1

На следующий день, когда Хана вернулась из колледжа, она застала Хумова лежащим на своём матрасе. Он сразу встал и с улыбкой поинтересовался, как сегодня прошли занятия. Хана ответила, что всё хорошо, и пригласила его вниз отобедать. Хумов с большим трудом проглотил непривычный для него омлет и сказал:

– Мне нужно сходить в аптеку. Где у вас тут ближайшая?

– Ты что, заболел? – забеспокоилась Хана.

– Нет-нет, что ты. Мне нужно купить кое-какие препараты для приготовления еды. Ну… витамины, микроэлементы, биологические добавки.

– А, тогда понятно. Но тебе нельзя выходить из дома. Что же делать? Для начала я дам тебе имя. Как тебе – Антон? Нравится?

– Пусть будет Антон.

– Отлично! А сейчас мы из тебя сделаем Антонину. Иди за мной!

– Что? Это ещё зачем?

– Для маскировки. Я всё обдумала. Ты превратишься в Антонину и сможешь со мной бывать везде. Родителям я представлю тебя своей подругой. Это даст возможность не прятаться, а свободно гостить у нас в доме. Есть вопросы?

Вопросов не оказалось. Хумов не хотел расставаться с этой девушкой. Она здорово придумала. А войти в роль подруги для него не составит труда. Он был неплохим актёром в их учебном театре, не только на курсе, но и на всём потоке. Сценическое мастерство им преподавали профессора театрального вуза.

Они спустились по лестнице в подвальное помещение. В большой комнате, отделанной под дерево, стояли несколько кресел, удобный диван с множеством подушечек, круглый стол. Справа, в углу, находилось устройство для трёхмерной печати.

– Садись сюда, на этот стул, и смотри в камеру. Сейчас мы изготовим тебе лёгкую маску. Она совсем не будет мешать мимике, лишь чуть-чуть скорректирует твоё лицо. Какого цвета ты желаешь иметь волосы? Я считаю – тебе лучше подойдёт тёмно-каштановый. Нет, лучше фиолетовый. Сейчас модно. Так. Покажи мне твои руки. Пальцы длинные. Приклеим ногти, и будет хорошо, – весело приговаривала Хана, полностью включившись в игру. Ей доставляло большое удовольствие командовать, проявляя творческую инициативу.

Через два с половиной часа перед ней сидела молодая, весьма привлекательная девушка в белом комбинезоне, с очаровательной улыбкой. Поработав над её голосом, Хана потребовала запомнить тембр, наиболее подходящий к облику Антонины, и следующие два часа неутомимо отрабатывала манеры своей новоиспечённой подруги, оказавшейся на редкость способной и старательной.

Хана находилась в радостном возбуждении. Они с Антониной шутили, смеялись, вели себя, как разыгравшиеся дети. Хумов вовлёкся в игру превращения его в девушку, найдя в этом временный выход, но скорее всего потому, что ему до невозможности хотелось продлить своё пребывание рядом с Ханой. Он решил хоть немного расслабиться и сбросить напряжение, сопутствующее ему с раннего детства. Ему так не хватало не то что любви, а простого человеческого тепла. Он на время постарался забыть о своём предназначении. На время. Между тем Хана, став серьёзной, сказала:

– Тебе нужно время, дорогая Антонина. Ты пока недостаточно вжилась в свою роль. Пока рано знакомить тебя с моими родителями. Для начала ты покажешься моим друзьям. Антонина! Ты согласна?

– Полностью подчиняюсь своему режиссёру, – несколько жеманно произнесла Антонина, улыбнувшись и склонив головку набок.

– Нет, моя дорогая. Ты ведёшь себя несколько манерно. Держись проще, естественней. Наблюдай за моим поведением. Не завышай слишком голос. Чуть спокойнее и возьми чуть ниже.

– Хорошо. Спасибо за замечания.

– Пожалуйста. Для тренировки хорошо бы почитать стихи.

– У Адама была первая жена Лилит, но слишком земным был для неё Адам. Лилит его отвергла и вернулась на небеса. Адаму её заменила земная – Ева. Ну это так. Вспомнилось. Не бери в голову.

– Браво! Замечательно! Говори что-нибудь ещё.

– Счастье – простое, каждодневное действие во благо другого.

– Интересная мысль. Я так не думала. Продолжай, пожалуйста, Антонина.

– Нет ничего заманчивее жизни и ничего – трагичнее жизни.

– Глубокомысленно. И голос звучит лучше. Продолжай, пожалуйста.

– Бывает, и скорлупа от яйца приносит немалую пользу, так и разбитые надежды в определённых обстоятельствах становятся неиссякаемым источником вдохновения.

– Одним словом – не будем падать духом! – констатировала довольная Хана.

– Мы все учились понемногу…

– А ты образованная и начитанная, Антонина.

– Да нет. Я только учусь. Сложившаяся система – устойчивее складывающейся, что даёт способность противостояния внешним угрозам. Попытка найти взаимопонимание не смешна ли настолько, насколько нелепа? Только ставя перед собой сложные цели и задачи, загружая себя работой и в первую очередь работая над собой, есть возможность избежать одиночества и снизить ощущение бесконечной трагичности происходящего.

– Ты, что умные мысли наизусть заучиваешь? – удивлённо и с большим интересом посмотрела на Антонину Хана, словно увидела её впервые.

– Зачем? Они у меня в голове. Я сочиняю для тебя.

– И стихи сразу можешь сочинить?

– Ничего нет проще.

– Вот это да! Антонина, ты – большой талант!

– Да нет. Тренировка.

– Продолжай держать голос. Звучание голоса становится более убедительным. Слушаю твои стихи, – тоном приказа произнесла Хана.

– Хорошо. Попробую… О творчестве будет как нельзя более кстати:

– Здорово! Браво! А можешь ещё? – потребовала Хана, не веря своим ушам.

– Это, как ты поняла, о творчестве, – повторила Антонина.

– Красиво о творческом процессе. Так машина не сочинит.

– Машины почище сочиняют и быстрее.

– А мне не нравятся, как они сочиняют. Сложно, но бездушно.

– Согласен. Здорово выпендриваются эти машины.

– Что ты сказала? Антонина! Почему ты перешла на мужской род? В наказание – сочиняй ещё и не забывай про тембр голоса.

– Прости, сбилась с роли.

– Не забывай. Это очень для тебя важно. Будем тренироваться дальше. Слушаю.

– Один момент. Сейчас, сейчас… Вот это:

Хана была более чем удивлена – потрясена! Однако в её душу закрался элемент недоверия: она заподозрила, что эти стихи были сочинены ранее и сейчас только воспроизводятся по памяти. Ей захотелось проверить, и она сказала прямо, о чём втайне подумала. Антонина нисколько не обиделась и, сделав небольшую паузу, прочитала:

И сразу, без перерыва:

Хана завороженно слушала. Антонина продолжала:

– Сеанс стихосложения окончен! Спасибо за внимание, – раскланялась Антонина. – Не слышу бурных аплодисментов.

– Браво! Браво! Просто изумительно. Твои стихи замечательны. Я бы никогда не смогла так, – зааплодировала Хана.

– Тебе понравилось? Думаю, и ты любишь сочинять стихи. Прочти, пожалуйста, что-нибудь.

– Мне с тобой не сравниться.

– Прошу, прошу! Мы не на турнире поэтов, – проговорила Антонина с очаровательной улыбкой. – Смелее! Ну!

– Хорошо. Вот это, пожалуй.

– Отлично, Хана! Почитай, пожалуйста, ещё.

– Пожалуйста.

– Здорово! Я так не могу.

– Шутишь?

– Нисколько. Чувствуются непосредственность, индивидуальность и, конечно, несомненный талант.

Было похоже, что Антонина свыклась со своей ролью, и Хана смотрела на неё, как на давнюю подружку, с которой хотелось поговорить по душам после долгой разлуки.

– Антонина! Ты меня захвалила. У меня совсем другое представление о моих попытках что-либо сочинить. Но мне приятно слышать твою похвалу. Раз так, то слушай.

– А как же бессмертие? – с укоризной в голосе сказала Антонина.

– Только и всего? Неужели так мало?

