1

Хумов открыл глаза и привычно уставился в мутный круг окна, расположенный чуть левее от его изголовья, наглухо впаянный в бетонную коробку его обиталища.

Тяжёлые свинцово-серые огромные облака с тёмными рыхлыми подпалинами, медленно и неуклюже поворачиваясь, проплывали бесконечной утомляющей грядой, усыпляя своим однообразием, изредка приоткрывая пока ещё не определившуюся синеву предутреннего неба.

Ровно в 6.00, как положено по предписанию, он спустил правую ногу на холодный пластик и через секунду, отдав приказ телу, встал на обе ступни, почувствовав привычный холод под ними.

Матрас, слегка пискнув, поддался нажиму, рванулся и мягко прилип к стене, увеличив комнатку, напоминавшую каюту. Сходство это усиливалось от слабого освещения неоновой лампы, наглухо впаянной в низкий потолок и издающей зеленоватое свечение, повторяющееся в окантовке откидного столика и стула. Встроенный шкаф растянулся во всю длину неприхотливого жилища, в котором всё было подчинено продуктивному использованию минимального пространства, отвергающего малейшее излишество.

Потянувшись, сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, Хумов достал из шкафа униформу зелёного цвета с серовато-блеклыми разводами, между которыми проглядывали и другие оттенки в абстрактной комбинации рисунка, снабжённую многочисленными карманами на липучках, затем – ботинки на толстой подошве и чёрную шлемовидную шапочку.

Одевался он неторопливо, тщательно разглаживая на сильном тренированном теле складочки, ощупывая один за другим карманы, мысленно припоминая, что в них находится и всё ли на положенном месте, в необходимом количестве и в соответствии с инструкцией.

В группе над ним подсмеивались. Слишком он был щепетилен, до тошнотворной дотошности, в выполнении предписаний, нагружая себя множеством ненужных причиндалов, но Хумов не обращал на это внимания и был прав: взятые им запасливо вещи оказывались как нельзя более кстати и выручали товарищей в трудную минуту.

Сейчас ему оставалось наполнить плоский термос кипятком, и он будет готов.

Группа молодых специалистов заканчивала обучение в секретном центре, и ему предстояло пройти последний испытательный тренинг, получить зачёт и затем – назначение на службу.

«Тренинг этот не совсем обычный. Он может длиться для каждого по-разному: от одного часа до нескольких лет. Вы не сможете узнать, закончился ли он для вас, пока не получите назначение на место службы. Ведь вы готовитесь для работы не на земном объекте», – вспомнил он напутственные слова инструктора – невысокого, крепкого сложения мужчины с юркими глазками стального цвета и неизменной улыбкой на тонких губах, открывающих белоснежный ряд отлично сделанных зубов.

Хумов заполнил термос кипятком, аккуратно закрутил пробку и промокнул влагу бумажной салфеткой.

«Готовность номер один!» – мелькнула заученная дежурная фраза, и он улыбнулся для поднятия духа. Его облик сейчас мало чем отличался от облика сотоварищей по группе. Единственное, что его выделяло среди других, – это улыбка, делающая его лицо неотразимым и до крайности приятным, располагающим, внушающим безоговорочное доверие.

Хумов закрыл дверь, спрятал ключ в один из карманов довольно объёмного рюкзака и, миновав несколько лестничных пролётов – он не любил пользоваться лифтом, считая полезность сбегания по ступенькам одним из преимуществ оных, – вышел на улицу, вздохнув свежесть и относительную чистоту утреннего воздуха.

Через десять минут он уже спускался по подземному переходу к поезду. До блока питания ему нужно было проехать три остановки. Подошёл поезд, он вошёл в вагон и, не проходя вглубь, встал, широко расставив ноги. «Одна… Две…» – считал он привычно, не глазея на немногочисленных пассажиров, заранее зная их обычность во внешнем облике, разнящуюся разве что по цвету комбинезонов.

На третьей остановке он вышел и поднялся на лифте наверх. Тяжёлая свинцовость облаков несколько ослабила свою насыщенность и теперь, слегка поредев, пропускала слабые солнечные лучи.

Выдача питания осуществлялась за углом, в просторном, выполненном по последним архитектурным новшествам, сплошь из стекла здании. На его груди справа загорелся отличительный зелёный значок, дающий ему право беспрепятственного прохода. Двери перед ним раздвинулись. На раздаче очереди не было. Хумов сунул свой индикатор в прорезь и тут же получил в прозрачной вакуумной упаковке пачку спрессованных брикетов.

Через несколько минут он стоял в небольшом парке у скамейки, выполненной из блестящего металла, чтобы никому не пришло в голову вырезать любовные знаки, и мучительно раздумывал: опустить сразу оба брикета в термос или один, как предписывала инструкция. Он каждый раз сомневался и каждый раз опускал оба, не понимая, в чём разница. Ему удобней было растворить сразу оба, чтобы потом не дожидаться растворения второго брикета, а побыстрее выпить, и дело с концом.

Пожалуй, он любил эти минуты, когда маслянистая, содержащая весь набор аминокислот, белков, минералов и витаминов жидкость разливалась, достигая каждого суставчика, каждой клеточки его мускулистого молодого тела. В голове появлялась пьянящая лёгкость, расслабляющая и поднимающая настроение, а минуты через две в него вливалась энергия, а с ней и радость жизни.

Хумов бодро поднялся со скамейки и зашагал к станции метро. Его путь лежал за город, в зону Z-4. Он снова спустился в подземку. Ему предстояло два часа восемь минут мчаться через весь город на окраину.

Сев и отдав телу приказ расслабиться, он прикрыл глаза, решив максимально отдохнуть, сберегая свои силы для предстоящего испытания.

Его мало интересовало окружающее, но через щёлки глаз он улавливал незначительные перемещения в вагоне: зелёные, коричневые, синие комбинезоны садились, вставали, выходили, входили, висели, ухватившись за поручни. Лица выражали углублённость в себя людей, перегруженных информацией и не желающих идти ни на какие контакты, все силы которых сосредоточены на выполнении жизненно важных функций организма и максимальном сбережении драгоценной энергии для продуктивной деятельности мозга.

Ради этой же цели при общении царили безупречная вежливость и необыкновенная предупредительность. Вспыхивающие улыбки на лицах выражали приязненность хорошо воспитанных людей: короткие вежливые вопросы, такие же короткие вежливые ответы, крайняя предупредительность друг к другу, тихие, спокойные голоса.

Хумову неожиданно вспомнилось, как он впервые понял, вернее, ощутил присутствие иного мира. Группу мальчиков начали обучать приёмам телепатии, и он в гипнотическом состоянии неожиданно увидел перед собой целый игрушечный городок, да так явственно, что в реальности его существования не сомневался. Это было самое яркое впечатление его детства – детства, лишённого родительской, да и любой другой заботы и ласки. Воспоминание было настолько приятным, что он снова окунулся в него, наблюдая за жизнью сказочного города, которую сейчас снова увидел перед собой и разглядывал с затаённым восторгом и любопытством маленького мальчика, навсегда оставшегося в нём.

 

2

Выйдя на конечной метро, Хумов перешёл на платформу № 8 и пересел в вагон загородного поезда, прибывшего ровно по расписанию. Войдя, он сел рядом с выходом, готовясь снова окунуться в воспоминания. В готовую уже закрыться дверь впорхнуло юное существо с рассыпавшимися по плечам волосами цвета только что распустившегося одуванчика, с огромными ярко-голубыми глазами. В вагоне сразу стало светло, радостно, ярко.

Хумов непроизвольно и широко улыбнулся, глядя в синие глаза девушки. И тут же звонкий голос произнёс:

– Снова опоздала… Если бы вы только знали, как мне надоело каждый день делать одно и то же! Меня снова выставили за дверь! Я почувствовала свободу, и тут же мне захотелось умчаться в синь неба и зелень полей. А с вами такое случалось?

Вопрос, заданный девушкой… нет, скорее девочкой, поставил Хумова в затруднительное положение. Сказать «нет» – обмануть её ожидания, а ответить «да» – беззастенчиво соврать.

– Можете не отвечать. С каждым такое случалось хоть раз в жизни. У вас удивительная улыбка! Вам говорил кто-нибудь?

И снова Хумов затруднился с ответом. Сказать «говорил» – похвастаться и одновременно ущемить наблюдательность молодой особы, сказать «нет» – солгать, чего он не мог себе позволить.

– Можете не отвечать. Я и так знаю. Вопрос неуместный. Говорили, и не раз. Но это не имеет особого значения. Для меня, по крайней мере. Мне всё равно. У вас располагающая улыбка. Если честно, меня она поразила. Так улыбаться может только замечательный человек! Ни у кого не видела до сих пор такой обалденной улыбки, – и через короткую паузу, не дав опомниться: – Меня зовут Хана. А вас?

– Хумов, – несколько растерявшись, произнёс Хумов и сразу встал, слегка поклонившись, выражая любезность и демонстрируя отменное воспитание.

– Хумов, я полагаю, фамилия, а имя?

– Меня вообще-то чаще по фамилии, и я привык, – совсем растерялся он.

– Но имя, надеюсь, вы не забыли?

«Дерзко разговаривает девочка», – подумал Хумов и хотел было прервать разговор, однако, заметив в её глазах восторженное сияние, понял, что это от переполненности юных сил, в этом нет и намёка на желание его уколоть, и с улыбкой повторил:

– Хумов.

– Интересно… Хотите яблоко?

– Нет-нет! Спасибо, – он вежливо отказался, подумав про себя, как только можно есть такую кислятину, и его внутренне передёрнуло. Он знал: есть другие люди, отличные по статусу, которые живут и питаются по-другому. Ну и что? И пусть. Каждому своё. Каждый проживает свою жизнь, и у каждого свои тараканы. Не всем же работать на межпланетных станциях, или того лучше – планетах.

– Вообще-то я еду к бабушке, – заявила Хана, доедая яблоко. – Вы любите свою бабушку?

И снова Хумов был поставлен в невероятно затруднительное положение. Не то что бабушку, он и родителей своих не помнил.

– Ой, что же я? Глупый вопрос. Кто же не любит свою бабушку? Всякий любит. А у вас есть собака? Вот это хороший вопрос. Собаку не каждый имеет. Правда, отличный вопрос?

– Замечательный. Но у меня, к сожалению, собаки никогда не было.

– Завести собаку никогда не поздно. Ой! Мне пора выходить. Вы мне дико понравились. А ваша улыбка… Даже и слов не найду. Вот мой номер для связи. Обязательно заведите собаку. Или не заводите. Хлопотно! Ну как хотите, – и она выпорхнула из вагона, успев на ходу сунуть визитку в его большую, горячую ладонь.

Он повертел карточку между пальцами, сунул в один из многочисленных карманов, подумав: пусть полежит, есть-пить не просит. Приятно всё же. Первый раз в жизни девушка, да какая, дала ему номер для связи.

Через двадцать одну остановку Хумов вышел на станции по требованию.

Он шёл быстрым шагом по вьющейся не очень приметной тропке около часа. На душе было легко. Его не покидал образ встреченной им девушки. Впереди показалась серая стена. Подойдя к бесконечно длинному, высокому бетонному забору, он с трудом обнаружил едва заметную полоску индикатора и, приложив к нему светящийся зелёный значок, прошёл внутрь открывшейся массивной двери, быстро и уверенно пошёл по тропинке к лесу. Что ни говори, а у таких, как он, есть свои преимущества, а у него, Хумова, ещё и улыбка.

«Однако жарко здесь», – отметил он. Тропинка петляла в зарослях непроходимой травы, раза в два превышающей его рост, и ему от этой необычности делалось не по себе. Огромные мясистые листья веером уходили к верхушкам высоких деревьев. Заповедник заповедником, а такую пышность и за океаном не сыщешь. Что же тут ему исследовать? Заповедная зона таила в себе опасность. Что здесь не то? Инструктор рекомендовал ему быть предельно внимательным и, главное, принять верное, единственно верное решение.

Молодой человек огляделся. Высоченная трава походила на лес. Солнце всё же пробивалось сюда, бросая ажурную сеть, зажигая яркими фонариками листья, из-под которых кое где выглядывали диковинные цветы. Пахло влажной прелостью и незнакомым, но приятным ароматом. И тут он услышал нежное щебетанье, этакое тончайшее звонкое многоголосие. Он, затаив дыхание, пошёл на эти чарующие звуки, осторожно раздвигая руками податливую густую зелень, и вскоре оказался на лужайке.

И тут у него перехватило дыхание. Перед ним предстал крошечный город, созданный из белоснежного материала. Жилища имели сферическую форму и восхищали изысканной красотой архитектурных ансамблей.

Город, поднимался со всеми его башенками не выше колен, и он сначала нагнулся, а потом и вовсе присел, чтобы получше разглядеть постройки и тех, кто сотворил это чудо. В центре на площади находилось сооружение, похожее на ангар с куполом, ослепительно блестевшим на солнце. Никаких признаков живых существ не было видно. Город выглядел как большая игрушка, изготовленная по специальному заказу к Рождеству.

Но каким образом этот город оказался здесь?.. И для чего его сюда отправили?

Не полюбоваться же этими уникальными архитектурными ансамблями, слегка напоминающими наши, однако значительно превосходящими их по изысканной красоте, удивительной фантазии и сложности исполнительного мастерства?

Внимательно приглядевшись, Хумов увидел, что в этих восхитительных сооружениях находятся дивные полупрозрачные существа в легчайших одеждах необычайно тонкой цветовой гаммы.

И тут он увидел женщину в белоснежной одежде. Она начала на глазах расти, становиться выше и выше, и ему пришлось вскоре выпрямиться во весь свой рост.

Женщина смотрела на него внимательно и как бы мимо, сквозь, и он начал понимать её. Она сообщала ему о том, что они прибыли с другой планеты на помощь к землянам. Когда им пришлось материализоваться и их смогли увидеть, так как они приняли форму землян, их начали изучать, но отнеслись к ним так, как если бы с ними вступил в контакт какой-либо из многочисленных видов обитателей планеты. Потом, после многочисленных экспериментов, им дали возможность спокойно жить и развиваться, периодически наблюдая за изменениями, предварительно окутав их поселение тонкой плёнкой. Они не могут разорвать эту плёнку по этическим правилам Вселенной. Это может сделать только представитель землян.

Женщина умоляюще смотрела на Хумова. И тут тот увидел, что находится за пределами прозрачной сферической оболочки. Стоило ему протянуть руку, и он почувствовал тугую плотность прозрачной поверхности. Не раздумывая, он быстро достал из накладного кармана нож. «Подождите, пожалуйста, мы сначала должны занять наш космический корабль», – услышал Хумов, и рука его замерла.

Женщина поблагодарила такой улыбкой, за которую он мог легко отдать жизнь при другой ситуации, и стала быстро уменьшаться.

Некоторое время он с любопытством наблюдал, как существа стайками подлетали к куполу в центре города и тут же исчезали в глубине ангара. Через некоторое время купол раскрылся, и Хумов увидел космический корабль инопланетян, представляющий собой три шара, скреплённых между собой тремя светящимися трубками, закрученными лентой Мёбиуса, обхватывающей все три шара и скрепляющей их в единый неразрывный массив.

И тут он получил сигнал: пора. Рука его с зажатым в ладони ножом полоснула по прозрачной поверхности, но, не пробив её, со скрежетом соскользнула, едва не задев ногу. Плёнка оказалась только похожей на тонкий полиэтилен. Хумов положил на поверхность левую руку и почувствовал холод и крепость твёрдой поверхности при её необычайно тонкой прозрачности.

«Я должен это сделать, но как?» – подумал он, поднимая голову.

О том, чтобы попытаться вскарабкаться по гладкой скользкой поверхности, не было и речи. А вот использовать для этой цели дерево для него не составят труда.

Усевшись на землю, он быстро достал наконечники с шипами, надел их на ботинки и ловко полез на самое высокое дерево, с которого задумал перебраться на поверхность купола. Ему надо будет сверху просверлить отверстие. Всё остальное инопланетяне сделают сами. Так он понял просьбу женщины.

Хумов быстро достиг того уровня, с которого легко можно будет спуститься на покрытие, и обрадовался, увидев, что сфера в центре плоская. Тем не менее он предусмотрительно нацепил липучки не только на перчатки, но и на поверхности коленей своего комбинезона, после чего совершил прыжок.

Что ж! На это он и рассчитывал. Осторожно освободив правую руку от перчатки и достав миниатюрную дрель, он начал проделывать отверстия по окружности одно за другим. Работа требовала усердия и большой сосредоточенности. Надо набраться терпения. Там, внизу, эти замечательные существа с нетерпением ждут свободы. Сколько им пришлось находиться под этим куполом? И почему их не отпускают? Что они принесли землянам? Какую хотели оказать помощь? Подобные вопросы начали возникать в голове. Было ясно одно: у него просят о помощи, и он должен это сделать.

И вот последнее отверстие. Теперь, чтобы не допустить аварийного падения, надо действовать сверхосторожно.

И только он попытался ножом поддеть образовавшуюся крышку, как плотная и одновременно сильная волна подняла его и мягко опустила на землю, накрыв сверху чем-то пахучим и приятно тёплым.

Когда Хумов очнулся, он обнаружил себя лежащим на ложе из травы. В правой руке он нащупал шарик и, поднеся его к глазам, увидел, что внутри его мелькает образ прекрасной, обворожительно улыбающейся женщины.

«Удивительный сон мне приснился», – подумал он. То, что его пальцы сжимают шарик, не показалось ему странным. Мало ли кто сунул ему в карман излюбленную электронную игрушку, а он машинально её достал при пробуждении. Хана! Да, Хана! И Хумов широко улыбнулся.

 

3

Бабушка, медленно передвигаясь на коленках, усердно пропалывала лук. Хана, не говоря ни слова, опустилась рядом и принялась выдёргивать сорняки из тёплой рыхлой земли. Солнце приятно грело затылок и плечи. Так они в безмолвии допололи грядку, и бабушка, разогнувшись, спокойно спросила:

– Снова сбежала?

– Меня выставили, – улыбаясь во весь рот, поправила Хана.

– Пошли, что ли, чайку попьем? – покачав головой, сказала бабушка.

Хана семенила за худенькой фигуркой, думая, как ей хорошо и просто рядом с ней.

Бабушка ловко накрывала на стол, заваривала чай в чайничке – она не любила чай из пакетиков, – ставила на стол вазочку с клубничным вареньем, печенье собственного приготовления, а Хана продолжала думать: «Какая же она бабушка, если выглядит на возраст мамы? Ни морщинки на гладком ухоженном личике, ни сединки в красиво уложенных блестящих каштановых волосах…»

Бабушка подвинула поближе чашку с ароматным, карего цвета чаем. Хана знала, что слово «карий» к чаю не подходит, но как ещё назвать эту золотистую жидкость, когда в неё проникает луч солнца? Чай цвета гречишного меда? Да, так лучше. Чай цвета гречишного меда.

– Ты что, заснула? Бери сушки, – бабушка подвинула вазочку с аппетитными сушками и таинственно прошептала: – Сегодня придёт твой дедушка.

– Да?! – выдохнула Хана. – Когда?

– В любую минуту.

Хана вскочила, подбежала к бабушке, закружила её в вальсе, радостно повторяя:

– Придёт дедушка! Дедушка! Дедушка…

– Да, да, да… Сегодня, как только будет свободное время, – смеясь вторила бабушка.

– Я как чувствовала, я как чувствовала, – восторженно повторяла Хана.

– Ты моя умница ненаглядная, – ласково ворковала бабушка. И Хана, крепко обняв бабушку, прильнув горячей щекой к её щеке, неожиданно спросила:

– Ты меня не будешь ругать? Не будешь?

– Когда я тебя ругала? – сделала обиженное лицо бабушка. И правда, чего это Хана сегодня задаёт неуместные вопросы? «Ведь я её никогда не ругала и даже голоса не повышала», – подумала она.

– Только что, часом раньше, я дала незнакомому мужчине номер для связи… Вот, – выдохнула Хана.

– Как? Неужели? Зачем тебе это понадобилось? – сделала бабушка испуганные глаза.

– Он мне понравился. Ну… до ужаса просто. У него такая улыбка! Мне захотелось ещё хоть один разочек увидеть эту улыбку. Я правда первый раз в жизни дала номер. Первый, первый!

– Вообще-то сама знаешь: первому встречному давать свой номер не стоит. Мало ли что, – бабушка укоризненно покачала головой.

– Он хороший. Он очень хороший! Я это чувствую сердцем. У него зелёный значок.

– Зелёный значок? – бабушка сдвинула брови. – Это что-то относящееся к лицам особого назначения. Хотя… Я никогда не придавала значения отличительным знакам, – растерянно закончила она.

– Да. Это так сложно, как изучение химии или планет. Ведь их бесчисленное множество.

– Согласна. В жизни приходится забивать голову совсем ненужной информацией. Тем более что в любой момент можно получить её, связавшись с информационным центром. Всё равно всего не упомнишь, – бабушка безнадёжно махнула рукой. А Хана подумала, что она выглядит так замечательно благодаря своему умению выбрасывать лишнее из головы и поддерживать свою эмоциональную сферу положительными впечатлениями и информацией.

– Я вот сижу здесь одна в своём домике, вдали от этого «монстра», и вполне счастлива. В этот безумный город меня и пряником мятным не заманишь. Лишь бы твой дедушка почаще приезжал.

– Работа у него такая. Все силы отдаёт. Работу любит больше всего на свете.

– Да, милая. Нейрохирургия – не шуточное дело. Да ещё на кафедре преподаёт, – вздохнула бабушка.

– Бабуль, а ты можешь иногда приезжать в нашу городскую квартиру? Дедушка был бы счастлив.

– Приезжаю, ты же знаешь, но больше суток не выдерживаю в нашей городской квартире. Умирать начинаю. Этот «монстр» не для моих слабых нервов. Там же дышать нечем.

После чая Светлана Ивановна принялась музицировать. Играла своего любимого Моцарта для внучки, а Хана сидела с ногами на диване и, вздрагивая от любого шума, продолжала думать о дедушке.

У дедушки были голубые глаза и красивые руки с тонкими пальцами. Руки пианиста. Дедушка прекрасно играл на рояле классическую музыку. Он любил Хану, заботился о ней, давал ей рекомендации, какие книги следует читать, покупал подарки.

Но дедушку в этот день Хана так и не дождалась. Тот сообщил, что случилась непредвиденная ситуация и ему придётся остаться в городе.

Начало смеркаться, и Светлана Ивановна проводила внучку на поезд. Завтра же рано вставать и ехать на занятия. Родители не любили, если Хана оставалась ночевать у бабушки на выходные и даже по праздникам.

 

4

Отчего он уснул? Не от аромата ли этих роскошных цветов? Хумов быстро поднялся из не успевшей завянуть растительности, оглянулся. Вместо того чтобы делом заниматься, он непростительно уснул, потеряв дорогое время. Пора продолжать исследование.

Заповедная зона таила в себе опасность, и ему надо определить, откуда и от кого эта опасность исходит. Люди, живущие неподалёку, часто болели и раньше умирали.

Хумов около часа продирался сквозь заросли, ловко орудуя запасливо прихваченным топориком. Когда из-под его ног юркнул облезлый заяц неожиданно крупного размера, чуть ли не с собаку породы бельгийский гриффон, он понял бессмысленность своего занятия: не протаранить ему насквозь эту зону. Да и зачем? И так ясно: чаща непролазная. Он сплюнул от бессилия и повернул обратно, надеясь обнаружить более разреженный участок местности. Неожиданно слева послышался треск, сопение и громкое хлюпанье. Через мгновение Хумов обнаружил себя на ветке дерева с оружием в руке. Хорошо их тренировали, а он был одним из лучших.

Пять существ, иначе их не назовёшь, одно за другим прошли, издавая непонятные звуки. Были они огромного размера и покрыты рыжей шерстью. Настоящие йети. Остановившись под деревом, они закрутили большими лохматыми головами и разом наклонились, по всей видимости, ища следы. Один даже встал на четвереньки и начал нюхать, раздувая и без того широкие ноздри, после чего замотал головой и издал глухие утробные звуки. Остальные примирительно закивали в ответ. Затем все пятеро стали смотреть вверх. Хумов замер, прижавшись к стволу. Дерево было ветвистое, и густая листва отлично скрывала его. По инструкции ему не положено было нападать на безоружных, если те не угрожали его жизни. Лохматые существа тревожно оглянулись и, делая только им понятные знаки, торопливо двинулись в глубь леса.

Он хотел было уже спуститься с дерева, как увидел десять человек в защитных костюмах, которые шли быстро, гуськом, похоже, следуя за недавно прошедшими существами. «Странно. В этой зоне много непонятного. Что ещё мне предстоит здесь увидеть?» – подумал Хумов.

Он успел снять и тех и других. А так вряд ли ему кто поверил бы, хотя, кроме определённых лиц, об этом никто знать не должен. Пора двигаться дальше. И тут странный шелест привлёк его внимание и заставил остаться в своём убежище, замерев от неожиданности.

Внизу стеной шли тараканы размером с цыплёнка. Их коричневые спины переливались и казались искусно сделанными доспехами. От соприкосновений с травой, листьями и друг с другом помимо шелестящего шума возникал неприятный звук скрежета, переходящий в попискивание. Вся эта масса двигалась в том же направлении, в котором прошли люди и огромные существа.

У Хумова возникла мысль проверить уровень радиации, что он немедленно и проделал. И не поверил своим глазам. Стрелка значительно отклонилась от нормы, предупреждая об опасности пребывания на этом отрезке местности прерывистым писком.

«Вот в чём дело, вот в чём дело», – забормотал он, решительно повернув назад. Дальше он не пойдёт, говорят же: бережёного и Бог бережёт.

Он быстро шёл. Нет! Однозначно, дальше он не пойдёт. Можно подумать, когда его отправляли, не знали об этой опасности. Он готов на любые неожиданности, только не на радиационное облучение. Знали. Конечно, знали. Не он первый оказался здесь. Эти люди в защитных костюмах серьёзно занимаются изучением зоны. А он? Для чего он здесь? Схватить сильную дозу радиации?

Их группу готовили тщательно. Отбирали ещё тщательнее. Им внушали, что они не просто люди, а необычные, уникальные люди. Им не следует ничего и никого бояться. Кто-то там наверху, по всей видимости, зачитывался Ницше.

Хумов был лучшим, и он далеко не первый, попавший сюда, в эту опасную зону – Z-4, заповедник, недоступный для обычных людей, находящийся за высокой бетонной стеной, покрытой прутьями под током высокого напряжения. Никто не сунется. А он, Хумов, свободно прошёл со своим зелёным знаком под номером 232.

Когда стрелка успокоилась на отметке, несколько превышающей норму, он достал компьютер и вызвал карту местности. Всё правильно: зона Z-4 осталась позади. Ему предписано обследовать ещё две, но сначала он должен доложить о ситуации на этом участке.

На экране запрыгали буквы, и голос сообщил: информация по зоне Z-4 строго засекречена. Введите, пожалуйста, пароль. «Пароль, блин! – Хумов сдвинул брови. – Засекречена. Каждому понятно: здесь произошла авария или производились захоронения радиоактивных твёрдых отходов, таких как кобальт-60, цезий-137, стронций-90 и прочее. Небрежное захоронение, утечка – и отравление на тысячу лет. Ещё бы люди не болели! Но почему в наш век, век высоких технологий, в век медицины, творящей чудеса, из этого делается секрет?» – думал Хумов, быстро читая информацию из Википедии, используя большой придорожный камень для проекции с электронного носителя:

• При аварии на Южном Урале в 1957 году произошёл тепловой взрыв хранилища радиоактивных отходов, в результате которого в атмосферу поступили радионуклиды с суммарной активностью 74 ПБк, в том числе 0,2 ПБк цезий-137.

• При аварии на реакторе в Уиндскейле в Великобритании в 1957 году произошёл выброс 12 ПБк радионуклидов, из них 46 ТБк цезия-137.

• Технологический сброс радиоактивных отходов предприятия «Маяк» на Южном Урале в реку Течу в 1950 году составил 102 ПБк, в том числе цезий-137 12,4 ПБк.

• Ветровой вынос радионуклидов из поймы озера Карачай на Южном Урале в 1967 году составил 30 ТБк. На долю цезия-137 пришлось 0,4 ТБк.

• В целях глубинного зондирования земной коры по заказу Министерства геологии произведён подземный ядерный взрыв 19 сентября 1971 года около деревни Галкино в Ивановской области. На 18-й минуте после взрыва в метре от скважины с зарядом образовался фонтан из воды и грязи. В настоящее время мощность излучения составляет порядка 3 тысяч микрорентген в час, изотопы цезий-137 и стронций-90 продолжают выходить на поверхность.

• В 1986 году во время аварии на Чернобыльской атомной электростанции (ЧАЭС) из разрушенного реактора было выброшено 1850 ПБк радионуклидов, при этом на долю радиоактивного цезия пришлось 270 ПБк. Распространение радионуклидов приняло планетарные масштабы. На Украине, в Белоруссии и Центральном экономическом районе Российской Федерации выпало более половины от общего количества радионуклидов, осевших на территории СНГ. Среднегодовая концентрация цезия-137 в приземном слое воздуха на территории СССР в 1986 году повысилась до уровня 1963 года (в 1963 году наблюдалось повышение концентрации радиоцезия в результате проведения серии атмосферных ядерных взрывов в 1961-1962 годах).

• В 2011 году во время аварии на АЭС Фукусима-1 из разрушенного реактора было выброшено значительное количество цезия-137 (агентство по атомной безопасности считает, что выброс радиоактивного цезия-137 из трёх реакторов составил 770 ПБк, оценки ТЕРСО в два раза ниже). Распространение в основном происходит через воды Тихого океана.

Зона Z-4 не была зафиксирована в Википедии. Опять же, почему? Сейчас необходимо принять меры по дезактивации. Выйдя по указанию компьютера к речке, Хумов разделся, сложил свою одежду в свинцово-алюминиевый пакет, запаял и спрятал в вырытую яму. К этому временному хранилищу он вернётся, заберёт опасный мешок и отправит по назначению. Но это будет чуть позже. А пока он занёс точные координаты и тут же отправил для верности на сайт дезактивации и на всякий случай продублировал на Облако.

После чего голым вошёл в холодную воду, поплавал и понырял в своё удовольствие. Вода была тёмно-коричневого цвета от многочисленных водорослей и примесей породы, содержащей железо.

Выйдя из речки, Хумов обсох на солнышке, затем достал из рюкзака тонкий пакетик, вскрыл, вынул новую униформу, которая, надувшись, приняла объём, облачился в неё. У него оставалось ещё пять неиспользованных комплектов одежды. Теперь наружно он очистился от радиации. Не повезёт «грязь» в город. Для вывода из организма опасной дозы Хумов заглотил красную пилюлю. Теперь можно возвращаться.

Но что-то ему мешало. Лёгкая тревога расползалась от области сердца, завладевая мыслями. Правильно ли он действовал? Его тянуло подняться вверх по течению этой живописной речушки. Взглянув на секретную карту, он обнаружил закрытую территорию и, хотя ему не было предписано её обследовать, решительно зашагал по выбранному направлению: сработало элементарное мальчишеское любопытство. Ведь ему совсем недавно стукнуло всего-то восемнадцать.

Хумов шагал бодро, весело улыбаясь. Ему не терпелось обследовать зону под грифом строгой секретности. О возможных неприятных последствиях он не думал. Вокруг царило спокойствие, в котором протекала вполне привычная жизнь загородного леса. Умиротворяющая перекличка птиц, шорохи жителей леса, стук дятла по коре дерева, синее небо, тёплый, свежий воздух. Слева поблескивала на солнце река. Временами от переизбытка сил молодой человек принимался бежать и даже, как в детстве, подпрыгивать. Ощущение свободы захлестнуло его полностью, вызывая улыбку, зажигая счастливым блеском глаза.

И тут надо же! Послышался сигнал из его часов. Хумов остановился, включил связь, подставил ладошку. На ней появилось изображение дежурного, сообщившего ему о приказе незамедлительно вернуться во второе управление для отчёта. «Но мне необходимо обследовать ещё две зоны», – спохватился Хумов. Но дежурный, не повышая голоса, повторил: «Вам приказано незамедлительно вернуться».

 

5

Начальник второго подразделения Смаков Виктор Арнольдович заканчивал ужин при свечах. Его любимая собака – породистая овчарка с отличной родословной лежала у его ног, положив голову на лапы, и смотрела умными преданными глазами, следя за каждым движением своего хозяина, готовая в любое мгновение повиноваться любому приказу или предупредить оный.

Сын, тощий бледный юноша, вяловато ковырял вилкой подгоревший стейк, скучающим взглядом блуждая по лицам родителей: от одного к другой.

– Марк, – слабым голосом окликнула его мать, – если будешь так есть, никогда не поправишься и не избавишься от прыщей.

– Оставь его, Лира. Он явно переутомлён. Избыток информации, экология и тому подобное.

– Я все понимаю, но растущий организм должен получать полноценное питание.

– Да, конечно. Ты права. Не каждый имеет возможность получать естественное питание. Надо ценить.

– Я ценю. И вообще. Мне через месяц восемнадцать. И я горжусь этим.

– Ох, как быстро время летит. Уже восемнадцать. Поверить не могу. Моему сыну скоро восемнадцать.

– Чем старше, тем оно летит быстрее. Ласточкой стремится вдаль, увлекая за собою. А я не хочу этой стремительной быстроты. Вот и мне уже под сорок, – Лира выжидательным взглядом посмотрела на мужа, надеясь на комплимент.

– Мам, ты выглядишь потрясающе! Никто не даст тебе больше двадцати.

– Так уж двадцати.

– Ну хорошо. Чуть больше двадцати пяти.

– Спасибо, сынок. Только твой отец так не думает.

– Я вообще-то считаю – тебе не больше пяти, ну от силы двенадцати лет.

– Тебе, мой дорогой, свойственно пошутить, но я склонна наполовину поверить, и только чтобы сделать тебе приятное, – с некоторым едва уловимым раздражением в голосе произнесла Лира.

– Как дела в колледже? – задал вопрос Виктор Арнольдович, не обращая внимания на некоторое раздражение в голосе жены.

– Дела? Всё едино – обучают. Вот есть у нас такая Хана…

– Хана? И что? – встревожилась мать.

– Да так. Одна девчонка.

– Говори, если начал, – заинтересовался отец.

– Так. Ничего особенного. Она сегодня снова слиняла с занятий.

– А я подумала… Только и всего? – успокоилась мать.

– Ей можно, – мечтательно вздохнул Марк, – а мне раз и навсегда запрещено.

– А тебе запрещено. Не подводи отца. Хорош будет твой отец, когда его за тебя полоскать начнут по всем статьям. Ты должен держать марку, – Мать нервно постучала вилкой по стакану.

– Марк должен держать марку. Разумеется, имя обязывает. А я что? Я – ничего… Держу. Стараюсь держать эту самую, как её… Марку.

– А сладкое?

– Спасибо. Неохота.

– Снова всю ночь будешь болтаться по Интернету? – строго спросил отец.

– Не-а. Я так. Слегка. И потом, я же и задание выполняю по предметам.

– Два часа на занятия – и спать. И никаких возражений, – пригрозил пальцем Виктор Арнольдович.

– Сынок, у тебя идёт перегрузка. Доктор сказал, что тебе необходимо высыпаться, – умоляюще посмотрела на сына Лира.

– Я знаю. Спасибо, пап. Спасибо, мам, – Марк по очереди поцеловал родителей и неуверенной походкой вышел из столовой.

Смаков посмотрел на собаку. Та тут же встала, завиляла хвостом, издала скулящие звуки.

– Что нового, Лира? – спросил спокойно Виктор Арнольдович, принимаясь за десерт.

– Была сегодня у мамы. Приболела она, – сокрушённо вздохнув, ответила жена.

– Что с ней?

– Непонятно. Слабость сильная.

– Отвези ей фруктов. У нас всё равно пропадают.

– Спасибо. Отвезла.

– Валерия Степановича к ней пригласить? Известнейший светило. Пусть поставит диагноз.

– Он же нейрохирург, – удивилась жена.

– Наев прежде всего замечательный врач. Все верхи у него консультируются.

– Хорошо. Пригласи, если ей лучше не станет.

– Ей же ещё и восьмидесяти нет. При наших достижениях, наших технологиях, нашей медицине… – Смаков запнулся. Что-то не тот набор фраз из него полез. Чиновничий.

– Да-да. – согласно закивала жена. – Продолжительность жизни неуклонно растёт. В наш век высоких технологий, в век беспрецедентного освоения космоса, – она поперхнулась и закашлялась.

– Ударить по спине?

– Нет. Нет. Сейчас пройдёт. Спасибо, дорогой. Не надо. Сейчас. Уф! – уронила голову в руки. – Устала я.

– Отчего? Не работаешь, дома сидишь. Всем обеспечена. Отчего ты устала?

– От этого и устала. От монотонности и скуки, – сделав скорбное выражение, Лира отпила из бокала немного яблочного сока.

– Поискать тебе работу? – муж тоже отпил глоток сока.

– Я так давно не ходила на работу, что даже и не знаю. – пожала плечами Лира.

– Почему бы тебе не вернуться к занятиям живописью?

– Кому это надо? Сейчас это не пользуется спросом. Любой с помощью программы может изобразить такое!

– Но это не является искусством в подлинном смысле этого слова. Искусство творит человек.

– Вот-вот. Сотворили чудо машины. И музыку за нас пишут, и стихи, и картины. Всё, что угодно.

– Это не исключает возможности заниматься творчеством и нам. Даже наоборот. Машина не может создавать новое, а человек вполне и достаточно многочисленно.

– Только и осталось, что искусство прошлых времён. И не спорь со мной! – повысила Лира голос, утирая салфеткой слезу.

– Я и не спорю. Так. Выражаю своё мнение. Займись основательно английским, – занервничал Виктор Арнольдович, не выносивший женских истерик.

– Мне этот английский негде применить. Я ни с кем не общаюсь. Мне не интересны разговоры ни о чём с моими бывшими однокурсниками. Да и время не то. Сам знаешь. Каждый сам по себе. Замкнулись в своих семьях, своих мирках.

– Вернись на курсы китайского. Изучая языки, мы тренируем мозг, отодвигая тем самым старость.

– Хорошо. Вернусь. Устала я почему-то, – Лира снова тяжело вдохнула.

– Марк закончит занятия, отправлю вас на Карибские острова. Пальмы, океан, песочек. Вспомни, как мы отдыхали, – Смаков закрыл глаза и, улыбаясь, откинул голову на спинку стула.

– Да. Хорошо было…

– Что значит хорошо? Замечательно! Просто замечательно!

– Да. Замечательно, – кивнула жена, не желая тратить энергию на никчёмный спор.

– Да и мне не мешало бы отдохнуть. Спасибо за ужин. Выйду погулять с собакой.

Смаков поднялся со стула, и тут же вскочил Чарли, радостно завилял хвостом, передними лапами упёрся хозяину в грудь и лизнул его в щёку.

– Ну-ну. Давай без телячьих нежностей, – заулыбался Виктор Арнольдович в предвкушении приятной прогулки, но тут заявил о себе сигнал связи, и ему пришлось прикоснуться к устройству на левой руке.

На скатерти появилось изображение мужчины, который сообщил монотонным голосом: «Испытуемый 232 неожиданно исчез из поля наблюдения».

– Как исчез? Быть не может! При всём снаряжении? Явлюсь немедленно. Чарли, сидеть дома! Погуляй, пожалуйста, с собакой, – бросил он на ходу жене, поспешно выходя из комнаты.

 

6

Хумов вошёл в узенькую комнату с низким потолком, за единственным столом которой сидел тощий человек в коричневом костюме и с постным выражением лица, имеющий прозвище Малёк по причине его фамилии – Малкин.

– Проходите, проходите. Присаживайтесь, – в глазах человека мелькнуло нечто похожее на интерес и сразу скрылось за обычной служебной непроницаемой маской. – Вы были направлены в зону… Мм-мм.

– В зону Z-4, – отчеканил Хумов.

– Да. В зону Z-4. Ваши выводы. Прошу кратко и по делу.

Хумов замялся. Ваши выводы. О выводах он не успел подумать. Почему сразу выводы? Он разве знает, что происходит там?

– Итак. Прошу вас, – Малёк глянул себе под ноги. – Ваша версия, Хумов? Пожалуйста, не смущайтесь. Говорите, как есть. Для этого вас и отправляли.

– Самое существенное, что мне удалось выяснить: зона Z-4 заражена радиацией.

– Что предлагаете?

– Предлагаю исследовать, найти причину. В первую очередь закрыть проезд загородных поездов. Срочно эвакуировать людей с близлежащих территорий.

– Так, так… В какие цифры это выльется?

– При чём здесь цифры? На карте стоит безопасность людей.

– Вы затрудняетесь назвать сумму? В наш сложный век, когда нам приходится осваивать другие планеты, когда естественные запасы Земли истощились и мы вынуждены изыскивать всё новые и новые технические возможности для поддержания жизни, вы предлагаете урезать бюджет на столь значительную сумму? Не мне вам объяснять, в каких чудовищно сложных условиях мы вынуждены существовать. При том что популяция неуклонно растёт. Соответственно, мы вынуждены отправлять людей в тяжелейшие условия на Марс со слабой надеждой для близких когда-нибудь увидеть их. Не заставляйте меня читать лекцию для первого курса. Какую бы цифру вы ни назвали, этого всё равно будет недостаточно.

Хумов понял, что он проваливается, и понял также, чего ждёт от него этот сухонький начальничек. Он уже был готов поддаться, ответить так, как тот ждёт, но тут перед ним мелькнуло хохочущее лицо в шапке волос цвета одуванчика, и Хумов, неожиданно для себя, вопреки длительным тренировкам на чутьё не своим голосом произнёс:

– Необходимо произвести работы согласно пункту № 8, параграф № 12 – случай чрезвычайного положения для здоровья и выживания людей.

– Так. Вы свободны. Можете идти, – экзаменатор кисло улыбнулся, отвёл взгляд в сторону зашторенного окна, оседая в своём кресле, становясь ещё мельче.

«Провалил. Окончательно и бесповоротно провалил», – подумал Хумов, выходя из кабинета.

Смеркалось. Кое-где зажглись огни. Он посмотрел на небо. Тёмная туча медленно расползалась, не давая проникать свету от заходящего солнца. На всякий случай, подходя, Хумов включил улавливатель звуков. «Теперь можно и поужинать», – подумал он и сел на металлическую скамейку. И вдруг услышал: «Этого. Да, Хумов. Именной № 232».

«Хорошо, что утром я предусмотрительно опустил два брикета сразу», – похвалил себя Хумов, спокойно допивая густую жидкость, прожёвывая с наслаждением попадающие частицы овощей, мяса, риса. К нему подошли двое в коричневых комбинезонах. Один – повыше – спросил:

– Хумов?

– Да. Хумов.

– № 232?

– Верно.

– Нам приказано вас доставить к Голунову.

– Одну минутку, – дружелюбно произнёс Хумов, кивнул на термос и улыбнулся. Улыбка произвела соответствующее впечатление, сделав своё дело. Двое подошедших, переглянувшись, несколько расслабились и невольно улыбнулись в ответ. Хумов аккуратно закрутил пробочку, уложил термос в рюкзак, лежащий на скамейке, и, медленно развернувшись, молниеносными ударами вырубил обоих по крайней мере на полчаса.

 

7

Хумов вскочил в вагон скоростного поезда. Он не сомневался в том, что его ищут, поэтому о возвращении в своё обиталище думать не приходилось. Голова была ясной. Мозг работал с повышенной скоростью, передавая сигналы тревоги телу, которое напрягалось в ответ, готовясь в любую секунду совершить активное действие, и ему приходилось усилием воли сдерживать желание встать и выйти на ближайшей остановке. И бежать куда глаза глядят до тех пор, пока усталость не свалит с ног и сон не спасёт его от испытываемого стресса. Ему пришлось принять расслабляющую позу и погрузить себя в отрешённое состояние с помощью определённых дыхательных упражнений и концентрации внимания на воображаемой горной вершине. Он покружил над ней орлом, осматривая с высоты скалы, мелкий кустарник, пасущихся диких коз, водопад, простирающиеся у подножия луга, птиц, перелетающих стайками с дерева на дерево, пчёл, собирающих нектар, кружащихся и застывающих на месте стрекоз, божьих коровок, совершающих свой медленный путь по листьям и стеблям растений, расправляющих свои тончайшие крылышки и совершающих неторопливый полёт, разновидности полевых цветов – от ромашки до иван-чая. Взгляд его задержался на васильковом поле, насладился яркостью голубого цвета, и он открыл глаза, испытывая полное равновесие и спокойствие, переходящее в бесстрашие.

Поезд остановился. Быстро, не оглядываясь и не глядя по сторонам, он, минуя вокзал, устремился по знакомой улице в противоположном направлении от своего казённого жилища. В темноте он ещё может оставаться незамеченным, но завтра при свете дня его проще простого будет схватить. Проходя через привокзальную площадь с подсвеченным обелиском в центре, он обратил внимание на то, что его значок с номером 232 начал пульсировать, и тут же зашёл в первый попавшийся бар.

Народу было немного, да и те сидели, уткнувшись в свои электронные устройства. Два парня в вечерних комбинезонах, отделанных бархатом и золотистой витой тесьмой, в увесистых очках, снабжённых устройством, для просмотра в трёхмерном изображении фильмов, музыкальных клипов и картинок, откинувшись на креслах, кайфовали, подёргиваясь тощими телами в такт неслышимой для других музыки. В баре царила спокойная атмосфера свободы. На него никто не обратил внимания.

