, но продавщица, когда он спросил, нет ли у них записей этой певицы, откуда-то принесла ему кассету с «Голубым заливом». Так что днем этим он остался вполне доволен.

Ровно в два тридцать он стоял на небольшой улочке около ресторана. Без четверти три подошел полицейский и попросил переставить машину. Кризи вынул из кармана удостоверение телохранителя и объяснил стражу порядка, что ждет клиента.

– Платят небось прилично? – спросил полицейский.

– Не жалуюсь. Только слишком часто штаны от безделья протирать приходится.

– Все лучше, чем мостовую топтать.

Взаимопонимание было найдено, и полицейский отправился штрафовать какого-то менее удачливого водителя.

Вскоре после трех в дверях ресторана появилась Рика в компании мужчины и женщины. Все трое были явно в приподнятом настроении. Кризи вышел из машины, и Рика представила их друг другу.

– Это – Джина и Вико Мансутти, а это – Кризи.

Супруги были красивы. Не стой рядом Рика, Джина показалась бы просто очаровательной. Мужчина был загорелым, одетым с иголочки и очень опрятным. Слишком уж лощеный, подумал Кризи. Такой даже мастурбировать будет только в чистый носовой платок.

Оба изучали его с интересом, потом Вико сказал:

– Мне говорили, вы служили в Легионе.

Кризи кивнул.

– И попали в плен во Вьетнаме.

Он снова кивнул.

– Должно быть, приятного в этом было мало.

Последовал очередной кивок. Джина хохотнула и громким шепотом спросила у Рики:

– Он вообще-то разговаривать умеет?

– Конечно, – резко ответила Рика, повернулась к Вико и поцеловала его в щеку.

– Спасибо за прекрасный обед. Обещаю, что не позволю Джине тратить слишком много.

Женщины сели в машину. Вико остался стоять на углу, глядя, как машина вливается в поток движения. Кризи следил за ним в зеркальце заднего обзора. Мужчина выглядел слегка озабоченным.

Следующие полтора часа Кризи возил женщин по магазинам, открывая и закрывая багажник, куда они складывали коробки и свертки. Потом он напомнил Рике, что в пять ему надо забирать Пинту из школы. Она удивленно взглянула на часы.

– Уже так поздно? Не беспокойтесь, сейчас вы за ней поедете. Я позвоню Этторе, он отвезет нас домой.

На школьном дворе стояло несколько машин, девочки уже спускались к ним и рассаживались по местам. Кризи ждал, не выходя наружу.

В конце концов показалась Пинта еще с двумя девочками. Какое-то время они стояли и болтали, часто бросая взгляды в его направлении. Потом девочки пошли к синему «мерседесу» и сели в машину. Пинта вернулась в школу. «Мерседес» уехал. Через двадцать минут Пинта снова появилась с пачкой книг, перевязанных тесемкой. Кризи вышел из машины, обошел ее и открыл заднюю дверцу. Проходя мимо него, девочка протянула ему книги. Он взял их за тесемку.

– Твоя мать вернется домой с отцом, – сказал он.

Девочка кивнула, и он захлопнул дверцу.

Домой они ехали в молчании.

На ужин Мария великолепно приготовила курицу. Трапеза прошла без разговоров. Когда был подан кофе, Кризи вынул из кармана одну из книжиц, купленных днем, и начал читать. Потом внезапно оторвался, как будто вспомнил что-то важное.

– У вас, Мария, талант к кулинарии – ужин был просто великолепный.

Женщина от удовольствия расплылась в улыбке, а Кризи снова взялся за книгу. Мария и Бруно стали обсуждать последнюю проповедь папы. Кризи с его молчанием они приняли как данность. Обстановка на кухне разрядилась.

Позже, поднявшись к себе, Кризи вставил кассету в магнитофон и стал слушать песни «Доктора Хука» о любви и ушедших днях. Он вынул из чемодана очередную бутылку и налил себе порцию в стакан. Слова разобрать он не пытался, но мелодии были знакомыми.

Он вспомнил минувший день. День, который он прожил телохранителем. В целом, все прошло неплохо. По крайней мере стали устанавливаться чисто деловые отношения. Каждый знал свое место – для начала все складывалось нормально.

Этажом ниже в постели лежала Пинта, но заснуть она не могла. Рядом с ней на подушке устроился старый-престарый коричневый медвежонок с глазками-пуговками и множеством заплаток. Окно спальни было открыто, и девочка слышала тихие звуки музыки. Вдруг она оборвалась и вскоре заиграла снова. Теперь пела женщина. Песню эту Пинта раньше никогда не слышала. Она быстро закончилась, но спустя несколько секунд раздалась снова. Ее тягучие звуки навевали сон. Линда Ронстадт пела о голубом заливе.

 

Глава 6

После появления в их доме Кризи Рика поняла, что может снова путешествовать вместе с мужем. Одним из непредвиденных последствий ее решения забрать Пинту из школы было то, что она сама оказалась привязанной к дому. Рика не могла держать дочь на замке ради ее же безопасности, оставляя ее при этом на попечение слуг, и уезжать с мужем в командировки.

Они продолжались, как правило, от недели до десяти дней. Обычно Этторе посещал европейские столицы, реже бывал в Нью-Йорке и Торонто. Ей нравились эти путешествия, и она иногда очень помогала мужу. Обычно он ездил для заключения договоров о сбыте продукции. Неотразимый шарм жены, покорявшей всех его деловых партнеров, порой приносил переговорам больше успеха, чем все его дипломатические усилия.

Этторе забыл обсудить с Кризи вопрос о выходных. Безусловно, в их отсутствие Кризи должен оставаться с девочкой. Этторе попросил Рику сказать ему об этом. Кризи не очень волновал вопрос о выходных. Он сказал, что иногда хотел бы ездить в город поужинать с друзьями, но вполне мог бы это делать тогда, когда они дома. Рика поняла, что телохранитель, у которого практически не было ни родных, ни близких, имеет определенные преимущества, и со спокойным сердцем уехала с мужем в Париж, надеясь там немного развеяться.

Этторе должен был провести во Франции переговоры о закупке партии новых вязальных машин на общую сумму свыше четырехсот миллионов лир. Сделка стала бы возможной лишь в том случае, если бы французы согласились предоставить очень льготные условия погашения кредита. Однако в такого рода переговорах Этторе с его силой убеждения имел большой опыт, а присутствие на светских приемах Рики с ее удивительным шармом еще больше настраивало его на оптимистический лад.

Когда родители находились в отъезде, Пинта ела с прислугой на кухне. Кризи был вполне доволен тем, что между ними – с его точки зрения – установились разумные отношения. Попросту говоря, девочка его игнорировала. Она не позволяла себе с ним никакой грубости, не пыталась нарочито его задеть или оскорбить его чувство собственного достоинства. Пинта относилась к нему как к необходимому, но совсем не интересному обстоятельству своей жизни.

Во время еды девочка разговаривала только с Бруно и Марией. К пожилому садовнику она относилась уважительно и серьезно, а женщину немного поддразнивала, особенно когда речь заходила о каком-то ее поклоннике в Комо. Кризи видел, что они в девочке души не чают и очень довольны, когда она ест с ними за одним столом.

Как и ее мать, Пинта была прирожденной актрисой. Такое ее отношение к Кризи было искусственным и нарочитым.

Дети бывают очень упорными. Пинта решила добиться дружбы Кризи. Препятствия лишь усиливали ее желание. Когда мать сказала, что нельзя беспокоить Кризи, она согласилась, но потом, основательно обдумав ситуацию, выработала линию поведения.

Пинта была смышленым ребенком и, в отличие от матери, имела доброе сердце. Ее характер складывался под воздействием двух основных факторов. Во-первых, стиль жизни ее родителей и отсутствие братьев и сестер привели к тому, что по уровню развития она была гораздо старше своих одиннадцати лет, потому что привыкла к компании взрослых и старалась им подражать. Во-вторых, она была необычайно любознательна и жадно стремилась к новым открытиям. Огорчения и неудачи не могли отбить у нее охоту ко всему новому. Пинта была в чем-то похожа на любопытного щенка, который отскакивает назад, натыкаясь на что-то незнакомое, но потом шаг за шагом, принюхиваясь черным носиком, снова осторожно приближается к предмету, который вызвал его жгучий интерес.

Когда Кризи резко оборвал ее расспросы в машине, она наткнулась именно на такое препятствие. Теперь снова стала потихоньку, обдумывая каждый свой шаг, пытаться приблизиться к Кризи с той стороны, с которой он меньше всего ждал подвоха.

Девочка правильно рассчитала свои действия и верно рассудила, что лобовая атака ни к чему не приведет.

Поэтому Пинта решила терпеливо выжидать и выискивать слабые места в линии обороны Кризи. Она была совершенно уверена в том, что изъяны в ней есть, ведь не может же нормального человека совсем не волновать его собственная судьба и окружающий мир. Поэтому она спокойно выжидала, болтала о пустяках с Бруно и Марией и делала вид, что совсем не обращает внимания на Кризи.

Постепенно он начал свыкаться со своей новой жизнью и ее размеренным укладом. Обстановка мало-помалу поглощала его, притупляя реакцию на происходившее вокруг. Никаких решений принимать не надо, строить планы бессмысленно. Работа его совершенно не обременяла, условия жизни вполне устраивали. Над тем, сколько времени он так протянет, Кризи не задумывался. Он был вполне доволен своим положением, осознавая, что смущавшее и расстраивавшее его скатывание по наклонной если и не остановилось, то, по крайней мере, сильно замедлилось. Каждый день он воспринимал таким, каким он был, ничего не ожидая от него, но и не отвергая того, что он мог ему принести.

Пить он стал меньше. Болезнь продолжалась, опустошая его и высасывая соки из его тела, однако теперь по утрам иногда в бутылке оставалось недопитое виски. Пьянство из насущной потребности превратилось в затянувшуюся привычку. Он тем не менее понимал, что, если резко и быстро в самом ближайшем будущем не бросит пить, остановить процесс физической деградации уже будет невозможно.

* * *

В его повседневной жизни установился порядок. Утром Кризи отвозил Пинту в школу, а в пять часов привозил ее обратно. Пока девочка сидела на уроках, он был свободен. Иногда оставался в Милане, покупал новые книги и кассеты, но чаще возвращался на это время домой. Там он помогал Бруно по хозяйству. Кризи всегда любил работать руками – чинить, ремонтировать, строить. Гвидо как-то пошутил, что в этом проявлялся его комплекс вины за то, что раньше он все только взрывал и разрушал.

Легион предоставлял возможность не только разрушать, но и созидать. Легионеры нередко принимали участие в строительстве гражданских объектов, прежде всего в прокладке дорог. В самом начале пребывания в Алжире они, как римляне в древности, тянули по стране дороги, чтобы потом использовать их для усмирения местного населения. Так же было и в других частях Африки, а также во Вьетнаме. К такого рода работе легионеры были привычны, и Кризи в этом отношении не составлял исключения – она доставляла ему удовольствие.

Бруно уже было трудно постоянно поддерживать дом и участок в порядке. Он ухаживал лишь за садом перед домом и лужайкой с газоном, которая тянулась до самой дороги. За домом до скалистого холма с редкими соснами почти неухоженная земля. Земля поросла сорняками и бурьяном. Вся территория имения Балетто была огорожена деревянным забором, но местами он почти развалился от ветхости. Бруно не раз просил у Этторе денег на стройматериалы и ремонт ограды, но хозяин каждый раз обещал подумать, и этим все кончалось. Кризи стал понемногу сам восстанавливать забор. Он съездил в Комо и на свои деньги купил доски. Он хотел сказать Этторе, что сделал это в целях обеспечения безопасности, хотя, конечно, даже новый забор не защитил бы от непрошеных гостей.

Каждый день Кризи работал по нескольку часов, но на весь ремонт требовалось еще несколько недель. Это занятие отвлекало его мысли, заставляло на время забыть о спиртном, которое вместе с потом выходило из организма, несмотря на то что стояла ранняя весна и на дворе было довольно прохладно.

По вечерам все рано ужинали, потом Кризи оставался на кухне часок-другой, читал или смотрел телевизор и вполуха слушал разговоры остальных.

Именно в один из таких вечеров, когда до приезда родителей оставалось еще несколько дней, Пинта впервые решила провести разведку боем. Если по телевизору не передавали ничего интересного, она, как правило, просматривала свежие газеты и журналы.

Ее неуемная любознательность постоянно озадачивала Марию и Бруно, которые не всегда знали ответ на тот или иной вопрос девочки.

Кризи специально не прислушивался к беседам, проходившим на кухне, голоса доносились до него как будто издалека, но в тот вечер слух его резануло слово «Вьетнам».

Пинта читала какую-то статью о массовом исходе беженцев, которые покидали родину на лодках. Она спросила Бруно, почему это происходило. Тот лишь недоуменно пожал плечами и стал говорить что-то неопределенное о коммунизме.

Кризи этот разговор заинтересовал, и впервые за все время, проведенное в доме, он принял участие в общей беседе. Девочка, вытаращив от удивления глаза, слушала его рассказ о том, что в основном уезжали из Вьетнама китайцы, которые во всех странах китайской диаспоры жили обособленными общинами. Вьетнамцы их не любили и всегда относились к ним с недоверием.

После окончания войны новые власти решили от них избавиться. Поскольку члены китайских общин, как правило, были весьма состоятельными, они могли позволить себе нанять перевозчиков – китайцев из Гонконга, которые и вывозили их из Вьетнама. Исход китайцев незаконным назвать было нельзя, поскольку вьетнамские власти попросту закрывали на это глаза, нередко даже поощряя китайцев к эмиграции. Таким образом, с коммунизмом эта проблема не имела ничего общего, она была обусловлена только глубоко укоренившимися национальными различиями.

Пинта очень неглупо провела параллель с миграцией рабочей силы в Европе из бедных стран в богатые. Недавно она читала о плохом отношении к итальянским рабочим в Швейцарии и Германии.

Сравнение, приведенное девочкой, было настолько уместным, что Кризи с удовольствием стал рассказывать дальше о той роли, которую играли китайские общины в Малайзии и Индонезии, где они контролировали большую часть экономики. Точно так же, как и во Вьетнаме, это вызывало недовольство местного населения. Он не забыл сказать девочке и о том, что после провала коммунистического путча в Индонезии там погибло более ста тысяч китайцев.

Пинта спросила, как там оказались китайцы, и он рассказал ей, что колониальные державы поначалу поощряли миграцию рабочей силы. Китайцы зарекомендовали себя как хорошие работники на плантациях при расчистке джунглей и строительстве дорог. Местное население подобным трудолюбием не отличалось.

Можно привести множество примеров такого рода политики перемещения рабочей силы, сказал Кризи. Азиатов ввозили в страны Восточной Африки для строительства железных дорог, и многие из них там оставались жить, постепенно налаживая и подчиняя себе оптовую и розничную торговлю; в Шри Ланку из Южной Индии ввозили тамилов для работы на чайных плантациях. Однако со временем из-за расовой и национальной розни происходили кровопролития между исконным населением и вновь прибывшим.

Внезапно он оборвал рассказ и снова взялся за книгу. Такой продолжительный монолог Кризи был большой редкостью. Девочка не просила его продолжать и, когда он остановился, не сказала ни слова. Наоборот, она завела разговор совсем на другую тему с Марией. Через несколько минут Кризи встал, пожелал всем спокойной ночи и поднялся к себе.

Когда дверь за ним закрылась, Пинта сама себе улыбнулась.

– Первый шаг сделан, медведь Кризи, – тихо проговорила она.

На следующий день по дороге в школу и обратно девочка, как повелось, не сказала ему ни слова, а вечером после ужина уткнулась в телевизор. Кризи для нее снова не существовал. Он же почувствовал некоторое облегчение. Когда прошлым вечером он вернулся к себе в комнату, его что-то беспокоило, саднило душу, как всегда, когда он делал что-то для себя противоестественное. Однако, если бы он дал себе труд немного задуматься над стратегией девочки, беспокойство его могло бы значительно возрасти. Хотя вместе с тем он вынужден был бы признать, что с военной точки зрения маневр она провела безукоризненно: Пинта самым тщательным образом изучала противника, подмечала его слабые стороны, совершала ложные нападения, заставляя его открывать огонь и засвечивать огневые точки, а потом тихо и незаметно отступала на заранее подготовленные позиции, создавая ложное впечатление собственного поражения. Из Пинты наверняка мог бы получиться отличный предводитель партизанского движения.