– А ты желаешь жить вечно? – засмеялась Хана. Антонина присоединилась к её веселому смеху. Отсмеявшись, вытирая слёзы, она ответила:

– Для того чтобы не бояться смерти, приходится выбирать веру, обещающую загробную жизнь, а выбрав, следовать неукоснительно Писанию. В оцепенении одиночества, скрашиваемого занятиями различного рода, и в том числе философией, происходит достижение той полноты, при которой появляется мысль о некотором постоянстве – хрупкой конструкции, удерживаемой на время нашим сознанием. И не только это дает нам надежду на будущее, в котором, возможно, продлится настоящее, наше настоящее, самое существенное и дорогое, хотя бы потому, что мы о нём имеем некоторое мыслительное и чувственное представление. Словно чайная роза в стакане, ты грустна, вяловата, любя. И письмо ты носила в кармане, и себя в безразличье губя. Вот настоящее. Эти строки можно сочинить, можно припомнить. При сочинении может пройти больше времени, чем при воспоминании. Но и то и другое будет происходить в настоящем. Если ты любишь сочинять или произносить сочинённое, то в это время ты получаешь удовольствие. Из маленьких удовольствий складывается время нашего проживания. И в этом смысл: удержать как можно больше удовольствия в течение единицы проживаемого времени, которое, что бы там ни говорили о том, что время – категория, придуманная человеком, все же для нас является измерением наших действий. В этом его ценность. А какими действиями и мыслями мы его наполним, такое ощущение и получим.

– Антонина! Ты переходишь в своих рассуждениях к смыслу жизни. Встанет в полдень в полный рост растворённый светом день, немые крылья опуская к ночи. У нас ещё есть время быть в нашем настоящем, ускользающем, но доставляющем удовольствие. Жду не дождусь, когда исполнится моя заветная мечта.

– Интересно, интересно. Какая у тебя мечта? – улыбнулась своей неотразимой улыбкой Антонина.

– Ничего особенного. Сейчас каждый мечтает увидеть планету Марс своими глазами, – и с огорчением в голосе продолжила: – Иногда теряются цели из-за необходимости долго ждать, уговаривая себя: подожди, подожди, потерпи ну хоть ещё немного. И тогда уподобляешься лисе и винограду, от которого, как лисонька, уговариваешь себя отказаться. Но если ты ничего не стоишь, ты и не будешь ничего желать. Как-то так.

– С Марсом точно подожди. Нужны для этого силы, и немалые. Да и профессия какая-нибудь. Лететь на эту планету – это не прогуляться вокруг Земли на ракете.

– Да я понимаю. И дедушка говорит то же самое. Сначала мне надо приобрести профессию врача. Мне придётся столько ждать… С ума сойти.

– Ничего страшного. Тебя, возможно, я там буду ждать.

– Правда? Здорово! – захлопала Хана в ладоши.

– Хотя не знаю. Я же провалил экзамен.

– Антонина! Ты снова вышла из роли.

– Спасибо за замечание. Добрый указ человеку, что глаз. Знаешь, мне надо будет отлучиться по одному делу.

– А мне с тобой можно?

– Ни в коем случае!

– Хорошо. Но ты должна держать меня в курсе, а то я буду волноваться. Дедушка говорит, что волнения отрицательно сказываются на здоровье человека. И я ему верю.

– Да. Я тебе дам знать.

И они ещё долго болтали про всё на свете. Им было хорошо вместе. Они пока не осознавали причину взаимной радости общения, столь явную для опытного глаза, но что-то в каждом уже начинало светиться, звенеть, вибрировать, предрекая великое счастье взаимной любви.

 

2

У Смакова две недели назад умерла тёща. Лира ходила с красными глазами и припухшими веками. Ввиду последних событий Смаков как-то не сумел вызвать профессора Наева для осмотра тёщи, да и не особо верил в серьёзность её болезни.

Вскрытие показало замедленный распад клеток вследствие какого-то отравления, возможно, от употребления лекарственных средств. Лира качала головой, бормоча что-то невнятное, из чего Виктор Арнольдович всё же понял, что её мать относилась к лекарствам с большой долей предубеждения и вряд ли их аккуратно принимала, если вовсе не выбрасывала их в унитаз. Но её наблюдения в расчёт не приняли. Каждый своим занят. Правда, молоденький мальчик, возможно, подрабатывающий студент, занёс в компьютер строчку: со слов дочери, лекарства принимала нерегулярно. Это так. На всякий случай для статистики.

Настроение у Смакова было самое что ни на есть отвратительное. Три дня он взял на похороны тёщи, а потом сразу и больничный, так как у него не переставая болела голова, а также временами наваливались приступы икоты, при которых он становился совсем плох. Чего он только не предпринимал. Пил воду мелкими глотками, задерживал дыхание, пробовал, по совету жены, принимать каждые пять минут по столовой ложке коньяку и даже вставал на голову. «Вот тебе и медицина, ёлки-палки, от такой простой вещи не может избавить, чего там можно ждать?» – в сердцах выговаривал он Лире между приступами икоты.

Лира пошушукалась с соседкой, живущей недалеко от их дома. Та пришла, пошептала, повесила ключ на бежевом шнурке таким образом, чтобы он оказался на спине промеж лопаток, и странное дело – как рукой сняло. Вишь как всё просто оказалось.

Часы с мягким свистящим шипением пробили три, а Виктор Арнольдович всё ещё сидел в кресле напротив камина, уставившись в кучку пепла от догоревших брикетов. Чарли лежал у ног хозяина, довольный своей близостью к нему, время от времени вздрагивая и издавая скулящие звуки, подтверждающие не только собачью любовь и преданность, но и готовность повиноваться любой команде.

Смаков ощущал усталость, но у него не было сил подняться наверх, в спальню. Может быть, ему просто не хотелось разбудить чутко спавшую жену да застать Марка за компьютером и делать тому очередное нравоучение? Что толку? Всё равно не послушается. Он один из многих страдающих компьютерной зависимостью, и бороться с этим бесполезно. Ну что ж, это лучше, чем алкоголь, наркотики, смертельные гонки, бесконечные стимуляторы. вызывающие впоследствии нервно-психические заболевания, число которых растёт с невероятной быстротой. Вот и на него напасть – икота есть не что иное, как последствие стресса и недостаток в его жизни позитива, вернее, его позитивного взгляда на происходящее, что опять-таки кроется в обменных процессах и сбое гормонального фона. Об этом говорил ему профессор Наев. И все искусственные средства, дающие человеку радость, оказываются малоэффективными.

Виктор Арнольдович для того, чтобы отвлечься от дурных мыслей, постарался вспомнить, когда он был по-настоящему счастлив. Разве что когда Лира дала согласие стать его женой. Как он тогда волновался.

Они встретились совершенно случайно. Он, уставший от напряжённых занятий, поехал за город, чтобы побыть одному, подышать свежим лесным воздухом и таким образом восстановить силы. Это было словно вчера. Так отчётливо он всё помнит.

Уставший, но довольный от прогулки, он зашёл в кафе перехватить что-нибудь и сразу обратил внимание на девушку, оживлённо разговаривающую с молодым парнем. Сев напротив, он стал исподволь наблюдать за нею, стараясь угадать, о чём они говорили. Молодой человек что-то сказал, девушка вспыхнула, и краска негодования залила её бледное до этого лицо. Она даже поднялась со стула, видимо, намереваясь уйти. Парень тоже вскочил и снова, уже громко, так что Смаков мог слышать, выкрикнул: «Вот и оставайся одна! Мне надоели твои глупые, бесконечные сцены ревности. Между нами всё кончено! Я не собираюсь свою жизнь превращать в ежедневные оправдания! Прощай!» – и в буквальном смысле этого слова вылетел на улицу. Он настолько быстро исчез, что Смаков, размешивающий сахар, поднял глаза – а того уже и след простыл. Девушка рванулась было за ним, но увидев в окно, как он быстро бежит, снова опустилась на место, достала из сумочки очки от солнца и надела их на свой красный носик.

Смаков видел стекающие по щекам слёзы, которые девушка промокала салфеткой. В кафе никого больше не было. Девушка явно стеснялась своей слабости и своих слёз. Смакову очень хотелось как-то успокоить её, но он не решался с ней заговорить.

Минут через двадцать девушка стала приходить в себя. Она заказала чашечку кофе. Смаков последовал её примеру. Так сидели они в тишине, отпивая маленькими глоточками кофе. И эта тишина странным образом начала объединять их, протягивая между ними невидимые нити чего-то единого, общего, судьбоносного.

Из кафе они вышли вместе. У Смакова сильно колотилось сердце, а когда они случайно коснулись пальцами рук друг друга, по его телу пробежала волна – сладостная и призывная.

Роман с Лирой развивался бурно и стремительно. Их непреодолимо влекло друг к другу. И уже недели через две Виктор пригласил свою будущую жену к себе, после того как они посетили один из самых дорогих ресторанов. Виктор Арнольдович в то время жил с родителями. Они как нельзя более кстати уехали отдыхать. Ни в ресторане, ни дома у Виктора они не пили ни грамма спиртного. Оба хорошо понимали, чем закончится этот вечер. Они хотели любить друг друга и даже больше – оба хотели зачать новое существо. Виктор сделал Лире предложение, и она дала согласие, полностью доверившись ему. У неё не было и тени сомнения: Виктор женится на ней.