Хумов прошёл в мужскую комнату, закрыл за собой дверь, вырезал светящийся № 232 и опустил его в сливной бачок. Пусть теперь ищут до посинения. Из рюкзака достал маскировочный комбинезон синего цвета, который на теле надулся, превратив его в качка с широченными плечами, тонкой талией и выпирающей рельефной мускулатурой. Надел белокурый парик с длинными до плеч волосами, с синей лентой, идущей посередине лба, и, глянув на себя в зеркало, остался доволен своим видом. Через семь минут он беспрепятственно вышел на улицу. Фонари горели ярче. Пешеходы попадались редко. Это был час после возвращения с работы, и большинство сидели по своим квартирам за вечерней трапезой.

Хумов подошёл к реке, напоминающей огромную рыбу, стиснутую гранитными берегами, величаво стремящую свои воды, отражающую разноцветные огни большого города. Он достал из заплечного мешка комбинезон и пустил на воду. Река – его спасение. Скоро застрекочут вертолёты, завоют сиренами машины, будя уставших горожан, пугая прохожих, а ему надо успеть найти место, где можно будет схорониться. Тёмная, тяжёлая рябь воды медленно уносила его служебную одежду.

И тут Хумов вспомнил о девушке, встреченной им утром в пригородном поезде. Её карточка с номером телефона уплывала вниз по течению. Хана – его единственная связь с этим огромным и теперь уже враждебным городом. Чем может помочь ему эта девушка, этот чистый, наивный подросток, и вправе ли он – сильный, тренированный парень, готовящийся к полёту на Марс в качестве спасателя, подвергнуть её опасности, связавшись с ней и бросив клич о помощи? И всё же…

Оглянувшись и удостоверившись, что никого поблизости нет, он сбросил костюм и поплыл, преодолевая обжигающий холод воды, ставя себе большой жирный минус за свою непредусмотрительность. Хорошо ещё река не успела отнести спецодежду далеко, и он, ловко подхватив левой рукой ткань, поплыл обратно. Выскочив из воды, Хумов раскрыл молнию на одном из многочисленных карманов, достал тоненькую пластиковую карточку и шарик с прекрасной женщиной внутри, с облегчением вздохнул, скатал одежду валиком и забросил её как можно дальше, наблюдая за тем, как тот поплыл снова, но уже быстрее, сильно погрузившись в воду. Едва он успел одеться, подпрыгивая от озноба, как услышал вой сирены и стрекот вертолётов.

Почему они начали на него облаву? Они, ставшие преследователями, они, отринувшие его от себя, они, сделавшие его из своего – чужим?

Хумов метнулся от реки в проём между домами, вжался в холод каменной арки, ведущей в полутёмный двор. Сейчас, сейчас его схватят, совершат что-то непоправимое, и он потеряет свободу. Хумов бросился было к дверям, перебегая от одной к другой, но они все до единой оказались на кодовых замках. Что делать? Куда спрятаться? Скоро они начнут прочёсывать улицу за улицей, дом за домом, и так весь район. Он сам участвовал в подобной операции по поимке одного бандита. Он знает: от спецотрядов не скрыться. Мысль работала лихорадочно, с неимоверной скоростью. Пальцы рук дрожали, сердце колотилось во всей широте груди. Вот она, живая ситуация предельной опасности. Их игровые тренинги – ничто по сравнению с правдой жизни. Там всегда присутствовала мысль, что это всего лишь игра, хотя случались и крутые положения.

Его взгляд остановился на поблескивающей крышке люка. Он вспомнил вопрос на одном из зачётов: почему крышки люков круглые? Удобнее в них залезать при надобности, ответил один из ребят. Ответ оказался неверным, и все смеялись. А парень был прав. Очень удобно нырнуть в круглый проём люка. Это шанс. Другого выхода в данной ситуации не предвидится.

Хумов достал из мешка топорик, ловко поддел крышку, отодвинул в сторону, спустился и осторожно, бесшумно вернул её на место. И тут же услышал шум въезжающей во двор машины, топот ног, голоса переговаривающихся:

– Пусто. Никого.

– Хорошо смотрите.

– Двери на замках.

– Не мог он проскользнуть в одну из дверей с жильцом?

– У него на это не было времени.

– И здесь его нет.

– Всё осмотрели?

– Всё. Пусто.

– Да. Никого.

– В машину. Следующий двор.

Хумов облегчённо вздохнул и, подождав, пока не затихнет шум от мотора, достал визитку. Часы на его руке высветили номер, и он решил связаться с Ханой.

– Говорите, – услышал он сонный голос, и его сердце отреагировало тёплым толчком и секундным падением в сторону солнечного сплетения.

– Здравствуйте. Это я, Хумов. Вы мне сегодня в поезде дали свой номер для связи.

– Это вы? Как здорово! Вот не ожидала, что вы так скоро свяжетесь со мной. Я совсем недавно вернулась от бабушки. Ой, как я рада! Просто очень!

– Мне нужна ваша помощь.

– Что случилось? Чем я могу вам помочь?

– Для начала мне нужно укрытие на одну ночь, а там будет видно.

– Вас ищут? Вы совершили геройский поступок? Спасли кого-то, и вам грозит наказание? Да. Иначе и быть не может. Вы не способны сделать ничего дурного. Рассказывайте быстрее, как было дело.

– Можно при встрече?

– Ой! Что это я? Вам грозит опасность, а я… Адрес на визитке. Моё окно на втором этаже прямо над входной дверью. Забраться совсем просто. Даже для меня. Только тихо! Не разбудите родителей. Жду. Как интересно… Детектив какой-то. Самый настоящий детектив. Так захватывающе! Жду. Пока.

Через два часа двадцать две минуты Хумов стоял перед парадной двухэтажного особняка на одной из фешенебельных улиц города. Хана предусмотрительно оставила окно полуоткрытым, и ему не составило большого труда подтянуться, залезть на козырёк, а затем бесшумно юркнуть прямо в комнату Ханы, которая крепко спала, намаявшись за нелёгкий, насыщенный необыкновенными событиями и сильными эмоциями день, обнимая большого плюшевого медведя. «Совсем ещё ребёнок», – с нежностью, доселе неведомой, подумал он, рассматривая предметы, теряющие чёткость очертаний в полумраке, назначение которых было не вполне ему понятно, так как он привык обходиться минимумом.

Освоившись, молодой человек достал из рюкзака пластиковый пакетик и через минуту у него появился надувной походный матрас и подушка. Теперь пора и поспать. Часы показывали два часа пятнадцать минут.

Хумов с удовольствием растянулся на походном ложе за дверью, решив, что, если дверь откроют, его могут и не заметить в темноте. Расслабление он произвёл по одной из коротких систем, после чего погрузился в сон глубокий, но в то же время и чуткий, и когда Хана поворачивалась во сне, он тут же открывал глаза и, проверив, что всё спокойно, снова засыпал. Нужно хорошенько выспаться, не зацикливаясь на случившемся. Утро вечера мудренее.

 

8

Профессор Валерий Степанович Наев в который раз обманул ожидания своей дорогой супруги Светланы Ивановны, любовно приготовившей к ужину салат из лука, выращиваемого ею на грядке загородного дома. Профессор созвонился с ней и долго извинялся, сообщив о непредвиденной срочной работе. Светлана Ивановна сокрушённо вдыхала, стараясь скрыть разочарование. «Ну будет тебе. Ты же у меня умница. Всегда понимала. Ты же знаешь, как я рвусь к тебе», – пытался успокоить жену Наев, обладавший невероятной чуткостью и на расстоянии улавливать настроение жены. Светлана Ивановна продолжала сокрушаться:

– Хорошо хоть Ханочка вчера навестила, а то бы целый день была одна, как сегодня. Ты вот вчера обещал и не смог. Сегодня я тебя жду, не дождусь.

– Ханочка? – профессор улыбнулся, и голос его стал еще мягче.

– Она опоздала на занятия.

– Ты, надеюсь, не ругала её, а то, не дай бог, сделаешь срыв нервной системы. В наше время у каждого второго срыв. Психические заболевания вышли на первое место в мире. Надо быть предельно внимательными и осторожными в общении. Обязательно поговорю с преподавателем.

– Ой, только не это! Хана очень хорошо отзывается о педагогах. А попросили оставить класс из-за её очередного опоздания, но вежливо, с улыбкой. Воспитание во благо воспитуемых. Только и всего. Хане скоро восемнадцать. Пора серьёзнее относиться к обязанностям.

– Да нет, она пока совсем ребёнок. – Валерий Степанович даже утвердительно кивнул головой в знак своей полной уверенности в том, что его внучке ещё далеко до совершеннолетия, настолько она невинна, наивна, чиста душой.

– Конечно, ребёнок! Сегодня отличная связь: трёхмерная. Я могу даже прикоснуться к тебе, – и Светлана Ивановна нежно погладила мужа по щеке, слегка заросшей щетиной, а муж прикоснулся губами к её руке.

– Вот видишь. Тебе не одиноко. До встречи.

Едва закончилась телепортвидеосвязь, которую себе пока могли позволить немногие по причине дороговизны, как Наев получил сообщение, что он может отдыхать, а его разбудят, когда в этом будет необходимость.

Профессор, минуя лабораторию, прошёл в операционную. Там его ожидали два врача и три медсестры. Их тоже вызвали для внеочередной операции. «Временный отбой. Рекомендую всем поспать», – сказал он сухо, и, как только он вышел, его коллеги, не говоря ни слова, последовали за ним.

В индивидуальной комнате для отдыха он быстро откинул кровать и, не раздеваясь, вытянулся во весь свой немалый рост.

Не то что он испытывал дискомфорт, он привык к подобным вызовам на дежурства, просто его начинала раздражать нечёткость действий. Вот и сегодня ему пришлось разочаровать жену. Вчера – то же самое. А ведь вчера он смог бы встретиться со своей любимой внучкой, приехавшей, как всегда, неожиданно к бабушке.

Его вызвали на незапланированное дежурство пять часов назад, в то время как он собирался свернуть на своём автолёте к загородному дому.

Нет. Так не годится. Ему нужно срочно подготовить хотя бы одного ассистента для замены, а самому максимально освободиться. Почему он всё берёт на себя? Почему доверяет только себе и считает своё присутствие обязательным? Но ведь на карту ставится жизнь человека, а Бог создал его таким невероятно хрупким и нежным. Мозг координирует все функции организма, создавая конечный продукт своей жизнедеятельности – психику. А психическая субстанция бесконечно разнообразна, индивидуальна и неуловима, как и сама душа.

Одно время, когда он ещё учился в университете, Наев думал, что психика тесно связана с понятием «душа» и что, возможно, она и есть душа. И если душа бессмертна, то глупо отрицать Создателя. Хотя в то время он и был материалистом, но это не мешало ему рассматривать явления с разных сторон. Ещё бы! Насмотришься в морге на выворачиваемые внутренности, поймёшь, что жизнь – божественное чудо, а также поймёшь уникальность каждого живого существа не то что человека.

Тогда уже появилась возможность чётко видеть, не как раньше, все структуры организмов животных и человека, сканирование которых давало возможность производить раннюю диагностику любого заболевания и предотвращать его развитие.

Позднее он начал думать по-другому: тело телом, а без психики, то бишь души, оно только мышцы, кости, органы и всё остальное. Его больше всего интересовал мозг. Раскрыть это уникальное явление – и откроется путь к Богу.

Человек не может осилить программу, которую сам создаёт, но достиг большого успеха к приближению мыслительной деятельности компьютеров. Сейчас каждый может при желании купить себе робота, и не одного. Вернее, почти каждый. Только не люди старой закваски. Наев принципиально не хотел заводить у себя в доме подобное техническое устройство. С ним нужно общаться, как с человеком. Нет, даже больше, намного большего общения требует обычный робот. Пока робот не отключён, он постоянно что-то делает, спрашивает, даёт советы и тому подобное. В общем – отвлекает, не даёт возможности сосредоточиться. Он своего первого робота Джона назвал металлическим болваном и с радостью подарил своему приятелю Смакову. И не удивился, что тот вскоре сплавил Джона своей тёще. Та оказалась более терпеливой в ожидании очередной услуги неутомимого слуги. В то время происходил очередной технико-модернистский бум, вызванный потребностью в большом количестве жилья, строящегося по самым современным дизайнерским разработкам со всевозможными наворотами. Наев, не любивший перемен, так и остался жить в своём доме с уже устаревшими компьютерными программами, доме, перешедшем по наследству от родителей. Светлана Ивановна большую часть времени жила в их загородном коттедже.

Быстрый рост народонаселения скоро лишит роскоши занимать пусть и маленькие, но отдельные дома. Наева и его семью пока не трогали по причине его высочайшей квалификации и мировой известности. Валерий Степанович тяжело вздохнул, представив свою жизнь после выхода на пенсию. Ведь тогда он не будет настолько необходимым, и им с женой придётся занять совсем маленькую секцию в одном из многочисленных домов нового образца. Человечество приближалось к способу муравьиной выживаемости. Доступнее всего оказался Марс, и молодёжь устремила свои мечты на его покорение.

Европейцы активно ассимилировались китайцами, индийцами, афроамериканцами. Правда, оставались островки сопротивленцев, отстаивающих право поддерживать свою расовую принадлежность, как он, Наев, не желающий своих внуков и правнуков представлять с другим цветом кожи. Поэтому и остерегался за внучку, поэтому и внушения делал.

Какое будущее ждёт Хану? При этой мысли Наев перевернулся на правый бок. Он давно заметил её склонность к писательской деятельности и как-то сказал, что это может стать для неё профессией в будущем. Но внучка возразила, что писателей и поэтов становится с каждым днём всё больше и пишущих считают уже не на миллионы, а на миллиарды – сетевое общение развивает способность людей писать с невероятной быстротой, и она лишь одна из многих. Тем более что при помощи компьютерной программы можно легко и быстро составить, «написать» блестящее произведение, тягаться с которым практически невозможно. Сейчас люди пишут для своего удовольствия и читают друг друга, объединяясь в различные кружки, клубы, родовые сообщества.

Нет, Хана в душе романтик. Она мечтает полететь на Марс. О Господи! Что она там будет делать? Наев перевернулся на спину. Туда летят от безвыходности те, кто не видит возможности достойной жизни здесь, на этой красавице-Земле. Роботы занимают рабочие места, и безработица не прекращает свой рост. Предотвращать террористические акты становится всё труднее и труднее, и встаёт вопрос о контроле над каждым. В этом плане происходит сильное продвижение. Но об этом массы не знают. Иначе были бы демонстрации, бунты, акции протеста. Наев перевернулся на спину, взглянул на часы. Пять часов двадцать минут. Светает. Валерию Степановичу так и не удалось уснуть в эту ночь.

 

9

– Ни один человек не в состоянии приспособить общество для себя, то есть изменить среду обитания таким образом, как того требуют его убеждения, потребности, представления. Поэтому многие с радостью улетают на Марс, надеясь там построить более приемлемую для себя жизнь.

Человек, рождаясь, приходит в уже существующий, сложившийся миропорядок, как правило, с трудом приспосабливаемый к его индивидуальности; вернее, пришедший в эту жизнь с первых шагов начинает приспосабливаться к окружающей действительности. Его мозг впитывает, как губка, чувственные раздражители и словесные понятия. Ребёнок учится у взрослых, осознавая не только явное, но и ускользающее, скрытое, скрываемое, оказывающееся часто более правдивым. Таким образом проявляются видовые биологические инструменты приспособления. Чем дальше развивается человечество, тем изощрённее работает природа, измышляя возможности выживания.

Мы не успеваем понять, поспевает ли наша природа, наша психика за темпами технического развития. Замечено, что психика изменяется странным и непонятным образом. Непонятным – потому что никто не может сказать с уверенностью, каким окажется человек и, следовательно, человечество в обозримом будущем. Замечено также, что мы всё больше и больше погружаемся в воображаемый мир, уходим в мир иллюзий. Теряется адекватность реакции. Но это отдельный и большой разговор. Итак, мы говорили о человеке и его приспособляемости, адаптации к среде обитания, меняющейся с удивительной, непредвиденной быстротой. Человек не становится лучше, соответственно и общество тоже. Ты, надеюсь, понимаешь: чем совершеннее человек, тем совершеннее общество и создаваемые им конституции, структуры развития и управления – общественные институты, законы, обеспечивающие гарантии, защиту, свободу и тому подобное. Личность же, согласно степени своих природных наклонностей, отдаёт свою энергию – умственную и физическую – на благо общества. Ты меня понимаешь? Тебе интересны мои мысли? – Наев поймал взгляд Ханы, уютно устроившейся с ногами в кресле, и ободряюще улыбнулся.

– Интересно, дедусь. Ты замечательно читаешь лекции.

– Для меня более важно общение с тобой.

– Для меня не только важно, но очень интересно всё, что ты говоришь! Просто очень! – с жаром произнесла Хана, скучающая по непосредственному общению, уставшая от электронных заменителей оного.

– Тогда продолжу, и спасибо за согласие слушать. Нынешняя молодёжь ничего не желает, кроме своих электронных игрушек. Она разучилась думать, слушать, рассуждать.

– Да, дедушка, согласна. У нас на занятиях разрешают пользоваться Интернетом для получения информации, только когда это требуется для самостоятельной работы.

– И это правильно. Надо давать отдых воспринимающему аппарату – его величеству Мозгу, по причине неуважения к которому молодые люди впадают в зависимость от технических средств, не желают думать о будущем. Каждый второй страдает инфантилизмом, депрессиями, расстройством нервной системы. По-моему, мнению, наблюдаются процессы деградации, общего отставания по всем параметрам образовательного уровня. Молодёжь неуважительно относится к старшим, ведёт себя вызывающе, агрессивно, часто совсем по-хамски. Не кроется ли в этом надвигающаяся с неумолимой быстротой катастрофа? Кажется, мир уверенно, ускоряющимися темпами идёт к концу.

– Дедушка, ты преувеличиваешь. У нас в колледже замечательные ребята, – Хана спустила ноги с кресла, и Наеву показалось, что она не желает больше слушать, но это его не остановило, и он продолжал с ещё большим жаром:

– Да. Это большой и весьма больной вопрос, требующий изучения и дискуссии. Итак, мы говорили о человеке и его приспособляемости к обществу. Если человек не совершенен, то что говорить об обществе, создаваемом им? Естественно, время от времени появляются бунтари, желающие изменить, перестроить общество. Чем это всё кончается, ты лучше меня знаешь из уроков истории. Хотя, на мой взгляд, нужно большее предпочтение отдавать великим учёным, истории открытий в областях науки, а также философии и искусству, а не тому, как велись грабительские войны и сколько пролито крови. История наша – история варварства. Самое страшно и опасное явление – фашизм. Ты это тоже знаешь. Фашизм не появляется на голом месте. Отрицательно заряженная энергия, накапливаясь, ищет выход – скандал, драку, побоище, войну, объединяя все семь смертных грехов: гордыню, зависть, гнев, уныние, алчность, чревоугодие, блуд, создавая тяжёлую атмосферу проживания и, я бы даже сказал, выживания, и затем выливается в народные бедствия: восстания, перевороты, революции, гражданские войны, мировые войны, террор. Всё это я к чему тебе говорю, – Наев внимательно посмотрел на внучку, – догадываешься?

– Нет… Не знаю, не догадываюсь, – растерянно пролепетала Хана.

– Хм… Может, я тебе наговорил лишнего. В чём смысл? – смутился Валерий Степанович.

– Смысл в том, чтобы я училась сознавать свою ответственность перед окружающими и поскорее самым удачным образом вписалась в общественные нормы поведения, то есть не отлынивала от занятий, не подстраивала свои выставления за дверь с целью сбежать к бабушке и в надежде повидаться с тобой.

Теперь уже профессор растерянно посмотрел на внучку, не находя слов. Оказывается, любимая внучка не только выдерживала его наставления, но научилась улавливать суть, зерно, корень основной идеи. Он и раньше никогда не разговаривал с ней, как с ребёнком, лишь немного упрощая, сводя до детского уровня понимания, и девочка всё впитывала, быстро умнея.

Скорее всего, ей скучно в колледже. В ней растёт тонкий мыслитель, философ? Хорошо бы она стала нейрохирургом. Раньше Валерий Степанович брал её на свои операции, и внучка с нескрываемым восторгом и недетским любопытством наблюдала за выполнением сложнейших, тончайших действий, производимых им, не придавая значения тому, что действия эти производятся на человеке. Когда же осознала, то наотрез отказалась присутствовать на показательных операциях.

Валерий Степанович многократно пытался ей объяснить необходимость и гуманность своей профессии, спасающей жизни людей, но Хана оставалась при своём мнении.

И всё же, думал профессор, основы он заложил в её пластичный, восприимчивый мозг, и внучка, повзрослев, придёт к решению стать нейрохирургом, и он сможет ей передать все тонкости своего знания и мастерства. Надо её переубедить в необоснованности желания лететь на Марс в любом другом качестве, кроме как врачом. А там, глядишь, она, став крупным специалистом, изменит своё романтическое желание и останется на Земле.

После небольшой паузы профессор, глядя в родные глаза, тихим, бархатным голосом продолжил:

– Понимаю. Тебе скучновато на занятиях. Общий курс, однако, придётся пройти. Ты же не сможешь засесть дома, даже и с репетиторами, и экстерном сдать экзамены?

– Почему? – быстро возразила Хана. – Если бы очень захотела, смогла бы.

– Понимаю, но ты не очень хочешь?

– Нет. Не хочу. А почему – и сама не знаю.

– Хотя бы для того, чтобы как можно быстрее исполнить свою мечту.

– Полететь на Марс? Всё-то ты знаешь про меня.

– Но совсем не могу понять твоё страстное желание покинуть Землю.

– Ну… Здесь так всё однообразно. Знакомо…

– Нет. Тебя что-то здесь не устраивает.

– Мне хочется посмотреть на другую планету.

– Отлично! Но для этого лучше и полезней будет, если ты полетишь на Марс, освоив, к примеру, профессию врача, а ещё лучше – нейрохирурга. У тебя есть возможность перенять у меня опыт. Это будет разумно.

– Дедуль! Ты абсолютно прав. Я и сама об этом задумывалась.

– Просто замечательно. Не ожидал, просто не ожидал. Я с радостью оплачу твой курс в университете, а практические занятия предлагаю начать под моим руководством немедленно. Это тебе поможет быстро стать отличным практикующим врачом, специалистом своего дела, тем более ты в нежном возрасте приобщилась к этому. В нейрохирургии, как и в любой другой области, необходим каждодневный труд, упорство, опыт и непреклонное движение к намеченной цели. Цель у тебя есть. Всё остальное зависит от тебя.

– О, дедушка! Если бы знал, как я тебя люблю! – с этими словами Хана бросилась на шею Валерия Степановича и покрыла поцелуями его лицо.

– Но ты должна себя вести более осмотрительно, – расцвёл тот в улыбке.

– Конечно, конечно! – восторженно прощебетала Хана. Глаза её сияли, яркий румянец покрыл щёки, и она была необыкновенно хороша в этот миг.

Валерий Степанович залюбовался внучкой. Он продолжал довольно улыбаться, так как разговор возымел действие и он склонил внучку принять правильное решение.

– Итак… Договорились? Расписание обязательного присутствия на показательных операциях вместе со студентами хирургического отделения пришлю на твою почту. И без прогулов! Обещаешь? – и он шутливо погрозил указательным пальцем.

– Обещаю, обещаю! Я хочу спасать людей, – закивала головой сияющая Хана.

 

10

Этот разговор происходил в гостиной со старинным камином, на котором покоились скульптурные работы лучших мастеров и часы в малахитовой оправе, стрелки на которых застыли на без пяти минут двенадцать, что раз в году при встрече Нового года оказывалось весьма уместным.

Хумов в это время находился в комнате Ханы наверху. Дверь была приоткрыта, и он отчётливо слышал весь разговор, так как профессор по своему обыкновению говорил достаточно громко: сказывалась привычка при чтении лекций на кафедре, а кроме того это была манера человека, желающего достучаться до ума собеседника, если не до сердца. Хумов лежал на своём матрасе, но каждый мускул его тела находился в напряжении и готовности к исчезновению через приоткрытое окно на случай, если Хана неожиданно признается в его таинственном присутствии. Он допускал, что Хана может рассказать о нём дедушке, хотя и отказывался полностью этому верить. Внизу голоса притихли, что заставило его подняться и кошачьей походкой подойти к окну.

Из парадной высоченного небоскрёба, который находился напротив и существенно мешал солнцу проникать в окна даже второго этажа – о первом и говорить не приходится, – выпорхнула маленькая фигурка прелестной китаянки в розовом комбинезоне, на ходу поправляющей лямочку, сползшую с худенького плечика и перехваченную беленьким бантиком. Она достала из бежевого кружевного рюкзачка огромные розовые очки, ловко нацепила их, слегка опустила головку в маленькой шляпке с полями, закрывающими личико не только от солнца, но и от нежелательных взглядов, и, быстро оглянувшись, пошла по тротуару, по всей видимости, к остановке метро. Не успела хрупкая фигурка девушки скрыться из поля зрения, как Хумов приметил белокурого юношу, поспешающего за ней, разгорячённого и несколько смущённого вида. «Не одни только девочки-подростки не могут сохранять тайну, – подумал он, – а некоторые тайны для внимательного глаза легко становятся явными. Да-да… так оно и есть». Мысли его вернулись к себе и к ситуации, в которой он оказался.

Хана. Зачем он пришёл к ней? Никогда не имел ни с одной девушкой даже возможности поговорить. Она ему понравилась? Да. Очень понравилась. Из-за этой встречи он провалил экзамен, так как действовал с оглядкой на неё: что она подумала бы о нём, не начала ли смеяться над ним, не посчитала ли бы его трусом? Трусом? Трусом он не хотел стать ни в своих, ни тем более в её глазах. Что за ерунда? Почему случайная встреча смогла перевернуть всю его жизнь?

Вот он сейчас находится не в том месте, где ему положено быть. Совсем не в том. Совсем. И не знает, как ему дальше действовать в создавшейся ситуации. Создавшейся ситуации… Создавшейся ситу… Ситу… Он сам создал эту ситуацию. Теперь пытается оправдаться. Перед собой? Хотя бы перед собой. А перед кем? Его разыскивают. Он должен скрываться. Ему проходится скрываться из-за того, что его разыскивают. Он бы мог переступить через себя и сделать так, как должно, как надо, как от него ждали, как на него рассчитывали, готовя к выпуску. И он сдал бы этот последний экзамен.

Он бы сделал так, как надо. Он всего лишь исполнитель, будущий спасатель и должен действовать в ситуации не раздумывая, быстро, решительно! А ему захотелось выглядеть героем в её глазах. Её глазах. Голубых, небесных, изумительно прекрасных глазах.

Человек, когда неожиданно для себя задумается – хотя этому препятствует огромное, ежедневно пополняющееся поле информационного замусоривания через всевозможные СМИ, сайты, блоги и тому подобное, не говоря уже про видео, фильмы и другие визуальные штуки, – так вот, когда он всё-таки задумывается, то начинает понимать, что он всего лишь один, один из миллиардов живущих с ним в одном пространственно-временном отрезке; он начинает понимать, что это явно и неожиданным образом сближает его с другими. И даже очень сближает. Стоит только на секунду задуматься, осознать невидимую взаимосвязь всего живого и космоса. В другое время и в другом, изменённом пространстве – пространство тоже изменяется, тем более если пребываешь на Марсе – будут жить совсем другие люди, которые не будут знать ничего или почти ничего, разве что о больших учёных, великих мыслителях, правителях, а о простых, как он и миллиарды других, таких же как он, ничего знать не будут. Просто не смогут найти о них информацию в этих бесчисленных ЖЖ, сайтах разного назначения, где каждый пользователь спешит поведать о своих простых и естественных потребностях, описывая каждый свой бесценный прожитый день с максимально возможными подробностями для общего обозрения и с надеждой хоть на какую-то, пусть самую минимальную, чью-то заинтересованность своей особой в будущем, уже без него: после его смерти.И всё же.всегда брезжит такая, на первый взгляд, абсурдная идея, а посему, люди, упражняясь в писательском мастерстве на ежедневной основе, неожиданно для себя обнаруживают довольно высокий уровень владения оным, что повышает планку их самоуважения, делая возможным в какой-то мере исполнить свой антропологический долг перед потомками, предоставив последним продолжить свой недюжинный труд. Но некоторые не хотят «выставлять» перед другими свои искренние порывы души и тяготы своего измученного тела, не хотят по одной простой причине: численность народонаселения устрашающе увеличивается. Устрашающе! И будет так и дальше происходить. Вот хотя бы эта китаянка, китаяночка – ночка Китая, Китая ночка и белобрысый. Сразу понятно. Слов не надо.

А он никому не нужен. Совсем никому. У него никого нет. Родителей нет. Вырос в детдоме. Сам, как говорится, по себе. Выбрал профессию спасателя, а ведь мог бы выбрать другую. Романтики захотелось. На Марс нацелился лететь. Как там пели… «И на Марсе будут яблони цвести». Теперь его разыскивают. Он не желает сдаваться. За ним устроили погоню. Если бы просто поговорили, объяснили, поправили, а то сразу – погоня. Нет, даже облава! И он сейчас чувствует себя затравленным зверем. Зверем, загнанным опытными, беспощадными охотниками. Он же применил силу к тем двоим. Сработал инстинкт. Инстинкт самосохранения. Он применил силу и пустился в бега. Куда делась его дисциплинированность, готовность подчиняться? Те двое, если бы он с ними не расправился, взяли бы его, как зверя. А что потом? Об этом не легче думать, чем о том, как быть с Ханой. Рассказать ей обо всем?

В любой ситуации главное – держаться позитивных мыслей. Вот он и держится позитивных мыслей. Ему очень хотелось увидеть Хану, и он её увидел, и это здорово! Это замечательно. Хана – необычная девушка. Она добрая. Так с ним никогда и никто не разговаривал. Так может разговаривать только сестра. Ласковая, добрая сестра. Он мужчина. Смелый, тренированный, сильный, но ему нужны забота и ласковое слово, да, хотя бы слово. И кошке которое…

Внизу хлопнула дверь. Он отвлёкся от своих мыслей, улыбнулся, застыл в ожидании.

По лестнице застучали торопливые шаги, и в комнату вбежала она.

– Дедушка ушёл, – выдохнула Хана и, встретив улыбку, засияла ответной.

– Хороший у тебя дедушка, – продолжая счастливо улыбаться, откликнулся Хумов.

– Ой, ты, наверно, безумно голоден, – спохватилась девушка.

– Почти умираю.

– Пойдём вниз, я тебя накормлю. Да не бойся. Родители вернутся после пяти.

И Хумов послушно последовал за ней. Ему почему-то начало казаться – и это не выглядело странным, – что он с рождения живёт в этом уютном доме, настолько ему было хорошо. Впервые в жизни по-настоящему хорошо.

Хана достала из холодильника сыр, масло, ветчину. Тонкими ломтиками нарезала хлеб, быстро сделала сэндвичи, переложила их на тарелочку из тонкого китайского фарфора, засыпала кофе в кофеварку.

А Хумов в это время сидел рядом и с наслаждением следил за её ловкими, быстрыми движениями. Он не знал, сможет ли он съесть приготовляемую пищу. Ведь его желудок привык к искусственной еде. Вернее, к еде, которую обычно используют при полёте на Марс и проживании там. И это вполне понятно. На чужой планете только таким образом и возможно поддерживать свои силы. Но из рук Ханы он был готов съесть всё. Даже гвозди проглотить.

– Ешь, ешь. Не стесняйся. Может, тебе омлет соорудить? – улыбалась она, заглядывая в его глаза, стараясь уловить одобрение.

Хумов осторожно взял ломтик сыра, понюхал и несколько нерешительно отправил в рот. Покатал там, словно прислушиваясь к вкусовому ощущению, помедлил и, зажмурив глаза, проглотил.

Хана, наблюдавшая за ним, весело расхохоталась, да так заразительно, что и он начал смеяться – сначала тихо, а потом громче и громче. И вот они уже смеялись вместе, хватаясь за животы, вытирая слёзы, сползая со стульев на пол. И не было сил остановить этот захлёбывающийся смех, смех молодости, взаимной влюблённости, объединяющий их души, обещающий счастье понимания, узнавания, радости встречи. Хана периодически восклицала:

– Ой, мамочки, ой, не могу! Пожалейте! Живот разрывается.

– Это ты, ты меня завела! Никогда… Никогда так не смея… смеялся, – вторил он.

– Я же лопну. Помогите. Не могу больше.

– Ой, не могу. Не могу. Ты… ты… самая смешливая на Земле и на Марсе.

– Хочу на Марс. Животик мой. Надо же… Помогите!…

Услышав сигнальное слово «помогите», Хумов сразу отреагировал. Поднявшись, он подошёл к раковине, открыл кран и плеснул себе в лицо холодной воды. Хана, продолжая смеяться, делала знаки левой рукой, призывая его сделать то же самое и ей. И он, набрав воду в пригоршни, подошёл к ней, опустился на колени, протянул ладони. Вода вырывалась из его ладоней, стекая тонкой струйкой на ковровое покрытие. Она же схватила его за запястья и приложила ладони к своим пылающим щёчкам. Это было неожиданно для Хумова. и он закостенело замер. Она сразу перестала смеяться, отпустила его руки и, скрывая неловкость, вскочила.

– Что это я… Ты же ничего не поел. Сейчас я тебе приготовлю моё любимое блюдо. Когда я чем-то увлечена и у меня нет желания готовить, я использую простой, вкусный, полезный метод насыщения.

Хумов взял чашку с кофе. «Попробую этот напиток», – сказал он и отпил глоток.

– Кофе я не очень. Больше чай, – весело откликнулась Хана, доставая бутылку с подсолнечным маслом и осторожно наливая его в мелкую тарелочку.

– Горько. Неужели тебе нравится? – морщась, сказал Хумов.

– Сахару добавь и сливок. Возьми в холодильнике.

– Спасибо. Так пойдёт.

Хумов не хотел признаваться в том, что он первый раз в жизни пьёт кофе. Их сознательно ограждали от подобных продуктов, чтобы впоследствии не возникала потребность. И ещё, после их безумного хохота, он по-новому посмотрел на Хану: не как на подростка, а как на умную, красивую девушку. Это сделало его стеснительным, если не застенчивым, добавив к его чувству элемент обожания.

Хана поставила перед ним тарелочку с маслом, солонку и хлеб. Масло живо напомнило ему обычную еду, и он благодарно улыбнулся, однако попросил сначала налить немного для пробы. Хана, смешно тараща глаза и при этом надувая щеки, приговаривая; «Ну надо же, надо же! Маслица захотел», налила в ложку масло, поднесла к его губам.

Хумов глотнул и тоже вытаращил глаза. Ничего противнее ему не приходилось пить. Даже когда он был маленьким и врач в белом халате вливал в него микстуру от простуды. «Стоит ли ей объяснить мои проблемы, в частности – проблему с едой?» Во всяком случае, не сейчас. А когда? Не может же он пользоваться гостеприимством столь долго… а сколь долго? Он должен скрываться. В этом доме нельзя оставаться. Не может он подвергать опасности Хану и её семью. Вчера он оказался здесь по одной причине, и эта причина стала для него вполне прозрачной: он хотел увидеть эту девушку. Лучше бы он после той случайной встречи в метро никогда больше её не видел. Никогда!

А так – у него появилась проблема. Справиться с ней невозможно. Проблема заключается в том, что теперь он должен защищать эту девушку от всех непредвиденных опасностей. Он за неё боится больше, чем за себя, она стала для него дороже всего на свете, дороже жизни. Прелестное, доверчивое создание, совсем ребёнок. Каждый её может обидеть. И тогда душа её обледенеет, закроется, свет в глазах померкнет, и она перестанет радоваться жизни, звонко смеяться и так открыто, доверчиво улыбаться.

Он привык к улыбкам, так как улыбались друг другу все без исключения. Это началось после того, как учёные доказали огромную врачующую силу улыбки, охраняющую организм от множества заболеваний, продлевающую жизнь, равно как и благожелательность, доброе отношение, участие, милосердие и подобные добрые чувства. Противоположные же чувства обладали силой разрушать организм, делать его больным, значительно укорачивали жизнь. Улыбались все, но не так здорово, как Хана. Она вся светилась. Рассказать ей сейчас?

Хана, словно угадав его мысли, посерьёзнела и, посмотрев ему в глаза, сказала:

– Иди наверх и жди меня. Там изложишь, кто ты и что собираешься делать.

И он пошёл наверх и стал ждать её, немного волнуясь, а когда она появилась, как можно внятнее, не вдаваясь в детали (он чётко знал, что можно говорить, а что нельзя), рассказал свою историю и о том, что не знает ничего о родителях и никогда их не видел.

Хана прониклась, и глаза её затуманились слезами. Сочини он ей самую невероятную легенду, чуть ли не с пиратскими приключениями, она и этому бы поверила, настолько у неё была чистая и добрая душа, а сердобольное сердце уже было готово утешать, жалеть, опекать. Посмотрев своими ясными глазами и каким-то неуверенным, потухшим голосом она спросила:

– Что ты собираешься делать?

– Пока не знаю. А ты что скажешь? Мне не с кем посоветоваться.

– Правда? – с придыханием переспросила она, явно польщённая и желающая ещё раз услышать подтверждение высказывания, разрушающее её сомнения в своей необходимости и своей значимости для него.

– Да. Больше не с кем. У меня никого нет. Только ты. Спасибо тебе.

Почему-то ему хотелось выглядеть в глазах Ханы более беспомощным. Впервые он почувствовал участие. И это участие было не поддельным, а самым что ни на есть искренним, и ему хотелось продлить удовольствие от осознания её заботы, страха за его будущее, волнения за его жизнь…

Хана каким-то шестым чувством это поняла и сколь возможно обнадёживающим голосом произнесла:

– У меня есть одна идея. Только не знаю, подойдёт ли для тебя. Вернее, как бы это сказать, не обидит ли тебя моё предложение. Меня волнует, как ты на это посмотришь.

– Не волнуйся. Всё не настолько плохо, как может показаться на первый взгляд. Я успел предпринять главное спасительное действие. Вот посмотри, – и он начал доставать из рюкзака запечатанные банковским способом деньги, выкладывая их стопкой у ног Ханы.

– Ты украл это? – её глаза расширились, на носу выступили капельки пота, и она, опустившись на пол, сев в йоговскую позу, скрестив ноги, с изумлением взирала на растущую горку бумажек – эквивалент желаний, счастья, вожделения для большинства людей.

– Вот ещё! – с некоторой досадой воскликнул Хумов. – Нам, ликвидаторам, недостойно опускаться до подобной низости.

– Какие ещё ликвидаторы?

– Ну как тебе сказать?.. – с неудовольствием человека, у которого неожиданно выскочило лишнее слово, замялся он.

– Ты же говорил, что спасатель.

– Спасатель и ликвидатор в общем одно и то же. Мы для себя так обозначили свои действия: найти и ликвидировать любые очаги вредного воздействия зон, любые угрожающие факторы как технического, так и биологического порядка, а также террористического.

– Какие очаги? О чём ты говоришь? Ничего не понимаю.

– Сейчас поясню. К примеру, до нас жили поколения людей, которые, мягко сказать, не совсем заботились о потомках, скорее даже вовсе не заботились. Быть может, не знали, быть может, наплевательски относились – после нас хоть потоп. Но не в этом дело, и даже это не так важно. Суть в том, что предыдущие поколения оставили нам огромные свалки непереработанного мусора, но это ещё куда ни шло. Самое ужасное – ядовитые отходы производств, радиоактивные захоронения и тому подобное. Если этим не заниматься, человечество обречено на вымирание. Идея переселения на Марс возникла не случайно. На Земле становится жить не просто опасно, а смертельно опасно. Отходы растут с ростом численности населения. Перерабатывающие предприятия не справляются с этой задачей. Ликвидаторы, работая на Земле, занимаются выявлением опасных зон. На Марсе для них несколько другие задачи.

– Понятно. А деньги откуда?

– Это мои сбережения. Во время учёбы нам положена стипендия. На практике – платили очень хорошие деньги. Так как мы находились на полном обеспечении, у меня накопилась кругленькая сумма. Утром, когда ты была в колледже, я снял деньги со своего счёта. Бери, сколько хочешь, – и Хумов легонько носком ноги подтолкнул пачки к сидевшей на полу Хане.

– Ты что, очумел? Мы же друзья! И вообще… Деньги меня не интересуют. Не хочу развращаться, – она встала и отошла к окну.

– И правильно делаешь. Я просто хотел сказать… В долгу я у тебя. И если тебе что надо…

– Ничего мне не надо. Благодарю. У меня всего достаточно. Видишь небоскрёб? Вот туда я не хочу. Привыкла к этому дому, но придётся из-за перенаселения. Ничего с этим не поделаешь. Людям необходимо жильё. Мы же не можем себе позволить, чтобы человек скитался, спал где попало, чтобы у него не было даже минимума на самое необходимое – на лечение, зубную пасту, наконец. Не понимаю, почему такое допускали раньше. Это варварство какое-то. А войны? Терроризм? Неужели было непонятно, что все это недостойно звания Человек! Меня это так возмущает, хотя такое происходило раньше. Убери деньги.

– Хорошо. Извини. Я просто рад, что удалось снять. Не успели заблокировать. Или не догадались. Во всяком случае, я теперь смогу передвигаться.

– Что ты, что ты, – замахала руками Хана. – Тебя наверняка ищут, и ты тут же попадёшься.

– Ищут? Постой, постой. Ты мне подала блестящую идею. Блестящую! – сказал Хумов, укладывая пачки обратно в рюкзак.

– Ну же, ну же! Говори поскорее. Какая идея? Я немедленно хочу знать, – Хана от радости захлопала в ладоши и стала подпрыгивать, как маленькая девочка после получения долгожданного подарка.

– Уничтожить информацию о себе.

– А ты сможешь?

– Попытаюсь.

– В этом случае тебя будут искать как хакера.

– Пусть попробуют. Хакера трудно вычислить. Мы практиковались и в этом.

– А это ещё зачем?

– Для умения разгадать интригу, стратегический ход тех, кто занимается подобным неблагородным занятием.

Хана смотрела на него восторженными глазами, и этого было достаточно для Хумова, чтобы ощутить себя уверенным, сильным и счастливым.

 

11

Наступает время, когда ты больше не можешь влиять на события и тебе остаётся только следовать за ними вопреки своей воле и своему желанию, признавая свою беспомощность. Быстрее всего это начинают чувствовать жёны, улавливая перемену в муже по взгляду, в котором проскальзывает пока ещё тщательно скрываемое даже от себя самого равнодушие, по его интонации – жёсткой, с ноткой металла: сказал – и как отрезал, забывая при этом, что мужчина создан исключительно для выполнения желаний женщины, имеющей контакт с космосом, и её недовольство отрицательно сказывается как на семье в целом, так и на каждом её члене в отдельности. Более всего этой сверхъестественной чуткости подвержены женщины в преклонном возрасте: их опыт, ослабленная нервная система, мысли об ушедшей молодости, ранее дающей возможность магически воздействовать одним только своим присутствием на сильную половину, а теперь заменяющейся привязанностью, привычкой, общими заботами, оборачиваются если не ревностью, то усилившейся придирчивостью взгляда, способного обнаруживать невидимые признаки возможных нежелательных перемен в налаженном гладком, спокойном движении совместного проживания, подготовке к предстоящей старости и вечному покою.

Ещё одна из причин невозможности управлять событиями – быть в подчинении у начальника, находиться в полной и безусловной зависимости от него.

Смаков стоял навытяжку перед начальником, который распекал его, как говорится, под орех, по всем статьям, а скорее всего начальник отводил душу – спускал пары. Дома у него лежала больная жена, дочь, что называется, совсем отбилась от рук. К тому же любимую собаку утром сбила машина. Короче – одно к одному. А тут ещё новая неприятность: исчез лучший ученик, сдающий экзамен в зоне Z-4, и его никак не могут обнаружить. И начальник выговаривал:

– В наше время человек не может потеряться, как иголка в стоге сена. В век глобальной информированности, в век развитых сверхтехнологий возможно ли представить, чтобы исчез сверхсекретный без пяти минут специалист из сверхсекретного подразделения?

– Возможно, он мёртв, – решился высказать предположение Смаков.

– Тело! Вы мне представьте тело, а не пакет со спецовкой, – гремел главный.

– Есть! – щёлкнул каблуками Смаков, – тело, а не пакет.

– Живого! Слышите? Живого! Он мне нужен живой!

Неожиданно у Виктора Арнольдовича Смакова поплыли круги перед глазами, а тело напряглось под невидимыми вибрациями. Его бросило в жар, он почувствовал, что кровь, приливая к лицу, окрасила его щёки в пунцовый цвет, и явственно услышал слова, проникающие в его сознание. Кто-то невидимый шептал: «Ничего не ясно. И Свет Единым предстаёт – Его Любовью и ко всему, а жалкий разум ищет различенья в борьбе с такими же, как он. Разлита сущность вечного начала по вселенной. И это – право понимать другого. И в этом суть Любви!»

Между тем его начальник Галунов Александр Евгеньевич с нескрываемым удивлением смотрел на своего подчинённого, щурясь, будто что-то яркое резануло по его зрачкам. Неожиданно для себя, неприсущим ему высоким голосом, готовым сорваться на фальцет, выкрикнул:

– Вы заблокировали его банковский счет?

Смаков поперхнулся от неожиданного вопроса. Как же он мог прошляпить? От нервного спазма он закашлялся, вспотел, ещё больше покраснел, и вдобавок, к невероятному стыду, из глаз его побежали слёзы. В то же время он думал о словах, которые успел запомнить, и его не покидало странное ощущение звенящих вибраций, бегущих сквозь его тело.

