— Выслушай Мак, а почему? — цокнула Ситрик то самое, что от неё было слышно довольно часто.

— Потому что Ъ, — не мотнув ухом ответил тот, — Так что почему?

— Да ничего, — хихикнула серо-фиолетовая грызунья, погладив уши белкача, — Так, проверка.

— Кло, — кивнул Макузь, — Кстати, не хочешь прогуляться до учгнезда? Фрел собирает пушей для эт-самого.

— На ночь слушая?? — удивилась Ситрик, — Да почему бы и нет, но йа обещала Чейни закончить с сортировкой, так что нет.

— Кло, — повторно кивнул грызь.

В небольшой комнате избы, где обитала Ситрик, горел масляный светильник, позволявший кое-как расслушивать предметы, а если прямо под его зеркалом — то даже спокойно читать, что собственно белка и делала, переписывая длинные списки наименований чего-то там. Пахло сдесь исключительно маслом, деревом и сухим мхом, набитым в сурковательный ящик. Макузь нашарил на стене дождевик, снизу — калоши, нацепил сей инвентарь на организм и собственно пошёл. Потом правда сунулся обратно в дверь, и когда Ситрик подняла на него уши, предуцокнул.

— Учти грызунихо, вернусь затискаю!

Ситрик фыркнула, засмеявшись, а Макузь теперь действительно пошёл. Стоял поздне осенний вечер, совсем тёмный и с дождём — не то чтобы проливным, но заметным. Сквозь туманное марево и качающиеся голые ветки деревьев маячил свет в окнах и фонари, разбросанные на большом отдалении друг от друга — цокалище как было нескученное, так и осталось, впрочем на то оно и. Насыпанные глинистым грунтом и укреплённые камнями тропинки вдоль дорог практически не размокали от дождей, так что ходить или ездить на велогоне можно было спокойно. Правда, при мокроте да ночью с велогона слетать в лужу совсем не долго, так что Макузь был не особый любитель и шлёндал на лапах, пропуская тех, кто любитель побольше.

Большущая единая изба учгнезда светилась всеми окнами, напоминая не иначе как саму себя. Грызь уже привык к этому выслуху, за несколько лет-то; на самом деле он лета не считал, но получалось что их уже не менее четырёх, с тех пор как Макузь переселился в Щенков. Белкач поднялся по лестнице, пристроенной снаружи, и сунулся в знакомую дверь с номером три дробь ноль. Как и все прочие двери, эта была тройной — самую большую открывали для проветривания или проноса груза, поменьше — для обычного прохода, а в люк внизу лазали в мороз, чтобы не выхолаживать. Пока мороза не наблюдалось, так что лазать в люк грызь не стал. Пройдя узкими тёмными корридорами, освещёнными только светлячковыми по мощности лампами, Макузь оказался в читальной комнате, где имелось большое окно и солнечным днём действительно было удобно читать; нынче тут собрались хвостов десять пушей, и в частности Фрел Древопилов, пожилой белкач, который с самого начала следил за всыпанием соли в макузьевую голову.

— Грызо! — Макузь поднял лапу, согнутую буквой «га», приветствуя грызо.

— Кло! — хором ответили пуши.

— Ввались, — цокнул Фрел, протирая очки.

Макузь повесил на крючок отсыревший дождевик и усадил хвост на скамейку, рядом с другими хвостами. На большом столе были орехи, квас и карты местности в большом количестве, которые собственно и были предметом расслушивания.

— Тобишь, — неспеша цокнул Фрел, тыкая гусиным пером в карту, — Сомнений в том, что бельчизации нужен тар, нету…

Под таром он как всегда подразумевал болотную сырую нефть, известную всем химикам — при перегонке её можно было размусолить на фракции, каждая из которых была более чем полезна. Главное, что знали про тар — так это то, что проще вытопить смолы с брёвен, чем нацедить этой жижицы из болота. А раз проще, то собственно так и делали, и болотный тар был пока что предметом изучения, а не нацеживания. Припомнив эти данные, Макузь почесал за ухом.

— … и его у нас есть, — не без довольства продолжил белкач, — Всмысле, есть место, где его изрядно.

Рилла Клестова цокнула внутрь, то бишь цокнула, не открывая рта, отчего надула щёки, и Фрел повернул на неё уши.

— Имеешь что-то цокнуть, Рилла-пуш?

— Да не особо, — цокнула белка, — Просто хотела уточнить, что тар есть в болотах за Маржикватским хребтом, но это тысяч пять килошагов от нас и тысячи две от ближайшего цокалища.

— Сто пухов, — кивнул Фрел, — Йа не имел вслуху эти болота, как предмет чисто поржать.

До грызей доходило довольно быстро, так что Раждак Кострин поднял хохолок:

— Значит, ты имел вслуху другие болота с таром?

— В запятую, — усмехнулся белкач, — Это выяснилось не так давно, поверхностная разведка была этим летом, а точной разведки не было вообще… пока что. Вот выслушайте.

Он развернул карту и придавил края свитка стаканами. Под слегка дрожащим жёлтым светом масляных ламп на карте слышались дороги, реки, и пухова туча вертикальных штрихов — болота.

— Шишморский околоток. Сдесь Жад-Лапа делает большую петлю по низине, вслуху чего образуются затопленные участки, сиречь болота.

— Пух ты, — цокнула Рилла, которая всё-таки отлично изучила землеграфию, — Это всего сто килошагов от нас!

— Ага, — продолжил Фрел, — Лет десять назад ещё в тамошних болотах нашли то самое, ну подробно йа дам почитать. В этом году мы сподобились узнать, что именно там нашли, и вслуху этого — что?

— Подробное расслушивание! — цокнул Макузь.

— Рано, — поправил пожилой белкач, — Изучение материалов предварительной разведки и потом, если всё в пух, именно подробное расслушивание. Хотя конечно более для уточнения деталей, а сама факта она наморду — тар в наличии.

— Где? — вылезла любопытная Рилла.

— В образцах стоит, номер 4500-459, - фыркнул Фрел, — Какой смысл слушать тар в банке? Его уже расслушали. Надо выяснить, сколько его в болоте, где именно, ну в общем вы понимаете?

— Тоесть на предмет возможности добычи? — приподнял хохолок Макузь.

— Именно на этот предмет. И это далеко не так просто, как может показаться.

— Никто и не цокал, что просто, — заметил Макузь, — Но надо срочно начинать!

— Почему срочно?

— Потому что не терпится!

— А, это весомая причина.

— Вобщем так, — хлопнул по столу Фрел, — Основное, да и второстепенное тоже, все выслушали. Ухитритесь изучить отчёт, и когда оно будет, обцокаем далее. Кло?

— Три раза кло!

Для начала пришлось пойти в копировальню и отпечатывать, чтобы иметь возможность эт-самое. Там как обычно не хватало бумаги, так что Макузь пошёл искать оную по учгнезду, выдёргивая по листику от встречных пушей; всё равно на десять экземпляров не хватило, так что грызи доцокались изучать либо вместе, либо по очереди. Тар это жирно, подумал белкач, направляясь к дому… ну всмысле к ситриковскому дому, потому как грызь не привык считать своим домом какое-то конкретное место, а считал весь Лес кучно. По дороге, снова чувствуя осеннюю сырость и холод, белкач подумал мысли о том, что в общем-то грызя просто орехами не корми, а дай распилить какую-нибудь жажу! С чего иначе он так поднял хохолец на этот тар? Узоров на нём собственно нету и цветы не растут, а поди-ж ты. Макузь собственно и пошёл.

Вернувшись в избу, он исполнил свои угрозы и слегка потискал белушку, потому что и белушка была ни разу не против — Макузь был пушной зверёк, приятный на ощупь. После этого грызи вспушились и сели топить самовар еловыми шишками — не то чтобы для испития чаю, потому как проще скипятить на чугунной печке, просто это было долго, килоцока два, и за это время можно посидеть и поцокать, а если цокать не хочется — так и подумать на две пуши. Уж что-что, а подумать, да ещё и на две пуши, грызи уважали: как цокалось, пара ушей хорошо, а две лучше. Само собой, вторая пара ушей тут же получила на голову таром.

— Это же опушнительно! — хватался за уши Макузь, — Тут, не так уж далеко от Щенкова, эт-самое!

— Ну как цокнуть, — как всегда вдумчиво цокнула Ситрик, качая фиолетовым ухом, — Сто килошагов это один пух не в пределах дневной досягаемости, особо не разъездишься. Так что хоть сто, хоть три раза по сто, однопухственно.

— Для этого да, — согласился белкач, — Но для того чтобы вывозить добытое и ввозить расходное, близость к цокалищу, которое есть транспортный узел, это чистые орехи. Вот выслушай…

Ситрик милостиво выслушала, с улыбкой глядя на то, как Макузь сбивается с цоканья на квохтанье, токуя аки тетерев.

— Честно цокнуть йа не совсем понимаю, почему такой подъём хохолов из-за тара, — цокнула белка, — Но раз тебе интересно, то и мне интересно.

— Бельчооона, — почесал за шёлковым ушком грызь.

— Пуушня, — ответила бельчона.

— А сейчас йа доходчиво и с числовыми выкладками объясню, почему подъём хохолов, — предуцокнул Макузь.

— О суслики-щенки, — засмеялась серенькая.

Возможно, сухую соль донести и удалось — даже наверняка, потому что ничего непонятного в том, чтобы производить прорву клоха и смазки для пуханизмов, не имелось; однако Макузь чувствовал, что Ситрик не вгрызает в дух происходящего. Ну жажа, ну распилка, что дальше? Белкач знал, что она действительно будет проявлять интерес хоть к ржавому гвоздю, если будет он — таково уж было свойство близко живущих белок, разделять песок своего согрызуна — по другому они просто не умели. Однако же и надобности прочистить для неё, в чём тут Хрурность, сие не отменяло.

Отмахиваясь лапами от текущей и сыплющейся возни, Макузь принялся таки изучать то, что следовало изучить. По сообщениям грызей, болота были допушища какие большие и простирались по прикидкам килошагов на двадцать по ширине и все сорок по длине, вытягиваясь вдоль долины реки. Точно никто не измерял потому, что это было невозможно, по крайней мере пока. Даже замер длины болота грызи проводили весьма приблизительным способом, поймав в лесу птицу особого вида — круглинку — и выпустив её с другой стороны болота, замерили время, которое потребуется ей на возвращение к гнезду, а она всегда возвращается. Ясное дело, что даже усреднив десять замеров, можно было ошибиться на пару килошагов.

Внутренние районы болот вообще были практически неизучены — белки не слышали ничего особо приятного в том, чтобы лазать по трясине, когда вокруг есть лес, и появлялись там редко. К удаче, в болоте росли некоторые редкие травы и клюква, так что пока местные, из Шишморского околотка, не наладили огородов с травой и клюквой, они ходили достаточно далеко в болота в поисках собственно этого самого. Также редко, но случалось что грызи отправлялись расслушивать чисто из интереса, а нет ли там чего опушнительного. Эти взаимодополняющие данные позволили грызям, осуществлявшим летний поход, выяснить много деталей.

Например, болота не были сплошными, а чредовались с островами достаточно прочного грунта, на которых рос обычный лес; острова эти были не особо велики, чтобы на них селились грызи или ещё какие крупные зверьки, да и летом атмосфера болота не способствовала — постоянная сырость вызывала сопли и вообще плохое самоощущение у лесных животных, что ни разу не удивительно: лягушке будет не в пух попасть в сухое место, например. Исследователи использовали эти сухие полосы для того чтобы пересиживать ночи или покормиться у костра, потому как среди болота даже костра не устроишь, а это вообще мимо пуха. За дневной же заход нельзя удалиться достаточно, чтобы добраться до внутренних районов — а добраться хотелось, вот и лезли.

На прилагавшейся карте обозначались несколько скоплений затопленных огородов между началом болот и островками — на одних растили клюкву, на других сабельник — обычное болотное растение, из которого в частности гнали «зелёнку», общеукрепляющую травяную настойку; имелись там и делянки, на которых сажали что-то редкое и знаемое только знахарями, но это было не суть важно. Собственно тар был обнаружен начиная с пяти килошагов в болото — на карте были отмечены круги и чёрные капли в них с подписями «прудъ ╧0», «прудъ ╧1» и так далее. Прудъ ╧0 был небольшим и про него сразу уточнялось, что ловить там особо нечего… Сдесь Макузю пришлось подзарыться в то, как добывали тар. Дело состояло в том, что тар выделяли донные отложения болота, представлявшие из себя толщенный слой торфа, ила и прочей шушары. Вприципе тар был легче воды и всплывал, но вслуху загазованности воды и ещё каких-то факторов получалось, что он растворяется в ней. Кроме того, растекаясь по воде, он постепенно скомкивался с растительными остатками и снова тонул.

Исходя из этого, тарная вода заливалась на чреду лотков с задвижками, отсекавшими верхний слой жидкости, и таким образом из неё вылавливались нужные фракции. Испытательная платформа, которая была доступна к расслушиванию, находилась на болоте в другом околотке и представляла из себя небольшую деревянную площадку, по сути дела плот, плавающий на воде и закреплённый за сваи, утопленные в ил. Платформа стояла в центре лужи, образованной поднимающимся со дна таром, грызи тупо черпали воду вёдрами и пропускали через лотки. Неслушая на всю неэффективность процесса, за день удавалось добыть зобов по десять лёгкой прозрачной и тяжёлой чёрной фракций. Соль была в том, что после перебаламучивания тарный пруд должен был отстояться, и в процессе получалось не ведро в день, а ведро в неделю. Выкачивание тара таким способом могло иметь значение только для местных нужд, но для массовой добычи конечно не годилось.