Смаков заново переживал тот необыкновенный, счастливый вечер. У него и у неё это было впервые. Лира попросила выключить свет. У Виктора дрожали руки, дыхание перехватывало. Он боялся и желал одновременно. Положив руки ей на плечи, Виктор едва прикоснулся к уголкам её губ и замер от блаженной истомы. Голова плохо соображала. В действие вступил инстинкт. Он начал медленно снимать с неё наряд. Странно: раздевая, он не видел её обнажающегося тела. Предметы плыли, растворяясь в темноте. Собственно говоря, в комнате царил полумрак, и в обычном состоянии всё хорошо можно было бы видеть, а для него словно всё вокруг исчезло, исчезло разом, и ему казалось, что так и должно быть. Он даже плохо соображал, где находится. Как в медленном, завораживающем танце, они двигались к постели и так же медленно опустились, прижались и, почти не дыша, застыли. Он с упоением целовал её лицо, шею, живот, застыл у причинного места. Она притянула его к себе, и они слились в неотрывном поцелуе. Это неповторимое счастье навсегда осталось в нём, как первый детский поцелуй.

Через месяц они оформили свои отношения, а через восемь у них родился сын Марк.

Получив повышение по службе, он позволил себе отдых с женой и сыном на одном из островов Атлантического океана. Взаимная любовь, радость общения на фоне безмятежного отдыха – он постарался выбросить мысли о работе из головы – создавали вокруг них общую ауру счастья. Потом, став начальником, он не раз пожалел о своём повышении. Принимать решения, отдавать приказы для него оказалось нелёгким делом. Виктор Арнольдович был слишком мягким, интеллигентным. В своё время он научился размышлять, анализировать, делать выводы, и это его свойство было замечено.

То, что произошло с Хумовым, выбило Смакова из колеи. Его побег он воспринял как вызов, как знак справедливой необходимости произвести изменения в заржавевших, заскорузлых структурах, показав его, Смакова, неуверенным в правильности и своевременности выполняемых функций и, если хотите, инструкций, которые давно устарели.

Смаков вздрогнул всем телом. Сверху раздались громкие всхлипы и рыдания Лиры. Похоже, во сне, потому как больше не повторялись.

«Все же пора уложить мальчика спать», – с нежностью подумал Виктор Арнольдович, но не двинулся с места. Он ощущал, что расползается, тело становится неподвластным, неуправляемым и ему не хватает сил даже шевельнуть рукой, не то, чтобы встать. «И пусть. И хорошо», – вяло думал он, – мои силы уже не те. Как-никак пятый десяток разменял. Может, мне не так много и осталось. Чего же усердствовать? Зачем тянуть жилы, надрываться? Пусть всё идёт своим чередом. Нет ничего лучше, чем сидеть вот так спокойно, рядом со своей любимой собакой, дома и знать: наверху спит жена, сын бодрствует за компьютером или думает о своём. И это тоже хорошо. Для него пришло время размышлять, ставить вопросы о смысле жизни, о том, как в этой жизни выстоять… Да мало ли какие вопросы может задавать юноша в таком возрасте. Молодость – время вопросов.

Смаков прикрыл глаза и постарался отогнать надоедливые, грустные мысли. На некоторое время ему это удалось – начало казаться, что время как бы замедляется и он в этой сопричастности к мерному его течению способен на мгновение краешком какого-то неосознанного чувства заглянуть в Вечность, испытать холодящий душу страх перед неизбежностью смерти «Вот и я умру, и Марк будет плакать, а Лира от горя сгорбится, постареет. Мой пёс будет бродить ночами по дому, скулить и выть на луну, но меня это уже не будет волновать. Меня ничего не будет волновать».

Крупные тёплые капли одна за другой покатились по щекам, падая на тыльную сторону рук, сложенных на коленях. Виктор Арнольдович плакал, шмыгая носом, сморкаясь в салфетку, одновременно пугаясь и радуясь своим слезам. Его невроз достиг своего апогея. «Я несчастен, я бесконечно несчастен. Я лишён радости, смысла жизни, лишён воли и желания бороться», – думал Смаков, всхлипывая и вытирая глаза бумажной салфеткой. Чарли воспринял состояние хозяина и начал жалобно поскуливать.

«Я вот живу и всего боюсь. Боюсь потерять работу, так как нечем будет оплачивать банковский кредит, боюсь заболеть каким-нибудь новейшим вирусом и надолго слечь в больницу, за которую опять-таки надо платить, боюсь начальства, в конце концов, боюсь смерти. Меня пугает до умопомрачения, куда мог подеваться самый лучший выпускник и что с ним сейчас. Жив ли он? И что такое смерть? Даже если мне предрешено жить долго, я не могу себе представить, что наступит день, а я уже не открою глаза, не увижу небо, солнце, деревья, свою собаку, не вдохну полной грудью, не приму душ, не выпью утренний кофе. Ну и что? Я уже об этом знать не буду. Я ни о чём больше знать не буду. Мне не придётся нервничать, переживать по пустякам. Я усну и не проснусь. Только и всего. Засыпать же мне не страшно? Нет. Всё же уснуть одно, а умереть и никогда больше не проснуться – это совсем другое. Совсем другое дело. Не быть никогда. Исчезнуть. Но ведь меня не было до моего рождения, и мир мало бы изменился, не появись на свет я. Мир совсем, совсем бы не изменился. Так же и мой уход из жизни не принесёт никаких изменений, разве что близкие будут горевать. Ради них я и живу. Сын и жена точно не забудут меня до самой своей смерти. Пусть они живут долго-долго. А я… Я отжил своё. Я не вижу перспективы. Что это на меня нашло? Расклеился. Расплакался, впервые расплакался, расчувствовался, как сентиментальная дамочка. Это нервы расшалились. Попью успокоительного, и всё встанет на свои места. Её величество депрессия пожаловала в гости. Это она нашёптывает мне панические мысли. Всё же надо пойти на приём к психотерапевту. В моём окружении слишком много людей, заболевших депрессивным психозом. Мы никак не можем научиться не наносить друг другу травмы. Зависимость одного от всех настолько велика, что победить эпидемию, охватившую огромное количество людей и с каждым днём возрастающую, возможно только всем вместе. Неужели я один это понимаю? Нет, не может этого быть. Врачи давно бьют тревогу. Антидепрессанты на рынке появляются с космической быстротой, предлагая избавление от этой напасти. Хороший способ делать деньги. Тёща не могла жить без пилюль счастья. Так она с усмешкой говорила, поглощая их каждый божий день. Всё. Мне понятно: надо выпутываться самому. Прекратить панику. Принять по-мужски решение. Оборвать разом. Это будет по-мужски. Чего там думать. Света впереди никакого. Жена? Жена поплачет, конечно. Денег ей на первое время хватит. Марк уже большой. Работать будет. Да и жена что-нибудь найдёт. Станет давать уроки английского. Проживут. Не пропадут. А я всё. Не могу больше. Моя песенка спета. Сколько можно тянуть лямку? Ни одного дня без стресса. Ни дня. Держался долго. Пока. Пора. Трубят рога. Как там у Есенина? „В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей“. Отговорила роща золотая… Какое стихотворение, а? Вот был поэт, так поэт. Был поэт, жил поэт, а теперь его вот нет. Вот и ладушки-ладушки, погремушки у бабушки».

Смаков, не без усилия воли, встал, прошёл в свой кабинет, открыл сейф, достал пистолет. Всё происходило машинально, как бы без участия сознания и в полном равнодушии. Чарли следовал за ним, ловя каждое его движение, не сводя с него своих умных глаз. Он проверил, заряжен ли пистолет. Да. Заряжен, как и требовалось по инструкции. Он сел, облокотился на стол локтем правой руки для надёжности, откинул назад голову, приблизил дуло к виску, зажмурил глаза. Секундой раньше, чем он нажал на курок, Чарли прыгнул, схватил зубами за широкий рукав халата.

Пуля, слегка задев штору, вылетела в открытое окно. Смаков туповато посмотрел на пистолет, зачем-то понюхал дуло, поморщился, положил пистолет обратно в сейф. Сбросив халат, в одной футболке и трусах он с Чарли вышел на улицу.

Домой Смаков вернулся около пяти часов утра, сильно продрогнув, но в ровном расположении духа.

Спать он лёг в кабинете на диване в обнимку со своей собакой, которая от восторга не могла успокоиться и лизала ему нос, ухо, шею, руки… Он не отмахивался, находясь в спокойном, умиротворённом настроении. Желание жить росло с каждой минутой. И что самое главное, он перестал бояться перемен к худшему. Он не мог понять, что с ним было, почему он так запросто хотел распрощаться с жизнью. Как бы не казалась жизнь тяжёлой, а порой и просто невыносимой, всё равно жить лучше, чем лежать в сырой земле со всеми последующими трансформациями бренного тела: поедания червями, разложения и так далее. А душа? Что душа. А кто его знает, что там, и что с душой. Слабые верят, а сильные – сомневаются. И всё же лучше верить. Легче уходить из жизни.