– Вольно! – взвизгнул главный. Его голос всё же сорвался на фальцет. И тихо добавил: – Садитесь, Виктор Арнольдович. Не надо так нервничать. Этот неожиданный случай не должен выводить нас из колеи. Я вас знаю давно и уважаю за ваше серьёзное, профессиональное отношение к работе.

– Есть вольно. – Смаков достал салфетку, вытер слёзы, отсморкался и, заметив мелькнувшее в глазах Галунова неодобрение, к своему ужасу, звучно икнул. Глаза его округлились и беспомощно смотрели поверх головы главного, а в голове всё время крутилось: прошляпил, прошляпил, прошляпил… Сесть он не решался и усилием воли, задерживая дыхание, старался сдерживать икоту, которая с невероятной силой прорвалась и заставила его полностью подчиниться физиологической реакции.

– Сейчас же прекратите икать, – отдал бессмысленное приказание Галунов.

– Слу… ша… юсь, – проговорил Смаков, цедя слова между короткими паузами.

– Прекратите наконец икать!

– Слу… ша… юсь!

– Нет! Это невозможно! Вы свободны.

– Слу… ша… юсь! – Смаков повернулся и быстро вышел. Не удалось главному поговорить дружески и вроде бы запросто со своим подчинённым, которого уважал и которому готовил повышение по службе.

А Смаков так и не ответил на вопрос о банковском счете. Выручила икота.

 

12

Профессор Наев сидел за столом в своём уютном загородном домике и с аппетитом поедал салат из зелёного лука, любовно приготовленный его женой Светланой Ивановной. Салат с картошечкой, свежие огурчики и помидорчики. Что может быть лучше? Свежезаваренный чай с домашними булочками завершил его трапезу. Вальяжно откинувшись на спинку стула, он вытер губы салфеткой, довольно улыбаясь.

Светлана Ивановна, сияющая от присутствия мужа, сидела напротив, ловила взглядом каждое движение Валерия Степановича, старательно проникая в самую сущность его настроения, скрытого за вежливой улыбкой хорошо воспитанного человека, умеющего быть приятным всегда и в любой ситуации, особенно в присутствии женщины. Для того чтобы подарить супруге ещё больше счастья – кто, как не он, знал важность положительных эмоций для поддержания здоровья в целом и для поднятия духа в частности, – Наев, блаженно потянувшись, изрёк:

– Что может быть лучше, чем ужин дома с любимой женой?

– Ничего не может быть лучше, чем видеть за ужином любимого мужа и кормить его овощами, выращенными своими руками, без пестицидов, без генетически модифицированной пищи и другой неблагоприятно действующей на организм химии, созданной для оберегания урожая от насекомых и различных вредоносных пожирателей, тем самым оставляя последних без средств поддержания своей жизнедеятельности, – собирая посуду на поднос, сказала Светлана Ивановна.

– Умница, моя! Но этим ты только отсрочишь неизбежность перестройки своего организма на повсеместно используемое питание.

– Ничего не поделаешь. Но буду противостоять до последнего! – с улыбкой произнесла Светлана Ивановна.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая? Ты что-то сегодня бледненькая. Тебе нездоровится? – участливо спросил Наев, с некоторой тревогой заглядывая в зелёные глаза жены.

– Нет-нет. Не волнуйся.

– Ты не ответила, – продолжал настаивать Валерий Степанович.

– Ничего, – поторопилась успокоить его жена.

– Ничего и есть ничего. Ничего – это там, где ничего нет, ничего не положено. Где ничего не положено, там нечего взять. Ничего – это за пределом чего-то. Ничего – это отсутствие. Чего? Отсутствие всего. Говоря «ничего», есть опасность приблизиться к ничему, то есть к ничто.

– Я чувствую себя нормально, – успела вставить Светлана.

– Нормально. Хм. Это на грани. На пограничной зоне от нормы и не нормы.

– Хорошо. Я чувствую себя, как всегда, хорошо, – быстро проговорила Светлана Ивановна, опасаясь дальнейшего словесного излияния мужа, любившего поговорить – хлебом не корми, дай только повод. Вот повода она и не хотела давать, не желая расстраивать своего любимого до обожания спутника жизни. Да и по деликатности своей утонченной натуры она не хотела своими страданиями отягощать другого человека, пусть даже и родного мужа.

– Возьмем слово «есть». Говорят: «Идите есть». Есть – значит, кушать, питаться тем, что есть. Если ничего нет, то и нечем питаться. Едят то, что есть. Богатейший язык, если вдуматься. Воистину богатейший! Нам некогда вдумываться. Мы говорим, не думая, не используя всего богатства нашего великого и могучего.

– Хана сегодня приезжала, – тихо произнесла Светлана. Справившись с посудой, которую уложила в посудомоечную машину, она теперь села напротив мужа, опустив глаза, не решаясь помешать ходу его мыслей, разглаживая складочки маленькой ладошкой на лёгкой юбке голубого цвета с узорчатой каймой по подолу, доходящей до щиколотки.

– Хана? Это хорошо. И что?

– Ничего. Приезжала, и я была рада видеть её.

Профессор Наев был сосредоточен на какой-то мысли, которую обрабатывало его сознание. По всей видимости, идея его сильно захватила, и он не сразу среагировал на имя любимой внучки. Большим и средним пальцами он провёл несколько раз по верхним векам, как бы сбрасывая напряжение, и, тряхнув головой проговорил.

– Надеюсь, она не сбежала на этот раз с занятий? Осталось учиться чуть больше двух недель.

– На этот раз она совсем немного опоздала, и ей пришлось после дисциплинарного наставления приехать ко мне, чему я была очень рада. Но не это важно. Понимаешь, она увлечена, – Светлана Ивановна произнесла тихим, умиротворяющим голосом, довольная тем, что ей удалось сбить с мужа погружённость в себя, к которой она так и смогла привыкнуть за долгие годы совместной жизни.

– Что значит увлечена? И чем, собственно, увлечена? Математикой? Литературой? Медициной? Кстати, я предложил ей продолжить практику в клинике. И, ты знаешь, она согласилась. Согласилась без нажима с моей стороны.

– Нет, нет. Совсем не то. Понимаешь… Увлечена – в смысле влюблена.

– Этого ещё не хватало! Она же совсем ребёнок. У неё блестящие способности, которые следует развивать, а не заниматься ерундой. Увлечена! Кем она может быть увлечена? Кругом одни поглотители электронных игр и забав подобного рода.

Светлана Ивановна вздохнула и беспомощно развела руками.

– Возраст? Да она как раз в том возрасте…

– Ты уверена?

– Девочки раньше развиваются. И я себя помню. Как раз в этом самом возрасте.

– Что ты хочешь сказать? – профессор Наев слегка повысил голос, выражая тем самым недовольство услышанным.

– Ты же знаешь про мою первую любовь. Это случилось со мной как раз в этом самом возрасте. В её возрасте. В возрасте Ханы. Именно тогда я пережила свою первую любовь, – улыбнулась мечтательно Светлана Ивановна, довольная вниманием мужа, говорящим о неувядаемых чувствах к ней.

– Только потому, что меня не оказалось в то время рядом, – с шутливой угрозой в голосе произнёс Наев, обнимая жену.

– Ну если бы ты оказался рядом, то и речи быть не могло.

– Так кто же этот шалопай? Этот, извините, сопляк?

– Нет, нет. Мне ничего не известно. Ровным счетом ничего. Она мне ничего не говорила. Я так… догадываюсь, чувствую, и только.

– Ты не ошибаешься? Поверить не могу. Совсем ребёнок.

– Не думаю, не думаю, – сказала Светлана Ивановна, похлопав мужа по руке.

– Хана тебе доверяет. Неужели больше ничего не рассказала? Не могла же она увлечься сверстником? Товарищем по колледжу?

– А почему, собственно?

– В этих молодых людях, с позволения сказать, нет тайны. Девушки в этом возрасте влюбляются исключительно в ореол таинственности, а не в конкретный объект, мелькающий каждый день перед глазами.

– Возможно, ты и прав, – Светлана Ивановна встала и, ойкнув, припала на правую ногу.

– Это ещё что? А говорила – ничего.

– Ногу отсидела, только и всего, – стараясь гримасу боли скрасить улыбкой, сказала жена, поглаживая правой рукой поясницу.

– Все болезни от позвоночника. Пойдём, я тебе массаж сделаю с обезболивающей мазью. И пока запрещаю работу на грядках, Дней пять-семь покой, тепло, обезболивающее, а там посмотрим. И успокоительное. Понервничала небось из-за Ханы.

Профессор Наев своими гибкими, сильными пальцами умело приближался к седьмому грудному позвонку, как затренькала музыка. «Вот так всегда», – виновато улыбнулся он, заботливо укрывая одеялом спину жены и снимая трубку с пояса.

– Слушаю. Да. Профессор Наев.

– Здравствуйте, профессор. Извините за беспокойство. Говорит Смаков. Валерий Степанович, вы помните юношу с обаятельной улыбкой? Так вот… Он сбежал. Что-то у него зашкалило. Сбежал после экзамена. Вот так. Вот такие дела. Нарушил, так сказать, покой и тому подобное. Я это на всякий случай. Подумайте, где он может быть? Это странно как-то. И тёща у меня совсем разболелась. Это ничего. Это я так, к слову. Если найдётся минутка, может быть, посмотрите, что с ней? Ну да, с тёщей? Номер его 232. Того, кто исчез. Самый сильный из всей группы. Супер! Ещё раз извините за беспокойство.

– Ничего, ничего. Отлично помню того молодого человека. Его показатели меня тогда сразили. Потрясающее самоуправление. Йог! Йог высочайшей категории, если можно так выразиться. Ко всему – полное владение своей психикой и телом. Феноменальный молодой человек.

– Да-да. Совершенно согласен. Тем более непонятно. Такого сбоя не припомню. С ним произошло нечто непредвиденное. Из ряда вон выходящее. Эмоциональный взрыв огромной силы. Это по вашей части. Вы психолог. Нужна ваша помощь, чтобы разобраться.

– С удовольствием помогу, чем смогу. Не волнуйтесь, – профессор явно торопился закончить разговор, не приносящий больше информации, и на той стороне это поняли.

– Спасибо! И спокойной ночи.

– Не стоит благодарности. Спокойной ночи.

Ну как же! Конечно, Наев помнит. У него такая подкупающая улыбка. За всю свою жизнь он никогда не встречал человека с такой чудесной, обаятельной улыбкой – сразу внушающей полное и безоговорочное доверие. Да. Улыбка и открытый взгляд. Он живо тогда напомнил ему Хану своей доверчивостью и незащищённостью.

Это было пять лет назад. В день рождения своей внучки Наев проводил в группе занятия по психотренингу и саморегуляции. Потом, когда он сидел за праздничным столом, его не покидало ощущение неприятной схожести этого юноши и его любимой внучки. Как же он хорошо запомнил эту подкупающую улыбку и взгляд, проникающий в сердце, а также то, что он единственный из всей группы овладел левитацией. Что-то в нём было необычное помимо улыбки и взгляда, и это необычное проявлялось как раз через улыбку, забыть которую было невозможно. Он потом долго размышлял на тему уникальности развития этого индивидуума. Каким образом в этом человеке смогли сформироваться такие потрясающие психические свойства, как телепатия, левитация и другие экстрасенсорные способности?

Природа творит явно не по шаблону. Почему другие воспитанники в группе ничего подобного не могли совершить? Да, они имели замечательную физическую подготовку, и у всех было развито высокое чувство ответственности за порученное дело. Все обладали в какой-то мере и экстрасенсорными навыками, но лишь один их них достиг небывалых успехов.

Индивидуальность, как правило, рано или поздно начинает ощущать себя личностью, и если ей не предоставить свободу, в которой она способна развиваться в полной мере и с учётом своего устремления, оформляемого подсознательными импульсами, неукротимо толкающими к цели, подкрепляемого развивающимся интеллектом и растущей духовностью, то тогда возможно возникновение кризисного состояния, обнаруживающего себя в чувстве удручённости и отсутствия смысла жизни. Пытаясь избавиться от депрессии, личность начинает испытывать тяготение к пограничным состояниям, крайностям и, находясь на пограничной зоне, может потерять самоконтроль. 232-й, несомненно, оказался такой личностью. Напряжённые тренировки, экстремальные ситуации, гормональный бунт плюс сложнейшие экзамены, а также предстоящий полёт на Марс вполне могли спровоцировать неадекватную реакцию на ситуацию, выбить из равновесия самого дисциплинированного ученика. Сбежал. И хорошо, что сбежал. Иначе не был бы индивидуальностью. Индивидуальность – верный признак иного качества психики. Это всегда прорыв, преодоление нормы, вспышка. Для Наева – радостный признак работы природы, прокладывающей путь в будущее. Его как учёного всегда интересовал человек, находящийся на пограничной черте, способный видеть невидимое, проникать сознанием в миры иные, в общем, человек с метафизическим сознанием, умеющий творить новое. Именно такой человек шизоидного типа и является разведчиком будущего.

Возможно, на таких индивидуальностях природа апробирует новое качество, новый уровень, чтобы потом смог произойти эволюционный скачок. Гении намного опережают современников, в то время как таланты остаются понятными, удивляя особой яркостью и необычностью. Их образ мыслей и особенности психического склада не вызывают сильного отчуждения, и всё же их часто называют людьми не от мира сего.

Профессор Наев очень хорошо знал об одном из важных свойств, присущем талантам и в особенности гениям, – их непоколебимой вере в собственную избранность, что и является огромным стимулом в работе над собой, обрекая на изолированность, отчуждённость от других.

По всей видимости, 232-й чувствовал эту отчуждённость необычайно остро.

Нельзя отрицать того, что каждый человек уникален, неповторим. Это давно определили ученые.

Уникален? Неповторим? Абсолютно верно. Тем и ценен. Уникальны также понятия «природа», «жизнь», «смерть», «сознание». Об этом написаны замечательные трактаты древних философов-учёных – Пифагора, Платона, Аристотеля. Он же старается найти свой, ни на что не похожий подход к любой проблеме. Пусть не столь блестящий, но свой. Хотя своим в полной мере он не может его считать. По причине невозможности очистить свой мозг от информации, воспринятой и воспринимаемой каждое мгновение и запечатлеваемой в его мозгу, в этих миллиардах неутомимых, невидимых мельчайших нейронов, совершающих колоссальную работу для своего хозяина. А скорее всего, для самих себя, ибо живут они своей, недоступной нашему разумению жизнью. Нам же только кажется, что мы свободны от них, наших магических друзей, мы думаем о себе как о существах, обладающих определенным набором рефлексов, чувств, привязанностей, соотносим себя с формой нашей телесной оболочки. Иными словами, мозг постоянно находится в работе, усваивая полученные извне и изнутри сигналы, перерабатывая их и отдавая соответствующие команды, которые сам и воспринимает. Требуя пищи, он даёт сигнал: хочу есть – и мы ищем, чем бы нам утолить голод, то есть выполняем команду нашего главнокомандующего. Получая определённые знания, мы производим всевозможные манипуляции со своим телом: голодаем, лезем в прорубь, выполняем самые разные упражнения и тому подобное. Все наши убеждения, зависимости, увлечения формируются исключительно средой, образованием, всем комплексом информации, поступающей извне. Основа же – генетической код, переданный нам нашими родителями.

Мысли, образы, воспринимаемые и выражаемые при помощи второй сигнальной системы, приобретают ту степень осознанной яркости и силы, при которой слово, выражающее то или иное чувство, начинает действовать так, как если бы чувство действительно было пережито нами при условии развитой ответной реакции на слово, выражающее образ, предметно обусловленный предыдущим наполнением наших эмоций. Расширение чувственного познания действительности неизбежно приводит к расширению сознания, утончению психических реакций, способствующих наклонности к состраданию, сочувствию и другим благородным порывам.

Профессор глубже и глубже уходил в свои размышления. В такие минуты он забывал, где находится, и переставал слышать даже самые громкие звуки.

Индивидуальность, блуждая в сфере «чистого разума», способна со всей присущей ей страстностью отдаться идее, служить ей, предаваться самопожертвованию, усматривая в этом некий высший промысел. Индивидуальность возрастает до личности. Личность же непременно оказывает влияние на окружающих не только находясь в непосредственной связи с ними, но и через столетия, эпохи, тысячелетия.

Наев ценил в людях прежде всего незаурядность, а любое столкновение с личностью расценивал как подарок судьбы. Ему было близко метафизическое ощущение мира и природы, что для него означало присутствие Бога. Кому, как не ему, было известно о единстве того и другого на клеточном уровне, уровне метаболизма; природы, на которую не одно столетие пытается посягнуть человек, природы, на первый взгляд, поддающейся, как воск, но каждый раз дающей непредсказуемый ответ: палкой с другого конца по голове после активного вмешательства человека в святая святых: гены животных, растений, человека. Только тот, другой конец не торопится с ответным ударом, тем более что этот удар всегда является неожиданно и бывает непонятным новым поколениям, не умеющим проследить следствие, проистекающее из причины, коренящейся в далеком прошлом.

Наев давно уже сидел на веранде, оставив Светлану Ивановну разомлевшей, улыбающейся во сне в спальне наверху. А он думал о том, что люди рождаются, чтобы делать друг друга счастливыми, для чего нужно всю жизнь учиться понимать себя и другого, думать больше о другом, доставлять ему всяческую радость и в малом, и в большом, не дожидаясь того же. Почему не дожидаясь? Да потому, что если начинаешь ждать, то превращаешься в торговца: ты – мне, я – тебе. Тогда теряется искренность отдачи своего сердечного горения, своего дарения тепла, заботы, любви.

Была на редкость ясная звёздная ночь. Наев вглядывался в небо с детским восторженным трепетом, как будто видел впервые раскрывшуюся перед ним панораму горящих, мерцающих алмазами далёких созвездий. Тишину нарушали поздние машины и гул от пригородных поездов, да издали время от времени слышался лай собак.

Он смотрел в небо и с содроганием думал о возможном полёте внучки на Марс. Это как же далеко она может оказаться от его любящего сердца. Дожил и он до полётов на чужую планету. Мечтал сам полететь, и ведь не боялся, но не случилось. Пусть и для Ханы не случится. Ему будет тяжело пережить разлуку с ней.

«Открылась бездна звезд полна…» Всплывшие строчки оказались как нельзя более кстати, усугубляя чувство его незначительности, малости, конечности перед величием космоса, хотя он и мог мыслью проницать вселенную, никогда не достигая конца этой холодной, тёмной, мерцающей, непостижимой, жуткой бездонности. Эта бездонность была заманчивой и притягательной своей бесстрастной таинственностью. Здесь, на маленькой, прекрасной планете, словно созданной для счастья человека – несомненно созданной! – живут разумные существа. Разумные? История повествует об обратном. Чего не хватает людям? Почему постоянно происходят конфликты? Кто виноват и что делать? Человек живёт, не осознавая свою конечность, движимый жизненным инстинктом. Но все, раньше или позже, уходят в царство теней. И число ушедших всегда будет превышать число живущих. И живущие до самого последнего мгновения не верят в завершение, законченность своего пребывания на этой чудной планете.

 

 

1

На следующий день, когда Хана вернулась из колледжа, она застала Хумова лежащим на своём матрасе. Он сразу встал и с улыбкой поинтересовался, как сегодня прошли занятия. Хана ответила, что всё хорошо, и пригласила его вниз отобедать. Хумов с большим трудом проглотил непривычный для него омлет и сказал:

– Мне нужно сходить в аптеку. Где у вас тут ближайшая?

– Ты что, заболел? – забеспокоилась Хана.

– Нет-нет, что ты. Мне нужно купить кое-какие препараты для приготовления еды. Ну… витамины, микроэлементы, биологические добавки.

– А, тогда понятно. Но тебе нельзя выходить из дома. Что же делать? Для начала я дам тебе имя. Как тебе – Антон? Нравится?

– Пусть будет Антон.

– Отлично! А сейчас мы из тебя сделаем Антонину. Иди за мной!

– Что? Это ещё зачем?

– Для маскировки. Я всё обдумала. Ты превратишься в Антонину и сможешь со мной бывать везде. Родителям я представлю тебя своей подругой. Это даст возможность не прятаться, а свободно гостить у нас в доме. Есть вопросы?

Вопросов не оказалось. Хумов не хотел расставаться с этой девушкой. Она здорово придумала. А войти в роль подруги для него не составит труда. Он был неплохим актёром в их учебном театре, не только на курсе, но и на всём потоке. Сценическое мастерство им преподавали профессора театрального вуза.

Они спустились по лестнице в подвальное помещение. В большой комнате, отделанной под дерево, стояли несколько кресел, удобный диван с множеством подушечек, круглый стол. Справа, в углу, находилось устройство для трёхмерной печати.

– Садись сюда, на этот стул, и смотри в камеру. Сейчас мы изготовим тебе лёгкую маску. Она совсем не будет мешать мимике, лишь чуть-чуть скорректирует твоё лицо. Какого цвета ты желаешь иметь волосы? Я считаю – тебе лучше подойдёт тёмно-каштановый. Нет, лучше фиолетовый. Сейчас модно. Так. Покажи мне твои руки. Пальцы длинные. Приклеим ногти, и будет хорошо, – весело приговаривала Хана, полностью включившись в игру. Ей доставляло большое удовольствие командовать, проявляя творческую инициативу.

Через два с половиной часа перед ней сидела молодая, весьма привлекательная девушка в белом комбинезоне, с очаровательной улыбкой. Поработав над её голосом, Хана потребовала запомнить тембр, наиболее подходящий к облику Антонины, и следующие два часа неутомимо отрабатывала манеры своей новоиспечённой подруги, оказавшейся на редкость способной и старательной.

Хана находилась в радостном возбуждении. Они с Антониной шутили, смеялись, вели себя, как разыгравшиеся дети. Хумов вовлёкся в игру превращения его в девушку, найдя в этом временный выход, но скорее всего потому, что ему до невозможности хотелось продлить своё пребывание рядом с Ханой. Он решил хоть немного расслабиться и сбросить напряжение, сопутствующее ему с раннего детства. Ему так не хватало не то что любви, а простого человеческого тепла. Он на время постарался забыть о своём предназначении. На время. Между тем Хана, став серьёзной, сказала:

– Тебе нужно время, дорогая Антонина. Ты пока недостаточно вжилась в свою роль. Пока рано знакомить тебя с моими родителями. Для начала ты покажешься моим друзьям. Антонина! Ты согласна?

– Полностью подчиняюсь своему режиссёру, – несколько жеманно произнесла Антонина, улыбнувшись и склонив головку набок.

– Нет, моя дорогая. Ты ведёшь себя несколько манерно. Держись проще, естественней. Наблюдай за моим поведением. Не завышай слишком голос. Чуть спокойнее и возьми чуть ниже.

– Хорошо. Спасибо за замечания.

– Пожалуйста. Для тренировки хорошо бы почитать стихи.

– У Адама была первая жена Лилит, но слишком земным был для неё Адам. Лилит его отвергла и вернулась на небеса. Адаму её заменила земная – Ева. Ну это так. Вспомнилось. Не бери в голову.

– Браво! Замечательно! Говори что-нибудь ещё.

– Счастье – простое, каждодневное действие во благо другого.

– Интересная мысль. Я так не думала. Продолжай, пожалуйста, Антонина.

– Нет ничего заманчивее жизни и ничего – трагичнее жизни.

– Глубокомысленно. И голос звучит лучше. Продолжай, пожалуйста.

– Бывает, и скорлупа от яйца приносит немалую пользу, так и разбитые надежды в определённых обстоятельствах становятся неиссякаемым источником вдохновения.

– Одним словом – не будем падать духом! – констатировала довольная Хана.

– Мы все учились понемногу…

– А ты образованная и начитанная, Антонина.

– Да нет. Я только учусь. Сложившаяся система – устойчивее складывающейся, что даёт способность противостояния внешним угрозам. Попытка найти взаимопонимание не смешна ли настолько, насколько нелепа? Только ставя перед собой сложные цели и задачи, загружая себя работой и в первую очередь работая над собой, есть возможность избежать одиночества и снизить ощущение бесконечной трагичности происходящего.

– Ты, что умные мысли наизусть заучиваешь? – удивлённо и с большим интересом посмотрела на Антонину Хана, словно увидела её впервые.

– Зачем? Они у меня в голове. Я сочиняю для тебя.

– И стихи сразу можешь сочинить?

– Ничего нет проще.

– Вот это да! Антонина, ты – большой талант!

– Да нет. Тренировка.

– Продолжай держать голос. Звучание голоса становится более убедительным. Слушаю твои стихи, – тоном приказа произнесла Хана.

– Хорошо. Попробую… О творчестве будет как нельзя более кстати:

– Здорово! Браво! А можешь ещё? – потребовала Хана, не веря своим ушам.

– Это, как ты поняла, о творчестве, – повторила Антонина.

– Красиво о творческом процессе. Так машина не сочинит.

– Машины почище сочиняют и быстрее.

– А мне не нравятся, как они сочиняют. Сложно, но бездушно.

– Согласен. Здорово выпендриваются эти машины.

– Что ты сказала? Антонина! Почему ты перешла на мужской род? В наказание – сочиняй ещё и не забывай про тембр голоса.

– Прости, сбилась с роли.

– Не забывай. Это очень для тебя важно. Будем тренироваться дальше. Слушаю.

– Один момент. Сейчас, сейчас… Вот это:

Хана была более чем удивлена – потрясена! Однако в её душу закрался элемент недоверия: она заподозрила, что эти стихи были сочинены ранее и сейчас только воспроизводятся по памяти. Ей захотелось проверить, и она сказала прямо, о чём втайне подумала. Антонина нисколько не обиделась и, сделав небольшую паузу, прочитала:

И сразу, без перерыва:

Хана завороженно слушала. Антонина продолжала:

– Сеанс стихосложения окончен! Спасибо за внимание, – раскланялась Антонина. – Не слышу бурных аплодисментов.

– Браво! Браво! Просто изумительно. Твои стихи замечательны. Я бы никогда не смогла так, – зааплодировала Хана.

– Тебе понравилось? Думаю, и ты любишь сочинять стихи. Прочти, пожалуйста, что-нибудь.

– Мне с тобой не сравниться.

– Прошу, прошу! Мы не на турнире поэтов, – проговорила Антонина с очаровательной улыбкой. – Смелее! Ну!

– Хорошо. Вот это, пожалуй.

– Отлично, Хана! Почитай, пожалуйста, ещё.

– Пожалуйста.

– Здорово! Я так не могу.

– Шутишь?

– Нисколько. Чувствуются непосредственность, индивидуальность и, конечно, несомненный талант.

Было похоже, что Антонина свыклась со своей ролью, и Хана смотрела на неё, как на давнюю подружку, с которой хотелось поговорить по душам после долгой разлуки.

– Антонина! Ты меня захвалила. У меня совсем другое представление о моих попытках что-либо сочинить. Но мне приятно слышать твою похвалу. Раз так, то слушай.

– А как же бессмертие? – с укоризной в голосе сказала Антонина.

– Только и всего? Неужели так мало?

– А ты желаешь жить вечно? – засмеялась Хана. Антонина присоединилась к её веселому смеху. Отсмеявшись, вытирая слёзы, она ответила:

– Для того чтобы не бояться смерти, приходится выбирать веру, обещающую загробную жизнь, а выбрав, следовать неукоснительно Писанию. В оцепенении одиночества, скрашиваемого занятиями различного рода, и в том числе философией, происходит достижение той полноты, при которой появляется мысль о некотором постоянстве – хрупкой конструкции, удерживаемой на время нашим сознанием. И не только это дает нам надежду на будущее, в котором, возможно, продлится настоящее, наше настоящее, самое существенное и дорогое, хотя бы потому, что мы о нём имеем некоторое мыслительное и чувственное представление. Словно чайная роза в стакане, ты грустна, вяловата, любя. И письмо ты носила в кармане, и себя в безразличье губя. Вот настоящее. Эти строки можно сочинить, можно припомнить. При сочинении может пройти больше времени, чем при воспоминании. Но и то и другое будет происходить в настоящем. Если ты любишь сочинять или произносить сочинённое, то в это время ты получаешь удовольствие. Из маленьких удовольствий складывается время нашего проживания. И в этом смысл: удержать как можно больше удовольствия в течение единицы проживаемого времени, которое, что бы там ни говорили о том, что время – категория, придуманная человеком, все же для нас является измерением наших действий. В этом его ценность. А какими действиями и мыслями мы его наполним, такое ощущение и получим.

– Антонина! Ты переходишь в своих рассуждениях к смыслу жизни. Встанет в полдень в полный рост растворённый светом день, немые крылья опуская к ночи. У нас ещё есть время быть в нашем настоящем, ускользающем, но доставляющем удовольствие. Жду не дождусь, когда исполнится моя заветная мечта.

– Интересно, интересно. Какая у тебя мечта? – улыбнулась своей неотразимой улыбкой Антонина.

– Ничего особенного. Сейчас каждый мечтает увидеть планету Марс своими глазами, – и с огорчением в голосе продолжила: – Иногда теряются цели из-за необходимости долго ждать, уговаривая себя: подожди, подожди, потерпи ну хоть ещё немного. И тогда уподобляешься лисе и винограду, от которого, как лисонька, уговариваешь себя отказаться. Но если ты ничего не стоишь, ты и не будешь ничего желать. Как-то так.

– С Марсом точно подожди. Нужны для этого силы, и немалые. Да и профессия какая-нибудь. Лететь на эту планету – это не прогуляться вокруг Земли на ракете.

– Да я понимаю. И дедушка говорит то же самое. Сначала мне надо приобрести профессию врача. Мне придётся столько ждать… С ума сойти.

– Ничего страшного. Тебя, возможно, я там буду ждать.

– Правда? Здорово! – захлопала Хана в ладоши.

– Хотя не знаю. Я же провалил экзамен.

– Антонина! Ты снова вышла из роли.

– Спасибо за замечание. Добрый указ человеку, что глаз. Знаешь, мне надо будет отлучиться по одному делу.

– А мне с тобой можно?

– Ни в коем случае!

– Хорошо. Но ты должна держать меня в курсе, а то я буду волноваться. Дедушка говорит, что волнения отрицательно сказываются на здоровье человека. И я ему верю.

– Да. Я тебе дам знать.

И они ещё долго болтали про всё на свете. Им было хорошо вместе. Они пока не осознавали причину взаимной радости общения, столь явную для опытного глаза, но что-то в каждом уже начинало светиться, звенеть, вибрировать, предрекая великое счастье взаимной любви.

 

2

У Смакова две недели назад умерла тёща. Лира ходила с красными глазами и припухшими веками. Ввиду последних событий Смаков как-то не сумел вызвать профессора Наева для осмотра тёщи, да и не особо верил в серьёзность её болезни.

Вскрытие показало замедленный распад клеток вследствие какого-то отравления, возможно, от употребления лекарственных средств. Лира качала головой, бормоча что-то невнятное, из чего Виктор Арнольдович всё же понял, что её мать относилась к лекарствам с большой долей предубеждения и вряд ли их аккуратно принимала, если вовсе не выбрасывала их в унитаз. Но её наблюдения в расчёт не приняли. Каждый своим занят. Правда, молоденький мальчик, возможно, подрабатывающий студент, занёс в компьютер строчку: со слов дочери, лекарства принимала нерегулярно. Это так. На всякий случай для статистики.

Настроение у Смакова было самое что ни на есть отвратительное. Три дня он взял на похороны тёщи, а потом сразу и больничный, так как у него не переставая болела голова, а также временами наваливались приступы икоты, при которых он становился совсем плох. Чего он только не предпринимал. Пил воду мелкими глотками, задерживал дыхание, пробовал, по совету жены, принимать каждые пять минут по столовой ложке коньяку и даже вставал на голову. «Вот тебе и медицина, ёлки-палки, от такой простой вещи не может избавить, чего там можно ждать?» – в сердцах выговаривал он Лире между приступами икоты.

Лира пошушукалась с соседкой, живущей недалеко от их дома. Та пришла, пошептала, повесила ключ на бежевом шнурке таким образом, чтобы он оказался на спине промеж лопаток, и странное дело – как рукой сняло. Вишь как всё просто оказалось.

Часы с мягким свистящим шипением пробили три, а Виктор Арнольдович всё ещё сидел в кресле напротив камина, уставившись в кучку пепла от догоревших брикетов. Чарли лежал у ног хозяина, довольный своей близостью к нему, время от времени вздрагивая и издавая скулящие звуки, подтверждающие не только собачью любовь и преданность, но и готовность повиноваться любой команде.

Смаков ощущал усталость, но у него не было сил подняться наверх, в спальню. Может быть, ему просто не хотелось разбудить чутко спавшую жену да застать Марка за компьютером и делать тому очередное нравоучение? Что толку? Всё равно не послушается. Он один из многих страдающих компьютерной зависимостью, и бороться с этим бесполезно. Ну что ж, это лучше, чем алкоголь, наркотики, смертельные гонки, бесконечные стимуляторы. вызывающие впоследствии нервно-психические заболевания, число которых растёт с невероятной быстротой. Вот и на него напасть – икота есть не что иное, как последствие стресса и недостаток в его жизни позитива, вернее, его позитивного взгляда на происходящее, что опять-таки кроется в обменных процессах и сбое гормонального фона. Об этом говорил ему профессор Наев. И все искусственные средства, дающие человеку радость, оказываются малоэффективными.

Виктор Арнольдович для того, чтобы отвлечься от дурных мыслей, постарался вспомнить, когда он был по-настоящему счастлив. Разве что когда Лира дала согласие стать его женой. Как он тогда волновался.

Они встретились совершенно случайно. Он, уставший от напряжённых занятий, поехал за город, чтобы побыть одному, подышать свежим лесным воздухом и таким образом восстановить силы. Это было словно вчера. Так отчётливо он всё помнит.

Уставший, но довольный от прогулки, он зашёл в кафе перехватить что-нибудь и сразу обратил внимание на девушку, оживлённо разговаривающую с молодым парнем. Сев напротив, он стал исподволь наблюдать за нею, стараясь угадать, о чём они говорили. Молодой человек что-то сказал, девушка вспыхнула, и краска негодования залила её бледное до этого лицо. Она даже поднялась со стула, видимо, намереваясь уйти. Парень тоже вскочил и снова, уже громко, так что Смаков мог слышать, выкрикнул: «Вот и оставайся одна! Мне надоели твои глупые, бесконечные сцены ревности. Между нами всё кончено! Я не собираюсь свою жизнь превращать в ежедневные оправдания! Прощай!» – и в буквальном смысле этого слова вылетел на улицу. Он настолько быстро исчез, что Смаков, размешивающий сахар, поднял глаза – а того уже и след простыл. Девушка рванулась было за ним, но увидев в окно, как он быстро бежит, снова опустилась на место, достала из сумочки очки от солнца и надела их на свой красный носик.

Смаков видел стекающие по щекам слёзы, которые девушка промокала салфеткой. В кафе никого больше не было. Девушка явно стеснялась своей слабости и своих слёз. Смакову очень хотелось как-то успокоить её, но он не решался с ней заговорить.

Минут через двадцать девушка стала приходить в себя. Она заказала чашечку кофе. Смаков последовал её примеру. Так сидели они в тишине, отпивая маленькими глоточками кофе. И эта тишина странным образом начала объединять их, протягивая между ними невидимые нити чего-то единого, общего, судьбоносного.

Из кафе они вышли вместе. У Смакова сильно колотилось сердце, а когда они случайно коснулись пальцами рук друг друга, по его телу пробежала волна – сладостная и призывная.

Роман с Лирой развивался бурно и стремительно. Их непреодолимо влекло друг к другу. И уже недели через две Виктор пригласил свою будущую жену к себе, после того как они посетили один из самых дорогих ресторанов. Виктор Арнольдович в то время жил с родителями. Они как нельзя более кстати уехали отдыхать. Ни в ресторане, ни дома у Виктора они не пили ни грамма спиртного. Оба хорошо понимали, чем закончится этот вечер. Они хотели любить друг друга и даже больше – оба хотели зачать новое существо. Виктор сделал Лире предложение, и она дала согласие, полностью доверившись ему. У неё не было и тени сомнения: Виктор женится на ней.

Смаков заново переживал тот необыкновенный, счастливый вечер. У него и у неё это было впервые. Лира попросила выключить свет. У Виктора дрожали руки, дыхание перехватывало. Он боялся и желал одновременно. Положив руки ей на плечи, Виктор едва прикоснулся к уголкам её губ и замер от блаженной истомы. Голова плохо соображала. В действие вступил инстинкт. Он начал медленно снимать с неё наряд. Странно: раздевая, он не видел её обнажающегося тела. Предметы плыли, растворяясь в темноте. Собственно говоря, в комнате царил полумрак, и в обычном состоянии всё хорошо можно было бы видеть, а для него словно всё вокруг исчезло, исчезло разом, и ему казалось, что так и должно быть. Он даже плохо соображал, где находится. Как в медленном, завораживающем танце, они двигались к постели и так же медленно опустились, прижались и, почти не дыша, застыли. Он с упоением целовал её лицо, шею, живот, застыл у причинного места. Она притянула его к себе, и они слились в неотрывном поцелуе. Это неповторимое счастье навсегда осталось в нём, как первый детский поцелуй.

Через месяц они оформили свои отношения, а через восемь у них родился сын Марк.

Получив повышение по службе, он позволил себе отдых с женой и сыном на одном из островов Атлантического океана. Взаимная любовь, радость общения на фоне безмятежного отдыха – он постарался выбросить мысли о работе из головы – создавали вокруг них общую ауру счастья. Потом, став начальником, он не раз пожалел о своём повышении. Принимать решения, отдавать приказы для него оказалось нелёгким делом. Виктор Арнольдович был слишком мягким, интеллигентным. В своё время он научился размышлять, анализировать, делать выводы, и это его свойство было замечено.

То, что произошло с Хумовым, выбило Смакова из колеи. Его побег он воспринял как вызов, как знак справедливой необходимости произвести изменения в заржавевших, заскорузлых структурах, показав его, Смакова, неуверенным в правильности и своевременности выполняемых функций и, если хотите, инструкций, которые давно устарели.

Смаков вздрогнул всем телом. Сверху раздались громкие всхлипы и рыдания Лиры. Похоже, во сне, потому как больше не повторялись.

«Все же пора уложить мальчика спать», – с нежностью подумал Виктор Арнольдович, но не двинулся с места. Он ощущал, что расползается, тело становится неподвластным, неуправляемым и ему не хватает сил даже шевельнуть рукой, не то, чтобы встать. «И пусть. И хорошо», – вяло думал он, – мои силы уже не те. Как-никак пятый десяток разменял. Может, мне не так много и осталось. Чего же усердствовать? Зачем тянуть жилы, надрываться? Пусть всё идёт своим чередом. Нет ничего лучше, чем сидеть вот так спокойно, рядом со своей любимой собакой, дома и знать: наверху спит жена, сын бодрствует за компьютером или думает о своём. И это тоже хорошо. Для него пришло время размышлять, ставить вопросы о смысле жизни, о том, как в этой жизни выстоять… Да мало ли какие вопросы может задавать юноша в таком возрасте. Молодость – время вопросов.

Смаков прикрыл глаза и постарался отогнать надоедливые, грустные мысли. На некоторое время ему это удалось – начало казаться, что время как бы замедляется и он в этой сопричастности к мерному его течению способен на мгновение краешком какого-то неосознанного чувства заглянуть в Вечность, испытать холодящий душу страх перед неизбежностью смерти «Вот и я умру, и Марк будет плакать, а Лира от горя сгорбится, постареет. Мой пёс будет бродить ночами по дому, скулить и выть на луну, но меня это уже не будет волновать. Меня ничего не будет волновать».

Крупные тёплые капли одна за другой покатились по щекам, падая на тыльную сторону рук, сложенных на коленях. Виктор Арнольдович плакал, шмыгая носом, сморкаясь в салфетку, одновременно пугаясь и радуясь своим слезам. Его невроз достиг своего апогея. «Я несчастен, я бесконечно несчастен. Я лишён радости, смысла жизни, лишён воли и желания бороться», – думал Смаков, всхлипывая и вытирая глаза бумажной салфеткой. Чарли воспринял состояние хозяина и начал жалобно поскуливать.

«Я вот живу и всего боюсь. Боюсь потерять работу, так как нечем будет оплачивать банковский кредит, боюсь заболеть каким-нибудь новейшим вирусом и надолго слечь в больницу, за которую опять-таки надо платить, боюсь начальства, в конце концов, боюсь смерти. Меня пугает до умопомрачения, куда мог подеваться самый лучший выпускник и что с ним сейчас. Жив ли он? И что такое смерть? Даже если мне предрешено жить долго, я не могу себе представить, что наступит день, а я уже не открою глаза, не увижу небо, солнце, деревья, свою собаку, не вдохну полной грудью, не приму душ, не выпью утренний кофе. Ну и что? Я уже об этом знать не буду. Я ни о чём больше знать не буду. Мне не придётся нервничать, переживать по пустякам. Я усну и не проснусь. Только и всего. Засыпать же мне не страшно? Нет. Всё же уснуть одно, а умереть и никогда больше не проснуться – это совсем другое. Совсем другое дело. Не быть никогда. Исчезнуть. Но ведь меня не было до моего рождения, и мир мало бы изменился, не появись на свет я. Мир совсем, совсем бы не изменился. Так же и мой уход из жизни не принесёт никаких изменений, разве что близкие будут горевать. Ради них я и живу. Сын и жена точно не забудут меня до самой своей смерти. Пусть они живут долго-долго. А я… Я отжил своё. Я не вижу перспективы. Что это на меня нашло? Расклеился. Расплакался, впервые расплакался, расчувствовался, как сентиментальная дамочка. Это нервы расшалились. Попью успокоительного, и всё встанет на свои места. Её величество депрессия пожаловала в гости. Это она нашёптывает мне панические мысли. Всё же надо пойти на приём к психотерапевту. В моём окружении слишком много людей, заболевших депрессивным психозом. Мы никак не можем научиться не наносить друг другу травмы. Зависимость одного от всех настолько велика, что победить эпидемию, охватившую огромное количество людей и с каждым днём возрастающую, возможно только всем вместе. Неужели я один это понимаю? Нет, не может этого быть. Врачи давно бьют тревогу. Антидепрессанты на рынке появляются с космической быстротой, предлагая избавление от этой напасти. Хороший способ делать деньги. Тёща не могла жить без пилюль счастья. Так она с усмешкой говорила, поглощая их каждый божий день. Всё. Мне понятно: надо выпутываться самому. Прекратить панику. Принять по-мужски решение. Оборвать разом. Это будет по-мужски. Чего там думать. Света впереди никакого. Жена? Жена поплачет, конечно. Денег ей на первое время хватит. Марк уже большой. Работать будет. Да и жена что-нибудь найдёт. Станет давать уроки английского. Проживут. Не пропадут. А я всё. Не могу больше. Моя песенка спета. Сколько можно тянуть лямку? Ни одного дня без стресса. Ни дня. Держался долго. Пока. Пора. Трубят рога. Как там у Есенина? „В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей“. Отговорила роща золотая… Какое стихотворение, а? Вот был поэт, так поэт. Был поэт, жил поэт, а теперь его вот нет. Вот и ладушки-ладушки, погремушки у бабушки».

Смаков, не без усилия воли, встал, прошёл в свой кабинет, открыл сейф, достал пистолет. Всё происходило машинально, как бы без участия сознания и в полном равнодушии. Чарли следовал за ним, ловя каждое его движение, не сводя с него своих умных глаз. Он проверил, заряжен ли пистолет. Да. Заряжен, как и требовалось по инструкции. Он сел, облокотился на стол локтем правой руки для надёжности, откинул назад голову, приблизил дуло к виску, зажмурил глаза. Секундой раньше, чем он нажал на курок, Чарли прыгнул, схватил зубами за широкий рукав халата.

Пуля, слегка задев штору, вылетела в открытое окно. Смаков туповато посмотрел на пистолет, зачем-то понюхал дуло, поморщился, положил пистолет обратно в сейф. Сбросив халат, в одной футболке и трусах он с Чарли вышел на улицу.

Домой Смаков вернулся около пяти часов утра, сильно продрогнув, но в ровном расположении духа.

Спать он лёг в кабинете на диване в обнимку со своей собакой, которая от восторга не могла успокоиться и лизала ему нос, ухо, шею, руки… Он не отмахивался, находясь в спокойном, умиротворённом настроении. Желание жить росло с каждой минутой. И что самое главное, он перестал бояться перемен к худшему. Он не мог понять, что с ним было, почему он так запросто хотел распрощаться с жизнью. Как бы не казалась жизнь тяжёлой, а порой и просто невыносимой, всё равно жить лучше, чем лежать в сырой земле со всеми последующими трансформациями бренного тела: поедания червями, разложения и так далее. А душа? Что душа. А кто его знает, что там, и что с душой. Слабые верят, а сильные – сомневаются. И всё же лучше верить. Легче уходить из жизни.

Засыпая, он продолжал думать, что существует переселение душ, значит, есть жизнь после смерти и надо зарабатывать хорошую карму, что любое учение можно легко превратить в догму и тогда прекратится развитие и оно станет мёртвым, что жить хорошо, жизнь – подарок, который надо ценить, и ещё: у него самая лучшая в мире собака.

 

3

Чтобы сломать информацию о себе, Хумов должен был получить привилегии системного администратора или главного пользователя операционной системы.

– Так, так… Для начала мне нужно найти Скрипт. Неужели у них всё на серверах, а может, на Облаке? – бормотал он, задумчиво глядя на экран индивидуального компьютера, слегка прикасаясь поисковой ручкой к мониторным клавишам.

Ввод регистрационного имени и пароля выглядел странно.

– Да… системный администратор перемудрил. Введите ваше регистрационное имя: ваш логин, пароль. Сейчас я вам введу. У меня есть большой текст. Очень большой, – продолжал разговаривать сам с собой Хумов. – У меня имеется пятидесятикилобайтная служебная инструкция. Это так кстати.