* * *

Кризи пригласил Элио и Феличию на ужин в ресторан «Загон» в Милане. Это заведение ему рекомендовала Мария. Когда она только приехала с севера, то устроилась туда официанткой. Хозяин ресторана тоже был родом из Флоренции, и за качество блюд она ручалась. Хотя, сказала она так, будто просила прощения, поужинать там стоит недешево.

Для Феличии визит в ресторан был целым событием. Дома оставались двое малышей, но она заранее договорилась с соседкой, которую хорошо знала, что та посидит с ними вечерок и даст ей возможность отдохнуть и развеяться.

Мария заранее позвонила в ресторан и заказала им столик. Как оказалось, за время работы в ресторане она себя отлично зарекомендовала и там ее любили. Потому хозяин зарезервировал для них один из лучших столиков и лично уделил им внимание. Он сказал Кризи, что Мария была очень скромной – работая официанткой, она часто помогала на кухне и готовила, как заправский повар. В этом ресторане любили бывать Балетто. Именно здесь они с ней познакомились и предложили работать у них. Хозяин даже пошутил, что после блюд, приготовленных Марией, кухня их ресторана может показаться пресной.

Однако, как выяснилось, когда подали еду, он сказал это ради красного словца. Сначала они съели по небольшой порции фирменных спагетти, потом – барашка, тушенного в вине с горошком и розмарином. Все трое чувствовали себя прекрасно. По сути дела, с самого начала новой работы это был первый свободный вечер Кризи, а радость, которую визит в ресторан доставил Феличии, была просто заразительной.

Элио настроение Кризи немного удивило. Происшедшая с ним за месяц перемена казалась невероятной. Болтливым он, конечно, не стал и рот до ушей в улыбке не растягивал – тогда бы он перестал быть Кризи. Но добродушные подколки Феличии американец воспринимал с юмором и сам даже рассказал пару анекдотов. Феличия хотела как можно больше узнать о доме Балетто, особенно о Рике, которая славилась не только красотой, но и своими светскими приемами. Она что, действительно так красива, как о ней говорят? Кризи подтвердил слухи.

– А тебе она нравится? – с обезоруживающей улыбкой спросила Феличия.

Ни секунды не раздумывая, Кризи кивнул. Она не могла не понравиться любому нормальному мужчине. Двух мнений на этот счет просто быть не может. Он сделал жест в сторону тарелки Феличии, с которой очень быстро исчезали кусочки барашка.

– Это так же верно, как то, что любому нравится хорошая еда и изысканное вино.

– А девочка? Она похожа на мать?

Он задумался, и его друзьям стало ясно, что ответ на этот вопрос занимает его самого.

Кризи был уверен, что, когда девочка вырастет, красотой и изяществом она не будет уступать матери. Но характер у нее, как ему казалось, будет другим. Она гораздо более открыта, очень любознательна, впитывает как губка. Хотя – кто знает? – когда она достигнет поры расцвета, все может измениться. Нередко красота затмевает многое другое в женщине.

Кризи поймал себя на том, что постоянно думает о девочке. С того самого вечера, когда он рассказывал ей об исходе китайцев из Вьетнама, она задала ему только один или два вопроса. Как раз накануне, когда он вез ее в школу, Пинта, сидевшая на заднем сиденье, спросила, что такое права человека. Об этом в то время много писали в газетах.

Он ответил, что это выражение подразумевает свободу личности и право каждого члена общества на все необходимое для поддержания своего существования.

Девочка снова стала задавать толковые вопросы. Он не смог ограничиться одной фразой, и уже почти у школы они обсуждали специфические черты политических режимов правого и левого толка и смысл демократии.

Кризи думал, что они продолжат этот разговор по дороге домой, но девочка всю дорогу молчала.

Мысли его были прерваны подошедшим к столу мужчиной. Это был Вико Мансутти – в том же ресторане он ужинал с двумя друзьями.

– Мистер Кризи, если не ошибаюсь?

Кризи представил его Элио и Феличии, наблюдая, как тот, обнажив в улыбке ровные белые зубы под полоской черных усов, расточает свой шарм.

– У вас отменный вкус, – сказал он, обратившись к Кризи. – Это один из лучших миланских ресторанов. Как вам понравилась кухня?

Все согласились, что блюда великолепны, и Вико, еще раз блеснув на прощанье зубами, вернулся к своим приятелям.

Через несколько минут к ним подошел хозяин и принес бутылку ликера, присланную синьором Мансутти.

– Он просто очарователен, – сказала Феличия после того, как они заказали коньяк.

Кризи взглянул на Элио, который пожал плечами с чисто итальянской экспрессией, и понял, что их мнения о Мансутти сходятся.

– Акула, – произнес Элио. – Но очень умная. Он создал себе отличную репутацию. У этого малого очень крепкие связи в правительстве и в деловых кругах. Ходят слухи и о том, что он свой человек в мафии. – На миг лицо его исказила выразительная гримаса. – Хотя ничего необычного в этом нет. В наше время бывает очень трудно провести границу между преступниками, правительством и дельцами. Кстати, поговаривают, что у него роман с женой твоего босса.

Кризи удивился. Не столько тому, что Рика может завести роман, сколько тому, что его героем может стать такой человек, как Мансутти. Отчасти объяснение этому содержалось в словах Элио.

– Он, по всей видимости, помогает сейчас Балетто получить банковские гарантии под заем, необходимый для переоборудования его основной фабрики. Говорят, Мансутти собирается дать свои личные гарантии. Он очень богат, а Балетто сейчас сильно не хватает наличности.

Не исключено, что разгадка кроется именно в этом, подумал Кризи. Он не был уверен в стойкости добродетели Рики, тем более когда что-то создает угрозу ее привычному образу жизни.

– Если у Балетто туго с деньгами, – сказал он, – не думаю, чтобы кто-то решил избрать его дочь в качестве потенциальной жертвы похищения.

Элио согласился и высказал соображение, что в данном случае телохранитель нужен лишь как некий атрибут социального положения и престижа.

– Многие приятели Рики нанимают сейчас детям телохранителей.

– Ты хочешь сказать, что я выполняю функцию показателя социального статуса? – сухо спросил Кризи, а Феличия даже громко рассмеялась от нелепости самой этой мысли.

Однако, вспомнив непродолжительный разговор с Этторе, американец решил, что в предположении Элио есть доля здравого смысла. Этторе вполне мог пойти на то, чтобы по дешевке исполнить светскую прихоть жены. Кроме того, это соображение объясняло и его нежелание тратить деньги на обеспечение безопасности собственного дома. Вернувшись из Парижа, Этторе очень обрадовался тому, что Кризи сам починил ограду, и тут же возместил ему небольшую сумму, потраченную на доски и другие стройматериалы. Однако когда Кризи предложил Этторе установить современную систему охранной сигнализации и принять другие необходимые меры, тот был явно не в восторге.

– Документацию его предприятий проверяет ваша фирма? – спросил Кризи.

Элио покачал головой.

– Нет, но кое-какие сведения доходят и до нас.

Феличия даже фыркнула от негодования.

– Сведения доходят, надо же! Да бухгалтеры – самые большие в мире сплетники. Они даже хуже домохозяек. – Женщина улыбнулась мужу. – Эти счетоводы мне иногда кажутся еще одной мафией, только вместо пистолетов они пользуются калькуляторами.

Элио без всякой обиды кивнул в знак согласия и сказал, обратившись к Кризи:

– Может быть, в чем-то Феличия и права. Мы, конечно, обмениваемся между собой информацией более вольно, чем было бы нужно, но делается это для нашей же собственной защиты. Итальянские дельцы очень скрытны, особенно когда речь идет об уплате налогов. Оружие бухгалтера – информация, поэтому мы стараемся с ее помощью прикрывать друг друга. Кроме того, это нас немного отвлекает от колонок цифр, которые мы подсчитываем с утра до вечера.

К ним снова подошел хозяин ресторана и предложил выпивку теперь уже за его счет. К тому времени, как они стали собираться, Феличия, непрочно стоявшая на ногах, шла между двух мужчин, держа их под руки.

У столика, за которым сидел Мансутти, они на минуту задержались. Все трое мужчин встали, и адвокат представил своих приятелей. Один из них был англичанин, одетый, как типичный британский банкир, в костюм с жилеткой из дорогого сукна в легкую полоску. Вико особенно напирал на тот факт, что Кризи был телохранителем девочки Балетто.

– У него огромный опыт, – сказал он с улыбкой.

Кризи почувствовал раздражение: визит в ресторан не имел ровным счетом ничего общего с его службой, и ему совсем не нравилось, что его обсуждают малознакомые люди.

Когда они вышли из ресторана, Феличия расцеловала Кризи в обе щеки, поблагодарила за отличный ужин и заставила пообещать, что в ближайшее воскресенье он придет к ним на обед.

* * *

– Да, он стал гораздо спокойнее, – сказал Элио в трубку. – Признаться, я был удивлен. По-моему, он начинает понемногу приходить в себя. Рассказал нам даже пару анекдотов.

Гвидо тоже удивился. Он не ожидал, что дело так быстро пойдет на лад. Брат его успокоил – последнее время проблемы Кризи не выходили у Гвидо из головы.

– С девочкой у него все в порядке?

– Говорит, она очень любознательная, – ответил Элио. – Мне кажется, он ее терпит, иначе Кризи там так долго не продержался бы.

Гвидо выразил сомнение:

– Никак не могу понять, как он ее терпит, если она все время докучает ему вопросами.

– Ну, дело, наверное, обстоит не совсем так, – задумчиво проговорил Элио. – Просто он сказал, что ее все интересует.

Гвидо поблагодарил брата за звонок и за помощь Кризи. Элио ответил, что ради старшего брата готов на все.

Гвидо был озадачен. Любознательный ребенок и спокойный Кризи – такое сочетание казалось явным противоречием.

Наверное, Кризи стареет. Размяк он как-то. А может быть, это виски ему мозги размягчило. Как бы то ни было, что ни делается – все к лучшему.

* * *

Пинта не знала, что делать. Она прекрасно понимала: чтобы перейти к следующему этапу в установлении дружеских отношений с Кризи, нужно придумать что-нибудь новое. Задавать ему вопросы о том, в чем он разбирался и что его интересовало, было явно недостаточно – диалога здесь не получалось. Хотелось больше узнать о нем самом, о его жизни. Ей и так почти каждый день удавалось раскрутить его на разговор – о политике, о странах, где он побывал, о разных людях. Но сам он при этом всегда оставался в тени, а задавать ему вопросы личного характера девочка побаивалась.

Она уже замучила мать, расспрашивая о его прошлом, и выучила наизусть все сведения из его послужного списка. Сначала Рика не хотела говорить с дочерью о Кризи, справедливо полагая, что в его жизни было слишком много насилия. Однако девочка умела добиваться от родителей того, чего хотела. Кроме того, Рика сама гордилась телохранителем дочери и не раз повторяла Этторе, что ни у одного их знакомого нет охранника, который даже отдаленно мог бы сравниться с Кризи. Он ведь был награжден Боевым крестом, многими медалями за участие в сражениях, тело его покрыто шрамами, к тому же он служил в десантных войсках. Вне всякого сомнения, Кризи стал блестящим подтверждением их высокого социального статуса, и ей не стыдно рассказывать приятелям о его былых боевых заслугах.

Такого рода разговоры Вико обсуждал с Этторе во время их очередного обеда.

– Как тебе удалось его так дешево получить?

– Он пьет, почти спился.

Вико понимающе кивнул.

– Значит, здорово умеет это скрывать.

– Да. Он пьет только по ночам, но как-то сам мне признался, что пьянство сильно на него действует. Хотя машину он водит отлично и со стороны выглядит вполне компетентным в своем деле. – Этторе с довольным видом усмехнулся. – Это капиталовложение оказалось весьма удачным. Помимо прочего, он очень неплохо умеет работать руками – любит возиться с ремонтом и всякими починками.

Он рассказал Вико, что Кризи починил забор и кое-что еще в доме и в саду.

Вико усмехнулся.

– Да, плотнику ты точно заплатил бы больше, чем ему. Видишь, и Рика успокоилась. Мы на днях встречались с ней у Гранелли, а потом я пригласил ее на коктейль. Теперь она довольна жизнью гораздо больше, чем раньше.

– Да, – согласился Этторе, – это проявляется во всем. Она стала меньше тратить. Когда она не в духе, то способна на всякие глупости, чтобы исправить дурное настроение. Хоть Рика, как и раньше, часто ходит по магазинам, много она не покупает.

Вико с умным видом кивнул.

– Все больше витрины разглядывает.

Когда мужчины перешли к обсуждению деловых проблем, говорил в основном Вико.

* * *

Узнав о прошлом Кризи, Пинта стала пытаться разговорить его о том, что он пережил.

По вечерам она находила время заскочить на кухню даже тогда, когда родители были дома, и как-то раз спросила его об Иностранном легионе. В какой-то газете девочка прочла статью о том, что Легион был направлен в провинцию Шаба в Заире.

Кризи рассказал ей о создании Легиона и немного о его истории. Она решила пойти немного дальше.

– Ты ведь тоже раньше служил в Легионе?

Он мрачно взглянул на девочку.

– Откуда ты знаешь?

С невинным видом она ответила:

– Как-то сразу же после твоего приезда мама рассказывала об этом по телефону кому-то из своих знакомых – я слышала.

Бруно оторвал взгляд от телевизора.

– Во время войны я тоже служил в армии. Нашу часть, когда мы были в Северной Африке, взял в плен Монтгомери, – произнес он.

Это было сказано не без гордости, как будто его брал в плен лично американский генерал. Кризи уткнулся в газету.

– Если ты служил в Легионе, – продолжил садовник, – значит, мы оба – солдаты.

Кризи поднял на Бруно взгляд, и на губах его мелькнула легкая усмешка.

– Да, – в тон ему сказал Кризи, – получается, что мы оба старые вояки.

После этого он встал и пошел в свою комнату.

Позже, уже лежа в постели, Пинта решила, что впрямую заставить Кризи поделиться воспоминаниями не удастся. До нее доносились приглушенные звуки музыки с верхнего этажа, она знала, что скоро услышит мелодию, которую он всегда ставил перед сном. Теперь Пинта уже знала, как называется песня. Однажды днем, когда Кризи чинил забор, она зашла к нему в комнату и взглянула на кассету, вставленную в магнитофон. Он всегда слушал ее перед сном. Это был «Голубой залив» в исполнении Линды Ронстадт.

Их отношения изменились после самого настоящего несчастного случая. Родители Пинты уехали на неделю в Лондон. Девочка была в кухне, когда вошел Бруно и сказал, что в кустах за домом свил гнездо соловей. В гнезде вывелись два птенца. Уже почти стемнело, но Пинта попросила показать ей гнездо. Оно было расположено довольно высоко на крутом склоне холма. Пинта стала быстро карабкаться по крутому склону холма, но, неудачно поставив ногу на камень, подвернула ее и рухнула вниз, сильно ударившись о выступ скалы. Кризи, работавший неподалеку, уже собирал инструменты, когда услышал ее крик.

Пинта лежала на спине, прижимая руку к боку, лицо ее было перекошено от боли. Бруно подложил ей руку под голову.

Сначала Кризи ощупал ее разбитую коленку. Прикосновения его сильных толстых пальцев оказались на удивление нежными. Коленка опухла, но он решил, что вывиха нет – девочка только потянула связки. Потом Кризи чуть приподнял ее майку. Чуть ниже ребер краснела ссадина. Кризи аккуратно коснулся пальцами ребер и слегка нажал. Пинта сморщилась.

– Очень сильно болит? – спросил он.

– Терпеть можно. Внизу болит сильнее. – Она сделала выразительный жест подбородком. – Я здесь ударилась о скалу. – По тому, как дрожал ее голос, чувствовалось, что она сдерживается из последних сил, чтобы не разреветься.

– Похоже, ты отделалась синяками да царапинами, – сказал он. – Ребра по крайней мере целы.

