Выступы исчезали в темноте. Мальчик перебирал руками стальные скобы, вверху виднелся мир.

Крышка люка плотно прилегала к выходу, но он правильно определил место подъема.

По люку только что проехалась паровая машина, затем прошло с десяток человек.

Он приободрился и полез быстрее.

Схватившись за последний уступ он попытался поднять крышку рукой.

Ничего не вышло, и тут скоба выпала, и он полетел вниз.

Полет длился недолго.

Он упал спиной на камень.

В глазах все помутнело, свет из люка принял сероватый оттенок. Мальчик попытался пошевелить руками, но не мог.

Едва двигалась только голова.

Над люком прошли двое в масках, а затем один из них остановился.

— Стой — шепотом проговорил второй. — Смотри, шпион?

— Не думаю, он в противогазе, спускаемся, одежда не наша, и не городская. Имперский пес?

Они подняли люк.

— Скоба вылетела, и он упал.

— Не имеет значения, брат. Посмотрим, что у него есть.

Они спустились на уровень и перескочили на выступ, да так быстро, что глаза не успели уследить.

— В сознании.

Мальчик почувствовал руку на шее — Парализован, не может двинуться.

— Посмотрим, что тут у нас.

— Он ребенок…

— Лет четырнадцать.

— Прости парень, но все что мы найдем — заберем. Тебе, скорее всего, уже ничего не понадобится, кроме воды — доползешь ведь? — он окинул взглядом расстояние, — Доползешь.

— За спину не паникуй — переворачивать не станем. Мы же не какие-то.

Мальчик попытался что — то сказать, но вырвался лишь приглушенный стон.

— Тише…тише… — зажали ему рот, — еще стражу приведешь, придется и им горло резать. Нас ты видишь в первый раз, поэтому мы сохраним тебе жизнь.

— Снаряга пустая, один хлам. Как он протянул в туннелях столь долго?

— Его обучили выживанию, да и путь не близок. Забудь о нем, не наше дело, закидывай мешок в сумку и уходим.

Над люком склонились фигуры в капюшонах.

Приятель пнул под ребра мальчика.

— Из — за тебя нас заметили!

Незнакомцы в масках прижались к стене.

Фигуры с улицы разглядывали неподвижное тело.

Мальчик услышал незнакомый акцент, а еще… В голосе говорившего было сочувствие. Он попытался крикнуть, но заметивший это мародер наступил на плечо, лежащее в тени.

— Только попробуй.

Фигур позвали, и тот, что стройнее бросил в канализацию монетку.

Она отскочила от камня и упала на живот. После этого люк был закрыт.

Мародеры рассмеялись.

— Вот и поладили!

Затем они полезли за монетой.

— Стой! Погляди!

Мальчик заметил, как они расстегнули разорванную на нем рубашку и подняли над головой медальон.

— Быть не может… Парень?

Мальчик молча смотрел на них.

Они шептались, о чем — то друг с другом. Мальчик лишь услышал: «если это действительно он и мы его бросим, нам конец». «Мы обещали Альфредо — это плата».

— Попробуй его поднять и быстро перевернуть на живот. Убедимся не сломана ли спина.

Быстро подперев и вдвоем перевернув так, что дыхание сперло они устроились и раздели его до торса.

Начали щупать.

— Везунчик, доски в порядке, только тряхнуло сильно, да и не впервой, я вижу. Смотри, сколько синяков и ушибов.

— У него карта есть. Где только достал?

— Да… Не простой пацан, в такие годы… Не удивлюсь, если он весь путь от того острова по дну проделал.

— Смотри! Карта у него, он даже больше прошел.

— Изначальный путь — вода, но на карте написано — похороны.

— Мой дом… — едва смог вымолвить мальчик и начал терять сознание. Образы сливались и образовывали белую картину.

— Там может располагаться только одно место — восьмое убежище.

Лет десять, как сигнал пропал, я не путаю? На дне…

— Значит ошибались. Насчет три подняяяли…

Так и прошло его первое знакомство с миром.

Открыл глаза он спустя несколько дней.

Долго разглядывал потолок, покрытый трещинами от старости, потом перевел взгляд на стены с облупившейся белой краской.

Осмотр успокоил его.

Мягкая кровать, под спиной валик с острыми чешуйками, ноги закрыты одеялом.

Он попытался потрогать лицо, но у него не вышло и поднять руки.

В дальней комнате раздалось движение, и к нему зашел человек в маске — полумесяце, укрывающей глаз и щеку.

Был ли он одним из тех, кто его «откопал» в туннеле, или нет — он не знал.

— Уже пришел в себя? Быстро, однако, мы бы хотели узнать твой путь. Куда идешь? Откуда пришел? И почему? Если будешь сотрудничать, то все хорошо закончится, ну и самый главный вопрос — откуда у тебя это? — достал он медальон.

У мальчика пред глазами промелькнуло тело, с которого он снял его, и он вспомнил, что видел на теле бумажку, на которой было написано: Если ты найдешь меня мертвым, кто бы ты не был, тебе обеспечено спасение. Я сделал ужасную ошибку, помог императору подняться на трон, и теперь моей последней просьбой будет — верни все назад, если ты захочешь и сможешь — то верни, прошу, это не просто медальон, не давай его никому, и помни мои слова: «День сменяется ночью, кинжалы хранят судьбу. Эти слова — и братство парящих кинжалов будет защищать твои тылы».

— Что ты сказал? Склонился ниже человек, и мальчик почувствовал его зловещее дыхание.

— День сменяется ночью, кинжалы хранят судьбу.

Незнакомец встал, начал ходить по комнате, вышагивая ровные шаги из края в край.