Прудъ ╧1, обозначенный на картах разведчиков, уже был интереснее: это была большая прореха в общем ковре болота, почти точно круглая и диаметром шагов триста. Грызи зафиксировали, что вода в пруду покрыта толстенным слоем плавучих веществ, на краях сбивающихся в заметные валики мазута, перемешанного с сухими стеблями. Посерёдке пруда наблюдалось постоянное активное бульканье, не смолкающее днём и ночью и оттого не могущее быть деятельностью животных. Кроме того, собственно никаких животных и растений в пруду не имелось, что подтверждало версию о постоянном выделении тара…

— Посиди-ка на хвосте, — цокнула на это Ситрик, — Как это — постоянное выделение? Если бы оно было постоянное, эта жижа лилась бы оттуда рекой и залила всё болото, впух.

— Логичечно, — согласился Макузь, — Дело в том, что тар имеет тенденцию как всплывать, так и тонуть обратно. Поэтому болото и не залито, но в самой яме искомого вещества может быть весьма допуха.

— А как узнать, до или не до? — почесала ухи белка.

— Вот это и предстоит выяснить, — заявил грызь.

Это предстояло выяснить. На картах помимо этого были обозначены ещё четыре пруда на разном удалении от «берега», но разведка пока не могла цокнуть, что там — имелись только рассказы очевидцев, что и там есть тар, а сколько — одному хвосту известно. Макузь немедленно начал разбрыливание мыслями: по идее, тарные пруды не должны замерзать так сильно, как остальное болото, поэтому самое время добраться до них — как раз зимой. Перелистав отчёты, грызь слегка обломался — болото толком не замерзало вообще, если только зима не особо лютая. Подогреваемое гниением органики, болото покрывалось только тонким и очень хрупким из-за кучи вкраплений льдом, по которому и ходить следует осторожно, а уж ездить вообще невозможно. Только дождавшись основательной зимы, можно было рассчитывать пройти вглубь…

— Посиди-ка…

— На хвосте? — покатился со смеху Макузь.

— Да, — кивнула Ситрик, — Ничего, не отвалится. Так вот, если зимой по льду можно пройти вглубь болот, то почему этого не сделали местные, а лазили летом?

— Потому что они искали клюкву и травки, — пояснил грызь, — А зимой их не слышно. А тар, как мы предполагаем, слышно.

— Теперь чисто.

Теперь было чисто, почему контуры болота более-менее известны, но с расположением островов и прудов довольно туго. Если большие острова различались по лесу, то небольшие зимой обнаружить не удавалось, да местные и правда не особо ходили зимой, ибо незачем. Вырисовывалась картина пухом, сообщавшая о том, что следует этой же зимой выйти в поход для уточнения данных по прудам, промерзанию болота, и так далее. Собственно, прикинул Макузь, можно просто хоть сейчас выходить!

— Бельчон, а бельчон? — цокнул он, уставившись ушами на Ситрик, — Пошли?

— Это допуха как надолго, — прикинула белка, — Можем до самой весны проканителиться.

— Но в принципях ты не против?

— Впринципях йа за, — цокнула серенькая, вспушаясь, — Но вообще так цокнуть, какой из меня разведчик?

— Какой? — хмыкнул Макузь, — Чистое цоканье есть?

— Ну, вроде как есть.

— Вроде как это пол-дела. Помимо того чтобы слушать собственными ушами, будет необходимо обойти местных грызей и вытрепать им уши по этому поводу.

— Обойти? — слегка ужаснулась Ситрик, слухнув на карту.

— Сто пухов, обойти, — кивнул Макузь, — Только не забывай, что йа тебя ни разу не вынуждаю.

— В каком-то смысле вынуждаешь, — улыбнулась белка, — Йа не хочу от тебя удаляться, поэтому могу и.

— Уээ… — почесал мозг белкач.

— Без уээ, — отмахнулась Ситрик, — Что потребуется для?

Для потребовалось много всего, в частности — просто-напросто корм. Хотя нет, просто-напросто это репа, а тут нужен был походный корм, питательный и лёгкий для переноски в рюкзаках. Фрел обещал снабдить поход единицами Добра, чтобы при надобности можно было обменять их на корм у тамошних, шишморских грызей. Нужны были и сами рюкзаки — у Макузя например вообще не было, всегда обходился авоськой, а ситриковский был «двухкарманный» и много туда не напихаешь. Требовались единицы Добра для того, чтобы доехать на зимоходе до цокалища Шишмор — а то если каждый хвост будет на зимоходе просто так кататься, дров не напасёшься. Собственно пуши и платили за проезд из этих соображений, а не потому что их не пустили бы задарма.

Для зимних хождений были пух из хвоста а нужны лыжи, непромокаемые тёплые сапоги, пухогрейки, и так далее: если собрать всё в кучу, выходит более чем порядочный список. Даже самое простое — бумагу, чернила и перья для записи факт, требовалось где-то найти, потому что сама она не появится. Даже при том, что подобные вопросы у грызей возникали регулярно и в цокалище были организованы лавки и склады, сбор инвентаря превращался в погрызище размером с лося. Кроме того, после добычи рюкзака, кпримеру, его требовалось подогнать под конкретного грызя, и тоже самое относилось к лыжам и сапогам — если подойти к вопросу поверхностно, потом об этом будут сожаления. Благо, одинадцать из десяти пушей, даром что жили в цокалище, с самого раннего возраста куда-нибудь да ходили, так что знали всю прилагающуюся пухню.

Чего они не особо знали, так это особенностей хождения по болотам и вообще ориентировки при дальних переходах. При всей своей приверженности дикому образу жизни и неотдаления от корней, белки ходили в основном вдоль просек или по крайней мере троп, всегда зная, что слева одна линия, а справа другая, и если ходить не совсем уж кругами, то выйдёшь хоть с закрытыми ушами. Специалистом по этому вопросу из причастных ушей оказывалась Рилла, та что знала всякие названия и где что находится — это она любила, потому и знала. Белка провела обзорное цоканье для группы, когда та собралась вместе, хотя особо запоминать наизусть никто не собирался, потому как грызунихо собиралась в болото лично и повторит всё это не единажды.

Макузь бегал с подвыпученными глазами и казалось, сидел как на иголках. Ему самому это казалось излишним — ну всё уже, цокнуто идти, значит идти! Тем более бельчона сделала ему такой подарок, согласившись составить компанию, что хоть ушами мотай — что он собственно и сделал, всмысле с ушами. Когда с инвентарём и запасами всё стало более-менее чисто, групп собрался всё в той же комнате учгнезда, потому как снаружи лепил мокрый снег и задувал весьма сильный ветер, не способствовавший.

— Ну, как оно? — осведомился Фрел, ослушивая пушей, — В пух?

— По центру! — заверил Макузь, — Дня через два будут совершенно полные запасы.

— Почему через два?

— Ну, там такая штука, крупы в кормовой лавке отвешивают не больше зоба на пушу в день, чтобы чего не вышло.

— Это кто, Зеелыш? — поднял брови Фрел, — Вот педант пухов, а? Йа ему кстати об этом не примину цокнуть! Ладно… А что насчёт ориентирования и всего такого?

— Вот, — пальцы с когтями показали на Риллу.

— Вопросов больше не имею. И следующий вопрос, ххех… Сколько пушей потащатся?

— Предполагаем семеро…

— Толипятеротолисемеротолитрое… — затянул Бульба старую поговорку.

— Значит, вот эти хвосты, — показал Фрел на хвосты, — И?

— И Ситрик, — показал на Ситрик Макузь, — Белка-пуш из семьи Треожисхултов.

— Белка-пуш выкрасила шерсть? — улыбнулся Фрел, пырючись на серенькую.

— Сто пухов, — ответила та.

— Тупь цокнул, — поправился пожилой белкач, — Йа про то, что шестеро наличных белок хотя бы отдалённо шарят в вопросах того, что такое тар и куда его. Чисто? Всмысле йа про то, если конечно хочешь пройтись, то это в пух, но имей вслуху что конкретного толка от этого будет не особо.

— Поправка, Фрел-пушище, — усмехнулся Макузь, — Грызунихо обладает цоканьем и Слухом повышенной чистоты, чисто?

— Ммм… Да, негрязно, — подумав, согласился тот, — Пока часть пушей будет обследовать болота своими ушами, остальным стоит пройтись по околотку и оцокать всех, кто уже обследовал. Истрепать им уши, как-грится.

— Тогда вот что, — цокнул Руфыс, крупный рыжий белкач, — Когда вываливаем? Йа имею вслуху, будем ждать пока пойдут зимоходы, или куда?

— Сейчас зима ещё не началась, — цокнул Макузь, — Зимоходы могут пойти и через сорок дней, если не позже.

— Так и? — пожала плечами Рилла, — Однопухственно собирались по льду ходить, а пока он промёрзнет как следует, это к середине зимы, а не к началу.

— Есть много чего выслушать и без хождения по льду, — цокнул Макузь, — Да хотя бы в каком состоянии дороги и что представляет из себя Шишмор, и вообще.

— Вообще — это довольно широко, — заметил Руфыс.

— Мне кажется, ты просто хочешь отсрочить песок.

— В общем да, — сознался тот, — Но не слышу причин, почему бы это и не сделать.

— Давайте кто впесок, тот впесок, — предложил Макузь.

— Аммм… — повела ушами Рилла, — А ничего если йа тоже не впесок?

— Совершенно ничего, грызо, — улыбнулся Макузь, — Если что, мы с Ситрик и на две пуши сходим. Да, Сит?

— Да Сит, — машинально отозвалась белка, — На две пуши? Не знаю… Мы докумекаем до всего, что надо будет выслушать на месте?

— А мы сейчас вам напишем! — потёрла лапки Рилла, — Понимаете, сейчас самая переработка тыблок, Жаба душит!

— Впух, зачем напомнила! — засмеялась Ситрик, зажмуриваясь.

Смех смехом, а вспомнив про тыблоки, белочка сглотнула и провела лапкой по шее, сбрасывая цепкие лапы Жабы.

— Тогда да, раз такие мешки, — цокнул Жмурыш, — Сходите пока на две пуши, что расслушать мы вам список подготовим, а запасов пока что собранных вам хватит выше ушей. Снега пока настоящего нет, так что лыжи не берите.

— Ну и слушайте по обстановке, — добавил Фрел, — Можете вернуться с первыми зимоходами, или ждать остальных?

Макузь скосился на Ситрик и быстро цокнул.

— Вернёмся, так проще. Может, и зимоходов ждать не будем, если так. И подготовиться можно будет лучше.

— В пух. Тогда, грызо! — поднял лапу Фрел.

Поздняя осень в то время, как она переходит в зиму — самое тёмное время года, когда солнце закатывается со смеху рано, а встаёт поздно. Вдобавок как правило небо в большинстве дней затянуто тяжёлыми сине-серыми тучами, что делает короткий день ещё менее днём. Так что если уж цокнуть достаточно откровенно, а так Макузь и собирался цокнуть, то идея отправиться в поход в такое время граничила с авральностью.

— Идея отправиться в поход в такое время граничит с авральностью, — цокнул белкач.

— Ты наблюдателен как жаба перед роем комаров! — хмыкнула Ситрик, — Но если подумать, то собственно почему бы и нет? Вреда от этого вроде не слышно, а когда-нибудь стоит и пограничить с этой самой, авральностью.

— Зач? — усмехнулся Макузь.

— Для разнообразия, — подробно объяснила Ситрик.

Пока же им пришлось для разнообразия навьючиться походными мешками, закутаться в непромокаемые плащи и пойти чавкать ногами по грязи. Плащи были совершенно необлезаемы в такую погоду, когда все ветки мокрые, а уж грязи имелось выше ушей, почти как в половодье. Чтобы иметь возможность идти, грызям приходилось сильно фортифицировать пух, и они чувствовали себя как черепахи или улитки, тобишь в панцире. Вылезти оттуда можно было только на привале, когда находилась подходящая большая ёлка и на её ветках растягивали навес от дождя и ветра. Разведение костра при повсеместной сырости превращалось в атракцион неслыханной ловкости, так что грызи предпочитали покормиться и запастись горячим чаем на остановках в избах, близких к тропе — той, что вела от Щенкова к Шишмору. Тамошние грызи слушали на ходоков вполне спокойно, так что за соразмерную плату в единицах Добра легко получался и корм, и ночлег на особо промозглые ночи.

Даже в такую пору Лес выслушил впечатляюще — если вокруг цокалища преобладали ёлки и плодовые лиственные деревья, то дальше шли полосы жубов, верёз и прочей приятности на вид. Причём цоканье сдесь идёт о полосах шириной во много килошагов, так что попав в таковую, можно было вовсю наслушаться на скопление определённой древесной породы. Небольшие, в несколько шагов речки, многочисленные в Лесу, представляли некоторую проблему для перехода, но тропа оснащалась мостиками, так что вода путников не задерживала… всмысле специально.