Прибежала до смерти перепуганная Мария и стала карабкаться по склону холма. Кризи сказал, чтобы она успокоилась, не суетилась и шла обратно. Он решил отвезти девочку в Комо, чтобы для полной уверенности сделать ей рентген. Мария должна остаться дома на случай, если позвонят родители. Бруно он тоже велел остаться: старик слишком нервничал, и это его состояние передавалось Пинте. Расставив все по своим местам, он осторожно поднял ее на руки и отнес в машину.

Позже Мария вспоминала, как Кризи был нежен с девочкой, с какой уверенностью действовал. Ведь он совсем не такой бесчувственный, каким хочет казаться, подумала Мария. Однако Кризи делал все чисто автоматически. В жизни ему много довелось общаться с ранеными, иногда смертельно. Первое, что требовалось в таких случаях, успокоить людей, ободрить и внушить веру в собственные силы.

Рентген подтвердил, что переломов нет. Врач забинтовал коленку и дал девочке обезболивающее. Он согласился с Кризи, что, скорее всего, у нее под ребрами произошло внутреннее кровоизлияние, но это не опасно.

Вернувшись домой, Кризи успокоил Бруно и Марию, отнес Пинту в спальню и оставил ее с Марией, чтобы та уложила девочку в постель. После этого Кризи решил позвонить в Лондон, в гостиницу «Савой». Если Рика или Этторе звонили в его отсутствие, Мария наверняка слишком сгустила краски.

Ответила Рика, и он ей рассказал, что произошло. Нет, тут же вылетать домой нет никакой нужды. У девочки только синяки и царапины. Утром в школу она, скорее всего, не пойдет. Конечно, он передаст ей их самые сердечные пожелания. Повесив трубку, он поднялся в спальню к Пинте, чтобы проверить, как она.

Все было в порядке – Пинта полусидела в постели, опираясь о две подушки. Рядом с ней лежал ее любимый коричневый медвежонок, набитый опилками. Кризи сел в ногах кровати.

– Ты нормально себя чувствуешь?

Она застенчиво кивнула.

Кризи взглянул на медвежонка.

– Ты с ним всегда вместе спишь?

Пинта снова кивнула.

– Как ты его зовешь?

– У него нет имени, – ответила девочка.

Ее иссиня-черные волосы разметались по подушке, личико было бледным, как наволочка. Огромные глаза смотрели на него в упор. Он резко поднялся.

– После этих таблеток ты скоро крепко уснешь. Если проснешься посреди ночи от боли, прими еще парочку.

Он пошел к двери, но, не дойдя до нее, обернулся.

– Я говорил по телефону с твоей мамой. Она просила передать, что они с папой тебя очень любят.

– Спасибо. Спокойной ночи, Кризи.

– Спокойной ночи, Пинта, – чуть хрипло сказал он.

Таблетки действительно подействовали, и она уже почти засыпала. Девочка выключила свет, прижала к себе медведя и очень скоро забылась сном. Она ему соврала – имя у медведя было.

* * *

Когда в Лондоне Этторе вернулся в гостиницу, Рика рассказала ему о звонке Кризи. Он очень торопился, чтобы не опоздать на ужин со своим агентом, и принимал душ, а жена стояла около двери в ванную комнату.

– Ты не хочешь вернуться домой? – спросил он. – Есть ночной рейс до Милана.

Она покачала головой.

– Кризи сказал, что с ней все в порядке.

Его рука на ощупь искала шампунь. Она вошла и подала ему флакон.

– Вообще-то это совсем неплохо, правда? – спросила Рика.

– Что – неплохо? – отозвался Этторе, намыливая шампунем волосы.

– Иметь в доме такого человека, пока мы в отъезде. Без него Мария ударилась бы в панику, и мне пришлось бы немедленно вылетать обратно. А если я правильно поняла, сегодняшний ужин имеет для тебя важное значение, или я не права?

Он подставил лицо под мощные струи воды, бившей из большого старомодного душа. Он любил «Савой» именно за консерватизм – ванные комнаты здесь были больше, чем спальни в некоторых ультрасовременных гостиницах, и все оборудование номеров соответствовало их внушительным размерам.

– Да, – согласился он, выходя из душа и обматываясь большой теплой махровой простыней. – Очень важное. Рой Хэйнз просто в восторге от открывающихся здесь перспектив, и, если он решит двигать на этом рынке наш товар, уже в этом сезоне мы сможем получить неплохую прибыль.

Этторе подошел к раковине и стал бриться. Рика приблизилась к нему сзади.

– Каким образом он собирается двигать наш товар?

– Через рекламу в прессе и по телевидению. Они здесь очень неплохо умеют это делать. Но стоит это недешево, и ему надо быть уверенным в том, что все затраты окупятся. За ужином попытаюсь на него надавить.

Этторе поймал в зеркале ее задорный взгляд и лукавую улыбку.

– Предоставь эту задачу мне. Надеюсь, у меня это получится лучше, чем у тебя, и с большим эффектом.

Продолжая бриться, он улыбнулся жене в ответ. Да, Кризи, несомненно, стоит потраченных денег.

Ужинали они в ресторане «Паркиз» на площади Бошам. В Лондоне Этторе из принципа не ходил в итальянские рестораны. Делал он это вовсе не потому, что в английской столице не было хорошей итальянской кухни, – во время путешествий он привык разнообразить свой стол местными блюдами.

Рой Хэйнз, крупный грубовато-добродушный мужчина, относился к тому типу англичан, который очень нравился Рике. Ей было совсем не трудно проявить в отношениях с ним всю силу убеждения, которой она обладала. Англичанин сидел за столиком напротив них, ел и улыбался – побудительные мотивы женщины были ему вполне понятны. Он уже принял решение оказать Этторе максимальную поддержку в установке новой производственной линии, а завтра хотел дать Этторе большой заказ на его продукцию, который почти в два раза превышал закупки прошлого сезона.

Он оживленно поддерживал застольную беседу, позволяя восхитительно красивой женщине, сидевшей напротив, говорить ему комплименты и очаровывать его. После ужина он собирался пригласить их в один из самых престижных лондонских клубов, известных своим казино. А прежде чем рано утром они уедут обратно в гостиницу, Рой, выиграв у Этторе приличную сумму, сообщит им хорошую новость.

Такие вечера были для Рики смыслом жизни. Она чувствовала себя нужной и оцененной по достоинству.

Когда рано утром она наконец нырнула в постель, уютно устроившись между хрустящими белоснежными полотняными простынями, она вспомнила вчерашний день. Утром она делала покупки у Хэррода, после обеда – на Бонд-стрит. Потом у Сассуна она сделала прическу, на полдник выпила в гостинице чай со смехотворно тонким бутербродом с огурцом. После этого позвонил Кризи, рассказал о случившемся с Пинтой и заверил ее, что в присутствии родителей нет никакой нужды. После восхитительного ужина в приятной компании они поехали в казино. Даже там ей везло, когда в рулетку она ставила на свои любимые номера – 17 и 20. Когда уже под утро они прощались с Роем Хэйнзом, он как бы невзначай сказал Этторе, что на очередной встрече, которая должна состояться сегодня после обеда, он значительно увеличит свой заказ на этот сезон и сделает все возможное, чтобы решительно поддержать Этторе в его намерении переоборудовать фабрику.

Пытаясь расслабить уставшее тело, Рика слегка потянулась. Да, что и говорить, день прошел удачно. Единственным облачком, омрачившим ее воспоминания, было то, что Этторе выпил немного больше, чем ему было положено, и, только что закончив заниматься любовью, так и не смог ее удовлетворить. Страшного, конечно, в этом ничего нет. Как только они проснутся, он исправит свою оплошность. Подумав о том, что предстояло сделать завтра, точнее, уже сегодня, она внезапно вспомнила одну мелочь, которая после звонка Кризи и всего остального совершенно вылетела у нее из головы. Она повернулась к Этторе, который уже почти заснул, и потрясла его за плечо.

– Дорогой, я забыла тебе сказать, что звонил один человек по поводу завтрашней встречи. Он сказал, что вы должны увидеться у него в кабинете в одиннадцать часов. – Она прижалась к нему теснее. – О чем вы собираетесь с ним говорить?

– Да так, ерунда, финансовые проблемы, – сонно пробурчал он. – Это один приятель Вико.

– Значит, встреча эта важная?

Этторе пробормотал что-то нечленораздельное и тут же снова заснул.

* * *

Пинта, прихрамывая, спустилась по ступеням к машине. Кризи открыл ей заднюю дверцу. Она остановилась в нерешительности и сказала:

– Мне, наверное, лучше сесть сегодня впереди – там больше места, и я со своей ногой смогу там устроиться поудобнее.

Когда они выехали за ворота, Кризи спросил:

– Ты сегодня хорошо спала?

– Да, я только один раз просыпалась, когда на другой бок надо было перевернуться.

– Нога болит? Ты можешь на нее опираться?

– Побаливает, но вполне терпимо, – ответила она. – А когда у меня все совсем заживет? Через месяц у нас в школе будут ежегодные спортивные соревнования, и я хочу хорошо пробежать стометровку.

– Времени хватит, – ответил он. – Только больную ногу надо все время разрабатывать, поблажки ей давать нельзя. Опирайся на нее всем телом. Через неделю-две ты и думать о ней забудешь.

Когда они выехали на автостраду, ведущую в Милан, Кризи спросил:

– Ты быстро бегаешь?

Девочка кивнула.

– Только я никак не могу вовремя научиться стартовать – всегда последней со старта убегаю.

– Тебе надо больше тренироваться.

Она кивнула.

– Придется.

Кризи понятия не имел о технике тренировок в беге на спринтерские дистанции, но знал, как отрабатывать координацию движений и добиваться мгновенной реакции. Он бы, конечно, мог ее немного потренировать, но, поймав себя на этой мысли, решил, что все хорошо в меру.

– Ну а пока тебе нужно побольше тренировать больную ногу. Даже если будет чуть-чуть больно.

На этом разговор закончился.

Отношение к нему девочки изменилось. Теперь дружба Кризи уже не была для нее блажью, которую она во что бы то ни стало хотела удовлетворить. Добиться его дружбы стало для нее жизненной потребностью. Она чувствовала что в душе Кризи таятся бездонные глубины. Ей хотелось, чтобы он немного раскрыл перед ней свой внутренний мир, и была готова поделиться с ним тем, что имела сама.

Пинта ни разу не видела, чтобы Кризи улыбался, он всегда был мрачен и погружен в себя. Ей казалось, что стоит ему рассказать ей о своих переживаниях, как произойдет что-то чудесное. Теперь ею двигало отнюдь не праздное любопытство. Девочка чувствовала внутреннюю связь с этим человеком – неуловимую, но в то же время вполне определенную, и ей страшно хотелось, чтобы эта связь укрепилась.

В их отношениях произошел явный сдвиг. Кризи уже не сопротивлялся их сближению, сам ощущая эту тонкую, едва уловимую духовную связь. Она его немного беспокоила, потому что понять, как она возникла, Кризи не мог. Мысль о том, чтобы подружиться с одиннадцатилетней девочкой, он воспринимал примерно так же, как идею о дружбе волка с ягненком. И, поскольку такие отношения никак не укладывались у него в голове, он старался об этом вообще не думать. Но заставить себя забыть о девочке он не мог, да и не хотел.

В тот день, когда они ехали из школы домой. Пинта расспрашивала его об открытии Америки. Им рассказывали на уроке об этом историческом событии, и девочка пришла в полный восторг от того, что Новый мир был открыт итальянцем.

– Ну, это еще бабушка надвое сказала, – сказал ей Кризи. – По некоторым источникам Америку первыми открыли викинги, а кое-кто считает, что один ирландский монах.

Так завязался разговор о первооткрывателях и землепроходцах, и Кризи поведал Пинте о путешествиях Марко Поло в Китай. Девочка уже краем уха слышала об этом, но ей очень хотелось узнать больше, и, вынудив телохранителя рассказывать о Марко Поло, она добилась от замкнутого, неразговорчивого человека того, что было совершенно противоестественно его натуре.

Пару дней спустя, когда Кризи пришел на ужин, в руках у него был сверток, а в нем – книга о путешествиях Марко Поло.

– Она попалась мне на глаза в одной книжной лавке в Милане, – сказал американец.

На самом деле он ее искал целый час.

– Это мне? В подарок? – в глазах Пинты светился восторг.

– Да, это тебе. – Он чувствовал себя неловко, и это было заметно. – Мне показалось, что эта история тебя заинтересовала. Марко Поло – самый известный путешественник Италии эпохи Великих географических открытий. Тебе нужно о нем знать.

– Спасибо, Кризи, – расчувствовавшись, сказала девочка. Она поняла, что лед сломан.

Но окончательно она убедилась в этом только в следующее воскресенье.

* * *

– Он привел ее к нам на обед.

– Что он сделал?

– Привел девочку на обед. Сегодня, к нам домой. Они только что ушли.

Гвидо отнял трубку от уха, взглянул на Пьетро, стоявшего в другом конце кухни, и недоверчиво покачал головой.

– В чем дело? – спросил паренек, рассмеявшийся при виде полной растерянности на лице хозяина.

Гвидо пропустил его вопрос мимо ушей и произнес в трубку:

– Что, вот так просто взял и привел ее на обед?

На другом конце провода Элио тоже рассмеялся.

– Нет, мы заранее пригласили его к нам в воскресенье на обед. Но сегодня утром он позвонил и сказал, что родители девочки задерживаются в Лондоне, поэтому он не сможет прийти. Тогда Феличия предложила привезти девочку с собой, и он согласился. С женой чуть плохо не стало.

– Ну и что она собой представляет? – с интересом спросил Гвидо.

Телефон какое-то время молчал, и Гвидо понял, что Элио размышляет над ответом.

– Она полна жизни, – ответил он, – очаровательная, вежливая и смышленая. Она просто души не чает в этом твоем огромном, покрытом шрамами неуклюжем друге.

– А он – как он с ней себя ведет?

Снова воцарилось молчание, потом Элио проговорил:

– Знаешь, мне это показалось странным – он с ней грубоват и строг. Чувства свои он проявлять не привык – ты ведь его хорошо знаешь, – но я бы не сказал, что он ее только терпит. А Феличии показалось, что Кризи видит в ней ребенка, которого у него самого никогда не было.

– Он с ней разговаривает? – сгорая от любопытства, спросил Гвидо.

Элио опять рассмеялся.

– Конечно, он ей объясняет массу разных вещей. Она его буквально обо всем расспрашивает. Девочка смотрит на него как на какого-то оракула. Подожди секунду, с тобой Феличия хочет поговорить, она только что уложила детей.

Женщина долго говорила с Гвидо.

Кризи изменился, сказала она. Конечно, он привязался к девочке. Это его смущает, он, скорее всего, сам не понимает, что с ним творится, но, как ей показалось, Пинта ему очень нравится. Как бы то ни было, девчушка просто очаровательная. Ее любой полюбил бы, но что такое случилось с Кризи, немного странно.

Гвидо с ней согласился. Такой поворот событий был совершенно неожиданным. После всех лет, что они провели с Кризи вместе, ему с трудом верилось, что ребенку удалось пробить панцирь его одиночества. Раньше он такое и представить бы себе не мог. Может, Кризи просто позволил себе немного расслабиться?

Неаполитанец был счастлив за своего друга, но думал он и о том, чем все может закончиться. Интересно, сколько продлится такое состояние Кризи.

 

Глава 7

– Кризи, что такое наложница?

Он перевел взгляд с дороги на девочку, давно уже не удивляясь самым неожиданным ее вопросам.

– Это что-то вроде жены.

Пинта была очень удивлена.

– Ничего себе жена! У китайского императора их было больше тысячи. Разве такое возможно?

Неловкости от такого рода бесед Кризи не испытывал. Несмотря на возраст, девочка была не по годам развита. Книга о Марко Поло, которую он ей подарил, вызвала немало похожих вопросов. Когда он отвечал на них, девочка не хихикала по-детски, а вполне серьезно слушала его пояснения о том, что не всем народам была присуща моногамия. Он рассказывал ей об исламе, о мормонах и не без некоторого удовлетворения видел, что симпатии Пинты склонялись на сторону мужчин.

– Столько жен иметь, должно быть, нелегко, – задумчиво сказала девочка.

Наверное, на этот вывод ее навели мысли о матери. Одной такой жены, как Рика, для любого мужчины было бы более чем достаточно.

