У Ситрик было стойкое ощущение, что от её ушей осталось столько же, сколько остаётся у лягушки, кпримеру; вслуху этого белка то и дело часала их лапками, убеждаясь, что раковины на месте. Возникло это из-за того, что по возвращению в Щенков на её уши наброслись очень многие грызи, и трепали, и трепали… Грызуниха подумала о том, что возможно не стоило так резко возвращаться — а с другой стороны, как иначе, по частям чтоли? Как бы там ни было, серо-фиолетовые уши её оказались вытрепаны как родичами из Треожисхултов, так и Чейни, и вдобавок пушами из тарной команды, которые хотели не только прочитать, но и непременно услышать. В любом случае, она была очень рада как прогулочке килошагов на триста, так и возвращению в родные места, отчего трясла ушами. А потом опять хваталась за них, проверяя на месте ли.

Уши Макузя пострадали ещё больше, но он этого и не заметил, загрузившись мыслями о предстоящей расслушивательной операции. Причастные уши теперь расквитались с тыблоками и были куда более легки на подъём, так что предполагалось наличие семи хвостов, а это уже не шутки…

— Толипятеротолисемеротолитрое… — взвыл Фрел, — Вот это — шутки, да.

Грызи проржались и продолжили обцокивание. Добытые Макузем и Ситрик сведения были весьма кстати, потому как никто так и не вспомнил, что дальше в Лес водятся совсем хищные животные, как не подумал и про дрова. Общим собранием трясущих был утверждён список предметов, нужных для возни, и далее собственно следовало всё это собрать. Макузь был далеко не любитель ходить по лавкам и складам, но сваливать это на бельчону и не подумал — к тому же, всё равно пока было нечего делать.

— Слушай бельчона, а может лучше наоборот, ты по лавкам? — цокнул он, противореча сам себе, — Йа слышу у тебя тут такая погрызень, пятидесятизобовая бочка краски, клоха типа «холст» пухова туча…

— Ну и? — удивилась Ситрик.

— Что ну и, ты собираешься всё это унести в сумке? А вот походный светильник и два зоба масла как раз можно, только это надо ещё найти, где взять.

— Логичечно, — почесала ушки белочка, — Йа конечно не стала бы тащить в сумке, а отвезла бы на санках да на зимоходе. А ты как собираешься?

— Точно также, если только не, — цокнул Макузь.

Ситрик осталась довольна тем, что согрызун уже совсем не делает никакого различия в том, чья возня, и пошла искать светильник — точнее, при обнаружении более чем одного ей следовало также застолбить изделие. Собственно у хитрой грызунихи уже был план — посетить три известные ей мануфактуры, где дуют стекло — как грызть дать, там-то оно и есть. Макузь тоже не собирался, в общем случае, таранить работу в лоб — в данном случае в лоб означало использовать уцокнутые санки и маршрутный зимоход, что катался кругами по цокалищу. Вообще он был какбы для тушек, но когда требовалосиха отвезти бочонок или несколько мешков, их просто бросали на платформу, и все дела. Грызь помнил, что в мехсарае учгнезда имеется очередная «мышь», которую перебрали учащиеся на механиков — и теперь следует испытать на ходу, годно ли собрано. Поскольку Макузь сам прислушивал за процессом, то знал что вероятнее всего собрано годно, так что наморду возможность прокатиться куда надо, пока агрегат не придётся отдать.

Вслуху этого оба грызя цокнули и вспушились — ну тоесть можно считать что ничего не сделали, потому как это по умолчанию. Макузь натянул утеплённые сапоги, потому как морозец стоял внушительный, и хотел было выйти.

— Эй Маки! — оцокнула сзади Ситрик.

— Что?

— Посиди на хвосте!

С этими цоками она потащила его сзади за куртку, усадив хвостом в сурящик. Пуши покатились со смеху, потому что шутка была очень давняя, и повторенная раз тысячу, становилась во столько же раз смешнее. Почесав за ушком бельчоне, грызь таки вышел за порог, нырнув в «зимнюю» маленькую дверь… затем обошёл избу, вошёл с другого входа, протиснулся через загромождённые скарбом внутренние комнаты без окон. Подобрался к белке с хвоста…

— Эй Ситти! — цокнул он, зажав нос лапой.

— Что? — рассеяно спросила та, не оборачиваясь и поправляя шарфик.

— Посиди на хвосте! — резонно ответил Макузь, стащив её назад и усадив хвостом на стул.

Теперь можно было идти. Снаружи всё утопало в пушистом ковре снега мощностью в шаг, не меньше, а возле стен изб, куда сваливался снег с покатой крыши, сугробы вырастали и в два шага высотой. Грызунята тут же устраивали там дупла, выкапывая нору и обминая стенки — нет-нет да слышалосёнок от больших куч цоканье да мельтешение рыже-серых хвостов. Вдоль всех дорог и троп по цокалищу зимой проходили лыжни, по которым куда проще ходить на лыжах, чем пешком — особенно с горки, само собой. По самим дорогам тоже пролегали лыжни, но для паровых машин и больших саней; посередине те уминали снег, и можно ходить лапами. Только приходилосиха соскакивать в сторону, когда проезжало что-нибудь громоздкое. В остальном зимой цокалище выслушило ничуть не хуже, чем летом — всё было прозрачное вслуху отсутствия листвы на ветках и светлое из-за снега.

Возле мехсарая Макузем были зафиксированы хвосты и уши, причём первое моталось, а второе тряслось. Грызи что-то затевали с «леммингом», паровым зимоходом среднего калибра, самым распространённым из тех, что ездили по Лесам. По сравнению с «мышью» этот паровоз был просто огромный, но что собственно и требовалось — пуши спорили, проще ли греть котёл или оттащить на искомые триста шагов влапную, ибо быстрее. Макузь незаметно прошмыгнул в сарай, убедился что агрегат на месте, и оцокнул Кудуса:

— Эй Ку. Эти гуси ещё не приходили за мышью?

— Да они и не собирались, — цокнул тот, — Они думают, сами на станцию пригоним. А что?

— Да надо кой-чего отвезти, — не скрыл Макузь, — Заодно проверить. Ну и там знаешь, притирка, утруска, всякий такой песок.

— Ну это как пушеньке угодно, — цокнул Кудус и морда приобрела хитрое выражение, — Дрова с пуха, и всё.

— Вот впух, забыл что кончились…

Достать дрова в цокалище было попроще чем на болоте, но посложнее чем в Лесу, так что пришлось искать санки, идти к двору учгнезда, к дровяному складу, и менять топливо на единицы Добра…

— Оо впух, оригинален как никто! — фыркнула тамошняя грызуниха, услышав что Макузь намеревается обменять дрова на единицы.

— Да нет, йа думаю оригинален будет тот, кто поменяет дрова на дрова, — хмыкнул грызь.

Проржавшись, пуши таки осуществили обмен. Одними санками было не отделаться, но Макузь собирался схалтурить, а именно только разогреть котёл и потом подогнать мышь к складу. Ещё одним косяком было то, что у мыши не имелось саней, притащили ведь на ремонт! Макузь обошёл всё тот же двор учгнезда и обнаружил вполне годные и пока никому не нужные сани — не мышиные, но сойдут.

Мышиные сани были шириной менее шага, как и сама мышь — паровозик с двухсотлитровым котлом отличался малыми габаритами, за что собственно и заслужил погоняло. Перед топкой имелась скамейка, закрытая сверху навесом, где и усаживался пуханизатор — сидел на хвосте, образно цокая. За его спиной складировались дрова, так что повернувшись, грызь мог вытаскивать поленья и сувать в топку, почти не отрывая ушей от того, что творится спереди машины. Такая практика имела место на дальних трассах, но при езде по цокалищу любой грызь останавливал колымагу, набивал топку и потом ехал дальше — бережёного хвост бережёт.

Макузь как раз набил топку и стал крутить влапную вентилятор наддува, от которого огонь становился ещё сильнее; в топке гудело, отдаваясь от стального котла и не менее стальной трубы; из решётки, которая венчала трубу, валил густой белый дым. Решётка там была для того, чтобы исключить вылетание искр — попадая на раскалённые прутья, мелкие горящие частицы враз догорали. Грызю процесс нравился, потому как если слушать непредвзято, то довольно сложно поверить, что эта печка на лыжах способна сама двигаться — да ещё так, что пух догонишь. Поматывая ушами, Макузь знай себе пихал ещё поленьев.

К тому времени как он прогрел таки котёл, а это заняло килоцока четыре, если прибавить к этому время на наливание воды, подошли молодые пуши из учгнездовых — всмысле ещё более молодые, чем сам Макузь, который тоже в общем был ни разу не старый. Зато уже куда лучше шарил в паровиках, вслуху чего означенные пуши цокнули, а не покажет ли он, почём перья. Мышиные, в данном случае, перья.

Грызь был не против, и показал. Заодно он получил возможность поднять холол и ходить-туда сюда с цоканьем, как тетерев на току, пока слушающие продолжали подтаскивать дрова и пихать их в топку. В нулевую очередь он предостерёг их от того, чтобы повернувшись к топке хвостом, опалить пух на оном — так и до травм недалеко, если на ходу. Наконец вода скипела и пар начал свистеть через предохранительный клапан — теперь можно и. Грызь показал слушающим, на какую погрызень давить, чтобы эт-самое; пуши залезли на мышь с боков, и Макузь дал пару. Колесо с зубьями, придавленное к поверхности пружинами, начало вращаться, и машину потащило на лыжах. По снежной целине зимоход шёл из лап вон плохо, но совсем другое дело по дороге, а так и собирались.

— А ну-ка пуха! — цокал Макузь и тянул за тросик свистка, чтобы посторонились.

Свист был больше похож на писк, ну в конце концов на то она и мышь. Попискивая, зимоход добрался до дровяного склада, где в сани обрушились поленья, а потом Макузь потащился за искомым на станцию у реки. Любопытные отстали по дороге, подумав слышимо, что ездить с таким профессионалом без нужды — не особо стоит. Грызь натурально давно не держал в лапах рычагов, так что поначалу выписывал по дороге кренделя от кювета до кювета — но вскоре обвыкся и дело пошло. Машинка работала вполне себе годно, а дав полного пару на ровном участке, белкач цокнул бы что даже очень годно, судя по выдаваемой мощности. Тут в основном дело было в том, заморачивались ли ремонтники на компрессию в поршнях, или считали что есть поршень, и ладно — и такое зачастую случалосиха. Таким образом, искомые ходовые испытания были выполнены за килоцок, и более грызь за машину не волновался.

Главное чего он опасался, так это не поломки — в цокалище паровиков пухова туча, всегда найдётся кому дотащить обратно, тем более лёгкую мышь. Опасался он…

— ЭЭЙ ГРЫЗО!! — белкач, размахивая лапами, выбежал поперёк колеи, — Нужданужданужданужда!!

Макузь подзакатил глаза, но таки остановился и выслушал, почём перья. Перья представляли из себя кучу досок, которые собирались попасть на Шугайскую дорогу, участок двадцать два. Ладно, подумал белкач, вслуху предстоящего похода негоже разоряться на дрова — пусть хоть покроются. Закидав доски, пуши поехали в означенное место, что заняло килоцоков пять, включая выгрузку. Получив причитающиеся Единицы, Макузь цокнул и дал полного пару к станции — опять не вышло, на дороге он нагнал грызуниху, тащившую санки с тяжеленной бочкой. Грызь знал, что грызи ни у кого ничего не просят, даже у своих, так что раскидывать мозгами предстояло лично… Короче цокнуть, отвёз три бочки опять на другой конец цокалища. Дров, взятых в обрез, опять стало не хватать — попёрся на склад. Тут его опять поймали!

Макузь провёл лапой по морде, умылся снегом и потребовал Единиц за две топки — тобишь за сожжёные дрова и ещё столько же. Это не помогло, потому что рейсовый зимоход брал по полторы. Грызь цокнул, что хочет отсурковаться, а ему цокнули, что никто больше водить мышь не умеет. К удаче, возле мехсарая удалось отловить знакомого грызя, который не отказался подменить — так и упилил, хвостяра. Макузь зевнул во все резцы и пошёл в учгнездо: там как обычно, в той комнате где гнездилась зимой Фира, было немудрено отсурковаться. Не то чтобы никого не имелосёнок — напротив, в мороз в тёплой избе толклосиха полно пушей, но так как они занимались пинанием своих умов, то шума много не производили.

Фира сидела ровным счётом там же, где и последние пять лет, и шила лаповицы. Насчёт лаповиц нельзя цокнуть, что те же самые — за это время она нашила воистину пухову тучу всяких предметов, да и лаповицы различались в широком ассортименте. Белка прицокнула, услыхав Макузя.

— Макузь-пуш, кло! Что-то не слыхать тебя давно.

— Возня, Фира-пуш, — кивнул ушами тот, — Рад слышать тебя. Как песок?

— Сыпется, — хихикнула грызуниха, и ещё доцокнула слов сто, конкретизируя.