Неспециально же Макузь и Ситрик останавливались на мощных стёсаных сверху брёвнах, переброшеных через речку, и глазели ушами в тёмную воду, по которой обильно плыли жёлтые и красные листья. А листья, если бы могли смотреть, таращились бы на двух грызей, помахивавших хвостами — рыжим и серо-фиолетовым. Сверху вяло моросило, а с веток нависающих над рекой деревьев уже капало конкретными каплями; в воздухе стоял сильных запах прелой листвы и грибов.

— Прикинь, эти листья, — показала вниз Ситрик, — Они ведь уплывут отсюда до самого океана!

— Да, действительно! — подумав, удивился Макузь, — Мне это как-то не приходило под уши. Опушнеть!

Белка задумчиво сорвала шишечек с ветки и бросала их в речку — они делали «бульк!», поднимая столбик воды, а вокруг сразу началась тусня из мелких рыбёшек. Выше по течению раздавались треск дерева и громкий плеск, слышимо ломился лось или стадо кабанов. Макузь ещё осушал всё кругом — в прямом смысле, повернув голову и тушку — и тронул Ситрик за наушную кисточку:

— Ну пойдём, бельчон?

— Мы куда-то спешим? — спросила та; не в плане чего-то, а чтобы узнать.

— Совершенно нет, — точно ответил Макузь.

— Тогда давай ещё поторчим тут, — тихо цокнула она, — Какое-то хрурное место.

Откровенно цокнуть, никто из двоих грызей ни разу в жизни не слыхивал нехрурного места, но чувство повышенной хрурности тем не менее им было знакомо — вроде ни с того ни с сего выходишь на лесную полянку и опушневаешь! Макузь сразу же вспомнил, что у них с Марисой было наиболее насиженное хвостами место на поле, возле маленького ручейка — там были заросли репейника, и пасущиеся на поле овцы не топтались; от воспоминания того, как это было прекрасно, грызь слегка зажмурился, но тут же поправился — нынче было ничем не хуже, да и будущее обнадёживало. Отражаясь в тёмной речной воде, по небу летели космы серых с белым облаков, похожие на овечью шерсть, когда её состригали и готовили для валенок. Белкач уставился одним глазом на небо, а другим на Ситрик — в обоих глазах стало пушно, так что он захихикал.

Смех смехом, а нос после часа ходьбы начинало подмораживать так, что приходилось растирать лапами. Сырой осениий холод пробирал больше, чем зимний мороз, это давно известно, так что пуши запаслись и масками на морды, закрывавшими рот и нос — остальная часть была пушная достаточно, чтобы её не продувало даже ветром. Тряпичные маски позволяли избежать неприятных ощущений, когда ледяной ветер садил строго против курса в течении всего дня, как специально, щучий кот. Идти было не то чтобы трудно, но медленно — тем более грызи то и дело ощущали хрурность и останавливались выслушать оную во все уши. Вдобавок идти по мокрой дороге в почти полной темноте было весьма глупо, а короткий день не давал пройти много; вслуху этого на третий день пути они подошли только к реке Третьевке, притоку Жад-Лапы. Это уже была не лесная речка, какую при желании и перепрыгнуть можно — тяжёлые буруны воды ходили по руслу шириной шагов пятьдесять, не меньше.

Переправой через Третьевку являлась верёвка, протянутая между берегами, и плот — за верёвку его можно было подтащить с другого берега, чем грызи и занялись. Следует прицокнуть, что тащить старый размокший плот было далеко не так легко, так что вспушнел даже Макузь.

— Ничего себе песок! — цокнула Ситрик, — А вы цокали близко! Как сюда на зимоходе-то?

— На зимоходе зимой, — резонно ответил Макузь, — А тогда река будет подо льдом. Но если что большое городить там, конечно нужен мост через этот ручеёк.

— Во размахнулся, — хихикнула белка, вращая ворот.

Пока что моста не было. Даже долго провозившись у плота, грызи не услышали никого из грызей, хотя это и была самая торная тропа. Не из грызей засветилась дикая лошадь, сиганувшая в бурную реку и переплывшая на другой берег. Птицы видимо намокли и сидели на ветках, как мокрые курицы, а пушные зверьки не вылезали из нор и гнёзд, дабы не случилось того же.

За рекой начались обширные сосновые леса, в которых дождик чувстововался ещё лучше — прозрачные кроны не задерживали его, как в густых ельниках. Зато по такому лесу можно было идти совершенно свободно в любом направлении, лежащих стволов практически не было слышно, как и плотных зарослей кустов. Кроме того, в таких лесах водились польные грибы, росшие огромными кругам, так что осенью только успевай набивать закрома. У обоих грызей закрома были набиты по нулевому сорту, так что они даже не беспокоились, глядя на старые шляпы грибов, торчащие из мха. Зашейная Жаба получила такой отходняк, что уже не рыпалась по этому поводу.

После сосняка начался ещё один тёмный ельник, тропа заметно размокла, так что пуши подумали о приближении к болоту — и были неправы, до болота ещё пилить и пилить. Именно так им и цокнула хозяйка постоялой избы, в которой Макузь и Ситрик остановились перегусить на ночь.

— Пилить и пилить ещё до болота, — цокнула белка, мотнув ухом, — А вы чего на зиму слушая собрались-то?

Макузь по привычке начал излагать соль, чего собрались, но по выражению морды грызуньи понял, что цокает не особенно чисто. Если не цокнуть больше, что она просто вообще не поняла, с кем он разговаривал. Вслуху этого белкач подтолкнул серенькую и показал на пальцах эт-самое. Ситрик пожала плечами и повторила всё тоже самое, только таким образом, что грызунихо сдвинула вверх уши и закивала. Макузь выслушал это с большущим интересом, как натуральную цокательную магию, и в очередной раз порадовался наличию бельчоны. Бельчона же была сонная, и лупанув овсянки с сушёными грибами, сразу завалилась сурковать, только пушной серо-фиолетовый хвост торчал из ящика со мхом.

Макузь напротив, аж прошёлся вокруг избы в наступившей темноте — идти по дороге это одно, а ходить туда-сюда это другое одно, давно известно. Темень разжижалась только светом из узкого окошка, не до конца закрытого ставнем, да возле сарая рычал небольшой прилапнённый волк, который никак не мог взять в голову, почему в избу всё ходят и ходят разные животные, а хозяйка не возмущается. Грызь глядел на пасмурное небо, где еле угадывались контуры облачности, и чувствовал что даже при такой погодке Лес весьма в пух. Конечно это было в основном из-за того, что мысленным Слухом белкач слышал хорошую погоду, которая непременно будет, ясные летние дни, теплынь и красные закаты в пропитанном хвойным запахом воздухе.

— В пух, в пух, — пробормотал он себе под нос и захихикал.

В избе возились ещё какие-то грызи, толи местные, толи тоже ходоки, но затевать долгое цоканье никому не хотелось, так что пуши просто кивнули друг другу ушами. Жмырка, та самая грызунихо-хозяйка, убирала со стола всякую фигню, а Макузь сидел на лавке ждал, потому что весьма не в пух пытаться засурковать, когда кто-то возится.

— Так вы из Щенкова? — уточнила белка, склонив ухо.

— Из, — сознался Макузь.

— А вы знаете, что у нас в околотке по лесу ходят хищные животные?

Макузь округлил глаза — он бы и уши округлил, но не получалось — потому как довольно-таки упустил это из слуха.

— Каких именно ты имеешь вслуху, белка-пуш?

— Да уж не собак, — хмыкнула она, — Йа просто слышу, что вы прётесь от самого цокалища по тропе, а даже топориков у вас нету. А вслуху йа имею волков, причём чёрных, и тигров, причём полосатых, и чехов, причём зелёных… думаю уже достаточно?

Макузь поёжился — ни одно, ни другое ни третье не подарок. Чехи, чешуйчатые хищники сиречь, скоро залягут в спячку, а вот волки и тигры только подналягут на мясцо.

— Да, вполне, — хмыкнул белкач, — Благодарю за предуцокивание, мы и правда как-то того.

— Незачто. Сейчас им трудно переходить реки, поэтому они встречаются на отдельных участках между таковыми, — продолжила Жмырка, — На нашем вроде мало, а вот на следующем, который южнее и куда вы идёте — там есть их.

— Мать моя белочка! — точно обрисовал обстановку грызь.

Наутро за кормёжкой Ситрик была обрадована тем, что они хотя и чуть не попались на корм волкам, но всё-таки не попались, а это в пух. Мимо пуха было то, что расслушивая поход, они совершенно не подумали о такой естественной погрызени!

Такой поворот песка оказался неожиданным, но грызи быстро вспушились и резонно решили, что ничего страшного. Тоесть впринципе они не слышали ничего страшного вообще, даже если пойти на корм, а уж тем более во вполне закономерном шансе на это. В самом цокалище и ближайших окрестностях водилось определённо ещё больше зверей, чем в дичи, однако они были практически полностью прилапнены, потому как зверьками интересовались двадцать грызей из десяти, а вдобавок работали пропушиловцы, которые только этим и занимались — натаскивали молодняк, отлавливали больных особей и всё такое. В шишморском околотке просто водилось слишком мало пушей, чтобы охватить всю территорию осквирячиванием, так что и…

— И, раз-и, — фыркнула Ситрик, — Это как-то вообще мимо пуха, мы будем от дерева к дереву всю дорогу перебегать?

— Не знаю, — почесал уши Макузь, — Что было бы хитро?

— Хитро было бы заранее не проворонить, — точно цокнула белка.

— Да, но теперь-то. Хитро будет найти попутчиков из местных, чтобы они расцокали, почём перья. Заодно начали бы прополаскивать Соль.

— А если никого не найдём? Сам слышишь, тут глухая Дичь, к тому же самый не сезон.

— Тогда ммм… — Макузь пожал плечами, — Тогда вплоть до отмены операции!

— Да, вот уж радости пройтись по такой погодке, — хмыкнула Ситрик и пихнула грызя в плечо, — Да ладно, вышучиваю!

Конечно радости было меньше, чем при ясной и сухой погоде, но она всё равно наличествовала. Под ногами хлюпала грязь и вода, так что пуши не расставались с палками, вырезанными из ближайшего бурелома — это помогало реже падать в лужи. Падать всё равно приходилось, тут хоть весь пух с хвоста выдерни, а на много тысяч шагов пару раз да подскользнёшься. Вслуху озвученных ранее мыслей, Макузь и Ситрик внимательно выслушали тропу на предмет следов — как грызьих, так и не. Естественно, что в такой каше, засыпаемой сверху тут же тающим снегом, они ничего не различили.

Лес вокруг тянулся во все стороны, что ни разу не удивительно; идущие и трясущие хвостами потеряли счёт речкам, холмам, полянам и прочим достопримечательностям. Несколько раз они теряли направление тропы, потому как она выходила на поле и там буквально исчезала, иди куда уши слушают. Приходилось искать уверенное продолжение, возвращаться и пилить заново. Макузь поглядывал на белку, но не замечал никаких признаков усталости — пушистая серенькая грызунья шагала не менее бодро, чем в начале, и уши занимали в основном стоячее положение, свидетельствующее о притоке Хрурности. Хвост у Ситрик правда повис, потому как отсырел — у белкача конечно тоже был отнюдь не сухой.

Теперь останавливаться на ночлег грызи рисковали только в укреплённых местах, хотя бы возле большого комля упавшего дерева — сами забирались под навес из корней и земли, а на подходе разжигали костёр — уж по крайней мере они знали, что диких зверей огонь пугает.

— Да как цокнуть, — пожал плечами Макузь, — Это в общем однопухственно, пугает или нет.

— Как так? — уточнила Ситрик, копаясь в рюкзаке.

— Так мы сидим близко к огню, потому что плащи и пухогрейки, а без одежды попробуй сидани, враз пух опалишь. Поэтому крупный четырёхлапый зверь сюда вообще не войдёт так, чтобы не опалиться.

— Чтобы не опалиться, — повторила белка, глядя как оранжевые язычки пламени разбегаются по щепкам.

— Слышу ты глядишь, как оранжевые язычки пламени разбегаются по щепкам, — проявил чудеса наблюдательности Макузь.

— Ты проявил чудеса наблюдательности, — хихикнула Ситрик.

Щепки они заранее высушивали на предыдущем костре, чтобы разжечь следующий, так что дело шло в пух. На огонь ставился корм для подогрева, ну и конечно Чай. «Зелёной воды», или зелёнки, грызи с собой не брали, потому как тяжело тащить — а лупануть было бы в пух, для поддержания сил и против возможных соплей. Как бы там ни было, пуши сидели на два хвоста между комлем и костром, каковой выхватывал из темени небольшой кусочек залитой водой земли. Неровные волны ветра колыхали пламя и дули в нос дымом, и это не вызывало фырканья. Белки были лесными рыбами и жили в океане из воздуха — даже не зная ещё толком, как устроена атмосфера и всё такое, они это ощущали интуитивно. Так что течения родной стихии не могли вызывать ничего, кроме упомянутого притока не менее упомянутой Хрурности… ну всмысле, пока течения имели лезущую в ворота скорость.

— Выслушай-ка Мак, — цокнула Ситрик, склонив ухо, — Йа всё никак не могу взять под уши, почему кпримеру волки не пользуются огнём? Ты сам цокнул, что вряд ли они его настолько боятся, чтобы не совладать с собой.

— А лапы? — показал лапы Макузь, — Ведь это у грызей лапы приспособлены для того, чтобы пользоваться хоть чем. А у многих зверьков они только ходить да за ухом чесать.