Кризи всегда старался отвечать на ее вопросы очень обстоятельно, как будто говорил со взрослым человеком. Никаких скидок на ее возраст и пол он не делал. Нередко ему казалось, что Пинта специально задает провокационные вопросы – все потому, как он понял позже, что ее ум и любознательность были открыты и еще не обременены никакими предрассудками и догмами. Иногда он ловил себя на мысли о том, что многие сложные проблемы воспринимает столь же непредвзято, как Пинта, и это ему нравилось.

Девочка не любила смотреть по телевизору передачи о политике, потому что политические деятели слишком много говорят и неестественно улыбаются. С религией дело обстояло немного лучше, но священники всегда считают себя правыми, и им это очень нравится. Школу Пинта любила, но успевала она только по предметам, которые вели симпатичные ей учителя. К Марии с Бруно она относилась очень уважительно, только никак не могла взять в толк, почему они почти ничем не интересуются.

Короче говоря, весь мир представлялся ей огромным чистым листом бумаги, который она лишь начала заполнять, и ее первым учителем письма стал Кризи. Мать жила в собственном уютном и замкнутом мире, отец относился к ней как к малому ребенку, и это отчетливо выражалось в манере его поведения с дочерью.

Именно поэтому общение с Кризи стало для нее своего рода откровением. Очень скоро она поняла, что важно не просто его слушать, но и высказывать собственные соображения по поводу сказанного им. Поэтому девочка всегда старалась отвечать ему, и очень скоро в их беседах стало проявляться различие как в общественном положении, так и в возрасте.

Важным этапом установления взаимопонимания между ними стал воскресный визит к Элио и Феличии. Девочка поняла, что Кризи приоткрыл перед ней дверь в свою жизнь, и она благодарно в нее проскользнула.

То, что Кризи взял ее на обед к своим друзьям, можно было сравнить со своего рода признанием, и она была одновременно и очень счастлива, и очень осторожна, и не спешила поначалу раскрываться перед Элио и Феличией, постоянно следя за реакцией Кризи. Однако он вел себя просто и совершенно естественно, совсем не так, как обычно ведут себя с детьми родители. Он, скорее, держался так, будто привел к друзьям своего товарища. Поэтому Пинта тоже скоро почувствовала себя просто, играла с детьми, помогала Феличии на кухне и вместе с ней беззлобно подтрунивала над мужчинами.

День прошел чудесно, и с тех пор ей стало с Кризи совсем легко. Она начала лучше его понимать, ей теперь было гораздо легче общаться с ним, сколь бы ни были деликатны проблемы, которые они обсуждали. Он даже стал отвечать ей на некоторые вопросы, касавшиеся его личной жизни. Сначала Пинта расспрашивала его о Гвидо – мужчины много говорили о нем за обедом. Кризи рассказал об их дружбе, выдержавшей многие испытания. Девочка обратила внимание, что, когда Кризи говорил о Гвидо, его лицо смягчалось. Она подумала, что очень хотела бы встретиться с этим человеком.

Что же касается Кризи, для него общение с девочкой стало своего рода очищением. Ему все легче давались беседы с Пинтой. Может быть, это происходило от ее жизненной неискушенности и чистосердечия, может быть, от непредвзятости. Как бы то ни было, когда он говорил с ней, на душе становилось легче. Даже когда речь заходила о таких тяжелых и страшных вещах, как жестокость и боль войны. Тон беседы, как и тему, обычно, задавала она, постепенно, как бы на ощупь, подводя его к основной проблеме. Когда в воскресенье они ехали домой с обеда, девочка коснулась его покрытой шрамами от ожогов руки.

– Кризи, что случилось с твоими руками?

На этот раз он не дернулся, как раньше, а мысленно перенесся в 1954 год, ко времени поражения под Дьенбьенфу. Плен, унижение, трехнедельный переход до лагеря военнопленных. С каждым днем переставлять ноги становилось все труднее. Еды давали в обрез, зато смертей было хоть отбавляй. Когда кто-то падал, обессилев, охранники его пристреливали. Погибли многие, но Кризи удалось выжить. Он даже умудрился донести на плечах до самого лагеря молодого раненого офицера. Потом последовал допрос за допросом.

Через стол от огромного изможденного легионера сидел маленький, обходительный, в безупречной форме, капитан, окончивший Сорбонну. Вопросы сыпались один за другим, и на каждый Кризи отвечал, лишь отрицательно мотая головой. Капитан вьетнамской армии прикуривал одну сигарету от другой, а каждый окурок гасил о привязанные к столу руки Кризи.

– Как-то раз один человек задавал мне много вопросов. При этом он много курил, а пепельницы под рукой не оказалось.

Пинта тут же все поняла и надолго смолкла. В ее глазах стояли слезы.

Кризи взглянул на девочку.

– В мире случается очень много гадостей. Я уже тебе об этом говорил.

Она сквозь слезы улыбнулась.

– Но и хорошие вещи тоже происходят.

После этого разговора девочке стало немножко легче задавать ему вопросы личного характера, но о юности Кризи она узнала совсем немного. Родители его были небогаты, а экономический кризис конца двадцатых – начала тридцатых годов их и вовсе подкосил. Небольшой участок земли, который они арендовали в Теннесси, едва позволял семье сводить концы с концами. Как только он достиг призывного возраста, Кризи сразу же пошел служить в морскую пехоту. Талант воина впервые проявился у него во время войны в Корее. За то, что он избил упрямого и недалекого офицера, отправившего хороших парней на верную гибель, Кризи уволили из армии. Идти ему было совершенно некуда. Так он попал в Легион, где прослужил потом долгие годы.

Если не считать Гвидо, этот одиннадцатилетний ребенок знал о Кризи больше, чем кто бы то ни было другой.

* * *

Рика сияла от счастья. Пришла весна и озарила ее жизнь радостью. Одной из причин ее чудесного настроения был Кризи. Она много говорила с друзьями о «драгоценном приобретении», которое сделал ее муж, рассказывала им о том, как он привязался к Пинте. Большой неуклюжий медведь с радостно скачущим сзади котенком. Перемен, произошедших в нем, она не замечала – для Рики он оставался таким же молчаливым, далеким и таинственным.

Пинте удалось его приручить, сказала она мужу, и Этторе нехотя согласился с женой. Он воспринимал Кризи не иначе как случайное обстоятельство своей жизни. Телохранитель приносил пользу хотя бы тем, что Пинта и Рика – последнее было для него особенно важно – были счастливы. И тем не менее охранник Пинты был для Этторе лишь одним из многочисленных его служащих, невысоко оплачиваемым и одолеваемым склонностью к пьянству.

Однако выпивка уже не была для Кризи такой неодолимой потребностью, как раньше. Теперь по ночам он редко выпивал больше половины бутылки. В клиническом смысле алкоголиком он никогда не был. Пристрастия к пьянству он не ощущал, и, хотя тело его еще испытывало на себе воздействие длительного запоя, разум его прояснился. Теперь он внутренне готовил себя к тому, чтобы привести в обычную форму тело.

Причиной такого решения тоже стала Пинта и ее предстоящие спортивные соревнования в школе. Как только нога девочки зажила, он соорудил на лужайке перед домом некое подобие беговой дорожки. Там они начали отрабатывать старт забега на сто метров. Кризи учил ее, как первой уйти со старта.

– Ты слышишь выстрел стартового пистолета, от ушей сигнал идет в мозг, который посылает приказ рукам и ногам. Это приказ «марш». Весь секрет состоит в том, чтобы до минимума сократить время, за которое нервы через мозг передают команды.

Он научил ее концентрироваться на самом звуке. Не надо напряженно ждать выстрела – реакция ее должна быть автоматической.

Он подражал пистолетному выстрелу, хлопая в ладоши, и вскоре после тренировок она стала срываться со старта, как вспугнутая лань.

– Если каждый день мы будем работать хотя бы час, – говорил он Пинте, – на соревнованиях ты обязательно придешь к финишу первой.

В ту ночь он лежал в постели, слушал Джонни Кэша и думал о девочке. Она была такой живой, такой подвижной и гибкой, ее тело было таким складным и подтянутым. Это заставило его подумать о себе. Кризи решил, что по истечении трехмесячного испытательного срока, если контракт будет продлен, в Комо или в Милане он найдет какой-нибудь спортивный зал и пару вечеров в неделю будет приводить там себя в форму. Если он и дальше будет с этим тянуть, потом уже станет слишком поздно. Он понимал, что все эти перемены произошли в нем благодаря Пинте. Вакуум, в котором он оказался после Родезии, теперь заполнился. В каком-то смысле его жизненная траектория кардинально изменилась. У девочки еще вся жизнь впереди. А он мог бы со стороны наблюдать за ней и по мере сил помогать, оказывать влияние на ее образ мыслей. В том мире, в котором она жила, не должно быть места смертям, увечьям, разрушениям – значит, усилия его на этот раз не остались бы тщетными.

Кассета Джонни Кэша кончилась, и он протянул руку, чтобы поменять ее.

Линда Ронстадт запела о «Голубом заливе». Услышав звуки песни, Пинта на нижнем этаже улыбнулась и вскоре заснула.

* * *

Рика вышла из парикмахерской и поискала глазами машину. День в Милане выдался пасмурный, небо заволокли тучи, движение на улице было очень оживленным. Свой автомобиль она заметила метрах в тридцати, рядом с ним стоял Кризи. Не успела она пройти и нескольких шагов, как на противоположной стороне улицы двое мужчин выпрыгнули из микроавтобуса «фольксваген» и побежали к человеку, открывавшему дверцу белого «фиата». Когда прозвучали первые выстрелы, она увидела в их руках оружие и остановилась как вкопанная.

Мужчина, стоявший около «фиата», обернулся, сунул руку под пиджак. В этот момент Кризи оказался рядом с Рикой, обхватил рукой за талию и опустил на землю рядом с входом в какой-то магазинчик. Она вдруг поняла, что лежит на тротуаре, а он навалился на нее всем своим весом. Раздалось еще несколько выстрелов, кто-то истошно завопил, сверху на них посыпались осколки разбитого стекла. В руке Кризи, прижатой к боку, Рика заметила пистолет. Потом она услышала звук захлопнувшейся дверцы «фольксвагена», визг шин об асфальт и рев двигателя. После этого наступила странная тишина.

– Не двигайтесь.

Его голос прозвучал заурядно, буднично и потому успокаивающе. Когда телохранитель аккуратно поднялся, чтобы не обсыпать ее осколками стекла, Рике стало легче дышать. Она неподвижно лежала, наблюдая за тем, как он шел обратно к машине. Пистолета в его руке уже не было.

Кризи остановился около их автомобиля, глядя через улицу. Она посмотрела в том же направлении. На капоте «фиата» лежал человек, красная кровь текла по белой эмали. Рика не поняла, скорее почувствовала, что человек мертв – в такой позе он лежал. Кризи отворил заднюю дверцу машины и вернулся к ней. Он протянул Рике руку и помог встать. Женщина держалась на ногах неуверенно, Кризи обнял ее за талию и без спешки довел до машины. Люди снова приходили в движение. От пережитого потрясения Рика нервно всхлипывала. Истошно выла сирена полицейской машины. Кризи посадил Рику на заднее сиденье.

– Оставайтесь здесь. Я скоро вернусь. Полиция все равно заблокирует дороги и будет опрашивать свидетелей.

Рику била нервная дрожь, на фоне черных волос ее лицо казалось совсем бледным. Вытянув руку, Кризи дотронулся до ее щеки. Щека была холодной. Тогда Кризи приподнял ей за подбородок лицо и заглянул в глаза – взгляд ее был отсутствующим и, казалось, остекленелым.

– С вами все в порядке? Рика, посмотрите на меня!

Глаза женщины приняли осмысленное выражение, она медленно кивнула. Полицейская машина подъехала и остановилась, проблесковые маячки продолжали ритмично вращаться, сирена стихла. Рика еще раз кивнула и стала приходить в себя.

– Оставайтесь здесь, – сказал Кризи. – С полицией я разберусь сам. Уедем, как только сможем.

Он еще раз пристально на нее посмотрел, потом удовлетворенно кивнул, закрыл дверцу и перешел на противоположную сторону улицы.

Убийство взяла на себя «Красная бригада». Жертвой стал преуспевающий адвокат. Такими происшествиями в Милане трудно было кого-нибудь удивить. Кризи показал полицейскому удостоверение телохранителя и рассказал обо всем, что видел. Описание убийц, которое он дал полицейским, могло подойти к сотням тысяч молодых людей, живущих в городе. Кроме того, он заметил номер «фольксвагена», и полицейский его занес в протокол опроса свидетелей. Фургончик, несомненно, был краденым.

Через полчаса он вывел машину на трассу, ведущую в Комо. Рика молча сидела на заднем сиденье. Они были уже на полпути к дому, когда внезапно ее прорвало:

– Звери проклятые! Людей стреляют прямо на улицах! Животные!

Кризи только пожал плечами.

– У вас ведь был в руках пистолет, – сказала она. – Я видела. Почему вы их не застрелили?

– Ни к вам, ни ко мне это не имело никакого отношения, – кратко объяснил он. – Кроме водителя перед микроавтобусом стоял еще один бандит с мощным обрезом. Если бы я стал палить в его друзей, он разнес бы нас в клочья. Мы и так, можно сказать, счастливо отделались. Убитый тоже успел выстрелить – это его пуля прошла в нескольких футах над нами.

После этих слов Рика минут десять сидела в молчании. Он следил за ней, время от времени поглядывая в зеркальце заднего обзора. Происшедшее нарушило порядок в созданном ею уютном мирке. Насилие сошло с телевизионного экрана в реальный мир и свершилось у нее на глазах. Она испытала такое ощущение, словно получила пощечину. Кризи видел, что она старается собраться с духом и вернуться в собственный замкнутый и удобный мир. Рика чуть подалась вперед и вынула у него из волос кусочек стекла.

– Кризи, вы действовали очень быстро. Я даже не успела заметить, как вы оказались рядом. Слава Богу, вы были там со мной.

Он въехал в ворота и остановил машину около входной двери.

– Мне нужно выпить что-нибудь крепкое, – сказала Рика, выходя из автомобиля, – и приличную порцию. Вы будете со мной пить?

– Пинта, – произнес Кризи, не выходя из машины.

– Пинта?

– Уже без четверти пять.

– Ах да, из-за этого ужаса у меня все из головы вылетело. Конечно, поезжайте. Выпить мы еще успеем.

Она стояла на ступенях и смотрела, как Кризи развернул автомобиль и уехал. Потом Рика вошла в дом и налила себе полную рюмку бренди. Потрясение прошло, она попыталась восстановить в памяти то, что случилось. Внезапная суматоха на улице, выстрелы, звон разбитого стекла, тяжесть навалившегося на нее тела Кризи. Его неподвижность. Медный привкус страха во рту. И Кризи – такой спокойный, такой уверенный в себе.

Позже она позвонит Этторе в Рим и обо всем ему расскажет. И, естественно, многим своим друзьям. Это было целое событие – телохранитель себя оправдал. Однако при этом все его действия, все его поведение было проникнуто странным безразличием, удивительной самоотстраненностью от происходящего. Словно все это не имело к нему никакого отношения. На убитого он смотрел без всяких эмоций.

Должно быть, ему действительно часто доводилось такое видеть. Она вспомнила прикосновение его руки к своей щеке, то ощущение, которое она испытала, когда он взял ее за подбородок и приподнял голову. Рука, обезображенная шрамами, – Пинта ей рассказала, как он их получил. Изучающий взгляд из-под тяжелых век, взгляд, который вернул ей силы и привел в себя. Она налила в рюмку еще бренди и стала пить его небольшими глотками.

Нет, сегодня вечером звонить Этторе она не будет.

* * *

Действовал Кризи очень медленно, по крайней мере по его собственным стандартам. Он лежал в постели и думал о том, что произошло днем. Музыку перед сном он не слушал и ничего не пил. Он ждал и размышлял, еще раз анализировал ситуацию. Если бы целью нападения была Рика, она была бы уже мертва. Раньше он легко уложил бы наповал и человека с обрезом, и двоих других, не дав им сделать и пяти шагов. Они были новичками и наверняка любителями. То, что жертва была поражена первым же выстрелом – чистая случайность. Профессионалы справились бы с заданием не вылезая из автобуса и стреляя только из двух стволов обреза. Не оставалось сомнений – убийцы были дилетантами.