Инструкция была прислана из центра накануне последних событий. Он запустил свою любимую программу, подвёл курсор к инструкции, ввел: зона Z-4.

– Сейчас, сейчас… Будет вам и белка, будет и свисток, – улыбнулся он, переходя в браузер для введения пароля.

Не прошло и часа, как Хумов взломал сайт. Он был отнюдь не мальчик, а профессионал, поэтому не собирался оставлять хулиганские сообщения. Он просто хотел заблокировать информацию о себе, однако информация «висела» на Облаке, и пройти туда ему не удалось.

«Прекрасная работа, – подумал он, – засекречено основательно. Я догадывался, но не ожидал. Что ж, мы пойдём другим путём».

После чего, действуя как хакер, Хумов вошёл в компьютерную систему учебных сообществ и отправил сообщение об опасной радиоактивной зоне всем зарегистрированным пользователям.

С полным осознанием выполненной задачи и верой в правильность своих действий – он же спасатель! – Хумов приступил к ежедневному тренингу, совмещающему особые физические упражнения с медитацией.

Теперь ему надо начинать новую жизнь. С прошлым раз и навсегда покончено. Ему придётся скрываться, выжидать, наблюдать, запутывать следы, сидеть в укрытии, постараться полностью исчезнуть, затеряться, изменить себя. Но он также знал, что его будут преследовать до тех пор, пока он не уйдёт из жизни. На это он пошёл ради… Ради того, чтобы оставаться честным перед собой. Нет. Зачем себе врать? Ради этой девушки. Ради Ханы.

Его продолжала мучить мысль, что он не смог стереть информацию о себе.

Своими действиями он дал понять: жив, здоров, не собирается бездействовать. Хорошо бы всё же уничтожить информацию. Применить телепатические способности?

«Да. Попробую. Хана вернётся часа через два. Мне никто не сможет помешать», – подумал Хумов и принял позу сосредоточения.

Прошло около сорока минут, а он всё ещё сидел, не двигаясь. Голова была свободна от мыслей, однако визуализация объекта не осуществлялась. Неожиданно перед ним начали появляться какие-то образы, выплывающие из дымки и пока неразличимые, расплывающиеся, словно дрожащие миражи знойной пустыни.

И вдруг он увидел двух мужчин. Один говорил другому, что взрывное устройство следует заложить в новом архитектурном комплексе, открытие которого состоится через три дня. На открытие соберётся около пяти тысяч. Будет большой гала-концерт, откроется одновременно несколько выставочных залов, спортивный комплекс, пять отелей, около двадцати ресторанов и кафе. На открытие съедутся лидеры крупных стран. «Это надо сделать под сценой», – отчётливо услышал он голос мужчины, дающего указание.

Сердце его забилось. Хумов вздрогнул, поднялся и принялся за дело.

Когда пришла Хана, он был уже переодет в одежду девушки и попросил её оценить свой внешний вид.

Хана придирчиво осмотрела его и сказала:

– Антонина, ты отлично выглядишь. Тебе идёт эта стрижка. Отлично сидит паричок. А почему ты облачилась в рабочую одежду?

– Не хочу привлекать внимание.

– В таком виде ты отлично сойдёшь за служащую низшего состава.

– Действительно?

– Один к одному. Антонина! Ты без меня сходила и купила всё это? – с укоризной в голосе выговорила Хана.

– Да… а что здесь такого? Я вне подозрений. Ведь я вышла из дома в твоём дизайнерском исполнении.

– А как тебе удалось создать новый имидж? Поразительно!

– Ты забыла, Хана? Я с большим успехом играла в студенческом театре.

– Ты отлично перевоплотилась в новую роль. Поздравляю!

– Я рада, моя милая наставница! – и Антонина улыбнулась такой обворожительной улыбкой, что сердце Ханы переполнилось благодарной нежностью.

– А сейчас разреши мне прочитать для тебя для тренировки. Ты любишь подобное.

– Конечно, конечно. Буду рада послушать.

– Спасибо за любезное согласие, – кивнула головой Антонина. Присядь, дорогая и слушай.

И Антонина хорошо поставленным голосом начала:

– В покое среди движения и вращения, среди смены света и тьмы, среди мерцающих возгораний и угасания старых звёзд Время имеет возраст Вечности – всеединое продолжение, и лишь в сознании нашем ему свойственно замедляться или ускоряться, и только сознание его в состоянии помыслить.

– Здорово, Антонина! Как настоящая леди, переодетая в простую служащую, ты не забываешь держать высокий тон, – и Хана в ответ прочитала:

– Светить всегда, светить везде… И то верно. Хана, мне придётся отлучиться на несколько дней.

– Куда это ты собралась? Тебе лучше оставаться здесь.

– Всему виной первородный грех. Чему быть, того не миновать. Не волнуйся за меня, Хана. Отлучусь в худшем случае на неделю. Не скучай! Пиши стихи и всё такое. Ну же… Улыбнись, пожалуйста. Всё будет тип-топ. Иисус Христос, знаешь, между двумя разбойниками был распят.

– Антонина, ты так сложно говоришь… Мне тебя не понять, – удивлённо посмотрела Хана, тряхнув головой, и её волосы, освещённые зайчиками солнца, вспыхнули золотым сиянием, образуя ореол над головой.

– Не обращай внимания. Это так. О Боге поговорим чуть позже. До скорого!

И Антонина, подхватив рюкзак голубого цвета в тон своего комбинезона, вышла из комнаты, не забыв послать воздушный поцелуй.

Хана прильнула к окну и смотрела ей вслед, пока она не скрылась за поворотом. Её внимательный взгляд не нашёл ничего, к чему можно было бы придраться. Хумов отлично вжился в роль.

 

4

Молодая красивая работница из отдела обслуживания прошла проверочный контроль и спокойно направилась к центральному павильону, где через пять часов должна была начаться торжественная церемония открытия культурно-оздоровительного комплекса.

Зрительный зал представлял собой амфитеатр огромного размера, вмещающий до пятидесяти тысяч зрителей. Ложи располагались таким образом, что с каждого места отлично просматривалась вращающаяся сцена, оборудованная по последнему слову техники.

Предстоящее зрелище своей грандиозностью предполагало сразить самые невероятные ожидания. Шоу готовилось больше года. Самые лучшие силы со всего мира – певцы, музыкальные ансамбли, танцоры, актёры разных жанров – были задействованы в нём.

Комплекс гудел обычной предпремьерной суматохой. Гримуборные наполнялись артистами, гримёрами, костюмерами. Подтягивались рабочие сцены, осветители, режиссёры, декораторы, звукоинженеры, ответственные за лазерное шоу и другие специфические эффектов.

Девушка, представившаяся двум рабочим сцены Антониной, сказала, что она назначена для того, чтобы дать им вовремя сигнал, по которому центральную часть сцены нужно будет медленно поднять в определённом месте действия. «Это последнее решение главного режиссёра», – произнесла она с очаровательной улыбкой. Рабочие закивали головами. Им некогда было заниматься пустыми разговорами даже с такой привлекательной девушкой, как Антонина. Больше на неё никто не обращал внимания. Волна волнения, переливаясь от исполнителей, захватила всех без исключения, зарядив сосредоточенной энергией.

Антонина свободно передвигалась по лабиринтам сцены, присматриваясь, словно кого-то ища, стараясь не привлекать к себе особого внимания.

Время шло, а она никак не могла найти нужных ей людей, и ей уже начинало казаться, что она что-то напутала и это должно произойти не сейчас и не здесь.

Служба безопасности работала прекрасно. Только опытный и знающий специалист мог бы заметить незримых наблюдателей.

Антонина понимала, что именно она вскоре может привлечь к себе внимание, так как её действия не соответствовали определённой цели: выполнению назначенной работы. Единственное оправдание – её могут принять за представителя службы безопасности. Но могут ли?

Необходимо как можно быстрее найти взрывное устройство и обезвредить его. Рабочих становилось всё больше. Каждый чётко знал свои обязанности. У каждого была быстрая связь с центральной режиссёрской секцией управления.

Антонина сделала два круговых обхода, внимательно просматривая возможные места установки бомбы. Время неуклонно двигалось к началу представления. За кулисами стояли артисты, музыканты, ведущие программы. Помощники сновали туда-сюда, проверяя последнюю готовность. Зал уже начинал заполняться зрителем.

Антонина в свой первый осмотр приметила световой щит. «Если на короткое время отключить свет, легче будет обнаружить нужное устройство и обезвредить его», – подумала она и опустила рубильник вниз. Тут же началась паника. Поднялся невообразимый шум и крики. Наиболее истеричные женщины визжали, кричали, рыдали, падали в обморок.

Неожиданно Антонина заметила мигающий красный огонёк. «Вот где взрывное устройство!» – мелькнула мысль. Монтажное пространство сцены освещалось аварийным синим светом. Она обратила внимание на две мужские фигуры в комбинезонах рабочих сцены. Они показались ей подозрительными.

Недолго думая, она быстрым приёмом вывернула одному руку, соединила за спиной запястья, надела наручники и прикрепила к металлической трубе. Это произошло настолько быстро, что тот не успел опомниться. Второй, увидев, бросился на Антонину. Завязалась короткая борьба. Антонина радостно подумала, что это и есть террористы. Она не ошиблась.

Второй, приняв Хумова за женщину, нанёс не столь сильный удар. Антонина ответила. Потрясённый силой удара противник замешкался. Теперь обе руки Антонины были свободны. Её задача была как можно дольше не привлекать внимания. Действуя молниеносно, после кратковременной борьбы она и второго приковала к металлической конструкции. Оба молчали, надеясь на чудесное спасение. Наверно, решили, что их засекла служба безопасности и любой вид сопротивления бесполезен.

Сняв примагниченное устройство, Антонина разрядила его и положила перед преступниками. Те с ужасом смотрели то друг на друга, то на бомбу.

Затем она метнулась к рубильнику, подняла его вверх. Свет загорелся. Антонина вышла в фойе. Прошла мимо праздничных фуршетных столов. Официанты завершали последние приготовления и, увлечённые работой, не обратили на неё никакого внимания. Спустившись по лестнице вниз, она подошла к своему автомобилю, который предусмотрительно взяла на прокат. Выезжая за пределы культурно-оздоровительного комплекса и сворачивая на хайвэй, она широко улыбалась своей удивительно обаятельной улыбкой.

 

5

Машина с большой скоростью, однако, не превышающей допустимую, неслась по хайвэю. «Всё получилось неплохо, хотя были минуты отчаяния. Наверняка засветился. Пора возвращаться. Теперь точно придётся снимать где-то жильё. И чем быстрее, тем лучше», – думал Хумов, внимательно следя за дорогой и за тем, какие машины ехали сзади. Управление машиной происходило автоматически, но он не позволял себе расслабиться. И не зря.

Вскоре он заметил погоню: две полицейские машины. Надо было что-то срочно предпринимать. Его всё же вычислили. Машина свернула направо и теперь ехала с меньшей скоростью по направлению к небольшому населённому пункту под названием Княжеское. По обеим сторонам дороги высились могучие деревья.

Максимально сбавив скорость, Хумов открыл дверцу машины и, сгруппировавшись, выпрыгнул. Машина на автопилоте продолжала свой путь. Спрятавшись за кустами, он вскоре увидел две полицейские машины, следовавшие за оставленным им Mercedes-Benz.

«Прекрасный ход. Точно как в классическом триллере. Но как мне выбраться отсюда? Полицейские, догнав машину и увидев, что она пуста, тут же разгадают план, начнут прочёсывать придорожный лес и обнаружат меня. Думай, думай, лучший выпускник отделения спасателей. Думай быстро, каким образом самому себя спасти. Нас этому не обучали. А жаль. Разве у спасателя не может возникнуть такая ситуация, когда ему самому будет нужна помощь, и незамедлительно? Время пока есть. Хорошо бы добраться до Княжеского, а там посмотрим. Хотя нет! Пора возвращаться в аэропорт. Забавы придётся перенести на другое время. Для начала мы полностью изменим свой облик. Здесь в рюкзачке припасено всё необходимое. Хорошая идея! Так, так. Сделаем из себя женщину средних лет, вышедшую погулять и заблудившуюся в лесу. Женщина приехала в гости и вышла прогуляться, подышать свежим воздухом. Наденем соответствующую маску, сменим парик и одежду», – приговаривал вполголоса Хумов, ловко и в то же время тщательно производя действия по перевоплощению в новый образ.

Вскоре на проезжую часть вышла немолодая, но очень привлекательная женщина и подняла руку. Машины равнодушно проезжали, не обращая никакого внимания. Большего равнодушия было трудно ожидать. Не принято было подсаживать на дорогах. Разве кто-то найдётся сердобольный? Антонина Михайловна терпеливо махала рукой, но все было безрезультатно. Никто на неё не реагировал. Пятёрка молодых парней, проезжая, прокричала что-то, высовываясь и махая руками.

Заметив чуть медленнее других ехавшую машину, отчаявшаяся женщина вышла на середину дороги и преградила путь, раскинув по сторонам руки. Машина марки «Кадиллак» затормозила и со свистящим звуком остановилась. Из окна высунулась прелестная головка молодой девушки. Лицо её пылало, глаза выражали испуг, губы дрожали.

– Садитесь быстро. Здесь стоять нельзя, – проговорила она громко с придыханием.

– Знаю, что нельзя, но у меня не было другого выхода. Ни одна машина не останавливалась. Спасибо большое! Вы меня спасли. Меня зовут Антонина Михайловна. Но можно просто Антонина, – юркнув в салон, сказала Антонина, благодарно улыбаясь.

– Я ехала на автоматическом управлении. Ужас! Если бы я не посмотрела случайно на дорогу, мы бы уже не смогли ни познакомиться, ни говорить. Называйте меня Мила.

– Очень приятно, Мила. Это не случайность, а так нужно было.

– Как это не случайность? Говорю вам, я совсем случайно взглянула на дорогу. Со мной такое в первый раз. До сих пор в себя прийти не могу.

– Ну не стоит так волноваться.

– Как это не стоит?

– Всё нормально. Вы меня увидели, остановились, взяли подвезти. Никто не хотел этого делать. Мне пришлось выйти на проезжую часть.

– Куда вас подвезти? – несколько спокойнее спросила Мила.

– В аэропорт. У меня билет. Вылет через пять часов.

– Мне не по пути. А если до метро?

– Пожалуйста, я очень боюсь опоздать. Будьте так любезны. Я заплачу.

– Вот ещё. Денег не беру. Хорошо, подкину в аэропорт, так уж и быть.

– Ой! Вы даже представить себе не можете, как я вам благодарна. Ну очень! – и Антонина одарила спасительницу такой милой улыбкой, что у той сразу поднялось настроение.

– Я ездила в гости к своей школьной подруге. Она в Княжеском живет. Подальше от шума городского. Я так за неё беспокоюсь. Она болеет.

– Поправится. Молодая.

– Вот и я ей говорю. И меня последнее время одолевает беспокойство. Подруга говорит, что у неё тоже начиналось с беспокойства, а потом привязалась депрессия.

– Депрессия сейчас хорошо лечится.

– Не скажите. Посадят на лекарство до конца дней своих.

– Есть разные методики. Зачем лекарства? На начальной стадии нужно чем-нибудь увлечься, смысл жизни прописать для себя.

– Говорить легко, а сделать трудно, – Мила даже повысила голос, и губы её слегка задрожали.

– И вам нужна помощь? Вижу: нужна. Я занимаюсь психологическими практиками и могла бы вам помочь, – снова улыбнулась Антонина Михайловна.

– К кому она только не обращалась. Только деньги сдирают, – продолжала сокрушаться Мила.

– Денег мне не надо.

– Это ещё почему? Деньги за работу надо платить.

– Но ведь вы не взяли с меня денег.

– За что? Мне по пути, – и, сокрушённо вздохнув, добавила: – Почти.

– Вот именно, почти.

– Хорошо. Возьмите мой номер. Будет время, выйдите на связь. Может, и поможет. Вот мы и прибыли.

– Так быстро? Спасибо, Мила. Увидимся. Вы замечательная девушка.

– И вы, Антонина, мне очень пришлись по душе. Я дизайнер. Если вам или кому-то из знакомых… Всегда пожалуйста.

– Буду иметь в виду. До свидания. И ещё раз огромное спасибо. Вы моя спасительница.

– Да ладно уж, – совсем размякла девушка.

– Вы посланы мне самой судьбой! Я вам обязательно позвоню. Мне очень хочется вам и вашей подруге помочь.

Мила помахала рукой, улыбнулась, и её «Кадиллак», развернувшись, поехал в обратном направлении.

Антонина Михайловна зашла в дамскую комнату, переоделась, снова став Антониной, уселась за стойку одного из многочисленных баров, заказала чашечку кофе.

– Что-нибудь ещё? – спросил её бармен – моложавый мужчина средних лет с волосами, покрашенными в фиолетовый цвет, со скучающим видом протирающий салфеткой бокал, и без того сверкающий чистотой. Посмотрев через стекло на свет, он ловко подкинул его и, поймав за ножку, с невозмутимым видом снова принялся протирать.

– Нет. Спасибо. Больше ничего не надо.

– Да, конечно. В самолете хорошо накормят, – хотел продолжить разговор бармен.

– Надеюсь, – вежливо ответила девушка и начала быстро набирать текст для письменного сообщения.

Бармен от нечего делать принялся перетирать следующий бокал. Посмотрев на свет, убедившись в замечательно исполненной работе, он и его подбросил и ловко поймал, не меня при этом позы.

Через час двадцать Антонина, пройдя контроль, садилась в самолет. К чашечке кофе она так и не притронулась.

 

6

В ожидании Антонины Хана вся извелась. Она воображала себе невероятно дикие сцены с погоней, захватом и прочими страшилками, коих достаточно насмотрелась в обильном потоке всяческих экранизаций, и только когда пришло известие о скором её (его) приезде, она немного успокоилась.

«Почему я так волнуюсь, так страдаю?» – задавала Хана себе вопрос и не могла на него ответить. Она стояла под душем. Тёплые струи нежно гладили её молодое стройное девичье тело, ожидающее любовных ласк, о которых она вовсе не думала, но оно, тело, знало о ней больше, чем она могла себе позволить по природе невинной чистоты, идеализированных мечтаний, не позволяющих опускаться до естественных проявлений физиологии, свойственных любому человеческому существу. Это противоречие между высокими порывами нравственно созревшей души и проявляющимися волнениями иного – низкого, по её мнению – порядка, не дающими, как прежде, спокойно следовать духовным представлениям о своём предназначении, создавали нервное напряжение, готовое перерасти в болезненный невроз. Из весёлой и озорной девушки она превратилась в задумчивую, погружённую в себя, послушную и дисциплинированную студентку. Она перестала опаздывать на занятия, но на лекциях не совсем воспринимала информацию, постоянно думая о своём.

Во время отсутствия Хумова она ни разу не посетила бабушку. Зато написала много стихов, а её записи в дневнике стали чрезвычайно длинными, подробно описывающими её переживания, что помогало ей несколько успокаиваться хотя бы на время. Дневник оказался для неё возможностью хоть как-то упорядочивать мысли, а вот с чувствами ей было сложнее справляться. Они никак не хотели подчиняться трезвому разуму, настаивающему на возвращение к прежней безмятежной жизни, что означало порвать отношения с Хумовым.

Но как она могла это сделать, если её сердце при одной мысли об этом предательстве начинало колотиться, гулко отдаваясь во всём теле. Иначе она не могла понимать разрыв, означающий не что иное, как подлое предательство человека, попавшего в сложную ситуацию. Кто ещё ему может помочь? Он одинок как перст. И у него такая обворожительная улыбка. Улыбка доброго человека. И какие стихи к тому же он сочиняет.

Но её беспокоило больше всего то, что она начала желать нечто большего от него. Её фантазии уводили их одних, без никого, в укромные местечки. Там он после прочтения стихов и разговора на разные житейские и философские темы неожиданно приближался к ней, обнимал бережно и нежно, касался её губ своими губами. А потом…

О боже, лучше не воображать себе то, что могло бы случиться потом. Это было умопомрачительно сладостно. Щёки Ханы начинали пылать, и она отгоняла от себя навязчивые мысли, так неожиданно легко появляющиеся. Она уже начинала понимать: в ней проснулся мощный инстинкт продолжения рода. Да это понять и не стоило большого труда. Вот сейчас, стоя под душем, она будто бы мыла своё тело для него, но почему тогда ей виделись фаллосы упругие, крепкие, готовые в неё внедриться? Их было много. Они окружали её со всех сторон. Эта картина настолько смутила Хану, что она быстро вышла из душевой кабинки и, накинув халат на мокрое тело, прошла в свою комнату. Но и там она не могла найти себе места и, натянув спортивный костюм, выбежала на улицу.

Было ещё светло. В воздухе стояла влага после прошедшего мелкого дождичка, а лёгкий ветерок приятно охлаждал горящие щёки. Она побежала к ближайшему скверу. Там можно было бегать по специально сделанной беговой дорожке, отмеряющей метры пробега. Чтобы пробежать три километра, нужно сделать семь с половиной кругов. Она сделала десять с половиной и, уставшая, без единой пагубной мысли, довольная победой над собой вернулась в свою комнату. Ей не хотелось зажигать свет. Она подхватила халат и пошла в душевую, чтобы смыть наработанный тяжкими усилиями неожиданной тренировки пот с гудящего тела. Вернувшись, она увидела Антонину, сидящую на своём надувном матрасе за дверью, как в первую ночь. Хана от неожиданности замерла, но, быстро взяв себя в руки, радостно сказала:

– С возвращением, дорогая. Я так волновалась за тебя.

– Принеси мне, пожалуйста, хлеба с маслом. Я сильно проголодалась. Помнишь, ты мне давала в первый день моего пребывания у тебя?

– Конечно! И могу приготовить для тебя твой напиток.

– Нет-нет. Только не кофе, пожалуйста.

– Я принесу термос с горячей водой, а ты приготовишь себе то, к чему привык, сам.

– Отлично. Ты меня хорошо понимаешь.

Через некоторое время Хана вернулась и неожиданно услышала от дорогой подруги, что та собирается покинуть её, на этот раз надолго, если не навсегда.

Хумов выразил мысль о необходимости съехать на съёмную квартиру, потому что его присутствие может быть обнаружено, а он не хочет и не может принести ей хоть самые малые неприятности. Да и родители, какие бы они ни были замечательные, не должны быть посвящены в его дела. Хана сказала, что она может сообщить родителям о том, что у неё собирается погостить некоторое время подруга, вернее, она уже обмолвилась об этом. На что Антон – (Хумов успел снять маску за время отсутствия Ханы) – возразил, и не без основания, что так долго продолжаться это не может. Благо его присутствие пока не обнаружено. Не стоит рисковать, тем более в его положении абсолютной неопределённости. И Хана сдалась, но слёзы одна за другой быстро закапали из её юных глаз. Антон продолжал её успокаивать:

– Пойми, меня ищут, и дело иметь со мной небезопасно и даже очень, очень опасно. И для твоего замечательного дедушки известие о том, что ты имела со мной какие-то отношения, помогала мне и всё такое, будет ударом, и для родителей, и для любимой бабушки в первую очередь. Будь умницей.

И она сдалась, вытирая салфеткой глаза и пытаясь улыбаться, согласно закивала головой.

– Хорошо. Ты прав. Но ведь мы будем, будем видеться?

– Несомненно, – твёрдым голосом проговорил Антон.

Потом они начали разрабатывать план действий. Вернее, Антон, а Хана вносила уточнения.

 

7

На другое утро Хана отправилась в универмаг, где купила впрок одежду, парики, накладки, пояса и прочие аксессуары для возможных перевоплощений Антона в Антонину. До обеда она усердно изготовляла несколько масок, разительно меняющих облик Хумова – делающих его то женщиной средних лет, то мужчиной пожилого возраста, а то и вовсе старухой китайского происхождения или стариком из какой-то африканской страны.

Около пяти вечера из особняка на одной из престижных улиц города вышли две прелестные девушки и, мило улыбаясь, беспечно болтая, держась за руки, направились к подземке. Со стороны могло показаться, что они давно дружат и эта дружба обеим доставляет несравненное удовольствие. Та, которая была на голову выше, несла весьма объёмистый саквояж, обеспечивающий, по всей видимости, самыми необходимыми предметами в не коротком дорожном путешествии.

Девушка несла вещи с лёгкостью, не соответствовавшей значительным габаритам поклажи, что указывало на её неустанные тренировки в спортивном зале. Девушка ниже ростом неожиданно остановилась и начала что-то убедительно, но спокойно говорить подруге. Та тут же послушалась совета и уже через минуту тащила свой саквояж на выдвижных колёсиках, держась за раскладную ручку. По дороге им встретилась пожилая пара. Девушки вежливо поздоровались и получили не менее вежливый ответ. Женщина приостановилась и, с улыбкой помахав рукой, пожелала доброго вечера и приятного путешествия. Хана поблагодарила в ответ, и обе девушки с улыбками замахали руками.

– Приятная пара, – сказала Хана подруге, когда они удалились на приличное расстояние и её слова не могли быть услышаны.

– Да, и мне они понравились. Надеюсь жизнь у них удачно сложилась, – отозвалась та.

– Я в этом уверена, – заметила Хана, с благодарностью посмотрев на подругу и оплачивая проезд за двоих, так как девушки уже спустились на эскалаторе в метро и стояли у автоматических касс.

Поезд, как всегда, не заставил себя долго ждать. Сев рядом, они продолжили разговор.

– В каком районе ты бы хотела снять квартиру? – тихо спросила Хана, не желающая привлекать внимания, хотя в вагоне было совсем мало людей и каждый был занят своим делом. Напротив находилась парочка. Закрывшись китайским зонтиком, они о чём-то шептались, периодически замирая. «Целуются», – подумала с лёгкой завистью Хана. Господин средних лет полностью ушёл в чтение электронной книги. Пожилая дама сидела, закрыв глаза, и её губы шевелились. Она или пела, или вела бесконечную беседу сама с собой, возможно, читала стихи. В конце вагона о чём-то оживлённо болтали две молоденькие китаянки да парень африканского происхождения дергался в такт слышимой только им музыки.

– О, Хана! Мне достаточно и комнаты. Я неприхотлива, – после длительной паузы ответила подруга, видимо тоже наблюдавшая за пассажирами.

– Для тебя было бы лучше снять маленькую, но квартиру.

– Ни в коем случае, – возразила Антонина.

– Но почему? Спокойнее в отдельной квартире, да и я бы меньше волновалась.

– Нет, нет. Ни за что. Не знаю, в какой момент мне придётся переезжать. С комнатой проще. Комнату легче снять на несколько дней. Ты забыла, ведь я страстная путешественница.

– Да, тогда лучше комнатку, – с грустью в голосе проговорила Хана. – Меня всегда пугала неопределённость. Пока живу с родителями, мне ни о чём думать не надо, но как представлю, что скоро придётся начинать самостоятельную жизнь, мне становится совсем не по себе.

– Чего ты боишься?

– Сама не знаю. Боюсь одиночества.

– Не стоит бояться. Мы в эту жизнь сами напросились и выбрали себе трудности, проходя через которые получаем опыт.

– Слышала, но не совсем верю в это. Ой, прости, Антонина! Как бы это сказать… Пока сама на опыте не проверю, не смогу по-настоящему поверить.

– Этого ты никогда не сможешь проверить. Информация стёрта в нашей памяти. Иногда возникает ощущение: это я видела, помню такое, но тут же исчезает под напором других мыслей, а если и остаётся, то позже трактуется как простая случайность. Приготовься, пожалуйста. На следующей нам выходить.

 

8

Девушки вышли на той же остановке, на которой вышел Хумов после своего неудачного экзамена. Вечерело. Хана взглянула на часы. Они показывали пять двадцать. Неоновые огни предусмотрительно начинали освещать многолюдные улицы, включаясь, когда прохожие проходили мимо и выключались, когда удалялись. Воздух, наполненный жизнедеятельностью умирающего дня, отнимал последние силы. Хана с удивлением посмотрела на Хумова и с укоризной в голосе произнесла: «Зачем ты выбрал этот район? Здесь дышать нечем».

Хумов слегка поёжился, оглядываясь по сторонам, словно заново переживая недавно случившееся, и бодро, с улыбкой сказал:

– Мне кажется, дорогая Хана, ты меня спутала со своим дружком, с которым, по всей видимости, тебе пришлось проводить здесь, в одном из этих баров или кафе, время. И думается мне, ты его провела преотличным образом, а мне, своей подруге, забыла об этом рассказать.

Хана поняла свою оплошность и тут же исправилась:

– Ах! Прости меня, Антонина! Усердно занимаясь, так устаю, что становлюсь страшно рассеянной. Ты совершенно права. Здесь мы легко найдём нужную для тебя комнату, и ты сможешь продолжить свою творческую работу. Кстати, нужно информационно обновиться. Давай заглянем в Интернет и подберём что-нибудь подходящее.

– Не стоит просить прощения. Я пошутила, а в Интернет успела заглянуть сегодня утром, пока ты бегала и после принимала душ, – говоря это, Антонина присела на скамейку и кивком головы предложила подруге сделать то же самое.

– Тебя совсем-совсем не волнует, в какой комнате тебе придётся жить? – участливо заглядывая подруге в глаза, произнесла Хана.

– Милая Хана, ты повторяешься.

– Знаю, но меня волнует этот вопрос.

– Не придавай ему слишком большого значения, – улыбнулась Антонина. – Я тебе говорила о своей мечте?

– Про Марс?

– Так точно.

– Это и моя мечта… с детства.

– Вот видишь, и ты тоже мечтаешь полететь на Марс. Ответь мне, пожалуйста, какого размера будет твоя каюта? – Антонина с явным укором и, как показалось Хане, с насмешкой посмотрела на Хану, и та, смутившись, опустила голову и, приподняв ногу, начала ею слегка покачивать.

– Мне кажется, – выдержав значительную паузу, проговорила она тихо, – я пока не совсем готова к такому перелёту.

– Ничего страшного. У тебя ещё есть время. И если ты будешь ежедневно, не торопясь, двигаться к своей цели, ты сможешь себя подготовить не только психологически, но и физически. Хотя, ты же знаешь, психологический аспект в любом деле имеет приоритет.

– Мне бы очень хотелось полететь вместе с тобой.

– Вот как?

– У меня, кроме тебя, нет подруг, – спокойным голосом сообщила Хана и добавила: – Вернее, есть, но ни с кем из них мне бы не хотелось очутиться на Марсе. Да они и не мечтают об этом.

– Мне думается, что это невозможно, так как я окажусь на Марс раньше, а ты прилетишь туда позже и мы обязательно увидимся, – с мягким укором проговорила Антонина.

– Но почему? – в голосе Ханы послышались нотки страдания. Она хотела положить свою руку на руку подруги, лежащую на скамейке, но не решилась. Антонина поняла её желание, сама взяла руку Ханы в свою и успокаивающим голосом, от которого Хане сделалось ещё тоскливее, сказала: – Но ведь мы можем там встретиться и даже заранее условиться о нашей встрече.

– Ты думаешь?

– Я в этом уверена. Не может же наша дружба нелепо оборваться?

– Вот и я о том.

Начало быстро темнеть. В небе прямо перед ними появился огромный экран, захвативший высотный дом. Две девушки, одна из которых была крашеной блондинкой с волосами до плеч, а вторая – с длинными прямыми чёрными волосами, концы которых полыхали огненным цветом, рекламировали суперкрем по цене в три раза ниже, как они утверждали, избавляющий не только от морщин, но обещающий омолодить кожу, сделать её розовой и бархатистой.

Хана невольно засмотрелась на навязчивую рекламу. И тут она замерла: на экране появилась Антонина. Диктор сообщал, что девушка обезвредила террористов на открытии Международного культурно-спортивного комплекса. Хана посмотрела на подругу. В этот момент Антонина снова взяла её за руку, на этот раз довольно сильно сжав. Хана хотела было укорить её, но каким-то шестым чувством почувствовала надвигающуюся опасность. Гулкие, частые удары сердца подтвердили её опасения. Несколько молодых людей в коричневых комбинезонах, со значками СБ на груди, прогуливающихся поодаль, явно выражали к ним интерес. Хана крепко сжала в ответ пальцы Антонины. Антонина тем временем, не переставая улыбаться, показывая ей шарик, как бы случайно оказавшийся в её руке, спросила:

– Хана, это не твой таинственный подарок?

– Нет, я тебе ничего, к сожалению, не успела подарить. Но я исправлюсь. Должна же быть у тебя какая-то вещица, напоминающая обо мне.

– Странно. Я думала, это ты сунула его мне в карман в нашу первую встречу, – задумчиво вертя шарик между пальцами, тихо проговорила Антонина.

Тем временем молодые люди приблизились и теперь находились на расстоянии около пяти метров. Было похоже, что они ждали сигнала, чтобы подойти к мирно беседующим девушкам. Хане любое вмешательство в личную жизнь не только претило, но и вызывало законное возмущение.

– Странно, странно… Откуда тогда он у меня?

– Ты о чём? – Хана ещё крепче сжала пальцы Антонины.

– Вот об этом шарике. Видишь? В нем прекрасная женщина.

– Ничего особенного. Таких шариков с различными голограммами внутри полно. В детстве они были для меня желанными подарками, и я даже их коллекционировала, – Хана, не выпуская руку подруги, придвинулась к ней совсем близко, так как заметила: кольцо начало сужаться. Мужчины в коричневых комбинезонах медленно, словно чего-то опасаясь, приближались к ним. Сделав несколько шажков, они остановились в некоторой нерешительности, переглядываясь друг с другом. Похоже, они ожидали некоторой паники со стороны девушек, сопровождающейся попыткой убежать – тогда им легче будет оправдать своё поведение и взять их под арест. По предписанию, нарушить покой граждан они могли только при явном подозрении в терроризме или другом тяжком преступлении.

Антонина продолжала задумчиво вертеть шарик межу пальцами правой руки, словно не видя происходящего, и от этого Хане становилось совсем плохо. И те решились. Они окружили девушек тесным кольцом, и один из них, по всей видимости старший, веснушчатый, с рыжей чёлкой, залихватски вырывающейся из-под берета, чуть хрипловатым голосом произнёс:

– Будьте так добры, предъявите, пожалуйста, ваши индикаторы личности.

– А в чём дело? Вы кто? – спросила Антонина.

– Служба безопасности, – и говорящий протянул удостоверение, почему-то сильно покраснев. «Зелёный ещё», – подумала Хана.

Сердце у неё сжалось, и она буквально вцепилась в руку Антонины, придвинувшись к ней вплотную, понимая весь ужас их положения и сильно испугавшись, в первую очередь за Антонину… О себе она не думала, а вот расстаться с подругой для неё было равносильно смерти.

Антонина широко и, как показалось Хане, радостно улыбаясь, что никаким образом не могло соответствовать сложившейся ситуации, подбросила вверх шарик и ловко его поймала перед несколько удивлёнными взорами представителей СБ, которые от спокойствия Антонины и непредсказуемости её поведения несколько растерялись.

Хана с удивлением и нескрываемой гордостью посмотрела на Антонину, как вдруг всё окружающее начало скрываться за серой, сгущающейся пеленой, а они с Антониной понеслись в непонятном направлении со скоростью, осознать которую было невозможно. По замирающему, падающему вниз сердцу, готовому вот-вот вырваться из груди или разорваться, Хана чувствовала: несутся они невероятно быстро. Подобное, нет, в сто раз слабее, Хана испытала, когда впервые скатывалась вниз на аттракционе «Американские горки». Хорошо, что полёт достаточно быстро прекратился. Она от радости начала читать «Отче наш», а потом неожиданно ей вспомнились слова дедушки. Он говорил, что сознанием можно назвать совокупность химических и гормональных процессов мозга плюс «опыт», переданный при рождении, полюс личностный опыт к моменту пространственно-временного проживания, имеющего возможность длиться. Человек, находящийся в сознании, в осознанности представляет собой мыслящую, чувствующую биологическую сущность, способную не всегда адекватно реагировать на ситуацию, с точки зрения другой такой же сущности. И наоборот: разные сущности на одно и то же событие реагируют по-своему, так как биолого-химические процессы у них протекают с разной интенсивностью, вызывающей разную эмоциональную окраску и, соответственно, различное реагирование. Хана посмотрела на Антона. Он казался внешне спокойным. Губы его вытянулись в улыбке, выражающей лёгкую иронию. То, что они переместились в пространстве, а может, и во времени, не вызывало сомнения. В ушах Ханы стоял звон, губы пересохли, сердце продолжало бешено биться. Неожиданно ей ярко представилась их первая встреча в вагоне. Нечаянная встреча перевернула её жизнь. Пространство перед ней начало колебаться наподобие воды, когда опускаешься в ванну. Только вода сейчас была удивительно лёгкой, почти невесомой, а тело теряло очертания, и ей казалось, что она вытягивается в разные стороны равномерно и безболезненно, заполняя пустотой своего тела пространство вокруг. Ей становилось безразлично, где она и что с ней будет. «Это нирвана. Да, нирвана. Нет, что-то другое. Пока я осознаю, я могу себя контролировать. Я сознаю. Моё сознание реагирует адекватно. Мне жутко», – подумала она. Эта была её последняя мысль, исчезающая, истончающаяся вместе с нею. Потом она почувствовала на своих губах жгучую, пахнущую цветочным мёдом жидкость и с усилием сделала несколько глотков. Тело медленно начало возвращаться, втягиваясь в свои привычные формы. Ей становилось легче и легче дышать. Окончательно привели её в чувство шлепки по щекам и нашатырный спирт, ударивший прямо в мозг болезненной вязкой волной. Она открыла глаза и увидела Антона, склонившегося над ней.

– Вот это да, – изумлённо прошептала Хана. – Как это получилось? Где мы?

– Понятия не имею. Я и сам не на шутку удивлен. Нас спасла Санила. Я думал, это был сон, – растерянно улыбался Хумов, озираясь по сторонам.

– Сам? Какая Санила? Ты совершил чудо! – глаза Ханы ещё больше округлились.

– Я ни при чём. Это Санила отблагодарила меня. Помнишь, я тебе рассказывал про странный сон? То был не сон, а самая что ни на есть реальность. Здесь – а я думаю, мы попали в другое измерение, может, на другую планету, – мне больше не надо изображать из себя девушку.

– Вот это да! Вот и не верь в инопланетян. Думаю, ты прав. Тебе здесь нечего бояться. Можно, я буду называть тебя Антоном?

– Если для тебя это приятно, то я не против. Ничего себе шарик! Спасибо, Санила, – тихо проговорил он, осторожно разжимая ладонь, в которой находился предмет неожиданного и странного перемещения.

– Спасительный шарик! Даже представить страшно, что бы случилось с тобой, Антон, если бы не эта волшебная игрушка.

– Да, конечно. Но не попали ли мы с тобой из огня да в полымя? Мне бы очень не хотелось подвергать тебя любой, даже самой минимальной опасности.

– Обо мне не беспокойся. Я всегда мечтала о невероятных приключениях, и они, судя по происходящему, уже начались. Так, где мы находимся?

Они сидели на блестящей, гладкой поверхности в центре какой-то сферы с неясными очертаниями. Откуда-то послышался лёгкий шум, похожий на настройку волны в радиоприёмнике, а вскоре его заменила незнакомая, но приятная музыка. Контуры помещения начали обозначаться, и они оказались в небольшом полукруглом замкнутом помещении с переливающимися радужными цветами стенами.

– Ух ты! Красиво-то как, – завороженно произнесла Хана.

– Да, ничего, – не теряя самообладания, сказал Антон. – Мне бы только очень хотелось понять, где мы, а для этого хотелось бы увидеть, на худой конец, услышать хозяев, любезно принявших заблудших путников.

Хана, не меняя позы, требовательно и громко спросила:

– Скажите, пожалуйста, любезные друзья, где мы и что нам ожидать от высокой цивилизации, приютившей нас?

Музыка стихла, и они услышали бесстрастный электронный голос:

– Дорогие гости с планеты Земля. Мы приветствуем вас на межпланетной станции Мирового Космического Сообщества. У нас к вам несколько вопросов. Согласны ли вы оказать любезность и правдиво на них ответить?

Антонина и Хана, переглянувшись, в один голос быстро ответили: «Согласны», и голос продолжил:

– Совершили ли вы какие-либо тяжкие преступления:

А) убийство?

Б) воровство?

В) издевательство над личностью?

Г) неправедный суд?

Д) обман, ставящий другую личность под угрозу?

Дальше шёл список более мелких пакостных делишек и отрицательных качеств.

Хана и Антон на все вопросы ответили, переглядываясь и смущённо улыбаясь. После чего голос продолжил:

– Спасибо за искренность. Приглашаем вас на нашу Межпланетную Космическую Станцию. Рады вашему прибытию и надеемся на взаимопонимание и доброе отношение с обеих сторон.

Справа загорелась табличка на русском языке: ВХОД.

Хана в нерешительности посмотрела на Антона, и тот тихо сказал: «Не волнуйся, всё будет хорошо, мы под защитой».

Створки двери бесшумно раздвинулись. Хана и Антон решительно шагнули и оказались в помещении голубовато-стального цвета, стенки которого состояли из различной величины конусов, треугольников, кубов, причём их грани, выступая, создавали иллюзию бесчисленных пространств, в то же время каким-то непонятным, хитроумным способом объединённых в одно целое, а это целое, делённое на бесконечное множество пространств, в свою очередь являлось всего лишь частью другого целого…

 

 

1

Ночи напролёт Марк сидел за компьютером, гуляя по Интернету. Лавина информации, обрушивающаяся на молодой, пытливый ум, проскальзывала и, как ему казалось, не оставляла следа. Но это меньше всего его беспокоило. Он считал: если всё стараться запомнить – а это всё равно невозможно, – то никогда не научишься самостоятельно мыслить, пока не постараешься выбросить из головы когда-то заученное.

Это рассуждения он также где-то вычитал и запомнил, не очень вдаваясь в смысл. Тем не менее Марк охотно следовал сему руководству, не требовавшему особых усилий. Интуиция не обманула. Девяносто, а то и все девяносто девять процентов из почерпнутой информации оказывалось ненужным, засоряющим голову хламом, но Марк продолжал рыскать по Интернету, как голодный волк, в поисках необходимых ему истин, откровений, умных назиданий, желая быстрее разобраться в механизмах общественных и личностных отношений, продолжая в буквальном смысле тонуть в огромных объёмах различных знаний, не умея выявить, отобрать для себя, своей натуры, своей индивидуальности спасательный круг, на котором он мог бы уверенно держаться. Вернее, ему нужно было построить плот, фундамент, чтобы потом отбирать для себя только необходимые ему знания.

Итогом его бесплодных попыток обнаружить достойные для своего ума ориентиры, явилась повышенная нервозность, усугубляющаяся недостатком сна, готовая в ближайшем будущем перерасти в невроз, а также полнейшая растерянность, непонимание смысла жизни и удивление перед этим миром, который, думал он, или настолько глуп, что не понимает, куда катится, или настолько эгоистичен, что ни до чего и ни до кого этому миру давно нет дела: пропади всё пропадом, чего Марк в равной степени не мог понять.

Нет, не надо себя обманывать. Его стремления сводились лишь к одному: желанию блеснуть перед Ханой умом, эрудицией, суметь высказать в её присутствии нечто оригинальное, обратить на себя внимание.

Хана, являясь предметом неотступных мыслей, придавала его существованию некий смысл, желание становиться лучше, стать достойным её.

Три месяца он сочинял к ней письмо. Всё приходящее ему в голову казалось недостойной чепухой, если не обычной глупостью, банальностью, и он, вычеркивая, оставлял: Хана, давай с тобой дружить.

Не мог же он написать ей, как каждый раз тайком провожает её до дома, да так ловко, что она ни разу ничего не заподозрила, ни разу не оглянулась, не встревожилась. Он даже готов был устроить постоянную слежку по причине непреодолимого желания знать о ней как можно больше. Нет! Знать о ней всё!

Нередко он приходил к дому Ханы и, скрываясь в кустарнике, терпеливо ждал её появления, чаще всего безрезультатно: Хана редко выходила погулять. Однажды он увидел, как она вышла из подъезда с несколько угловатой девушкой, которая несла большую сумку, и они, улыбаясь и оживлённо разговаривая, пошли по направлению к метро. Но ни разу он не видел её рядом с лицом мужского пола, что вселяло в него некоторую надежду.

Марк стал тщательно следить за своей внешностью, подолгу заниматься в спортивном зале и с ожесточением бороться с юношеской прыщеватостью, используя дорогие средства, навязываемые вездесущей рекламой. Если бы он смог найти в себе смелость подойти к ней и хоть изредка находиться рядом…

Наконец, неожиданно для себя, Марк решился заговорить с Ханой. Когда она торопливо вышла из колледжа, он её окликнул. Хана обернулась, с удивлением посмотрела на него.

Он не нашелся, что сказать, а только замер, как вкопанный, потрясенный своим поступком.

– Тебе что-то надо? – спросила девушка, не делая шага назад.

– Так… ничего. Хорошая погода, – неожиданно нашелся он.

– Но я тороплюсь, – она удивлённо смотрела прямо ему в глаза.

– Да-да, конечно, – хриплым голосом произнёс он.

– Будь здоров, – помахала Хана рукой.

– До завтра, – неуверенно бросил он ей вдогонку.

Она не ответила, лёгкой походкой удаляясь от него. А он стоял и смотрел вслед, пока она не смешалась с шумной толпой расходившихся студентов.

Этот короткий разговор всё же, как ему хотелось думать, чуточку изменил её отношение к нему. Хана как-то чаще стала смотреть в его сторону. И тогда Марк решился послать ей короткое письмо по электронной почте: Хана, я чувствую, что у нас есть нечто общее. Для меня твой тайный, далёкий мир так же заманчив, как путешествие к другим планетам. Я думаю о тебе.

