Островной город Цепей делился на уровни, каждый из которых лежал немногим выше предыдущего. Как наложенные слойки, касавшиеся друг друга.

Двухэтажные дома упирались в потолок, иначе говоря — пол следующего уровня, и так сужаясь и сужаясь, плавно и гармонично отметались второстепенные улицы, переходящие у утесистой слойки к башне, возведенной из крытых настилов, где образовывался холм с примесью естественной почвы. Уже на входе город-клетка отталкивал незваных гостей, в нем легко было затеряться, а если «утащат» на нижние уровни — пиши пропало.

Свет, попадавший на средние уровни посредством особой решетчатой структуры дорог и переулков едва ли разгонял мрак.

Кроме фундаментов домов, насаженных на самих себя, где несущая конструкция последующего здания впиливалась в крышу под ним, все остальное пространство, включая валютообменники, лавки, и часть таверн, было покрыто подобием решетки, толстых чугунных свай, скрепленных крестообразными формами между собой.

И через просветы в сетке и попадала жизнь на тех, что ниже.

Вечностоящие облака преграждали путь солнцу, и ему не хватало силы достучаться до самого дна. И низ Острова Цепей всегда был скрыт мраком, прерываемым постоянными стонами изможденных и утомленных людей, годами не видевших света.

На первый взгляд весь город тяжело было отличить от близко склеенных тысяч темниц, но это был город.

По крайней мере верхняя его часть, начинавшаяся с улицы, по которой шли Неизвестный и Амалия.

Для чего была создана такая система? Что ступая и глядя под ноги ты видел сплошную пустоту, и ощущение, что от падения отделяет лишь тонкая на взгляд проволока.

Часто выпадал снег, из окон выливались помои, а в проржавелую обшивку-корпус города нередко прорывалась вода.

Годами без ремонта и обслуживания, от трения с камнем, она истончалась, и местные работяги просто заставляли или заколачивали щели пластинами.

Такая система обеспечивала «беспечную жизнь» в любое время года в многоэтажных коттеджах.

Слякоть и несносная ноябрьская погода не была помехой для жителей верхних этажей, как и для средних.

Трубы и коммуникации проходили в стенах дабы не загораживать и без того слабый источник света.

Все отходы, вылитые прямо за окно попадали и оставались только на самом дне, как и крысы. Пахло мочей и спиртом.

Дым из паровых машин, разгоняющих тепло в трубы не застаивался в недрах, а легко выскальзывал в высь, оставляя черную сажу опять-таки на нижних уровнях, и донося до «верхов» один только пар, создавая в городе эффект постоянного тумана. От чего неминуемо образовывалась сырость.

Туман везде, из крайних ответвлений для сливов, между верховьем и низовьем перетекающей воды, где утратив свою чистоту, он окружал остров и сушил кожу.

И мимо проплывавшие выжившие иль странники лишь слышали тягучий скрип, а увидав цепи в форме костей, быстро угребали прочь, назвав остров проклятым.

Отчасти они были правы.

Отчасти.

Когда мелкая черная изморозь покрывала оконные рамы, туман оседал на реях и плыл сквозь затонувшие у острова останки кораблей.

Люди по — богаче, что жили в «шпилях», утром выглядывая из окна, смотрели вниз и чувствовали себя в парящей башне, слегка покачивающейся от ветра, и одновременно отделенной от земли будто они в кабинке воздушного шара, рассекаемого чередой туч.

В самой башне-маяке, выступавшей соединительным стержнем для цепей, крытой свинцом и напоминающей древнюю заставу, сидел верховный канцлер.

Он ненавидел свою работу, и ненавидел тех людей, которые приходили к нему за советами, чтобы он помог им солгать, дал оправдание их словам и действиям, «благородным», с их точки зрения, поступкам. А с ними и возжелавшие перевестись из разряда «нищенствующего сословия» — дворянства в дворцовую прислугу Остермола. Так и клянчили благодарственное письмо канцлера «за хорошую службу».

«Каждый день, каждый день одно и тоже» — размышлял верховный канцлер. Он заходит утром в приемную, попутно здороваясь со своим помощником — Анито, и с его другом — судьей Искандером, после чего просит чашку топленого молока и горсть бог откуда знает взятого чая иса для лечения своей болезни. На подносе приволакивают фарфоровую чашку с золотой каймой, он доливает кипятка и закрывается в своем кабинете, где за тяжелыми чугунными дверьми, за массивными ставнями ему поручено разбирать чужие судьбы, слушать чужие сплетни и пытаться понять чужую горечь, порой оказавшуюся сладче меда. Судорога пробежала по лицу. Канцлер откинулся на спинку кресла, по щеке стекла слюна, кою тут же вытер бархатным платком подбежавший Анито. Старые шрамы давали о себе знать. Затылок лег на жесткий валик, и он оторвался от надоедливых бумажек. Но время подниматься с приемной в рабочий кабинет.