— Во кошмар, — поёжилась белка, — Представлю себе, что у меня лапы — ходить да за ухом чесать, бррр…

— Ну, слышимо тут некоторое соответствие между образом думания и лапами.

— Песок в том, что все зверьки — это один ЛесЪ, — цокнула Ситрик, — И если хотя бы у грызей есть лапы для огня и всего прочего, значит и у Леса в целом — тоже есть.

— Поперёк не цокнешь, — подумав, кивнул Макузь, — Это в пушнину.

— А кроме того, если не забывать об этом, всегда будет чем занять их, лапы! — добавила серенькая, — А то иногда знаешь, грызь заболевает уныньем.

— Чем-чем? — искренне не вгрыз белкач.

— Уныньем. Ну да, это редко бывает, но всё равно, — Ситрик покачала ухом, — Просто ты не слышал большого количества разных грызей, чтобы заметить.

— Зато ты слышала, чистоцокающая грызунихо, — ласково цокнул Макузь.

Пуши сидели прибочно, ощущая пух, и это было в него же. Непогода продолжала слегка буйствовать, но хотя бы к удаче сменился ветер и теперь дым не несло в нос. Налив полные фляги горячим чаем, грызи собрались переходить в более горизонтальное положение, и собственно так и сделали. В отсутствии настоящего гнезда белки как правило не ложились на землю, а полулёжа приваливались к чему-нибудь, подложив хвостяру — так и удобнее, и теплее. В ясные ночи так можно было с удобством пялиться на звёзды и луну, но сейчас небо показывало непрослушную темноту, из которой валил мелкий мокрый снег.

Макузь, неслушая на теплоту и исправно тлеющий костёр, проснулся и поводил вокруг ушами. Некстати вспомнилось, что кроме как огонь, сейчас вообще нет никакой защиты от животных. Грызь хотел осторожно выбраться, чтобы не тревожить Ситрик, но та хотела сделать тоже самое. Посмеявшись, они встали, и обшарив ближайшую округу, спилили две достаточно толстые палки с рогатинами на концах — у Макузя имелась походная пилка, ладони в две длиной, так что и. Ручкой этой пилки можно было пользоваться как топориком, и сейчас белкач заточил им концы рогатин.

— Вот так оно как-то более туда, — ткнул пальцем в пух грызь.

С рогатиной под лапой сурковалось спокойнее, тут уж и цокать нечего. Хотя ночь всё холодала и снег перестал таять, пуши были утеплены снаружи и изнутри, так что не опасались ни разу и дрыхли. Само собой это относилось не ко всей ночи сразу, а ко времени, пока прогорал костёр — затем приходилось просыпаться и подбрасывать чурбаков. Макузь показал белке, как положить дрова таким образом, чтобы они и не потухли, и горели как можно дольше. Она конечно ночевала в лесу, но поддерживать костёр не приходилось — кипятили чай, и ладно. Тихо цокая об этом, белкач подумал, что не так давно цокал об этом не менее тихо, только на марисовские ушки… Он словно наяву ощутил её присутствие, так что чуть не стал оглядываться. Впрочем, ощущение было хрурным, а не наоборот, да и каким оно могло быть, если цоканье о бельчоне.

Судя по количеству сожжёных поленьев, приближался рассвет — собственно у грызей больше нечем было это проверить, потому как таскать с собой песочные часы они не удосуживались. Макузь в очередной раз пошебуршил костерок и поставил ещё воды, дабы снова заправить фляги: как цокалось, ведро кипятка заменяет стакан сметаны. Честно цокнуть, белкач почти никогда в уши не слыхивал эту сметану и с трудом помнил, что это такое, потому как молочные продукты были не настолько распространены. Укутавшись в пухогрейку, Ситрик дрыхла, иногда подёргивая пушным серым ухом — известно, что обычно снослышания происходят под утро. Макузь улыбнулся, и на этот раз даже не просто так, а потому что бельчона выслушила исключительно мило и главное он сообразил, что она дрыхнет как у себя в гнезде только потому, что не в одну пушу — в одну никакая белка так дрыхнуть не будет. Да что там не будет, не сможет.

Грызь хотел уже устроиться обратно на лежанку, когда уловил что-то не то. Нельзя точно цокнуть, был ли это едва уловимый запах — дым всё-таки забивал эфир — или не менее тихий звук, но белкач резко повернул уши и уставился в темноту. Там было темно, как оно и полагалось, но опять-таки пригрезилось какое-то движение… Макузь замер и присев, протаращился туда с пол-килоцока, но ничего конкретного не уловил. Ну и впух, подумал он, убедился что костёр на месте, а под лапой — заточенная осиновая рогатина, и таки устроился продолжать подрёмывать. В отличие от многих зверьков, белке беспокойство никак не могло помешать дремать — то есть, не беспокоило. Приняв полученный песок к сведению, грызь принял меры и теперь занимался своими делами.

Когда сырую темень начала рассеивать заря, невдалеке от лежбища пушей прозвучал вполне конкретный взрык. Макузь и Ситрик враз открыли глаза и подняли уши. Переслухнувшись, грызи тоже довольно синхронно взяли рогатины.

— Похоже на волкэ? — еле слышно прошептала белка.

— Да, похоже, — согласился Макузь.

Похоже что и само волкэ было того же мнения: не успел он это цокнуть, как из-за комля выскочил здоровенный зверь — что сразу бросалось в уши, так это оскаленная пасть и очень большая грудная клетка, выдававшаяся вверх высоким горбом — всё остальное на этом фоне терялось. Макузь незамедлительно использовал рогатину по назначению, собираясь ткнуть животное, но оказалось что оно не так близко; тогда грызь тут же поддал ногой по пленьям. Сырые куски дерева, сдерживавшие огонь, упали в стороны, и ярко с треском вспыхнуло пламя, вырвавшись пузырём. Животное издало оглушительный рёв и отпрыгнуло назад.

— Камульф! — цокнула Ситрик, соскребаясь на ноги и вжимаясь в стенку комля.

— Кто? — уточнил Макузь, снова притушивая костёр.

— Камульф, бродячий горбатый волк. Ну или по другому цокнуть, хищный бескопытный верблюд.

— Туда иди!! — рявкнул грызь камульфу, который опять сунулся между костром и комлем, — А откуда известно?

— На картинках слышала, пух в пух такой, — пояснила белка, прижимая уши.

— А ещё что можешь цокнуть, оно стайное?

— Впух, по-моему да, — фыркнула Ситрик, — Если их нарисовали стаей.

— Не особо к месту, — констатировал Макузь.

С разных сторон от комля раздавалось утробное рычание, какое-то странное, непохожее на обычных серых волков — с прибулькиванием, чтоли. Скоро стало слышно, как зверюга лезет по стволу дерева, чтобы забраться сверху комля, но это была плохая идея. Без хватательных лап камульфу понадобился битый килоцок, чтобы влезть туда, а когда он наконец запутался в корнях — Макузь основательно поколол его рогатиной, будучи в полной недосягаемости, и тот с визгом укатился. Пока же происходили эти упражнения, грызи раздумывали над тем, как трясти дальше.

— А про поведение что-нибудь известно? — спросил грызь.

— Неа, — пожала плечами Ситрик, — Йа же цокаю, слышала только картинку.

— Жаль, хотелось бы в общих чертах понять, сколько времени они могут тут тусоваться.

В серых сумерках уже было вполне видно, что камульфы прохаживаются кругами у комля, и в наличии их хвостов пять, не меньше — причём по одному хвосту на особь. Именно этим и были опасны стайные зверьки — в отличие от тигра, который бросался сразу или чихал на добычу, эти могли сидеть на хвосте прорву дней, потому как пока одни оставались дежурить, другие отходили. Такие соображения были не особенно в пух, учитывая то, что дрова в костре скоро сгорят и придётся постоянно отбиваться рогатинами.

— Не было песка, да вынесла доска, — цокнул Макузь, — Так, ладно. Посиди на стрёме, Ситри.

— цОк, — кивнула серенькая.

Белкач сподобился и залез на стенку комля, высунувшись между корнями, чтобы слышать что там. Услышанное было обнадёживающим — огромная упавшая ёлка ещё не полностью облетела, так что ствол был утыкан толстенными ветками, за которыми немудрено скрыться. К тому же вплотную к упавшему дереву стояла живая ель ещё больших размеров, и грызь прикинул, что на неё вполне можно забраться, укрываясь за ветками.

— А напуха? — уточнила Ситрик.

— Напуха, что на ветках мы можем просто сидеть, а не увёртываться от зубов и колоть их рогатками, — пояснил Макузь.

— Но зато на ветках мы не скипятим чаю, — заметила белка, — А если сидеть долго, то хотелось бы!

Камульф опять сунулся близко, так что грызи зашипели на него, ткнули рогатками и прибавили огня в костре. Тот сразу отвалил, потому как работал на изматывание и вовсе не собирался действительно лезть на рожон. Только в отличие от лося, грызи это понимали и тактика теряла свою действенность.

— Так если надо будет, спустимся, — цокнул Макузь, — А когда мы будем наверху, они раньше поймут, что покормиться не получится. Кло?

— Ну кло, — согласилась Ситрик, — Слушай, а может начать выть?

— Напуха??

— Дабы возможно услышали грызи, ну или на крайняк серые волки, — пояснила она, — Быстрее выберемся.

— Тогда да, — вспушился грызь.

Грызунья подняла мордочку и завыла протяжно, и при этом крайне громко, так что у Макузя аж ухо заложило. Камульфы раздражённо закрякали.

— Подожди, наверх вылезем, дальше слышно будет.

К удаче, с вылезанием наверх никаких препонов не возникло — скрываясь за толстыми ветками с ещё не опавшим лапником, тобишь иголками, грызи пробежали по стволу и влезли на ель. Громоздкие рюкзаки они закинули на нижние ветки, потому как всё равно не достать, а сами поднялись повыше, где удобно расположить хвосты в ответвлениях сучьев. Вокруг уютно запахло смолой и хвоей, так что на рычавших внизу животных пуши поплёвывали. Ситрик то и дело выла, и думается при такой погоде слыхать её было килошага за два. Макузь же набрал сухих шишек — тут оказалась дятловая «кузница», в каковой этого добра лежало ведра два — и точно примерившись, кидал ими в нос камульфам, вызывая резонное негодование. Скоро те уже не ходили под ёлкой, а только на расстоянии шагов в сорок.

— Как белочь сидим, — смеялась Ситрик, понимая что так оно и есть.

— Да не совсем, — усмехнулся Макузь, — Для белочи в таком положении ничего тревожащего нет вообще, она между деревьями прыгать может. А мы пока перелезем, это уже весна наступит.

Белочь подтверждала это, сигая вокруг на огромные расстояния, так что только рыжий пух мелькал среди хвои. Камульфы вообще улеглись, что свидетельствовало о долгом разговоре. При этом следует признать, что грызи сильно потяжелели по сравнению с белочью, так что сидеть долго в развилках веток, даже подложив пухогрейки и привязавшись к стволу чтобы не навернуться, было не особо приятно. Макузь тоже начал выть, чтобы у белки не сел голос, но пока толку от этого не наблюдалось.

— Ну и? — цокнула Ситрик к вечеру, когда обстановка не сдвинулась ни на пушинку, а хвосты отсиделись.

— Не знаю не знаю, — почесал за ухом грызь, — Должны же они сообразить, что съесть нас через два месяца — это очень невыгодно в плане сытости?

— Таки должны? — усомнилась белка.

— Угу. Если бы они этого инстинктивно не соображали, как бы они выжили? — резонно цокнул грызь, — Мы же не ищем именно серый потат, чтобы покормиться, а кормимся чем есть.

— Йа отсидела хвост, — пожаловалась Ситрик.

— Ну давай слезем посидим у костра, — предложил Макузь, — Веток можно напилить с упавшей ёлки, и с этой, там сухие снизу…

Так они и сделали. Камульфы ощерились, гавкали и бросались, но толку никакого не имелось — достать пух за толстыми ветками на двухшаговой высоте было нельзя никак. Напилив поленьев, пуши спустились к комлю на прежнее место и не без труда развели костёр, потому как не заготовили разжижки, утекая. Макузь постоянно шипел и тыкал рогаткой, отгоняя зверей, а Ситрик возилась с огнём; наконец пламя раздвинуло тьму и стало спокойнее. В жестяном котелке закипела вода, которой кстати осталось не так много — ручей был шагах в ста, но пройти их не светило. Макузь пока вешал на ветки дождевик, чтобы по нему капли стекали в посуду — если сидеть под густой хвоей ёлки, не мочит и без плаща.

— Идите туда! — цокала Ситрик животным, — И-ди-те ту-да!

Животные не обращали никакого внимания. В темноте происходили какие-то подвижки, судя по хрусту веток и рычанию, но видать ничего не было. Испив чай, пуши полезли обратно на дерево, висеть.

К утру камульфы исчезли, и никто не мог цокнуть, когда это случилось — просто они ушли, как оно и полагалось по всем законам природы. Чтобы целая стая сдохла из вредности, ожидая выпадения бельчатины с ёлки — это как раз против законов. На мхе остались только следы, взъерошенные лапами, и буро-песчаного цвета шерсть на ветках. Ситрик порывалась немедленно пойти, но Макузь резонно цокнул, что после такой ночки лучше отдохнуть хотя бы пол дня, а то толку не будет. На случай если звери вернутся, он притащил запас воды, осторожно переходя между деревьями и готовый враз взлететь на ствол, как белочь. Причём это в том случае, если камульфы опять нагрянут толпой, а отдельного грызь не опасаясь и на рогатку бы поднял.