Засыпая, он продолжал думать, что существует переселение душ, значит, есть жизнь после смерти и надо зарабатывать хорошую карму, что любое учение можно легко превратить в догму и тогда прекратится развитие и оно станет мёртвым, что жить хорошо, жизнь – подарок, который надо ценить, и ещё: у него самая лучшая в мире собака.

 

3

Чтобы сломать информацию о себе, Хумов должен был получить привилегии системного администратора или главного пользователя операционной системы.

– Так, так… Для начала мне нужно найти Скрипт. Неужели у них всё на серверах, а может, на Облаке? – бормотал он, задумчиво глядя на экран индивидуального компьютера, слегка прикасаясь поисковой ручкой к мониторным клавишам.

Ввод регистрационного имени и пароля выглядел странно.

– Да… системный администратор перемудрил. Введите ваше регистрационное имя: ваш логин, пароль. Сейчас я вам введу. У меня есть большой текст. Очень большой, – продолжал разговаривать сам с собой Хумов. – У меня имеется пятидесятикилобайтная служебная инструкция. Это так кстати.

Инструкция была прислана из центра накануне последних событий. Он запустил свою любимую программу, подвёл курсор к инструкции, ввел: зона Z-4.

– Сейчас, сейчас… Будет вам и белка, будет и свисток, – улыбнулся он, переходя в браузер для введения пароля.

Не прошло и часа, как Хумов взломал сайт. Он был отнюдь не мальчик, а профессионал, поэтому не собирался оставлять хулиганские сообщения. Он просто хотел заблокировать информацию о себе, однако информация «висела» на Облаке, и пройти туда ему не удалось.

«Прекрасная работа, – подумал он, – засекречено основательно. Я догадывался, но не ожидал. Что ж, мы пойдём другим путём».

После чего, действуя как хакер, Хумов вошёл в компьютерную систему учебных сообществ и отправил сообщение об опасной радиоактивной зоне всем зарегистрированным пользователям.

С полным осознанием выполненной задачи и верой в правильность своих действий – он же спасатель! – Хумов приступил к ежедневному тренингу, совмещающему особые физические упражнения с медитацией.

Теперь ему надо начинать новую жизнь. С прошлым раз и навсегда покончено. Ему придётся скрываться, выжидать, наблюдать, запутывать следы, сидеть в укрытии, постараться полностью исчезнуть, затеряться, изменить себя. Но он также знал, что его будут преследовать до тех пор, пока он не уйдёт из жизни. На это он пошёл ради… Ради того, чтобы оставаться честным перед собой. Нет. Зачем себе врать? Ради этой девушки. Ради Ханы.

Его продолжала мучить мысль, что он не смог стереть информацию о себе.

Своими действиями он дал понять: жив, здоров, не собирается бездействовать. Хорошо бы всё же уничтожить информацию. Применить телепатические способности?

«Да. Попробую. Хана вернётся часа через два. Мне никто не сможет помешать», – подумал Хумов и принял позу сосредоточения.

Прошло около сорока минут, а он всё ещё сидел, не двигаясь. Голова была свободна от мыслей, однако визуализация объекта не осуществлялась. Неожиданно перед ним начали появляться какие-то образы, выплывающие из дымки и пока неразличимые, расплывающиеся, словно дрожащие миражи знойной пустыни.

И вдруг он увидел двух мужчин. Один говорил другому, что взрывное устройство следует заложить в новом архитектурном комплексе, открытие которого состоится через три дня. На открытие соберётся около пяти тысяч. Будет большой гала-концерт, откроется одновременно несколько выставочных залов, спортивный комплекс, пять отелей, около двадцати ресторанов и кафе. На открытие съедутся лидеры крупных стран. «Это надо сделать под сценой», – отчётливо услышал он голос мужчины, дающего указание.

Сердце его забилось. Хумов вздрогнул, поднялся и принялся за дело.

Когда пришла Хана, он был уже переодет в одежду девушки и попросил её оценить свой внешний вид.

Хана придирчиво осмотрела его и сказала:

– Антонина, ты отлично выглядишь. Тебе идёт эта стрижка. Отлично сидит паричок. А почему ты облачилась в рабочую одежду?

– Не хочу привлекать внимание.

– В таком виде ты отлично сойдёшь за служащую низшего состава.

– Действительно?

– Один к одному. Антонина! Ты без меня сходила и купила всё это? – с укоризной в голосе выговорила Хана.

– Да… а что здесь такого? Я вне подозрений. Ведь я вышла из дома в твоём дизайнерском исполнении.

– А как тебе удалось создать новый имидж? Поразительно!

– Ты забыла, Хана? Я с большим успехом играла в студенческом театре.

– Ты отлично перевоплотилась в новую роль. Поздравляю!

– Я рада, моя милая наставница! – и Антонина улыбнулась такой обворожительной улыбкой, что сердце Ханы переполнилось благодарной нежностью.

– А сейчас разреши мне прочитать для тебя для тренировки. Ты любишь подобное.

– Конечно, конечно. Буду рада послушать.

– Спасибо за любезное согласие, – кивнула головой Антонина. Присядь, дорогая и слушай.

И Антонина хорошо поставленным голосом начала:

– В покое среди движения и вращения, среди смены света и тьмы, среди мерцающих возгораний и угасания старых звёзд Время имеет возраст Вечности – всеединое продолжение, и лишь в сознании нашем ему свойственно замедляться или ускоряться, и только сознание его в состоянии помыслить.

– Здорово, Антонина! Как настоящая леди, переодетая в простую служащую, ты не забываешь держать высокий тон, – и Хана в ответ прочитала:

– Светить всегда, светить везде… И то верно. Хана, мне придётся отлучиться на несколько дней.

– Куда это ты собралась? Тебе лучше оставаться здесь.

– Всему виной первородный грех. Чему быть, того не миновать. Не волнуйся за меня, Хана. Отлучусь в худшем случае на неделю. Не скучай! Пиши стихи и всё такое. Ну же… Улыбнись, пожалуйста. Всё будет тип-топ. Иисус Христос, знаешь, между двумя разбойниками был распят.

– Антонина, ты так сложно говоришь… Мне тебя не понять, – удивлённо посмотрела Хана, тряхнув головой, и её волосы, освещённые зайчиками солнца, вспыхнули золотым сиянием, образуя ореол над головой.

– Не обращай внимания. Это так. О Боге поговорим чуть позже. До скорого!

И Антонина, подхватив рюкзак голубого цвета в тон своего комбинезона, вышла из комнаты, не забыв послать воздушный поцелуй.

Хана прильнула к окну и смотрела ей вслед, пока она не скрылась за поворотом. Её внимательный взгляд не нашёл ничего, к чему можно было бы придраться. Хумов отлично вжился в роль.

 

4

Молодая красивая работница из отдела обслуживания прошла проверочный контроль и спокойно направилась к центральному павильону, где через пять часов должна была начаться торжественная церемония открытия культурно-оздоровительного комплекса.

Зрительный зал представлял собой амфитеатр огромного размера, вмещающий до пятидесяти тысяч зрителей. Ложи располагались таким образом, что с каждого места отлично просматривалась вращающаяся сцена, оборудованная по последнему слову техники.

Предстоящее зрелище своей грандиозностью предполагало сразить самые невероятные ожидания. Шоу готовилось больше года. Самые лучшие силы со всего мира – певцы, музыкальные ансамбли, танцоры, актёры разных жанров – были задействованы в нём.

Комплекс гудел обычной предпремьерной суматохой. Гримуборные наполнялись артистами, гримёрами, костюмерами. Подтягивались рабочие сцены, осветители, режиссёры, декораторы, звукоинженеры, ответственные за лазерное шоу и другие специфические эффектов.

Девушка, представившаяся двум рабочим сцены Антониной, сказала, что она назначена для того, чтобы дать им вовремя сигнал, по которому центральную часть сцены нужно будет медленно поднять в определённом месте действия. «Это последнее решение главного режиссёра», – произнесла она с очаровательной улыбкой. Рабочие закивали головами. Им некогда было заниматься пустыми разговорами даже с такой привлекательной девушкой, как Антонина. Больше на неё никто не обращал внимания. Волна волнения, переливаясь от исполнителей, захватила всех без исключения, зарядив сосредоточенной энергией.

Антонина свободно передвигалась по лабиринтам сцены, присматриваясь, словно кого-то ища, стараясь не привлекать к себе особого внимания.