— О, что это! — показал на изделие Макузь, — Вроде как лаповица, или?

— Ну, это да, — цокнула Фира, достав пару, — Делается как перча, только без пальцев. Работать удобно, но холодно. Вот чтобы пальцы не морозить, поверх ещё карман, навроде лаповицы — рраз!

— Опушненно, — мотнул ушами белкач.

Перекинувшись таким образом тысячей цоков с белкой, он открыл дверь шкафа, так чтобы она закрывала от окна маленький сурящик в углу, и устроился там. Ящик позволял только полулежать — ну или свернуться в клубок, если получится, а сверху висела полка, набитая книгами. У окна, на том самом стуле где сам Макузь читал про тар и вообще всё то, что он читал, сидел какой-то другой грызь, и тоже читал — потому что надо где-то устроиться, впух, а где ещё если не в учгнезде, которое для того и. Чувствуя знакомый запах старой бумаги и дерева, вперемешку с фириным клохом, из которого та шила, белкач растянул улыбку до ушей и задремал под мерный лай животного за окном.

Фира собственно и растолкала его, когда на дворе уже уселась уверенная ночь; в комнатушке несло грибным супом.

— Похлебай! — показала на горшок грызуниха, — Свеженький.

— Фир, сколько йа уже супу так выжрал? — осведомился Макузь.

— Точно не цокну. Но согласно логике вещей, если суп всё ещё существует — значит выжрано не больше, чем следует.

— Убедительно, — кивнул грызь, и взялся за деревянную ложку.

На суп и прочие продукты кормления в учгнезде не заморачивались настолько, что порой обнаруживали каких-то совершенно неизвестных грызей, забежавших на запах — а если они приходились в пух, то и на это закрывали уши. Фира собиралась к дому, потому как по прежнему сидела тут только потому, что больше негде. Хотя с этим можно было и поспорить:

— Да Вышуш мне всё кло, кло, — цокала Фира, — Грит, избу в два раза расширить, окна большие вгрызячить, и будет самое в пух, чтобы в учгнездо не ходить. А йа знаешь что цокну? Привыкла йа уже в учгнездо ходить, в пушнину это! А то буду сидеть там как дура, впух.

— Это понятно, — улыбнулся Макузь, — Пусть кому надо, там и сидят.

— На хвостах! — покатилась со смеху белка, всё же уде-ржавшись хохотать в голос.

Макузь почесал грызуниху за пушным ухом, выражая довольство и благодаря за суп, собственно; та цокнула и вспушилась. Вслуху таких происшествий, а также не в последнюю очередь из-за удачного отсурковывания, грызь вышел на ночную смену бодрячком. Морозец, присутствовавший в воздухе, нисколько не смущал, а снежок только давал дополнительное освещение — даже не особо яркие фонари создавали по всему цокалищу разрежение темноты, когда сверху висел отражающий снег.

Грызь, гонявший мышь, только недавно поставил её обратно к мехсараю, так что Макузь успел к горячему котлу, добросил ещё дров и снега в загрузочное ведро, где он постепенно таял, и поехал себе, куда следовало. В тёмное время на мыши зажигались масляные светильники — не то чтобы для освещения дороги, а просто как ориентир, зелёный глазок спереди и красный сзади еле теплились. Это было в пух, потому что так они жрали очень мало масла, а искать ещё и масло грызь не особо жаждал. Мышь с негромким шипением и скрипом катилась по дорогам, а сверху валил крупными хлопьями снег… впрочем он как правило валил именно сверху, если не цокнуть что всегда. Разгоняться тут не приходилось, тащись себе в пару шагов скорости, а то при такой слышимости чревато. Нечревато, по крайней мере, что опять поймают — уж ночью вряд ли, не белкино время.

Тягая рычаги, Макузь вспоминал Ситрик, Марису, и прочих пушей, а вдобавок не удержался и подумал о том, почему собственно снег идёт именно вниз? В курсе изучения механики грызи расцокивали, что существует некая сила, прижимающая всё подряд к земле, но толком взять в голову было трудно. По крайней мере она была в пух, это уж точно. Грызь проехал на мыши килошагов пятнадцать, пока не достиг приречной станции — там собственно был склад, остановка дальних зимоходов и причал для речных судов. Сейчас же пришлосиха ходить вдоль изгороди и стучать в избы, дабы узнать, почём перья.

— Грызо, ты припушился? — цокнуло из тёмной избы, — Ночь в лесу!

— И что, набрать рот песка, чтоли? — фыркнул Макузь, — Склад на станции трясёт постоянно!

— Ну да, угадал… — согласилось грызо.

Неслушая на обильный снегопад, грызо прошлось по складским сараям, разыскивая требуемое, но ничего не нашлось. Нельзя цокнуть что склады тут были особо огромные, но один пух — несколько сараев шагов в полсотни каждый, содержавшие в себе россыпи и кучи всевозможнейших предметов — попробуй найди. Складской грызь провёл лапой по морде, но делать нечего — пошёл копаться в записях, и через килоцок выяснил, что означенные предметы на склад не прибывали. Прибывать они должны были с Завьюжинска, но слышимо или кто-то накосячил, или просто не хватило места в транспорте — что куда менее вероятно. Макузь попырился ушами в слегка светящееся мутное небо, откуда валом валил снег.

— Понятно, — цокнул он себе, — До Завьюжинска килошагов двести, если пухом — за день можно…

Ситрик вытащила из сумки лампочку и поставила на стол.

— Пух ты! — восхитился Макузь, — Годная!

— Ну, судя по всему, да, — кивнула белка, — Ещё две штуки йа пушам уже отдала.

— Это в пух, — улыбнулся грызь, — Хруродарствую за возню, бельчона.

— Незачто, — цокнула Ситрик, — Это было немного легче, чем съездить в Завьюжинск.

Макузь вспушился, вспомнив поездочку, а грызуниха ласково погладила его ухи. Обе наличные пуши заурчали и заприцокивали, поматывая хвостами.

— Ну как насчёт, Ситти? — спросил Макузь.

Ситрик повела ушками и задумалась.

— Ты не думай что йа против, — цокнула она, — Тот поход, даже в ту непуховую погодку, был очень хрурён! Но мне как-то слишком на всю зиму исчезать из цокалища…

Серо-фиолетовая белочка поприжала ушки, осторожно глядя на грызя.

— Да йа понимаю, — улыбнулся Макузь, — И не в коем случае не тащу за хвост. Хм…

— Думаешь потащить не за хвост, а за другую часть тушки? — хихикнула Ситрик.

— Да нет. Йа подумал «а кто меня-то тащит».

— Всмысле? — удивилась грызуниха, — От тебя только и слышно было — тар, тар, пухотар.

— Так и что? Если бы йа в одну пушу был, это ладно, но тут целое учгнездо. Йа в общем к тому, что они без меня справятся на несколько отличненьков сразу.

— Мак! Ты что, останешься со мной? — уточнила Ситрик, таращась в оба уха.

— Ещё бы, — кивнул грызь, — Почему так, йа цокнул.

Ситрик некоторое время водила ушами и улыбалась.

— Счастье-счастье, — тихо хихикнула белка.

Для Макузя это тоже было счастье, и хотя он был бы очень не прочь пройтись на болота в зимний поход, он резонно решил, что обойдётся. В цокалище было ещё, что провернуть для разгона этого самого дела с таром — точнее даже не для дела, а только для проекта. Для этого пришлось много подумать, прочитать и доцокиваться, а чтобы это делать, надо чтобы было чем кормиться и где сурковать — так что делишки имелись в наличии.

До кучи ко всем этим соображениям, у Макузя как у любого грызя было некоторое чувство довольства от самоограничения; вероятно, это пошло с тех пор как запасливая белочь натаскивала полное дупло отборных орехов. Если не иметь такого чувства, обеспечен перегруз желудка и пустая трата корма — а этого природа не допускает. Грызь даже потирал лапы, предвкушая ожидание результатов — причастные особо не цокали, он и так знал, что они упёрты и намерены пух из хвоста а добраться до тара. К тому же чрезвычайно грела радость Ситрик по этому поводу, так что всё вместе собиралось точно к центру пушнины.

Уж где-где, а в цокалище было чем заняться. Учгнездо продолжало грызть незнание, устраивая эксперименты различного характера, навроде как с сотым дёгтем, так что стоило развесить уши — и за них хватались. Макузя этим не испугать, так что возня проходила вполне в рамках предуслышанного. Кстати, никуда не делся Лес, засыпанный толщенным слоем снега, и продолжал приносить зверькам чистую Хрурность.

Что же до Риллы Клестовой, той самой что шарила в землеграфии, как мышь в амбаре, так она вспушилась — что впрочем никого не удивило. На рыжие уши грызунихи в основном и обрушивались вопросы о том, почём перья. Всмысле, дорогу и всю обстановку до самой Керовки и первого тарного пруда Макузь и Ситрик разведали — всё было и цокнуто, и задокументировано. Однако далее вылезала задача, которая могла привести незнающего грызя в ступорок. Требовалось двигаться в болота дальше, возможно на десять-двадцать килошагов, при этом не имея никаких привычных ориентиров в виде троп и дорог. И не только двигаться, но и закартографировать всё услышанное годным образом.

Клестовская сквирья, как они называли свою семью, обитала на границах цокалища, в самом оном и далее в Лес — пуши, как они привыкли, не скучивались. Данные же пуши более всего тяготели к реке, да и вообще большая часть их связывалась с речным транспортом, мостами и переправами, паромами — в общем цокнуть, всякой такой погрызенью. Рилловский отец был тот самый грызь, что зимой наводил ледовые переправы через Жад-Лапу для зимоходов — трудно переоценить значение этого пути, который соединял всю огромную страну вокруг Щенкова с другими, не менее огромными.

Вслуху таких дел белка ещё в молодости плавала на пароходах, ходила с зимоходчиками на не меньшие расстояния, один раз даже плавала в южные моря с охотниками на огромных акул. Всмысле конечно связь с теперешними событиями была, но не прямая; просто в итоге всех этих возен Рилла оказалась достаточно натаскана, чтобы проводить обзорное цоканье по вопросам ориентирования на местности. Проходило оно, обзорное, всё в том же помещении учгнезда, когда пуши сидели, хоть и не на хвостах, и выслушивали соль, а на столе мерно мерцала масляная лампа.

— Впринципе, оно всюду, — вещала белка, — По любому отдельно взятому кусту можно определить, где север, а где юг.

— А как?

— Как, йа цокнула только что.

— Ах да, запамятовал.

— Так вот… А ещё, к нашей удаче, пуши додумались до железной стрелки.

Надо заметить что пуши не то чтобы додумались, а просто заметили способность намагниченных металлов ориентироваться по сторонам — неважно как именно они ориентировались, о магнитном поле ещё никто не слыхивал, а для практического применения это было несущественно. Стрелка выполнялась в виде стрелки, подвешенной на нить над шкалой, показывавшей направление, а всё это хузяйство помещалосиха в ящичек на подвесах, так что при любом повороте внешнего корпуса стрелка оставалась горизонтальной. Прибор сей был не особо удобен в походных условиях, зато довольно эффективен — направление показывал точнёхонько.

Руфыс цокнул, что двадцать килошагов можно и на глазок направить, на что Рилла возразила, приведя данные о том, что в условиях ограниченной слышимости большинство животных начинают петлять кругами, и грызи не исключение. Добавить к этом надобность постоянно петлять по болоту, находя более проходимый маршрут, и станет чисто что эт-самое.

Бульба, особо пуховой белкач с рыжей «бородой» из шерсти, доложил группу о подготовке с точки слуха противокусательной защиты. Подготовились основательно: ровным счётом все тушки оснащались шипованными ошейниками, налапниками и наплечниками, что крайне затрудняло процесс кусания даже для тигра, а главное не давало нанести критических повреждений за короткое время, что наиболее ценно. Жмурыш было схватился за уши, что мол тащить ещё такенное погрызище, но его успокоили, цокнув что погрызище не тяжёлое, а вдобавок заменяет часть утепления. Мягкие части «брони» делали из толстого прочного клоха, а шипы — из особо высушенных корней каменной берёзы. А из этой берёзы раньше колуны делали, которые раскокивали обычные поленья, так что шипы были как лёгкие, так и прочные, пух сломаешь.

— Тем более, — добавил Бульба, обводя ушами сотрапов, — Мак и Сит ходили осенью…

— Отвод! — цокнула Рилла, — Не осенью, а лапами!

— Да. А когда болото замёрзнет по большей части, туда вполне вероятно нагрянут копытные.

— А что они там забыли?

— Осинник и ивняк, а также всю прочую ботву, до которой не дотянуться по топи. Ну а за ними подвалят и волки.

— Хорошо если волки, — поёжилась Рилла.

— Это да. Но, как йа слышал, камульфы на зиму кочуют на юг, — заметил Бульба.

— Туда им и дорога, вообще не нужны, — Рилла постучала по столу пером, раздумывая. — А что насчёт того, насколько основательно замерзает болото?