Этот вечный нескончаемый туман всегда действовал на верховного канцлера успокаивающе.

С его и без того не отличавшимся остротой зрением, он в непроглядной стене пара чувствовал себя обычным, не выделяясь среди других, и преимущества здорового глаза, коими его дразнили до почина на государство утрачивали остроту.

А, лестница! С его то спиной! И кто надоумил разместить апартаменты и служебные помещения у верхушки башни! Он вцепился в двойные овальные поручни. Вставки из дуба не забыли, а лифт забыли! По лестнице могли разъехаться груженые повозки, а он с час упражняется в беге от пролета до пролета.

Не нанять ли бездельников с дозора? Смастерили бы ему винтовой лифт…

Он не помнил, как очутился в своем кабинете и как провел утро, но под носом набралась стопка заявлений на перечисление жалований и… чертовы просительные письма. Иногда находились «экземпляры» и позанятнее. Например, накануне его, как грабителя, обвиняли в злостной перестройке и развале народных устоев, ссылаясь на развившийся в городе голод. И чем черт не шутит! А объяснить выйди, что баржа с провиантом затонула, так заколют. Хоть что-то забавило на «почетной службе» во временной отставке по здоровью.

Однажды его отправили из Острова Цепей в Остермол. Он припомнил всю известную ему ругань, но не из — за впечатления, которое на него произвела могущественная столица, не из — за того часто встречающегося ощущения жалкости своей должности и положения, которое возникает нередко у мелкой знати, приметившей золотые фрукты на сверкающих подносах, а в силу того, что он почувствовал себя под открытым небом ужасно беспомощным. Не было тяжелых решеток над головой, к которым он так привык, не было постоянного тумана.

Куда не глянь, он видел невообразимую даль, и эта даль делала его неуверенным, он впадал от нее в ступор.

И приказчику, провожавшему его ко дворцу порой по пять раз приходилось повторять один и тот — же вопрос.

Возможно он даже подумал, что верховный канцлер слабоумен, и жмется к земле из — за низкого развития и страха перед империей.

При его росте и худощавости видок довольно смешной.

А после того как тот наконец ответил ему, что он с Острова Цепей, приказчик и вообще стал смотреть на него отчужденно, как смотрит домовладыка на своего раба.

Но это продолжалось недолго, назад канцлер вышел уже в должности верховного канцлера, и преклониться пришлось приказчику, быстро среагировавшему на его повышение, и успев за десять минут как — то ловко и метко перекидываясь краткими фразами расположить верховного канцлера к себе, тем самым закрыв свои тылы от несчастных случаев по службе.

Канцлер заметил, что вино давно остыло, и он опустело вылез из — за стола. Холодное пить нельзя, лекарь назвал еще одну болячку, от которой пострадал его иммунитет. Он не запомнил ее названия и наименования лекарств, но чай из дерева исы и вино пил подогретым регулярно.

Слегка приоткрыв тяжелую дверь, верховный канцлер позвал помощника.

— Уже иду, иду ваше превосходительство. Чем могу помочь?

— Анито, у меня вино остыло. Будь добр, налей пожалуйста нового или подлей и подогрей это.

— Сейчас сейчас, только я одним мигом.

— Что — то случилось?

— У нас возникла некоторая проблемка — Анито замялся.

— Это по — поводу Острова с бунтующим кланом наемников?

— Да с этими самыми парящими кинжалами, у них творится что — то странное.

— Слышал… Слышал. Принеси мне вместе с молоком все документы, они в желтой папке. Все, которые найдешь об этом острове и его э — э — э… обитателях.

Может в этот раз оно подействует? Чай Иса достаточно дорогой и более подходит к острой нужде. Раздался стук в канцелярию. «Еще шесть утра, кто придет в такую рань на заседания?» — подумал Анито.

— Не торопись — сказал верховный канцлер. — Если им потребовалось — подождут. Мы еще не открыты, и на двери ясно сказано: Режим работы с полудня, ни секундой раньше.

В дверь начали бить сильнее. «Сраная акустика» — подумал канцлер, но вспомнил, что забыл отключить усилители звука в приемной. А еще проснулась головная боль.

— Вот неймется, Анито, позови стражу, сейчас мы выпроводим этих голубчиков, а пока откроем дверь и посмотрим на нетерпеливых сожителей.