Время шло, а она никак не могла найти нужных ей людей, и ей уже начинало казаться, что она что-то напутала и это должно произойти не сейчас и не здесь.

Служба безопасности работала прекрасно. Только опытный и знающий специалист мог бы заметить незримых наблюдателей.

Антонина понимала, что именно она вскоре может привлечь к себе внимание, так как её действия не соответствовали определённой цели: выполнению назначенной работы. Единственное оправдание – её могут принять за представителя службы безопасности. Но могут ли?

Необходимо как можно быстрее найти взрывное устройство и обезвредить его. Рабочих становилось всё больше. Каждый чётко знал свои обязанности. У каждого была быстрая связь с центральной режиссёрской секцией управления.

Антонина сделала два круговых обхода, внимательно просматривая возможные места установки бомбы. Время неуклонно двигалось к началу представления. За кулисами стояли артисты, музыканты, ведущие программы. Помощники сновали туда-сюда, проверяя последнюю готовность. Зал уже начинал заполняться зрителем.

Антонина в свой первый осмотр приметила световой щит. «Если на короткое время отключить свет, легче будет обнаружить нужное устройство и обезвредить его», – подумала она и опустила рубильник вниз. Тут же началась паника. Поднялся невообразимый шум и крики. Наиболее истеричные женщины визжали, кричали, рыдали, падали в обморок.

Неожиданно Антонина заметила мигающий красный огонёк. «Вот где взрывное устройство!» – мелькнула мысль. Монтажное пространство сцены освещалось аварийным синим светом. Она обратила внимание на две мужские фигуры в комбинезонах рабочих сцены. Они показались ей подозрительными.

Недолго думая, она быстрым приёмом вывернула одному руку, соединила за спиной запястья, надела наручники и прикрепила к металлической трубе. Это произошло настолько быстро, что тот не успел опомниться. Второй, увидев, бросился на Антонину. Завязалась короткая борьба. Антонина радостно подумала, что это и есть террористы. Она не ошиблась.

Второй, приняв Хумова за женщину, нанёс не столь сильный удар. Антонина ответила. Потрясённый силой удара противник замешкался. Теперь обе руки Антонины были свободны. Её задача была как можно дольше не привлекать внимания. Действуя молниеносно, после кратковременной борьбы она и второго приковала к металлической конструкции. Оба молчали, надеясь на чудесное спасение. Наверно, решили, что их засекла служба безопасности и любой вид сопротивления бесполезен.

Сняв примагниченное устройство, Антонина разрядила его и положила перед преступниками. Те с ужасом смотрели то друг на друга, то на бомбу.

Затем она метнулась к рубильнику, подняла его вверх. Свет загорелся. Антонина вышла в фойе. Прошла мимо праздничных фуршетных столов. Официанты завершали последние приготовления и, увлечённые работой, не обратили на неё никакого внимания. Спустившись по лестнице вниз, она подошла к своему автомобилю, который предусмотрительно взяла на прокат. Выезжая за пределы культурно-оздоровительного комплекса и сворачивая на хайвэй, она широко улыбалась своей удивительно обаятельной улыбкой.

 

5

Машина с большой скоростью, однако, не превышающей допустимую, неслась по хайвэю. «Всё получилось неплохо, хотя были минуты отчаяния. Наверняка засветился. Пора возвращаться. Теперь точно придётся снимать где-то жильё. И чем быстрее, тем лучше», – думал Хумов, внимательно следя за дорогой и за тем, какие машины ехали сзади. Управление машиной происходило автоматически, но он не позволял себе расслабиться. И не зря.

Вскоре он заметил погоню: две полицейские машины. Надо было что-то срочно предпринимать. Его всё же вычислили. Машина свернула направо и теперь ехала с меньшей скоростью по направлению к небольшому населённому пункту под названием Княжеское. По обеим сторонам дороги высились могучие деревья.

Максимально сбавив скорость, Хумов открыл дверцу машины и, сгруппировавшись, выпрыгнул. Машина на автопилоте продолжала свой путь. Спрятавшись за кустами, он вскоре увидел две полицейские машины, следовавшие за оставленным им Mercedes-Benz.

«Прекрасный ход. Точно как в классическом триллере. Но как мне выбраться отсюда? Полицейские, догнав машину и увидев, что она пуста, тут же разгадают план, начнут прочёсывать придорожный лес и обнаружат меня. Думай, думай, лучший выпускник отделения спасателей. Думай быстро, каким образом самому себя спасти. Нас этому не обучали. А жаль. Разве у спасателя не может возникнуть такая ситуация, когда ему самому будет нужна помощь, и незамедлительно? Время пока есть. Хорошо бы добраться до Княжеского, а там посмотрим. Хотя нет! Пора возвращаться в аэропорт. Забавы придётся перенести на другое время. Для начала мы полностью изменим свой облик. Здесь в рюкзачке припасено всё необходимое. Хорошая идея! Так, так. Сделаем из себя женщину средних лет, вышедшую погулять и заблудившуюся в лесу. Женщина приехала в гости и вышла прогуляться, подышать свежим воздухом. Наденем соответствующую маску, сменим парик и одежду», – приговаривал вполголоса Хумов, ловко и в то же время тщательно производя действия по перевоплощению в новый образ.

Вскоре на проезжую часть вышла немолодая, но очень привлекательная женщина и подняла руку. Машины равнодушно проезжали, не обращая никакого внимания. Большего равнодушия было трудно ожидать. Не принято было подсаживать на дорогах. Разве кто-то найдётся сердобольный? Антонина Михайловна терпеливо махала рукой, но все было безрезультатно. Никто на неё не реагировал. Пятёрка молодых парней, проезжая, прокричала что-то, высовываясь и махая руками.

Заметив чуть медленнее других ехавшую машину, отчаявшаяся женщина вышла на середину дороги и преградила путь, раскинув по сторонам руки. Машина марки «Кадиллак» затормозила и со свистящим звуком остановилась. Из окна высунулась прелестная головка молодой девушки. Лицо её пылало, глаза выражали испуг, губы дрожали.

– Садитесь быстро. Здесь стоять нельзя, – проговорила она громко с придыханием.

– Знаю, что нельзя, но у меня не было другого выхода. Ни одна машина не останавливалась. Спасибо большое! Вы меня спасли. Меня зовут Антонина Михайловна. Но можно просто Антонина, – юркнув в салон, сказала Антонина, благодарно улыбаясь.

– Я ехала на автоматическом управлении. Ужас! Если бы я не посмотрела случайно на дорогу, мы бы уже не смогли ни познакомиться, ни говорить. Называйте меня Мила.

– Очень приятно, Мила. Это не случайность, а так нужно было.

– Как это не случайность? Говорю вам, я совсем случайно взглянула на дорогу. Со мной такое в первый раз. До сих пор в себя прийти не могу.

– Ну не стоит так волноваться.

– Как это не стоит?

– Всё нормально. Вы меня увидели, остановились, взяли подвезти. Никто не хотел этого делать. Мне пришлось выйти на проезжую часть.

– Куда вас подвезти? – несколько спокойнее спросила Мила.

– В аэропорт. У меня билет. Вылет через пять часов.

– Мне не по пути. А если до метро?

– Пожалуйста, я очень боюсь опоздать. Будьте так любезны. Я заплачу.

– Вот ещё. Денег не беру. Хорошо, подкину в аэропорт, так уж и быть.

– Ой! Вы даже представить себе не можете, как я вам благодарна. Ну очень! – и Антонина одарила спасительницу такой милой улыбкой, что у той сразу поднялось настроение.

– Я ездила в гости к своей школьной подруге. Она в Княжеском живет. Подальше от шума городского. Я так за неё беспокоюсь. Она болеет.

– Поправится. Молодая.

– Вот и я ей говорю. И меня последнее время одолевает беспокойство. Подруга говорит, что у неё тоже начиналось с беспокойства, а потом привязалась депрессия.

– Депрессия сейчас хорошо лечится.

– Не скажите. Посадят на лекарство до конца дней своих.

– Есть разные методики. Зачем лекарства? На начальной стадии нужно чем-нибудь увлечься, смысл жизни прописать для себя.

– Говорить легко, а сделать трудно, – Мила даже повысила голос, и губы её слегка задрожали.

– И вам нужна помощь? Вижу: нужна. Я занимаюсь психологическими практиками и могла бы вам помочь, – снова улыбнулась Антонина Михайловна.

– К кому она только не обращалась. Только деньги сдирают, – продолжала сокрушаться Мила.

– Денег мне не надо.

– Это ещё почему? Деньги за работу надо платить.

– Но ведь вы не взяли с меня денег.

– За что? Мне по пути, – и, сокрушённо вздохнув, добавила: – Почти.

– Вот именно, почти.

– Хорошо. Возьмите мой номер. Будет время, выйдите на связь. Может, и поможет. Вот мы и прибыли.