— Вот, сделали схему, — показала Хвойка, — Где трясина совсем трясина, там замерзает плохо или вообще никак.

— А с пуха? — уточнил Бульба.

— Это как компостная куча, — пояснила грызуниха, — Гниёт и от этого греется. Несильно, но хватает чтобы не замерзало.

— А, тогда чистенько. Когда выходим?

— Через два дня пойдёт поезд на Мохов, — просветил Руфыс, — Вроде должно быть место. Доберёмся до нужного поворота, это станция Триельская, а там мышью.

— Это в пух.

Это было в пух, или даже в два. Десятивагонный поезд на Мохов ушёл со станции почти как планировалосиха, и место в нём нашлось. Пуши конечно не занимали натуральные пуховозные вагоны, которые имели сиденья для хвостов и утепление — в таких мотались на дальние расстояния в несколько дней, а если недалеко — лезли поверх мешков, ящиков и бочек, погруженых на платформы и в вагоны. Вдобавок так они сидели на десятом вагоне, и паровоза вообще почти не было слышно, только свистки; в остальном же поезд не издавал почти никаких звуков, кроме шуршания лыж по плотному снегу в колее, и скользил при этом крайне плавно. Само собой плавно — любая неровность просто утюжилась, а падающие на лыжню ветки откидывали вбок скребки на паровозе.

Поезд шёл со скоростью шага четыре, не меньше, так что когда заезжал на просеку в густой лес, а это случалосёнок часто, деревья так и мелькали в ушах. Грызи перецокивались и травили байки, отчего всё дело сопровождалосиха постоянным ржанием, как будто состав вёз табун лошадей. Кто-то свистел на дудке или бренчал на такой струнной штуке, которая издавала мелодичные звуки, и слышалась старинная грызунячья:

Короче цокнуть, несколько часов на поезде отнюдь не утомляли, а даже наоборот, веселили. Один грызь ухитрился даже показать такой фокус — подпрыгнув и схватившись за ветку над платформой, он провисел там и спрыгнул уже на хвост поезда, когда тот подъехал. Не меньше смеха вызвали кабаны, стадом пёршие по лыжне и с диким визгом бросившиеся в разные стороны при приближении поезда — слышать визг и подпрыгивание в снегу толстых тушек было смешно. На самом деле кабаны никак не могли на запомнить, что по лыжне ездит поезд, так что их видимая истерика наверняка была наигранной.

Станция Триельская представляла из себя два запасных лыжных пути, на которых отстаивались паровозы и составы для прокладки этой самой лыжни, а также два больших сарая-склада. Всю эту погрызень пересекали лыжни в три раза меньшего калибра — мышиные. Сдесь с большого поезда сгружали поклажу, которую затем растаскивали по дальним углами мыши — ну и происходил обратный процесс, соответственно. Для облегчения оного на станции имелись платформы вровень с дверьми вагонов, чтобы не поднимать вверх. Пятак наличных пушей сгрузился, и Рилла отправилась в Избу — не просто избу, а Избу, за неимением других — прочистить, как оно. Оно оказалосёнок неоднозначно, так как мыши бегали, но когда — одному пуху известно, расписания никто составлять не трудился, потому как трудновато было бы его соблюдать. Все немногочисленные грызи, которым за каким-то рожном понадобилосиха зимой да в Шишмор, добирались на попутных или вообще своим ходом.

Трясти было нечего — грызи запаслись горячим чаем и пошли своими лапами. Шлёндать по крошеному льду в центре лыжни было не особо, но куда лучше чем по целине, где навалило чуть не по пояс. Как раз тут стало уместно нацепить противокусательность и принять все прочие меры, потому как хвост бережёт бережёного. Колея, петляя между деревьями, шла от станции, похоже, вообще не по летней тропе, а как удобнее. Песок в том, что тропа могла себе позволить крутые спуски, они же подъёмы, а гружёная мышь на такую горку не влезет.

Руфыс изучил лыжню и уверенно цокнул, что колея используется достаточно часто, а это внушало. Пока же грызи таращились ушами на заснеженный Лес, соображая, что это уже не совсем тот лес, что в цокалище, а с количеством Дичи в несколько раз большим! На десятки килошагов вокруг, вполне может быть, не было ни единого грызя — только за хвостом, на станции.

Выкладки Руфыса подтвердились быстро — не прошло и трёх килоцоков, как из-за поворота, фонтанируя сизым дымом, выползла мышь с трёмя санями. Сбросив пар, машинка остановилась возле пушей, и тамошний грызь осведомился, почём перья. Перья оказались к месту: Елов тащился на станцию за грузом, и был вовсе не против помощи в погрузке. Пришлось садиться на сани, к мешкам, и ехать обратно. Езда на мыши отличалась тем, что тут уже надо слушать, чтобы не поддало веткой и не сбросило с санок, так что подремать не получится. А дремать люто тянуло, вслуху того что мешки оказались набиты сушёными травами, обладающими сонным действием.

Мешки с сушняком Елов возил с Сушнячихи, а обратно требовалось тащить масло для светильников, инструменты, и большое количество корма — мороженную рыбу, всё те же орехи, топ, и так далеко далее. Грызи лично испытали перетаскивание ящиков с мороженой клюквой на склад, а ящиков с орехами — со склада. Хотя склад был холодный, и лыжня проходила в углублении прямо по нему, таскать приходилось довольно издали, и в одну пушу дело растянулосиха бы надолго. На шесть пушей управились за пару килоцоков, включая надобность годно закрепить груз, дабы не высеять по дороге. Сани, следует цокнуть, и так оказывались нагружены не по пуху, так что туда можно не сесть, а только подсесть сбоку — и опять слушать, чтоб не приложиться об дерево.

— Ничего, если в горку — подтолкнёте, и пойдёт! — заверил Елов, — А вплане раздавить, так ничего с ними не будет. Да и вообще в пух пришлось-с-лосихой, а то пока загрузишь — котёл остывает, опять кипятить.

— Это погрызище, — согласился Жмурыш, — А там вообще допуха чего вывозить?

— Только недавно начали, а так не особо, ходок на десять. Вот туда завозить — побольше будет.

— А что, — осведомилась Рилла, — Эти травки особо ценные?

— Ну как цокнуть… На щенковском базаре объясняли вот так, — Елов показал лапами и ушами, имея вслуху что ценность просто выше ушей, — Цокают, что в шишморских болотах для этой погрызени самые пуховые условия, прёт только в путь.

Судя по набитым мешкам, которые выгрузили с саней, так оно и было. Пока же, набившись как зёрна в початок к ящикам, грызи отправились опять по лыжне в сторону Шишморского цокалища. Им ещё повезло, что мышь ехала в Сушнячиху, потому как пока что это была единственная мышь, туда ездившая — ещё три бегали как раз в цокалище. Стало смеркаться, машинист запалил передний масляный фонарь, отчего видок стал необычным — подсвеченные жёлтым светом, сугробы были непохожи сами на себя. О чём кстати им, сугробам, и было прямо цокнуто, но они промолчали в ответ.

Ещё до полуночи поездок прибыл в Сушнячиху, к той самой водогрейной башне, что зафиксировали Макузь и Ситрик. Тут уже Елов бросил всё, и вместе с пушами завалился в постоялую избу дрыхнуть. Тлеющие в топке дрова однозначно подогреют котёл до утра, так что он ни по каким пухом не замёрзнет — иначе придётся сливать воду, а потом наливать обратно. Рилла и Руфыс, как согрызуны, забились в один сурковательный ящик, и нисколько не убоялись тесноты, по причине обилия пушнины.

С утра произошло испития чая, кормление, опять испитие чая, выгрузка и погрузка мыши, и опять пострадал чай. Уж после того, как Елов навострил лыжи обратно, пришло время приступать к основному — перебраться в Понино. Хотелось осведомиться у местных, где лучше напилить дров, но не получилось вслуху отсутствия первых — но к счастью, никак не вторых. Пуши полезли по снежной целине, взяв на изготовку топоры и пилы. Процесс пошёл довольно шибко, потому как инструмент подобрали годный, а валежник зимой пилился знатно. Достаточно быстро были сооружены санки для таскания поленьев, на которые немудрено навалить зобов полсотни, и с этим транспортом первые грызи двинули на Керовку, в то время как остальные продолжали заготовку дров.

Сдесь выяснилосиха-с-лосём-и-тремя-лосятами, что нынче навалено весьма и весьма много снега! Не то чтобы это стало новостью, зимой его всегда столько, но проходимость стремилась к абсолютному нулю! Тропы не было слышно вообще, потому как никаких вешек по ней не ставили, а гать лежала глубоко под снегом.

— Пришло время проверить эт-самое, — почесала уши Рилла и полезла за схемами.

Схема, составленная Макузем, основывалась на результатах наблюдений и ранних отцоках первых разведчиков. Точность её оставляла желать идеального, но определить направление не составляло большого труда. Правда, Рилла не дала бы на отрыв уши, что оно правильное. Тем не менее, выбрав некоторую линию, по ней и стали пробираться, уминая тропинку в снегу для лап и для санок — ибо планировалосиха по этой тропе натаскать дров к Керовке. Продвижение, ясное дело, выслушило весьма медленным. Вдобавок Руфыс, мявший снег в самом переди, обнаружил неприятную особенность — под некоторыми сугробами был не лёд, а вполне себе вода под тонким слоем наледи. Слышимо, глубокие ямы с илом подогревали воду под снежной шубой, создавая весьма противные ловушки — провалиться не провалишься, но ноги измочишь точно. Пришлосёнок брать длинные палки, дабы тыкать ими в снег и таким образом определять годность льда. Самым часто повторяемым словом стало слово «впух». Хотя впрочем оно и так им было.

— Что-то сдаётся мне, — цокнул Руфыс, усевшись перегусить, — Что насчёт волков они зря волновались. По такой каше никакой зверь калибра меньше лося не попрётся, да и лось вряд ли.

— И то орехи, — хихикнула Рилла.

Только к следующему вечеру пробили тропу до острова, на коем находилась Керовка, и заняли избу. Теперь открылась возможность натаскать дров сюда, но как дальше? Сдесь как нельзя кстати пригодились лампы, добытые Ситрик — под их светом грызи изучили на столе карты, чтобы с утра уже начать трясти.

— Вот обозначен достаточно большой остров, — цокнула грызуниха, показав достаточно большой остров, — До него килошага четыре-пять, и сам он длинный, килошага полтора-два, итого от пяти до семи килошагов прямо вглубь топи.

— А мы в этот попадём? — осведомился Бульба.

— Ну в этот же попали, — хмыкнула Рилла, — Дело в замерах, вот слышишь треугольник?

— Да и вообще, — добавила Хвойка, — В тупь размером два килошага пойди промахнись.

— Легко, он к нам практически боком, — показала Рилла, — Ширина шагов сто от силы. Главная надежда на то, что там высокие сосны — а они там должны быть. Слышно издали, ну и — кло.

Наутро пуши произвели пересменку: протаптывать тропу взялись Бульба и Жмурыш, а остальные — Рилла, Руфыс и Хвойка — продолжили курсировать между избой в Керовке и Понино, натаскивая дрова. Печку надо цокнуть сначала топанули так не побаиваясь, что спалили очень много, и впредь берегли. По проторённой уже шло легче, так что на самопальные санки валили большие брёвна и тащили. От этой тягловости мороз, никуда не девавшийся зимой, тут же девался незнамо куда — уши потели, и даже садясь перегусить, пуши не остывали. Пухогрейки были отложены за ненадобностью.

— Выслушайте, а как вы думаете трясти дальше? — уточнила Хвойка.

— Да так же, — цокнула Рилла, — Тарные пруды обозначены на картах, разведаем именно их. Потом можно осмотреться с сосен на острове, пруд должен быть заметен. Ну и как последний песок — взять несколько линий до противоположного края топи, вдруг что найдётся.

— В пух, — кивнула грызуниха.

Легко цокнуть, но надо пошевелиться, чтобы сделать. Натасканная за день куча дров была не так уж огромна, а по тропе продвинулись от силы на полтора килошага. Пуши крайне быстро отвалились сурковать, потому как в тушках накопилась усталость. С другой стороны, полтора килошага были весомой частью от искомых пяти, как и куча, так что и. Набросившись на возню со свежими силами, пуши за следующий день набили явно больше, так что уже берегли поленья, но не слишком; в печке весело потрескивало и тянуло дымком.

— Просто упоротость какая-то получается, — почесал за ухом Жмурыш, — Надо же так упираться из-за тара!

— Ну, не из-за тара как такового, а из-за Хрурности, — цокнул Бульба, распушив щёки, — Надо тебе рассказывать, что такое Хрурность?

— Ну раз уж взялся, так расскажи. Цокнул «Ъ», цокни и «Ы».

— Цок. Так вот соль состоит в том, что когда живут растения и зверьки — это хрурность. Сначала их мало, а потом всё больше — хрурность возрастает. Но всякие косяки тормозят рост Хрурности, как болезни и плохие условия тормозят рост дерева, — философично цокал Бульба, поводя ухом, — Многие звери воспринимают это, но почему-то только грызи могут сообразить, как удалить косяки и дать дорогу чистой Хэ, тобишь Хрурности, кло?