Помощник махом сбежал по ступеням, а канцлер, приодевшись в служебную форму перед зеркалом, набросил на лоб треуголку, скрутил кожаным ремнем недовершенные дела, и с документами под мышкой, неторопливо сходил по винтовой лестнице. «Еще пара таких прогулок, и я сам подам в отставку». Слева от лестницы был тот стол записей, где канцлер и осуществлял слушания, а далее — столы для судей, гостей, ряды скамей, и коридор. Продолговатый коридор приемной растягивался, как если бы башню положили боком. Красные стулья у стен, где скапливалась очередь, сверкали чистотой… До открытия дверей. «Эти варвары ничего не смыслят в порядке» — жаловался ему Анито. Помощнику стоило немалых хлопот отмывать пол сотни сидельных мест, поскольку канцлер не желал, чтобы в его доме и рабочем помещении гуляли посторонние. Он всюду таскал с собой Анито, а тот — как верная тень, всегда под рукой и готовый услуживать. Двери и тамбур. Анито налег на рычаги, и тамбур отворился, при этом ходу мешала вторая пара дверей.

В тамбуре, продрогший и вымокший насквозь, стоял стражник в офицерском обмундировании. Он подпрыгивал на месте, пытаясь согреться, и постоянно дрожал, барабаня белыми пальцами в прозрачных перчатках.

— У меня важное письмо.

— Пусти его Анито.

Он закрепил рычаг и снял цепочку с двери, дав ей открыться полностью.

— Проходите офицер, что случилось?

— Мы нашли у причала лодку.

— Лодку? — спросил Анито.

— Лодку? — переспросил верховный канцлер. — Вокруг острова плавает десяток затонувших барж, сотни шлюпок и рыболовных сетей, а вы нашли лодку!

Отличный повод вломиться, можно сказать, по — среди ночи — навел пальцем верховный канцлер в сторону окна, за которым стояла темень, — и пустить в известность канцлера, который ничего не смыслит в кораблестроении — он повернул к стражнику ладони, демонстрируя гладкую кожу. — Извольте, я не плотник, не бортник, и не работаю в верфи, вы немного ошиблись.

Офицер оскорбленно застыл.

Видимо, не привык получать такой отпор. «Оно и видно» — понял верховный канцлер. Совсем обнаглели, от народа в отношении стражников к нему канцлер читал тысячи жалоб. Тысячи только за месяц!

То они ограбят повозку, а затем все спишут на взбунтовавшихся рабов, которые сидят в клетках. То устроят разгром в очередной таверне в состоянии опьянения. Один раз канцлер спросил: «Скажите мне милые мои, как — же по-вашему сбежали рабы в ЭТОТ РАЗ?» — сделав акцент на слове ЭТОТ, спросил канцлер. На что получил невнятный ответ. После чего добавил: «Вы думаете я так стар и туп, будто поверю, что металлическую цепь и железные путы можно разгрызть зубами? Нет, я, конечно, понимаю немного законы физики, и согласен: при холоде метал становится более хрупким. Но вы хоть раз пробовали его хотя бы лизнуть, скажем зимой?»

После этих слов стража перестала жаловаться ему в ответ на жалобы людей. А как приходилось рабам канцлер и понятия не имел. Изредка читал в местной бумажонке, названной газетой, что сбежал тот или иной «номер».

Он родился на переломном моменте этого мира, когда бушевала революция, и его научили, что порядок, даже жестокий, лучше царившего сейчас на окраинах хаоса.

— Извините — прервал воспоминания канцлера офицер. — Я замерз, не могли бы вы предоставить мне плед? — умоляюще поглядел на него стражник, и сердце канцлера дрогнуло. Он махнул Анито рукой, тот провел его к камину и запалил огонь, дав солдату в руки чашку горячего чая и найденное в подвале одеяло. Мундир подвесили сушиться на перекладину над камином. Стражник незамедлительно засопел, подергивая пальцами обжигающую посудину, пока не прихватил ее через простынь.

— Как там на фронте? Без перемен?

— Граница чиста. От передовой до передовой имперский марш.

— Так чего же тебя сюда заслали? На отшиб?

— Жена не переносит жару.

— Повезло с супругой. Не запилит до смерти, живя в этой дыре.

— А вы? Как опустились до Цепей?

— Перевод по службе, временный. Потом — Темплстер — ответил Анито, обслуживая камин. Канцлер приоткрыл занавеску:

— Еще один страждущий. Выслушаем его? — предложил верховный канцлер. Пускай зайдет. Не хватало бутылок с живым огнем.

«Впустите!» — орал прохожий, метивший камнем в створки бронированного стекла на трехслойном окне. В радиусе полукилометра башня-маяк была оцеплена «колючим» забором и мостом. По идее, башенная стража должна была помешать ему проскользнуть к маяку, пресекая всякие поползновения.