И она ответила: Я не думаю о тебе, но почему бы нам не узнать друг друга поближе? Это может стать хорошим опытом для обоих. Но нам придётся быть предельно искренними. Ненавижу фальшь.

Переписка завязалась. Постепенно и незаметно друг для друга, они начали сближаться.

Случалось – они болтали по нескольку часов, ведя переписку по Интернету, но при встрече смотрели друг на друга несколько отчужденно, особенно Хана, а Марк по-прежнему вёл себя настолько скованно, что разговор в реалии никак не клеился.

Так бывает с влюблёнными, встречающимися после первой горячей ночи, начинающими исподволь и как бы заново вести любовную игру, приспосабливаясь друг к другу, проверяя, не охладели ли чувства партнёра.

Вот и Марк с Ханой разделяли духовное сближение с физическим, втайне зная: рано или поздно эта грань растворится и они смогут общаться, не только перебрасываясь электронными письмами. И вот такой день наступил.

После занятий Марк решительно подошёл к Хане, и, не сговариваясь, они пошли сами не зная куда. Просто пошли, куда придётся, куда ноги понесут.

День оказался солнечным. Небо радовало своей прозрачной голубизной. Деревья уверенно распускали изумрудную свежесть клейких ароматных листочков. Птицы выводили призывные рулады. На обочинах среди прошлогодней жухлости стайками выглядывали голубые подснежники.

Они гуляли по улицам, заходили в кафе, смотрели объёмные фильмы, отдыхали в роскошном, изобилующем всеми возможными цветами саду под высоким прозрачным куполом, смотрели на дрессированных дельфинов. Прощаясь, Хана сказала:

– Спасибо, Марк. Мне было хорошо. Мы отлично провели день, как с моей подругой.

– С той долговязой девушкой? – неожиданно для себя бросил Марк, глядя в сторону.

– С какой? – растерянно переспросила Хана, выигрывая время для обдумывания ответа.

– С твоей подругой. Я тебя с ней случайно видел. Она шла с дорожной сумкой. У неё обалденная улыбка.

– И ты сделал вывод, что мы подруги?

– Между вами был явный контакт, – взяв себя в руки, спокойно произнёс Марк и запнулся, зная о плохом отношении к ревнивцам.

– Да… Мы с ней иногда встречаемся. Вернее, в последнее время довольно часто. У меня не одна подруга. И как тебе это сказать… С тобой – другое. Ты мне друг. Мне с тобой интересно. А сегодня к тому же мне не хотелось оставаться одной.

– Не подумай, я увидел вас случайно. – Марку хотелось изменить тему разговора, но он засмущался от своей лжи, в которой не мог, не хотел признаваться. Ему показалось – у Ханы есть свои, недоступные для него, тайные мысли, о которых он никогда не узнает, сколько ни следи.

Вместо слов он взял её руку, положил на свою ладонь, нежно покрыл другой.

Если бы он смог вот так, как эту маленькую руку, спрятать, сохранить Хану от превратностей жизни, от ударов судьбы и просто от мелких неприятностей; сохранить её с такой чистой душой, душой, открытой миру, смотрящей на этот мир с любовью, с детским любопытством, с радостью и надеждой… Если бы он мог…

Марк открыто посмотрел в её глаза. Впервые не смущаясь. Так смотрит собака – преданно, с желанием выполнить любой приказ хозяина; уловил в её взгляде некоторую тревогу, даже трагичность, указывающую на предощущение роковых событий, и слегка сжал её ладонь в желании забрать на себя грядущие неприятности или по возможности отогнать их. Но он не знал, каким образом может это сделать, а потому дрогнувшим голосом произнёс:

– Ты не должна ничего бояться.

– А я и не боюсь ничего. С чего ты взял? – удивилась она.

– Не знаю. Так… Показалось.

– Нет, скажи мне. Почему ты это сказал? Мы же договорились быть максимально искренними.

– Договорились.

– Тогда объясни.

– В глазах у тебя промелькнуло.

– Ты умеешь читать в глазах? – Хана улыбнулась, тряхнула головой, и её волосы в свете фонаря на мгновение засветились волнующимися волнами. Она осторожно высвободила свою ладонь из его всё ещё бережно держащих рук.

Тревога в её глазах рассеялась. Но не тревога любящего сердца Марка, терзаемого с этой минуты тяжёлым предчувствием и постоянным страхом за неё.

Они продолжали переписку и начинали всё лучше и лучше понимать друг друга.

Марк, чувствующий всегда и везде свою обособленность из-за своей излишней увлечённости компьютером, который один и только один был путеводителем по жизни, полностью завладевшим им, отнявшим у него одного за другим немногочисленных друзей.

Теперь же компьютер, его друг номер один, начал неуклонно сдавать позиции перед Ханой, отодвигаясь на второй план без претензий и ненужных обид, не понимая ничего, хотя пользователь-хозяин считал прекрасное техническое устройство почти одушевлённым предметом.

Марк всё чаще и чаще находился в глубокой задумчивости, предпочитая оставаться наедине со своими мыслями, нежели «заправлять» голову чужими, пусть и умными изречениями. Он бы мог бесконечно благодарить Хану, если бы понял: она помогла ему начать познавать себя, открывать своё глубоко запрятанное «Я», разбираться в своих чувствах, формулировать свои мысли и даже записывать их.

И всё же у него возникало много вопросов, на которые он не мог найти адекватных ответов. Тогда он спускался к отцу, тихонечко, как в детстве, скребся в дверь его кабинета и, услышав тихое: «Входи», входил, молча оставаясь стоять у двери, не совсем понимая, зачем он, собственно, пришёл и что он хочет услышать от отца, внутренне безоговорочно веря, что ни отец, ни кто-то другой, даже самый что ни на есть знаменитый философ, не в состоянии ответить на вопросы, а если и попытались бы это сделать, то это было бы их взглядом, являющимся плодом их пытливых размышлений, но не его, Марка. Ему самому придется отвечать, а не переваривать чужую жвачку, которая к тому же не может быть усвоена, а только присвоена и впоследствии будет выдана за свои суждения без угрызения совести.

Сколько немыслимых раз он наблюдал подобное: соберутся три-четыре умника и перекидываются официально сложившимся мнением о чём бы то ни было, увлеченно, с запалом, прерывая друг друга.

Завидев Марка в дверях кабинета, отец смотрел на него растерянными, утомлёнными глазами. Марк читал в них душераздирающую задавленность пойманного в клетку зверя и некую присущую только взгляду человека безысходность; но, может быть, это только казалось Марку после его продолжительных блужданий по Интернету?

Отец делал слабую улыбку на своём тоскливо насупленном лице и повторял неизменную фразу: «Присаживайся. Ну… что там у тебя?».

Марк не хотел присаживаться и смотреть в глаза отцу вблизи, боясь прочитать в них ещё более ужасающее, и он, переминаясь с ноги на ногу, бубнил: «Да нет. Всё нормально, па. Я так. Сам не знаю».

– Ну-ну… бывает, – согласно кивал отец. – Но ты, если чего надо, не стесняйся.

– Да не… па, ты не волнуйся.

– Я-то не волнуюсь, а вот ты, вижу, чем-то озабочен.

– Да ты знаешь… Лезет в голову всякое. Разберусь… Я так, – поворачивался Марк уйти.

– Не сиди всю ночь за компьютером. Приду проверить, – бросал ему отец вслед. – Ты должен спать не меньше шести часов.

– Я постараюсь, па, – и стоял некоторое время в надежде на тот вопрос, спасительный для него, от которого откроется его сердце, и они, возможно, ночь напролёт будут говорить с отцом на равных. Вот тогда Марк задаст отцу наболевшие вопросы и отец на них ответит. Даже не ответы были важны для Марка, а разговор по душам, избавляющий от одиночества, от пустоты, не заполняемой обилием компьютерной информации. Но то ли отец не мог задать тот, единственно важный вопрос, то ли не хотел, боясь лавины проблем, могущей на него обрушиться, и потому молчал. И Марк, выждав время, уходил к себе наверх, по пути заглядывая в спальню к матери, которая, если не спала, с тревогой спрашивала: «Ты здоров?» – «Здоров, – отвечал Марк. – Спокойной ночи, ма». – «Спокойной ночи, сынок».

Но сон не приходил к Марку, и он снова нырял в Интернет за всё новой и новой информацией.

Марк теперь каждый день ждал Хану, и они после занятий гуляли. Хана даже позволяла иногда провожать её до дома. Но ни разу не предложила погулять вместе с её долговязой подругой. И Марк мог часами ходить взад-вперёд по улице, иногда присаживаясь на ступеньки или скамейку рядом с урной, дожидаясь её.

Проголодавшись, он быстро забегал в кафе напротив и, взяв бумажный стаканчик с обжигающим напитком, ватрушку или аппетитный пирожок, выскакивал наружу, присаживался на скамейку и, не ощущая вкуса, проглатывал свежую сдобу, запивая чёрным кофе, и когда она выходила из своего дома, радостно бежал ей навстречу.

Первое время Хана удивлялась, спрашивала, как он здесь оказался. Марк каждый раз что-нибудь придумывал, а потом признался, что ему необходимо её видеть, и она привыкла к его дежурствам у своего дома.

Это происходило во время отсутствия Антонины. Марк ревновал Хану к подруге. Ему казалось, что она плохо влияет на Хану, и втайне радовался её отсутствию. Замечая в глазах Ханы не свойственную ей раньше тоску, утверждался в своем предположении.

 

2

Хана и Антон стояли, взявшись за руки. Двери за их спиной так же бесшумно задвинулись. Помещение, казалось, утопало в зыбком свете зеленовато-голубых тонов. Хана посмотрела на Антона. Тот, прочитав в её глазах вопрос, пожал плечами. «Что-то мне захотелось домой», – произнесла Хана и села, скрестив ноги по-турецки. Антон сел рядом и тоже скрестил ноги по-турецки. «Мне хочется пить, – жалобно прошептала Хана. – И ещё есть». И тут же, словно из ниоткуда, появился столик с двумя бутылками воды, двумя яблоками и двумя булочками. «Чудеса в решете, – с нескрываемым удивлением посмотрела Хана на Антона и, вздохнув, добавила: – Да и только».

– Почему в решете? – спросил Антон, так как не слышал раньше подобного выражения.

– Сама не знаю. Это, как англичане говорят, идиома. Правда, в английском мне не приходилось встречать что-либо подобное.

– Ты хорошо знаешь английский? – Антон спросил, желая сделать ей комплимент и тем самым отвлечь Хану от грустных мыслей, начавших одолевать её.

– Так себе. Надо больше заниматься, не ограничиваясь тем, что дают в колледже. А чудеса в решете потому, что не могут вывалиться из него. Может, так? Но это моя трактовка.

– Может, чудеса в решете потому, что их оттуда не достать, не рассмотреть, потому они и чудесами кажутся? Но при…

– Тоже верно, – перебила Хана и тут же извинилась.

– Нормально. У меня больше не возникает мыслей по этому поводу.

– И правильно. Идиома, как правило, имеет одно значение. С английского переводить слово за словом – ничего не поймёшь. Надо заучить… Чудеса чудесами, но мне как-то не себе.

Хана с тоской посмотрела по сторонам. Помещение несколько изменилось. Стены приобрели более чёткие очертания – видимо, из-за густого синего цвета, значительно сузившего габариты комнаты, имеющей круглую форму, как в планетарии или приёмном зале дворца.

Словно ответ на жалобу Ханы, на стене появилась мигающая надпись: для транзитных пассажиров, а под ней обозначился длинный стол, сделанный из белого пластика. За столом сидело странное существо, вертящееся, как на шарнирах, то появляющееся над столом, снимающее длинную, зелёного цвета шляпу в приветствии, то исчезающее.

Хана решительно двинулась к этому существу, бросив на ходу Антону: «Пошли. Поговорим». Антон покорно последовал за ней, поддерживая правильность её действий. В их положении ничего другого не оставалось. Когда они подошли и встали напротив, плохо понимая, кто, собственно, находится перед ними, существо заговорило казенным, машинным голосом:

– Слушаю вас. Что желаете? – приветственно приподняв шляпу с вытянутой, ставшей совсем узкой головы и продемонстрировав ярко-рыжие волосы, торчащие в разные стороны, как у заправского клоуна.

Антон молчал. Он решил не вмешиваться до тех пор, пока в том не возникнет острая необходимость. Хана некоторое время смотрела на странное кибернетическое создание, которое несколько раз успело исчезнуть, появиться, потянуть руку за чем-то невидимым, сложиться, словно подзорная труба, и снова выпрямиться. Хана хотела сказать, что хочет вернуться обратно на Землю и как можно скорее, но неожиданно для себя спросила:

– А что вы можете предложить?

– Всё, что вы сможете пожелать, – произнесло непонятное существо, сильно увеличившись в размерах, и, приобретя большую плавность движений, добавило не без гордости: – Всё, что вы изволите захотеть.

Хана задумалась. Когда тебе предлагают всё, чего бы ты ни захотел, сразу становится невероятно сложно что-либо выбрать. Антон, в свою очередь, тоже молчал, так как решил во всём соглашаться с Ханой. Ведь это он подверг её такому невероятному, не лишённому опасности путешествию. И когда Хана посмотрела на него, ища ответа, он сказал, что согласен заранее на любое её решение. «Даже не знаю…» – растерялась Хана.

Существо на насколько секунд исчезло и, появившись в форме стюарда, вежливо вопросило:

– Может быть, вы пожелаете вернуться на Землю?

– Это похоже на сон, – в изумлении, раскрыв широко глаза, произнесла Хана.

– Это и будет сном, – существо предстало в форме одного из служителей порядка, совсем недавно подошедшего к ним перед их невероятным перемещением на МКС.

– В каком смысле? Это похоже на сон, но совсем даже не сон. Я могу отличить сон от не сна.

– О, что мы можем знать о сне? Сон и реальность меняются местами, как жизнь и смерть, и ангелы частенько путают одно с другим. Таким образом выразил мысль волшебный поэт Рильке: Ангелы часто не знают, блуждают ли они среди живых или мёртвых. «Вечный поток увлекает с собой обе области всех возрастов, в них обеих все голоса заглушая»; перевод Вячеслава Куприянова, – существо во время монолога представило себя в виде седовласого профессора в пенсне, с аккуратно подстриженной бородкой, в чёрном костюме с бабочкой под белоснежным воротником рубашки.

– И всё же сон менее реален, хотя и приближается к реальности настолько близко, что кажется ею, – продолжала упрямиться Хана.

– О, вы умная, начитанная девочка. Не решаюсь с вами спорить. У нас несколько иные понятия.

– Какие же?

– У нас так быстро всё меняется. Вот сейчас снова поменялось. Сон не есть реальность, и наоборот.

– Чудеса! Мне бы не хотелось оказаться на месте Алисы в её Стране чудес, хотя её сон действительно – сон и весьма забавен.

– Вот-вот… И я о том же: весьма забавен. Второй Алисы быть не может. Есть только первая. Алиса создана английским математиком, поэтом и писателем Чарлзом Латуиджем Доджсоном, издана под псевдонимом Льюис Кэрролл в 1865 году и застыла в форме своего сна в книге-сказке под названием «Алиса в Стране чудес», закончив дальнейшее развитие, так как сон застыл в ней.

– Что значит – застыла, закончив дальнейшее развитие? Вы считаете, если мысль изречена, она становится застывшим шаблоном и тем самым теряет пластичность развития?

– Ну да. Что-то в этом роде. В контексте данного высказывания. Развитие мысли или простой парафраз её возможен в следующих контекстах, контенте, но тогда этот принцип можно с уверенностью назвать некоторым заимствованием. Не правда ли, Гераклитом прекрасно сказано: «В одну реку нельзя войти дважды». В этом мы не можем сомневаться: река изменилась, и входящий, соответственно, тоже, и тогда, – существо неожиданно вытянулось и, приняв облик древнегреческого философа, продолжило, – такое изречение можно назвать… вернее, оно становится формулой, переживая века.

– Значит, пустые, житейские разговоры не застывают? – спросила Хана, увлекшись интересным разговором.

– Правильно заметили. Не застывают, а засоряют пространственно-смысловое поле, и этот словесный мусор чрезвычайно трудно убирать, но приходится, иначе в нем утонуть можно, как в вашем Интернете.

– Научились бы люди молчать. Из глубин свою мысль извлекать.

– Да, Хана. Хорошо бы.

– Спасибо за урок. Было очень интересно. А теперь нам пора возвращаться, если это возможно.

– На нашей станции ничего невозможного нет, – и существо мгновенно преобразилось в космического диспетчера.

– Что нам для этого нужно сделать?

– Вы можете вернуться, использовав тот же способ перемещения.

– Ты готов вернуться, Антон? – спохватилась Хана.

– Конечно, если ты этого желаешь.

– Антон! Мне ужасно хочется попутешествовать. Но пойми, меня, наверно, уже давно ищут и ужасно волнуются. Ну не могу я из-за своего эгоистического желания подвергать бабушку, дедушку, родителей, друзей такому стрессу.

– И я так же думаю.

– Вы приняли решение? Но мне придётся стереть из вашей памяти этот визит, – и существо приняло свой первоначальный вид.

– Почему? – удивилась Хана.

– Так положено. Если вы не отправляетесь на другие планеты, а решаете вернуться назад, необходимо стереть пребывание на МКС из вашей памяти во избежание непредвиденных последствий.

– А можно оставить воспоминание, как будто мы увидели сон?

– Сейчас посмотрю инструкцию, – существо исчезло на несколько мгновений и, появившись, объявило: – Можно.

– Отлично! – развеселилась Хана. – Сон можно рассказывать. Всё равно никто не поверит. Разве только дедушка.

– А сейчас вам предстоит выбрать место вашего приземления. Смотрите сюда.

Хана и Антон увидели, как на огромном расширяющемся экране возникла Солнечная система. Это было грандиозное, захватывающее зрелище. Перед их взорами замелькали звёзды, Млечный Путь с его сотнями миллиардов планет, затем Нептун, Уран, Сатурн, Юпитер, Марс и, наконец, Земля, которая начала быстро приближаться, поражая своей изумительной красотой. И вот на экране появились крыши домов огромного мегаполиса. Замелькали улицы, парки, серебристой лентой извивающаяся река, привокзальная площадь, сквер, скамейка. Около неё никого не было.

– Мы готовы. Вперед! – прокричал Антон, крепко схватив Хану за руку, одновременно подбрасывая шарик вверх и ловко его ловя, не давая проскользнуть мимо…

 

3

– Удивительно, просто удивительно. Мне приснился удивительный сон, – проговорила Хана, оглядываясь по сторонам. Высоко в небе продолжала мелькать реклама. Вместо втюхивания чудо-крема появилась картинка семейного аэроплана на четырёх пассажиров. Молодой мужчина с улыбкой весело уговаривал немедленно приобрести необходимую покупку, расхваливая на все лады новую супермодель.

– Мне кажется, я тоже уснула, но совершенно не помню своего сна, – вертя шарик между пальцами, задумчиво сказала Антонина.

– Нам пора. Начало темнеть, а мне предстоит ещё вернуться домой. Ты забыла, зачем мы здесь?

– Нисколечко. Да, Хана. Мы слишком задержались. Пора. Не будем терять ни минуты.

– Я думаю, нам надо назваться по-другому. Пошли. По дороге подумай о своём новом имени, – Хана решительно поднялась и с нежность в голосе, закончила: – Антониной ты останешься исключительно для меня.

Через полчаса девушки беседовали с хозяйкой, договариваясь о цене. Та, что была выше, представилась Сюзанной. «Можно просто Сью», – обворожительно улыбаясь, сказала она. Другая девушка назвалась Яной. Хозяйка, несколько потрёпанная, но скрывающая этот недостаток искусно сделанным макияжем, крашенная под блондинку, внимательно осматривала новых жильцов, намётанным глазам определяя их наклонности, и скучающим тоном, без интонации выговаривала: «Дом у нас образцового содержания. Проживающие ведут тихую, спокойную жизнь. Происшествия нам ни к чему. Дороже всего в нашем бизнесе репутация. Стиральная и сушильная машины на первом этаже. Бассейн – между вторым и третьим, комната для гостей – на третьем. Первый взнос – оплата за месяц – это возмещение за возможную поломку и другие непредвиденные ущербы плюс вперёд за месяц проживания. В договоре это указано. Электроэнергия, вода другие счета оплачивать помимо и без задолженностей».

– Не беспокойтесь, – улыбнулась Сью. – Мы девушки тихие.

– Все так говорят, – дама откашлялась и продолжала: – Извините. Друзей можно приглашать, но без шума. В особенности после двадцати двух.

– Простите, как вас зовут? Вы забыли представиться, – Яна улыбнулась как можно любезнее.

– Мэри, – произнесла управляющая виновато. – Неужели я забыла? Странно. Вот моя визитка. Мало ли, возникнут проблемы – звоните. А это ваши ключи. Два экземпляра. Это ключ от квартиры, этот – от парадной. У нас, как вы заметили, кодовый замок. Ваша квартира на двадцать первом этаже. Номер указан на ключе. Две спальни, гостиная, кухня. Меблировка полностью. Плата за аренду мебели указана в пункте восемь один два. Дополнительные услуги: уборщица, горничная, няня. Если ещё что-то будет нужно, звоните, приходите, обеспечим.

– Спасибо, Мэри! – поблагодарила Яна.

– Спасибо, Мэри! Мы немного устали и нам бы хотелось поскорее добраться до нашей квартиры, – извиняющимся тоном проговорила Сюзанна.

– Если вас всё устраивает, тогда всего хорошего, – лицо Мэри скрасилось приязненной улыбкой. Девушки ей понравились.

Квартирка оказалась маленькой, но очень уютной. Хана пожурила Антонину за то, что та водила её за нос, собираясь снять комнату. Антонина отшучивалась. Оставив вещи, они вышли на улицу и быстрым шагом пошли к подземке. Через сорок минут девушки были у подъезда дома, где жила Хана, и стали прощаться, договариваясь о завтрашней встрече.

Хана тонко намекнула на возможность приглашать друзей в только что снятую квартирку для общения и обсуждения актуальных тем. Антонина не возражала. Ей хотелось поближе узнать настроения и увлечения молодёжи. Хана поблагодарила подругу и поторопилась уйти. Завтра ей рано вставать. Занятия в колледже никто не отменил, и к тому же по договорённости с дедушкой она должна будет присутствовать на показательной операции. Дедушка не забыл о её желании стать врачом. Антонина широко улыбнулась своей необыкновенной улыбкой, помахав на прощание рукой.

Хана, войдя в дом, первым делом прошла на кухню. Родители спокойно спали, как ей показалось. Однако стоило ей открыть холодильник и, достав сыр, масло и хлеб, сесть за стол, как вошла мама и тихим голосом сказала, что ей лучше не бутербродом закусить, а поесть горяченького. «Хорошо, мамочка. Не волнуйся. Иди спать. Я разогрею суп», – и Хана снова открыла холодильник. Мама поинтересовалась, была ли она у бабушки, на что Хана ответила отрицательно и сказала, что задержалась по причине переезда подруги на новую квартиру. Пожелав спокойной ночи, мама покинула кухню.

Приняв душ и лёжа в постели, Хана старалась вспомнить со всеми подробностями сон, приснившийся ей, задремавшей на скамейке рядом с Антониной. Нет, Сюзанной. Антонина и Сюзанна слились для неё в одно лицо, и она увидела Хумова. Он улыбался и говорил о её сне во сне: «Это был не сон, это был не сон, это был не сон», – и вертел между пальцев шарик. А Хана улыбалась и кивала согласно головой, как китайский божок, которого она недавно видела в витрине магазинчика в Китайском городе, не понимая, спит она или всё ещё вспоминает странный сон, очень похожий на реальность.

 

4

– В мир этот мы приходим, имея задание, попросившись на Землю сами, по своему своеволию, своенравию, желанию получить опыт для поднятия вверх по эволюционной лестнице. Иногда стимулом является чьё-то возвращение и рассказ о чудесах, красоте, новых ощущениях. Это завораживает некоторые души, и те начинают отпрашиваться для очередного воплощения. Это так… фантазии на сон грядущий. Задача каждого человека – выполнить своё предназначение, но для этого необходимо много работать над осознанием, раскрытием своего «Я», что только и может помочь встать на верный путь, – Хумов отпил глоточек и продолжал объяснять сидевшей напротив Хане. – Выработав свой взгляд, а позже и путь – если его можно назвать своим, ибо знание зиждется на усвоенном материале прослушанного, прочитанного, приобретённого путем некоторых осознанных размышлений, в дискуссиях, спорах и, если повезёт, путем прямой передачи от учителя к ученику. Помнишь, Сократ говорил: единственное, что у нас есть, – это наша душа. Человек есть душа, – Хумов на слове «душа» несколько повысил голос, акцентируя внимание. – Для нас важнее ничего быть не может, как научиться понимать свою душу, слышать её, следовать ей. Это совсем не просто. Для этого даётся определённое время, срок, в который человек учится понимать себя, открывать в себе «царствие небесное», постигать космическое начало. Для этого нужна определённая обстановка: мирная, спокойная и, я бы добавил, благожелательная, что означает взаимопонимание, взаимопомощь и как идеал – любовь, связывающая всех и присущая человеку изначально от Творца, чем и отличает его – человека – от остального растительного и животного мира. Но в человеке также заложены инстинкты, не отличающие его от животных. Инстинкты помогают выживать в самых, казалось бы, невероятно жутких условиях. Мы, люди, в некотором роде раздвоены. Наш разум, душа, дух, если угодно, живут своей жизнью, стремясь постичь непостижимое, узреть Бога. Наше стремление к трансцендентному обусловлено грехопадением. Адам и Ева, будучи выгнаны из рая после познания добра и зла, обрели возможность размышлять, сопоставлять, сверять со своей совестью поведение, поступки, мысли. Отдаляясь от Бога, люди, переставая Его ощущать, сперва ещё не утрачивали чувства Его присутствия в окружающем мире, а потом…

– Понимаю, понимаю. В наше время всё труднее и труднее думать об этом. Жизненный ритм, лавина информации… – Хана тряхнула головой, и её волосы ярко загорелись от солнечных лучей заходящего солнца.

– Для того чтобы не терять связь с иерархами Света, необходимо много и ежедневно работать, прилагая недюжинные силы для попытки выйти на контакт, получить откровение. Для этого нужно время, а его так мало человеку отпущено. Мы не имеем права рисковать собой.

– Вот, вот. Не имеем. Правильно! Полностью поддерживаю. Тебе тоже нельзя рисковать. Нужно беречь себя. А ты… – глаза Ханы наполнились влагой, и она опустила голову.

– Пойми, я – ликвидатор! В группе мы говорили: Лик. Нашей задачей является найти и ликвидировать последствия любых аварий, а ещё лучше – предотвратить их. После короткой проверки здесь нас готовили отправить на межпланетные станции, где в экстремальных условиях мы обязаны обеспечивать безопасность и жизнедеятельность людей, ведущих научные и другие работы. Мой зелёный мигающий значок – пропуск везде и всюду. И вот я, сдавая последний экзамен, обнаружил радиоактивную зону. Смотри сюда. Вот это место, – Хумов ткнул в компьютерную карту тоненькой указкой. – Я эту зону обнаружил и обозначил как радиоактивную. Следующим моим действием было срочно доложить об опасности, что я и сделал. И я до сих пор не могу понять, где промахнулся. Что сделал не так? Я слышал, как меня приказали взять и отправить на перепрограммирование. Я знаю, что это такое, но я не робот и не хочу подвергаться никаким воздействиям на мозг, даже во благо спасения людей. Я достаточно подготовлен, и спасти человека – мой долг. Я им не робот. Я обычный человек. Ты вот как считаешь? Человек я?

– Человек. Конечно, человек. И никакой ты не робот, – Хана от возмущения снова тряхнула головой, но на этот раз волосы не загорелись золотистым светом. Солнце соскользнуло на другие окна, готовясь опуститься за горизонт.

– Вот видишь. А они – на программирование. А питаться брикетами нас приучали с детства. Это для длительного пребывания вне земных условий. И жили мы в совсем маленьких кубриках с единственным окном-иллюминатором над головой. Для меня это необычно много, – кивнул он на комнату, – тем более ещё два огромных окна. Ты мне веришь?

– Да. Иначе бы меня здесь не было.

– Спасибо за помощь. Не ожидал. Наша случайная встреча – как провидение свыше. Не представляю, что бы я делал без тебя.

– Твои портреты везде по городу. Будь предельно осторожен. Даже в этом виде не выходи. Твоя улыбка тебя может выдать.

– А я не буду улыбаться. Это ты здорово придумала с переодеванием. И маски мне очень нравятся, – Хумов несколько жеманно провёл по волосам, поджал губы, делая смешное выражение лица.

– Сью, ты всегда меня смешишь, – расхохоталась Хана, совсем по-детски закинув голову.

– Но я должен, извини, должна исследовать ещё две зоны. Я хорошо запомнила их местонахождение, случайно увидев карты моих сокурсников.

– Ни в коем случае! Это опасно! – Хана перестала смеяться и смотрела такими умоляющими глазами, что Хумову стало не по себе. Он отвёл взгляд в сторону, помолчал, снова взглянул на девушку.

– Да это опасно. Я знаю, но для ликвидатора никакая опасность не может стать препятствием для выполнения своего долга. А долг в нашем понимании равнозначен предназначению.

– Зачем тебе это? Ведь твои сообщения о радиоактивной зоне опровергнуты и продолжают опровергаться по каналам массовой информации, – пожала плечами Хана, встала, прошлась по комнате, подошла к окну, прижалась лбом к стеклу.

– На земле большое количество зон, опасных для здоровья и жизни людей, популяция которых неуклонно растёт, и необходимо, чтобы эти участки были обезврежены, чтобы люди знали о них и случайным образом не оказывались в тех местах. Пока эти отклонения могут происходить незаметно. Позже – на генетическом уровне. Ещё позже – превратят людей в существ, от которых неизвестно чего ожидать.

Хана отошла от окна, села на диван, с улыбкой, но чуть дрогнувшим голосом спросила:

– Чего? Чего можно ожидать?

– Чего? Чего? Всего, чего угодно. Мы этого даже предположить не в состоянии. Я не склонна наводить на тебя страх, – Хумов снова начал говорить от лица Сью, – но то, о чём я тебе говорю, дело серьёзное. Уж поверь мне на слово, – и с улыбкой добавила: – Курс первый, лекция четвертая.

– Тогда почему те, кто вас готовили, этого не понимают?

– Понимают, я думаю, понимают не меньше, а больше, гораздо больше, а вот почему – не могу знать, – задумчиво проговорила Сью, делая ударение на слове «почему».

– Я думаю, чтобы не наделать паники, – Хана слабо улыбнулась, отпила глоточек воды, бесшумно поставив стакан на поверхность из прозрачного пластика, внутри которого плавали океанские рыбки чудной окраски и шевелились водоросли близ коралловых рифов.

– Да нет. Скорее всего из-за огромных затрат на работы по ликвидации. Сейчас, когда все свободные средства бросаются на освоение космоса, не до заботы о Земле. Те, кто хотят долго жить и сохранить здоровое потомство, давно проживают вне земли – в межпланетных городах, на Марсе.

– Да ну! – глаза Ханы округлились, и она снова встала, подошла к окну.

– Вот тебе и ну, – развела руками Сью.

– Откуда ты можешь знать?

– Кому, как не мне, знать.

– А мой дедушка? Он знаменитый на весь мир, а живёт здесь.

– Там места ограничены. Притом он нужен на Земле.

– Да. Согласна. Он и сам не хочет. Это я знаю точно. Неужели, неужели? Я потрясена. Что же это со всеми нами будет? Что будет? – Хана схватилась за голову, упала в мягкие подушки дивана.

– Успокойся, выпей воды, – заботливо произнесла Сью и, налив воды в стакан, подала его Хане. Подождав, пока та выпьет, продолжила: – Ничего не будет. Не бойся. Вернее, будет, но не так скоро. Хотя медицина работает над продолжительностью жизни, но нам не грозит увидеть последствия непростительных ошибок сегодняшнего дня. Ты ещё успеешь выйти замуж, нарожать детей и дождаться внуков.

– Ни за что! Ни за что! – топая ногой, заявила Хана. – никаких детей после того, что я узнала. Никаких детей!

– Человек запрограммирован на то, чтобы иметь детей, воспроизвести, так сказать, себя, остаться в потомках. Люди не задумываются над тем, как будут жить их дети, внуки, правнуки. Будут ли они счастливы, будут ли благодарны за своё рождение. История наша ничем так не гордится, как своими завоеваниями. Люди от появления до наших дней только и делают, что убивают, уничтожают разными способами друг друга. Я не обобщаю, но сама подумай.

– Люди устали, не хотят слышать и думать о трагедиях, не хотят говорить о тяжёлом, страшном, ужасном, – Хана подняла голову. По её лицу пошли красные пятна, глаза блестели лихорадочным блеском, пальцы рук слегка дрожали.

– Ещё бы! Компьютерные игры построены на погонях, убийствах, бесконечной стрельбе, а TV показывает сериалы о самых ужасных преступлениях. Говоришь, устали? И тем не менее я буду информировать людей о грозящей опасности.

– Но почему? Ты что, один должен за всех делать опасную работу? – Хана взяла стакан, налила воды. – Почему другие ликвидаторы молчат, те, которые одновременно с тобой сдавали экзамен? Их ведь тоже посылали определять опасные зоны.

– На это я бессильна что-либо ответить. Ребята отличные.

– И они все сдали экзамен?

– Надеюсь… скорее всего…

– Никого, кроме тебя, не ищут. Только твои портреты красуются, – Хана сделала несколько глотков, внимательным взглядом окинула Сью. – А тебе идёт быть девушкой. Ты симпатичнее многих наших девчонок. А улыбка… Нет слов. У робота в принципе не может быть такой улыбки. Всё же постарайся не улыбаться в местах скопления.

– Ты всё-таки сомневаешься? – Сью машинально поправила и без того удачно сидевший парик и, продолжая улыбаться, подошла к Хане. – Потрогай меня. Посмотри внимательно в мои глаза. Дай твою руку. Чувствуешь? Слышишь, как бьётся моё сердце? Стучит? Стучит, как у тебя? Я видела последние модели роботов. У них сердца нет. Их сердце никогда не будет биться. Правда, некоторых роботов выпустили на улицы, и они разгуливают, удачно маскируясь под людей, но при внимательном рассмотрении отличить их от человека не стоит большого труда.

– Да нет. Ты неправильно поняла. Извини, Сью! Про улыбку я сказала, чтобы как раз подтвердить, что ты не робот, а совсем не наоборот, – Хана смущенно опустила глаза, но не торопилась убирать свою руку из ладоней Сью.

– Хотя, – Сью снова заняла своё место напротив, – в некоторые моменты мне и самому, то есть, – спохватившись, исправился Хумов, – самой кажется, что я робот. Жёсткие условия воспитания с раннего детства, удалённость от людей, каждодневные изматывающие тренировки, день расписан буквально по минутам, строжайшая дисциплина… Ну чем не робот? Утром вскакиваешь и, как заведённый, на весь день.

– Да нет же! Нет! Ты человек со сложной судьбой. А для меня так просто – герой. Твоя жизнь – подвиг! Ты призван спасать людей.

– Только без громких слов. Это моя работа. У каждого своя работа. И каждый должен свою работу выполнять с максимальной отдачей. Должен уметь восстанавливать силы, когда они на исходе, и снова – в бой! «Покой нам только снится». Работа – это долг. Долг – это то, что реально может выполнить каждый здесь и сейчас, в каждую единицу проживания своего физического присутствия на земле. Коль уж так случилось, приходится нести свой крест, тоже громко сказано, выполнять своё предназначение, – Сью подошла к окну. – Посмотри какой закат. Червонным золотом горит и окнам раздаёт горящие карты. Маяковский так же увидел и отразил в знаменитом стихе в своё время.

Они стояли у окна и с восхищением смотрели на панораму заходящего солнца. Хана взволнованно говорила:

– Я бы тоже хотела, хотела так же, как ты: работа, долг и никакого компромисса. Ни на капельку! Отдавать свои знания, всю себя полностью на благо людей, человека, человечества…

Возможно, я стану врачом, пока не решила окончательно. Дедушка хочет. Врачом – это хорошо. Помогать людям, спасать их, как мой дедушка. Я начала посещать открытые операции, когда их проводит дедушка. Привыкаю понемногу. Надо пересилить себя и тогда пройдет боязнь навредить, ну… случайно сделать не то. Человек, как и всё живое, так хрупок, нежен, так беззащитен перед болезнями и перед другим человеком, более сильным, наглым, самоуверенным и, самое страшное, позволяющим себе совершать насилие над другим человеком. Хотя государство наконец взяло всерьёз под контроль защиту граждан от своих же сограждан – преступников разного рода, всё же слишком много пока остаётся нерешённых вопросов, недоделанных обещаний… Интернет взрывается от несправедливостей разного рода. Знаешь скольких людей мой дедушка спас от смерти? Я горжусь им.

Они ещё долго болтали, не касаясь больше серьёзных тем, наслаждаясь общением. Хана поняла: бессмысленно уговаривать Хумова-Сью не подвергать себя опасности. Он будет поступать так, как велит ему чувство долга, но её доброе, открытое для любви ко всему сердце болезненно сжималось при мысли, какой чудовищной опасности подвергает себя Хумов, ставший за короткое время близким и самым дорогим человеком.

 

5

Дни пролетали, насыщенные событиями до краев, держа нервы в сильном напряжении. Хана приходила к Хумову-Сью каждый день и надолго оставалась, а бедному Марку приходилось испытывать своё терпение, дожидаясь её на улице. Как-то, улучив момент, Хана попросила позволения прийти со своим однокурсником Марком, но, получив от Сью твёрдый и обоснованный отказ, больше не возобновляла свою просьбу.

Она обязательно приносила ту или иную еду и внимательно наблюдала, с каким видом Хумов-Сью употребляет яства, стараясь понять, что ему больше по вкусу. Но, похоже, ему ничего не нравилось. И Хана подумывала, как бы достать для него привычные брикеты, однако ни в одном продуктовом магазине о них слухом не слыхивали. Взамен же предлагали различные бульонные кубики, которые, впрочем, больше нравились Хумову, чем всё остальное.

Иногда они решались побродить по городу, выбирая ненастные дни, так как в такие дни встречалось меньше прохожих. Хана водила Сью по музеям, паркам, кафе, на новые супермодные фильмы, обеспечивающие наибольший эффект присутствия зрителей в изображаемых действиях. Хумов неизменно появлялся в образе Сью. На них никто не обращал внимания, и они всё больше и больше смелели.

Люди были углублены в себя, свои проблемы, и их интерес заканчивался беглым взглядом, дружеским приветствием. Такая манера общения сложилась из-за явной ежедневной перегрузки потоком информации, лавиной обрушивающейся со всех сторон. Психика людей находилась в состоянии напряжения и потому инстинктивно оберегала себя от всего, что требовало лишних эмоциональных затрат. Поэтому, встречаясь, прохожие, вежливо улыбнувшись и поприветствовав, едва сделав шаг, тут же забывали друг о друге. На портреты Хумова, разбросанные в разных местах, казалось, никто не обращал внимания, хотя и обещалось крупное вознаграждение.

Хумов же, не теряя зря времени, отправлял ежедневно информацию о зоне радиоактивного поражения, используя для этого многочисленные сайты, и добился наконец ответов от читателей, предлагавших свою помощь, задававших вопрос: что для этого нужно делать?

Но чаще поступали письма с угрозами, требованиями прекратить рассылать информацию, не подтверждённую официальными органами. Хана, читая подобные письма, отчаивалась, но Хумов её подбадривал, вселял надежду, объясняя всю сложность поставленной задачи.

– Капля камень точит, – не раз говорил он, улыбаясь своей неотразимой улыбкой. – Мне назад хода нет. Я пойду до конца, но я не хочу вмешивать тебя в это дело.

– Ты и не вмешиваешь. Мне самой интересно. Я тебе поверила. Мы не далее как сегодня говорили об этом с Марком. Он тоже обеспокоился, прочитав твоё сообщение на сайте: «Сохраним нашу Землю». Он сказал, что готов вступить в борьбу с рутиной серости безликой. Я призналась: моя подруга Сью тоже хочет оказать помощь, например рассылкой этой информации.

– У тебя достойный друг. Это меня радует, – улыбнулся Хумов, – и если со мной что-то случится…

– Нет! – вскрикнула Хана. – Ничего с тобой не случится! С тобой ничего не может случиться. Не говори так. Даже не думай!

– И всё же… Марк бы мог передавать мои сообщения. Дай мне, пожалуйста, его электронную почту. Я ему напишу.

После этого разговора Хана ещё больше стала тревожиться за Сью. Она искренне привязалась и полюбила несколько нескладную, умную, весёлую подругу, а сознание того, что это она создала столь прелестный образ, выступив в роли Пигмалиона, многократно усиливало эту любовь, тем более что за прелестной подругой скрывался обожаемый молодой человек.

Сью не раз говорила ей: «Я хочу, чтобы у тебя ничего не изменилось и ты оставалась такой же, как в нашу первую встречу. Когда наступит время и мы не сможем больше видеться с тобой, для меня очень важно будет знать: ты счастлива и продолжаешь жить согласно своему предназначению. Ты мне сама не раз говорила о своих планах на будущее. Выполнить своё предназначение и есть наша главная задача, с которой мы приходим в этот мир. Пойми, жизнь состоит не из одних праздников. Всё может случиться. Надо быть готовыми ко всему, как бы банально это ни звучало. Я давно поняла: жизнь трагична. Приходится принимать несовершенства мира, стараясь внести в него хоть чуточку доброго и светлого».

Хане совсем не нравились подобные разговоры. Она начинала отчаянно возражать, говоря: надо воспитывать в себе чувство оптимизма и не мыслить ничего плохого. Настроение у неё портилось. Сью приходилось тратить немало сил, чтобы к Хане вернулось её привычное спокойное, радостное состояние духа.

Однако Хана снова и снова возвращалась к разговору о безопасности, давала всяческие советы и, когда её любимая Сью возражала, начинала плакать, убеждая со свойственной ей страстностью действовать так, как она считает нужным, то есть Сью должна сидеть дома, а Хана будет её обеспечивать всем необходимым.

Сью, в свою очередь, протестовала против домашнего ареста, заявляя, что такое поведение не соответствует статусу спасателя. Хана продолжала яростно возражать: «Не говори, не говори мне такое! Не хочу слышать. Ты сейчас не других, а себя обязан спасти! Ведь никто тебе не сможет помочь. Никто».

Тогда Сью-Хумов изменил свою тактику. При встрече с ней он выражал скуку на своём лице, не вникал в её слова и старался побыстрее выпроводить её за дверь.

Хана, уходя, тихонько плакала. Потом долго в слабо освещённом коридоре приводила себя в порядок и выходила к ожидавшему её Марку улыбающаяся, красивая, без следов слёз на лице.

Она улавливала продуманную игру Хумова, её нарочитость и даже понимала причину, но ничего не могла с собой поделать и продолжала расстраиваться, думая: «Ну зачем он так? Я же его друг. Единственный друг. Не мог же он так резко изменить своё отношение ко мне? Нет! Он сознательно причиняет мне боль в надежде оттолкнуть от себя. А я страдаю, страдаю. Неужели он не может этого понять?»

В один из своих приходов после очередного обидного слова она не выдержала и, не попрощавшись, быстро пошла к двери, не в силах сдержать слёз. Сью-Хумов бросился к ней, загородил дорогу, взял её руку, пытаясь заглянуть в глаза. Хана опустила голову и сделала попытку вырвать руку. Другой рукой она вытирала щёки, крепко зажмурившись и приказывая себе прекратить плакать. «Что с тобой? Ты плачешь? Я не могу видеть твои слёзы. Я расстроила тебя? Ну прости, прости меня. Сама не знаю, зачем я это делаю», – беспомощно лепетала Сью.

– Пусти, пусти меня! – повторяла Хана, желая, как можно скорее юркнуть в полутёмный коридор.

– Нет, нет! Я не могу тебя отпустить в таком виде. Не могу, пока ты не успокоишься и не простишь меня. Прости. Я не догадывалась, что причиняю тебе такие страдания. Сядь. Успокойся. Из-за деликатности? Ты молчала из деликатности? Ведь так? Ты поняла, разгадала мой план, и тебе стало ещё обиднее? Но я больше не буду так вести себя. Ты ведь не окончательно меня возненавидела? Я тебе причинила столько страданий. Я была глупа. Глупая и тупая, ничего не соображающая. Да-да, самая что ни на есть идиотка. Потерять тебя навсегда? Как я могла об этом подумать даже. Ты – самое дорогое, что у меня есть на этом свете. У меня никого, кроме тебя, не было, нет и не будет. Ты мне веришь? Вот… можешь ударить меня. Смелее. Тебе станет легче. Бей. Я плохая. Бей, бей. Ну… пожалуйста, – и Сью начала бить Ханиной рукой по своей щеке. Хана улыбнулась сквозь слёзы, пробормотала:

– Не надо, не хочу. Не хочу тебя бить, – и через паузу, давясь слезами, жалостливо, врастяжку: – Сиротинушка ты моя.

Хумов и сам был готов разрыдаться, и только его тренированная воля да умение посмотреть на ситуацию со стороны помогли ему сдержаться и, не выходя из роли, продолжить успокаивать Хану.

– Понимаешь, я хочу видеть тебя счастливой. Счастливой даже после разлуки. Ведь ты не будешь тосковать и портить себе кровь, ломать свою судьбу, когда мы по тем или иным причинам не сможем больше видеться?