— Думаю, это из-за цоканья, — заметила Рилла, — Ну, всмысле языка. Сколько не старались, но даже у самых умных животных не удалось выявить наличия большого количества слов.

— Это выявить не удалось, — хмыкнул Жмур, — А они может только посмеиваются, пущай мол эти прямоходящие трясанут хвостами за Хэ, а мы в траве полежим.

— Ну, не исключено, — захихикала Рилла, — Но это же не отменяет.

— Отменяет чего, что-то йа не вгрыз.

— Того что было цокнуто про Хэ. Чтобы Хэ повышалась, нужны средства, потому что голыми лапами много не наделаешь. А чтобы одеть лапы, в частности, нужон тар. Кло?

— Теперь пожалуй кло, — согласился грызь, — Думаю, завтра услышим остров.

Однако с утра был сильный туман, неслушая на мороз, и услышать ничего не удалосище. Только когда дымка развеялась, копавший впереди Бульба заметил довольно вдали верхушки сосен. Тропу повернули туда, и через какое-то время пушам удалосёнок достичь острова. Судя по предварительному ослуху, он соответствовал описаниям и был именно тот, в который и метили — длинной косой протянувшийся примерно с севера на юг. Вдоль всей косы проходила протока, слышимо подогреваемая болотом, так что она не замерзала, а только покрывалась ледяным куполом, весьма непрочным. Хотя на грызях были непромокаемые сапоги, это им помогло не ахти, и в избу в Керовке они вернулись вымокшие, так что усиленно сушились и грелись. В избе теперь несло в основном мокрой шерстью, что уж поделаешь.

Потерев лапки, с утра Рилла с Руфысом отправились попыриться по разведанным следам. Зарядил снег, но грызи протаптывали основательно, так что быстро не засыпет. Подумав, что ослушивать вдаль в снегопад — не самая лучшая затея, пуши повернули опять на маршрут дроводоставки. Снег обрадовался и лепил три дня не переставая, заставив таскать санки, пилить и колоть поленья, а также снова очищать тропу, чтоб не завалило под ноль. Всё вокруг тонуло в белой каше, так что работалосёнок сонно и без особой скорости, но всё же; пуши не упирались, оставляя достаточно времени на отдых и днём, не цокая уж про ночь — как солнце прятолосиха, все в избу и сурковать. Ну всмысле, готовиться к, а так ещё долго перецокивались, пока есть возможность.

Поскольку Рилла думала про тар во множественном числе, то и успокаиваться не собиралась ни разу. Едва закончился снегопад и выскочило ясное зимнее солнце, грызуниха первой влезла на сосну. Само собой, она тут же вспушилась, потому как хватанула дозу Хрурности, произведя столь беличий процесс, как влезание на сосну — но не в этом суть. Она также вспомнила, что у многих грызей повелось «взлетать» по стволу дерева, быстро перебирая лапами по веткам — набрав скорость, можно было вылететь на гибкую тонкую верхушку, и пока она не согнулась слишком сильно, перебраться на соседнее дерево; такими фокусами раньше баловались для спасения от крупных зверей с зубами, а теперь не только, но и просто смеха ради. Хотя суть и не в этом тоже.

Суть состояла в том, что с дерева Рилла услышала несколько тёмных пятен на заснеженной поверхности болота — это просто бросалось в яблоки сразу. Невооружённым глазом было ясно, что это пятна, но у белки имелось и вооружение; достав трубу с линзами, грызуниха подробно осмотрела пятна. Как она и полагала, это были участки не покрытой льдом воды. Издали они казались канавами в смысле ширины, но Рилла знала, что так случается с любым водоёмом, если пыриться издали. Расположение увиденных объектов к тому же совпадало с обозначенными на ранних картах прудами, так что можно было не побаиваясь утверждать, что это они и есть, пруды.

Сосна оказалась достаточно высокой, так что даже у Риллы подзахватывало пух, если смотреть вниз. Зато с неё открывался отличный обзор, а низкая болотная растительность не могла заслонить собой объекты, интересовавшие грызей. Ну и само собой, болото было плоское, за исключением этих самых островов, которые поднимались над топью от силы на шаг. Рилла повернулась вниз головой, как это делали все грызи, и орудуя лапами, слезла на землю, обсыпая всё вокруг стряхнутым с веток снежком.

— Ну, каковейше? — цокнул Руфыс, смахивая снег с риллиной пушнины.

— Пруды — да! — уверенно ответила белка, — Но помимо оных, йа слыхала ещё остров вон в том направлении, думаю что килошагов пять.

— Хм… А пруды в каком?

Дело выслушило мило. Поскольку Рилла, а потом и другие своими глазами, фиксировали небольшой участок елово-соснового леса среди болота, то вне сомнения это был остров. Этот правда не бился по карте, не совпадая ни с одним объектом, но это уже дело шестое. Мило же было то, что остров находился в килошаге от первого пруда, и уж по крайней мере ближе, чем первый остров…

— Выслушайте, — цокнула Хвойка, когда пуши снова собрались в избу в Керовке, — Пора подписать эти пуховы острова, а то натурально на всех междометий типа «этот» и «тот» не хватит.

— Йа на этом куницу слыхал, — цокнул Руфыс, — Так что пущай будет Куний Хвост.

— Жуть какая, — поёжилась Хвойка, — Да, путь будет.

Куницы вызывали у грызей даже более тревожное чувство, чем волки или тигры. Если крупные не так уж часто задирали добычу и долго переваривали, перемежая задир с поглощением всякой погрызени типа ягод, корней, водяных орехов и так далее, то мелкие куницы только и были замечены в том, что постоянно шарили по лесу и поедали всё что движется. Голодные, они могли наброситься даже на кабана, не то что на грызя! Вслуху явственной противохрурности такого положения, куньи постоянно подвергались пропушильным операциям. Причём подвергнуть мелких малозаметных в лесу зверьков было куда сложнее, чем тех же тигров, но в цокалище с этим справлялись, более всего регулируя численность животных на оптимальном уровне. Для регуляции в основном использовались северные цибеля, очень плотные, стального цвета звери — натасканные на определённую добычу, они находили и зажёвывали её очень шустро. Но собственно это не имело никакого отношения к тому, что Руфысу приспичило назвать остров Куньим Хвостом.

По крайней мере это действительно был хвост в плане вытянутой формы; в ходе ослушивания были обнаружены ельник, малинник, рябина, дикие тыблоки и груши, а также ещё много чего. Всё это, включая количество тыблонь, оказалосиха запротоколировано грызями на бумаге для дальнейших изысканий. Что же до дальнейшего продвижения, то тут вопросов не возникало — взялись за санки да начали перетаскивать дрова на Куний с Керовки, а на Керовку, соответственно, дотаскивать из Понино. Бульба, как поднаторевший в деле прокладки тропы по целине, полез топтать оную в направлении дальнего острова.

— Вот и отлично, — цокала Рилла, глядючи на карту, — Там сделать костёр для нескольких ночёвок, и можно будет достать достаточно далеко, чтобы изучить пруды.

— Ну да, пух не пух, а зима таки закончится, — заметил Руфыс, — Так что стоит того, пошевелить.

— Это придаёт, — кивнула грызуниха, — Сейчас конечно лезть не мёд, но летом это будет вообще погрызец.

— Летом йа бы не полез и тебе не дал, ибо тупь.

Поперёк этому цокнуть трудно. Также никак не цокнуть поперёк, что даже разведанная тропа не гарантировала от провалов — Рилла лично ухнула по самые плечи, когда тащила поленья из Понино. Белке пришцелое-стадо-лосей испытать в прямом смысле на собственной шкуре, что такое бегать зимой в мокром виде. Бежать следовало непременно, дабы не переохладиться — благо, грызуниха была ещё более натасканной, чем обычно бывает, и эти упражнения скатились с неё, как с гуся вода. Правда, у Жмурыша после такого дела таки заболели лапы и спина, так что таскать он пока точно не мог, да и идти с затруднениями. Наличные грызи самособрались на Совет.

— Никаких тормозов! — цокнул как отгрыз Жмурыш из-под пухогреек, — Ничего со мной не будет!

— Посиди на хвосте, — отмахнулась Рилла, — Хво, цокни как знахарка.

Хво взъерошила гриву, прищурила глаза и цокнула голосом старой грызунихи:

— Как знахарка цокну, что ничего с ним не будет. Если уж цокнуть совсем точнее, то может и будет, но оно будет совершенно однопухственно и сдесь, и в Щенкове.

— О чём и, — фыркнул Жмурыш.

— Это чисто, — кивнул Руфыс, — Тем не менее, крысторожность не позволяет оставлять больного одного в избе.

— С пуха? — ляпнул больной.

— Труба загорится, что будешь делать? На хвосте сидеть? Вот то-то и оно. К тому же имею сообщить, что у нас заканчивается запас основного корма.

— Впух, уже? — фыркнула Рилла.

— Впух уже. С этими забегами слопали куда больше, чем рассчитывали, а у Хвойки мешок сухарей заплесневел, есть нельзя ни разу, вот тебе ещё минус.

— Так, ладно, нипушища страшного, — цокнула Рилла, — До Шишморского цокалища по такой дороге пути дня три от силы, так что за шесть обернёмся. Оставим там Жмура, а корм не оставим.

— Поменять Жмура на корм? — покатилась со смеху Хвойка.

— Нет, поменять эту избу на более надёжную.

— Ну в общем это ближе у пуху, — согласился сам Жмур, — А то сидеть тут как овощ. Там наверняка найдётся, чем заняться и без использования ног.

— В запятую, — кивнул Руфыс, — Тогда трясём.

Отсурковавшися, они стали трясти. Собственно для тряски как обычно больше всего подходили беличьи хвосты, не закрытые пухогрейками и болтающиеся за каждым грызем, как хвост. Если слушать издали, то казалосиха что по тропе движутся пять хвостов, потому как они были заметнее всего. На самом деле двигались своим ходом четыре хвоста, а пятого приходилось почти тащить на себе вслуху не лучшего состояния ног. В общем он мог ковылять, но Хвойка опять цокнула как знахарка, что это уже определённо вредно, вслуху чего Жмура пришлосиха поить двойной порцией чая и везти на санках.

Погода сидела неплохая, так что шлось уверенно; тем более, от Сушнячихи на Шишмор уходила ещё одна мышиная колея, по ней-то и попёрли, втихорька надеясь на попутную мышь. Мыши правда не встретили, зато услыхали животное покрупнее. Ни с того ни с сего, как оно впрочем всегда и бывает, из-за сугроба вымахнуло что-то длинное, рыже-чёрное, и бросилось на слегка отошедшего вперёд Руфыса. Если бы не та самая крысторожность, он успел бы цокнуть «тигр» — всмысле, это было бы последнее, что он успел бы цокнуть. Но «бы» не считается. Сбив добычу с ног, тигр собирался использовать челюсти для кусания, и тут напоролся на шипы на налапниках и ошейнике. Вкупе с тем, что остальные грызи дико — действительно дико — заорали, бросаясь вперёд, зверище моментально махнул через сугроб и исчез также стремительно, как появился.

Даже удар вскользь тигровой лапой здорово приложил грызя, но по крайней мере можно было посчитать, что он легко отделался — кости вроде бы целы, а царапина от когтя, пропоровшего толщенную пухогрейку, не особо глубокая. На всякий случай Хвойка применила на царапину то, что обычно применяют на царапины — цокнула как знахарка ещё раз, да. Неслушая на предложения, Руфыс начисто отказался оставаться в цокалище, заявив о том, что как раз к возвращению на болото будет совсем как новый.

— А то жирно будет этому бесформенному коту, чтобы йа не пошёл в болото! — цокнул Руфыс.

— Да нет, — хмыкнула Рилла, — Жирно ему было бы оставить от тебя один хвост. А болото ему, поверь, глубоко попуху.

Грызуниха испытала конечно некоторый испуг от, но тем и хорош тигр, что испуг длится очень недолго. В любом случае — недолго. Как потом выяснилосёнок, скворчья поговорка «зуда-зуда» происходит от ихнего названия тигра — «зуда», причём произносится это исключительно с истерической интонацией. Как бы там ни бывало, зуда… тоесть тигр, не помешал добраться до цокалища. Зимой оно выслушило куда более чистым, чем без снега — теперь по дорогам пролегали колеи, а не канавы с грязью. Между складами и базаром дымили мыши, таскавшие Разное по всему околотку с конечным пунктом на Триельской. Нет-нет да слышалось то самое, про зуду, и заставляло вспушаться: слышимо, скворки и бубнили, чтоб не забывать.