– Так быстро? Спасибо, Мила. Увидимся. Вы замечательная девушка.

– И вы, Антонина, мне очень пришлись по душе. Я дизайнер. Если вам или кому-то из знакомых… Всегда пожалуйста.

– Буду иметь в виду. До свидания. И ещё раз огромное спасибо. Вы моя спасительница.

– Да ладно уж, – совсем размякла девушка.

– Вы посланы мне самой судьбой! Я вам обязательно позвоню. Мне очень хочется вам и вашей подруге помочь.

Мила помахала рукой, улыбнулась, и её «Кадиллак», развернувшись, поехал в обратном направлении.

Антонина Михайловна зашла в дамскую комнату, переоделась, снова став Антониной, уселась за стойку одного из многочисленных баров, заказала чашечку кофе.

– Что-нибудь ещё? – спросил её бармен – моложавый мужчина средних лет с волосами, покрашенными в фиолетовый цвет, со скучающим видом протирающий салфеткой бокал, и без того сверкающий чистотой. Посмотрев через стекло на свет, он ловко подкинул его и, поймав за ножку, с невозмутимым видом снова принялся протирать.

– Нет. Спасибо. Больше ничего не надо.

– Да, конечно. В самолете хорошо накормят, – хотел продолжить разговор бармен.

– Надеюсь, – вежливо ответила девушка и начала быстро набирать текст для письменного сообщения.

Бармен от нечего делать принялся перетирать следующий бокал. Посмотрев на свет, убедившись в замечательно исполненной работе, он и его подбросил и ловко поймал, не меня при этом позы.

Через час двадцать Антонина, пройдя контроль, садилась в самолет. К чашечке кофе она так и не притронулась.

 

6

В ожидании Антонины Хана вся извелась. Она воображала себе невероятно дикие сцены с погоней, захватом и прочими страшилками, коих достаточно насмотрелась в обильном потоке всяческих экранизаций, и только когда пришло известие о скором её (его) приезде, она немного успокоилась.

«Почему я так волнуюсь, так страдаю?» – задавала Хана себе вопрос и не могла на него ответить. Она стояла под душем. Тёплые струи нежно гладили её молодое стройное девичье тело, ожидающее любовных ласк, о которых она вовсе не думала, но оно, тело, знало о ней больше, чем она могла себе позволить по природе невинной чистоты, идеализированных мечтаний, не позволяющих опускаться до естественных проявлений физиологии, свойственных любому человеческому существу. Это противоречие между высокими порывами нравственно созревшей души и проявляющимися волнениями иного – низкого, по её мнению – порядка, не дающими, как прежде, спокойно следовать духовным представлениям о своём предназначении, создавали нервное напряжение, готовое перерасти в болезненный невроз. Из весёлой и озорной девушки она превратилась в задумчивую, погружённую в себя, послушную и дисциплинированную студентку. Она перестала опаздывать на занятия, но на лекциях не совсем воспринимала информацию, постоянно думая о своём.

Во время отсутствия Хумова она ни разу не посетила бабушку. Зато написала много стихов, а её записи в дневнике стали чрезвычайно длинными, подробно описывающими её переживания, что помогало ей несколько успокаиваться хотя бы на время. Дневник оказался для неё возможностью хоть как-то упорядочивать мысли, а вот с чувствами ей было сложнее справляться. Они никак не хотели подчиняться трезвому разуму, настаивающему на возвращение к прежней безмятежной жизни, что означало порвать отношения с Хумовым.

Но как она могла это сделать, если её сердце при одной мысли об этом предательстве начинало колотиться, гулко отдаваясь во всём теле. Иначе она не могла понимать разрыв, означающий не что иное, как подлое предательство человека, попавшего в сложную ситуацию. Кто ещё ему может помочь? Он одинок как перст. И у него такая обворожительная улыбка. Улыбка доброго человека. И какие стихи к тому же он сочиняет.

Но её беспокоило больше всего то, что она начала желать нечто большего от него. Её фантазии уводили их одних, без никого, в укромные местечки. Там он после прочтения стихов и разговора на разные житейские и философские темы неожиданно приближался к ней, обнимал бережно и нежно, касался её губ своими губами. А потом…

О боже, лучше не воображать себе то, что могло бы случиться потом. Это было умопомрачительно сладостно. Щёки Ханы начинали пылать, и она отгоняла от себя навязчивые мысли, так неожиданно легко появляющиеся. Она уже начинала понимать: в ней проснулся мощный инстинкт продолжения рода. Да это понять и не стоило большого труда. Вот сейчас, стоя под душем, она будто бы мыла своё тело для него, но почему тогда ей виделись фаллосы упругие, крепкие, готовые в неё внедриться? Их было много. Они окружали её со всех сторон. Эта картина настолько смутила Хану, что она быстро вышла из душевой кабинки и, накинув халат на мокрое тело, прошла в свою комнату. Но и там она не могла найти себе места и, натянув спортивный костюм, выбежала на улицу.

Было ещё светло. В воздухе стояла влага после прошедшего мелкого дождичка, а лёгкий ветерок приятно охлаждал горящие щёки. Она побежала к ближайшему скверу. Там можно было бегать по специально сделанной беговой дорожке, отмеряющей метры пробега. Чтобы пробежать три километра, нужно сделать семь с половиной кругов. Она сделала десять с половиной и, уставшая, без единой пагубной мысли, довольная победой над собой вернулась в свою комнату. Ей не хотелось зажигать свет. Она подхватила халат и пошла в душевую, чтобы смыть наработанный тяжкими усилиями неожиданной тренировки пот с гудящего тела. Вернувшись, она увидела Антонину, сидящую на своём надувном матрасе за дверью, как в первую ночь. Хана от неожиданности замерла, но, быстро взяв себя в руки, радостно сказала:

– С возвращением, дорогая. Я так волновалась за тебя.

– Принеси мне, пожалуйста, хлеба с маслом. Я сильно проголодалась. Помнишь, ты мне давала в первый день моего пребывания у тебя?

– Конечно! И могу приготовить для тебя твой напиток.

– Нет-нет. Только не кофе, пожалуйста.

– Я принесу термос с горячей водой, а ты приготовишь себе то, к чему привык, сам.

– Отлично. Ты меня хорошо понимаешь.

Через некоторое время Хана вернулась и неожиданно услышала от дорогой подруги, что та собирается покинуть её, на этот раз надолго, если не навсегда.

Хумов выразил мысль о необходимости съехать на съёмную квартиру, потому что его присутствие может быть обнаружено, а он не хочет и не может принести ей хоть самые малые неприятности. Да и родители, какие бы они ни были замечательные, не должны быть посвящены в его дела. Хана сказала, что она может сообщить родителям о том, что у неё собирается погостить некоторое время подруга, вернее, она уже обмолвилась об этом. На что Антон – (Хумов успел снять маску за время отсутствия Ханы) – возразил, и не без основания, что так долго продолжаться это не может. Благо его присутствие пока не обнаружено. Не стоит рисковать, тем более в его положении абсолютной неопределённости. И Хана сдалась, но слёзы одна за другой быстро закапали из её юных глаз. Антон продолжал её успокаивать:

– Пойми, меня ищут, и дело иметь со мной небезопасно и даже очень, очень опасно. И для твоего замечательного дедушки известие о том, что ты имела со мной какие-то отношения, помогала мне и всё такое, будет ударом, и для родителей, и для любимой бабушки в первую очередь. Будь умницей.

И она сдалась, вытирая салфеткой глаза и пытаясь улыбаться, согласно закивала головой.

– Хорошо. Ты прав. Но ведь мы будем, будем видеться?

– Несомненно, – твёрдым голосом проговорил Антон.

Потом они начали разрабатывать план действий. Вернее, Антон, а Хана вносила уточнения.

 

7

На другое утро Хана отправилась в универмаг, где купила впрок одежду, парики, накладки, пояса и прочие аксессуары для возможных перевоплощений Антона в Антонину. До обеда она усердно изготовляла несколько масок, разительно меняющих облик Хумова – делающих его то женщиной средних лет, то мужчиной пожилого возраста, а то и вовсе старухой китайского происхождения или стариком из какой-то африканской страны.

Около пяти вечера из особняка на одной из престижных улиц города вышли две прелестные девушки и, мило улыбаясь, беспечно болтая, держась за руки, направились к подземке. Со стороны могло показаться, что они давно дружат и эта дружба обеим доставляет несравненное удовольствие. Та, которая была на голову выше, несла весьма объёмистый саквояж, обеспечивающий, по всей видимости, самыми необходимыми предметами в не коротком дорожном путешествии.