– А можно я тебя поцелую? – неожиданно произнесла Хана.

– Конечно, раз тебе хочется, – растерянно проговорил Хумов, испытывая странное напряжение во всём теле. Хана потянулась по-детски припухлыми губами, приподнялась на носочки и, крепко обхватив его руками за шею, поцеловала в щёку.

– Вот. Я так дедушку целую при встрече, – слегка отстранившись, закрыв лицо руками, сообщила она.

– И после этого прячешь лицо в ладошки? – говоря эти слова, Хумов нежно взял её за руки, отстранил от раскрасневшегося лица.

– Нет. От дедушки не прячу.

– Значит, мы договорились? Вот и хорошо. Приводи в следующий раз Марка.

– Правда? – просияла Хана. – Хорошо. Завтра приду с ним. И постараюсь… Постараюсь за тебя не беспокоиться, если смогу.

На этот раз она вышла к ожидающему её Марку весёлая, объявила о желании Сью познакомиться с ним. Тот обрадовался возможности не торчать часами на улице, а быть рядом с Ханой всё это время.

 

6

Хумов, давая согласие на личное знакомство с Марком, понимал о дополнительной опасности для себя, ведь Марк может при близком общении догадаться, кто скрывается под маской Сью. Он пошёл на риск исключительно ради Ханы и заранее предупредил: он для Марка – её подружка Сью, а про борца за экологию, ставшего для Марка героем, она знает не больше, чем сам Марк и Сью вместе взятые.

На следующий день Хана представила Марка. Сью, одарив гостя своей очаровательной улыбкой, произнесла:

– Мы с Ханой подруги, и я буду рада, если вы, Марк, сможете настолько же понимать и любить её, как я.

– И даже больше, – нашёлся с ответом тот, заметно покраснев, и все трое рассмеялись. На другой же день они перешли на ты.

В последующих довольно частых встречах Сью-Хумов тратил немало энергии, ума, энтузиазма на разжигание взаимной любви между Ханой и Марком, и это вскоре начало давать свои плоды.

Сью-Хумов умело выделял достоинства обоих, то и дело восхищаясь незаурядным умом Марка или необыкновенной интуицией и поэтическим даром Ханы, которая, купаясь в обильных флюидах двухсторонней любви, расцветала на глазах, светилась счастьем в буквальном смысле этого слова.

Им было хорошо вместе. Очарованные друг другом, они радовались общению, шутили, придумывали всевозможные игры, забавы, демонстрировали исключительное доверие и приязнь.

Казалось, трое молодых людей обрели ту степень счастливого состояния, определяющегося взаимной любовью, с которым никакое иное дружеское общение не может конкурировать, не имеет даже права на конкуренцию. Это было время расцвета, вершина их эмоционально-чувственного переживания, наполненного одной из самых животворящих ипостасей – любовью!

Ни тени превосходства, что частенько омрачает дружбу, не мелькало между ними. Они целиком и полностью приняли друг друга такими, какие есть. Не то что слово – взгляд, вздох, движение воспринимались каждым восторженно, поощрительно, радостно. Если и можно было представить себе выражение «не разлей вода», так это глядя на них, когда они находились вместе. Каждый хотел другому доставить как можно больше приятных минут, проявляя внимание и поистине великосветскую предупредительность.

Если же кто-то из троих отсутствовал, нарушалась некая невидимая гармония, как будто вынималась важная часть из целого.

Так могло показаться со стороны. Таким образом желали поддерживать свои отношения все трое, в равной степени заинтересованные друг в друге по разным причинам, о которых они вполне догадывались, но над которыми не хотели серьёзно задумываться.

Однако всё чаще и чаще Хана стала замечать: Сью то прихрамывает, то слегка морщится при резком повороте шеи или руки. Но она не решалась задавать вопросы, понимая, откуда ветер дует, и заранее предполагая некоторое недовольство со стороны подруги.

Среди проблем, волновавших их, едва ли не на первом месте стояла проблема экологии и выживания человечества в усложняющихся условиях жизни: ускоряющийся научно-технический прогресс вызывал последствия, с которыми было невозможно справляться, дабы не навлечь ещё более непредсказуемые последствия.

– Мы сами себя погубим. Я имею в виду цивилизацию землян, – задумчиво смотря в какую-то одной ей доступную даль, часто говорила Хана.

– Не стоит так грустно. Не одни же мы обеспокоены такими проблемами, как глобальное потепление, космический мусор, наши свалки, озоновые дыры, экологическое загрязнение, бионика, искусственный разум, инопланетная жизнь и тому подобное. Мне так же интересны, например, понятия «время», «вечность». Это захватывает меня целиком, когда я думаю об этом. Представьте только себе – вечность. Нам с нашими жалкими, мизерными проблемами, с жизнью, заканчивающейся настолько быстро, что не успеваем ничего понять – и… вечность, – Марк взволнованно зашагал по комнате, остановился, окинул друзей горящими глазами, продолжил:

– Помните у Бродского: «Взгляд во Время – это взгляд вверх, вглубь Вселенной, в смерть. Время есть мясо немой Вселенной». Время есть мясо. Не кажется ли вам, что звучит достаточно странновато?

– Он выразил не менее глубокую мысль, и притом в поэтической форме:

Получается: время – мысль о пространстве, – вступила в диалог Сью.

– Ну да! Конечно. Человек задумался об изменениях, происходящих вокруг него, и затем назвал это временем. Благодаря времени и происходят изменения, а наблюдать эти изменения возможно только в пространстве, то есть мысля о пространстве, – подхватила рассуждения Сью Хана.

– Опять же, наши рассуждения – суть наших прежних занятий философией.

– А высказывание Эйнштейна меня просто убило, – продолжила Хана: – «Для нас, убеждённых физиков, различие между прошлым, настоящим и будущим не более чем иллюзия, хотя и весьма навязчивая». Это означает не более и не менее того, что всё существует всегда и одномоментно. Выходит, всё уже есть, ничего нельзя изменить. Это как ледяная глыба, образно говоря?

– Да уж… Мозги выворачивает наизнанку. Я тоже над этим думал. Надо быть Эйнштейном, чтобы такое выразить. Я, девочки, теряюсь, просто теряюсь. Это даёт право считать возможным путешествовать во времени, – взволнованно проговорил Марк, протирая бумажной салфеткой очки.

– А мы успели совершить путешествие. Или это было не во времени? А, Сью?

– Совсем не понимаю, о чём ты, Хана, говоришь.

– Но как же? Разве не помнишь?

– Нет. Это твои фантазии, – нахмурилась Сью.

– Меня больше волнуют опасения Стивена Хокинга, заявившего в начале ХХI века, что человечество неминуемо ожидает гибель в результате ядерной войны, глобального потепления или генетически спроектированных вирусов, – и Сью вывела на экран компьютера информацию, представляющую картины удручающего будущего, вызванного заявлением Хокинга.

– Ну да. Я знаю, Хокинг заявил в начале двадцать первого века о необходимости переселения на другие планеты, иначе цивилизация землян прекратит своё существование.

– Миром движет жажда наживы, – кивал согласно Марк, – ни супермощные пылесосы-уборщики, шныряющие по улицам городов и якобы очищающие воздух от сверхдопустимых вредоносных примесей, ни ежегодные высаживания лесных плантаций, ни запрет на пользование химическими удобрениями, заменяя их натуральными, не в состоянии спаси положение вещей…

– Да, да! Мы это знаем. Растёт число людей с нервно-психическими заболеваниями. Моего дедушку очень это беспокоит, – нахмурила брови Хана.

– Да уж. Растёт… Дальше некуда… А также число уродов от употребления наркотиков, – авторитетно заявил Марк, продолжая ходить, размахивая рукой в такт словам, как бы подчеркивая весомость высказывания. – Я не призываю обратно к сохе, я говорю: пора нам опомниться и серьёзно задуматься, к чему наша цивилизация движется. Но люди не хотят думать о своем будущем, будущем детей, внуков, – он раскраснелся, глаза его оживлённо блестели. Сейчас он был красив красотою юности, энергией, истекающей из его тела. Марку нравилось внимание двух очаровательных девушек, нравилось, что он может блеснуть перед ними знаниями, почерпнутыми в результате неустанных ночных бдений за компьютером.

– Но созданы ведь партии, например «Береги природу», «Слеза воды» и другие, – страстно вступила в разговор Хана. Не все люди утратили бойцовые качества, перестали протестовать против загрязнения окружающей среды.

– Да нет! Никак нет. Инициативы партий по оздоровлению природы проводятся и находят поддержку, но остаются каплей в океане. Представь себе цивилизацию как огромную машину. И вот эта махина разогналась, и её ничем не остановить. Шарики, винтики, колёсики выскакивают, открываются многочисленные дверцы – огромные и совсем малюсенькие; вылетают стекла. Махина гремит, пыхтит, тарахтит, но продолжает двигаться, так как пущена по наклонной плоскости, – Марк раскраснелся, победоносно взглянул на очаровательных девушек.

– По наклонной? – неуверенно протянула Хана.

– Ну хорошо, если хочешь, представь: махина поднимается со скрипом, грохотом, скрежетом в гору и в это время у неё что-то ломается. На ходу идёт активный ремонт, делается всё возможное и невозможное для продвижения вверх этой махины, а она норовит скатиться вниз и скатывается время от времени и так далее. Получается, как в античных мифах, Сизифов труд.

– Меня не устраивает ни первая, ни вторая картинка. Цивилизация – не бездушная машина, а сообщество мыслящих, талантливых, развивающихся людей.

– Чем богаты, – развёл Марк руками.

Сью, как правило, не вступала в подобные разговоры, а только улыбалась, изредка кивая головой в знак согласия.

– Ничего не поделаешь. Ни место, ни время мы не в силах выбирать. Нам ничего иного не остаётся, как принимать действительность такой, какая она есть, и по мере сил стремиться хоть на чуточку её улучшить. Если каждый будет так думать – улучшить! Не сломать, разбить, уничтожить, а сделать лучше, сохранить, вырастить дерево, цветок, украсить вокруг, очистить и так далее, чтоб было тепло и уютно жить…

– Марк, но ведь ты только что сказал, что махина, то есть цивилизация, запущена, движется и её уже невозможно остановить, – произнесла недовольным тоном Хана. Её вовсе не воодушевляла перспектива движущейся к неизбежному концу цивилизации, и ей хотелось всеми силами добиться от Марка опровержения его концепции.

– Бесчисленные, успешно налаженные связи как в экономическом, так и в политическом плане не дают тем не менее возможности уверенно смотреть в завтрашний день. Я думаю, всё началось очень и очень давно, и началось из-за денег, соблазна деньгами, что и стало мощным порабощением человека человеком. Созданная инфраструктура в широком смысле является средой обитания, удовлетворяющей всё возрастающие потребности человека, причем эти самые потребности навязываются человеку с помощью известных средств массового воздействия; скрытых, невидимых, проникающих в подсознание. Манипуляция сознанием приобрела невидимые и невиданные ранее формы, так бы я выразился. Поневоле начинаешь всерьёз верить в Высший разум, или Бога. Только непонятно какой замысел у этих высших сил…

– Как бы человек ни стремился постичь Бога, ему невозможно это сделать, ибо процесс восхождения происходит настолько замедленно, что уловить изменения за одну жизнь пока никому не удавалось. Ведь мы не можем понять даже собаку, кошку, цветок, минерал, воду, камень, землю, наконец. А есть ещё много чего. Ну там вирус, микроб, бозон и так далее. Конечно же, многообразие и бездонность окружающего мира бесконечно изумляют. Про Вселенную и говорить не приходится. Развитие науки и техники нельзя затормозить. А ты, Марк, как мне кажется, усугубляешь положение нашей цивилизации, сводя всё к денежному потоку.

– Тормозить или затормозить? – перебил рассуждения Ханы Марк.

– Не цепляйся, пожалуйста, к словам. Ты отлично понимаешь, о чём я говорю. Вследствие развития науки и техники человечество победило многие болезни, тем самым продлевая жизнь, научилось латать озоновые дыры, осуществляет полёты и переселение на Марс. Робототехника стала доступна каждому желающему, наши машины и средства воздушного передвижения используют экологически чистую энергию, увеличивается продолжительность жизни человека…

– Всё, всё… Это всем известно. Но ты подумай: сначала человечество создаёт проблему, потом с огромным трудом её пытается решить. Я уже не говорю, какими огромными усилиями, какими денежными средствами. Не наше же поколение эти проблемы создало.

– Не волнуйся, наше поколение сумеет создать не меньше проблем для последующих. Скажи мне, к примеру: остался ли хоть один квадратный километр, куда не ступала нога человека? Изрыли, загрязнили, извели всё, что можно. Земля стонет, предостерегает, ждёт от человека разумного поведения.

– Согласна, совершенно согласна с Ханой, – неожиданно вступила в разговор Сью.

– Подождите, подождите, девочки. Вы чересчур эмоциональны. Я не высказываю своего, так сказать, мнения в чистом виде. Информацию получил из проблемных статей, только и всего. Об этом пишут, проблемы вызывают беспокойство многих, но каким образом их решать, не имея средств? Получается звон пустой.

– Но почему? Рано или поздно можно же достучаться до сильных мира сего.

– Спасибо, Марк. Твой горячий отклик на насущные проблемы возвышает тебя в моих глазах и, думаю, в глазах Ханы. Ведь правда? – Сью переглянулась с погрустневшей девушкой, и та улыбнулась. – Не стоит, Хана, портить нервы и расстраиваться из-за того, что ты не в силах изменить в данный момент. И потом, не кажется ли вам, что с годами мы всё меньше и меньше времени будем уделять проблемам, не касающимся нас в данное время? Мы с ними примиримся, как, впрочем, и со многими другими.

Теперь Марк с Ханой переглянулись, выражая удивление сказанным Сью.

– Возможно. Возможно, – смущённо пробормотал Марк, – но мне бы очень не хотелось, чтобы со мной такое произошло. И я попытаюсь этому сопротивляться. Возможно, у меня будет меньше времени, энергии, но желание, я думаю, должно сохраниться – помочь, сделать что-то полезное. В общем, думать об этом буду и постараюсь каким-то образом действовать. Ну хотя бы писать о возникающих проблемах. Нет. Желание сохранится. Желание сделать вклад в улучшение экологии окружающей среды.

– И у меня тоже. И я буду стараться действовать в этом направлении. Пока не знаю, каким образом, но обязательно буду, – тихим, торжественным голосом проговорила Хана, словно давая клятву себе и своим друзьям. И Сью, уловив тон Ханы, предложила всем троим пообещать друг другу, что они на всю жизнь запомнят этот разговор и будут в дальнейшем помогать людям и природе выживать в усложняющихся с каждым годом, месяцем, днём условиях. Они, словно в романе Дюма «Три мушкетёра», соединили руки и произнесли слова клятвы вслед за Сью, обещая содействовать продолжению жизни на Земле, вносить свой вклад в её сохранение.

С этого дня все трое начали активно собирать информацию об экологически неблагоприятных условиях и отмечать эти районы на карте. Они были поражены быстроте появления отметок и увеличению количества условных обозначений.

Марк, желая получить одобрение Ханы, часами просиживал за компьютером, вылавливая тревожную информацию. Трое друзей всё глубже погружались в проблему. Хана вызвалась анализировать полученную информацию и тоже часами не отрывалась от Интернета. Сью всё чаще и чаще исчезала по своим таинственным делам. Общее дело ещё больше привязало их друг к другу и теперь уже, как им начало казаться, соединило их на всю жизнь.

 

7

Смакову продолжало не везти с того самого дня, когда он так неосторожно приставил дуло пистолета к виску. И всё же после того рокового момента он стал более стойко выдерживать неприятности, умело отмахиваясь от них, как от надоедливых мух, не унывал и перестал бояться самого худшего: потерять работу. «Ну и пусть, – думал он, – надоело тянуться из последних сил, ходить по струнке, бояться высказать своё мнение. Даже если случится самое неприятное – увольнение, можно заложить дом, купить маленькую квартирку, найти любую другую работу, ну хотя бы возвращать роботов в строй. Он сможет это делать. Обычный ремонт. Ничего сложного. В молодые годы он увлекался, имел большой успех».

Как-то за ужином он высказал свои соображения по этому поводу, и Лира согласилась с ним. Вяло жуя ананас, она тихо сказала: «Конечно, дорогой, главное – здоровье. Проживём как-нибудь. Да и Марк уже, можно сказать, вырос». И Виктор Арнольдович на некоторое время успокоился, думая: «Как всё же хорошо иметь верную, любящую спутницу жизни – это самое большое счастье. Вот и Марк в последнее время изменился в лучшую сторону. Заходит по вечерам сказать спокойной ночи, рассказывает о делах в колледже. Надо бы найти время и поговорить с ним. Может быть, у него возникли проблемы. Да нет, какие могут быть проблемы в таком возрасте? Разве что влюбился. Вот это проблема. Первая любовь переживается в юном возрасте остро, и как бы сын не получил психологическую травму. Мало ли что».

Мысль о том, что его сын влюбился, странным образом взволновала Виктора Арнольдовича, живо напомнив ему первую любовь и связанные с ней чувства. И вот в один из вечеров Смаков окликнул вернувшегося домой Марка, сказав, что им надо поговорить. На что Марк согласно кивнул и последовал за ним в кабинет, а следом за Марком устремился и Чарли, радостно виляя хвостом.

Виктор Арнольдович потрепал любимца за ухом, и тот, довольный, вытянулся у двери. Отец с сыном уселись на кожаный диван.

После небольшой паузы, во время которой Чарли успел переместиться и улечься у ног хозяев, положив большую голову на передние лапы, Виктор Арнольдович начал говорить, подбирая слова:

– Давай потолкуем, как мужчина с мужчиной. Ты уже стал совсем взрослым, хотя я продолжаю видеть тебя маленьким мальчиком и мне, как и раньше, хочется тебя оберегать. В последнее время ты сильно изменился. Занимаешься фитнесом, начал бегать, меньше проводишь времени за компьютером, куда-то надолго исчезаешь. всё говорит за то… как бы это сказать? Извини, но не влюбился ли ты? Нет, нет! Можешь не отвечать. Прости, я не хотел тебя поставить в неловкое положение. Я, между прочим, в твоём возрасте тоже влюбился и довольно сильно переживал. Даже очень. Это был жуткий период. Ну ты понимаешь… бессонные ночи, слежка, постоянное сомнение: любит, не любит. В таком возрасте чувства обострены. Находишься на грани срыва. Да… вот так вот, сын. Но, как ты догадываешься, она не стала моей женой и твоей матерью. Первая любовь редко, крайне редко заканчивается благополучно. Ты же не собираешься жениться?

– Я об этом как-то не думал, – покраснел Марк.

– И хорошо. И хорошо. Думать надо, прежде чем решиться на такой ответственный шаг.

На самом деле Смаков не ожидал слишком лёгкого разговора. Мальчик не повторяет его. Он более рассудителен, выдержан, сдержан. Приободрившись, Виктор Арнольдович задал вопрос напрямую:

– А кто она? Конечно, конечно… ты можешь не говорить. И всё же… Она учится с тобой?

– Как ты угадал? Она самая красивая, самая веселая, самая умная, – Марк преобразился. Глаза его излучали тепло и нежность, плечи расправились, весь он вытянулся, улыбка расползлась по его лицу и не собиралась исчезать.

– Я рад, рад за тебя. Только не сильно переживай, когда это кончится, – растрогался Виктор Арнольдович.

– Что кончится? – нахмурился Марк.

– Не переживай, когда вы расстанетесь по какой-то причине.

– О чём ты? Мы никогда не расстанемся.

– Не говори этого слова – никогда. Я тоже когда-то так думал и страстно верил в это. Но, как видишь… – Смаков поджал губы и многозначительно закивал головой, выражая тем самым сомнение и в то же время сожаление.

– Я уверен. Мне больше повезёт, – холодно проговорил Марк, вставая.

– Нет, нет. Подожди, не уходи, я тоже думаю так. Тебе обязательно больше повезёт. Мне, опираясь на личный опыт, хотелось тебя предупредить: надо быть готовым ко всему, тогда не так больно будет.

– С нами ничего такого не произойдёт, – крепко сжатые губы говорили о желании скрыть нахлынувшие чувства, не дать им вылиться наружу и тем самым ненароком обидеть отца. «Я не желаю, чтобы кто-нибудь вмешивался в мою жизнь», – прочёл Смаков в глазах сына. Он было хотел погладить его по голове, но не сделал этого, предвидя реакцию Марка. Возникшая пауза росла и росла, заполняла пространство комнаты.

– Погуляем с собакой, – предложил неожиданно Виктор Арнольдович.

– С удовольствием, – согласно кивнул Марк.

Чарли тут же вскочила, завиляла хвостом и, взвизгивая, начала совать влажную морду в руки то сыну, то отцу.

Прихватив зонтики, они вышли из дома. Чарли, хорошо выдрессированная, шла рядом. Воздух наливался душным маревом. Тучи быстро темнели, предвещая грозу. Шли молча. Привыкшие к поверхностному общению, оба чувствовали некоторую неловкость, так как дистанция между ними не успела сократиться настолько, чтобы стать дружбой. Причиной не была возрастная разница. По всей видимости, был упущен момент установки доверительных отношений, Смаков это понял слишком поздно, скорее всего сейчас, когда у него начало болеть сердце за будущее сына. Проглядел, проспал, прошляпил из-за своей всегдашней занятости работой, заботой, волнениями по службе, борьбой с подсиживанием… И только теперь, освободившись от своего извечного страха перед будущим, Смаков, обратив внимание на происшедшие в Марке изменения, увидев влюблённого, взрослого, сформировавшегося человека, представшего перед ним иным, в некотором роде посторонним, имеющим знакомую внешность, но с недоступным и непонятным внутренним миром, серьёзно посмотрел на ситуацию, неожиданно оставляющую его, отца, в стороне.

Порывы ветра усиливались, сметали песок и мелкий мусор с тротуара, швыряя его в лицо. Марк поднял воротник куртки, пригнул голову. По асфальту застучали первые крупные капли. Раскрыли зонты. Сначала издали, затем совсем рядом загромыхал гром, блеснула молния.

– Гроза. Сейчас хлынет, – крикнул отец.

– Возвращаемся. А то промокнем, – отозвался Марк.

– Быстрее! – скомандовал Смаков.

Они повернулись и быстро пошли обратно. На углу при повороте к дому откуда-то взявшийся листок кинулся, как щенок, под ноги Марку, прилепился к его штанине. Тот нагнулся, отлепил, встав спиной к ветру, развернул. На него смотрел молодой человек с голубыми глазами и широкой, необыкновенно подкупающей улыбкой.

– Что это? – спросил Смаков.

– Да так. Чей-то портрет. Развесили по всему городу.

– А, этот, – хмыкнул Смаков и побежал, не оглядываясь, к дому. За ним – Чарли с громким лаем. Марк последовал их примеру, предварительно аккуратно сложив плакат и сунув его в карман. Подбегая к дому, они всё же попали под ливень и изрядно вымокли.

– Спасибо за прогулку, – улыбнулся Марк, складывая зонт и вешая мокрую куртку.

Сверху спустилась встревоженная Лира.

– Тебя не затруднит, дорогая, приготовить нам чай, – обратился к ней муж.

– В такую погоду собаку из дома не выгоняют, а вы вздумали прогуляться. Не простудились бы. Скорее переодевайтесь в сухое, а я пойду чайник поставлю, – встревожилась Лира, направляясь в кухню.

– Когда мы вышли, было ещё ничего. Чарли надо было выгулять, – оправдывался Смаков, спеша следом за женой.

Марк поднялся к себе и первым делом достал влажное, изрядно помятое изображение молодого человека, тщательно расправил, клейкой лентой прилепил над своим столом. Глаза, улыбка… наваждение какое-то. Ему казалось, что он не только встречался, но хорошо знает этого человека. Но откуда он может его знать? Неужели этот портрет настолько намозолил ему глаза? Да нет, нет! Не может быть. Марк чуть не вскрикнул от пронзившей его мысли. Это же брат Сью. Сюзанна – любимая подруга Ханы смотрела на него с портрета, улыбаясь необыкновенно притягательной, запоминающейся улыбкой. Могут ли быть настолько похожи люди, если их одиннадцать с лишним миллиардов? Его сестра? Они близнецы? Да. Они близнецы, решил он для себя. Но почему Сью ни слова не сказала о том, что её брата разыскивают? Не доверяет? Боится за брата? Боится оказаться кончиком ниточки, за которую можно потянуть и размотать весь моток? А что Хана? Знает ли она об этом? Не может же она не придавать значения портретам, мелькающим повсюду. Неужели она не обратила внимания на поразительное сходство? А почему бы и нет? Ведь и он не обращал никакого внимания, пока этот портрет не прилепился к его брюкам. Марку захотелось тут же встретиться с Ханой и задать ей мучащие его вопросы. Нет, нет, не сейчас. Надо самому разобраться. Хане не понравится, если он навалит на неё свою головную боль. Марк взял себя в руки и со спокойным лицом спустился к родителям, которые сидели за столом, пили чай с клубничным вареньем, мёдом и овсяным печеньем.

На улице продолжало громыхать. Отец встал, подошёл к окну, констатировал: «Ну и льёт. Вы только посмотрите. Такого я давненько не видел. Как из ведра».

Молнии разрезали небо ослеплявшими вспышками, освещая на мгновения панораму за окном, тянувшимся от стены до стены. Чарли лежала под столом и при каждом раскате грома вздрагивала слегка поскуливая. Непогода ярким контрастом подчёркивала тепло, уютную обстановку дома. Это ощутили все трое и даже собака, с благодарной преданностью смотревшая на хозяев. Марк присел на корточки, погладил Чарли по мокрой шерсти. В этот момент он вдруг ощутил общность кровных связей, единство троих, и впервые от него отхлынуло постоянно сосущее чувство одиночества, затерянности в огромном враждебном мире, наполнявшее его существо непонятным страхом. Как он мог подпустить к своей душе это изматывающее чувство, когда его отец и мать с ним рядом и частица каждого из родителей – в нём, а он – другое, но объединённое с ними на уровне молекул, генов и всего комплекса таинства зарождения жизни.

Родители опекали, баловали, иногда журили, сердились, выговаривали, мучили молчанием, осыпали подарками. Ему казалось, что он существует отдельно от них, представляет собой нечто ценное, и они благодаря этой ценности, которую так же осознают, как и он сам, возятся с ним, оберегают, беспокоятся за него, а он воспринимает это как само собой разумеющееся; приписывая своим необычайным свойствам, своей уникальности. «Боже мой! Да я же по сравнению с ними ничего не значу. Обычный оболтус. Родители меня вырастили, выкормили и даже только за это заслуживают большого уважения. Им я обязан появлением на свет, счастливым детством. Для меня была куплена собака по первой моей просьбе. У родителей всё более-менее определено. А каким образом сложится моё будущее? Не думаю, что им было легче. Нам только кажется, что мы можем воздействовать на обстоятельства. Напротив, обстоятельства заставляют нас действовать тем или иным образом. Оказываясь в ловушке, мы вынуждены принимать решение, от которого будет зависеть многое в будущем».

Новые обстоятельства поджидают, захватывая в цепкие, душные объятия. Вот сейчас: он связан стечением обстоятельств через Хану с её подругой Сью.

– Марк, Марк, – ласково склонилась над ним мать. – Ты что, заснул? Налить тебе ещё чаю?

– Да, спасибо, – очнулся Марк от размышлений и повернулся к отцу. – Пап, ты знаешь что-нибудь о человеке, которого разыскивают?

Отец отодвинул чашку, с любопытством посмотрел на сына.

– Под фотографией написано.

– Да, я читал. И вознаграждение. За него предлагают слишком большие деньги.

– Ты что, хочешь заработать?

– А почему бы и нет? – неожиданно для себя произнёс Марк.

– Так шансы твои равны нулю, можешь очень-то не беспокоиться.

– Да нет, пап. Я серьёзно. Мне интересно.

– Ну если серьёзно, то, как ты понимаешь, только для тебя одного и без права передачи третьим лицам. Этот молодой человек сбежал при выполнении задания, вернее, при сдаче последнего экзамена.

– Только и всего? А причина?

– Причина? Неадекватная реакция при обследовании важного объекта. Нервы подкачали.

– Сбежал после провала экзамена. Очень странно. Но почему?

– Я же тебе сказал: у него нервы не выдержали. В результате возникла неадекватная реакция. Больше я тебе ничего не могу сказать. Не имею права.

– Ну сбежал. Ну ищут. Он что, так уж опасен? – продолжал недоумевать Марк.

– Был бы не опасен – не искали бы, – отец нервно забарабанил пальцами по столу.

– Неужели тебе так интересен какой-то там преступник? – Лира удивлённо подняла брови.

– У него лицо – располагающее… улыбка необыкновенная, – задумчиво произнёс Марк, представив себе Сью.

– Улыбка, не скрою, восхитительная. Но ведь и очаровательные женщины могут быть преступницами, – пожала плечами мать. – Не заморачивай себе голову. У нас своих проблем хватает.

– Да какие там у нас проблемы! Вымышленные. Мы одеты, обуты, сыты, в своём доме, никто нас не разыскивает.

– Марк, – внушительно проговорил Смаков, – не нарушай спокойствия мамы. Не расстраивай её. Ты же знаешь: она очень чувствительна. Понимаешь, на самом деле у каждого человека свои проблемы, или ему так кажется, но это неважно. Все проблемы в голове, будь они вымышленными или действительно носят объективный характер. Можно и незначительную проблему раздуть до глобальных масштабов. И что тогда получится? Всё дело в том, насколько серьёзно мы относимся к проблеме, – продолжал развивать тему Виктор Арнольдович больше для жены, в порядке психотерапии. – Нам ошибочно кажется: наши проблемы самые важные, насущные, мы забываем, что такие же проблемы испытывают люди, живущие с нами в одно время, и будут иметь люди, которым суждено жить после нас. Одна из самых трепещущих на сегодня проблем – стремительное развитие робототехники. Тысячи и тысячи людей ежедневно теряют работу, садятся на пособие и не знают, что их ждёт завтра. Если это представить себе в красках, то твоя проблема покажется тебе до смешного мизерной, если не ничтожной. И вот с этой-то точки зрения к ней и надо подходить.

Лира, восхищённая красноречием мужа, улыбалась, согласно кивая головой. Марк же сидел, нахохлившись, словно воробей на ветке во время дождя, и хмурился. Ему было не по душе подобное обобщение, сравнение его проблемы с проблемами других людей, до которых ему не было дела. Ведь сколько ни думай, что другим ещё хуже, легче самому не становится.

– Меня одно удивляет, – не успокаивался Марк, – почему его не могут найти? Ведь чипы пока никто не отменял.

– Ты прав, сынок. Но специалистам такого ранга чип ставится наружно. В определённых условиях им требуется быстро скрыться из поля зрения. К тому же таким лицам запрещено вводить наночастицы. Их данные не вносятся в единую информационную систему. Они – люди-невидимки. Мы с тобой тоже не имеем ни чипов, ни наночастиц в нашем организме, но только благодаря моему служебному положению.

– Тогда понятно. Самое трудное было для этого парня принять решение. Когда сомневаешься, делается невозможным быстро действовать.

– Сомневаешься? Это хорошо. Намного хуже, когда наперёд всё ясно. Сомневаешься – значит, боишься наломать дров, заботишься о последствиях, анализируешь, то есть прибегаешь к помощи ума, – Смаков почувствовал сосание под ложечкой. Он-то знал: когда тебе приказывают, нужно выполнять, отбросив все сомнения, не размышляя и как можно быстрее. – Исключение составляет, если ты получаешь приказ. Тут не до сомнений, – со вздохом закончил он.

– В этом случае, раз ты выполняешь чужую волю, с тебя и взятки гладки. Правильно?

– В некотором роде, в некотором роде, – задумчиво произнёс Виктор Арнольдович, не желая дискутировать на эту тему.

Тем временем Лира начала убирать посуду со стола, бесшумно ставя чашечки на поднос. Неожиданно, как из-под земли, появилась весьма приятная женщина с голубыми глазами лет двадцати пяти, одетая в голубое, чуть ниже колен платье. Белоснежный с кружевами фартук и такой же белоснежный головной убор с расписными розами красного цвета прекрасно дополняли ансамбль, внося в него неотразимую привлекательность. Женщина тихим мелодичным голосом с почтительным поклоном произнесла: «Разрешите, пожалуйста, помочь вам? Меня зовут Вика. Я робот третьего поколения». После чего, приняв поднос с посудой у хозяйки, ушла на кухню.

– Не смотрите на меня такими удивлёнными глазами. Я думаю, дорогой, ты не будешь очень огорчён, узнав, почему я взяла напрокат эту прелестную помощницу недели на две, пока я не почувствую себя несколько лучше. Это оказалось совсем недорого. Если нам понравится модель, будет большая скидка. Вика отлично может общаться и помогать по хозяйству. Она снабжена эмоциональной сферой, поэтому ею нельзя командовать, давать нелепые задания, грубо общаться и прочее. Вика тут же выйдет из строя, а починка обойдётся в копеечку. Прошу относиться к ней, – Лира посмотрела на мужа и сына умоляющими глазами, – с должным уважением и быть предельно вежливыми. Противопоказано не только кричать, но и повышать голос в её присутствии. Дорогой, всего на две недели.

Бесшумно вошла Вика и, обведя присутствующих своими голубыми глазами, обратилась к Лире:

– Лира, что мне следует сделать в первую очередь? Посуду я составила в моечную машину.

– Вика, сначала приготовьте, пожалуйста, постель в нашей спальне. Ты же не будешь сегодня всю ночь работать? – тёплым, полным нежности голосом спросила Лира мужа.

Смаков замешкался с ответом, поражённый неожиданным новшеством, а больше всего женой, которая впервые приняла решение, не поставив его в известность.

– Виктор Арнольдович, – посмотрела на хозяина Вика, – мне очень понравилась ваша семья и ваш замечательный дом. Разрешите, пожалуйста, остаться и разгрузить вас и вашу семью от излишних хлопот по дому. Ваша жена в последнее время стала очень уставать, и ей нужен длительный полноценный отдых.

– Длительный? – только и успел пробормотать шокированный Смаков.

– Пока на две недели, Виктор Арнольдович. Всего на две недели. Лира, разрешите мне выполнить вашу просьбу. Потом, как я понимаю, мне нужно приготовить постель для Марка. Всего доброго. Извините, я вынуждена вас оставить для выполнения моих служебных обязанностей, – и домработница удалилась с чувством собственного достоинства.

Марк, пожелав доброй ночи родителям, поднялся к себе. Прежде чем лечь, он смотрел и смотрел на портрет, видя перед собой Сью. «Двойняшки они, что ли?» – думал он, засыпая.

Смаков далеко за полночь оставался сидеть в своем кабинете. Он и в эту ночь остался спать на своем диване рядом со своей счастливой собакой, замиравшей в чуткой, преданной дрёме.

Лира одиноко спала на огромной кровати, изредка всхлипывая во сне.

 

8

Родители Ханы, обеспокоенные частыми отсутствиями и поздними возвращениями дочери, начали осторожно расспрашивать её, где и с кем она проводит время. Хана охотно объяснила, что у неё появилась новая подруга Сью и ей с ней ужасно интересно. Николай, отец Ханы, банковский служащий, и мать Клара, руководитель компании «Новый стиль», находились в состоянии хронического переутомления, но, посоветовавшись, пришли к выводу: им необходимо познакомиться и посмотреть на эту Сью для определения качества и степени её влияния на дочь. И Клара передала через дочь приглашение Сью на воскресный обед. Хана разволновалась не на шутку.

В назначенный день она поднялась ни свет ни заря, попросила у матери разрешения воспользоваться аэромашиной, сказав, что таким образом ей удастся вовремя доставить подругу к обеду.

Хумова она застала совершенно спокойным, чисто выбритым, в отличном расположении духа и тут же взялась активно готовить его к визиту. Она заставила его переодеваться бесконечное количество раз, пока не остановила свой выбор на оранжевом костюме, блестящей жёлтой кофточке с глухим воротом, отделанным рюшками. Аксессуары – жёлтые сапожки на среднем каблучке, мягкий замшевый пояс цвета спелого каштана с узорчатой пряжкой, перламутровые пуговицы, огромные клипсы, закрывающие чуть ли не всё ухо, удачно гармонировали друг с другом, демонстрируя хороший вкус и чувство стиля. В довершение ко всему Хана водрузила на голову Хумова ярко-зелёный парик с прядями, окрашенными в белый, розовый и ярко-жёлтый цвет, – последний писк моды, наклеила ресницы, подвела глаза, сделала отменный макияж и осталась довольна своей работой. Даже самый наблюдательный глаз вряд ли бы заподозрил в долговязой молодой девушке мужские признаки, и если бы даже очень захотел это сделать, то поневоле списал её несколько широкие плечи на усиленные тренировки в спортзале. Маленькая сумочка в виде сердца, пронзённого стрелой, удачно завершала ансамбль.

– Сью, ты так мила, супермодна, что я перед тобой испытываю комплекс замарашки.

– О, не стоит, дорогая! Ты самая красивая, самая необыкновенная, самая чудесная девушка на свете из всех, кого я знаю. Боюсь только, как отреагируют твои родители.

– Не беспокойся, Сью. Мои родители тебе понравятся. Они славные, простые и добрые, хотя и с заморочками: слишком серьёзно относятся к работе и от этого, как мне кажется, много упускают в жизни.

– Но только не свою дочь, – заметила Сью.

– Насчёт меня им надо успокоиться, и всё. Ты должна произвести на моих родителей хорошее впечатление.

– Как же? Как же? – забеспокоилась Сью. – Я не знаю, каким образом это сделать. Как себя вести? О чём говорить?

– Меньше говори и больше улыбайся.

– Только и всего?

– Только и всего. Дай возможность им поговорить. И запомни: папу зовут Николай, а маму – Клара. Папу интересуют акции, путешествия. Он отличный фотограф. Даже в конкурсах участвовал. Маму – искусство. Отдаёт предпочтение импрессионистам: Сера, Ренуар, Клод Моне, Эдгар Дега. Ну и конечно, эпоха Возрождения.

– У тебя не возникла мысль пригласить Марка?

– Зачем? – удивилась Хана.

– Рассредоточить внимание.

– Да нет же. Поздно уже, – отмахнулась Хана.

– Нет. Лучше в этот раз. Его присутствие исключит возможность слишком пристального рассмотрения моей особы.

– Боишься разоблачения? – Хана поднялась и нервно зашагала по комнате.

– Хочу хоть как-то прикрыть ложь, на которую мы сознательно идём. Тем более мои портреты всем примелькались.

– Да, ты права. Как я раньше не подумала, – и Хана тут же связалась с мамой и попросила разрешения пригласить ещё и Марка, объяснив, что они часто проводят время втроём. Затем связалась с Марком, пригласила и его. Таким образом, к обеду они явились втроём, что значительно улучшило положение Сью, не склонной к фальсификации по природе своей правдивости, умноженной на длительное воспитание в себе лучших качеств человека.

– Вы учитесь в одном колледже? – спросила Клара, протягивая Сью охлаждённые креветки.

Едва Сью открыла рот, соображая, как ответить, как Хана, не задумываясь, выпалила:

– Сью закончила один из престижных колледжей и сейчас готовится к поступлению в университет.

– Это хорошо. А что вас интересует? Какое направление вы хотите избрать?

– Сначала она хочет присмотреться, прослушать общий курс, а потом решить. Её интересуют философия, математика, физика, – затараторила Хана.

Отец удивлённо поднял брови, посмотрел на жену.

– Думаю, правильно. Если есть сомнения, а они всегда есть при выборе профессии, – нерешительно произнесла Клара, после паузы добавив с мягкой улыбкой: – Значит, вы пока не определились?

– По правде говоря, не совсем, – Сью опустила глаза.

– Я вот тоже пока не решил. Самое – трудное понять, чем хочется заниматься целыми днями и даже после работы, – пришёл на выручку Марк. – Вот вы, извините, довольны своим выбором? – обратился он к Николаю.

– Я? Как вам сказать? В некотором роде не жалею. Достаточно надёжно, банки пока никто не собирается отменять, относительно престижно. Мм… В общем, да.

– Вы сумели сделать правильный выбор. А я до сих пор маюсь, думая, чем бы заняться, чтобы не умереть от скуки.

– Ну, скука, молодой человек, дело преходящее. Она в той же мере посещает людей, увлечённых своим делом, как и охладевших к нему. Как говорится, до скуки, как до седин, доживёшь. Только не стоит так уж её пугаться. Она, как дождь, приходит, уходит, снова возвращается.

– Понимаю, но мне бы всё равно хотелось бы заниматься таким делом, которое бы меня полностью захватывало. По крайней мере, чтобы не винить себя позже в неправильном выборе профессии. В наше время необходимо в первую очередь позаботиться о том, чтобы не оказаться заменённым роботом, – не унимался Марк.

– Молодости свойственен максимализм. Жизнь, однако, в большой степени состоит из нюансов, – вмешалась в разговор Клара. – Об этом прекрасно говорит живопись. Посмотрите, к примеру, на произведения импрессионистов. Какие там переливы цвета, какое изобилие полутонов, яркость и в то же время нежность, мягкость, частное подчинено целому, и всё плывёт, перетекает, плавится. Ощущается знойное дрожание воздуха полуденного солнца. Так и в жизни: чем больше красок, тем насыщеннее, разнообразнее жизнь. Дело важно, но всё же не стоит за ним терять аромат и колорит своего проживания, отдаваясь с максимальным пылом работе. Извините, пожалуйста, за столь длинное высказывание, – улыбнулась Клара, играя серебряной ложечкой холёными тонкими пальцами. – Мы имеем разные интересы, – кивнула она в сторону мужа, – но это не мешает нам жить дружно, понимая и разделяя увлечения друг друга.

– Из последних моделей аэромобилей я отдаю предпочтение фирме «Ждек». Компактная, весьма удобная машина с прекрасной отделкой в салоне. Компьютеризованное управление. Взлёт мягкий, почти бесшумный, плавный набор скорости и такое же плавное, точное снижение, заканчивающееся посадкой без единого толчка. Притом, заметьте, летит по верхнему уровню. Защищена автоматически раскрывающимся парашютом, аварийными подвесками, выдвижным тамбуром и надувными полозьями при посадке на воду в случае необходимости. Высший класс! Вот моё хобби.

– Я передам отцу, чтобы он обратил внимание на эту модель, – вежливо улыбаясь, произнёс Марк.

– Могу отправить рекламный проспект, – охотно отозвался Николай, – Ваш отец не пожалеет о своей покупке.

– Я скажу отцу. Думаю, ему будет интересно, – кивнул головой Марк с почтительной улыбкой.

Обед подошёл к концу. Гости поблагодарили хозяйку, и Хана отвела их в свою комнату, предложив посмотреть фильм, снятый ею. Марк и Сью сели на мягкие пуфики по разным концам комнаты, приготовившись к просмотру. Хана прикоснулась к экрану компьютера, перевела изображение на центр комнаты.

– Больше, меньше? – оглянулась она на друзей.

– Так хорошо, – в один голос согласились гости.

На экране появилось смеющееся лицо Ханы.

– Это я, Хана. Мне сегодня исполнилось двенадцать. Много? Мало? По-моему, достаточно. Пора начать понимать, что к чему, зачем я появилась в этом странном, непростом, заманчивом мире. Если честно, мне совсем не хотелось здесь появляться. Я об этом подумала в первый раз, когда сильно заболела и мне было очень плохо ночью. Как я теперь понимаю, это был кризис. Я открыла глаза. Моё тело горело огнём. Во рту пересохло. Мне не хотелось тревожить маму. У неё в это время возникли проблемы с поясницей, и она, приняв лекарство, крепко спала. Неожиданно я увидела себя со стороны. Непонятно, чьими глазами. Моё сознание, отделяясь, медленно поплыло вверх. Оно, по всей видимости, раздвоилось, одновременно наблюдая, оставаясь в теле, за удаляющейся частью, а удаляющаяся часть, в свою очередь, – за телом. Это был мой первый опыт понимания, что тело и моё сознание – не одно и тоже. Сознание может обходиться без тела. Вопрос: как долго?

Хана остановила видео, сказав, что ей надо спуститься вниз, чтобы помочь маме. Выходя из комнаты, бросила на ходу: «Развлекайтесь. Я скоро вернусь».

Марк, недолго думая, приблизился к Сью и рывком стянул парик с её головы. Сью замерла, посмотрела в глаза Марку и тихо, без раздражения произнесла:

– Я предполагал, что ты рано или поздно сделаешь это, но лучше бы не здесь и не сейчас.

– Хана знает про тебя? – глухо проговорил Марк, протягивая парик.

– Да. С самого начала.

Хумов взял парик из руки Марка, повертел в руках, словно раздумывая, нужен ли он, затем подкинул вверх и, поймав, нахлобучил на голову.

– Не считаю себя преступником, – проговорил он, в упор глядя в глаза Марку. Тот, не выдержав взгляда, отвёл глаза.

– Мне тоже не совсем понятно, – не отводя взгляда от окна, задумчиво проговорил Марк.

– Как ты догадался?

– Совсем случайно. Два дня назад. Твой портрет сорвало ветром. Я принёс его домой, повесил над столом в моей комнате и неожиданно обнаружил сходство. Но я подумал – ты его сестра, а сегодня за столом засомневался и решил проверить.

– Положено солидное вознаграждение, – скупо улыбнулся Хумов.

Марк встал, потёр руки, провёл ими по волосам, снова сел. Произнёс не своим голосом:

– Да как ты такое могла подумать. Извини, мог?

– Констатировал факт. Не думаю, что между нами всё может оставаться по-прежнему. Сегодня ночью я должен исчезнуть. Позаботься, пожалуйста, о Хане. Ей будет тяжело перенести моё исчезновение.