Недолго выдумывая, пуши завалились в центр-избу, нашли ответственные уши и вытрепали их. Лайса, которую поймали Макузь и Ситрик, сейчас сурковала у себя в гнезде глубоко в Лесу, а тряс за неё Раждак. Грызь резонно цокнул, что оставить Жмурыша можно и даже нужно, а лапы ему при желании тоже найдут, чем занять. Вообще он проявил хохолочный подъём, узнав о цели похода группа, и обещал содействовать. В общем это было ни разу не удивительно, учитывая что разработка тара потребовала бы расширения дороги до Шишмора от мышиной до стандартной, как минимум, а это всегда в пух в хозяйственном плане.

— Ну не цокни, — заметила Хвойка, — Не обязательно, что пуши будут за. Мыши это одно, а когда поезда по сотне вагонов кататься начнут, это другое. Кудахтанье подымется, возня…

— На то оно и цокалище, — цокнул Бульба, — Отошёл в Лес — и кло, нет возни.

— Поперёк не цокнешь, — согласилась Рилла, пырючись на Лес вокруг: возни не наблюдалось.

Останавливаясь на ночлег прямо в Лесу, обогреваясь костром и чаем с него, пуши вернулись к теме. Руфыс действительно оправился и таскал дрова не менее бодро, чем остальные. Как было рассчитано, следовало забросить на дальний остров…

— Кстати, как назовём? — спросил Бульба, когда уже почти протоптал тропу дотудова.

— Мм… Хвостий хвост! — цокнула Рилла, и сама заржала.

…, который теперь назывался Хвостий Хвост, около трёх ночных комплектов дров. А для этого по двум промежуточным станциям должно было иметься двадцать комплектов. Если учесть что комплект легко утаскивался пушей, а на санках и все три, то дело продвигалось достаточно шибко. На четвёртый день Рилла и Руфыс уже пришли на ночёвку на Хвостий, дабы с утра отправиться ослушивать пруды и далее, куда достанет слух. Костёр, даром что маленький, проплавил снег до самой земли, так что возле него пахло не только дымом, но и сырыми листьями и хвойником, что было в пух. Привалившись бочком друг к другу и хвостами — к коряге, грызи смотрели на огонь и слушали, как потрескивают поленья. Зимой треск был приятен уху, потому как не следовало беспокоиться, что отлетевший уголь подожжёт что-нибудь.

— Как думаешь, Руф, — тихо прицокивала белка, — Грызь когда-нибудь сможет взлететь в воздух, аки птица?

— Хмм… — прикинул тот, — Думаю что именно аки птица вряд ли. Птица она для этого приспособлена, а грызь нет.

— А как по другому?

— Ну например вот так, — Руфыс сложил из оттаявшего жёлтого листа подобие птички, и пустил вверх, — Слышишь, не сразу падает? А если такая штука будет большая, и на ней какой-то двигатель, чтобы разгонять, то.

— Пух ты! — восхитилась перспективой Рилла, — Можно было бы пролететь над болотами и враз всё увидеть! Даже не знаю, стоит ли так делать.

— Что, пролетать над болотом?

— Да. Слышишь, возимся, лесок хрурный, снежок белый, кло. А так чего бы мы возились?

— Возиться можно и просто так, а не тару ради, — заметил Руфыс, — Просто есть такое правило, что новыми средствами нужно расхлёбывать новую кашу. То есть делать более всего то, чего нельзя было сделать старыми средствами. Всмысле, болота мы и пешком закартографируем. А вот если пух из хвоста а надо что-нибудь перебросить быстро, там где дорог нету — тогда по воздуху самое оно.

Подумав про самое оно, грызи довольно вспушились. По прошествии ночи же они не только вспушились, но и двинули непосредственно к тому, зачем затевали всё погрызище. Огибая плотные куртины кустов и прощупывая дорогу палками, Рилла и Руфыс пробрались вполне близко к незамерзающей воде. Овальный пруд диаметром шагов пятьсот казался совершенно чёрным, и судя по жирной масляной плёнке на воде, тут не водилось ни рыбы, ни уток. Зато прямо в центре явственно булькало. Руфыс пролез через кусты по островку-кочке, обломал край наледи и вытащил палкой чёрную жижу, скопившуюся по краю.

— Собственно это и есть грязный тар, — цокнул он, разглядывая добычу, — Слышимо, тут его достаточно. Кстати, как ты собираешься узнать точно, сколько?

— Ну, йа цокала что, — мотнула ухом белка, — У нас считают, что тар вообще образуется в залежах ила и стекает в самое низкое место, где и получается пруд типа этого, потому как концентрация тара высока и он начинает выделять газ и булькать.

— Низкое э? — прикинул грызь.

— Ну да. Под болотом, думается, точно такой же грунт, как и под Лесом, — пояснила Рилла, — Рельеф, кло?

— Кло-то кло, но это получается надо промерять глубины, а тут не кочки, а просто глубокая вода! Лодка нужна.

— Вот в запятую цокнул, — кивнула грызуниха, — Мы же что цокали — разведаем расположение прудов, узнаем можно ли до них добраться, и по возможности подготовим дрова на перевалах.

— А промерять нечем? — ужаснулся Руфыс.

— Не-а.

— И что из?

— Это мы ещё послушаем, что из, — хмыкнула белка, любуясь на пруд, — Пока что надо закартографировать лужи, а там раскинем.

— Раскинем… — почесал ухи грызь.

Чтобы закартографировать, надо было как минимум добраться туда. Когда ветер задувал с середины пруда, несло тухлостью и газом — и это сейчас, в мороз! Летом тут наверняка вообще хоть не грызи, подумали пуши. Кстати цокнуть аккуратная Рилла на первой же остановке записала про вонь, чтобы не забыть и не превращать разведданные в слухи. Пробираясь по замёрзшему болоту прежним макаром — а они уже наловчились и даже не проваливались — грызи за рассчётные три дня обошли три больших и двенадцать малых прудов, расположеных примерно вокруг Хвостьего, и нанесли оные на карту. Карта приобрела вид тетради, измазанной кляксами — правда в отличие от, лужи отличались формой, близкой к круглой. Сей документ и был доставлен в Керовку на потеху остававшимся там — и, вслуху крысторожности, тут же скопирован. Два раза.

— ИтаГ, — цокнул Руфыс, — У нас наморду выполнение первой цели похода, но она не исчерпывающая. Нужно раскинуть над тем, можем ли мы с ходу промерить глубины в лужах.

— Верёвка есть? — уточнил Бульба.

— Тросик, — показала Хвойка, — Шагов пятьдесят.

— Выше ушей, — кивнула Рилла, — Вопрос только в том, откуда его опускать.

— Ну, это, — цокнул Бульба, — Знаете такую погрызень, лайкой называется? Разборная лодка, в две пуши унести как раз цокнуть.

— Отвод, — вздохнул Руфыс, — Там топь сплошная, на первом же суке обшивку порвём.

— Каком суке, в пруду чисто! — возразила Рилла, — Там близко к самому месту — чистая вода. Лайка самое то, только одна пухня — а где её взять-то?

— Это сто пухов, — цокнул Бульба, — Сдесь взять негде.

— Да на лайках плавают оягрызу откуда! — фыркнула Хвойка, — А тут двести шагов в самый предел.

— Да хоть двадцать, — заметил Руфыс, — Всё равно не перепрыгнешь. Да и летом вплавь не полезешь.

— Это поч?

— Да потому что потом бриться налысо придётся, — хихикнул грызь, — Весь пух в таре будет.

— Тогда? — вспушилась Хвойка.

— Остаётся только плот, — призажмурилась Рилла.

— Килошагов пятнадцать общего пути тащить, — прикинул Руфыс, — И каждый раз собирать и разбирать. Не в пух конечно, но…

— В Сушнячихе, — цокнула Хвойка, — Наверняка есть бочки.

— Это да, — прищурился Руф, — Четыре бочки и четыре жерди это куда легче, чем двадцать брёвен. Хво цокнула к месту, да.

— А если не отдадут? — усомнился Бульба.

— За много единиц да для хрурного дела — дадут, тем более на время, — мотнула ухом Рилла, — В Сушнячиху!

Услышав направление, грызи засуетились. Вслуху этого они оказались в Сушнячихе весьма быстро и сходу провели штурм ушей тамошних обитателей, чтобы те опомниться не успели. Помогла ли внезапность, неизвестно, но бочонки из-под квашеной капусты и грибов в наличии оказались. Тем более что в Лесе стояла зима, близкая к повороту на весну, так что подобная тара освобождалась естественным образом. Четыре бочонка зобов по сорок каждый давали сто шестьдесят зобов объёма, при том что Рилла своим весом давила от силы на пятьдесят.

Пуши взяли каждый по бочонку и катили оные, вслуху того что глупо тащить круглое. Тут главное не спешить, дабы не растерять силы. На привалах, собравшись возле костерка и Руфыса, который черкал пером по бумаге, расслушивали постройку корабля…

— Корабля! — покатилась со смеху Хвойка.

— Транспортнаго! — уточнил Бульба.

…Предполагалосиха, что судно будет состоять из бочек и рамы, каковая должна соединяться из отдельных деталей, скреплённых деревянными штифтами. Инструмент для нехитрых операций был с собой, дерево тоже долго искать не требовалосёнок, так что и.

Во время одного из перегусов, когда пуши сидели на бочонках на тропе и пырились ушами на зимний лес, появился грызь. Судя по отрывистым, как у белочи, движениям, и полному отсутствию одежды, наморду была дичь. В любых местах, где обитали грызи, бывало что отдельные особи совершенно не признавали всякого хузяйства, и оставались настолько же дикими, как белочь. Это было подтверждено, когда Руфыс цокнул, но не получил никакого осмысленного ответа — слышимо, грызь не забивал себе голову языком. Диких сородичей пуши совершенно не побаивались, потому как сами были в основном точно такие же.

— Цок! Цок! — уверенно произносил белкач, поматывая хвостом.

— Угу, — кивнула Рилла, — Что он хочет цокнуть?

— А пух его знает, — засмеялся Бульба.

— Не знаю что он там хочет цокнуть, — хмыкнул Руфыс, — А вот на грызуниху пырится как-то не так.

Рилла только после этого заметила, что действительно пырится, и наверняка держится на некотором расстоянии от неё только потому, что рядом другие пуши. Грызь конечно был жутко пуховой — дичь она всегда ещё пушнее — но не в этом соль. Как и всякая грызуниха, эта хорошо знала, как обращаться с животными. Без подсказки Руфыса она могла бы и не заметить сразу, а так, едва грызь приблизился и протянул к ней лапу, поприжала уши и негромко зашипела. Тот отдёрнул лапу, но едва попробовал снова — Рилла прижала уши и зашипела сильнее, ясно показывая, почём перья.

Грызь ещё цокал и прыгал из стороны в сторону, натурально как огромная белочь, но попыток приблизиться вплотную более не предпринимал — потому что животное, если не больное, всегда чётко понимает явные сообщения, сделанные языком природной логики.

— Ах ты бесформенный пуха кусок! — засмеялась Хвойка и запулила в дичу снежком.

Дича поднял хохол и стал швыряться в ответ, так что поржали как следует. Настолько, что Рилла спохватилась и цокнула, что собственно пора бы того, катить бочки. Дича некоторое время шастал следом, но потом слышимо проголодался и свалил в Лес, исчезнув среди плотных заснеженных ёлок, опять-таки ровно как белочь.

— Ну и да, — цокал Руфыс, — На Триельской, как Елов цокал, эти гуси часто грузят в обмен на корм.

— А это вообще белкаъ была? — уточнила Хвойка, — Есть же переходные формы от белочи к грызям — пухели, белкуши.

— Вроде белкаъ, — пожал плечами Руфыс, — В сдешних местах их мало, потому как без хузяйства кормиться сложно.

Это была сущая правда — леса шишморского околотка, огибающие болота, стояли почти на чистом песке и оттого деревья не отличались высотой, а подлесок обилием орехов и ягод. Простая распашка на полях, оставшихся на месте гарей, не давала почти ничего — почва тут же высыхала и жёлтый песок становился белым, вообще не пригодным для растений. Грызи выращивали корм на огородах только с помощью полива, завозя жирную почву для раствора из других околотков — одних мышиных саней могло хватить на большущий огород на всё лето, чтобы вырастить уверенный урожай на чистом песке.

Раждак, который нынче крутился как ответственные уши цокалища, сообщал что в околотке собираются сделать одну или две фабрики грунта, что в общем не особо сложно, но требует возни; это обеспечило бы шишмор своей, а не привозной почвой для огородов. Кроме того, бедность почв не особо отражалась на урожайности грибов, особенно древесных, а в низинах, на которые постоянно шла сырость с топей, опята и вешенки пёрли с пугающей силой. Грызи и развернулись бы с выращиванием грибов, но тут уже всё было сделано — грибов имелось выше ушей, а вывезти их никуда бы не удалось, потому как их везде — выше ушей. Эти обстоятельства сильно подогревали интерес к тару, потому как ничего больше стратегического тут не наковыряешь.