Девушка несла вещи с лёгкостью, не соответствовавшей значительным габаритам поклажи, что указывало на её неустанные тренировки в спортивном зале. Девушка ниже ростом неожиданно остановилась и начала что-то убедительно, но спокойно говорить подруге. Та тут же послушалась совета и уже через минуту тащила свой саквояж на выдвижных колёсиках, держась за раскладную ручку. По дороге им встретилась пожилая пара. Девушки вежливо поздоровались и получили не менее вежливый ответ. Женщина приостановилась и, с улыбкой помахав рукой, пожелала доброго вечера и приятного путешествия. Хана поблагодарила в ответ, и обе девушки с улыбками замахали руками.

– Приятная пара, – сказала Хана подруге, когда они удалились на приличное расстояние и её слова не могли быть услышаны.

– Да, и мне они понравились. Надеюсь жизнь у них удачно сложилась, – отозвалась та.

– Я в этом уверена, – заметила Хана, с благодарностью посмотрев на подругу и оплачивая проезд за двоих, так как девушки уже спустились на эскалаторе в метро и стояли у автоматических касс.

Поезд, как всегда, не заставил себя долго ждать. Сев рядом, они продолжили разговор.

– В каком районе ты бы хотела снять квартиру? – тихо спросила Хана, не желающая привлекать внимания, хотя в вагоне было совсем мало людей и каждый был занят своим делом. Напротив находилась парочка. Закрывшись китайским зонтиком, они о чём-то шептались, периодически замирая. «Целуются», – подумала с лёгкой завистью Хана. Господин средних лет полностью ушёл в чтение электронной книги. Пожилая дама сидела, закрыв глаза, и её губы шевелились. Она или пела, или вела бесконечную беседу сама с собой, возможно, читала стихи. В конце вагона о чём-то оживлённо болтали две молоденькие китаянки да парень африканского происхождения дергался в такт слышимой только им музыки.

– О, Хана! Мне достаточно и комнаты. Я неприхотлива, – после длительной паузы ответила подруга, видимо тоже наблюдавшая за пассажирами.

– Для тебя было бы лучше снять маленькую, но квартиру.

– Ни в коем случае, – возразила Антонина.

– Но почему? Спокойнее в отдельной квартире, да и я бы меньше волновалась.

– Нет, нет. Ни за что. Не знаю, в какой момент мне придётся переезжать. С комнатой проще. Комнату легче снять на несколько дней. Ты забыла, ведь я страстная путешественница.

– Да, тогда лучше комнатку, – с грустью в голосе проговорила Хана. – Меня всегда пугала неопределённость. Пока живу с родителями, мне ни о чём думать не надо, но как представлю, что скоро придётся начинать самостоятельную жизнь, мне становится совсем не по себе.

– Чего ты боишься?

– Сама не знаю. Боюсь одиночества.

– Не стоит бояться. Мы в эту жизнь сами напросились и выбрали себе трудности, проходя через которые получаем опыт.

– Слышала, но не совсем верю в это. Ой, прости, Антонина! Как бы это сказать… Пока сама на опыте не проверю, не смогу по-настоящему поверить.

– Этого ты никогда не сможешь проверить. Информация стёрта в нашей памяти. Иногда возникает ощущение: это я видела, помню такое, но тут же исчезает под напором других мыслей, а если и остаётся, то позже трактуется как простая случайность. Приготовься, пожалуйста. На следующей нам выходить.

 

8

Девушки вышли на той же остановке, на которой вышел Хумов после своего неудачного экзамена. Вечерело. Хана взглянула на часы. Они показывали пять двадцать. Неоновые огни предусмотрительно начинали освещать многолюдные улицы, включаясь, когда прохожие проходили мимо и выключались, когда удалялись. Воздух, наполненный жизнедеятельностью умирающего дня, отнимал последние силы. Хана с удивлением посмотрела на Хумова и с укоризной в голосе произнесла: «Зачем ты выбрал этот район? Здесь дышать нечем».

Хумов слегка поёжился, оглядываясь по сторонам, словно заново переживая недавно случившееся, и бодро, с улыбкой сказал:

– Мне кажется, дорогая Хана, ты меня спутала со своим дружком, с которым, по всей видимости, тебе пришлось проводить здесь, в одном из этих баров или кафе, время. И думается мне, ты его провела преотличным образом, а мне, своей подруге, забыла об этом рассказать.

Хана поняла свою оплошность и тут же исправилась:

– Ах! Прости меня, Антонина! Усердно занимаясь, так устаю, что становлюсь страшно рассеянной. Ты совершенно права. Здесь мы легко найдём нужную для тебя комнату, и ты сможешь продолжить свою творческую работу. Кстати, нужно информационно обновиться. Давай заглянем в Интернет и подберём что-нибудь подходящее.

– Не стоит просить прощения. Я пошутила, а в Интернет успела заглянуть сегодня утром, пока ты бегала и после принимала душ, – говоря это, Антонина присела на скамейку и кивком головы предложила подруге сделать то же самое.

– Тебя совсем-совсем не волнует, в какой комнате тебе придётся жить? – участливо заглядывая подруге в глаза, произнесла Хана.

– Милая Хана, ты повторяешься.

– Знаю, но меня волнует этот вопрос.

– Не придавай ему слишком большого значения, – улыбнулась Антонина. – Я тебе говорила о своей мечте?

– Про Марс?

– Так точно.

– Это и моя мечта… с детства.

– Вот видишь, и ты тоже мечтаешь полететь на Марс. Ответь мне, пожалуйста, какого размера будет твоя каюта? – Антонина с явным укором и, как показалось Хане, с насмешкой посмотрела на Хану, и та, смутившись, опустила голову и, приподняв ногу, начала ею слегка покачивать.

– Мне кажется, – выдержав значительную паузу, проговорила она тихо, – я пока не совсем готова к такому перелёту.

– Ничего страшного. У тебя ещё есть время. И если ты будешь ежедневно, не торопясь, двигаться к своей цели, ты сможешь себя подготовить не только психологически, но и физически. Хотя, ты же знаешь, психологический аспект в любом деле имеет приоритет.

– Мне бы очень хотелось полететь вместе с тобой.

– Вот как?

– У меня, кроме тебя, нет подруг, – спокойным голосом сообщила Хана и добавила: – Вернее, есть, но ни с кем из них мне бы не хотелось очутиться на Марсе. Да они и не мечтают об этом.

– Мне думается, что это невозможно, так как я окажусь на Марс раньше, а ты прилетишь туда позже и мы обязательно увидимся, – с мягким укором проговорила Антонина.

– Но почему? – в голосе Ханы послышались нотки страдания. Она хотела положить свою руку на руку подруги, лежащую на скамейке, но не решилась. Антонина поняла её желание, сама взяла руку Ханы в свою и успокаивающим голосом, от которого Хане сделалось ещё тоскливее, сказала: – Но ведь мы можем там встретиться и даже заранее условиться о нашей встрече.

– Ты думаешь?

– Я в этом уверена. Не может же наша дружба нелепо оборваться?

– Вот и я о том.

Начало быстро темнеть. В небе прямо перед ними появился огромный экран, захвативший высотный дом. Две девушки, одна из которых была крашеной блондинкой с волосами до плеч, а вторая – с длинными прямыми чёрными волосами, концы которых полыхали огненным цветом, рекламировали суперкрем по цене в три раза ниже, как они утверждали, избавляющий не только от морщин, но обещающий омолодить кожу, сделать её розовой и бархатистой.

Хана невольно засмотрелась на навязчивую рекламу. И тут она замерла: на экране появилась Антонина. Диктор сообщал, что девушка обезвредила террористов на открытии Международного культурно-спортивного комплекса. Хана посмотрела на подругу. В этот момент Антонина снова взяла её за руку, на этот раз довольно сильно сжав. Хана хотела было укорить её, но каким-то шестым чувством почувствовала надвигающуюся опасность. Гулкие, частые удары сердца подтвердили её опасения. Несколько молодых людей в коричневых комбинезонах, со значками СБ на груди, прогуливающихся поодаль, явно выражали к ним интерес. Хана крепко сжала в ответ пальцы Антонины. Антонина тем временем, не переставая улыбаться, показывая ей шарик, как бы случайно оказавшийся в её руке, спросила:

– Хана, это не твой таинственный подарок?

– Нет, я тебе ничего, к сожалению, не успела подарить. Но я исправлюсь. Должна же быть у тебя какая-то вещица, напоминающая обо мне.

– Странно. Я думала, это ты сунула его мне в карман в нашу первую встречу, – задумчиво вертя шарик между пальцами, тихо проговорила Антонина.

Тем временем молодые люди приблизились и теперь находились на расстоянии около пяти метров. Было похоже, что они ждали сигнала, чтобы подойти к мирно беседующим девушкам. Хане любое вмешательство в личную жизнь не только претило, но и вызывало законное возмущение.