— У камульфа, у камульфа, жирные — бока! — распевала Ситрик, сидючи у комля, — У камульфа, у камульфа — окорока!

Макузь покатывался со смеху, а уж когда услышал это, так и подавно. Тех самых однако слышно больше не было, так что пуши начали собираться в путь — они уже слегка подзабыли, куда шли, и теперь вспомнили. Также они заметили, что сидели на ёлке совсем недалеко от тропы, и за всё время натурально никто по ней не прошёл, потому что иначе услышали бы вой.

— Да может и прошёл, но в одну пушу, — цокнул Макузь, — Ты бы подошла?

— Мм… нет, — подумав, ответила белка, — Йа бы дошла до ближайшего цокалища и попросила помощи. Ну, при условии, что у меня нет с собой огнестрела.

— Кстати, хорошо бы, — заметил грызь, — Не то чтобы в голову, а так, шугануть. Надо будет разбрыльнуть.

Мысленные вкладки по поводу воя были подтверждены: через пять-шерсть килоцоков навстречу грызям по тропе послышались звуки чавканья и погромыхивания поклажи в рюкзаках. Макузь и Ситрик переслухнулись и решили сделать как всегда — на всякий случай спрятаться за ёлки, потому как бережёного хвост бережёт. Судя по всему, они не издавали столько шума, сколько идущий групп, так что их не должны были запалить. Не должны бы, но запалили, потому как в группе оказался прилапнённый волчок небольшого калибра, который учуял грызей за ёлками и затявкал, подзывая своих. Через подлесок протиснулись несколько пушей довольно непривычного выслуха — в броневых накладках на тушках и с большими топорами, да и сами грызи были крупнее, морды шире, а пух — исключительно серого цвета.

— Бу-бур-бур бур-бу-бу-бу-бур, — пробуркал серый грызь, показывая на Макузя с Ситрик.

— Что он цокнул? — удивилась белка.

— По-моему он не цокнул, а буркнул, — заметил Макузь.

Серый и сам вгрыз, что бурканье непонятно, подозвал другого грызя, и тот уже цокнул, правда довольно сбивчиво:

— Кло! Это вы, пуши, на дереве выли?

— Вообще да, — признался Макузь, — А что?

— Ну так это, тут проходило одно грызо, — серый показал на тропу, — Услышало что воют, ну и цокнуло.

Пуши вышли на тропу и попристальнее расслушали серых — они натурально были крупные, и как сейчас из трясины. Тяжёлые куртки из толщенного клоха бронировались деревянными и железными накладками, а в лапах наличествовали топоры с тяжёлыми длинными лезвиями, каким камульфа располовинить вполне нетрудно.

— Были животные? — осведомился серый.

— Ну да, — кивнул Макузь, — Камульфы, штук пятеро.

— Бу-бу-бур? — приподнял хохолок тот, — Камульфы, это кто?

Пришлось на пальцах объяснять, кто. Также Макузь не утаивал, что он и белка-пуш из цокалища, и тар, и всё такое. Серые поведали, что крупные серые грызи называются скворками, и обычно не цокают, а…

— Бу-бу-бу-бурр-бур!

Бурчат, короче. Ситрик припомнила, что слыхала про скворков, но думала что они обитают значительно дальше в северную тайгу. Как выяснилось, целая стая их прикочевала с севера, где почему-то стало голодно, и обосновалась в шишморском околотке. Собственно скворки и дали такое название, потому что думали, что в этом месте Жад-Лапа впадает в море, а нашли шиш, а не море.

— А вы чего так вырядились то, как в песок? — осведомился Макузь, показывая на броньку.

— Так сам цокнул, камульфы! — буркнул скворк, — Они съедают целикоом, бу-бу-бурр!

— Ну так и попуху на них, этож не повод так упираться, — пожал плечами грызь, — Впрочем, это как пуше угодно.

Четверо топористов со своим волком остались ждать групп с телегами, а пушам показали направление и предуцокнули, как найти дальше тропу. Чавкая по размешанной сапогами земле, они продолжили пилку.

— Брр, они как-то так на меня послухивали, — поёжилась Ситрик, — Неуютно. Хорошо ещё фиолетовым покрасилась, а то была бы чисто скворкушка.

— Да что-то припоминаю, — почесал ухо Макузь, — Они вроде как стаями живут, в посёлках. И раньше скотством занимались, но когда разбили Бурское шняжество, одуплились.

— Так у них все орехи на месте в голове, или куда?

— Кто же это цокнет уверенно? — пожал плечами грызь, — Тем более их не одно и даже не три, чтобы так обобщать. По крайней мере, скотства грызи не допустят точно. Это чисто для себя поржать они могут хорохориться со своими топорами, а когда пух в волну собирается, ты знаешь что бывает.

Ситрик знала, потому что сама пела песенку про трясины, которые прут тыщами. Да собственно и кто не знал — любому грызунёнку цокали, что такое было.

— В любом случае, — цокнул Макузь, отодвигая с пути мокрые ветки, — Надо обзавестись чем-нибудь от животных, натурально. А то так каждый раз высиживать — мимо пуха.

— Если не тебя или меня нацепить такую броньку, — хихикнула Ситрик, — Будем как овощи.

— Йа имел вслуху действенное, — поправился грызь, — Знал йа одно грызо в Щенкове, пропушиловец, так он использовал огнестрел, заряженый перцем. Облако в нос, и ОЯгрызу.

— Это если растекаться, — заметила белка, — А сейчас-то нам что делать?

— Это надо послушать! — точнёхонько цокнул Макузь.

Пока же им пришлось выслушать целый караван скворков с тележками, который тащился по тропе в направлении Щенкова. Вероятно на такую работёнку эти грызи были первыми, потому что не страдали от похода в колонне, как все остальные; к тому же впереди и сзади групп прикрывали всё те же «земели», как называли бронетопористов, слышимо из-за земельного цвета курток. Или же, что вполне вероятно, из-за привычки вгонять любое враждебно настроенное животное в землю. Грузно чавкая сапогами и скрипя довольно грубо сколоченными телегами, скворки протопали мимо, бурча себе под нос что-то вроде «зуда-зуда, бу-бу-бу».

Пуши же, протиснувшись через зажимавший тропу ивняк, уткнулись в камень — ну не то чтобы уткнулись, но большой, в пол-роста бульник стоял стоймя посередь леса, привлекая слух. Подойдя, они различили на стёсанной передней грани выбитые буквы:

— Налево пойдёшь — в цокалище попадёшь, направо пойдёшь — в болота не менее попадёшь, прямо пойдёшь — грызанёшься об этот камень.

Цифры справа и слева сообщали о килошагах, и были они примерно одинаковые.

— Даже не знаю, — цокнул Макузь, — Вроде и в цокалище зайти надо, а вроде и хочется уже того.

— А зачем в цоцо? — уточнила Ситрик, садясь на камень.

— Цокнуть местным ответственным ушам, чем мы собираемся заниматься. Это же ихний околоток.

— А, тогда надо, — мотнула ухом серенькая, — И корма добрать, а то эти гуси четырёхлапые сбили нас с точного счёта.

— Давай. А то и что-нибудь от животных найдём.

Макузь и Ситрик поправили на спинах рюкзаки и двинули налево, надеясь что писавший пухню на камне не пошутил или не спутал. Тропа лезла по лесам различного типа, как и раньше, переходила через речки и овраги, ныкалась в низкой поросли, какая бывает на месте гарей. Зверьков было не особо слышно, хотя пуши фиксировали по пути лосей, кабанов и лисиц — но сейчас, в такую сырь, куда меньше чем обычно.

Шишморское цокалище выслушило довольно сумбурно — сборище разномастных построек громоздилось на холме, а в центре была большущая изба аж в четыре этажа — собственно это была и единственная годная изба, остальные сараи и землянки на это не тянули. Дороги, проложенные по цокалищу, были увожены в никакашку, представляя собой сплошное месиво из жирной сдешней глины с щепками от брёвен, которыми в иных местах пытались мостить проезды. Собственно и особой нужды в том, чтобы дороги были проездные, не имелось, а для прохода как обычно лежали брёвна со стёсанным верхом. Макузь и Ситрик наблюдали, как по дороге прополз гусеничный паровик, кроша «покрытие» в труху и поднимая волны грязи — в такую погоду только так тут и шло.

Возле центральной избы сидел некоторый шум вслуху того, что там находился базар — собственно это и было основное назначение цокалища. Пуши тут слышались только с поклажей или с телегами, и они быстро шастали по делам, чтобы не запружать тесные проходы своими хвостами. Огромного лесного борова, невесть зачем впёршегося в центр цокалища, приходилось обходить, потому как сдвинуть нет никакой возможности — животина весила как тот самый паровик. Боров философично взирал на грызей и периодически всхрюкивал так, что дребезжали стёкла. С непривычки Макузь аж шарахнулся, поскользнулся на стёртом бревне и шмякнулся в лужу. Проходивший мимо грызь поднял его за лапу даже раньше, чем Ситрик.

— Береги хвост! — цокнул местный.

— Хруродарствую! — кивнул ушами Макузь, — Что-то развезли тут совсем, а?

— Сто пухов! — весело ответил грызь, — В жижу! Да и начхать, скоро холода, всё замёрзнет. А у вас есть зацоки, йа слышу?

— Ну собственно только, — улыбнулась Ситрик, — Где найти ответственные уши по цокалищу.

— Что по цокалищу? А, препесторат! Тогда вон с того края в центризбе, там такой хвост, Лайса, цокните ей. Кстати что собрались цокнуть?

— Слова. А именно что щенковское химучгнездо в наших мордах разведывает запасы тара в болотах.

— Ищь ты… — почесал подбородок грызь, — Ну, сухого песка вам!

Сухой песок никак не мог помешать при имевшихся условиях — пока только дошли шагов двести до дверей центр-избы, пять раз чуть не повторили макузьевый полёт. Там собственно так и было начертано на доске над входом: ЦентрИзба цокалища Шишмор. Сунувшись внутрь, пуши снова прибегнули к оцокиванию встречных, потому как искать что-либо в тёмной огромной избе размером с половину учгнезда — мимо пушнины. По рекомендациям они поднялись по скрипучим деревянным лестницам и протиснулись в помещение, потому как дверь была прижата шкафом до минимальной проходимости — сдешние явно готовились к зиме, уплотняя в тёплую избу всякое барахлище из сеней и навесов. Внутрях, за большущей книгой Учёта, сидела белка и писала гусиным пером, а в углу дремал пожилой грызь как слышимо из скворков, машинально бубнивший под нос всё тоже самое «зуда-зуда, бу-бу-бу».

— Лайса-пуш? — цокнула Ситрик, — Ты основные уши для трёпки?

— Сто пухов, — ответила Лайса, не отрываясь от бумаги, — Почём перья?

— Да в общем не то чтобы перья, — хихикнула белка, — Мы из щенковского химучгнезда, и нам нужен тар, который в болотах в вашем околотке.

Грызунихо аккуратно завершила письмо, сунула перо в чернильницу и подняла уши на пришедших уже с некоторым интересом — ясно, не каждый день тебе цокают, что нужен тар.

— А мне вы зачем об этом цокаете? — осведомилась она.

— Только лишь для прочищения, — заверила Ситрик, — Мы пока на две пуши только так, ослушаться, а зимой собираемся ввалиться то ли пятеро то ли семеро, расслушивать подробнейшим образом.

— Так, посидите-ка на хвостах, — сложила лапки Лайса, — Ну расслушаете, а дальше?

— Дальше в зависимости от. Если тар годный, есть прямой резон начать его добычу. Собственно, потому и предуцокиваем.

— Амм… — Лайса подёрнула ушами, — Ну, «добычу» суть понятие растяжимое, как уши, так что надо будет основательно прочистить, что имеется вслуху. Ещё зацоки?

— Да, — цокнул Макузь, — Соль в том что мы как-то попёрлись, не подумав про зверьков с зубами, и давеча просидели почти два дня на ёлке, спасаясь от камульфов. Йа имею вслуху что? Не найдётся ли тут какой работёнки, чтобы выменять её на огнестрел, ну или что там используют для.

Лайса почесала сразу за двумя ушами, не особо одобрительно покосившись на скворка, продолжавшего бубунить про зуду.

— С паровиками вышариваете? — прямо спросила она.

— Частично, — хихикнула Ситрик, — Всмысле Макузь-пуш да, а йа нет.

— Тогда в мехсарай, звери, — цокнула Лайса, — У них там какие-то затруднения. Что касаемо ваших расслушиваний, пока вы тут на две пуши, много не наворотите, так что карты в лапы.

— Кло! — кивнули пуши, и стали вытискиваться в зажатую шкафом дверь.

— Зуда-зуда, бу-бу-бу, — напутствовал скворк.

До мехсарая было триста шагов грязи, а внутри — не меньше апуха. Макузь весьма удивился, услыхав что в таком отдалённом цокалище имеются «бобры» — паровые трактора на гусеничном ходу. Путём некоторых расцоков пуши обнаружили Дуфыца, который собственно и возился с.

— Да не знаю ваще, грызаный стыд! — фыркал он, — Грызаный!

— Сейчас послушаем, — заверил Макузь.

По результатам расслушивания он цокнул примерно следующее:

— Грызаный стыд. Всего-то сорвали пару гаек.