У четверых пушей интерес к тару был уже в том числе спортивным — то бишь они полезли бы даже если бы точно знали, что это никому не надо. Поскольку в Понино имелся лесок и соответственно материал для «транспортнаго корабля», там и стали городить. Городили Руфыс и Бульба, а грызунихи возились с кормом и заодно продолжали таскать дрова на Керовку, увеличивая запасы — ведь предстояло всё это протащить ещё на две опорные станции дальше. Необременительная для головы работа давала возможность Рилле раскинуть мыслями о том, как именно промерять пруды и что для этого требуется.

Взявшись за стальное долото и молоток, белка выгрызла из чурбака некое подобие трубы, что по её прикидкам должно оказаться достаточно годно. Трубка закреплялась на длинной жерди, которую сували в донные отложения — достав обратно, можно было увидеть, до чего достала жердь — до ила или песка. Также Рилла лично сделала деревянные муфты для скрепления этих жердей, так чтобы из трёхметровых, наращивая, сделать сколько нужно по глубине. Сами жерди следовало выбирать такие, чтобы они не особо плавали, иначе длинная палка не даст воткнуть себя в воду. Грызуниха немало походила по окрестностям Понино, расслушивая кусты и деревья, выискивая подходящие валежины и чикая их пилкой.

— Вот впух, — довольно громко цокнул Руфыс.

Это не удивило бы, если бы не та факта, что это оказалось цокнуто ночью, когда пуши уже задремали в тёплой избе.

— Что такое? — сонно спросила Рилла.

— Да дошло, как можно куда быстрее сделать плавсредство на пруду, — пояснил грызь.

— Да неужто. Ну-ка цокни.

— Цокаю. Сам пруд не замерзает, но по краям там — что?

— Толщенный лёд, — фыркнула белка, — Вот же мы слепые, как куры.

Соль заключалась в том, что отколов достаточно большую льдину, немудрено плавать на ней по водоёму — так собственно делали с любым водоёмом, где имелась такая возможность. В старые времена таким способом переправлялись даже через Жад-Лапу! С одной стороны было жалко зря тащеных бочек, а сдругой — до Сушнячихи было килошага четыре, а до прудов — пятнадцать, так что считай, тащить только начали. Бульба с самого утра отправился испытывать на тот пруд, что был у самой Керовки — там полынья осталась шагов двадцать, но проверить можно. Как оказалосиха, идея была хорошая, но неправильная. Пруд был чист только у центра, а на краях всё то же болото с тросником, кустами и кочками — вмерзая в лёд, они начисто исключали возможность сдвинуть льдину. Впрочем, это никого не расстроило, потому как всё равно изначально планировались бочки.

К тому времени как пуши приготовили комплект «корабля» и стали перетаскивать его ближе к месту действия, наступило некоторое потепление. Мороза не стало, но холод пробирал ещё сильнее, потому как без мороза стало сыро. Затянутое серыми тучами небо постоянно сыпало мокрым снегом, так что в некоторых местах наблюдалосёнок сгибание веток под тяжестью налипшего снега. Санки скользили так себе, особенно учитывая их самодельность. Ближе к гнезду любой грызь нашёл бы, чем исправить такое погрызище, но тут под лапой не имелосиха ровным счётом ничего. Хвойка заметила, что у всех наличных грызей наблюдаются признаки соплей, так что увеличила выдачу зелёной воды. Это помогало на сто пухов, но запасы настойки простирались далеко не в бесконечность.

— Ещё один пузырь, — показала бутылку Хвойка, — И всё.

Рилла помотала хвостом, убедилась что от этого в бутылке не прибавилось, и подумала о том что стоило бы сходить в цокалище. Взять ещё корма, проверить хорошо ли сидит Жмурыш, и запастись зел-водой. Правильно приготовленная зел-вода хранилась десятками лет и ничего с ней не случалось, так что как правило на любом складе её имелось в достатке. Тонкий момент заключался в том, что хорошо было бы сделать это в одну пушу, в то время как остальные продолжат подтягивать части плавсредства к цели — а это ни разу не быстро.

— Схожу без песка, — пожала плечами Хвойка.

— Без? — хмыкнул Бульба, — А когда тигр?

— Тогда вот так…

Грызуниха мотнула кистью лапы, так что под пальцем оказалась рамка со спусковым крючком, быстро направила лапу в дерево и нажала на спуск. Щёлкнул боёк, потому как огнестрел был не заряжен.

— Ну слушай, если что — то, — подробно цокнул Руфыс.

На этом Хвойка собралась да и пошла, как белочь по веткам. На самом деле даже наличие тигров никак не могло остановить белку от того, чтобы пройти по лесу — это просто невозможно физически. Однопушность также не являлась чем-то хоть слегка выше обычного, так как грызи всю дорогу привыкли к этому и цокали, что там где одному делать нечего — двое точно не справятся. Руфыс правда подёргивал ушами, потому как явно не хотел отпускать туда Риллу, а сама Рилла просто была слишком загружена мыслями про пруды и тар, чтобы разбрыливать ещё и над этим.

Хвойка сделала всё как следует — налапный огнестрел, заряженый перцем, был в постоянной готовности, как и шипы на налапниках и ошейнике. Белка прицепила себе к наушной кисти сосновую веточку, так чтобы та болталась перед глазами, с той целью чтобы ни в коем случае не забыть, почём перья. Причём помнить следовало постоянно — через каждые шагов триста грызуниха издавала резкое «Цявк!!», так чтобы не напороться на крупного зверя внезапно. Было давно известно, что именно «цявк» не слышно далеко, зато вблизи выслушит весьма резко и большинство животных не могут продолжать сидеть в засаде, когда над ухом так цявкают.

Периодически цявкая, Хвойка прошла опять через Сушнячиху и углубилась в хвойные леса, в честь которых и была небезрезонно названа, по мышиной лыжне. Даже слышаный постоянно с самого рождения, Лес вызывал лютое чувство счастья и радости, а короче цокнуть Хрурности — настолько, что белка порой, оглядевшись, сигала в пушистый сугроб или залезала на ёлку, чтобы потом быстро скатиться по заснеженым веткам. Несколько раз грызуниха видала следы крупняка — тигров, и поменьше — слышимо рысей, но самих зверей не заметила. Когда начинались сумерки и день клонился к завершению, Хвойка искала подходящее место для ночлега, а в Лесу такое место было комлем упавшего дерева, пройди от силы килошаг и обязательно наткнёшься на один.

Устраиваться в этих ямах подсказывал инстинкт, как это сделали в своё время и Макузь с Ситрик, потому как тут удобно греться у костра, не опасаясь при этом нападения со спины, а если уж какое нападение вдруг произошло — можно или разворошить костёр, устроив огненную завесу, или слинять по лежащему стволу на другие деревья. Любой грызь чувствовал себя куда как уютнее, когда за спиной лежали сухие ветки, пролезть через которые неслышно могла только мышь, а белочь и та шумела. Единственное, чем был не особо удобен метод — это надобностью подгадать время наступления темноты, чтобы успеть найти комль и заготовить дров. При пасмурном небе да зимой, да ещё когда шёл снег, в лесу могла наступать такая темнота, что хоть ухо выколи — только лапами наощупь и можно продвигаться. Правда, в такое время и волки с тиграми не ходили, потому как даже их ночное зрение не позволяло видеть в такой темени, а таранить мордой деревья они не любители.

Подрёмывая, нюхая дым и слушая треск веток в костре, Хвойка улыбалась и прицокивала, потому как было уютно, а вдобавок она Трясла, хотя и не трясла в данный конкретный момент. Как цокается белка спит, тряска идёт. На самом деле грызуниха оттрясала в Щенковской Третьей Огородной Вспушне, за что получила немало опыта и свидетельство о том, что да, трясла. Вспушня эта занималась не только огородами, но белка в основном всё время копалась в земле, успев за два года побывать и на залитых полях свеклы, и на зерновых, и на делянках, где растили малодубы.

Эти низкорослые деревца были очень плотные, отчего плохо ломались, и имели большой срок жизни — как сами по себе, так и вслуху сопротивляемости болезням и вредителям. На делянках их обрезали таким образом, чтобы получился столбик с пучком веток наверху — лет за восемь малодуб приобретал нужные размеры и очертания. Затем эти столбики использовали как столбы для живой изгороди, пересаживая в нужное место, или же для привоя на сильный корень плодовых веток. Как ни крути, а вспоминая ряды саженцев, Хвойка могла точно цокнуть, что жажа была вот такенная!..

По дальнейшему пути ей стали часто попадаться скворки в составе по три вооружённых хвоста, и тут оказалось нелишним наличие бумаг, подписанных в Щенкове и удостоверяющих, что эт-самое. Как пробурчали, помянув зуду, скворки, в околотке вообще введено пожарное положение вслуху произошедшего грабежа на дороге.

— Гра чего? — уточнила Хвойка.

— Гра бежа, — заржал топорист, поправляя съезжающий на глаза шлем, — Ну, это когда вот пык, пык, и кло!

— Хм… А есть хоть какие-то мысли, кто это был?

— Есть, пуши думают что знают, кто в ум вошёл. Облава думается уже в процессе.

Некстати, подумала Хвойка, и была неправа — возня её нисколько не затронула и не помешала выполнить задуманное. Более того, для перевозки скворчьих бойцов была задействована внеочередная мышь с пятью санями, которая обратно шла порожняком — на ней-то грызуниха и доехала до самого цокалища, с ветерком.

— Слушай, хрурненькое имя, Ветерок, — хихикнула она, прощаясь с машинистом мыши.

— У тебя не безхрурнее, — ответствовал тот.

Ослушавшись вокруг, Хвойка вспу… экхэм! Так вот, ослушавшись вокруг, Хвойка обнаружила некоторый рост активности в цокалище в сравнении с прошлым разом — колеи блестели, как стальные, потому как были очень плотно укатаны лыжами мышей, а это достигается только если много ездить. По тропинкам вдоль лыжней бодро сновали пуши, и доносилось цоканье, поквохтывание, иногда вой, а также конечно же, звук трясущихся ушей. Где-то за сараями, как оно всегда бывает, тупо гавкала собака, скорее всего енотовидная.

В нулевую очередь грызуниха отправилась проведать Жмурыша и нашла его в неплохом расположении пуха, вырезающим заготовки из толщенного листа просмолённого клоха — после того как из листа, после долгих мучений, удавалосиха вырезать нечто навроде подошвы, на этой основе дальше можно было делать сапог. Грызь обрадовался приходу белки и трепанул слегка её уши, по поводу того, какие события происходят на болотах; та естественно цокнула, что эт-самое. Ноги Жмура находились в значительно лучшем состоянии, и вслуху того что следуя рекомендациям грызь их не нагружал более чем для перехода к сортиру, продолжали приходить в норму. Хвойка снова цокнула как знахарка, пошла в лавку и достала кой-каких травок поверх обычной зел-воды, объяснив грызю как ими пользоваться.

— Да зел-вода она конечно на вкус хороша, — цокал Жмурыш, — Но впух, от неё потом лапы чешутся что-нибудь сделать, а делать нельзя!

— Думаю ещё дней десять от силы, — заверила его Хвойка, — Кстати цокнуть, ты не хочешь вернуться в Щенков с мышью?

— Вообще мысль проскакивала, — признался грызь.

— Вот. А макаться в ледяную воду тебе сейчас крайне противопоказано, опять схватишь на месяц.

— Тогда наверно поеду, — цокнул Жмур.

Но это ещё не всё, цокнула себе Хвойка. Поездка на мыши сколь безопасна для здорового грызя, столь и чревата для не совсем здорового. Если паровозик встанет на пол-пути к Триельской, что с ним часто и бывает, пуши спокойно дойдут лапами, а Жмур нет.

— Только учти такой песок, — цокнула она, — Когда будешь доцокиваться с мышиными о поездке, не вздумай цокнуть, что здоров как лось.

— И не собирался, — фыркнул грызь, — Хотя за напоминание хруродарю, мог и забыть.

— Тогда услышимся в Щенкове! — погладила его по ушам Хвойка.

Она прошла по станции, где разгружались мыши, и истрепала не одну пару ушей, но пока никто на Триельскую не ехал, так что Жмурышу предстояло найти попутку лично. Хвойка же направилась в лавку с вывеской «1», что означало не иначе как кормовые товары, с целью наменять на единицы Добра кой-чего, а главное зел-воды. Таковая отвешивалась в бутылках по два зоба объёмом, что белке сильно не понравилосиха, потому как переть на себе тяжеленную бутылку, в общем напух не нужную, она сочла излишним. В итоге она слила зел-воду в бурдюк, а бутылки отдала обратно. Хвойка ещё ослушала стеклотару — толстое зелёное стекло, выгнутое внутрь дно бутылки и ярлык с надписью «Бугорянская мануфактура, кло».

Мимо, топая сапогами по снегу и гремя инвентарём, прошёл отряд пушей в двадцать, завывая строевую:

— Зуда-зуда, бу-бу-бу! Зуда-зуда, бу-бу-бу! Зуда-зуда…

— Впух, — помотала головой торговка, — Как начнут бубнить, уши вянут.