– Странно, странно… Откуда тогда он у меня?

– Ты о чём? – Хана ещё крепче сжала пальцы Антонины.

– Вот об этом шарике. Видишь? В нем прекрасная женщина.

– Ничего особенного. Таких шариков с различными голограммами внутри полно. В детстве они были для меня желанными подарками, и я даже их коллекционировала, – Хана, не выпуская руку подруги, придвинулась к ней совсем близко, так как заметила: кольцо начало сужаться. Мужчины в коричневых комбинезонах медленно, словно чего-то опасаясь, приближались к ним. Сделав несколько шажков, они остановились в некоторой нерешительности, переглядываясь друг с другом. Похоже, они ожидали некоторой паники со стороны девушек, сопровождающейся попыткой убежать – тогда им легче будет оправдать своё поведение и взять их под арест. По предписанию, нарушить покой граждан они могли только при явном подозрении в терроризме или другом тяжком преступлении.

Антонина продолжала задумчиво вертеть шарик межу пальцами правой руки, словно не видя происходящего, и от этого Хане становилось совсем плохо. И те решились. Они окружили девушек тесным кольцом, и один из них, по всей видимости старший, веснушчатый, с рыжей чёлкой, залихватски вырывающейся из-под берета, чуть хрипловатым голосом произнёс:

– Будьте так добры, предъявите, пожалуйста, ваши индикаторы личности.

– А в чём дело? Вы кто? – спросила Антонина.

– Служба безопасности, – и говорящий протянул удостоверение, почему-то сильно покраснев. «Зелёный ещё», – подумала Хана.

Сердце у неё сжалось, и она буквально вцепилась в руку Антонины, придвинувшись к ней вплотную, понимая весь ужас их положения и сильно испугавшись, в первую очередь за Антонину… О себе она не думала, а вот расстаться с подругой для неё было равносильно смерти.

Антонина широко и, как показалось Хане, радостно улыбаясь, что никаким образом не могло соответствовать сложившейся ситуации, подбросила вверх шарик и ловко его поймала перед несколько удивлёнными взорами представителей СБ, которые от спокойствия Антонины и непредсказуемости её поведения несколько растерялись.

Хана с удивлением и нескрываемой гордостью посмотрела на Антонину, как вдруг всё окружающее начало скрываться за серой, сгущающейся пеленой, а они с Антониной понеслись в непонятном направлении со скоростью, осознать которую было невозможно. По замирающему, падающему вниз сердцу, готовому вот-вот вырваться из груди или разорваться, Хана чувствовала: несутся они невероятно быстро. Подобное, нет, в сто раз слабее, Хана испытала, когда впервые скатывалась вниз на аттракционе «Американские горки». Хорошо, что полёт достаточно быстро прекратился. Она от радости начала читать «Отче наш», а потом неожиданно ей вспомнились слова дедушки. Он говорил, что сознанием можно назвать совокупность химических и гормональных процессов мозга плюс «опыт», переданный при рождении, полюс личностный опыт к моменту пространственно-временного проживания, имеющего возможность длиться. Человек, находящийся в сознании, в осознанности представляет собой мыслящую, чувствующую биологическую сущность, способную не всегда адекватно реагировать на ситуацию, с точки зрения другой такой же сущности. И наоборот: разные сущности на одно и то же событие реагируют по-своему, так как биолого-химические процессы у них протекают с разной интенсивностью, вызывающей разную эмоциональную окраску и, соответственно, различное реагирование. Хана посмотрела на Антона. Он казался внешне спокойным. Губы его вытянулись в улыбке, выражающей лёгкую иронию. То, что они переместились в пространстве, а может, и во времени, не вызывало сомнения. В ушах Ханы стоял звон, губы пересохли, сердце продолжало бешено биться. Неожиданно ей ярко представилась их первая встреча в вагоне. Нечаянная встреча перевернула её жизнь. Пространство перед ней начало колебаться наподобие воды, когда опускаешься в ванну. Только вода сейчас была удивительно лёгкой, почти невесомой, а тело теряло очертания, и ей казалось, что она вытягивается в разные стороны равномерно и безболезненно, заполняя пустотой своего тела пространство вокруг. Ей становилось безразлично, где она и что с ней будет. «Это нирвана. Да, нирвана. Нет, что-то другое. Пока я осознаю, я могу себя контролировать. Я сознаю. Моё сознание реагирует адекватно. Мне жутко», – подумала она. Эта была её последняя мысль, исчезающая, истончающаяся вместе с нею. Потом она почувствовала на своих губах жгучую, пахнущую цветочным мёдом жидкость и с усилием сделала несколько глотков. Тело медленно начало возвращаться, втягиваясь в свои привычные формы. Ей становилось легче и легче дышать. Окончательно привели её в чувство шлепки по щекам и нашатырный спирт, ударивший прямо в мозг болезненной вязкой волной. Она открыла глаза и увидела Антона, склонившегося над ней.

– Вот это да, – изумлённо прошептала Хана. – Как это получилось? Где мы?

– Понятия не имею. Я и сам не на шутку удивлен. Нас спасла Санила. Я думал, это был сон, – растерянно улыбался Хумов, озираясь по сторонам.

– Сам? Какая Санила? Ты совершил чудо! – глаза Ханы ещё больше округлились.

– Я ни при чём. Это Санила отблагодарила меня. Помнишь, я тебе рассказывал про странный сон? То был не сон, а самая что ни на есть реальность. Здесь – а я думаю, мы попали в другое измерение, может, на другую планету, – мне больше не надо изображать из себя девушку.

– Вот это да! Вот и не верь в инопланетян. Думаю, ты прав. Тебе здесь нечего бояться. Можно, я буду называть тебя Антоном?

– Если для тебя это приятно, то я не против. Ничего себе шарик! Спасибо, Санила, – тихо проговорил он, осторожно разжимая ладонь, в которой находился предмет неожиданного и странного перемещения.

– Спасительный шарик! Даже представить страшно, что бы случилось с тобой, Антон, если бы не эта волшебная игрушка.

– Да, конечно. Но не попали ли мы с тобой из огня да в полымя? Мне бы очень не хотелось подвергать тебя любой, даже самой минимальной опасности.

– Обо мне не беспокойся. Я всегда мечтала о невероятных приключениях, и они, судя по происходящему, уже начались. Так, где мы находимся?

Они сидели на блестящей, гладкой поверхности в центре какой-то сферы с неясными очертаниями. Откуда-то послышался лёгкий шум, похожий на настройку волны в радиоприёмнике, а вскоре его заменила незнакомая, но приятная музыка. Контуры помещения начали обозначаться, и они оказались в небольшом полукруглом замкнутом помещении с переливающимися радужными цветами стенами.

– Ух ты! Красиво-то как, – завороженно произнесла Хана.

– Да, ничего, – не теряя самообладания, сказал Антон. – Мне бы только очень хотелось понять, где мы, а для этого хотелось бы увидеть, на худой конец, услышать хозяев, любезно принявших заблудших путников.

Хана, не меняя позы, требовательно и громко спросила:

– Скажите, пожалуйста, любезные друзья, где мы и что нам ожидать от высокой цивилизации, приютившей нас?

Музыка стихла, и они услышали бесстрастный электронный голос:

– Дорогие гости с планеты Земля. Мы приветствуем вас на межпланетной станции Мирового Космического Сообщества. У нас к вам несколько вопросов. Согласны ли вы оказать любезность и правдиво на них ответить?

Антонина и Хана, переглянувшись, в один голос быстро ответили: «Согласны», и голос продолжил:

– Совершили ли вы какие-либо тяжкие преступления:

А) убийство?

Б) воровство?

В) издевательство над личностью?

Г) неправедный суд?

Д) обман, ставящий другую личность под угрозу?

Дальше шёл список более мелких пакостных делишек и отрицательных качеств.

Хана и Антон на все вопросы ответили, переглядываясь и смущённо улыбаясь. После чего голос продолжил:

– Спасибо за искренность. Приглашаем вас на нашу Межпланетную Космическую Станцию. Рады вашему прибытию и надеемся на взаимопонимание и доброе отношение с обеих сторон.

Справа загорелась табличка на русском языке: ВХОД.

Хана в нерешительности посмотрела на Антона, и тот тихо сказал: «Не волнуйся, всё будет хорошо, мы под защитой».

Створки двери бесшумно раздвинулись. Хана и Антон решительно шагнули и оказались в помещении голубовато-стального цвета, стенки которого состояли из различной величины конусов, треугольников, кубов, причём их грани, выступая, создавали иллюзию бесчисленных пространств, в то же время каким-то непонятным, хитроумным способом объединённых в одно целое, а это целое, делённое на бесконечное множество пространств, в свою очередь являлось всего лишь частью другого целого…