— Значит это быстро? — уточнила Ситрик.

— Ну как цокнуть, — хитро сощурился грызь, — Если только открутить гайки, то быстро. Но так мы не заработаем на то что хотели.

— И?

— И, предлагаю… ну себе в основном, перебрать двигун, а это думается дня три.

— А мне что, жевать хвост? — хмыкнула белка.

— Зачем хвост, можно уши… кхм. Йа имею вслуху, вполне можешь пока найти место для суркования, да и вообще ослушаться тут, почём перья.

— Ну ладно, тогда в пух.

Макузь крепко взялся за напильник, а Ситрик пошла ослушиваться. Погода и состояние сдешних дорог, как уже было цокнуто, этому не способствовали, но грызуниха уже получила по голове тем, что называется Дурью, когда препоны только увеличивают приложенную к выполнению задачи силу. Сырой ветер был менее приятен, чем свежий и тёплый летний ветерок, но тем не менее не превращался в что-то другое, кроме ветра. Это была одна из наиболее корневых установок в инстинктах белокъ — считать от нуля к бесконечности, а не от минус бесконечности до плюс бесконечности через ноль. Это относилось не к математике, а вообще ко всему. Вслуху этого, собственно, ветер и не мог превратиться в минус ветер.

Что Ситрик совсем не нравилось, так это всё-таки то, как на неё послухивали попадавшиеся скворки — а попадались они всегда не на одну морду, что тоже напрягало. Широкие и при этом какие-то непушные щи этих грызей вызывали беспокойство. Разбитняк на дорогах тут был как нельзя более в пух — услыхав впереди скворков, серая грызуниха ловко перемахивала на другую сторону колеи, и повторить это неуклюжие увальни не могли ни разу. Вообще что-то их тут навалом, заметила она, даже вон у Лайсы одно сидит, зуда-зуда бу-бу-бу…

По крайней мере, в цокалище, даже в таком маленьком, было немудрено найти сурящик и корм за некоторую плату, причём белка как обычно зацокнула, нельзя ли прямым обменом, тоесть сделать что-нибудь. Единицы Добра конечно штука хорошая, но при имеющихся расстояниях и дорогах нередко бывает, что их просто деть некуда. Вслуху этих соображений Ситрик пошла перетрясать мох во всех сурящиках длинной и узкой постоялой избы, пользуясь вилами и вороша его, аки сено для коз. Короче цокнуть, времяпровождение оказалось достаточно хрурным, чтобы затемно отвалиться в тот самый ящик и отсурковаться.

Подрёмывая прибочно с пушной тёплой тушкой согрызуна, обе наличные пуши ощущали, что эта самая Хрурность окончательно сливается под уши и ставится на выдержку, как тыблочный сок или рябиновая настойка. Последняя, кстати цокнуть, почти всегда водилась в постоялых избах и помогала всурячить сразу, а не ворочаться пол-ночи, чем и пользовались. Макузь и Ситрик в это время не перецокивались, а радовались чувству единого овоща — после того, как основательно почувствуешь себя овощем, ещё большую радость доставляет активность.

Вдобавок, к утру погода слегка развеялась, и в прорехах облачности нет-нет да и показывалось солнце, так что оставалось вспушиться — а поскольку это и так делали постоянно, то можно считать что ничего не оставалось, всё уже было готово. Макузь, используя лебёдку, вытащил деревянную раму с поршневым блоком на ней из сарая, и возился на открытом воздухе — и в пух, и света больше. Правда, они напару с белкой потратили немало времени, разыскивая отлетевшую в грязь гайку. При этом, если возня белкача была чисто слышна от начала и до конца — разобрать, подпилить, притереть, собрать обратно — то Ситрик пришлось шире раскинуть мыслями, чтобы понять, как трясти.

— И что же ты поняла, моя грызунихо? — осведомился Макузь, орудуя напильником по шатуну.

— Ну, для начала пойду поймаю пушей, которые приходят в цокалище от болот, — цокнула она, — И потреплю их за уши на предмет общей обстановки, ну там как с животными и всё такое.

— Хитро, — согласился грызь.

— А ещё, перспективы ради, хотела спросить у Лайсы-пуш, сколько по околотку можно набрать трясов. Ты же не думаешь, что тар сам выйдет из болота и побежит в Щенков?

— Во замахнулась. Ну это тоже в пух, точно.

Поскольку это было в пух, Ситрик так и сделала: зашла в лавку, где пекли свежие пирожки, взяла корзину и пошла разносить их по прочим лавкам, где пирожков не имелось. Заодно держала открытыми уши и если что, применяла активное прослушивание путём зацоков, сухо выражаясь. Как она быстро усекла, «болотные» грызи отличались тем, что тащили рюкзаки сушёных трав — даже если не за тем шли в цокалище, тащили по пути. Приходили они не только по той тропе, на развилке коей стоял камень с указаниями, но и по другим, шедшим сразу от цокалища к началу болот; это тоже было полезно для запоминания и даже для записи, потому как неизвестно, картографировали ли раньше эти тропы.

Макузь справился за полтора дня, опередив собственый план и вызвав годование Дуфыца. Когда, скипятив воду в котле после нескольких килоцоков разогрева, трактор проехался вокруг мехсарая, было признано, что вообще в пух. Грызям было выдано, по вещественному обмену, искомое — два налапника-вонючки и арбалет с комплектом стрел. Как пояснил Дуфыц, налапники содержали волчью шерсть и сделано это было для отпугивания тигров, потому как волки сверху не прыгают, а вот тигры именно внезапно. Для того же, чтобы отвязаться от загонщиков на дерево, использовался компактный походный арбалет с тонкой стальной рессорой, изгиб которой работал как тетива. Орудие выпускало короткие тяжёлые стрелы, более всего подходящие для стрельбы сверху, с ёлки, вниз. К этому комплекту прилагались пять штук петард, вызывавших резкий бабах при взрыве — а если надо, так и расколоть что-нибудь можно, если засунуть плотно.

— Есть песок! — цокнул Макузь, вытаскивая из бревна пробную стрелу.

— Таскать с собой, вот впух, — фыркнула Ситрик, — Но придётся, возле самых болот большие области низкой поросли без ёлок, не залезешь.

— Вот это верно, помешать белке залезть на ёлку может только отсутствие оной, — хихикнул грызь, — А ты оцокивала пушей, как там дальше?

— Оцо. В больших промоинах на болотах водятся голодилы, — сообщила белка, — Животные шага по четыре размером и жующие всё подряд.

— Пуха се… — присвистнул Макузь.

— Они вялые, из прудов не выбираются, — дополнила Ситрик, — В тарных прудах их думается нет. А зимой они вообще в спячке, потому как ящерицы.

— И то орехи.

— Орехи это то, как ты вычинил этот трактор, — заметила серенькая грызуниха.

— Да ничего сложного. Честно цокнуть, йа очень опасался что там что-нибудь ещё отвалится помимо того что йа трогал, а не особо шарящим пойди потом докажи, — белкач вспушился, — Лучше уж каждый со своим трактором лично, тогда косяков не возникает.

— Эть да, — цокнула Ситрик, — К Лайсе йа кстати так и не дошла, потому что её уши были в постоянной трёпке.

— Не к спехам, — мотнул ухом грызь.

Пуши с довольством ощутили, насколько это в пух, когда не к спехам! Пока же они вышли из цокалища и направились обратно по торной тропе к камню, дабы там повернуть в другую сторону, к болотам. Дождь практически прекратил сыпать, так что шлось получше, хвосты высохли, и можно было снять с ушей капюшоны плащей.

— А ещё йа выслушала, — цокала Ситрик на Макузя сзади, — Что возле самих болот очень бедные почвы, мало что растёт. Тамошние грызи в основном только завезённым и кормятся, а вывозят клюкву и травки.

— Ну травки ладно, они сухие, — раскинул Макузь, — А клюквы как много унести?

— Морозят, зимой на санках. Да собственно они и не упираются, чтобы уж особенно много. В основном как йа поняла это трава — сабельник, болотник серый, чумазиха.

— У них чумазиха растёт? Это в пух.

За подобными перецоками грызи двигались всё дальше и дальше, оставляя по обе стороны хвостов перелески различной степени хвойности и проходимости. В иных местах начинались залитые низины, где как нельзя кстати пригождались сапоги, потому как по колено стояла вода. В воздухе несло надвигающейся зимой, хотя температура, какая только ночью схватывала лужи наледью, не пробивала опушение при сурковании. Однако карманные «борометры» — от слова «мерять бор», да — имевшиеся у пушей, показывали прояснение погоды и похолодание. Что собственно и наблюдалось своими ушами. Для грызей это было скорее в пух, потому как замерзала грязь и идти становилось куда как легче.

Через два дня Ситрик и Макузь вышли к посёлку Сушнячиха, прозванному так за наличие сушильных сараев для той самой травки. Кроме того, посёлок стоял на песчаной возвышенности и в отличие от окружающей уже приболоченной местности, натурально оставался сух. Как пух. Само собой, посёлок не представлял из себя сборища построек — они были раскиданы также, как в цокалище, чтобы не мозолить уши; только голые кроны кустов и деревьев позволяли видеть далеко и замечать стены и черепичные крыши. Из труб вились дымки, сообщая о том, что возня движется. Об этом же слышимо сообщал медведь, ходивший по дорожкам посёлка и оравший что-то весьма похожее на «зуда-зуда, бу-бу-бу». Обойдя медведя, грызи продолжили изучение.

— О! — ткнул пальцем Макузь, — Она!

Это была она, «чайная башня», как это называлось: большой поставленный на подставку бак с топкой снизу, предназначенный для заправки кипятком паровозов. Макузь долго чесал бы за ушами, а Ситрик сразу поймала за ухо местную белку и оцокнула, почём перья. Выяснилосиха, что башня для малых зимоходов — «мышей», а больше ничего на паровом ходу тут нету за ненадобностью.

— Мыши значит сюда бегают таки, — цокнул Макузь.

— А то! — мотнула ухом местная, — На себе тащить это дело такое, грызо, что опушнеешь.

— Ну в пух, в пух… А как бы тут где-нибудь устроить хвосты ненадолго?

— Вон там в избе можно, место пока есть, и тепло, — белка показала сквозь деревья на крышу.

— Ну, мы единицы Добра оставим или ещё чего, — уточнила Ситрик.

— Да в пушнину, нам не жалко! — отмахнулась грызуниха, — Конечно если сделаете по хузяйству что, будет в пух.

Устроив таки хвосты в указанной избе, что была пристроена к сушильному сараю, пуши слегка сделали по хузяйству, навроде пары десятков больших поленьев и бочки свежей воды из прудика. После этого Макузь вытащил из рюкзака бумагу, перья и чернила, и захватил стол… впрочем ему пришлось идти наружу, потому как особо годных светильников тут не водилось, а окна были очень маленькие.

— Значит, выслушит картина пухом так, — показывал он по карте, — От поворота на Шишмор тропа до самого цокалища есть, но она впух какая узкая, только для мышей. До Сушнячихи мышиная лыжня есть, а дальше ни-ни.

Макузь прочертил линию, и пояснил в углу листка: ни-ни.

— Конечно, — зевнула Ситрик, — Они же в Сушнячиху таскают сырую траву летом, мыши им без надобности туда.

— Так, вот ещё что записать… — щёлкнул когтями белкач.

Записал он, что имеется в посёлке, а имелось немного — собственно та самая «чайка», да пяток изб с большими сараями для сушки, где тусовались грызи, приносившие это самое, что сушилось. Посёлок потреблял в значительном количестве только дрова, но вслуху того что стоял он посередь леса, их без труда подтаскивали от ближайших валежин просто влапную. Количество грызей Макузь отметил как десяток — в самой Сушнячихе жили только несколько старых грызей, а остальные так, от случая к случаю.

— Диичь! — благоговейно цокнула Ситрик, вспушившись.

— Дичь не дичь, а в цокалище в соседней двери от лайсиной у них знаешь что? Библиотека, впух.

— О, это в пух.

Дичь подтверждалась тем, что по тропинкам тут хаживали лоси, медведи и прочий крупняк; зверьки поменьше шастали менее заметно, так что уверенно не цокнешь, сколько их. При этом никак нельзя утверждать, что мишка был совсем лапный — наверняка и куснуть мог, просто грызи настолько привыкли не мозолить чужие уши, что не встречались с косолапым вплотную даже за годы соседства. Медведь же, подверженный известному механизму условного рефлексирования, после этого считал белокъ чем-то эфемерным, на грани сна и яви. Единственное, куда пуши закрывали доступ — так это в избы и прочие гнёзда, а также на огороды — на то они и. Кстати цокнуть, сдесь в посёлке не слышалось ни единой грядки, только немного — штук сто — плодовых деревьев по околице. Выращивать что-либо на затенённой лесной прогалине, да ещё и с такими почвами — сущая тупь, так что и не выращивали.

Достаточно основательно изучив, что представляет из себя Сушнячиха, и записав результаты на бумагу, пуши двинулись дальше. По картам, составленным ранней разведкой, а также по оцокам местных, от посёлка шли тропы в самые болота… собственно края оных, как можно догадаться, на имелось — заболоченные низины простирались и вокруг Сушнячихи, но они ещё не сливались в сплошной массив, а там, дальше, как раз сливались. Тем не менее на картах рисовали условную линию «берега», проходившую по приблотнённой тропе, что шла вдоль всего этого великолепия, примерно перепендикулярно к направлению Сушнячиха-Шишмор.