– А зачем тебе, собственно, исчезать? Ты боишься чего-то?

– Нет. Вовсе нет… но если ты меня рассекретил, где гарантия? Другой тоже сможет это сделать. За вознаграждение. Затея с переодеванием перестаёт работать.

– Не стоит волноваться. У меня это произошло совершенно случайно и только потому, что мы долго общались.

– Понимаю, понимаю. И всё же не хочется испытывать судьбу. Не будем говорить Хане о твоём разоблачении. Идея с переодеванием принадлежит ей.

– Я думаю, ты прав. Я же и говорю – пусть всё останется по-старому.

– Хорошо, – согласился Хумов, – пусть пока всё останется по-старому. Надо осторожно подготовить Хану, пока есть время. И всё же прости меня, Марк, мне придётся в скором времени исчезнуть, и боюсь, навсегда.

– Что ты собираешься делать?

– Пока ума не приложу. Чувствую одно: время отдыха и приятного времяпрепровождения на исходе.

Когда Хана вернулась, она ничего, кроме некоторого, едва заметного отчуждения между друзьями, не заметила, но сочла это естественным, так как лишний раз показывало их отношение к ней. Она хорошо понимала: она и только она является скрепляющим стержнем их любви и дружбы.

 

9

Молчание. Надо отдать должную дань этому замечательному, мудрому свойству, которому следует обучаться всю свою жизнь. Молчание гасит вспышку внезапного раздражения, гнева, позволяя говорящему выплеснуть накопившийся отрицательный заряд энергии, не давая возможности затаить обиду по причине потухшего костра, в который не подбрасывают поленья.

Антонина Михайловна набрала номер Милы. На экране появилось несколько растерянное, милое лицо.

– Здравствуйте, Мила. Вы меня помните? Извините за беспокойство. Я обещала помочь вашей подруге…

– А, это вы. Я уже перестала ждать. Нине чуть лучше, и всё же я за неё продолжаю беспокоиться. Вы как в воду глядели. Сегодня как раз собираюсь её навестить. Рассказала ей о вас. Она горит нетерпением встретиться с вами.

– Отлично! И я сегодня свободна. Вернее, у меня продолжительный отпуск. Мне бы хотелось его провести где-нибудь в тихом месте.

– Княжеское и есть то самое тихое место.

– Тогда собираю сумку и в путь?

– Я за вами заеду. Куда прикажете?

– Стелу напротив главного вокзала знаете? Ой, что это я? Кто её не знает. Во сколько вы можете там быть?

– Через три часа устроит?

– Вполне. До встречи, Мила!

– До встречи, Антонина Михайловна.

– Договорились. Буду ждать. И зовите меня просто Антонина.

– Ах да. Вы же просили об этом. Хорошо. Антонина, постарайтесь не опаздывать.

– Что вы, дорогая, ни в коем случае!

Антонина Михайловна надела шляпку, взяла большую сумку, даже слишком большую, вышла из квартиры. Спустившись на лифте вниз, она подошла к консьержке, передала ей пластиковую карту и два конверта, сказав, что один следует передать хозяйке Мэри, а другой – девушке по имени Хана.

– Вы съезжаете? – безразличным тоном проговорила женщина, не отрывая глаз от компьютера.

– Да. Но возможно, ещё вернусь. В конверте для Мэри оплаченные счета.

– Счастливого пути, – оторвалась наконец женщина от экрана. Антонина увидела на её лице вежливую профессиональную улыбку. Во взгляде мелькнул весёлый огонёк и тут же угас. Глаза с тёмной радужной оболочкой снова стали холодными, невидящими, погружёнными в свой мир. Мир иллюзий очередной игры? Скорее всего, так как особо срочных дел не предполагалось.

Антонина подошла к стеле. Неподалёку стоял совсем юный парнишка, пряча за спиной скромный букет и нервно вертя головой в разные стороны. Та, которой предназначались цветы, изрядно опаздывала. Антонина, услышав сигнал, поднесла к уху видеофон. Мила просила её подойти к машине, стоящей на восьмом уровне в секции № 1557.

Антонина поблагодарила, сказала, что уже идёт к машине. Перейдя улицу, Антонина обратила внимание на мальчишку. Тот запихивал букет в мусорный бак. Из его глаз лились слёзы. «Слабый пошел человек, нервный, нетерпеливый…» – подумал Хумов, почему-то испытывая жалость к этому подросткового вида пареньку. Ему и себя захотелось пожалеть. Решив срочно уехать, Хумов понимал, насколько тяжело ему будет без Ханы. На сердце впервые было неспокойно, несмотря на применение методики по переключению сознания на новый вид деятельности, направленной на помощь подруге Милы.

Антонина, запретив себе думать о Хане, поднималась на восьмой уровень платной стоянки. Определив направление номеров, она пошла мимо стоящих ровными рядами машин разного цвета, разной стоимости, разного размера. Мила уже махала ей рукой, крикнув: «Антонина! Сюда, сюда!» Антонина ещё издали заметила происшедшие в ней перемены.

Сегодня это была совсем молоденькая девочка, почти подросток, без грамма косметики. Распущенные волосы волной бело-синих прядей ложились на хрупкие плечики. Голубая юбка чуть ниже колен и белая кофточка очень ей шли. На ногах были мягкие тапочки голубого цвета с белой отделкой. Мила, радостно поприветствовав Антонину, предложила ей занять место рядом с собой, на что та мягко отказалась, сославшись на желание немного расслабиться перед встречей с Ниной. Между тем машина покидала гараж, и механический голос пожелал им доброго пути. Путь их лежал за город. Послеобеденное время благоприятствовало быстрому передвижению по односторонней полосе. Прохожих на улицах было мало. Попадались редкие велосипедисты в красочной, яркой экипировке. День разгулялся и обещал голубое небо, солнце. Мила, едва они выехали на хайвэй, переключила машину на автоматическое движение и, повернувшись к Антонине, желая поболтать, с удивлением обнаружила её спящей. Несколько разочаровавшись от невозможности скоротать время в беседе, она прибегла к простому, часто употребляемому способу саморазвлечься: использовала наушники и поискала занятное видео, время от времени поглядывая в зеркало в ожидании пробуждения пассажирки.

Антонина не спала. Ей требовалось время для накопления энергии, медитации и размышления о резко изменившейся ситуации, которую, несомненно, вызвал он, Хумов, ставший на время Антониной. Этот маскарад ему начал надоедать. Его бессознательное «Я» уже не первый раз выталкивало в сознание зыбкую гибельность его кажущегося устойчивым хотя бы на некоторое время положения. Марк вычислил его и признался в этом. Мог бы просто донести, получить деньги, но он почему-то осуществил проверку, сдёрнув парик с его головы. Он влюблён в Хану, а теперь, когда у него появился соперник в лице Антонины-Хумова, полагаться на душевные и моральные качества Марка было бы по меньшей мере глупо. Свои чувства по отношению к Хане следует закрыть на замок, спрятать глубоко в подсознание, а из, прямо скажем, тупикового положения выбираться самому и полагаться единственно на себя. Хана бы его никогда не предала, он в этом уверен на все сто процентов, чего нельзя сказать о Марке, ставшем отличным помощником, можно сказать, даже искренним, преданным другом, если бы… Нами играет случай. Раньше говорили – провидение, сейчас другой подход: мы сами играем своей судьбой и судьбами других, нас окружающих. Каждый встроен в игру, или ему приходится встраиваться поневоле, одновременно участвуя в своих играх. Он встроился в игру Ханы. Она дала ему номер для связи, она смеялась, болтала чепуху, а за этим он прочитал её призыв к дружбе, любви. Он тоже захотел любви. С этого начался провал. Не будь этой роковой встречи, сейчас он подлетал бы к Марсу и всё шло бы так, как и должно было пойти. Он с детства себя готовил к трудной и опасной профессии – профессии спасателя. Благородная профессия, благородные мысли, благородные, реальные действия: помогать, спасать людей, приходить на помощь в трудную минуту. У Ханы наступят трудные дни. Он это предвидел и поэтому согласился на визиты Марка, заранее зная, чем это может кончиться. Поэтому-то всеми силами стремился привлечь её внимание к Марку, старался влюбить в него Хану, страдая при этом. Ведь она стала для него дороже жизни. Дороже жизни. Дороже жизни. Да, это так, иначе бы он не ехал сейчас, вернее, не убегал бы с одной целью – отвести от Ханы малейшее подозрение, отвести от неё связанные с ним серьёзные неприятности.

– Вот мы и прибыли, – улыбаясь, открыла дверцу Мила.

– Уже? – сделала удивлённые глаза Антонина, выбираясь из машины.

– Нина ждёт нас. Я с ней связывалась по дороге. Она живёт одна, после несчастья с мужем. Это она так говорит. На самом деле его завербовали, ну… это… как сказать? Уговорили… нет, скорее воздействовали внушением, а может, и гипнозом, лететь на Марс. И вот от него ни слуху, ни духу уже более пяти лет. Она всё ждёт, надеется. Главное – вестей нет. Куда делся человек, никому не известно. Посредническая фирма, это сотворившая, исчезла бесследно. Запросы на Марс ни к чему не привели, кроме сообщения – такой человек не значится. Почему я вам это говорю, понимаете? Для Нины это болезненная тема, и лучше её не затрагивать при разговоре.

– Спасибо. Мила. Я понимаю, – проговорила Антонина, устремляя взгляд на дом, к которому они неторопливо подходили. Дом оказался двухэтажным, окрашенным в розовый цвет. Вокруг него по краям дорожки высились две ели, стоящие подобно охранным великанам. Под окнами красовались кусты роз, цветущие красными, розовыми, жёлтыми и белыми цветами. Антураж вместе с домом странным образом производил кукольное впечатление, если представить вид сверху, но и без этого картина вызывала ощущение детской незащищённости. Остановившись перед дверьми, Мила произнесла, устремив взгляд в видеокамеру:

– Рол, мы пришли навестить хозяйку.

– Приветствую уважаемых гостей. Нина вас ждёт в спортивном зале. Проходите, пожалуйся.

– Спасибо, Рол! – поблагодарила Мила, и они вошли в небольшую прихожую, освещаемую окном, расположенным над входной дверью. На стенке слева красовались планета Марс и летящий к ней космический корабль под названием «Смелый». Мила улыбнулась, пригласила следовать за ней. Они спустились по пластиковым ступенькам в полуподвальное помещение, где располагался спортивный зал, и увидели Нину, которая тут же отошла от тренажёра и поспешила к ним. В лёгкой розовой кофточке, коротких белых шортах, с распущенными до плеч белокурыми волосами, голубыми глазами, серьёзными, с тенью трагичности и туманной глубины, она казалась девочкой неожиданно быстро повзрослевшей, и от этого несоответствия детскости и взрослости вызывала, если не жалость, то щемящее сердце сочувствие у человека, обладающего эмпатией.

– Спасибо, Мила! Рада видеть. Я вас ждала.

– Это Антонина Михайловна, – представила Мила гостью.

– Очень приятно. Нина, – голос у неё оказался грудным, неожиданно мягким, глубоким.

Нина пригласила гостей обедать, и они прошли в просторное помещение с белыми стенами, полом, потолком, мебелью. В центре на круглом столе стояла приготовленная еда. Робот, придирчиво осматривающий сервировку, приветливо поздоровался, пригласил занять места. Перед Антониной оказалась пиала со слегка желтоватой маслянистой жидкостью, в которой плавали мелкие кусочки овощей. Нина подняла удивлённые глаза на робота Верону. Та невозмутимо сообщила о вкусовых предпочтениях гостьи, о которых узнала, обратившись за советом к большому компьютеру Ролу, обслуживающему дом. Ничего не поделаешь, искусственный интеллект работал согласно заложенной программе.

Девушки предпочли не вдаваться в подробности, разъясняющие столь странное пристрастие к еде, сочтя подобные расспросы выходящими за рамки хорошего тона. Антонина, в свою очередь, тоже не стала ничего объяснять, ограничившись лишь коротким замечанием о своём желании подготовиться к полёту на Марс. Подготовку она начала, пусть это не покажется странным, с самого сложного на её взгляд: переходу к другому виду питания. Девушкам Верона подала лёгкий фруктовый суп с зеленью и лосося, запечённого с овощами в сметанном соусе. Ели молча, скорее всего по причине резко испортившегося настроения хозяйки при упоминании о Марсе. После поданного десерта, состоявшего из манго и двух совсем крошечных кусочков шоколадного торта, от которого Антонина заранее отказалась, настроение Нины несколько улучшилось. Она промокнула бумажной салфеткой влажные глаза и с улыбкой, явно стоящей ей немалых усилий, предложила пройти в оранжерею. Все трое, любезно стараясь своей предусмотрительностью сделать как можно больше приятного друг другу, спустились по той же лестнице и, пройдя нижней галереей, вышли в небольшой садик, часть которого находилась под затемнённым навесом, в то время как вторая его половина была предоставлена открытому пространству. Небольшой фонтанчик, выполненный в традиции эпохи Возрождения, с милыми амурчиками и обнажёнными богинями, успокаивающе журчал прозрачными струями, стекающими в маленький пруд с золотыми рыбками. Розы разных сортов и разного цвета благоухали и радовали глаз, восхищая, умиротворяя, настраивая на созерцательное размышление.

Усевшись за круглым столиком, они некоторое время молча отдавались отдыху, наслаждаясь тишиной, ароматом роз, бабочками, порхающими над цветами. Антонина, прервав молчание, заговорила о своём желании снять комнату в этом милом местечке. На что Нина тут же предложила сделать это у неё, сказав, что ей нужно будет вскоре уехать, чтобы навестить своих родителей, которые живут в пяти часах езды отсюда, и что ей бы не хотелось оставлять дом пустым. Антонина тут же с радостью согласилась, спросив о цене. На что Нина ответила, что денег не собирается брать, но вот если бы Антонина смогла за время её отсутствия позаботиться о Тони, она была бы безмерно благодарна.

– А кто такой Тони? – несколько озадаченно спросила Антонина.

– О, не подумайте ничего такого. Тони всего лишь собака, карликовый бульдог. Его Майкл приобрёл перед отъездом… отлётом, – Нина замолчала, перевела взгляд на кружащую над ней бабочку.

– Какая красавица! Это Kallima Paralekta, – воскликнула Мила, широко улыбаясь.

– По поверьям, бабочка сообщает об исполнении желания, – наблюдая за порхающей бабочкой, проговорила Антонина.

– Спасибо, – улыбнулась в ответ Нина и, откинувшись на спинку кресла, добавила тихо и, как показалось со стороны, несколько умоляюще: – Так вы согласны? Согласны остаться с Тони?

– С детства обожаю собак. Но ведь я решила воспользоваться вашим любезным предложением не только из-за моего предпочтения и особой симпатии к карликовому бульдогу, но скорее всего потому, что по просьбе Милы обещала помочь вам справиться с депрессией, посетившей вас с некоторого времени и сильно досаждающей вам.

– Да, Мила про вас рассказывала. Мне не очень понятно, каким образом можно это сделать, и всё же я склонна попробовать.

– Должна вас предупредить о необходимости полного доверия и возможно большей информации с вашей стороны о проблемах, жизненной позиции, целях и тому подобное. Мне придётся узнать о вас как можно больше, если это возможно, хотя и претит вашей внутренней установке оставаться закрытой от взгляда другого. Я понимаю ваше нежелание, чтобы кто-либо внедрялся в ваше сознание даже, по его утверждению, с благой целью.

Наступила напряжённая тишина, в которой и шелест листьев от лёгких порывов тёплого ветерка казался помехой, вызывал, по крайней мере у Нины, раздражение. Мила под столиком незаметно приблизила туфельку, слегка надавила на туфлю Антонины. Та понимающе кивнула. По лицу Нины потекли крупные слёзы. Она достала из кармана носовой платок, вытерла их, отсморкалась, слова залилась слезами. Вопрос оставался открытым. Нерешительный голос Милы несколько разрядил обстановку, снял ощущение неловкости.

– Правильно ли я поняла вас, Антонина, – начала она, скрестив пальцы рук, – это что-то вроде психоанализа, практикуемого Зигмундом Фрейдом? Мне кажется, Нина в него перестала верить.

– Методика Зигмунда Фрейда позволяет в кратчайшее время установить душевную, если хотите, духовную связь, нащупать болевые точки, определиться с последующей программой воздействия, – уверенным голосом, не дающим повода для сомнения, проговорила Антонина, глядя куда-то вдаль, всем своим видом выражая полную уверенность в своей возможности избавить кого угодно от изматывающей депрессии.

– А где вы учились? – неожиданно бодрым голосом задала вопрос Нина.

– Как вам сказать? В колледже широкого профиля со свободным выбором интересующих предметов. Меня с детства интересовали как медицина, так и психология, не исключая, конечно, философию. Также я занималась различными восточными практиками и боевыми искусствами.

– Очень интересно, – глаза Милы округлились.

– Ничего особенного. Училась понемногу чему-нибудь, как и большинство из нас, – засмеялась Антонина.

Мила поддержала её звонким смехом. Нина тоже невольно издала соответствующие звуки, после чего сообщила:

– Хорошо. Я согласна. Считайте меня своей ученицей. А теперь, когда мы обо всём договорились, пойдёмте, я покажу вашу комнату. Мила, ты ведь тоже хотела остаться на пару дней? Я этому очень рада. Одиночество не всегда доставляет удовольствие, хотя и даёт возможность познакомиться с собой поближе. Однако человек остаётся существом социальным и, даже уединяясь для решения своих задач, стремится к общению. Даже вопреки сформированному в последнее десятилетие стереотипу, гласящему об энергетической целостности субъекта, пребывающего в одиночестве, целостности его тонких тел. А вы как на это смотрите, Антонина?

– В этом есть своя доля, как говорится, сермяжной правды. Но только доля. Взаимообмен энергиями необходим для полноты жизненных процессов, в случае же с чистыми энергиями незаменим для поддержания тонуса организма. В противном случае люди просто перестали бы понимать друг друга, не говоря о совместной работе.

– Согласна. И всё же побыть в одиночестве полезно.

– В особенности когда занимаешься серьёзными практиками. Мне придётся оставаться в уединении довольно продолжительное время для решения накопившихся и представляющих для меня особую важность вопросов, – улыбнулась Антонина.

В это время они подошли к комнате на втором этаже, перед дверью которой на мягком коврике лежал карликовый бульдог чёрно-буро-белого цвета. Бульдог сразу поднялся, показывая белую полоску на груди, приветственно заскулил.

– Это и есть Тони. Верона заботится о нём, кормит два раза в день, меняет воду и даже выводит гулять, когда я расклеиваюсь. Так что у вас с ним не будет никаких хлопот. Его почти невозможно уговорить поехать, например, к моим родителям. После того как Майкл улетел, он лежит у его комнаты, ждёт и ужасно тоскует.

Тони, поприветствовав хозяйку, уткнулся мордой в подставленную Милой ладошку и вопросительно уставился на Антонину, не решаясь к ней приблизиться. Та наклонилась, потрепала собаку за ухом, проговорив: «Мы с тобой, Тони, подружимся, не правда ли?»

Тони заскулил, подпрыгнул и, желая лизнуть, больно ударил тупой мордой по нижней губе Антонины. Из маленькой ранки выступила кровь. Антонина не стала её вытирать, тут же подав команду: «Сидеть». Тони послушно уселся, не сводя с неё своих круглых глаз. Нина удивлённо перевела взгляд на Антонину. По глазам её было видно: встреча произошла на высоте. Тони улёгся на коврик, тяжело задышал.

– Мой дом в вашем распоряжении так долго, как пожелаете, – продолжила Нина, открывая комнату. – Комната полностью изолирована. Душевая, туалет, балкон. Вот ключ. Здесь вам будет хорошо и спокойно. Ужин в семь часов. Ждём вас.

Каблучки девушек застучали по лестнице. Антонина шагнула в комнату.

 

10

Оглядевшись, Антонина бросила сумку справа от двери и только собралась её закрыть, как Тони с достоинством прошёл в комнату, лёг рядом с кроватью, положил голову на передние лапы. Антонина попыталась выставить собаку за дверь, но та смотрела на неё такими грустными глазами, что она сдалась. Вернее, он, Хумов, сдался, решив подружиться с Тони. Что-то в этой собаке было особенное, отличное от других, и Хумову захотелось понять, не подвела ли его интуиция, подсказавшая внимательнее присмотреться к бульдожке. Так про себя он начал думать о собаке, вызвавшей у него необычную симпатию.

Хумов осмотрел своё новое жилище. Слева от входа стояла кровать, покрытая пледом в синюю с белым клетку. Жалюзи на окне приспущены. Напротив кровати стоял письменный стол, имеющий по четыре ящичка с каждой стороны и отливающую глянцем утолщённую столешницу, выполненную из непонятного материала. Рядом находился небольшой круглый столик с точно такой же столешницей, как у письменного. Дальше шёл встроенный шкафчик для одежды. Хумов его открыл. Шкафчик оказался пустым, если не считать белого халата для душа. Хумов забросил в шкаф свою сумку, прошёл в ванную. Там оказалось то, что он и ожидал увидеть: душевая кабинка, раковина, туалет, зеркало над раковиной. Осмотрев своё временное жилище, Хумов сел в кресло. Тони тут же заскулил, просясь на руки.

До ужина оставалось чуть меньше часа. Подхватив Тони на колени, он начал внимательно рассматривать стол. Его лицо отразилось в нём, как в зеркале. Увидев себя в образе Антонины, он присвистнул, покачал головой. Маскарад начал надоедать и, что самое нежелательное в его ситуации, раздражать. Заметив проступающие линии, точки, надписи, он наклонился и прикоснулся пальцем к одной из линий, пытаясь разобраться в изображённой схеме. Столешница осветилась изнутри приглушённым светом. Линии окрасились в разные цвета, зазвучал кодовый сигнал, и он услышал мужской голос: «Приветствую вас, спасатель № 232 Хумов. Я ждал вас. Не пугайтесь. Постепенно вы всё поймёте. Вам не грозит никакая опасность. Продолжайте вести себя так, как и планировали».

Хумов отдёрнул палец. Свет погас. Голос замолчал. Что это? Его мысли крутились с невероятной скоростью, опережая одна другую. Как могло случиться такое? Он сам себе не верил. Ведь это невероятно. Невероятно до такой степени, что легко может съехать крыша. Он, скрывающийся от преследования, меняющий маски, переодевшийся в женщину, попадает в дом, где его какой-то там компьютер легко распознаёт, обращается по имени и даже называет его номерной знак спасателя. Как ему на это реагировать? Что делать? Куда бежать? Возвращаться к Хане? Невозможно даже подумать об этом. Улететь в Африку? На Аляску? Курильские острова? Блуждать по тайге? Не выход. Он спасатель. Его предназначение – спасать людей. Это его смысл жизни, его призвание. Он должен распутать загадку, связанную с его опознаванием обыкновенным домашним компьютером.

Размышления Хумова прервал голос Вероны, сообщивший о начале ужина через пятнадцать минут. Хумов быстро привёл себя в порядок. Сменил белую блузку на голубую. Посмотрел в зеркало, улыбнулся. Выглядел он неплохо, только глаза наполняла тревожность. Подруги не заподозрили его. Он отлично вошёл в роль. А вдруг они знают про него – компьютер им сообщил, – но не признаются и подыгрывают? От этой мысли ему стало нехорошо, он её решительно отогнал и, поправив парик, пошёл к двери. Тони, наблюдавший за ним, тут же поднялся и выскользнул следом. Выйдя из комнаты, Хумов окончательно перевоплотился в Антонину.

Ровно в девятнадцать ноль-ноль они с Тони появились в столовой, где их ждали подруги. Верона поставила перед Антониной пиалу с марсианской едой и двумя хрустящими хлебцами на отдельной тарелочке. Нина очень удивилась присутствию Тони. Ведь его с трудом можно было уговорить выйти погулять. Карликовый бульдог, попив воды и съев свой ужин, поданный ему Вероной, предусмотрительно поставленный для удобства на подставку, соответствующую расстоянию от пола до его морды, засеменил к Антонине и, лизнув её в щиколотку, устроился у ног, довольно посапывая, время от времени приподнимая морду проверить, не грозит ли его новой хозяйке опасность. Нина в глубине души обиделась на собаку, приревновав её к гостье, но, поразмыслив, решила не выказывать своих чувств. После ужина она пригласила Антонину и Милу в гостиную поболтать. На сей раз завязался живой разговор. Антонина была в ударе. Она демонстрировала фокусы с нахождением спрятанных предметов. Происходило это так: Антонина выходила из гостиной под присмотром Вероны. За ней увязывался Тони. Нина с Милой прятали какую-нибудь вещь, звали Антонину, та появлялась вместе с Тони и Вероной, и через минуту вещь была найдена. И так повторялось несколько раз подряд с неизменным успехом. Девушки возбуждённо аплодировали, Тони крутился между ног, повизгивая, стараясь каждый раз оказываться поближе к Антонине. Верона стояла в сторонке в ожидании новых приказов. Но больше всего поразило подруг умение Антонины рассказывать о прошлом, взяв за запястье руку и глядя в глаза. Миле она поведала, как та в детстве упала с велосипеда и сильно ушибла ногу. При падении под её коленку попал камешек. Из углубления полилась кровь. Мама была сильно напугана и тут же повезла дочь к врачу. Тот обработал рану и наложил шов. С тех пор никакие силы не могли заставить девочку сесть на велосипед. Мила смотрела расширенными глазами, кивала головой, соглашаясь с каждым словом, и даже продемонстрировала свою коленку с белым пятном под ней, оставшимся с того злопамятного дня.

Дошла очередь до Нины, сидевшей с горящими глазами и полностью забывшей о своей депрессии. Антонина взяла её левую руку в свою, нежно сжала запястье и стала внимательно смотреть ей в глаза. Та сжалась, затаила дыхание, напряглась всем телом.

Рассказ оказался длинным. Время от времени Нина выпрямлялась, дыхание её производило беззвучные всхлипы, по лицу шли красные пятна.

С Майклом они дружили с детства. Дома родителей стояли рядом. Дети появились на свет в один день. Ближайшие родственники сочли это знаком судьбы.

Их называли братом и сестрой. Вместе росли, играли, вместе пошли в школу, потом в колледж. Они так привыкли друг к другу и так понимали друг друга, что обоим не очень-то нужны были друзья. Отдалять их стало сильное увлечение Майкла программными разработками. Сначала это было его хобби, но со временем он понял: в будущем это его профессия. На него обратил своё внимание профессор, друг отца, Николай Тимофеевич Оскольский, и взял его в свою лабораторию, где Майкл начал делать одно открытие за другим. С Ниной они виделись всё реже и реже, и она решила проявить инициативу: в одну из встреч предложила Майклу оформить их отношения. Тот сразу согласился. Нина была счастлива. Майкл к бракосочетанию взялся за строительство их будущего дома по своим чертежам. Денег у него было достаточно, и он, увлечённый новой идеей, с вдохновением воплощал в жизнь задуманный план. Дом был готов к их свадьбе. Майкл дал ему имя Рол. Дом оказался комфортным, а робот Верона полностью освободила молодожёнов от бытовых проблем. Медовый месяц они провели в своём уникальном доме и были безмерно счастливы. Их согревала дружба, переросшая в любовь – любовь, как тогда казалась Нине, незыблемую, вечную. Известие об удивительном доме быстро распространилось, и у Майкла появились крупные заказчики, предлагающие любые деньги для реализации их мечты о новом доме, оборудованном компьютерной техникой и программным обеспечением, выполненным гениальным Майклом. Слава Майкла росла с каждым днём. Ему пришлось набирать программистов, связываться со строительными фирмами, компаниями по производству строительных материалов и делать многое, многое другое. Компания Майкла быстро разрасталась и вскоре начала приносить миллиардные доходы. Через пять лет Майкл отошёл от дел, передав управление фирмой «Унии-дом» своему помощнику, а сам засел за никому не известные новые проекты. Нина ждала ребенка и сначала была очень рада постоянному присутствию мужа дома. Тогда-то и появился в их доме карликовый бульдог, который сразу не понравился Нине, понявшей, что собака ещё больше отдалит её от мужа. Майкл спускался к завтраку, обеду и ужину, находясь в очень странном состоянии. Глаза его выглядели отсутствующими, он улыбался, кивал головой на рассказы Нины о новостях, на вопросы отвечал невпопад. Складывалось впечатление, что он полностью сосредоточен на какой-то идее и всё окружающее стало для него неинтересным, несущественным, мешающим решить жизненно важную проблему. Вскоре Майкл совсем перестал выходить из своей комнаты, вернее, однооконной квартиры. Верона приносила ему и Тони еду, выводила собаку сделать свои собачьи дела в отведённом для этого месте. Почти каждый день в дом доставлялись заказы, сделанные Майклом. Потом появились двое парней, помогающих ему производить какие-то работы вне дома. Нина всё чаще и чаще уезжала к своим родителям. Ей необходимо было общение и моральная поддержка. Она не могла привыкнуть к одиночеству, оставаясь по сути дела при муже и без него, хотя и понимала его желание и необходимость отдаться полностью работе. Понимала и чувствовала: в голове Майкла рождается новая гениальная идея и, пока он её не воплотит, он так и будет сидеть в своей комнате. Бывали и проблески в их однообразной жизни. Неожиданно Майкл утром выходил к завтраку весёлый и сообщал об отпуске на целую неделю Билеты на самолёт были заказаны, и на следующее утро они оказывались у берега океана в самом дорогом отеле. Майкл словно снова становился ребенком. Бегал с Тони по пляжу, смеялся, рассказывал интересные истории, всё время обнимал и целовал Нину, носил её на руках в полном смысле этого слова. Нина была необыкновенно счастлива, и ей хотелось поделиться своей любовью и своим счастьем со всем миром. Потом Майкл начал уезжать на несколько часов, сообщая, что решил поработать над усовершенствованием космических кораблей и сейчас один из таких кораблей строится с учетом его программного обеспечения и по его чертежам, обеспечивающим более комфортные условия для полёта на Марс.

И вот однажды утром, Верона передала Нине запечатанный конверт без обратного адреса. Нина сразу ощутила тревогу. В письме Марк писал о своей любви, любви на всю жизнь. Умолял его понять, просил прощения и сообщал о своём полёте на Марс, объясняя это желанием самолично испытать созданный им корабль, так как не желает брать на себя ответственность, если испытывать будет кто-то другой. Слезы застилали глаза, и она не могла читать дальше. В висках стучало, сердце гулко колотилось, готовясь выпрыгнуть наружу. Неожиданно возникла тянущая боль внизу живота, она почувствовала резкую слабость во всём теле, ноги подкосились, в глазах потемнело, прервалась связь с окружающим миром. Очнувшись через несколько часов, Нина поняла: она – в госпитале, ребенка в ней больше нет. С этого времени у неё началось нервное расстройство, постепенно переросшее в депрессию.

Рассказ Антонины настолько потряс Нину, что она не могла вымолвить ни слова, сидела истуканом. Мила, низко наклонив голову, утирала слёзы, шмыгала носом. Вечер грозил своим тяжёлым окончанием перейти в бессонную ночь, чего не хотелось Антонине. Она пыталась шутками развеселить подруг, говорила о простоте подобной техники видения прошлого и даже будущего, что, правда, значительно сложнее и не рекомендовано по причине изменения предписанной судьбы; принималась тут же обучать подруг. Минут через двадцать ей удалось привести дам в более-менее нормальное состояние. Расходились далеко за полночь, пожелав друг другу спокойной ночи. «Увы, покой нам только снится», – думала Антонина, открывая дверь отведённого ей помещения. Тони с уверенным спокойствием первым прошёл в комнату, занял своё охранное место у кровати.

 

10

Консьержка протянула Хане конверт. В её тёмных глазах скользнуло удивление при виде навернувшихся на глаза Ханы слёз, но тут же погасло. Хана поблагодарила, подошла к Марку, прошептала едва слышно: «Пошли». Они вышли на улицу. Шли молча, погружённые в свои мысли. Хана положила письмо в боковой карман голубого рюкзака. Ей не хотелось читать его при Марке. Она заранее знала о его содержании. Письмо было прощальным. Слёзы всё ещё катились по её щекам, застилали глаза. Марк, чувствуя состояние Ханы, не решался с ней заговорить, не решался успокаивать, понимая невозможность словами изменить состояние, охватившее девушку. Не сговариваясь, они свернули в скверик. Мимо прошла молодая женщина в длинной чёрной юбке с девочкой в коляске, одетой в ярко-бирюзовое платьице с оранжевой отделкой. Девочка походила на красочный экзотический цветок. Рядом шла другая девочка лет десяти, ростом чуть пониже матери. Хана подумала, что скоро девочка перерастёт свою маму. Интересно, как будут строиться их взаимоотношения? Дочь на две головы выше, смотрящая сверху вниз, давящая массой на маленькую, хрупкую фигурку матери? Присев на скамейку, Хана промокнула бумажной салфеткой глаза. Марк стоял возле, переминаясь с ноги на ногу. Она повернула к нему заплаканное лицо, кивком предложила сесть, высморкалась, спрятав лицо в ладошки, спросила:

– Как ты думаешь, почему она так сделала?

– Не знаю. Сам не могу понять. Когда консьержка сказала, я был очень удивлён. Не ожидал. И почему не предупредила нас о своём желании сменить место жительство? Нет, – запнулся Марк, – до сих пор не могу поверить. Твоя лучшая подруга и… Не расстраивайся. Уверен – она скоро даст о себе знать. Вот увидишь. Позвонит, напишет сообщение, появится на своём сайте.

– А если нет? – задала Хана вопрос, всё ещё пряча лицо.

– Ну такого не может быть. От кого ей скрываться? От нас? Для чего? Какая цель?

– Ни для чего. Она любит резкие перемены. Любит начинать жить заново, с чистого листа, как говорится. Она смелая, решительная, ненавидит рутину, любит путешествовать, знакомиться с новыми людьми, оставаясь при этом независимой. И ещё… она не хочет ни к кому привязываться и не желает привязывать к себе. Её девиз – свобода.

– Тогда я понимаю. Так птица вырывается из клетки, забывая о хозяине, её любившем.

– Вот-вот. Хорошее сравнение. Антонина разорвала путы отношений ради свободы, своей свободы, не заботясь о тех страданиях, которые доставит другим.

– Понятно. Только при таком поведении можно обрести свободу. Разве нет? Отрубить разом! – Марк резким движением руки проиллюстрировал своё высказывание. Хана посмотрела на него, пожала плечами.

– Сложно. Для меня это сложно. Я могу поставить себя на её место и тем самым оправдать. Боль, боль разлуки. Как залечить рану? Как избавиться от навязчивых мыслей? Для меня это удар, хотя я всегда знала: рано или поздно этому суждено случиться, – раскрасневшись от волнения, она стала обмахивать рукой лицо.

– Ты же сильная. У тебя есть воля. И потом, не всё потеряно. Я уверен на сто процентов, она даст о себе знать. Вот увидишь.

– Угу! Марк, ты стал моим другом, – глаза Ханы снова увлажнились, – спасибо, спасибо тебе! Моя задача: быстрее подготовиться к полёту на Марс. Думаю, там мы с Антониной сможем встретиться.

– Не знаю, не знаю. Марс – не прогулка, скажем, до Луны, ставшая привычным развлечением, – Марк отвёл в сторону глаза.

Хане показалось: он что-то скрывает от неё, но вот что? Над этим стоит подумать. Вроде бы она не замечала его особых чувств к Антонине. Скорее всего, он старательно изображал дружелюбие к ней, конечно, не подозревая, кто кроется за маской, искусно выполненной ею. А если догадался? Такое тоже могло случиться. И тогда… Хану бросило в жар. Она прямо посмотрела в глаза Майклу. Тот на этот раз не отвёл свой взгляд. Хана поднялась со скамейки и предложила пойти куда-нибудь перекусить. Майкл сразу согласился. Пройдя через сквер, они свернули налево. Улица не была людной по причине своей древности. Невысокие дома, окрашенные в разные гармонирующие друг с другом цвета, булыжная мостовая, пешеходная зона, спокойный, неторопливый поток гуляющих людей, заходящих то в кафе, то в ресторан, то в магазинчик с гостеприимно открытыми дверями. Хана любила эту улочку, сохранённую как памятник девятнадцатого века.

– Может, зайдём в китайский ресторан «Жёлтая жемчужина»? – предложил Марк. – У китайцев, как тебе известно, кухня с традицией, испытанная тысячелетиями.

– А ты там раньше был?

– Нет. Я редко питаюсь вне дома.

– И я тоже, но после стресса необходимо плотно поесть, говорит мой дедушка. Мозг получает питание, поднимается настроение, стресс отступает. Нельзя находиться длительное время под стрессом. Наживёшь тысячу болезней. Переключение на другой вид деятельности – также отличный способ, – Хана несколько оживилась, решив следовать рекомендациям любимого дедушки.

– Тогда вперёд! Здесь совсем близко. Поэтому я и предложил тебе этот вариант. Сейчас свернём, немного пройдём и выйдем к China Town. Ты же заходила туда?

– Нет. Ни разу. В двух остановках от нашего дома есть китайская еда. Достаточно вкусно и сравнительно дёшево. Там недалеко и китайский магазин. Мы покупаем зелёный чай. Моя мама его очень любит. А как ты думаешь, Антонина даст о себе знать?

– Не беспокойся об этом. Ты же сама сказала: надо переключиться.

– Да. И всё же? Человек живёт верой и надеждой. Любовью, верой и надеждой, – поспешила поправить себя Хана. – Любовь в этой триаде – основное.

– Сначала хорошенько поедим, подкрепим уставшие силы, а потом вернёмся к этой теме. Согласна?

– Как я могу быть не согласной, если дедушка вложил эту мысль в мою голову, внушил, можно сказать, с детства?

– Ну не все дети послушны. Скорее, наоборот.

– Наоборот, потому как не могут отличить хорошее от дурного.

– Это точно. Прямо про меня. Кто-кто, а я совсем не могу отличать. Особенно после попытки разобраться немного в философских учениях. Мне раньше хотелось поступить на философский.

– А сейчас? Ты изменил своё решение?

– Изменил в противоположную, совсем противоположную сторону.

– Это в какую же? – почти игривым тоном произнесла Хана.

– В такую, в какую и ты.

– Неужели? – глаза Ханы сверкнули антрацитовым блеском.

– А что, нельзя? Я, между прочим, тоже не прочь побывать на Марсе.

– Отлично! Вот там мы и встретимся с Антониной, – захлопала в ладоши Хана, не умеющая находиться долго в подавленном состоянии.

За разговорами они не заметили, как оказались в China Town, начинавшемся высокими воротами, украшенными драконами. Сверху на разной высоте располагались четыре прямоугольные чаши с задранными вверх концами, украшенные китайскими символами. Преимущественно красный и жёлтый цвета создавали праздничную атмосферу. Навстречу попадались по большей части люди китайского происхождения. По обеим сторонам возвышались дома, построенные в соответствии с китайскими архитектурными предпочтениями. Создавалось полное впечатление неожиданного перенесения в Китай, настолько умело была создана атмосфера. Марк спрашивал, как пройти к «Жёлтой жемчужине», его не понимали, отвечая на китайском. Пришлось применить английский. Результат оказался более приемлемым и всё же недостаточным для объяснений. Тогда Марк прибегнул к Интернету, вызвав по Google навигатор, и, пользуясь схемой, сопровождаемой приятным голосовым сопровождением, быстро нашел искомое место.

Ресторанчик выглядел маленьким, совсем непрезентабельным. По центру просматривалось три ниши, закрываемые при необходимости расписными ширмами, сейчас раскрытые. Молодые люди уселись за столик при входе. К ним тут же подошёл официант, подал электронное меню. Хана, бегло взглянув, остановила свой выбор на яичном супе с лапшой и креветках в чесночном соусе. Марк заказал то же самое, не желая своим выбором отличиться от её предпочтений. Официант принёс большую пиалу супа и две пиалы поменьше. Хана разлила суп по пиалам. Суп оказался очень горячим и вкусным.

– Мне бы хватило одного супа, – бросив взгляд по сторонам, сказала Хана.

В помещении других посетителей не оказалось.

– Ресторанчик, однако, не пользуется успехом, – спокойно прокомментировал Марк, согласно кивнув головой, подтверждая, что и ему бы хватило одного супа.

В это время появились три китайца. Пройдя в центральную нишу, они уселись напротив входа. Тот, что сидел в центре, по-хозяйски махнул рукой, громко сказав что-то по-китайски. Официант вырос, как из-под земли, согнувшись, учтиво протянул меню, торопливо заговорил. По его подобострастному виду было понятно – пришёл важный человек. Хане не понравилась обстановка, и она сказала об этом Марку. Тот, увлечённый поеданием креветок под чесночным соусом с рисом, усердно используя пластиковые палочки, не обратил внимания на её слова, к тому же он не мог видеть трёх молодых парней, поскольку сидел к ним спиной.

Китаец, сидящий в центре, с раздражением несколько раз показал рукой в их сторону, продолжая говорить уже на повышенных тонах, явно заводя себя для активных действий. Хана снова сказала, что им пора уходить, показав глазами в сторону китайцев. Марк повернулся, встретился с пристальным взглядом и замер, осознав положение. Сказать он ничего не успел. Главарь, отодвинув, вернее, почти отбросив в сторону официанта, решительно направился к ним. Хозяин за стойкой громко что-то сказал, пытаясь его утихомирить, но безуспешно. Главарь уже стоял рядом с их столиком. Двое других – на шаг сзади по бокам. Марк поднялся, заговорил на английском, потом на немецком, итальянском, русском и ещё каких-то неведомых языках. Его никто не собирался понимать. Китаец оказался на две головы ниже ростом, но его коренастая фигура, накачанные бицепсы, широкое, крепкое, перекошенное злостью лицо говорили не в пользу хлипкого интеллектуала. Общего языка найти оказалось невозможно. Противник ждал униженных, извиняющихся жестов, сопровождающихся наклонами ниже пояса, заискивающей улыбки. Ему страстно хотелось повысить самооценку, показать окружению силу, запугать и подчинить ещё больше. Если бы Марк понял его психологию, подыграл ему, возможно, на том дело и кончилось бы. Хана поняла это, а также то, что не способна оказать ни помощь Марку, ни сопротивление китайцам. В груди у неё клокотало. Она пыталась вступить в разговор, но главарь даже не посмотрел в её сторону. Марк, выдав запасы своих познаний иностранных языков, замолчал. Главарь, нагло улыбаясь, глумился, показывая своим видом: ну, и это всё, на что ты способен? Марк еле сдерживал себя. Ему хотелось дать обидчику по его наглому лицу. Пальцы невольно сжались в кулаки, губы дрожали, он тяжело дышал. Главарь подставил свою щеку, хохоча, явно провоцируя на первый удар для большего разогрева. Марк спрятал руки за спину. Показал Хане глазами на выход. Хана послушно попятилась к двери. Не успел Марк повернуться, как получил мощный удар в скулу. Он не сумел удержаться на ногах и упал, больно ударившись головой. Двое пособников подхватили Марка, поставили на ноги. На щеке кровоточила ссадина. Марк приложил ладонь, посмотрел на кровь, неуклюже ударил обидчика кулаком в живот. Тот даже не ойкнул. Последовал второй, ещё более сильный удар. «Не смейте! Какое вы имеете право? Он же вам ничего не сделал!» – закричала Хана. И в эту трагическую минуту неожиданно появилась Антонина с карликовым бульдогом на руках. Оценив ситуацию, она без разговоров молниеносным движением вырубила главаря. Двое сподвижников тут же вступили в драку. По стремительной атаке сразу можно было составить представление об отличной подготовке занимающихся не один год боевыми искусствами парней. Завязалась драка. Хулиганы пустили в ход ножи. Марк, придя в себя, пытался помочь Антонине, но его снова ударом откинуло в сторону. Вскочил главарь и тут же ринулся в бой. Антонина крикнула Марку: «Уходите!» Тони забился в угол и отчаянно лаял. Драка длилась минуты две. Все трое лежали поверженными. Антонина приказала: «Пошли быстро отсюда». Все трое спокойно вышли на улицу. За ними на своих кривых лапах устремился и карликовый бульдог, успевший каждого из лежащих противников тяпнуть за некоторые мягкие места.

Солнце блеснуло по глазам. Оказавшись в людном месте, они пошли быстро, не оборачиваясь.

Хана не могла поверить своим глазам. Она с обожанием смотрела на Антонину, не находя слов для выражения своих чувств. Марк находился в подобном же состоянии, понимая: ещё немного – и ему не скоро пришлось бы увидеть небо над головой, если бы вообще пришлось.

– Это чудо! Чудо! – наконец опомнившись, заговорила Хана.

– Как это ты? – запинаясь, проговорил Марк.

– Сейчас не время для разглагольствований. У них наверняка есть сообщники. Надо быстрее уходить, пока они не пришли в себя. Недалеко отсюда я оставила машину. С удовольствием вывезу вас отсюда, куда скажете. А пока, пожалуйста, больше ни слова. Не хватало ещё и на улице устроить драку, – не сбавляя шага, быстро говорила Антонина, увлекая за собой друзей.

Машина находилась на верхней стоянке, где парковались новейшие образцы моделей, снабжённых устройством для передвижения по воздуху. Машина впечатлила Марка. Он даже несколько успокоился после недавнего инцидента и, когда они взлетели, издал радостный клич, победно помахав рукой удаляющимся постройкам китайского города.

Через четверть часа Антонина высадила друзей в безопасном месте вблизи от дома Ханы и, сказав, что очень торопится, взмыла в небо, оставив их в изумлённом состоянии, растерянных и абсолютно счастливых.