И все равно сам он действовал очень медленно. Реакция была вялой.

Рику вполне могли убить.

Эта мысль определила его решение. Всю жизнь он воспринимал собственное тело как самое эффективное оружие. Он заботился о нем, холил его и лелеял, как и всякое другое оружие, которым пользовался. После каждой полученной раны он делал все, чтобы поскорее залечить ее и полностью поправиться. Тренировал все части тела и следил за тем, чтобы они мгновенно реагировали на те приказы, которые посылал им мозг. Теперь привести себя в порядок ему будет не просто, ведь тело его – это не ружье и не пистолет, которые достаточно протереть промасленной ветошью и тщательно смазать все трущиеся части.

Восстанавливать надо все, причем постепенно. Процесс этот будет долгим и болезненным. Внешне он выглядел совсем неплохо, разве что вес его чуть превышал норму. Лишь Гвидо, знавший его в былые времена, мог бы безошибочно определить, что мышцы стали слишком вялыми, тонус их был уже совсем не тот, что раньше. Великолепный боевой механизм от небрежности и отсутствия должного внимания стал ржаветь и выходить из строя. На его отладку могли уйти месяцы. Делать это надо не рывками, а регулярно и целенаправленно, начав с ежеутренних десятиминутных тренировок в комнате, а потом постепенно наращивая темп. Надо обязательно ходить в какой-нибудь спортивный зал и работать там со штангой, гантелями и другими спортивными снарядами. Все должно встать на свое место. Пока еще не поздно. Он решил исправить положение.

* * *

Уже после полуночи раздался легкий стук в дверь. На ней была длинная белая ночная рубашка, в руке она держала большой бокал с коньяком. Когда она шла через комнату, шелк сорочки переливался. Рика предложила ему коньяк, он взял бокал, слегка коснувшись ее пальцев. Она села на край кровати и смотрела, как он небольшими глотками неспешно пьет напиток.

Простыня спустилась ему до талии. Ночная гостья протянула руку и провела пальцем по шраму на его плече, другой рукой подняла его руку, прижала ее к своей щеке и стала медленно вертеть головой из стороны в сторону, так, что ее волосы рассыпались по плечам. Он поставил бокал на тумбочку возле кровати, обнял ее рукой за шею и привлек к себе. Поцелуй был долгим, ищущим.

Рика встала, и белый шелк скользнул на пол. Она показывала себя ему, стоя от него на таком расстоянии, что он не мог дотянуться до нее рукой. Она не напрашивалась на комплименты, не позировала, просто показывала ему себя. Вот оно, мое тело, казалось, говорила она. Я хочу отдать его тебе – как подарок, такой подарок, который могу сделать только я одна.

Из окна на нее падал мягкий отсвет ночи, неясно освещавший удлиненные, округлые, рельефные извивы поразительно соразмерных очертаний ее точеной фигуры, черный колокол волос, искры, мерцавшие в глазах, полные губы широкого, чувственного рта, чуть вздернутый подбородок и гибкую шею. Потом глаза его неторопливо и оценивающе скользнули ниже. Глубокие тени под двумя высокими грудями с напрягшимися сосками, талия юной девушки и крутой размах бедер. Темный треугольник в низу живота и длинные, стройные ноги.

Женщина стояла совершенно спокойно. Пока он внимательно ее рассматривал, она не сводила взгляда с его лица.

Именно в это мгновение он сразу все понял. Понял, как любой мужчина мог быть совращен этой женщиной и покорен ее красотой, способной свести с ума даже самого стойкого представителя его пола.

Кризи взглянул прямо в глаза Рике, и она снова приблизилась к нему. Женщина все еще стояла, но теперь совсем рядом. Он медленно провел рукой по ее коже – от талии до колена. Когда он к ней прикоснулся, она чуть заметно вздрогнула.

Рика опять села на кровать и откинула рукой простыню – теперь настала ее очередь смотреть на него. Палец ее скользнул по другому шраму, который от колена шел почти в самый пах. Дальше тело его было покрыто жесткими, вьющимися, черными волосами. Она склонилась над ним, приблизив рот и язык к своим пальцам, медленно взбиравшимся вверх. Этого он не ожидал никак. Когда влажная теплота поглотила его, у него от восторга перехватило дыхание.

Рука коснулась его груди, потом лица и рта. Длинные пальцы гладили его губы, стараясь их разнять и проникнуть между ними.

Когда она резко подняла голову и скользнула в постель, Кризи почувствовал прохладную волну, пробежавшую по телу. Ее губы коснулись пальцев, язык стал двигаться в такт с их движениями. Потом она чуть подняла голову и взглянула ему прямо в глаза, волосы ее спадали на подушку, закрывали лицо и ей, и ему. Она изменила позу и стала медленно спускаться, не отрывая от него пристального взгляда и снова погрузив его во влажный жар своего тела. Но теперь это было по-другому.

Сначала очень медленно – сразу же после первого соприкосновения она застыла; потом жар начал поглощать, сжимать его сильнее. Мягкий живот прижимался к его животу, он чувствовал ее дыхание и нараставшую страсть, ее соски скользили по его груди, от напряжения она слегка дрожала.

Какое-то время Кризи просто лежал, позволяя ей себя вести. Потом он крепко обнял ее одной рукой за плечи, а другую протянул вниз, к ее плавно и ритмично двигавшимся бедрам, нежно поглаживая их и одновременно замедляя ритм их движений. После этого он крепко прижал Рику к себе и вместе с ней аккуратно перевернулся так, что женщина оказалась снизу.

Теперь она закрыла глаза. Все чувства ее были в смятении. Ей хотелось направлять его, вести за собой, контролировать его состояние, но она не могла. Рика чувствовала прикосновения его губ к сомкнутым векам, приоткрытому рту. Движение ее тела ускорялось, в такт с ним учащалось дыхание. Он сильнее сжимал ее в объятиях. Инстинкт подсказывал ей, что ему уже осталось не долго. Ей хотелось кончить одновременно, и она старалась приноровиться к такту его движений. Иначе ей было не успеть. Она почувствовала, как все его тело конвульсивно вздрогнуло. Тогда женщина выгнула спину, раскрыла глаза и в нескольких дюймах от своей головы увидела матовую, иссиня-черную сталь рукоятки пистолета, дуло которого было спрятано в кобуре. Внезапно она почувствовала, что кончает, сильнее прижалась к нему, и они вместе с одинаковой силой испытали то чувство, которое заставило их тела содрогнуться в едином порыве страсти.

Потом они долго лежали рядом и молчали – слова были не нужны. Вполне хватало чувств. Его руки, время от времени скользившие по ее телу, говорили красноречивее слов. Ощущение было такое, будто ее касается слепец, глаза которого были на кончиках пальцев. Иногда он целовал ее, ощупывая лицо губами, как тело – пальцами.

С первыми лучами зари Рика поднялась, взяла с пола шелковую ночную рубашку. Взглянув в лицо спавшего мужчины, она чуть поежилась. Больше она к нему не придет. Ночью она чувствовала себя как дитя, лишенное воли и чувств, и ей до сих пор было от этого страшно.

Вместе с тем Рика прекрасно знала, что сам он никогда ее не позовет – ему это просто не будет нужно. С того момента, как она вошла в комнату, они не произнесли ни слова.

* * *

– А почему, когда мы тренируемся, ты не стреляешь из своего пистолета?

– Потому что мой пистолет предназначен не для этого.

Они ехали в Комо. Кризи решил, что тренировки должны проходить более правдоподобно. Хлопки в ладоши не могли заменить выстрела стартового пистолета. Надо заехать как-нибудь в спортивный магазин и купить его. На худой конец, мог бы сойти и игрушечный пистолет с пистонами.

– Но ведь его выстрел должен быть громким, – не унималась девочка.

– Да, – ответил он. – Кроме того, он стреляет настоящими пулями.

– Но ты мог бы стрелять в воздух.

– То, что взлетает вверх, Пинта, потом неизбежно падает вниз. А пуля, даже если через милю упадет, может быть опасна.

Кризи убедил девочку, и она стала внимательно просматривать местную газету. Там она искала объявления спортивных магазинов, но неожиданно для себя наткнулась на гороскоп.

– Кризи, какой у тебя знак?

Он выглядел озадаченным.

– Я имею в виду знак зодиака. Кто ты по гороскопу? Когда у тебя день рождения?

– Пятнадцатого апреля.

– Пятнадцатого апреля! Но ведь это же будет всего через несколько дней! – Девочка стала считать. – В воскресенье!

Он передернул плечами, давая ей понять, что такого рода события его совершенно не интересуют. Однако Пинта была в таком возрасте, когда день рождения сулит много радости.

– Значит, это будет на следующий день после соревнований. Я попрошу Марию, чтобы она испекла пирог. Сколько тебе исполнится?

Он обернулся и сурово взглянул на девочку.

– Ничего ты Марии говорить не будешь. Никакой суматохи по этому поводу поднимать не надо. Я уже совсем не в том возрасте, когда дни рождения дают повод для праздника.

– Все равно мы должны это как-то отметить. Мамы с папой не будет. – В голове у девочки мелькнула блестящая мысль. – А что, если мы устроим пикник? Можно было бы поехать куда-нибудь в Альпы.

– Согласен. Но только в том случае, если в субботу ты победишь на соревнованиях.

– Нет, Кризи, так не честно.

– Считай, что у тебя появился дополнительный стимул. Не будет победы – не будет и пикника.

Пинта улыбнулась.

– Ладно. Тогда я обязательно выиграю.

– Да уж, после всех наших стараний тебе лучше бы победить, – пробурчал он.

* * *

Родители ее были в Нью-Йорке, и девочка очень тосковала по ним. Рика, если говорить честно, чувствовала свою вину, но остаться все равно не могла, так как знала, что нужна Этторе в этой важной для него поездке. А спортивных праздников в школе дочери будет еще много.

Когда Кризи припарковал машину в школьном дворе, Пинта сказала:

– Ты будешь смотреть, как я пробегу? Ну, пожалуйста, очень тебя прошу.

Какое-то время он пребывал в нерешительности. Там, наверное, полно родителей, и его присутствие, скорее всего, будет неуместным. Вряд ли им доставит удовольствие компания телохранителя одной из девочек.

– Все будет в порядке, – не отставала она. – Никто не станет возражать, если ты пойдешь со мной.

Он взглянул в лицо ребенка, полное напряженного ожидания, и вышел из машины.

По всей видимости, спортивный праздник был событием большой социальной значимости. Под огромным полосатым тентом стояли разряженные родители с бокалами в руках.

Пинта побежала переодеваться, а Кризи остался немного в стороне от остальных, чувствуя себя не в своей тарелке. Он заметил, что к нему направилась синьора Делюка, и напряжение его возросло.

– Мистер Кризи, очень рада вас видеть, – произнесла она с улыбкой.

Кризи кивнул ей в ответ и объяснил, что Этторе и Рика в отъезде. Она посочувствовала девочке.

– Вполне естественно, что в такой день, как сегодня, ребенку хочется быть вместе с ними. – Пожилая учительница взяла его под руку. – Но вы не принимайте это близко к сердцу. Сегодня вы в какай-то степени замените ей отца. Пойдемте, выпьете что-нибудь. Забег на сто метров будет не раньше, чем через полчаса.

Она провела Кризи под тент, дала ему баночку холодного пива и представила нескольким родителям. Он чувствовал себя неловко, и когда все пошли смотреть на начавшиеся соревнования, ему стало немного легче.

Стоял теплый весенний день, девочки, формы которых начали уже округляться, в легких спортивных костюмах смотрелись замечательно. Однако когда появилась его воспитанница и стала готовиться к забегу на сто метров, на фоне остальных девчушек она выглядела уже совсем по-другому. Кризи обратил внимание на то, что к ней были прикованы взгляды многих взрослых. Она казалась самой красивой и живой из всех девочек на поле, но для Кризи Пинта была лишь ребенком и другом.

Он наблюдал, как участницы забега готовились к старту, чувствуя нараставшее волнение за исход состязания. Ему очень хотелось, чтобы Пинта хорошо пробежала стометровку.

Беспокоился Кризи зря. Они с Пинтой тренировались не напрасно. Со старта она рванулась первой, сильно опередив остальных своих соперниц, а когда сорвала ленточку, до следующей бегуньи оставалось по меньшей мере еще добрых пять ярдов.

Не останавливаясь, она подбежала к нему и от избытка чувств обвила его шею руками.

– Я победила, Кризи! Я выиграла!

Он с гордостью ей улыбнулся.

– Ты неплохо пробежала. Тебя никто не мог догнать.

День для Пинты выдался просто отличный – она впервые увидела, как Кризи улыбнулся.

* * *

– С днем рождения, Кризи.

Он лежал на клетчатом пледе, разложенном на траве, и с удивлением смотрел на девочку.

Она вынула небольшую коробочку.

– Что это?

– Подарок к дню рождения.

– Я же тебе говорил, это не повод для праздника.

Она плюхнулась на плед.

– Тогда считай, что это – подарок за помощь в подготовке к соревнованиям.

Он положил коробочку на землю и пошел к машине за корзиной с продуктами. Жест девочки его немного смутил – он не привык благодарить за подарки. Теперь ему припомнилось, что в начале недели он возил Пинту с матерью в Милан за покупками. Тогда, должно быть, девочка и купила ему подарок. Кризи очень надеялся, что вещь была недорогой и никчемной. Ему трудно было себе представить, как принято реагировать на такого рода жесты.

Пока Кризи распаковывал корзину, коробочка так и лежала закрытой. Пинта прекрасно чувствовала его настроение. Мария уже получила от него взбучку за обед, который приготовила для пикника, но, вынимая из корзины и разворачивая свертки с продуктами, Пинта была в полном восторге. Чего только там не было: холодная жареная курица, завитки из ветчины с яйцом по-флорентийски, небольшая тонкая пицца «гарденера» – хрустящая корочка хлеба с острым сыром, разные фрукты и две бутылки белого сухого вина, плотно обернутые в несколько газет и все еще хранившие прохладу.

Они выбрали место для пикника на склоне горы как раз над озером Маджоре. Здесь раскинулись летние высокогорные пастбища, поросшие небольшими сосновыми рощами. На севере и западе, в сторону швейцарской границы, виднелись высокие горные вершины, покрытые искрившимся на солнце снегом. К югу, прямо перед ними, далеко внизу до самого горизонта простиралась долина реки По.

Скоро плед был уставлен пластиковыми тарелками и свертками с обернутой в фольгу снедью. Кризи разлил вино по стаканчикам.

– За твое здоровье, – сказал Кризи по-французски.

– Что это значит?

– Это по-французски. Значит: «Будь здорова».

– Ямсинь, – ответила она и рассмеялась, увидев полное недоумение на лице Кризи. – А это – по-китайски.

– Я-то знаю, а как ты?.. – Тут он вспомнил о книге про путешествия Марко Поло. Девочка впитывала в себя все, как губка.

Какое-то время они говорили про разные языки, и Кризи рассказал ей на эту тему анекдот.

Как-то раз один техасец отправился в Европу на пароходе «Франция». В первый вечер плавания официант посадил его в ресторане за столик вместе с французом, который ни слова не понимал по-английски. Когда подали ужин, француз сказал:

– Бон аппети.

Техасец подумал, что он представился, и ответил:

– Гарвей Грэнджер.

На следующее утро за завтраком француз снова сказал:

– Бон аппети.

Удивленный техасец снова ответил:

– Гарвей Грэнджер.

Так продолжалось за каждой трапезой на протяжении пяти дней путешествия.

В последний вечер перед ужином техасец решил пропустить стаканчик в баре и разговорился там с одним своим соотечественником.

– Странные люди эти французы, – заметил техасец.

– Почему?

Он объяснил, что встречался за столом с французом много раз, и тот перед каждой трапезой представлялся.

– А как его зовут?

– Бон Аппети.

Американец разразился взрывом хохота и объяснил техасцу, что это вовсе не имя француза. Он просто желал своему соседу по столу приятного аппетита.

Техасец очень смутился и, усевшись за стол ужинать, дружески улыбнулся французу и произнес:

– Бон аппети.

Француз просиял от удовольствия и ответил ему:

– Гарвей Грэнджер.