— Ну да, затупливает, — хихикнула хвойка, — Скворки?

— Да если бы! Это вспушенные, из осеннего призыва.

Уже отойдя от цокалища с полным рюкзаком, Хвойка сама невольно начала бубнить то, чего хватанула — а от этого сначала захихикала, а потом и заржала в голос, аж в снег упала.

На болоте конечно тоже ржали, хотя кататься по снегу остерегались вслуху наличия полыньёв по всем сторонам от разведанной тропы. Взявшись за бочку, грызи катили каждый свою — поднимать её тупо в любом случае, да она и не воздушная далеко. Катить таким образом предстояло означенные килошагов пятнадцать, и за день не управиться даже с одной бочкой. Помогало то, что сам грызь шёл по утоптанному снегу, а бочка катилась по целине по краям и была от этого выше; не помогали, а таки наоборот, кочки и кусты — но зато круглая бочка ни за что не цеплялась.

После некоторого потепления снова вдарил морозец, и снег покрылся достаточно прочной ледяной коркой — ходить конечно никак, но вот таскать волоком — вполне, чем и пользовалисица. Чистое голубое небо кое-как отгоняло сонливость, неизбежную после многих часов работы, и заставляло трясти ушами. На три хвоста грызям потребовалосёнок шесть дней, чтобы перетащить все части плавсредства к первому пруду возле Хвостьего острова. Выбрав подходящую площадку, они начали сборку этого чудища.

После сборки стало ясно, что придётся ещё и вырубать во льду место для причаливания, потому как тонкий лёд не давал подплыть дальше, а вылезти на него нельзя. Наконец, после такенного погрызища, бочкоплот оказался в воде и показал себя с хорошей стороны в плане устойчивости, чего пуши опасались. От веса Руфыса, залезшего на жерди между бочками, поплавки ушли в воду совсем немного, и пользуясь веслом, вырезанным из брёвнышка, грызь довольно уверенно проплыл кружок по водоёму. Рилла подпрыгнула от радости, но услышала снизу предостерегающий треск льда и более не прыгала, а пошла готовить инвентарь для замеров.

Основной лагерь теперь находился на Хвостьем, дров там хватило бы на несколько дней, так что и. Грызуниха сама вышла «в море» и долго возилась, налаживая свои снасти. С берега пруд казался совсем небольшим, но когда сидишь низко на жердях, кажется по другому — вокруг целая клякса непрозрачно чёрной воды, и только качающийся плот под лапами. Головой Рилла понимала, что глубины тут от силы шагов пять, но всё равно уходящий в темноту тросик с грузом вызывал поёживание. Тем более, что глубина отрисовалась на отметке десять шагов — стало быть, впадина была весьма с резкими краями.

— Скока?? — крикнул с берега нетерпеливый Руфыс.

— Несколько! — точно ответила Рилла, — Пока десятка.

— Оягрызу!

Грызла и Рилла, потому как из этих десяти не менее шести приходились на жидкий ил, явно на много частей состоящий из искомого тара. Практически прямо внизу под лапами находилось-и-два-лосёнка целое озеро тара! Ну, или по крайней мере, пруд. У белки аж пух захватило, настолько что она чуть не сорвалась с жердей в воду — вот был бы сюрприз, хоть не цокай. Относительно чистая вода в пруду имелась между этими четырьмя шагами глубины и поверхностью, а на самом верху плавал слой совсем чёрной фракции, похожей на то что называли мазутом. Вляпаться в эту жижу было совершенно излишним, если не цокнуть больше — и никто из наличных грызей не вляпался, будучи осторожен.

Бочкоплот отлично выполнял свои функции, за что Руфыс торжественно присвоил ему имя «Пик Скупости»… После того как все проржались, он ещё добавил, что стоит прицепить атрибут «особо вспушённый», как это делали с особо удачным чем-нибудь, будь то корабль, мануфактура, отряд или зимоход. Присутствовавшие белки цокнули, что особо вспушённым он действительно будет, когда выдержит десять сборок и разборок после претаскивания между прудами. Грызи при этом хлебали зел-воду, потому как Хвойка уже была на месте и скалила резцы, глядючи на пруд.

— А что-то мне кажется ты задержалась, Хво? — цокнул Бульба.

— Было слегка, — усмехнулась она, — Как йа цокнула, там по околотку вообще пожарное положение было из-за каких-то чумных хорьков, ну вот и. Иду йа значит обратно, слышу след поперёк тропы, слухнула — три хвоста сидят у костра, рядом мешки большие, и всё как-то дёргаются и опасаются. Ну думаю, оторви мне уши рысь…

— Уши тебе могла оторвать не рысь, — заметил Руфыс, — Ну и?

— Ну и, послушала, ношу сныкала и ходом к повороту, где скворки стояли, — Хвойка поёжилась, — Эти не такие уж глухие оказались, давай за мной шуровать.

— Дыых, — передёрнулась Рилла, представив.

— Ну поперёк не цокнешь. Пришлось пальнуть из налапника, причём не перцем, а пулей.

— По лапам? — зажмурилась Рилла.

— Цокнешь тоже, йа тебе что, пропушиловский стрелок, лапы выцеливать? Куда попало туда попало, а попало в балду, — тут никак нельзя было уловить сожаления в цоках грызунихи.

— Непуха ибо! — подтвердил Бульба, — Хво, это в пушнину. Только у тебя вроде один патрон и был?

— Хватило, — хмыкнула она, — Эти подранка бросили и драпать, а на выстрел скворки нагрянули на лыжах, так что скоро животных уже того.

— Ууу, пуховые уши! — потрепал хвойкины уши Руфыс.

Все сошлись во мнении, что это в пух — хотя и в буквальном смысле. Такое — всмысле пожарное положение — случалосиха каждый раз, если происходило что-то противохрурное и не лезущее в ворота. Буквально всё грызонаселение могло забросить все дела и выйти на такую облаву, скрыться от которой не могли никакие чумные хорьки. Вдобавок как правило из Щенкова приходили дополнительные милицейские отряды, натасканные сами и с не менее натасканными прилапнёнными волками для хватания и сороками для выслеживания. Чего пуши не умели — так это терпеть грызаный стыд, и его ликвидация всегда становилась самым важным делом — натурально как при пожаре.

В любом случае, огнестрел сыграл как ему и было положено, а пуши получили дополнительный запас корма и зел-воды, каковую испивали регулярно для поддерживания бодрости тушки. Бодрость же пуха била через край, потому как теперь у них имелись несколько горшков тара, начерпаных с глубины буквально голыми лапами! Ну всмысле, при помощи верёвки, конечно, и с борта «Пика Скупости» — но главное, что они были. После отстаивания и процеживания через плотную тряпку получалась лёгкая фракция, даже горевшая в огне костра с противным запахом и сизым дымом. Даже такие результаты весьма внушали и заставляли вспушаться.

Возни всё-таки оказалосиха предостаточно — Рилла потратила на первый пруд два дня, чтобы промерять его по нескольким линиям, записать результаты и провести зачерпывание из осадочного слоя. Прочие грызи в это время занимались всё тем же, чем и раньше — таскали дрова по тропе от самого Понино, потому как много их явно не будет. После того результаты оказались зафиксированы на двух листках плотной бумаги, плавсредство вытащили на лёд и разобрали на составные части, тобишь бочки да жерди.

Пушесобранию пришлосиха признать за плавсредством звание особо вспушённого, когда оно успешно проплавало и по второму, и по третьему прудам, а Руфыс на этом не остановился и прибил к «борту» табличку с вырезанной надписью «Корабль Щенковского ЦокСовета «Пик Скупости». Особо вспушённый, имени Риллы Клестовой» — всё равно вечерами лапам делать особо нечего, кроме как вырезать табличку.

— Это да, — хихикнула Рилла, перебирая в очередной раз записи под светом лампочки, повешеной на сук, — Йа когда на юга плавала, корыто называлось «Низ Жадности».

— Почему «низ»? — покатился со смеху Руфыс.

— Потому что «верх» взяли как название ещё раньше. Посиди-ка на хвосте, ты ведь слышал про это!

— Может и слышал, но забыл напух.

— Ладно, — цокнула белка и потушила лампу, дабы проявить верх жадности в отношении масла, — Кстати тар люто потребен и для светильного масла, а оно в пух.

— Вроде из него много не получается? — припомнил грызь, — Тоесть совсем пух да нипуха.

— Из него да, но зато из него получается желтин. А он потребен для того чтобы вытапливать масло из древесной стружки, получается вполне годно.

— Да на мой слух, уже годно, — цокнул Руфыс, гладя бельчону по хвостищу.

Из потрескивающего костра искры улетали вместе с невидимым дымом прямо в звёздное небо, раскинувшееся над притихшей заснеженной топью. С прудов подванивало газом и несло сырость, а под лапами имелся первосортный пух.

Пока одни пуши промеряли глубины прудов на месте, другие занимались раздумыванием и изучением общих вопросов, причастных к теме, и в частности этим оказались забиты уши Макузя. Само собой он регулярно таскал воду и дрова, а также ремонтировал паровики и прочую пуханизацию, да и к весеннему севу на огороде тоже готовился, но всё это не только не мешало, а таки помогало процессу. Думать в наглухо закрытом гнезде удавалосиха от силы день, а потом требовалось черпануть ещё Дури из Мира, известное дело. Вслуху этих соображений воду таскали даже пожилые грызи, ходившие в учгнезде в лютых препесторах — таскали за милую пушу, и другим не давали без очереди.

Макузь в основном загрузил голову основным на данный момент вопросом — как выяснить, сколько тара можно выкачать из пруда с такими-то данными? Вопрос был далеко не так прост, как мог показаться, потому что тарный пруд не был корытом с водой. Пруд являлся лишь впадиной в дне болота, где собиралась высокая концентрация тара, растворённого по слою ила, и начиналось газовыделение и частичный выброс на поверхность. По этой причине, когда тар выкачивали из самой ямы, туда немедленно натекало ещё — как вода в колодец. Вот вопрос и состоял в том, какова мощность натекания и в конечном счёте сколько можно вычерпать.

Следует цокнуть, что Макузь хоть и часто разбрыливал мыслями не по пуху, но в целом был больше практик, чем теоретик. Поэтому пытаться чисто по фактическим данным вывести результат он не стал и приступать, а сразу подумал об уже имеющейся тарочерпалке в Керовке и о том, как провести точные замеры процесса. Для этого тоже следовало изучить большое количество сопредельных вопросов, в том числе прочесть монументальный трактат «Вода. Оягребу, или что за напух тридцать три раза.»

Однако если с таром грызь всё более-менее разбирался, и чем дальше тем больше, то за чем он никак не мог успеть — так это за скоростью, с какой сновала по цокалищу Ситрик. Макузь только укладывал под ушами, что его согрызунья расскрашивает посуду, а согрызунья уже перебегала от посуды к ещё чему-нибудь, и грызь снова пытался запихнуть это под уши — а запихнуть хотелось, потому что ему было мягко цокнуть не всё равно, чем занимается грызуниха.

— Мне мягко цокнуть не всё равно, чем ты занимаешься, грызуниха, — прямо цокнул он.

— Мне мягко цокнуть это приятно, — муркнула Ситрик, — И мне тоже не всё равно чем ты занимаешься, Маки. И вообще прямо цокнуть без тебя йа могла бы никогда не побывать на болотах, до которых лапой подать! Ныкыш цокал, что…

— Кто цокал?

— Ныкыш, это чейнин дальний родственник, сейчас в красочной лавке трясёт.

— Как ты ухитряешься их всех запоминать? — удивился Макузь, — Йа точно цокну, что за всю жизнь запомнил меньше грызей, чем ты за десять дней.

— Таков уж песок, — пожала плечами белка, — Так вот он цоцо, что тут недалеко есть водопад!

— Водо что?

— Пад. Это когда река льётся вниз с высокого уступа, — Ситрик показала лапами, — Очень хрурное слышище!

— Да, странно, йа думал такое в горах бывает, — цокнул Макузь, — А так слушай, если в пух — пойдём да и того.

— Кло! — довольно всквохтнула белочка и вспушилась.

Давеча пуши немало потрудились на перевозке барахла, потому как уцокнутая красочная лавка, затеяная Ситрик и Чейни, оказалась расположена в непуховом месте — пришлосиха всё перевозить и размещать в другом сарае, а предварительно его, сарай, построить. Тут они впервые поучавствовали в рубке настоящей избы — правда маленькой, три шага на два, но тем не менее. Особенно если учесть, что участие специалиста по этому самому сводилось к указующим цокам раз в несколько дней, грызи вполне могли быть довольны избушкой. Встроенная в сарай, она предназначалась для того чтобы там сидеть зимой и не отморозить хвост — а в самом сарае располагались полки для сотен всяких разных банок и предметов.

— Мак, это точно по центру пушнины, — цокнула тогда Ситрик, — Чтобы мы без тебя делали!