 

11

Антонина вернулась точно к обеду, припарковалась на площадке справа от дома. Нина с Милой встретили её радостными улыбками. Хозяйка поинтересовалась, понравилась ли ей в действии новая машина.

– О, конечно! Машина замечательная. Спасибо за разрешение пользоваться ею, – поблагодарила Антонина с очаровательной улыбкой. – Мне также нравится ваш дом и ваше удивительное гостеприимство. Когда я подлетала, дом, как мне показалось, изменил свой цвет на ярко-оранжевый. Что бы это могло значить?

– Дом полюбил вас, только и всего. Поэтому я могу вас оставлять надолго без опасений какого-либо характера. Тони также признал вас. Это меня очень радует.

– Я вижу, и в вашем настроении произошли заметные изменения. Практики, рекомендованные мною, начали приносить результат, хотя прошло чуть больше одной недели. Однако процесс преобразования достаточно медленный. Не торопитесь. Практикуйтесь ежедневно, не делая перерывов.

– Спасибо, Антонина! Вы меня возвращаете к жизни в буквальном смысле этого слова. – Нина отпила глоток фруктового сока, с благодарностью посмотрела на Милу. Та улыбнулась в ответ. Тони, с аппетитом покончив со своей порцией сухого корма, занял место у ног Антонины. Верона попросила разрешения убрать посуду и, получив подтверждение, начала складывать на поднос тарелки.

– Мы с Милой хотим ненадолго уехать. Возможно, к ужину не успеем вернуться. Надеюсь, вас не очень обременит одиночество. Мне бы хотелось, чтобы вы чувствовали себя вполне независимо, наслаждались полной свободой. Это так необходимо для полноценного отдыха, ради которого вы приехали в нашу глухомань. Ой, простите! Не желаете ли поехать с нами? Мне рекомендовали недавно открывшийся ночной клуб «Крик ястреба». Название, правда, не очень. Сразу вспоминается Иосиф Бродский с его знаменитым стихом «Последний крик ястреба». Выбирая название, учредители вряд ли догадывались о значении поэзии в наше время и возникновении возможной ассоциации, – продолжила Нина, вставая из-за стола.

– Благодарю за приглашение. Как-нибудь в другой раз. Право, я пока не готова к проведению времени в столь оглушающих, если не сказать, отупляющих местах, дающих в то же время возможность сбросить накопившееся напряжение. Завтра, с вашего позволения, я продемонстрирую новые упражнения для глубокого внутреннего расслабления. Вы правы, мне хотелось найти место отдыха с минимальным кругом общения. В нашем мире с его грандиозными информационными потоками необходимо уметь полностью отключаться, освобождать мозг от навязчивых повторений, а ещё того лучше – от любых мыслей. В этом может оказать неоценимую помощь медитативная практика. Вы, конечно, слышали о ней. Я же собираюсь открыть вам несколько секретов, помогающих быстрому овладению выхода из тела. Вам не потребуется добиваться этого феноменального состояния годами упорных тренировок.

– Отлично! Но без вас мы с Милой не в состоянии осуществить мало-мальски значительного продвижения.

– Это и понятно. Как говорится: учитель приходит, когда ученик готов. А у меня появились две ученицы. Сразу две. Передавать знания – святая необходимость. Я счастлива исполнить свой долг.

– А мы, – Нина посмотрела на подругу, желая приобщить её к своим словам, – счастливы стать вашими послушными ученицами.

Обменявшись ещё несколькими столь же приятными любезностями, подруги, изобразив бурное сожаление по поводу отказа Антонины разделить с ними увлекательную поездку, попрощавшись и пожелав ей доброго вечера, удалились.

Антонина, помахав им рукой, отдала приказ Вероне не беспокоить её; ужин оставить возле дверей комнаты и поднялась к себе. Едва переступив порог, она прошла в ванную, разделась, сняла маску, аккуратно уложила её в полиэтиленовый мешочек и встала под струи душа. «Наконец я могу стать самим собой», – думал Хумов, отдаваясь крепким струям воды, смывающим образ женщины. Неделю и три дня он мучительно думал о случае, занесшем его в дом гениального программиста Майкла, понимая волшебную закономерность встреч с людьми для развития интуитивных способностей, для умения развязывать узел судьбы, дарующей опыт принятия единственно правильного решения в той или иной ситуации, дабы не терять в хаосе событий своего пути.

Сегодня после завтрака Нина показала ему недавно приобретённую машину «Селена-33», передав её в пользование гостье в любое время дня и ночи, после чего он пошёл выгуливать Тони. По возвращении у него неожиданно возникло непреодолимое желание опробовать новую модель. Он посмотрел вопросительно на Тони и, получив согласное урчание, совмещенное с радостным подскоком, решительно пошёл к машине. Тони, как и следовало ожидать, первым забрался на переднее сиденье. Хумов пристегнул пса ремнём, нажал на ручку управления, а услышав голос, спрашивающий о направлении следования, неожиданно для себя сказал: в China Town. И машина взмыла в небо.

Вскоре они уже пролетали над китайским городом. Селена-33, запросив место для парковки, пошла на снижение. Хумов, взяв Тони на руки, спустился по внутреннему лифту, вышел на улицу. Он шёл, скорее следуя интуиции, чем из желания познакомиться с китайскими обычаями, атмосферой, архитектурой. Вдруг Хумов начал испытывать странное беспокойство, пошёл быстро, а вскоре побежал. Тони едва успевал за ним, семеня своими кривыми лапами. Люди останавливались, улыбались, уступали дорогу. Некоторые смотрели с любопытством вслед, другие – качали головами, переговаривались, пожимали плечами.

У ресторана под названием «Жёлтая жемчужина» он остановился, не переводя дух, вошёл. Так вот почему он так спешил! Опасность угрожала Хане, и он это почувствовал задолго до того, как это могло случиться. Что ж, можно себя поздравить: у него открылась новая способность.

Прервав яркие воспоминания, Хумов подошёл к письменному столу, сел в удобное кресло, в который раз изучая странную схему, похожую на карту, хотя в его мозгу она давно отпечаталась, как доски у мастера по шахматам, дающего сеанс одновременной игры на двадцати досках. При надобности – Хумов в этом не сомневался – он бы запомнил все ходы и на большем количестве досок. А с этими разноцветными линиями у него почему-то не складывалось. Красные, синие, зелёные, белые, жёлтые, оранжевые линии переплеталась, разбегались в стороны, снова соединялись. Понять закономерность, найти код для раскрытия загадки не представлялось возможным. Для какого послания, кому и зачем гениальный программист Майкл предназначал свою мысль, поместив её в столешнице для расшифровки? Наверняка это очень важная информация. Но как её извлечь? «Сезам, открой дверь, – невольно прошептал он и вдруг ощутил тёплый бок Тони у правой ноги. – Что, друг? Скучаешь? Ну иди ко мне», – он поднял собаку, усадил на колени. Тот начал радостно тыкать мордой в шею, лизать подбородок, щёки, норовя попасть в губы. В приливе собачьей нежности Тони по руке взобрался на стол, загородив обзор, повизгивая, подрагивая тельцем. Хумов передвинул пса на край стола. Тони тут же бросился к нему. Столешница под лапами собаки засветилась. Хумов, схватив в охапку карликового бульдога и посадив его снова на колени, замер от удивления. На него смотрели умные, проницательные глаза Майкла. Что это был Майкл, он не сомневался. Майкл смотрел на него и ничего не говорил. Тогда заговорил Хумов:

– Майкл! Я знаю – это ты. Знаю, что ты меня ждал. Меня или кого-то другого, способного понять тебя, равного тебе по интеллекту. Я не очень хороший программист. На уровне выпускника рядового колледжа. Увы! Поэтому не могу тягаться с тобой и заранее склоняю голову перед твоей гениальностью. И всё же я буду стараться разгадать твоё послание, чего бы мне это ни стоило, так как чувствую: тебе нужна помощь. Чувствую всем своим нутром – нутром профессионального спасателя, натренированного с раннего детства для спасения человека в земных и внеземных условиях существования. И без ложной скромности скажу тебе, что волей судьбы, обстоятельств и моих титанических усилий я стал лучшим, вернее, самым лучшим специалистом, когда-либо выпущенным из учебного заведения на Земле. Меня готовили для работы на Марсе. Тебе покажется странным, невероятным, зачеркивающим моё предыдущее бахвальство, но я с позором провалил последний экзамен. С позором для моих товарищей по учёбе, но не для себя. Я отказался говорить таким образом, каким от меня требовалось. Это произошло неожиданно, под влиянием девушки. Её зовут Хана. Она – самая замечательная девушка во всём мире. И всё же я благодаря моим установкам и ежедневным тренировкам смог избавить её от опасности общения со мной. Майкл! Ты слышишь меня? Я не менее одинок, чем ты, отдавший всего себя на сотворение умных машин, превосходящих человека в тысячи и тысячи раз. Для этого надо иметь сильную волю, равную уму, иметь гениальное мышление. Кстати, о гениальности мышления. Ты знаешь, насколько важно правильно мыслить. Не по шаблонам, навязываемым нам социумом, домашним и не домашним воспитанием, всей этой тухлятиной, от которой тошнит. Стоит огромного труда очищать свой мозг от навязчивых стереотипов – усреднённой модели поведения в обществе, отупляющей, лишающей думать. Да! Правильно думать и правильно оценивать ситуацию. Думать вообще-то тяжело, даже очень. Пребывать в расслабленно-спокойном состоянии, ловя, как говорится, кайф, – самое простое и лёгкое занятие. Вернее, это состояние даже нельзя назвать занятием. Оно подобно отдыхающей кошке, собаке, змее, наконец. К чему это я? Хотя тебе понятно. Нас, отдающих себя познанию, нас, желающих превзойти саму человеческую природу, вступив с ней в схватку не на жизнь, а на смерть, остаётся всё меньше и меньше. Люди, привыкшие к комфорту, к тому, что машины за них решают проблемы, избавляют от физического и умственного труда, постепенно превращаются в некотором роде в недоразвившихся детей, как это ни печально, перестают решать насущные задачи, прогнозировать будущее, заботиться о сохранности Земли. И в этих условиях спасатели обязаны всеми силами предохранять их от гибели. Мне иногда кажется, что цивилизация стоит на пороге самоуничтожения. В эти минуты я думаю о вреде гениев-одиночек, делающих открытия, будь то открытие атомной энергии, теория относительности, генетические манипуляции, нанотехнологии, всеобщая компьютеризация и так далее. Мои мысли приходят в противоречие с законами развития. Но есть же высший суд. Вселенная рождается и умирает, вновь рождается и снова умирает, если этому верить на все сто процентов. Нас же учили не верить на все сто процентов. Я и сейчас нахожусь в поиске. Время от времени на меня накатывает тоска, знаешь, такая невыносимая тоска, и все краски меркнут. И жизнь мне тогда кажется мелкой, глупой шуткой. Понимаю твоё удивление и вижу твою улыбку. Ты скажешь, что это проблема роста. Хм. Читал об этом. Люди так много говорят и так много пишут, с ума сойти! Найти сочувствие, понимание своей проблемы в Интернете практически невозможно. Иногда разве набредёшь… Чуть легче становится. Вот послушай.

Смысл жизни, по уверению философов, в том, чтобы духовно возвыситься, воспарить над самим собой. Существуют различные практики для достижения этой цели. Наполняемость любовью – одна из них. Конкретизация из общего в единичное, наделяемое своими представлениями о божественности, иными словами, обожествляя объект. Фактически, перенося свойства своих достоинств и своих представлений об оных на предмет, вызывающий любовь, мы возносимся, вознося другого, стирая грани различения, оставляя захватывающее чувство единения себя с другим, преодолевая таким образом не только чувство заброшенности в мир материи, но и находя взаимный выход развоплощения в любовных токах надмирности, освежая и напитывая своё высшее «Я» силами для выполнения предназначения.

Ты знаешь, что такое испытывать душевную пустоту? Конечно, знаешь. Раскрывается бездна. Бездна под ногами. Пока ты над ней. Пока тебя держит невидимый поток воздуха. Пока… Зацепиться же не за что. Ни одна мысль не даёт опоры. Ты словно, проваливаешься, падаешь, скатываешься в хаос неразберихи. Такое случается от перенапряжения, сильнейшей усталости после изнурительных тренировок. С тобой такое должно тоже происходить. Уверен. Ты будешь удивлён, услышав, что я тебя хорошо знаю. Даже лучше понимаю, чем себя. Удивлён? Мне Нина о тебе много рассказала. Я смотрел в её глаза, держал её за левое запястье и постепенно всё отчётливее и отчётливее начинал ощущать твоё присутствие. Тогда я понял, почувствовал нашу близость, близость наших душ. Если бы у меня был брат, то он должен был быть таким, как ты. Родство душ бывает и не по крови. Даже чаще не по крови. Я уверен: мои слова до тебя обязательно дойдут, избавят тебя от тотального одиночества, в которое ты погрузил себя сознательно, стремясь построить из себя сверхчеловека. Я не оговорился. Именно построить. Ницше этого не понял. Ему хотелось превзойти себя, превзойти человеческие слабости. Думая о себе таким образом, он становился увереннее, сильнее. Ему не удалось победить свои чувства, победить своё тело, не желающее подчиняться его перегруженному знаниями, размышлениями уму. Чувства и разум хотели не одного и того же, жили каждый по своим законам. Скорее, тело – вместилище чувств – жило по своим законам, отказываясь подчиняться уму – вместилищу словесного самовыражения, рабу словесных конструкций. Вопрос состоит в том, насколько правдиво, истинно словесное выражение чувств и желаний, представлений о правде и лжи, о добре и зле, о совести, морали, о своём предназначении, угаданном или внушённом, о вере в высшие силы или неверии в них. Само мышление вызывает почтение, удивление, восхищение. Каким образом наш мозг сотворяет мысли? Древние философы задавались подобными вопросами, и многому мы продолжаем у них учиться. И всё же функции нашего мозга остаются непонятыми и по сей день, хотя компьютерные программы стремятся техническим путём воспроизвести работу мозга. Тебе это известно, как никому другому. Человек настолько силён, насколько и слаб. Прости, вспомнилось моё первое детское стихотворение:

Знаешь, мне уже тогда казалось: я – мал, но я велик, как сама Вселенная. Не знаю почему. Уверен – с тобой тоже такое было. Ты тоже рано почувствовал связь всего со всем. Такое не у каждого бывает? Мне всегда казалось – над этим каждый человек рано или поздно задумывается. Майкл, ты молчишь? Знаю, уверен: мой разговор с тобой – не в одну сторону. Ты мне ответишь! Рано или поздно до тебя дойдут мои слова. Сейчас, находясь за миллионы километров, ты слышишь меня. Начала работать твоя уникальная программа. Мне так легко тебе говорить о себе. Ни перед кем за всю свою жизнь я не открывался, всегда чувствовал себя человеком в футляре. Помнишь у Чехова? Когда читал рассказ, улыбался, думал – про меня написано. Нам предписано держать себя, словно в броне: чувства – на завязочку, тело – не чувствует боли. Нас специально тренировали на устойчивость к болевым ощущениям, учили перевоплощаться, развивая одновременно такое чувство, как сочувствие, обучали перенесению эмоционального состояния другого человека на себя, тем самым становясь другим, начиная мыслить с позиции другого.

Видишь сколько сложных и разных вещей мне пришлось освоить пред тем, как волей случая мне было предписано встретиться с твоей проблемой. Ты даже Тони, любимую собаку, с собой не взял. Отправился в одиночестве в космическое путешествие. Почему? Испытать себя? В тиши длительного полёта совершить новые открытия? Зачем? Человечеству эти открытия не нужны. Оно прекрасно обходится и без них и обошлось бы, оставаясь жить в пещерах, что однозначно лучше для природы и будущих поколений. Ты не согласен? Не лучше? Ты прав. Не лучше. Да и о чём говорить, когда всегда находились и будут находиться те, кто движет прогресс не из корыстных побуждений, не из желания отхватить лакомый кусок, а из-за огромной потребности делать открытия. Такой человек жаждет этого по причине самоудовлетворения своей деятельностью, от которой зависит его счастье – счастье человека, обладающего сокровищем – развитым, охочим до учёбы, до познания мозгом, алчущим открывать неизведанное. Таких не много, жалкие единицы. Они всегда были гонимы, не поняты, имели тяжёлые судьбы, если не сказать – трагические.

Майкл, ты меня восхищаешь! Решиться на такое мог только сильный человек, я бы даже сказал – сверхчеловек. Ну или человек, утративший чувство реальности, чего я не могу даже на мгновение предположить по отношению к тебе.

В детстве мне очень хотелось встретить такого человека, как ты. Может, потому, что я ничего не знаю о своих родителях, никогда не видел отца. Мне всегда хотелось иметь настоящего друга. Ты скажешь, что в наше время, время тотальной индивидуализации, замкнутости на личное «Я», моё желание можно отнести к немыслимой роскоши. Пусть будет так. Однако поверь мне на слово. Для тебя я смог бы стать твоим вторым «Я». Не пугайся. Ты бы даже не догадывался об этом. Знаю, как тяготит чувство невозможности ответить тем же в силу нехватки энергии, постоянно расходуемой на сложнейшие мыслительные процессы. Мне и самому, возможно, приходилось бы испытывать дефицит энергии, но это не означало бы моего отказа от дружбы. Ты знаешь, если бы не Хана, я в данное время, получив распределение, находился бы в межпланетном полёте. Мне этого так хотелось с детства, с тех пор, когда нам начали показывать фильмы про освоение космоса. Ещё тогда я страстно загорелся желанием отправиться в космический полёт. Мы с ребятами только об этом и говорили. Зациклив на этой мечте, нас начали готовить по специальности – спасатель… Тренировки оказались изнуряющими. Использовались отработанные и новейшие методики. Развитие предполагалось разностороннее. Я старался, как никто, боясь оказаться непригодным. И вот из-за девушки с небесного цвета глазами и золотистыми волосами цвета спелой ржи моя мечта оказалась невыполнимой, и, как это ни покажется странным, я нисколько не жалею об этом. Единственное отягчающее душу обстоятельство – это моё беспокойство за неё. Мне необходимо защищать Хану от опасностей. Не подумай чего, Майкл. Чувство ответственности нам прививали с детства. Мне хочется оберегать эту девушку от возможных неприятностей, хочется сохранить её чистую, светлую душу. И я не могу этого делать. Контакт со мной принесёт ей много проблем, от которых я не в силах буду её оградить. Вот почему я оказался в твоём доме, в твоей комнате, вернее, однокомнатном блоке, удачно спланированном тобой. Меня ищут, Майкл. Хана сделала мне несколько масок. И теперь я предстаю перед твоей женой в образе Антонины, обучаю её и её подругу Милу технике овладения чувствами. Нина после твоего неожиданного отлёта на Марс заболела. Она всю себя сконцентрировала на любви к тебе, Майкл. Ты же знаешь, как тяжело перенести разлуку с любимым человеком. Твоя жена очень страдает. Я пытаюсь ей помочь. Она ждёт тебя. Ждёт, как Пенелопа Одиссея.

Майкл! Слышишь меня? Откликнись! Ты нуждаешься в помощи. Поверь: никто, кроме меня, тебе не сможет помочь. Никто так не подготовлен, никто так не желает тебе помочь, как я. Ты нужен здесь, на Земле. Твоя гениальность необходима землянам. Я смогу помочь тебе. Ты же понимаешь: не могу я выразить словами неуловимое, относящееся к сущему. Мои слова – жалкий оттиск мыслей, дающих возможность хоть каким-то образом упорядочить отношение моего сознания к моменту, в каковом оно пребывает. А это отношение теснейшим образом связано с объёмом знаний, полученных от мыслительных восприятий с оценочной чувственной наклонностью к тому предмету, который наиболее востребован в данный момент времени. Мыслечувственная сфера неустойчива, стирается, видоизменяется постоянно и неуклонно, не давая предметно оформиться, стать знаком, символом. Впрочем, символы нам достались даром, и мы ими так и не научены пользоваться в должной мере. Наша же тяга к познанию есть не что иное, как стремление узреть истину, дорасти до неё, предполагая, что истина и есть сущее, его некоторая проявленность в бытии, через неё нам хочется приобщиться к предполагаемой, предчувственной, сокрытой тайне. Для компьютера любой сложности не возникнет подобной потребности, хотя я не исключаю возможности нахождения в умной машине друга, не менее преданного, чем собака.

И долго ещё Хумов разговаривал с Майклом в надежде получить ответ. Ответа так и не последовало.

 

12

В ожидании приёма своего непосредственного начальника Александра Евгеньевича Галунова Виктор Арнольдович бездумно читал выплывающие тексты, скользя глазами по строчкам, перескакивая с одного абзаца на другой в произвольном порядке.

«Эхо космических глубин из сердцевины знания зазвучало тремором женского начала в проявленной и избранной судьбе, проникнутой дальностью возгоревшейся звездой ярчайшей наперекор немому постоянству – НИЧТО».

«Отринут всякий путь, как память о возврате, внутренний кристалл в алмаз не превращён, и снова в этот мир – гранить отвагой опыт, чтоб превратить в алмаз пылающий кристалл».

«Выше восторга – покой понимания обречённости полной, и всё же творение нового, равного духу прозрения для умаленья земного в осознании нужности слово творения в зыбкости маревой – след оставляя, для радостной пользы прочтенья другим в пространстве далёких времён».

И тому подобную философско-поэтическую заумь. Приёмная представляла собой небольшую комнату без единого окна. Совершенно пустые стены мерцали приглушённым светом. Вокруг располагались мягкие кресла. Используя кнопки на подлокотниках, ожидающий мог принять более удобную позу, а то и вытянуться во весь рост, отдохнуть, слушая расслабляющую музыку. Мерцающие стенки могли служить экранами для просмотра видеозаписей, прямого обращения к начальнику, последних новостей и многого другого, необходимого в той или иной ситуации.

Виктор Арнольдович приехал за полчаса до назначенного времени и теперь нервничал в ожидании, как предполагал, неприятного разговора. Время от времени он сильно сжимал пальцы рук. Лёгкое покалывание предупреждало о недостаточном поступлении крови. Тогда Смаков начинал потирать руки, не отрывая глаз от экрана, на котором продолжали мелькать строки:

«В минуты безрадостного настроения, когда посещает мысль о смерти, наползает пустота, поглощая тайну бытия, вызывая чувство одиночества. Такие минуты, часы, дни случаются у каждого. Надо всегда помнить: ты не одинок – ты каждый миг в единстве с целым, Богом данным. Вспоминайте строки: кто мы? Откуда ветер? Откуда звон колоколов? Зов вечности, возможно, вечен. Его понять можно без слов».

Виктор Арнольдович, усмехнулся, пролистал дальше, стараясь сосредоточиться на тексте.

«Когда человек теряет доверие к другу, что-то с ним не в порядке, даже если вокруг слишком много непорядочных людей.

Если друг оставляет тебя в болезни, беде или когда тебе нужна срочная помощь, ты напрасно думал, что у тебя есть друг.

Настоящий друг никогда не поставит свои интересы выше твоих.

Для каждого в жизни наступает момент проверить дружбу на прочность.

В спорной ситуации мы скорее готовы винить друга, чем себя.

Потерять друга – всё равно что потерять часть своего сердца.

Потеря друга ввергает в одиночество, из которого уже не выбраться.

Приятелей – много, но друг – один.

Не на пустом месте зарождается недоверие к другу, но в голове твоей.

Один друг всегда более зависит от другого, ибо более ценит дружбу.

Совместный бизнес часто разрушает самую крепкую дружбу.

Настоящая дружба с годами только крепнет».

Вошел Малкин, молча кивнул, сел поодаль, уставился в своё электронное устройство. По тому, как тот время от времени двигал ногами, Виктор Арнольдович определил: нервничает; ему стало несколько спокойнее.

Ровно в назначенное время включилась видеосвязь. На противоположной стенке появился начальник. Смаков с Малкиным вскочили, вытянулись по стойке смирно. Некоторое время Галунов переводил взгляд с одного подчинённого на другого, затем кивком предложил сесть, после чего начал длинный монолог. Сначала Александр Евгеньевич их долго распекал за неумение оперативно действовать, наконец перешёл к делу, заговорив жёстким тоном:

– В то время, когда численность населения растёт в прогрессивном темпе и нам необходимо транспортировать большое количество людей на Марс, осваивать другие планеты, здесь, на родной Земле, теряется лучший спасатель и вы не можете его обнаружить, а ведь это выглядит не больше не меньше как сознательным уклонением от своих прямых обязанностей. Я внимательно рассмотрел ваши докладные и нашёл, что вы недостаточно серьёзно подошли к делу. Есть ли у вас какие-то новые сведения о спасателе № 232? – задал, глядя в упор, вопрос Галунов.

Малкин растерянно посмотрел на Виктора Арнольдовича. Оба, снова вскочив, отрицательно покачали головами.

– Сидите, сидите, – подтвердил жестом руки приказ Галунов, продолжая: – Не удалось ли найти того героя, который обезвредил двух террористов и скрылся в неизвестном направлении?

Смаков с Малкиным, и на этот раз вскочив, отрицательно замотали головами. Не давая им произнести ни слова, Александр Евгеньевич продолжал:

– Сидите, сидите! Так проще воспринять моё сообщение. Пусть оно не покажется странным. Вы и сами знаете или догадываетесь, какие действия вам следовало бы предпринять, без моих распоряжений. Мне даже неловко высказывать их вслух. И всё же придётся озвучить: приказываю приложить все возможные и невозможные усилия, все возможные и невозможные средства для возвращения в строй лучшего спасателя. Повторяю: для возвращения в строй! Вы свободны.

Подчинённые поднялись, щёлкнули каблуками. Экран погас. Оба, не оглядываясь, торопливо вышли, молча проследовали по нескончаемо длинному коридору, освещённому тусклыми лампами, вделанными в стены с обеих сторон. Каждый озадачился, понимая серьёзность их вызова к самому Галунову.

 

13

Всё свободное время Хана теперь проводила с Марком. Они гуляли в парке, бродили по улицам, подолгу засиживались в кафе. Так или иначе, разговоры всегда сводились к Антонине. Хане казалось, что это она переводит разговор, но на самом деле это незаметно делал Марк, наблюдая, как оживлялась Хана при этом. Часто их тянуло за город. Им хотелось в уединении на природе расслабиться, заняться практическими упражнениями по телепатии, преподанными Антониной в то счастливое, славное время, когда они наслаждались совместным общением.

Однажды они приехали в Княжеское. Отдалённый посёлок, со всех сторон окружённый лесным массивом, чистый воздух, полупустые улицы сделали это место одним из любимых, и они стали навещать Княжеское ежедневно.

И вот в один из таких приездов они неожиданно увидели молодую девушку, прогуливающуюся с собакой. Они не решились подойти, увидев, что та торопливо свернула в переулок. Хана и Марк последовали за ней, но никого не увидели. Улочка оказалась пустой. Возможно, девушка успела войти в ближайший дом. Хана с Марком переглянулись, но не проронили ни слова…

Возвращаясь в город, оба думали об одном: девушка очень похожа на Антонину. Однако они не решались заговорить о потрясающем сходстве. Марк не желал травмировать Хану, понимая её тоску из-за исчезновения Антонины, а Хана молчала, боясь разочарования. Вдруг ей показалось?

И всё же на следующей день, когда они снова встретились с девушкой, на этот раз ещё быстрее исчезнувшей, Хана предложила купить телескоп для наблюдения за улицей и поискать комнатку в домах напротив за разумные деньги. Марк тут же согласился, взяв расходы на себя. Купив небольшой телескоп, они устремились в Княжеское и, облюбовав приемлемые для наблюдения дома, начали вести переговоры по снятию комнаты с выходом окон на нужную для наблюдения улицу. В первом, самом удобном для наблюдения доме они получили отказ. С ними разговаривал мужчина весьма почтенного возраста, седой, как лунь, худой, высокий, интеллигентного вида. Он сказал с извиняющейся улыбкой, что ему необходим покой. Хана сразу огорчилась и пала духом. Марк её поддержал дружеской улыбкой, заверив, что удача впереди. Второй дом выглядел ещё солидней первого. Надежда таяла облаком в небе. Дверь открыл робот. На просьбу сдать комнату ответа не последовало. Программа не предусматривала подобный случай, и робот продолжал любезно улыбаться, повторяя одну и ту же фразу: «Извините, я не могу вести с вами длительные разговоры. Дом находится под охраной, снабжён круговым наблюдением. Желаю вам хорошего дня».

– Мог бы дверь не открывать, – с разочарованием в голосе проговорила Хана, когда они отошли на значительное расстояние.

– И то верно. Хиленький робот. Устаревшая система. Хозяева не очень-то большой достаток имеют. Этого робота давно пора заменить.

– Возможно, они привязались к нему. Вот и не хотят заменять.

– Думаю, ты права. Большинству людей привычка мешает улучшить качество жизни.

Хана согласно кивнула, поправила на плече рюкзак, устало улыбнулась. Она явно начинала нервничать, что не укрылось от влюблённого Марка, и он попробовал приободрить её.

– Впереди у нас ещё дом, последний. Из других домов бессмысленно вести наблюдение. Правда, у нас есть и запасной вариант.

– Интересно узнать какой? – приободрилась Хана.

– Пока не скажу.

– Ну пожалуйста! Я умираю от любопытства.

– Вариант, прямо скажу, не совсем, но как и всё в нашей жизни. Главное – каждый раз придумывать выход, создавать маячок впереди, маленькую надежду. Тогда легче сохранить бесценное здоровье. Ведь всегда есть шаг вперёд, выход, возможно, и вход в неизвестную систему, созданную нашими вымыслами.

– Да. Ты прав. Будем терпеливы, – согласилась Хана.

В это время они подошли к последнему удобному для наблюдения дому, выглядевшему вовсе непрезентабельно: двухэтажный, с мансардой, вытянутый вверх, стиснутый с двух сторон другими домами, он казался странной ошибкой среди других, помпезных домов и всё же держался с достоинством благодаря ухоженности и какой-то подкупающей изысканности. Вид из его окон открывал незначительную часть улицы, и всё же наблюдение было возможным, давало шанс.

Марк нажал на кнопку переговорного устройства. Хана услышала гулкие удары сердца. Лёгкая краска залила её лицо. Неожиданно появилась маленькая сухонькая женщина неопределённого возраста в роскошном пеньюаре. «Всё пропало. Слуги в виде робота не существует. Отказ» – мелькнула мысль, и Хана даже отступила за спину Марка, безнадёжно махнув рукой.

Женщина выслушала просьбу, кивая головой, улыбнулась и приятным голосом спросила, смогут ли они заплатить вперёд за трое суток. Хана тут же, сделав решительный шаг из-за спины, поспешно сказала: «Не беспокойтесь. Заплатим!» На что хозяйка, всё так же улыбаясь, дала согласие. Хана внесла уточнение, сказав, что им нужна комната с окнами, выходящими на улицу. Женщина пожала плечами, кивнула головой, приглашая следовать за ней.

– Вот, – проговорила она, вводя их в огромную гостиную, – все окна выходят на улицу. Второй этаж сдать не могу. Там моя спальня, кабинет, кабинет моего мужа. Он в отъезде, но скоро должен вернуться. Как вы видите, комната огромная. Здесь три дивана. Все три раскладываются. Постельное бельё принесёт мой слуга. Зовите его Овен. Робот старенький, но я к нему привыкла. Правда, он очень надоедлив, поэтому я предпочитаю его отключать. Теперь об оплате. Только наличкой. Я не признаю карточную систему. Не потому, что избегаю налогов, просто реальные бумажки надёжнее. Это моя слабость. Вернее, привычка далёких юных дней. Деньги вперёд. Утренний кофе с булочкой входят в сумму оплаты. Меня устраивает ваш короткий срок пребывания. Если вернётся муж, мне придётся вам сразу отказать. Кроме того, он не должен догадаться о вашем присутствии. Поэтому, как только я узнаю о его возвращении, днём ли, ночью, вы должны будете сразу покинуть помещение и никогда больше здесь не появляться. Считаю, вам сильно повезло. Если бы мой муж не уехал, я не смогла бы вам помочь.

– Да, да! Нам очень сильно повезло. Мы изучаем некоторые явления разложения спектра солнечного излучения, меняющегося в течение дня. Телескоп – наш помощник. Пусть это вас и вашего робота не смущает. Надеюсь, нас не будут беспокоить? – произнёс внушительным тоном Марк, доставая деньги.

– Ни в коем случае! – увидев внушительную сумму заверила хозяйка, наконец представившись: – Эльза.

– Меня зовут Хана, а это мой друг Марк, – быстро проговорила Хана, которой начала надоедать излишняя многословность Эльзы. – Нам нужно как можно быстрее начать изучение трансфокусирования среды в усиленном потоке электромагнитных излучений в аспекте влияния переходящих волнозвуковых сигналов и их влияния на чёткость изобразительных объектов в период светового перепада в зависимости от силы солнечного излучения.

Марк с удивлением посмотрел на Хану, но ничего не сказал. Эльза во время высказывания абракадабры вежливо улыбалась, кивая головой. Поняла ли она, о чём речь, трудно сказать, но, приняв деньги, протянутые Марком, быстро удалилась, не произнеся больше ни слова.

– Уф, наконец-то. Даже не ожидала. Вот повезло. Не могу поверить, – Хана плюхнулась на диван, захлопала в ладоши.

– Я тоже отчаялся. Но не стоит терять драгоценное время, – весело бросил Марк, доставая из рюкзака прибор для наблюдения. Хана подошла к окну.

– А ты знаешь, вполне удачный обзор. Как раз сюда свернул объект наблюдения. Мы шли достаточно быстро, так что она не могла успеть перейти на другую сторону, а значит, под нашим наблюдением оказалась именно интересующая нас сторона улицы. Я сомневаюсь, что это Антонина, но это у нас пока единственная ниточка, дающая возможность найти её.

За дверью послышался голос Овена с просьбой разрешить войти.

– Да, да, пожалуйста, входи, – проговорила Хана, всё ещё не отходя от окна.

Вошёл Овен, толкая перед собой тележку.

– Дорогие гости Марк и Хана, – проговорил он электронным голосом с некоторыми оттенками имитации приязни, – куда прикажете положить постельное бельё?

Хана оглянулась и, выбрав диваны на самом отдалённом расстоянии друг от друга, отдала распоряжение. Робот аккуратно разложил бельё на указанные места, монотонно продолжил:

– Кухня, снабжена системой заказов, душевые и ванные комнаты – программированием температуры, напора воды. Там же стоит аппарат для определения ваших психофизических показателей с последующей рекомендацией уровня нагрузки, рациона питания, необходимых биодобавок. Пользование аппаратом за дополнительную плату. Заказ на питание вы можете произвести через меня. Эльза останется на время вашего пребывания на втором этаже, так что чувствуйте себя совершенно свободно. У неё там своя кухня, всё необходимое. Пока вы здесь, Эльза не будет пользоваться главным входом. Спасибо за ваше желание стать гостями этого дома. Если я буду нужен, пользуйтесь, пожалуйста, пультом, который найдёте справа от двери, – робот на всякий случай показал нахождение пульта, попросил разрешения удалиться и, получив его, покинул комнату.

Хана огляделась. Комната ей понравилась своим простором, домашним уютом, чистотой. Она подошла к двери, прикоснулась к пульту, висевшему над ажурной пластиковой полочкой, покрашенной под красное дерево, вздохнула. Тревога, поселившаяся в сердце, не покидала её.

 

14

Хумов, конечно же, сразу узнал своих друзей, когда, как обычно, вывел Тони на прогулку. Его обеспокоила незапланированная встреча. Во-первых, он ещё раз удостоверился в своих чувствах к Хане, поняв, что любит эту девушку и готов всем пожертвовать ради неё. Во-вторых, Марк, влюблённый в Хану, в любую минуту может удалить его как соперника, выдав место пребывания. И он прекратил свои прогулки по улице, заменив их прогулками с заднего двора по тропинке, уводящей прямо в лес. Кроме того, он начал серьёзно подумывать о смене своего местонахождения, несмотря на гостеприимство очаровательной Нины и длительные беседы, уходящие далеко за полночь, с Майклом, вернее, с его компьютерной копией, которые доставляли ему большое удовольствие ввиду некой общности взглядов, интересов, увлечённости техническими возможностями. Найдя в Майкле надёжного, понимающего друга, он очень не хотел с ним расставаться. Что касается Милы и Нины, то за них он перестал беспокоиться. Информация, переданная во время практик, делала обеих весьма и весьма защищёнными от различных неблагоприятных влияний как со стороны окружающих, так вследствие улучшения понимания своих внутренних процессов, изменений психики, умения путём преподанных методик приводить себя в адекватное состояние, характеризующееся трезвым взглядом на окружающую действительность. Да и вообще Хумов начал чувствовать необходимость перемен. Вернее, сами перемены начинали, витая в пространстве, активно сообщать о себе всевозможными предостережениями внешнего и внутреннего характера.

Как всегда, после ужина, он провёл очередное занятие с хозяйкой дома и её подругой, которая с радостью поселилась в доме Нины под предлогом необходимости получать ценные знания от Антонины.

Вернувшись с Тони после прогулки, Хумов, первым делом проверил, есть ли в миске вода для собаки, после чего сразу же вошёл в контакт с Майклом. На этот раз тот оказался весьма серьёзно настроенным и с тревогой сообщил, что на него началась «охота».

– Спасибо, друг! Два дня назад я увидел своих знакомых, – проговорил Хумов, несколько встревоженным голосом.

– Знакомых? – перебил его голос Майкла.

– Вернее будет сказать, девушку, которая спасла мне жизнь, и парня, – он замялся, подбирая слова.

– И Марка. В нём ты не очень уверен. Ведь так?

Хумова давно перестала удивлять крайняя осведомлённость Майкла во всём, что бы то ни было, и он тут же согласился, даже кивнул головой, не предполагая ответной реакции на своё непроизвольное движение и снова ошибся. Голос Майкла потеплел, приобретая почти ласковую окраску.

– Вижу, вижу. Тебе не надо объяснять, насколько опасен этот парень, по уши влюблённый в твою девушку.

– Что ты этим хочешь сказать? – голос Хумова сорвался на хрип от перехвата дыхания.

– Хана тебя любит. Только и всего.

– Откуда тебе это известно? – чуть не вскрикнул Хумов, но вовремя сдержался. Несмотря на это, Тони для порядка несколько раз тявкнул, заскулил и для большего выражения своих чувств завилял хвостиком.

– Похоже, я тебе недостаточно ясно объяснил про свою уникальную систему, созданную мной в результате многолетней работы с внедрением компьютерных молекулярных систем совместно с нанотехнологией. Это меня и погубило. Информация каким-то образом проникла к некоторой, не буду называть, организации. Они начали меня преследовать. Я отлично понимал свою ответственность за цивилизацию и планету в целом и решил самоустраниться. О тебе я тогда уже знал, просканировав тысячи молодых людей на гениальность.

– Какая гениальность? Это невозможно! Даже при моих способностях я не в состоянии сделать и тысячной доли того, что сделал ты.

– Это хорошо. Очень хорошо! Твоё искреннее удивление говорит больше, чем ты бы мог выразить словами. Обострённая чувствительность – это ещё не всё. Многое, но не всё. Я тоже не обольщаюсь. Мои успехи – малая толика того возможного, невероятного, глобального доступного в будущем нашей цивилизации. Математика, кибернетика, нанотехнологии и как основа – этика. Пока люди не станут достойны, не изживут своих дурных наклонностей, нельзя им давать в руки мои открытия. Я в этом уверен и виню себя за слишком великие усилия, предпринятые мной. Ну да ладно. Это лирика. А теперь серьёзно. Марк уже сделал своё дело. Ранним утром тебя собираются взять. Вертолёты готовы взлететь, ждут приказа. У тебя не осталось выхода.

– Выход есть всегда! – громко сказал Хумов.

– Да, конечно. Ты прав. Тебе предстоит решиться, – голос Майкла стал тише.

– Про Марка я не догадывался – знал.

– Не предпринимал мер из-за Ханы? Тебе хотелось её увидеть. Мне это понятно. И всё же тебе стоит задать важный для тебя вопрос.

– Майкл, считай, я его уже задал.

– Отлично. Через двадцать две минуты тебе придётся покинуть дом.

– Я это и без тебя понимаю. Но куда? Куда мне держать путь? Они, как я понимаю, перекрыли все возможные и не возможные выходы. Мышь не проскочит.

– У меня есть предложение.

– Слушаю.

– Быстро собираешься, берёшь в охапку Тони, следуешь его указаниям.

– Указаниям Тони? – Хумов невольно хмыкнул.

– Да. Под ошейником у собаки микрокомпьютерная система, имеющая прямую связь со мной. Вы идёте по тропинке, ведущей от заднего двора. По ней вы в последнее время гуляли, дальше всё очень просто. В тридцати минутах ходьбы укрыт космический корабль на четыре места, плюс для Тони.

– Майкл, ты предполагаешь возможность… – Хумов замялся, – Ханы?

– С чего ты взял?

– Количество мест в корабле…

– Почему бы нет? Она как раз гуляет совсем недалеко. Марк ещё вчера уехал. Хана обладает некоторыми телепатическими способностями. Она чувствует, что тебе грозит опасность, страдает, желает быть рядом. Ты согласен лететь?

– Если всё так, как ты говоришь.

– Хана подозревает Марка и хочет тебя предупредить. Вернее, она думает предложить тебе вместе покинуть Землю с помощью магического шарика, подаренного тебе Синелой за освобождение её и её народа.

– Ты и об этом знаешь? Невероятно. Волшебник! Майкл, ты – волшебник.

– Никакой не волшебник. Просто учусь. Поторопись. Мне нужна твоя помощь. Ты же спасатель. Вы доберётесь быстрее, чем ты думаешь. Система корабля снабжена самой мощной компьютерной системой, благодаря которой есть возможность пользоваться как гравитоспиревидными энергетическими потоками, проще говоря, спиральными, так и потоками планерного вращения, но об этом не сейчас. Тебе решать. Прости, Хумов-Антонина-Антон, но решение исключительно за тобой. У тебя есть ещё один выход: воспользоваться магическим шариком.

Тони завертелся, прислушался, едва слышно заскулил, спрыгнул с рук, побежал к выходу.

– Иди. Тебя ждёт Хана.

– Хана? – задохнулся Хумов. Его щёки залила краска, губы растянулись в улыбке, делая лицо неотразимо обаятельным.

– Да, да. Хана в сильном волнении.

– Ты думаешь возможным взять её?

– Ты уже решил.

– Думаю, решил ты. А Нина?

– Нина должна дождаться меня.

– Я не уверен, что это будет хорошо для Ханы. Космическое путешествие не для девушки такого возраста.

– Да нет, она вполне готова выдержать. Поторопись. Скоро затарахтят вертолёты, кольцо сужается.

– Хорошо! Ты прав. Я готов. Только оставлю сообщение Нине.

– Жду тебя. Спасибо, друг, за решение.

– Неужели ты мог сомневаться? Я же спасатель! Моё предназначение – приходить на помощь, не заботясь о последствиях.

Тони заскулил и снова чуть слышно тявкнул. Заскрёб лапой в дверь.

Хумов отправил электронное письмо Нине с благодарностью, взгромоздил на плечи рюкзак, подхватил Тони на руки, оглядел прощальным взглядом комнату, бодрым голосом проговорил: «До свидания, Майкл» и вышел из дома.

Едва он проделал несколько шагов, Тони заелозил, соскочил с рук на землю. Хумов вдруг услышал: «Иди за мной. Я покажу тебе ближний путь к кораблю».

После беседы с Майклом молодой человек не удивился как неожиданно заговорившей собаке, так и появившейся из-за кустов Хане.

Вид у неё бы взволнованный. Она срывающимся голосом заговорила:

– Антон! Прости. Я во всём виновата. Вывела их на тебя. Мы с Марком хотели быть снова с тобой. Они за нами следили. Тебе надо срочно уходить.

– Успокойся. Я знаю. Подозревал. Уже улетаю, то есть ухожу.

– Улетаешь? Куда?

– Прости, оговорился.

– В любом случае, улетаешь ты или уходишь, я с тобой. Готова с тобой. Собралась. Видишь – рюкзак за плечами?

– Нет. Это невозможно. Опасно. Я не могу подвергать тебя опасности.

Хана сделала шаг вперёд, положила на плечи Хумова руки, посмотрела внимательно, с нежностью и какой-то детской доверчивостью прижалась губами к его губам, замерла. Хумов услышал гулкие удары сердца. Свои? Девушкины? В голову ударила горячая волна. Хана смущённо отстранилась, едва слышно прошептала:

– А я, если тебе грозит опасность, должна находиться рядом. Понимаешь? Изведусь в неизвестности. Мне лучше находиться с тобой. Легче для моей психики. Понимаешь?

– А как же дедушка? Родители, бабушка?

– Дедушка дал добро! Он меня понял. Понял, что для меня так лучше. Обещал поговорить, успокоить бабушку и родителей. Дедушка же у меня психолог. Гениальный психолог!

– Ребята, хватит болтать. Ещё немного – и будет поздно. Пошли быстро к кораблю, – проговорил с лёгкой хрипотцой Тони, недовольно тявкнув.

– Боже! У тебя ещё и говорящая собака? – залилась тихим смехом Хана. Им вдруг стало легко и весело.

– А что такого? Дело обычное! Идём? Ты готова на самые невероятные приключения? Шутка ли, летим по направлению к Марсу.

– На Марс? Это же моя мечта!

Послышался приближающийся гул вертолётов.

– Да, да. Пошли скорее, ребята. Нас окружают. Каждая минута дорога, – проговорил ворчливо Тони, тявкнул на этот раз совсем тихо и засеменил по тропинке.

Ребята переглянулись, улыбнулись, взялись за руки. Впереди их ждали горизонты нового.