Девочка весело рассмеялась и захлопала от удовольствия в ладоши. Кризи протянул руку, взял коробочку с подарком. Когда он стал разворачивать нарядную обертку, смех девочки стих. Пинта внимательно следила за его реакцией на свой подарок.

В коробочке оказалось небольшое золотое распятие на золотой цепочке тонкой работы. Кризи понял, почему Пинта выбрала для него именно эту вещь. Как-то у них зашел разговор о религии. Для Кризи эта материя была туманной и противоречивой. Родители его, католики, воспитали сына в своей вере. Его мать, как и мать Гвидо, была очень набожной, она верила, что все в руках Божиих. «Бог дал – Бог взял», – часто повторяла она. Ничего, кроме жалкой нищеты, в конце жизни ей самой Господь не послал.

Умерла она от воспаления легких, потому что не было денег на лечение и нормальное питание. Через год за ней последовал и отец, которому в чем-то было, наверное, легче, потому что он пристрастился к бутылке. Кризи тогда исполнилось четырнадцать. Мальчика взяли соседи-фермеры – не отказываться ведь от дармовой рабочей силы. В шестнадцать он сбежал от утомительной и однообразной работы и год спустя пошел служить в морскую пехоту.

Воспоминания детства и отрочества, как и вся жизнь, проведенная в сражениях, не приблизили Кризи к Богу. Он не мог себе вообразить некое высшее существо, которое допускает, чтобы миллионы ни в чем не повинных людей гибли в войнах, в которых ему довелось участвовать.

Ребенок, сожженный напалмом, не мог быть наказан за грехи. Он как-то видел девушку, почти девочку, которую насиловала солдатня – она взывала к Богу, но Бог ее не слышал. Садист мог до смерти замучить священника и спокойно после этого дожить до преклонных лет. А что потом? Его душа попадала в ад? После того ада, в который на протяжении всей своей жизни он отправлял ни в чем не повинные жертвы? С точки зрения Кризи, все это было лишено здравого смысла.

Видел он и церковных иерархов, пользовавшихся всеобщим почитанием и купавшихся в богатстве. Однажды судьба занесла его в самую большую католическую страну Азии – и, возможно, самую нищую, – на Филиппины, как раз когда туда прибыл с визитом папа римский. Великолепные храмы были возведены посреди безысходной нужды. Все епископы региона собрались в Маниле, чтобы приветствовать верховного католического иерарха. Через несколько дней Кризи вылетел по делам службы в Гонконг. С тем же самолетом домой возвращалась часть епископов. Все они сидели в первом классе и пили шампанское. В этом тоже не было никакой логики.

Но логики не было и у противной стороны. В Конго и во Вьетнаме он видел миссионеров, всю жизнь проработавших без всякого материального вознаграждения – эти люди ни разу в жизни вообще не пробовали шампанское. Ему вспомнилось, как они с Гвидо вместе оказались в больнице католической миссии, расположенной неподалеку от Леопольдвилля. Там работали бельгийские монахини, и они им сказали, что необходимо срочно оттуда бежать – симба должны были подойти не позже, чем через сутки. Защитить монахинь было некому. Но женщины отказались покинуть миссию. Их долг – оставаться с больными. Кризи уговаривал их, пытался даже на них давить, расписывая те ужасы, которые могут с ними случиться, если они не уедут. Но монахини остались. Одна из них была молода и очень привлекательна. С тяжелым сердцем сев в «лэндровер», он жестом подозвал ее и сказал, что на ее долю выпадут самые тяжкие страдания и перед смертью ее будут долго мучить. Кризи видел в ее глазах одновременно и страх, и непреклонную решимость остаться.

– Езжайте с Богом, – тихо отвечала монахиня на все его уговоры.

Подразделение их было разбито, и прежде чем они сумели перегруппировать силы и с боями вернуться обратно, прошла неделя. Они с Гвидо первыми ворвались в больницу католической миссии. Несмотря на долгие годы участия в войнах, которые, казалось, должны были бы выработать у них иммунитет к варварству, мужчины не могли без содрогания смотреть на то, что увидели.

Саперными лопатками они вырыли могилу и погребли в ней останки трех монахинь. В ту ночь наемники вступили в бой с симба, и Кризи перебил их несчетно. Гвидо вел «лэндровер», а Кризи десятками косил их из пулемета. Наверное, он убил даже больше негров, чем насиловали, мучили и калечили молодую монахиню. Узнать об этом ему не было дано. Что это было – Божья воля? Кара Господня?

Разве можно найти во всем этом хоть намек на логику и справедливость? Он слышал разговоры о том, что вера должна пройти испытания. Но кто имел право их проводить? Епископы, смакующие шампанское? Или чинуши из Ватикана?

Но ведь прошли же некоторые через эти испытания. Не были же все они идиотами. В жизни он встречал достаточно людей и знал, что вера и разум нередко идут рука об руку, однако понять, как и почему это происходит, он не мог.

Кризи попытался рассказать Пинте о некоторых мыслях, которые роились у него в голове, о тех противоречиях, которые он сам не всегда мог объяснить. Девочка его удивила, ответив, что до конца никогда нельзя быть ни в чем уверенным. Если бы такое было возможно, вера стала бы не нужна.

Да, именно здесь, по всей видимости, и было заложено основное противоречие: вера не нуждалась в знании.

У самой Пинты взгляд на вещи был гораздо проще. Она верила во что-то до тех пор, пока кто-нибудь не доказывал обратное.

– А откуда ты узнаешь, что то, во что ты верила, на самом деле оказалось ерундой? – спросил он.

Девочка лукаво улыбнулась и ответила:

– Об этом говорят по телевизору.

* * *

– Я купила это на свои деньги, – сказала Пинта. – Я их скопила.

Он ничего не ответил, только пристально на нее посмотрел.

– Если ты его наденешь, больно ведь от этого не будет, – уговаривала она его с улыбкой. – Поноси его хотя бы до того, как по телевизору скажут, что носить распятия не нужно.

Кризи не смог сдержать улыбки. Он надел цепочку на шею, крестик повис на груди.

– Спасибо тебе. – Он протянул руку, коснулся плеча девочки и с самым серьезным видом произнес: – Я сразу же ощутил благодать Господню.

Она весело рассмеялась и вскочила на ноги.

– Кризи, если тебе как-нибудь встретится черт, не забудь, что надо будет ткнуть ему этим распятием прямо в нос.

Он усмехнулся. Теперь, должно быть, работать ему будет немного легче – раньше он полагался только на автомат.

Раздался звон колокольчиков, и на склоне показалось стадо коров, которых перегоняли на высокогорные пастбища. Они шли прямо на Пинту и Кризи. Вперед выбежала пастушья собака, чтобы выяснить, не представляют ли они опасности для коров.

Пинта дружески предложила ей кусок ветчины, который тут же был с благодарностью принят. Девочка пошла поиграть с умным животным, а Кризи тем временем налил пастуху стаканчик винца.

Такие дни запоминаются на всю жизнь. Двое мужчин сидели и степенно говорили о жизни, время от времени на них косились щипавшие траву коровы, а девочка с собакой весело гонялись друг за другом между ними.

– У тебя отличная девчушка, – заметил пастух, но, уловив тяжелый взгляд Кризи, тут же осекся.

На заходе солнца они стали собираться домой – сложили плед, запаковали вещи в корзину и выехали, когда начали сгущаться сумерки.

Полный впечатлений день на свежем воздухе утомил Пинту, и девочка решила вздремнуть. Она зевнула и, когда машина тронулась, немножко съехала вниз на сиденье, но удобно устроиться ей так и не удалось. Тогда она подобрала под себя ноги, легла поперек сиденья и положила голову на колено Кризи. Очень скоро она заснула и проспала все время, пока машина спускалась по холмам к Комо.

Кризи ехал очень медленно, иногда поглядывая на спавшего ребенка. В неясном свете сгущавшихся сумерек покрытое шрамами лицо телохранителя выглядело на удивление спокойным. Он чувствовал себя совершенно умиротворенным.

 

Глава 8

Настал день, когда нужно было ехать на урок фортепьяно.

В миланском обществе стало модным развивать в детях музыкальные способности – если, конечно, таковые у них имелись. Представить себе, чтобы Пинта играла на флейте или на трубе, Рика не могла. Поэтому она решила, что дочери нужно учиться играть на пианино.

Кризи отвез девочку на прослушивание к известному преподавателю музыки. Музыкальное светило дало положительное заключение, заявив, что у Пинты есть искра таланта. Теперь надо было купить инструмент и начинать регулярно заниматься.

Особой страстью к урокам музыки Пинта не горела. Кризи тоже – его не прельщала перспектива все время слушать, как она будет терзать рояль гаммами.

Однако даже это обстоятельство было не более чем легким облачком на горизонте. Пить он почти бросил – только за столом во время еды пропускал стаканчик-другой вина. Он стал делать по утрам зарядку, нашел в Комо небольшую спортивную школу, которая работала до позднего вечера. Ремонт ограды был завершен, и теперь он мог тратить время только на восстановление своей былой формы.

Правда, если бы ему довелось подслушать разговор между Рикой и Этторе вскоре после их возвращения из Нью-Йорка, настроение его, вполне возможно, стало бы не таким радужным.

– Ему надо убираться отсюда, Этторе, и поскорее. Я настаиваю на этом!

– Но почему же, дорогая? Ведь он так тебе раньше нравился.

На это было две причины и обе достаточно веские, однако Рика могла говорить только об одной.

– Она к нему слишком сильно привязалась, не говоря уже обо всем остальном.

– Ты ведь не считаешь, что в этом есть какая-то тайная подоплека?

Она покачала головой.

– Нет, я совсем другое имею в виду. Это вещи чисто морального порядка – он смотрит на нее как на своего друга. – Для пущей выразительности своих слов она выдержала почти театральную паузу. – Пинта начинает относиться к нему как к отцу.

– Ну это просто смешно.

– Вовсе нет. Все идет именно к этому. Я, конечно, и раньше замечала, что девочка от него без ума, но когда мы сейчас вернулись из Нью-Йорка, это стало совершенно очевидно.

Этторе подумал немного над словами жены и сказал:

– Ты преувеличиваешь. Она, конечно, относится к нему неплохо, проводит с ним много времени, в чем, кстати говоря, мы сами виноваты, потому что в последние недели нас слишком часто не бывало дома. Но даже говорить о том, что она относится к нему как к отцу, абсурдно.

Рика вздохнула.

– Этторе, ты всегда был далек от нее. Слишком далек. Ты с ней толком-то ни разу не говорил. Я бы сама никогда не поверила, но Кризи беседует с ней обо всем, а она ему отвечает тем же. Пинта старается брать с него пример, очень его уважает. Ей все время хочется быть с ним. Господи! Да она не может спокойно досидеть до конца ужина, ей обязательно надо поскорее умчаться к нему на кухню.

Этторе не мог не признать справедливости слов жены. Он чувствовал ее правоту и хотел сказать что-то в свое оправдание.

– Ты же знаешь, Рика, как я всегда занят на работе, а когда возвращаюсь домой, мне хочется покоя. Детская болтовня меня утомляет.

Она снова вздохнула. Муж действительно совсем не знал собственную дочь.

– Я тебя понимаю, милый, но если бы ты сделал над собой усилие и послушал, как и о чем она говорит, ты бы понял, что это уже совсем не детская болтовня. Она стала очень смышленой девочкой, развитой не по годам.

Рика вспомнила, что впервые задумалась об этом, когда Пинта купила в подарок Кризи на день рождения золотое распятие. Она водила мать с собой из одного ювелирного магазина в другой, пока не нашла наконец именно то, что искала. Рике показалось, что дарить распятие такому человеку, как Кризи, по меньшей мере странно. Она так и сказала об этом дочери. Тогда Пинта только рассмеялась.

– Я знаю, мамочка, распятие – совсем не то, что он мог бы ждать в качестве подарка на день рождения. Но медведь Кризи – странный человек. Он поймет.

Именно тогда Рика впервые увидела в Кризи угрозу Этторе. Причем угрозу двойную – с одной стороны, через Пинту, с другой – через нее самое. Потому что та ночь, которую она провела с Кризи, зажгла фитиль бомбы замедленного действия, способной взорвать всю ее устроенную и налаженную жизнь. Несколько дней после того, как она сделала ему свой экстравагантный подарок, Рика часто вспоминала, что она чувствовала, стоя в лучах занимавшейся зари и глядя в лицо этого большого спавшего мужчины. И дело было не только в ощущении глубокой физической радости, которую он дал ей. Она получала ее и раньше – и с Этторе, и с другими мужчинами.

С Кризи Рика испытала другое чувство: она вся в нем словно растворилась, утратила над собой контроль. Бывая с Этторе и с другими, она сама дарила и получала наслаждение, даже иногда отмеривала его теми порциями, которые считала нужными. Кризи в ту ночь она отдала нечто большее. С каждым днем воспоминания о том, что и как тогда случилось, становились все более навязчивыми и возбуждающими. Его тело, его руки, ласкавшие ее, полное подчинение его воле. Тот миг, когда она открыла глаза и увидела свисавший в кобуре со спинки кровати пистолет, чувствуя в себе твердую плоть Кризи. Вид пистолета и чувство, которое она испытала, как-то удивительно перемешались между собой, помутив на миг ее рассудок и начисто лишив воли. И потом, после этого, когда он так долго обнимал и ласкал ее на удивление чуткими руками, владел ее телом, а она лежала растерянная и удивленная, не понимая, как с ней могло такое случиться.

Все это и в Нью-Йорке не выходило у нее из головы, а когда они вернулись и Рика снова увидела Кризи, ей стало ясно, что угроза ее благополучию, которую он в себе нес, была более чем реальной. Когда в ту ночь Этторе обладал ею, в душе Рики был лишь мужчина, тот, что спал на верхнем этаже. Чувствительные, зрячие пальцы слепца, страшные шрамы на теле и иссиня-черная сталь рукоятки пистолета рядом с ее лицом.

Но об этом она даже думать боялась, не то что говорить. Речь могла идти только о Пинте. Раньше она никогда всерьез не задумывалась над чувствами девочки к Этторе, потому что рядом не было никого, с кем можно было его сравнить. Но увидев, как дочь ведет себя с Кризи, Рика поняла, какие глубокие чувства скрываются в ее маленькой девочке. Если в ближайшее время эти чувства не будут направлены на отца, потом станет уже поздно.

– Так что, милый, он должен уйти, причем как можно скорее.

– Ну что ж, – задумчиво сказал Этторе, – через неделю заканчивается его испытательный срок. Я не стану продлевать контракт – вот и весь разговор. Такая вероятность нами оговаривалась, когда я его нанимал.

Настойчивость жены удивила его.

– Нет, Этторе, не надо ждать. Завтра же скажи ему об этом. Конечно, заплатить надо за полный срок и премию приличную выдать – в том, что так неожиданно произошло, его вины нет.

– Ну, неделя погоды не сделает, – обоснованно заметил Этторе. – Кроме того, я не хочу, чтобы у него остался неприятный осадок.

Рика продолжала настаивать. Она даже предложила отправить Пинту на несколько дней в Рим и тем самым найти уважительный повод для расчета Кризи до истечения испытательного срока.

Однако на этот раз Этторе проявил твердость. Если девочке снова придется пропускать занятия в школе, это ей на пользу совсем не пойдет.

Спор был жарким. Этторе напомнил жене, что вся эта ситуация ее рук дело. В конце концов, наверное, в первый раз в жизни Рике пришлось уступить. Этторе скажет Кризи о своем решении в конце недели.

– Должно быть, это будет тяжелым ударом, – заметил Этторе.

Рика пожала плечами.

– Она еще маленькая, успеет оправиться.

Ответ мужа ее несколько озадачил.

– Я думал не о Пинте, – сказал Этторе.

* * *

Ни о чем не подозревая, Кризи вез Пинту на урок музыки. Они говорили о следующем воскресенье. Кризи снова собирался на обед к Элио, а Пинта хотела пойти вместе с ним.

– Родители сейчас дома. Тебе нужно остаться с ними.

– Но мне снова хочется встретиться с Элио, Феличией и их детьми.

Он попытался ее отговорить. Будет еще много возможностей к ним поехать. Родители ведь теперь часто уезжают из дома.