На этой линии, она же тропа, на расстоянии около семи килошагов находился посёлок Понино — такое же великое городище, как Сушнячиха, или даже меньше — там только стояли хозблоки для возделывания затопленных делянок, на каковых произрастали болотные травы. Грызи там тоже жили не в постоянку, потому как сыро, а набегами. Именно это Макузь и Ситрик и выслушали собственными ушами, пройдя означенные семь килошагов по люто петлявшей тропинке: изба была одна и предназначалась исключительно для отсурковывания, остальные сарайчики сейчас уже были пусты, потому как весь хабар вынесли на сушку или уложили в ледник до зимы, в случае с клюквой. Причём сарайчики тут были такие, что Макузь не менее благоговейно цокнул «дичь»: в Щенкове редко какой навес обходился без доски, сдесь же большие сараи строились без единого гвоздя и без досок, за неимением оных.

Из-за ёлки высунулись уши, а потом и само грызо, оказавшееся белкачом средних лет; как и многие из местных, неслушая на заморозки он ходил в одних лёгких портках — ну и в сапогах, поскольку болото.

— Клоо? — уставился он на прибывших одним глазом, как курица, — Курдюк-н-сем-кро?

— Чиво-чивоо? — заржал Макузь.

Как оказалосиха, сдешние грызи практиковали какое-то своё цоканье, отличное от щенковского, хотя и то знали. Курдюк, который и поймал их за уши, думал что они пришли за клюквой или чего такое, так что был удивлён рассказом о таре. Про тар Макузь поведал, в то время как грызи растопили самовар во дворе избушки и сели испить чай.

— А! — цокнул Курдюк, лакая из кружки, как белочь, — Такая жижа навроде масла? Это вон туда дальше есть такое место, Керовка, там вычерпывают из болота.

— Да, должно быть, — сверился с картой Макузь, — Дотудова четыре килошага?

— Да пух его знает, — честно ответил белкач, — Никто не замерял. Но, думается, около того.

— Тогда пройдёмся и туды, — цокнул грызь Ситрик.

— Как пушеньке угодно, — пожала плечами та.

— Только имейте вслуху, — цокнул Курдюк, — Сначала тропа вдоль песчаной косы, где делянки, а потом там на несколько килошагов гать.

— Гагать? — хихикнула Ситрик.

— Вот поэтому и предуцокиваю, — серьёзно продолжил грызь, — Совершенно не хочется, чтобы такая милая грызуниха утопла в трясине. Гать, белка-пуш, это настил по болоту для прохождения по оному лапами или колёсами. А там гать — одно название. Поэтому йа бы на вашем месте вообще подождал, пока замёрзнет. Тамошние туда в основном по льду и ходят, летом только несколько раз… Да кстати там и нет сейчас никого, вроде бы.

— Вообще никого? — восхитилась Ситрик, — Тогда боюсь не утерпим пойти.

— Не держат. Но предуцокнуть считаю необходимым, — цокнул как отгрыз Курдюк, — Кормиться будете, или сразу попрётесь?

— Йа бы по, — почесал брюхо Макузь.

Все пятеро наличных пушей — потому как подвалили ещё две белкиъ, с полными козинами клюквицы — как следует покормились, перемешав походные запасы и содержимое сдешних погребов, чтобы наваристее было. Ну а покормившись, тушки отяжелели и пришлосиха сурковать, хотя бы и недолго. Только вот день закончился, а переть в темноте никому под уши прийти не могло. Пуши устроились в уголке избы, на широких лавках за неимением там сурящика, но тоже вполне очень даже. Снаружи к тому же замела метель с сильным ветром, так что ночёвка под тёплой крышей приходилась в пушнину.

— Ну как ты, моя пуша? — погладил шёлковые ушки белочки Макузь, — Не притомилась?

— Нет, — улыбнулась Ситрик, — Знаешь, как-то так получалосёнок, что мы вдаль в лес особо и не ходили, а если и ходили, то всё летом, в самую распуху. А тут в предзимье оказывается такое! Йа зверски довольна, что услышала это своими ушами.

— И всё-таки мне кажется, ты оглядываешься в сторону цокалища, — заметил белкач.

— Это да. Скучаю по друзьям, — призналась белкаъ, — Да взять хотя бы Чейни, мы с ней знаешь сколько вместе? Ещё как белочь по веткам лазали, вот.

— Да, это серьёзный зацок, — согласился Макузь, — Но уж по крайней мере сейчас мы ненадолго.

— Сейчас?

— Ммм… ну, йа имею вслуху, что если начнётся какая возня с таром, так, — пояснил грызь, — Как ты на это слушаешь?

— Даже не знаю, — ответила Ситрик, подумав, — Ну впух, когда будет — тогда и подумаю, не горит.

— Цокушки.

С утреца, которое ознаменовалось некоторым снегопадиком, Курдюк, как он и пугал, повёл показывать болото. До того времени, как грызи дошли до собственно предмета, грызь полностью воздерживался от цоканья, разве что трепался про голодилов, о которых все знали, но мало кто действительно слышал своими ушами; толстоборонная тушка, похожая на головастика лягушки, максимум казала из воды плоскую спину.

— Хм, уже хочется его услышать, — призналась Ситрик.

— Поч? — уточнил Макузь.

— Ну, раз его так сложно услышать лично, надо — что?

— Сделать чучело? Ну или зарисовать.

— В запятую, — кивнула белка, — Поскольку в чучелах йа не особо шарю, остаётся зарисовка.

— А это кстати цокнуть мысль в пух, — цокнул Курдюк, — А то вечно на лапах объясняем, кто это.

В то время как у серенькой уже зачесались лапы взяться за тонкое гусиное перо, пуши прошли с пол-килошага вдоль изгородей затопленных делянок. Мощные столбы, поставленные в трясину, держали линию из колючего кустарника и жердей, крайне плохо проходимую даже для медведя. Вслуху того, что она стояла по колено в воде — непроходимую вообще, никакой медведь не будет туда ломиться, за неимением за изгородью открытой бочки мёда. Сами же делянки представляли из себя прополотые от болотной растительности полосы, вдоль которых шли мостки для пушей — можно было их услышать, если заглянуть за изгородь. Сейчас «грядки» были пусты и напоминали просто канавы с подёрнутой плёнкой тины водой.

Вокруг же начало ощущаться болото — запах трясины и сырость чувствовалась даже сейчас, на грани замерзания. Под ногами постоянно хлюпало, а в иных местах среди низкорослых деревцев раскидывалась вода — не паводковая, а постоянная. Пуши топали по тропе, укреплённой брёвнышками, что было куда легче хождения напрямки. Пройдя последний огород, Курдюк мотнул хвостом и остановившись, ослушался вокруг.

— Вон, грызо, — показал он пальцем, — Ухитрись-ка пройти вон туда.

Вон тудом был островок, возвышавшийся над затянутой ряской водой — от тропы до него было шагов двадцать за кусты.

— Да и впух! — цокнул Макузь, ставя рюкзак на землю.

Как он и собирался, грызь стал перепрыгивать от одной кочки, где торчали кусты, на другую — твердь под ногами была ни разу не твёрдой, а бултыхалась при каждом шаге, как кисель. Из потревоженной трясины выходил газ, булькая жирными пузырями через слой тины. Пробравшись таким образцом пол-дороги, Макузь слухнул вперёд — на ряске были отчётливо слышны следы, так что грызь проследил их дальше, до песчаного островка, и убедился, что это лось. Тоесть другими словами, грызо убедилось. Прикинув вес лося, Макузь не побаиваясь наступил туда, где грязь казалась неглубокой и главное где был след.

— Тьфу впух.

— Ой! — цокнула Ситрик, — Помочь, Маки?!

— Пока не надо, не мокни! — отозвался Маки, выбираясь из трясины.

Курдюк внимательно изучал облака, явно подавляя желание заржать. Пуши вернулись к огородам, где были сухие места сесть, и запалили костёр, потому как Макузь провалился выше пояса и дотуда же вымок, само собой. Пока происходили эти пассы, местный начал излагать то, что и хотел изложить — но с примером оно лучше доходило.

— Там большое дерево, — цокнул он, — Корни прямо в жидком грунте. Лось своей длинной ногой нащупывает, куда можно наступить, и так переходит. Чисто ли это?

— Угу, — кивнул Макузь, шмыгая носом — холодок значительно пробирал после купания.

Далее Курдюк цокнул ещё много чего, а Макузь не приминул достать бумагу, перья с чернилами и записать тезисно, чтобы не забывать и для последующего. Вышло, что в самых нулевых следует всегда держать сухим хвост! Огромный пуховой хвост, будучи сухим, никогда не провалится в трясину сразу — чтобы намокнуть, ему потребуется до сантицока, а за это время немудрено вылезти, или на крайняк бросить верёвочную петлю на ветку. Такие верёвки с грузиками Курдюк тоже показал и настоятельно рекомендовал к использованию. Также он цокнул о ядовитых змеях, которые зачастую скапливаются на сухих местах в болоте, особенно ко времени выхода из спячки или впадению в оную — главное не развести костёр на их гнезде. Помимо змей, в болотах имелись и ядовитые растения, причём ядовитые одними только шипами, а отнюдь не при приёме внутрь! Макузю и Ситрик это не особо грозило, потому как у них имелись толстые пухогрейки из плотного клоха, но знать конечно следовало. Пуши поблагодарили пушу за, на чём он и отчалил по своим делам.

— А что, в докладе об этом не было? — уточнила Ситрик.

— Было, но всё намёками да намёками, — фыркнул Макузь, — Кто-то слышал, цокают что, бла-бла. А тут оказывается просто надо справочник составлять, воизбежание. Курдюк-пуш нам сделал песку, а то сейчас бы влезли!

— Поперёк не цокнешь, — поёжилась белка.

Однако она вспомнила, что хотела зарисовать голодила — а теперь и упырник синий, тот что с ядовитыми шипами. Одно дело цокнуть, а другое цокнуть, показав на изображение — впрочем, это уже было цокнуто. Два раза причём. Воспоминание придало белке Дури, так что она сдвинула вверх ушки и заелозила хвостом.

Идти же до Керовки пришлось всё по тем же полугнилым брёвнышкам, перекинутым между островками среди топи; вокруг торчали пуки сухой травы и голые кусты, а хвойников практически не наблюдалось — они зеленели только на больших островах, гд посуше. При этом следует заметить, что пуши часто тешились тем, что начинали выбивать пыль из хвоста впередиидущего, быстро перебирая по нему лапами — от этого хвосты у обоих были совершенно без линялого пуха и чистые.

Как и большинство малых местных мест, Керовка была просто местом, а не посёлком, кпримеру — постоянное население составляло ноль пушей. Макузь и Ситрик само собой не хотели околачиваться по болоту ночью, так что прошли несколько килошагов за день, ещё засветло выйдя на большой остров, где оно и было. В отличие от болотных кустов и чахлых деревцев, тут стоял натуральный сосняк, правда тоже не особо жирный, вслуху того что весь остров был сплошной горкой чистого песка. Тропа выходила к довольно большому двору с двумя избами и обширным сараем: сюда стаскивали опять-таки ботву, намытый из топи тар, ну и вообще всё что надо — стаскивали сюда, под крышу и к боку ближе. Таскательность проявлялась тут летом, а сейчас только мокрая ворона сидела на коньке крыши, покрытой чёрными стёсанными жердями, и больше никогошеньки не слыхать. Макузь заглянул под навес, но там всё было очень аккуратно, потому что ничего не имелось вообще, кроме голого песка.

— Мм… — почесала ухо Ситрик, пырючись на избу и её кирпичную трубу, — Раз уж тут есть эт-самое, может быть отсурковаться внутрях?

— Почему бы и нет, — цокнул Макузь.

— Ну, йа имею вслуху что хузяев нет, — пояснила белка, — В пух ли?

— Ты на их месте была бы против? — пожал плечами грызь, — Мы тихо, как индюки, и всё.

— Просто никогда не встречалась с таким. Ну норупло на тропе это одно, а тут натуральная изба!

Серо-фиолетовая грызуниха осторожно подошла к крылечку, но на двери услыхала деревянную табличку: «Да, можно!», каковая сняла неуверенность. Пуши втолкались в избу, скрипя досками под ногами и принюхиваясь к некоторой затхлости, присутствовавшей в долго закрытом помещении. Воздух оказался настолько пропылённым, что Макузь открыл дверь проветрить, неслушая на свежак снаружи. Свежак дело поправимое, потому как валежника… Через пару килоцоков Макузь обошёл ближайшие окрестности двора, составлявшие вероятно большую часть острова, и нашёл весьма мало, а именно только хворост, но ни разу не поленья. Остров был маловат, и весь сушняк уже давно сожгли, а новому накапливаться годами.

— Ну, теперь не так пыльно, — хихикнула Ситрик, — Зато холодно.

— Да ладно, тепло и не было, — заметил Макузь, чеша уши, — Нет, но где-то взять бы?

Пуши потирали подмёрзшие носы и слушали на красное закатное солнце, просвечивавшее через сосны и прозрачные кроны кустов — а ещё оно намекало на морозец, нехилый притом. Стало понятно, что хотя бы без взваривания чаю предстоит клацать зубами, а этого ни разу не хотелось, так что грызи пошли собирать вообще всё подряд — веточки, старые шишки и тому подобную шушару. Дело состояло в том, что ровным счётом всю жизнь они слышали, что дров всегда бесконечно много, хоть ушами жуй и не проглатывай! Поэтому картина с отсутствием того, что можно сунуть в костёр, стала внезапностью, и стало куда более понятно, почему затруднялись обследования дальних частей болота.