— А уж чтобы йа без тебя делал, — зажмурился грызь, — И да, мне обязательно потребуются твои прелестные серые ушки, когда придётся дальше ковырять тар.

— Именно мои? — хихикнула грызуниха.

— Именно твои. Всмысле для чистого цоканья, которым вообще не так уж много кто владеет.

— Мои уши — твои уши, — вполне серъёзно цокнула Ситрик.

Насчёт чистоты цоканья это было точно так. Зачастую даже хорошо знавшие друг друга пуши никак не могли прийти к общему песку, а когда в расслушивании учавствовала Ситрик — песок находился, как с неба падал! Никто из известных пушей не мог настолько точно объяснить соль, как она — и этим следовало пользоваться на сто пухов. Собственно, сама белка была ни разу не против, так что и пользовались.

Разведка вернулась к самому концу зимы, с последними поездами, хотя Жмурыш таки добрался на попутках пораньше — но у него не было с собой результатов, какие привезла группа. Настырные пуши промерили глубины и слой тарного ила во всех десяти обнаруженых прудах, так что одних результатов, изложенных очень сухо, накопилась приличная папка. Макузь чуть не обкусал себе все когти, пока ждал копирования и возможности услышать всё собственными ушами и в полный рост. Услышав же, он сильно возрадовался.

— Йа совершенно уверен, что такое количество прудов цокает о том, что тара в болоте выше ушей!

Фрел хмыкнул и показал на его уши, намекая на то, даст ли он их на отрыв. Макузь давать уши на отрыв отказался, зато у него было куда более рациональное и полезное решение — продуманный план пробной выкачки на нулевом пруде.

— Вот некоторые небольшущие доработки, которые надо сделать, — показывал он, — Вообще можно в одну пушу. И потом, к осени максимум, вместе с теоретическими данными это даст полное представление о том, почём перья.

— Какие перья?! — схватился за уши Руфыс, — Да там этой погрызени — хоть ушами жуй, цокну тебе безо всяких исследований!

— «Хоть ушами жуй» это не количество, а эмоция, — усмехнулся Фрел, — Ты представляешь себе, как добраться до дальних прудов, чтобы начать выкачивать тар?

— Ну, это будет непросто.

— В запятую. Тобишь придётся городить дороги и много чего ещё, а чтобы это спланировать — нужно точно знать, сколько можно вылить.

— Кстати, натурально, а как добраться? — почесала уши Рилла, — Вот представила йа себе платформу на пруду, ну качает, а дальше что?

— Об этом мы…

— Да нет, об этом стоит подумать сейчас, — возразил Руфыс, — Все слышали, какое погрызище эта гать, а ведь она всего килошаг от силы.

— Вроде там больше? — припомнил Макузь.

— Это вместе с делянками, а чисто до Керовки — килошаг, — пояснил Руфыс, — И даже на неё требуется постоянно валить брёвна, потому как гниют. А выносят оттуда тар только в бочонках по десять зобов, тупо на спине, потому что тележка не проезжает.

— Это летом, а зимой?

— Да не, зимой не намного лучше, — отмахнулась Рилла, — Лёд на болоте очень кривой, с постоянными полыньями, так что даже мышь не пустишь, провалится.

— Вот и раскинем, — заметил Руфыс, — Можно ли вообще на это рассчитывать, чтобы эт-самое.

Пуши поводили ушами, соображая, и быстро пришли к мнению, что раскинуть тут придётся очень широко, так что следует дать сроку несколько дней и обцокать позже, когда будет сварено. Макузь всерьёз задался вопросом, так что пошёл искать записи о том, как оно — но мало чего нашёл, потому как не было ещё известного случая, чтобы издали в болоте черпали тар или ещё что-нибудь.

— Это грузит, — признался грызь, — У нас тут погрызище с самим таром, а теперь ещё и неслыхань с топью!

— Неслыхань? — почесала ушко Ситрик, — Посиди-ка на хвосте…

Она задумчиво стащила Макузя назад, усадив на хвост.

— …йа вроде что-то слышала про дорогу через болота, они называют её «гагать».

— Ага, помню! — цокнул Макузь, — Пролескин околоток, там действительно есть дорога через топь. Ух ты моё умное грызунихо, Ситти.

Умное грызунихо потёрлась об него ушами — жутко пуховыми и приятного серо-фиолетового цвета. Фуксиновая краска, кстати цокнуть, с шёрстки практически не выцветала, так что едва ли за пол-года удавалосиха заметить изменение окраски белки. Буквально уже весь Щенков знал, что фиолетовоухая белка — это Ситрик Треожисхулт; а поскольку прятаться в собственном цокалище она не собиралась, то это было скорее в пух, чем мимо оного.

Макузь же получил по голове вопросами, которые требовалось прочищать и прочищать, до полной прозрачности. Сама факта существования дороги через топь, при том длиной около трёх килошагов, уже очень внушал, но требовались подробности. При этом, следует цокнуть, добыть эти подробности не имелосиха никакой возможности кроме как тупо съездить туда и выслушать в оба уха, поэтому пока грызь отложил это, лишь записав тезисно, какие именно подробности нужны. Пока же предстояло раскинуть, и он раскинул; вечерами грызь не удерживался и прицокивал на ушки Ситрик, а та благосклонно выслушивала, но по большей части варил под своими ушами, ибо негоже крошить на чужие уши сырой батон.

Погода всё более сворачивала на весну — очередную, да — снег подтаивал, ветер тащил сырость и некоторую теплоту, пуши и прочие зверьки готовились к половодью, в частности запасая корм и укрепляя защитные грунтовые стенки, нарытые против затопления чего-либо паводком. Тем не более, по тропинкам всё ещё можно было ходить — утоптанные до состояния льда, они не проваливались и пока не развезлись в грязь, чем Макузь и пользовался. Выйдя из ситриковской избы, он кочевал кругами по обильным пролескам, разделявшим группы строений возле дорог, и цокал себе под нос. Наличие ёлок и Леса в целом крайне этому способствовало.

Затопленность топи намекала на то, что если вырыть канал, возможно перемещение по нему плавсредств. Однако в нулевых Макузь крайне туго представлял, как вырыть канал в болоте, а главное как уберечь его от заиливания до прежнего состояния и зарастания водорослями. Это тоже стоило проверить, но на первый вслух грызь цокнул бы, что это невозможно — открытой воды на болоте не бывает, её тут же заполонит растительность, а чистить несколько килошагов постоянно — можно опушнеть. Кроме того, сама идея постоянно полоть растения была чужда грызям — они так не делали даже на огородах, а делали так, чтобы сорняки не росли вообще. Дать им расти и потом полоть казалось верхом глупости, а выдёргивать из земли и уничтожать совершенно годные растения, которые просто не там сидят, тоде отнюдь не радовало ухо. Короче цокнуть, версию с каналом Макузь запорол.

В качестве другой альтернативы дороге выступал нарочно сконструированный агрегат для перемещения по трясине. Макузю с его техническим песком в голове не составляло труда представить в общих чертах, как это сделать: что-то вроде плоскодонного парохода, который толкается циклически работающими упорами, наползает корпусом на трясину и так движется. Однако это казалосиха сложным в исполнении, со спорным результатом по грузоподъёмности, а главное опять приводило к прополке пути. Грызь выбросил и этот вариант.

Далее он вернулся к одному из главных видов грызотранспорта — зимоходам. Допустим, если ухитриться наморозить поверх обычного болотного льда ледяную дорогу, по ней можно пустить и «леммингов», не то что мышей. Как намораживать, он знал — на реке пилили лёд, выкладывали тонкие стенки по краям и затем при помощи насоса, питаемого от паровика, накачивали туда воду — получался толщенный мост, выдерживавший самые тяжёлые машины. Однако в данном случае это означало, что весь остальной год места добычи будут оторваны от «берега», а ведь туда надо завозить огромное количество дров для питания паровых машин, перемещать смены трясущих и вывозить собственно тар. В этом не было бы ничего невозможного, но возле пруда просто негде складировать запас топлива на весь год и весь полученный тар. Кроме того, если возникнет надобность в доставке какого-нибудь механизма достаточной крупности, по тропинке его не припрёшь, и придётся ждать год до холодов, что ясное дело, не в пух. Ходить со смены пятнадцать килошагов по брёвнышкам — в общем тоже.

— Таким образом! — цокнул Фрел, когда всё вышецокнутое было озвучено и разжёвано, — Эти варианты не подходят, остаётся только гагать.

— ГАГАГА!! — хором гаганули грызи.

— Да. Как предложил Макузь-пуш, можно понадеяться на узкоколейную рельсовую колею. Для того чтобы она не утонула, понадобится мыслимое количество брёвен, уложенных в гагать. Всмысле, если колея будет ширококолейная, то брёвен понадобится пухова туча.

— Тут нужны уточнения, — добавил Макузь, — Навроде того, в основном, сколько времени может пролежать бревно до тех пор, как не сгниёт окончательно. А то вы сами понимаете, что негодно расходовать слишком много дров, чтобы получить слишком мало тара.

— Да, но вот тут выкладки по добыче, — показал Бульба, — За день может потребоваться перевозить по пять кубов дров к каждой топке, а их у нас, в максимуме, может быть десять, итого пятьдесят кубов. По узкой колее столько уедет?

— По узкой колее за день? — хмыкнул Макузь, — ОЯгрызу сколько уедет. Вот выкладки.

— ОЯгрызу. Вопросов больше не имею.

— Тобишь у нас два песка, — показал на пальцах Фрел, — Один и второй. Первый это выяснить с самим таром, и тут есть подробный план действий. Макузь?

— Что? Всмысле, трясти? Конечно! — грызь мотнул ушами.

— Тебе ещё кто понадобится?

— Если утащу с собой бельчону, то нет, — цокнул он, — Да и не так тоже вряд ли, чего там делать.

— Возьми бумаги, — посоветовала Рилла, — Вот тебе ещё список вопросов, которые надо вычистить.

— Кло, — кивнул Макузь, принимая меленько исписанный листок.

— Так. А второй песок — надо изучить гагать в Пролескинском.

— Йа! — цокнула Рилла, — С Руфом. Никто не против?

Никто был не против, так что таким образом и записали: она с Руфом. Из учгнезда Макузь вышел в бодром расположении пуха, потому как впереди отрисовывалась возня, тряска и тому подобное, а это всегда радовало и вызывало чувство предвкушения. Даже та факта, что он моментально сел в лужу талой воды, подскользнувшись, не вызвала диссонанса.

Чтобы выкрошить батон на уши Ситрик, как это часто и бывает пришлосиха подождать — белка цокала с какими-то пушами в сенях, а Макузь снова не успел запомнить, кто это такие. Из-за стенки доносилось «цо-цо-цо. — Да, это в пух. — Цо цо цо. — И это тоже в пух». Через какое-то время Ситрик цокнула, что в пух и всё остальное, и хвосты наконец очистили помещение. Едва глянув на Макузя, она сразу улыбнулась, потому как у него было написано на морде если не всё, то многое.

— Ну, выложи, — цокнула серенькая, усевшись рядом.

— Раковины приготовила? — осведомился тот, — Тогда вот так…

Он основательно изложил соль; грызуниха слушала вполне внимательно и потирала лапки.

— Посиди-ка, это что, нам на две пуши весь пруд вычерпывать? — уточнила она.

— Упаси пух! — засмеялся Макузь, — И не весь пруд, и не на две пуши. По крайней мере йа на это рассчитываю лютым образом, на то что весной туда придут все те же пуши, какие обычно там копаются. А мы поможем, и заодно выгрызем всю нужную сольцу.

— А, хитро. А какую сольцу?

Грызь показал четыре обычного размера листка бумаги, на которых были изложены вопросы для прочищения. Тут были упомянуты и весенние клещи, и ядовитые болотные растения, и условия работы при повышеной влажности, и многое другое.

— Даа, это повозиться ещё надо будет, — цокнула Ситрик, изучив манускрипты, — А йа-то по простоте пушевной думала, что только вычерпать пруд.

— Кстати тут это не записано, но, — добавил Макузь, — Было бы крайне в пух, чтобы кто-нибудь, умеющий создавать изображения, зарисовал те самые ядовитые кусты, ягоды и змей. Ну сама понимаешь, для чего. Ну и сама понимаешь, кого йа имею вслуху.

— Да, с трудом, но догадываюсь, — хмыкнула Ситрик.

— А вообще ты как, бельчона? — осторожно цокнул грызь.

— Йа не как, а скорее какая, — покатилась со смеху та, — Кхм. Ну как, в пух. Думаешь на всё лето туда завалиться?

— Это как пушеньке угодно, но пока думается что да, — цокнул Макузь.

— Цявк! — цявкнула Ситрик.

Согрызун ласково погладил пушную зверуху по ушкам, млея от её существования в целом и от близости к себе в частности. Грызь в очередной раз умилился её пушистой серенькой мордочке, тёмно-красной гривке и разноцветным глазам. За окошком избы вовсю синело небо, готовясь к весенним дождям, а сугробы всерьёз задумывались о том, чтобы растаять.