Дом преподавателя музыки оказалось не так-то просто найти, поэтому девочка развернула карту и помогла ему выехать на проспект Буэнос-Айреса. За полосками газонов на обочинах высились многоквартирные жилые дома. Кризи остановил машину около тротуара и прошел с девочкой по траве к подъезду. Рядом с дверью находилось переговорное устройство. Позвонив, Кризи сказал, что привез Пинту, и дверь распахнулась.

– Я не долго, Кризи, не больше часа.

– Играй там похуже.

Она ему улыбнулась.

– Постараюсь.

Он вернулся в машину и стал читать газету. Из открытого окна верхнего этажа доносились слабые звуки рояля.

Через час он увидел, как входная дверь отворилась. Девочка приветливо помахала ему рукой и направилась к машине. Она была еще примерно в сорока метрах от Кризи, когда из-за угла вынырнул черный автомобиль и, въехав на обочину, оказался на газоне. Кризи увидел, что в нем сидят четверо мужчин, и тут же понял, что происходит. Быстро выскочив из машины, он выхватил пистолет. Пинта в удивлении остановилась.

– Беги, Пинта, беги! – закричал Кризи.

Автомобиль резко затормозил, перекрывая девочке путь. Задние дверцы его распахнулись, и на газон выскочили двое мужчин. Но Пинта отреагировала мгновенно – она нырнула под протянутую руку одного из них, обежала сзади черный лимузин и со всех ног бросилась бежать к своему телохранителю. Двое похитителей, вынув пистолеты, погнались за девочкой. Кризи навел пистолет, но стрелять не мог: Пинта была как раз между ними. Один из преследователей догнал Пинту, схватил ее и поволок в машину. Второй обернулся и выстрелил в Кризи, но пуля прошла выше. Кризи всадил две пули ему в грудь.

Тот, который схватил Пинту, пытался втиснуть ее на заднее сиденье, но девочка отбивалась изо всех сил, кричала и пиналась ногами. К тому времени, когда ему удалось справиться с ребенком, Кризи уже был рядом с черной машиной. Бандит повернулся и стал наводить на него свой пистолет. Кризи выстрелил ему в голову, целясь как можно выше, чтобы пуля не отрикошетила в машину. Пуля попала чуть ниже носа, выбила мозги и отбросила тело назад, прямо на распахнутую дверцу, которая под весом тела захлопнулась. Потом с переднего сиденья раздались три выстрела, и Кризи упал на землю. Колеса, провернувшись на траве, быстро уносили черный автомобиль прочь. Когда он съехал с газона на широкую ленту шоссе, Кризи услышал, как девочка выкрикнула его имя.

Он почти не мог двигаться – пули задели какой-то важный нервный узел. Было очень спокойно. Он лежал и ждал, что кто-нибудь ему поможет. Отгоняя боль, он думал только об одном: надо выжить. Он слышал, как Пинта прокричала его имя. Она не звала Кризи на помощь, увидев, что он упал, девочка кричала от боли.

 

Глава 9

Рядом с постелью сидела сиделка и читала книгу. После того количества наркотических и успокаивающих средств, которым его напичкали, Кризи никак не мог прийти в себя, все было, как в тумане. Над ним с двух сторон были укреплены капельницы с питательным раствором, ритмично стекавшим по прозрачным трубочкам – одна тянулась к его носу, другая уходила под повязку на правой руке.

Дверь в палату отворилась, и полицейский в форме обратился к сиделке.

– Посетитель пришел. Врач разрешил впустить только на одну минуту.

Гвидо пересек комнату, приблизился к постели.

– Кризи, ты меня слышишь?

Кивок был почти незаметен.

– Худшее уже позади. Теперь ты точно оклемаешься.

Снова чуть заметный кивок.

– Я останусь в Милане. Зайду к тебе попозже, когда ты сможешь говорить. – Гвидо повернулся к сиделке. – Вы будете с ним все время?

– Кто-нибудь будет с ним постоянно, – ответила женщина.

Гвидо поблагодарил ее и вышел из палаты.

Элио и Феличия ждали в коридоре.

– Он пришел в себя, но говорить сможет только через день-два. Пошли домой, завтра я сюда вернусь.

Врач сказал им, что, когда Кризи доставили в больницу, он был при смерти. Операцию ему сделали сразу же, быстро залатали его и заштопали. Как объяснил врач, операция эта была промежуточной. Если Кризи оправится от послеоперационного шока и восстановит силы, ему сделают еще одну, более серьезную операцию. Строить сейчас какие бы то ни было прогнозы нет смысла – доктор красноречиво пожал плечами. Они распрощались и ушли.

* * *

Два дня Кризи находился между жизнью и смертью, потом стал понемногу приходить в себя. У него, должно быть, железная воля, сказал врач Гвидо. Огромная воля к жизни.

На следующий день Кризи уже мог говорить.

Первый вопрос, который он задал, был крайне лаконичным:

– Пинта?

– Сейчас ведутся переговоры, – ответил Гвидо. – Такие дела быстро не решаются.

– Мое состояние?

Гвидо подробно, со знанием дела все ему объяснил.

– Тебя ранило дважды – в живот и в правое легкое. К счастью, пули были тридцать второго калибра, иначе мы здесь не разговаривали бы. Легкое они тебе залатали, с ним скоро будет все в порядке. Рана в живот гораздо опаснее. Нужна еще одна операция, и хирург надеется, что она пройдет удачно, а он – человек опытный. В этой больнице операции после огнестрельных ранений – дело привычное.

Кризи внимательно выслушал друга и спросил:

– Двое, в которых я стрелял, умерли?

Гвидо кивнул.

– Одному ты попал в сердце. Обе пули всадил. Второму мозги вышиб. Отличные выстрелы.

Кризи покачал головой.

– Я действовал медленно, чертовски медленно!

– Они были профессионалы, – без всякого выражения сказал Гвидо.

– Да, я знаю. Кроме того, они не ожидали сопротивления. Первый сначала выстрелил в воздух, чтобы меня напугать. Если бы я действовал быстрее, можно было бы всех их прикончить. Они действовали очень небрежно.

Кризи устал, и Гвидо поднялся, чтобы уйти.

– Я съезжу в Комо, проведаю Балетто. Посмотрю, может быть, смогу им как-то помочь.

Что-то привлекло его внимание. Некоторое время он стоял и с удивлением смотрел на распятие, висевшее на шее Кризи. Заметив взгляд Гвидо, Кризи устало проговорил:

– Я расскажу тебе об этом позже.

Визит в Комо успеха не имел. Гвидо ездил туда вместе с Элио. В доме были Вико Мансутти с женой. Казалось, адвокат взял на себя все дела. Этторе был ошеломлен и подавлен случившимся. А Рика, когда они вошли в комнату, просто дрожала от ярости. К этому времени все раскрылось. Она уже знала, что Кризи был нанят за гроши, только для того, чтобы ее утихомирить. Знала она и о его пьянстве.

– Пьянь подзаборная! – прокричала она Гвидо. – Паршивый алкаш был нанят защищать мою дочь. – Она бросила презрительный взгляд на мужа. – Какой-нибудь зеленый мальчишка и тот справился бы с этой работой лучше.

Элио начал было возражать, но Гвидо велел ему замолчать. Они забрали вещи Кризи и покинули дом.

– Когда дочь к ней вернется, она успокоится, – заметил Гвидо.

Об этой встрече он ничего Кризи рассказывать не стал. Неделю спустя врачи сделали еще одну операцию, которая прошла успешно.

* * *

Гвидо вошел в комнату, взял стул и подвинул его к самой кровати. Кризи выглядел лучше, его лицо даже немного порозовело. Он заметил подавленное состояние Гвидо, и в глазах его застыл немой вопрос.

– Кризи, она умерла.

Больной отвернулся и упер взгляд в потолок. Лицо его ничего не выражало, глаза были пусты.

Какое-то время Гвидо сидел молча, потом продолжил.

– Это произошло случайно. Выкуп заплатили два дня назад. Девочку должны были освободить той же ночью. Но в условленное время в назначенном месте ее не оказалось, а утром полиция нашла ее тело в кабине украденной машины. В то время наводили шорох среди бандитов из «Красных бригад». Считают, что из-за этого похитители перепугались и на несколько часов залегли на дно. Руки и рот девочки были замотаны липкой лентой, а ее рвало, возможно, от выхлопных газов. Что в таких обстоятельствах может случиться, тебе прекрасно известно. Было произведено вскрытие. Она умерла от удушья.

Гвидо смолк, и воцарилось долгое молчание. Потом Кризи спросил:

– Что-нибудь еще?

Гвидо подошел к окну. Сзади раздался резкий вопрос:

– Ну так что еще случилось?

Неаполитанец обернулся и тихо сказал:

– Девочку насиловали. Часто. Руки и плечи ее были в синяках и кровоподтеках.

Снова в комнате надолго повисла тишина. Издали доносился негромкий звук церковного колокола.

Гвидо подошел к спинке кровати и взглянул в лицо Кризи. Оно было бледным и лишенным всякого выражения. Глаза по-прежнему смотрели в потолок, но пустыми они уже не были – в них горела неукротимая ярость.

* * *

Ночной поезд, шедший из Милана в Неаполь, мерно стучал колесами по рельсам, без остановок минуя небольшие полустанки. Стояла середина июня, поезд вез отпускников к южному солнцу. На последнем вагоне состава стоял фирменный знак Международной компании спальных вагонов. В третьем купе на нижней полке сидел Кризи и читал пометки в блокноте. Проспав четыре часа, он проснулся в Риме и собрался принять холодный душ и попросить у проводника крепкого кофе. Выспался он отлично – в поездах он всегда крепко спал.

Его бледное, осунувшееся лицо освещал еще неяркий свет нового дня. На Кризи были лишь потрепанные джинсы. Его обнаженный торс пересекали два недавних длинных, еще красноватых шрама. Он закончил читать, взял с небольшого углового столика шариковую ручку и сделал какие-то пометки на последней, еще не до конца заполненной странице блокнота. По лицу Кризи скользнула чуть заметная усмешка – память, слава богу, его не подвела.

Когда он завершил работу, стало уже совсем светло. Он вырвал из блокнота только что заполненный листок бумаги и сунул его в карман пиджака, висевшего на двери.

Потом взял полотенце, бритву и вышел в коридор. Проводник не спал – в малюсенькой кухоньке он готовил пассажирам завтраки и аккуратно расставлял их на подносы. Он был маленьким, опрятным человечком с маленькими, опрятными усиками и приветливой улыбкой на лице.

– С добрым утром, – сказал проводник. – Через час прибываем в Неаполь.

Кризи тоже ему улыбнулся.

– У вас пахнет хорошим кофе. Душевая свободна?

Проводник кивнул.

– Еще никто не вставал.

Кризи прошел в душевую, принял душ и не спеша побрился. Путешествие на поезде по комфорту нельзя было сравнить ни с автомобилем, ни даже с самолетом.

* * *

Кризи уверенно шел на поправку. Он был послушным пациентом, внимательно прислушивался к советам врача и скрупулезно выполнял все его указания. Неделю спустя после второй операции он уже мог вставать и передвигаться в инвалидной коляске. Через несколько дней он сам, без посторонней помощи, ходил.

Себя он не торопил. Он знал, что телу нужно время. Любая попытка ускорить выздоровление была заранее обречена на неудачу.

Ему помогали спускаться в тенистый больничный сад, где он каждый день совершал небольшую прогулку. Рубашки на нем не было, и солнце золотило кожу спины в просветах между повязками.

Сестры, сиделки и фельдшеры относились к пациенту уважительно. Он никого зря не тревожил, перенося все страдания стойко, с достоинством и без всякой суетливости. Кроме того, его практически вытащили с того света, и это обстоятельство выделяло его из основной массы остальных пациентов больницы.

Он дал одной сиделке немного денег, и она регулярно приносила ему все газеты, вышедшие после похищения девочки. Позже он попросил ее достать газеты за несколько прошлых месяцев. Кроме того, она купила ему блокнот, который он стал постепенно заполнять какими-то выписками.

За все время, пока он лежал в больнице, у него был лишь один неожиданный посетитель. Как-то поздно вечером Кризи навестила синьора Делюка, которая принесла ему корзину фруктов. Она просидела с ним около часа, поговорила о Пинте и немного всплакнула. Он стал ее утешать. Надо же было так случиться, чтобы из всех детей они такое сделали именно с Пинтой, горевала она. Потом пожилая учительница осушила слезы и по-доброму взглянула на него. Она слышала, что Кризи был не настоящий телохранитель, а лишь своего рода обманка. Но женщина хорошо знала, как он был привязан к девочке.

Она спросила его, что он собирается делать дальше. Кризи пожал плечами и ответил, что никаких определенных планов у него нет. Синьора Делюка удивилась: он был слишком уверен в себе и казался совсем не таким печальным, каким она рассчитывала его застать. Потом она поцеловала его в щеку, распрощалась и ушла.

Вскоре он стал ходить на физиотерапию, делать легкую зарядку и плавать в бассейне с теплой водой. Ему дали резиновые мячики для тренировки пальцев, и, совершая каждый день все более длительные прогулки по саду, он то и дело сжимал мячики, ощущая, как пальцы и кисти рук постепенно возвращают свою силу.

Через месяц врач сказал, что поправка идет просто великолепно – никто такого не мог ожидать. По его мнению, до окончательного выздоровления осталось не больше недели.

Большую часть этого времени Кризи провел в отделении физиотерапии, занимаясь в меру сил на всех снарядах, какие там только были.

Когда Кризи вышел из больницы, он был еще очень слаб. Тем не менее тело ему уже во всем повиновалось.

Врач, старшая сестра и несколько сиделок тепло с ним распрощались и пожелали удачи. Он от всего сердца поблагодарил их за заботу. Пока бывший пациент шел к воротам больницы с чемоданом в руке, все провожали его взглядом.

– Странный мужчина, – заметила старшая сестра.

Врач с ней согласился.

– Да, этому человеку довелось повидать на своем веку немало больниц.

* * *

Поезд прибыл на центральный вокзал Неаполя. Кризи дал хорошие чаевые проводнику, смешался с толпой приехавших и вышел с ними на площадь Гарибальди. Там он быстро нашел такси.

– Пансион «Сплендид», – сказал он водителю, который включил счетчик, чертыхаясь про себя. Стояла уже середина июня, а он все никак не мог подцепить приличного туриста.

Такси подъехало к пансиону почти одновременно с фургончиком Пьетро, который возвращался с рынка. Он оглядел Кризи снизу доверху, и они обменялись рукопожатиями.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Давай помогу тебе оттащить корзины.

Когда они вошли, Гвидо сидел за кухонным столом и потягивал кофе.

– Привет, Гвидо, – сказал Кризи, ставя корзину на стол.

– Привет, Кризи.

Гвидо внимательно посмотрел на друга, встал со стула, и они крепко обнялись.

– Выглядишь ты совсем неплохо. Здорово, видно, они тебя залатали.

– Да, там хорошие механики работают, – ответил Кризи, и оба улыбнулись старой присказке былых времен.

После ужина, когда спустился теплый вечер, друзья удобно расположились на террасе, и завязался долгий, обстоятельный разговор. Кризи казалось, что с того момента, когда он сидел здесь в последний раз, прошла целая вечность.

Он не торопясь объяснил Гвидо, что собирается делать. Моральные проблемы его не волновали и вопрос о правосудии не беспокоил. Было совершено преступление, и оставить его безнаказанным Кризи не мог и не хотел.

Гвидо слишком хорошо его знал и прекрасно понимал, что решение Кризи бесповоротно. Это было не просто местью – убит близкий Кризи человек. Он должен убить убийц.

– Око за око? – спокойно спросил Гвидо.

Кризи медленно покачал головой и сказал так, что было отчетливо слышно каждое слово:

– Нет, гораздо больше. Больше, чем око. Мне нужна каждая их жила проклятая.

– Да, ты действительно очень привязался к этой девчушке! – Фраза прозвучала наполовину утверждением, наполовину вопросом.

Кризи тщательно взвесил каждое слово, чтобы предельно точно сформулировать свою мысль. Ему было очень важно, чтобы Гвидо понял. Понял все, до конца.