Небольшой костерок был разведён в кирпичной печке, и на нём кипятили воду в маленьком горшке, так что постепенно пришли в большую годность — одна чашка чаю и то хорошо согревала, а если регулярно повторять путём теплоизолированной фляги, вообще в пух. Уже через килоцок пуши дремали, привалившись друг к другу, в одном из больших сурящиков, какие тут имелись.

— Так, посиди-ка на хвосте! — цокнул Макузь, взяв себя за уши и вытащив из сна, — Нам Курдюк что про змей цокал? Будет крайне не в пух, если.

Неслушая на сонливость, грызи проверили всю избу на наличие змей — хвост их знает, как они могли бы заползти в холодную постройку, а теперь отогреются от печки и ой-ой. К удаче, ничего похожего обнаружено не было, так что пуши продолжили суркование. Теперешняя ночь была длинная, и просурячить её всю вдоль никак не удастся, потому что приходится подогреваться чаем из фляги. Набранные запасы хвороста сгорели быстро, не оставив в помещении толком никакой теплоты, так что внутреннее отопление становилось нужно, как никогда. Слышимо поэтому грызи и не рвались возиться сдесь в холода, когда каждое полено приходилось переть на горбу по гати.

До того как снова отвалиться в сон, Макузь и Ситрик зачастую тихо перецокивались на отвлечённые темы, хотя на дворе и сидела глубоченная ночь. Это было пух в пух похоже на то, когда грызь цокал сам с собой, обращаясь кпримеру к ёлке или к пню, просто чтобы удобнее было — похоже потому, что пуши думали совершенно паралельными курсами и оттого воспринимали ответы согрызуна как свои собственные. В процессе возни или тем паче когда рядом присутствовали другие пуши, этот эффект был незаметен, а сейчас вокруг разливалась великолепная тишина и Дичь измерялась большими числами. Тишина была настолько тихой, что Ситрик подумала, что мышь грызёт в избе, а на самом деле мышь грызла под пнём, что шагах в двадцати за стенкой! Даже собственное дыхание в таких условиях становилось заметным, похожим на шипение паровоза, и первый килоцок даже мешало сурячить.

Вполне неплохо расплющив морды, грызи в очередной раз покормились и пошли ослушивать остров. Ясное солнце просвечивало всё те же сосновые кроны и голые ветки кустов на болоте, а под ногами громко хрустел мощный слой инея. В воздухе висел довольно заметный туман, ещё сильнее усугублявший колотун.

— Заодно надо хватать всё, что горит, — цокнул Макузь, выдыхая пар из пасти, — Иначе напух придётся мотать обратно.

— Да так ли уж? — хмыкнула Ситрик, — Ну холодно, да.

— Да не просто холодно, — пояснил грызь, — Так мы моментально изведём запасы корма и будем как тощие вороны.

— Ладно, слухнём, — вспушилась белка.

Вспушения было не особо заметно, потому как поверх пушнины существовала сейчас пухогрейка, совсем не лишняя. Они пошли слухнуть и для начала ослушали делянки — тут они были такие же, как в Понино, изгороди из сухого колючего кустарника, поднятые на жерди, и залитые водой грядки-канавы. По пути Макузь нашёл только один большой сук, отломившийся от сосны, а Ситрик набрала веточек — этот хабар вернули к избе для печки.

— Кажется, бормотник, — цокнула Ситрик, изучив оброненную грызями сухую веточку.

— А что это? — уточнил Макузь.

— Название растения, — точно ответила белка, — Бормотник добавляют в зел-воду, а если концентрат, то раны всякие промывать, способствует.

— В пух, в пух… — кивнул грызь, задумчиво окидывая слухом делянки.

С другой стороны острова, до которой было идти шагов триста, имелся тот самый тарный пруд, а на воде торчала деревянная платформа — вся чёрная, косая, но вполне ещё годная. Там имелся журавль, как на колодцах, и большая бадья; этой бадьёй зачерпывали осадок со дна и выливали жижу на лотки, где осаждалась тяжёлая фракция, а вода выливалась обратно в пруд. Никакого запаха и прочих признаков тара не имелось, но весь пруд, диаметром шагов сто, был затянут синей масляной плёнкой. Точнее цокнуть, это можно было услышать на свободной воде, а с одной стороны пруд уже наполовину затянуло льдом.

— Вот он, лови его! — цокнул Макузь, показывая на рычаг «журавля».

— Ооо, хохол-то, — хихикнула Ситрик, погладив его по хохолку, — Да йа думаю, что не убежит.

— Убежать не убежит, но всё-таки надо подробнейшим образом расслушать, раз уж!

Судя по всему, соль состояла в том, что тар находился в каком-то слое под водой, но над плотным илом, уходящим ещё пух знает на сколько вглубь. Журавль вычерпывал эту жижу с одного места, чем выкапывал яму, в которую постепенно натекала новая порция вперемешку с илом и просто мокрым песком — отвалы этого продукта громоздились на берегу, там же стояла тачка, ихняя мать. Образно цокая. Тачка при этом была маленькая, потому как большая не пройдёт по узким мосткам, проложенным прямо по воде от берега к платформе; они состояли из четырёх брёвнышек с полторы ладони толщиной, стёсанных с одной стороны, а снизу для плавучести поперёк подкладывались брёвна потолще. Плавучесть плавучестью, но при движении по этой магистрали всё добро колыхалось и было впечатление, что сейчас вот-вот всё оно перевернётся напух.

— Как баран на сосне, — фыркнул Макузь, пытаясь привести мостки в равновесие.

— Да ладно, они как-то по ним ходили, — заметила Ситрик, — Да ещё и тележку таскали.

— Логичечно, — согласился грызь.

После некоторой тренировки ходить стало легче. Макузь тут же заметил, что наплавной мост колыхается там, где он не закреплён за сваи, воткнутые в дно — а где сваи существовали, там всё было в пух. Слышимо, строители просто пожалели брёвен, потому как каждое приходилось переть по гати за несколько килошагов, что напряжно. Сама платформа, укреплённая между четырёх толстых свай, стояла почти как вкопанная — по крайней мере, не наклонялась от веса грызя. Забравшись туда, пуши мотнули ушами и ослушали всё сооружение вплотную: бадья была с два ведра размером и на дне и неё имелась вторая ручка, чтобы посуда не становилась ровно, а зачерпывала. Некоторый выкос состоял в том, что бадья просто лежала на платформе, а ведь её чем-то привязывали к рычагу!

— Ну чистое дело, — пожала плечами белка, — Там цепь или канат, убрали, чтобы не гнило.

— Цепь какая-нибудь дичь и стырить может, — добавил грызь, чеша за ухом, — Но ведь хотелосёнок бы черпануть.

— Пошли поищем во дворе. А уж если нет, придётся наверно к Курдюку сходить. Хотя, Мак, зачем оно?

— Ну в целом низачем, — признался он, — Просто из соображения, что раз тра близко, надо схватить.

— Кстати, а что ты вообще намереваешься сделать дальше? — озадачилась белка.

— Дальше йа намереваюсь цокнуть, отвечая на твой вопрос, — хихикнул Макузь, — А так в общем мы уже думаю кой-чего накопали. Пошли поищем таки пухову верёвку.

К удаче, в подполе избы они нашли именно верёвку — конопляную, судя по всему. Бадью она бы не потянула, но пуши взяли посудку поменьше — какой-то горшок с деревянной ручкой, и стали макать его просто влапную, не пользуясь рычагом. Где-то за кустами крякали утки, но подходить близко к тарному пруду не желали, зная уже, что там немудрено вымазаться, как поросёнок. Ситрик потирала подмерзающий нос и слушала, как буквально на ушах разрастается корка льда, покрывая поверхность воды — морозец слышимо стоял уже весьма приличный. На небе тусовались сине-белые облака с просветами к солнцу, из коих периодически начинал сыпаться редкий сухой снежок. Несильный ветер, налетавший волнами, закручивал снежинки в вихри и таскал их среди голых ветвей кустов — наблюдать это было в пух, о чём белка и не замедлила цокнуть.

Макузь был согласен, хотя и продолжал макать горшок; верёвки ушло шага четыре, а там горшок явно пошёл в жижу. Подождав, пока посуда наполнится, грызь вытянул оную.

— И это что… — хихикнула Ситрик, показывая на горшок, — Пирожки?

Содержимое горшка выслушило как обычный донный ил, какого в любом пруду навалом. Макузь однако нисколько не расстроился по этому поводу, а поставил посуду отстаиваться, пока пуши пошли опять испить чаю и найти ещё чего-нибудь горючего. Как он и подозревал, за два килоцока на поверхности ила выступил слой искомого — чёрная погрызень уже была непохожа на обычную тину. Макузь собрал её щепкой и сунул на горящий хворост в печке. Сначала жижа повела себя как обычная грязь, но потом зашипела сильнее и явно загорелась, источая противный сизый дым.

— Ну, это оно и есть, — цокнул Макузь, надув щёки.

— Есть-то есть, но что-то больно мало, — заметила серенькая, прикидывая, — Тут наверно одна сотая часть, не больше.

— Думаю что больше, — заверил грызь, — Отстаивал недолго, да и не отстаивать надо, а по лоткам.

— Ну пусть даже двадцатая часть, легче чтоли? — фыркнула белка, — Чтобы хоть зоб набрать, надо перелопатить двадцать зобов жижи… хотя не, это уже прилично.

— Это очень прилично, — подтвердил Макузь, — Вдобавок не забывай, что это очень маленький пруд, и отсюда этой погрызени можно выкачать от силы бочку. Это йа так, для опыта. Так, не забыть верёвку на место вернуть.

Пуши сели на завалинку у избы и пырились ушами на сосны и зимнее уже небо, сыпавшее снежком. Следовало расинуть мыслями, а потом сделать — что впрочем по умолчанию. И да, ещё они вспушились, если это стоит упоминать.

— Значит, какая картина пухом? — цокнул Макузь, — Мясоеды в лесу — это ноль. Состояние дорог — это раз. Отсутствие на болоте дров — это два. Уже весьма кое-что.

— А что с дровами? — уточнила Ситрик.

— То, что зимой будет трудно обходить болота, не имея возможности греться.

— Может, на какой машине? — почесала за ухом белка.

— Да впух, в первую же полынью, — мотнул ухом грызь, — А вот лёгкие санки… Впрочем тоже не пойдут, кочки повсюду, как пух на хвосте.

— И как тогда?

— Тогда — каскадом, — цокнул Макузь, показывая лапами каскад, — Окапываемся в Понино, запасаем сухих плотных дров, перетаскиваем сюда… Цокнем, за день можно обернуться туда-обратно, даже с ношей. Зобов двадцать утащить можно без напрягу, а это топливо минимум на день.

— Хм… — прикинула Ситрик, — А дальше?

— Дальше перебираемся сюда и натаскиваем дрова к следующему пункту.

— Потребуется пухова туча ходок.

— Сто пухов. Но мы всё-таки не в две пуши собираемся, да и спешить особо некуда. Разве что до весны справиться.

— Так, но досюдова — гать, а дальше пух-с, — заметила белка.

— Но через десять дней на болоте будет толщенный лёд, — напомнил Макузь.

Эти выкладки были приняты в качестве основной версии. Ещё обойдя остров кругом, чтобы ничего не упустить, пуши отправились обратно в Понино. Насчёт льда грызь как воду слушал, во многих местах гать уже вмёрзла и идти оказывалось легче — правда, был шанс наступить на неокрепший лёд и вымокнуть, но его упустили. С неба начал сыпаться уже не снежок, а снежище, так что приходилось стряхивать оный с капюшонов плащей, воизбежание.

— Аа-а-атлично! — цокнула Ситрик, — Белый пух!

— Ага, внушает, — согласился Макузь, стряхивая пушистый снежок с ветки.

В то же время они знали, что хотя снег уже повалил, зимоходы начнут ездить куда как позже — пока проложат колею, да пока снежный покров устаканится, это ещё дней тридцать, а идти сдесь до Щенкова — от силы десять. Завалившись в избу и уже как следует протопив печку, пуши провели инвентаризацию оставшегося корма и сочли, что хватит — в крайнем случае можно было и сократить пайку. Перед тем как выйти в обратный путь, они достали все записи и занесли туда всё, что следовало занести, дабы не забыть. В тексте чаще всего встречалась буква П, потому как до буквы П сокращали слово «пух», дабы не тратить место на бумаге. Курдюка, да и никого из местных, слышно не было вообще — скорее всего, Понино тоже существовало только к лету ближе.

Макузь ухитрялся одним глазом смотреть на бумагу, а другим на белку, у которой в разноцветных глазах отражался огонь в открытой печке, что выслушило весьма в пух. Надо бы ещё маленький светильник достать, подумал грызь, а то самое время разобраться с записями — ночью, а тогда нипуха не слышно. Одновременно он подумал, что тёмно-красная шерсть на гривке Ситрик, хоть и не характерна для белок ни разу, пришлась очень даже к месту, как и фиолетовость по серому. Он даже хотел это цокнуть, но вспомнил, что цокал уже раз двадцать, и не стал. За узким окошком валом валил пушной белый снег.