— Не утруждайтесь, офицер — проговорил канцлер, но тот только и рад стараться. «Небось за расположение и письмишко».

Двери открылись, но прохожий войти отказался, остановившись перед опущенным мостом.

— Опять ты? — переспросил канцлер сам себя. — Полагаю, вы знакомы с уставом… — обратился он к офицеру.

— Вы не готовы понять! — прокричал человек. — Вся разница между мной и тобой в том…

— Закрыть ему рот? — спросил офицер стражи выжидающе. — Я имею полномочия на арест.

— Пускай говорят людские голоса — церемониально сказал канцлер, давя на брови и пытаясь унять боль.

— Вы лжете и открыто воруете, обдирая нищих до последней нитки, но у вас печать и символ империи, вас величают Верховным Канцлером, а я простой оборванец, поэтому меня именуют преступником.

— Что с ним делать?

— С кем? — уже забыв о влажном противном запахе спросил канцлер.

— С ним.

— Пускай идет.

— Вы уже боитесь, дрожите в своих тряпичных коленях! — кричал человек, пока его схватив под руки не выволокли за пределы ограждения.

«И где вы были ранее?» — пробурчал верховный канцлер и вернулся назад к себе в кабинет. Закрывшись на засов, он запалил фитиль ароматных свеч и разлегся в мягком кресле.

Врачи говорили ему, что нельзя пользоваться таким креслом, что дух его слаб, но канцлер и жил на одном только духе. Только дух и протискивал кровь в вены, и гнал ее по старым костям, еще не столь старого тела.

Он повернул взгляд на стол с папками, в которых хранились имена участников процессов.

Покрытый желтым сукном, и сейчас пустой — второй судья как всегда опаздывает. Наверняка загулял.

Посмотрел на портрет отца — известного адвоката, гордо стоявшего в черном фраке высоко подняв лысину и держа в левой руке бокал, а в правой сложенный плащ с лиловой нашивкой в форме фамильного герба — «закон и есть сила» — гласил знак в виде скрещенного молота с пером.

Навалив кипы исков, верховный канцлер отмел их в сторону, и положил перед собой письмо.

Тщательно проверив на наличие повреждений или следов вскрытия, он послюнявил палец и попробовал на вкус бумагу — сладковатая, оригинал. Порвал восковую печать и начал читать содержимое.

Согласно ему на безымянном острове, где проживают наемники произошел очередной раскол братства. И один из их представителей сейчас направляется сюда. Как считает увидавшая между скал катер стража — это и есть тот наемник. Следов не замечено, впрочем, и любых вещей, свидетельствующих о его присутствии.

Но если он один из лучших, значит болота, и, возможно, внешняя стена города не стала для него преградой, и сейчас он бродит где — то по улицам и что — то ищет.

Может его?

Но какой наемнику смысл от допроса или убийства канцлера?

Как он им помешал, если ни разу не вмешивался в их дела? Значит кто — то другой, но кто? За чью голову была заплачена статуэтка палача, найденная на катере?

Верховный канцлер так и не понял почему эти наемники, называвшиеся парящими кинжалами, собирали эти статуэтки, и готовы за них идти на верную смерть хоть в само логово князя тьмы.

Сколько он не искал истины и подтверждения, наводку ему дал лишь однажды прилетевший на дирижабле один из лордов — протекторов, ныне мертвый.

Он сказал, что по их поверьям существует легенда, по которой если соединить и сплавить во едино все десять тысяч статуэток, они образуют ключ.

Ключ от гробницы великих охотников древности.

И в этой гробнице спрятано нечто, чего никогда не видел мир. Канцлер думал, что об этом знает кое — кто из просветителей, но они лишь рассеяно разводили руками, как и сам император в тот раз.

Он предполагал, что никакой гробницы и в помине нет, а эти статуэтки — очередная уловка для обоснования своих действий — такой был ответ императора. А на интерес узнать, кого убили те убийцы, император ответил, что вроде бы какого — то человека знатного происхождения, точнее не убили, а пытались, но ничего у них не вышло, и сокровища у них вроде, как и ценные и не стоящие ни гроша одновременно.

Поняв, что ничего не узнает, он смирился с этим, и вскоре забыл вовсе. До этого дня. Что — то стоило сделать, обязательно стоило, но он не знал с чего начать. Он никогда не имел с ними дела, и не знал, как они мыслят. Он пересматривал материалы дел по убийствам от рук наемников, и каждый раз был особенным. Они ломали шаблоны. Слабейшие из них были изощреннее маньяков.

Верховный канцлер надел очки и убрав письмо принялся за новоприбывшие иски. Весь день выдался под стать настроению погоды — капризный и колючий.