– Гвидо, ты меня хорошо знаешь. Пять месяцев тому назад я здесь сидел на том же самом месте, и мне тогда в жизни больше ничего не светило. Я согласился на эту работу, которую Элио мне подыскал, только для того, чтобы не вышибить себе мозги. – Увидев удивленное выражение лица Гвидо, он мрачно усмехнулся. – Да, Гвидо, так оно и было. Я и в самом деле собирался это сделать. Мне казалось, что все уже в прошлом – продолжать эту канитель не имело смысла. Девочка все изменила. Как ей это удалось – до сих пор не пойму. Она как-то смогла влезть ко мне в душу. День за днем она все больше меняла мою жизнь.

На некоторое время он погрузился в воспоминания. Гвидо молчал, не желая прерывать откровения друга.

– Ты же знаешь меня, как никто другой, – повторил Кризи. – Никогда в жизни у меня не было ничего общего ни с одним ребенком. Для меня дети всегда были только обузой. Потом вдруг появилась она – такая маленькая, и так много в ней было жизни. А моя жизнь уже вся была позади, в прошлом. Потом мало-помалу я стал смотреть на вещи ее глазами. Ведь в ее жизни раньше ничего не было. Она ко всему относилась так, будто весь мир возник внезапно, только вчера и специально для нее. – Слова его пресеклись. Он сидел и смотрел вдаль – на огни города и темневшее до самого горизонта море. Потом тихо произнес: – Она любила меня, Гвидо, – меня! – он взглянул в лицо друга. – Не так, конечно, ты же понимаешь, не физически. И это было гораздо лучше и больше.

Гвидо ничего не ответил, и Кризи продолжил:

– Я бросил пить – мне это больше не было нужно. По утрам я привозил ее к школе, и она взлетала вверх по ступеням. Господи, Гвидо, ты даже представить себе не можешь, – мне казалось, что она солнце несет на плече. В ней не было ничего темного – ни зла, ни жадности, ни ненависти, ни корысти. – Он никак не мог подобрать нужные слова, чтобы передать состояние своей души. Непривычные для него слова. Внезапно он спросил: – Ты вслушивался когда-нибудь в слова группы «Доктор Хук»?

Гвидо отрицательно покачал головой.

– Они поют в стиле кантри. Солист обращается к женщине, которая старше его, говорит ей, что не может коснуться солнца, не может дотянуться до облаков и не может вернуть ей молодость. Но, Гвидо, все это смогла сделать для меня маленькая, хрупкая девочка – ради меня она коснулась солнца.

В устах такого человека, как Кризи, эти слова звучали нелепо, даже смешно. Но Гвидо понимал их истинный, хотя и трагический смысл. Он чувствовал, что переживал его друг. То же самое произошло и с ним самим, когда в его жизнь вторглась Джулия.

Он о чем-то вспомнил.

– Распятие?

– Да, это она мне его подарила – к дню рождения. – Кризи улыбнулся. – Сказала, что если мне доведется встретиться с чертом, надо будет ему под нос его ткнуть. – Улыбка погасла, голос его стал резким и жестким. – А эти подонки ее украли, надругались над ней и оставили задыхаться в собственной блевотине! Я это вижу, как наяву. Ей и глаза, наверное, этой лентой липкой заклеили. Привязывали к какой-то грязной кровати. Насиловали ее от скуки – мразь проклятая! – Его душили ненависть и гнев. – Теперь ты понимаешь, Гвидо, почему я не оставлю их жить?

Гвидо поднялся со стула и подошел к перилам. Он был просто потрясен глубиной тех чувств, которые обуревали Кризи. В конце концов кому-то все-таки удалось провернуть ключ, хоть замок и заржавел.

– Да, Кризи, я тебя понимаю. Со мной такое же случилось, когда я полюбил Джулию. Все было по-другому, но на деле – то же самое. В каком-то смысле я тебе даже завидую. Когда она умерла, я тоже хотел отомстить. Но кому? За рулем машины сидел почти ребенок. После несчастного случая он слегка сдвинулся. – Гвидо пожал плечами. – Бессмысленно было с ним что-нибудь делать. Да и она этого не хотела бы. Но то, что в тебе накипело, я хорошо понимаю.

Кризи подошел к нему и тоже облокотился о перила.

– Мне нужна помощь, Гвидо.

Гвидо кивнул и положил руку на плечо Кризи.

– Считай, ты ее уже получил. Все, что я в состоянии сделать. Только убивать я больше не буду. С этими играми я завязал. Ей обещал. А в остальном – только скажи, что тебе надо.

– Убивать снова я тебя никогда не попросил бы, ты же знаешь. С этим я и сам справлюсь. Но если ты согласишься мне помочь, это может быть для тебя опасно.

Гвидо только улыбнулся.

– Мне к опасностям не привыкать. – Он пристально взглянул на Кризи. – Ты знаешь, кто это сделал?

Кризи кивнул.

– Да, и знаю совершенно точно. Мне удалось их хорошо разглядеть, а потом я специально наводил о них справки. Человека, который стрелял, зовут Сандри. За рулем машины сидел бандит по имени Раббиа. Они работают на своего босса – Фосселлу. – Он мрачно усмехнулся. – Держатся они очень уверенно. Говорят, что в то время были в Турине, и это подтверждает дюжина свидетелей.

– Как тебе удалось выяснить их имена?

– Полицейские показали мне альбом с харями всех известных им бандитов, и я без труда узнал тех, кто мне был нужен.

– А полицейским ты ничего не сказал?

Кризи отрицательно покачал головой.

– Рассуди сам: что бы с этими подонками сделали, даже если бы я на них и указал? Ну давай, Гвидо, сам пошевели мозгами.

Вопрос, естественно, носил чисто риторический характер, но тем не менее Гвидо на него ответил.

– Самое большое, что им бы грозило, – несколько лет тюрьмы, которые они провели бы со всеми удобствами. Они ходили бы за решеткой с высоко поднятой головой, и их досрочно выпустили бы. Ты же сам знаешь, как это делается.

– Вот именно. Но на этот раз так просто и дешево отделаться им не удастся.

Гвидо подумал немного над его словами и сказал:

– Да, разделаться с ними не будет трудно. Ты сможешь их убрать, не оставив следов, и тихо исчезнуть. К верхушке они, скорее всего, не принадлежат.

– Нет, Гвидо, все будет не так, – произнес Кризи спокойно, но очень уверенно.

Гвидо озадаченно на него взглянул.

– Как же тогда ты собираешься действовать?

– Расплачиваться будут не только эти двое. Я разделаюсь со всеми, кто имел какое бы то ни было отношение к похищению и хоть как-то погрел на нем руки. До самого верха. Я разворошу все вонючее гнездо этой мрази.

Гвидо слушал его с удивлением, а когда Кризи закончил, звонко рассмеялся. Дело не в том, что он не верил другу – в веселое настроение его привел размах того предприятия, на которое тот решился. Кризи усмехнулся в ответ.

– Теперь ты понимаешь, почему мне будет необходима твоя помощь.

– Еще как понимаю! А ты-то сам отдаешь себе отчет в том, что задумал? Ты понимаешь, с кем тебе придется столкнуться?

– В общем, да. Я, конечно, пока не все знаю, но расклад себе представляю. В Милане власть поделена между двумя боссами мафии – Фосселлой и Абратой. Похищение было сделано с ведома и по поручению Фосселлы, значит, распоряжение Раббии и Сандри давал он. Свою долю от этого получил Конти в Риме, поэтому я и с ним разберусь. И, наконец, самый жирный кот в Палермо – Кантарелла. Он наложил лапу на все – теперь вместе со всеми придется и ему по счетам платить.

Гвидо снова улыбнулся.

– Конти я знаю и жалеть о нем совсем не буду. Как-нибудь потом расскажу тебе историю нашего знакомства. А как тебе удалось обо всем этом узнать?

Кризи пожал плечами.

– Читал старые газеты. Времени у меня было в избытке. Эти скоты так в себе уверены, что не стесняются сами себя рекламировать. Кроме того, я прочел книгу одного журналиста по имени Андато – «Другая страна». Ему действительно удалось глубоко копнуть. Никак в толк не возьму, почему он до сих пор еще жив.

Гвидо покачал головой.

– Когда книга опубликована, убивать автора уже нет никакого смысла. Они разделываются с людьми со стороны только для того, чтобы сохранить в тайне свои секреты. А если книга вышла – секретов не осталось. – Какое-то время он размышлял. – Но в любом случае я смогу тебе помочь. У меня сохранились кое-какие старые связи. Думаю, выяснить их внутренний расклад и систему отношений в организации мне удастся.

– Связи, говоришь, у тебя сохранились?

Гвидо ухмыльнулся.

– Да. Я никогда тебе не рассказывал, чем занимался до того, как вступил в Легион. Надо же, как иногда в жизни все забавно складывается! Ну да ладно, я тебе об этом как-нибудь в другой раз расскажу. Чем еще я могу быть тебе полезен?

Они прошли в кухню, чтобы налить кофе, потом сели за стол и стали обсуждать детали.

Кризи уже отработал стратегию операции. Он так тщательно продумал отдельные звенья операции, что Гвидо был просто поражен. Ему только оставалось делать в блокноте пометки, касавшиеся транспорта и конспиративных квартир. Записав все, что было необходимо, он откинулся на спинку стула и глотнул немного кофе, пристально глядя на друга.

– Это неплохо, Кризи, очень неплохо. Я прекрасно понимаю, что после того, что ты собираешься сделать в Милане, иногда тебе придется действовать по обстоятельствам, но к тому времени у тебя уже будет надежная информация. Скажи, ты в самом деле понимаешь, против каких сил собираешься выступить?

– Если у тебя есть что сказать, я внимательно тебя выслушаю.

Гвидо попытался упорядочить свои мысли.

– На самом деле они еще могущественнее, чем считает или хочет считать большинство. На полицию они, как правило, вообще не обращают внимания, а в некоторых случаях даже контролируют ее. Они не раз расправлялись с неугодными им судьями. Политиков они подкупают на всех уровнях – от сельских чиновников до министров. В некоторых районах страны, особенно на юге и в Сицилии, они в прямом смысле слова олицетворяют закон, карая и награждая по собственному усмотрению. Многие тюрьмы управляются ими изнутри. За последние несколько лет власти не раз пытались принять против мафии какие-то меры. В Калабрии они и сейчас хотят вывести этих бандитов на чистую воду. В Реджо, например, идет большое судебное разбирательство о коррупции и насильственном выкупе участков у мелких землевладельцев для строительства нового сталелитейного комбината, но… что правительство может противопоставить бандитам? Полиция, суды и тюрьмы либо коррумпированы, либо наводнены их же людьми. Есть, конечно, среди полицейских, судебных исполнителей и судей честные и смелые люди, но система в целом слишком слаба. Только Муссолини в тридцатые годы удалось их немного прижать к ногтю, но это произошло лишь потому, что боролся с ними фашистскими методами. Вместе с бандитами из мафии от репрессий государства в те годы погибли многие ни в чем не повинные люди. Но после Муссолини мафия стала еще сильнее, чем раньше. На них работают тысячи информаторов, включая служащих полицейских. Они имеют собственные группы боевиков в каждом городе, а дальше к югу – и в каждом селе. Так что эти подонки опираются на целую армию хорошо вооруженных людей по всей Италии.

Налив себе и Кризи еще кофе, Гвидо рассказал другу, чем в молодости занимался в Неаполе, особое внимание уделив отношениям с Конти.

– Да, жарковато мне, должно быть, придется, – признал Кризи. – Но кое-что складывается и в мою пользу. Во-первых, я, как и Муссолини, могу бороться против них теми методами, которые полиция применять не имеет права, в частности, террором. Эти люди сами часто им пользуются, но не испытали его на своей шкуре. Во-вторых, я буду получать информацию по мере реализации своего плана – перед тем как воздать должное каждому из тех, кто это заслужил. Такого рода сведения полиция тоже получить не может, потому что не пользуется теми методами, которые мне никто не помешает применить.

Гвидо представил себе, о каких методах идет речь, и понял, что Кризи действительно сможет получить любую информацию.

– В-третьих, – продолжил Кризи, – в отличие от полиции, моя цель состоит совсем не в том, чтобы собирать доказательства и улики, а потом передавать их в суд. Моя задача – их убить. – Он заговорил спокойнее. – В-четвертых, мое стремление расправиться с ними сильнее, чем у полицейских, потому что, когда полицейские или судьи борются против мафии, они просто выполняют свою работу. У них жены, семьи, им надо думать о карьере. Меня все это не волнует, а, кроме того, я к ним с того конца подберусь, о котором они никогда и не слышали.

Гвидо задумался. Преимущества эти действительно были немалые.

– Оружие? – спросил он.

Кризи сунул руку в карман пиджака и вынул сложенную страничку.

– Леклерк в Марселе все еще крутит свои дела?

– Думаю, да, – ответил Гвидо. – Могу позвонить ему, справиться.

Он взял у Кризи листок бумаги и пробежал глазами список. Ознакомившись с ним, он даже присвистнул.

– Кризи, черт тебя дери, да ты и в самом деле собираешься объявить им войну! И ты думаешь, у Леклерка все это будет?

– Если и не будет, достать он сможет все, – ответил Кризи. – Большую часть того, что перечислено в списке, пару лет назад он поставлял родезийцам. Меня тогда советником туда пригласили. Это дело принесло ему крупный барыш. Как ты думаешь, он никакой финт отколоть не сможет? Ведь для него это плевое дело.

– Думаю, с ним все будет в порядке, – сказал Гвидо. – Вспомни, из какой мясорубки ты его тогда под Букаву вытащил. Он тебе по гроб жизни должен быть благодарен.

– Может, ты и прав. Но он – малый сообразительный и много денег сделал с тех пор, как стал торговать оружием, вместо того чтобы самому им пользоваться. Часто богатство сильно меняет людей. Так что, если возникнут проблемы, можешь на него слегка надавить.

– Как именно?

– Намекни ему на похороны, как в цветном кино.

Гвидо улыбнулся старым воспоминаниям об обычаях наемников и легионеров.

– Годится. – Он взмахнул листком. – Когда тебе все это понадобится?

– Через два месяца. Раньше мне полностью в форму не прийти. Я сам в Марсель приеду забирать товар – как его сюда доставить, я уже продумал. – Необходимость восстановить силы была еще одним важным вопросом, волновавшим Кризи. – Мне бы на это время надо было бы уехать в какое-нибудь тихое местечко. У тебя по этому поводу никаких соображений нет?

Гвидо задумался лишь на мгновение.

– Почему бы тебе не поехать на Мальту? Поживешь на Гоцо с семьей Джулии. Ферма у них большая, а спокойнее места все равно не найдешь. Тебе там все будут рады. Я это точно знаю – сам к ним каждый год на пару недель отдыхать езжу. Я им позвоню.

Кризи подумал какое-то время.

– Звучит вроде убедительно. Ты уверен, что я там никому в тягость не буду?

Гвидо улыбнулся.

– Ты сможешь помогать Полу на ферме. Работа там тяжелая, она тебя только укрепит – тебе же всегда нравилось руками работать. Какой бы отличный фермер из тебя вышел!

Так еще одна проблема была улажена. После этого они перешли к обсуждению финансовой стороны вопроса. Гвидо предложил заплатить за оружие и те покупки, которые надо будет делать в Италии. У него все еще был банковский счет в Брюсселе, и ему было легче, чем Кризи, переводить с него деньги в Италию. Он предложил Кризи рассчитаться, когда все будет кончено.

– А если я не дойду до конца? – серьезно спросил Кризи.

Гвидо усмехнулся.

– Упомянешь меня в завещании.

Кризи улыбнулся, но ничего не сказал – слова здесь были лишними.

Друзья проговорили всю ночь. Было решено, что через пару дней Кризи на пароме переправится в Палермо. Он хотел в спокойной обстановке взглянуть на главную базу Кантареллы – виллу Колаччи. Оттуда на поезде он должен будет доехать до Реджо-ди-Калабрия и там пересесть на прямой паром до Мальты.

Когда они закончили разговор, уже почти рассвело, но на время друзья внимания не обращали. Им было хорошо от того, что все шло так, как во времена их давнишней службы. Когда в конце концов они встали из за стола, Гвидо взял свой блокнот и пробежал взглядом по страницам, чтобы проверить, все ли он отметил, что было нужно. Потом поднял глаза и сказал:

– Сейчас самое главное для тебя – поскорее прийти в форму.

Кризи потянулся, зевнул и мрачно усмехнулся.

– Да, в полную, боевую.