— Человек в маске, нашел меня и передал медальон. Он сказал, что это мой шанс на спасение, и он дарит мне это — соврал мальчик, но его голос звучал так убедительно, что он сам поверил в свою ложь.

— Я Альфредо, Альф, как кличут друзья. Из твоих слов я понял — что это все, о чем он сообщил. Я не понимаю его выбора, но принимаю его. Мы будем тебя обучать, чтобы ты стал тем, кем он захотел тебя увидеть.

— Хочу ли я им быть?

— Можешь отказаться, мы не принуждаем, ты полностью свободен, мы вернем тебе все снаряжение, дадим припасов столько, сколько ты сможешь унести, можем дать проводника, но на большее не рассчитывай.

«Полностью свободен?» — его насторожила формулировка. Он еле шевелился.

— Я остаюсь.

— Мудрое решение.

— Оно не мудрое, а логическое. Я начал свой путь из убежища, оно затонуло спустя дня три после того, как я вышел на поверхность. Мне исполнилось девять.

— Сколько ты говоришь? Тебе девять лет?

— Какой сейчас год?

— 774 от сотворения материка и 31 от создания империи.

— Откуда люди знают, когда был сотворен материк?

— Я предполагаю, что все это выдуманная история, но надо же с чего — то начинать счет? Вот они и решили, взяли какое — то крупное событие за точку, и обозначили ее нулем.

— Время не может быть нулем, и, если сегодня идет 774 год, получается, мне четырнадцать, но я не помню…, наверное, отец сбился, либо я столько лет лежал в беспамятстве.

— Возможно, а твой отец — ты так его назвал?

— Он не мой настоящий, настоящего я никогда не видел, говорят он погиб во время потопа. Отец сказал, что последние слова были — Лени, и что — то там еще. Я даже не помню — с досадой проговорил мальчик.

— Можно узнать твое имя?

— Я его не знаю, мне так и не придумали, да и я сам предпочитал быть без него — сказал мальчик, но эти слова давались ему нелегко.

Он помнил писателя, когда тот сказал на титульном листе:

«Человек без имени как лодка без весел. Ее бросает течение, и она не знает, когда нужно свернуть».

— Неизвестный…

Мальчик похолодел. Неизвестный… Имя — засов. Отпадение всякой наличности, всякого Я, близкого сердцу. «Но это — твое имя» — возразил ему внутренний голос, и мальчик принял его.

— Также сказал отец.

— Хорошее имя для члена братства. Не высокомерное, ни блестящее, ни агрессивное, ни красивое — никакое, просто неизвестный — нейтральное.

— В этом есть плюс — сказал мальчик, не желая показывать колющую боль.

Я могу быть кем угодно, и одинаково отзываться на любое.

— Ты достаточно умен для своего возраста. Хочешь стать убийцей?

— Убийцей? Я хочу сделать только два дела.

— Какие?

— Вы допытываетесь до меня!

— Мне же надо знать, как проводить обучение.

— Это личное, но я хочу стать достойным сыном — повторил он слова из прочитанной им в детстве книги.

— Благодарю за доверие — насмешливо поклонился Альфредо. Тело слушается тебя?

Мальчик потянулся в ответ и обнаружил легкость. Такая перемена насторожила его, но он придержал вопрос.

Они перешли в соседнюю комнату и вышли на балкон, пройдя через обломки лежащей на полу стены. Закружилась голова, а глаза разъедало непривычным зрелищем.

Солнце из — за паров и грязи лилось белым светом.

Разрушенные высотные здания ныне походили на обглоданные кости, лишенные стен — один скелет.

Дорога внизу обрывалась, образуя земной разлом, разделявший улицу по — полам.

Над разломом, на высоте пятого — шестого этажа висели мосты, десятки мостов.

Они покачивались под натиском ветра, и могли оборваться в любой момент.

Мальчик бросил взгляд налево.

Там, разворошив землю, сломав несколько пятиэтажных кирпичных зданий, лежал дирижабль, словно раненая птица, но бока уже не вздымались, лишь со стороны головы — кабины торчали металлические прутики.

Внутри было накидано огромное количество тел, все они лежали друг на друге, часть сгнила, но в основном выглядела целыми.

— Да, паренек, они умирают в огромном количестве.

— Кто они?

— Люди, кто еще.

— Вы не считаете себя человеком?

— Здесь мы в безопасности, внизу бушует инфекция, и она странным образом не поднялась выше двух моих ростов. Предполагаю, что заражение устроило правительство.

— Но, почему только внизу?

— Наверх то погляди.

Мальчик поднял взгляд: «Как он забыл о них и не заметил?» — здоровенные шарниры поднимались вверх и вниз вдоль столбов толщиной с дом.

Сконструированные по образу и подобию убежищ, они стыковались меж собой тамбурами, а на зубьях «шестерней» были втоплены окна, чтобы при провороте не повреждалось стекло.

Он пригляделся: в одном из них мужчина поправлял галстук, глядя в зеркало, и даже не обращал внимания на придавленного арматуриной и вопящего десятью метрами ниже, человека.

На него вообще никто не обратил внимания, кроме ребенка.

Тем временем, поселенцы «шестерней» вышли, быстрым шагом преодолели короткое расстояние по открытому воздуху навесного моста и быстро зашли в противоположную дверь соседней шестерни. Монотонный гул прохрустывающего города над городом вгрызался в уши.

— Воздух… Он заражен?

— Увы. Лекарства не помогут. Противогаз твой — очень ценная вещь. Они вымерли после катастрофы, материалы для фильтров ушли под воду.

А там боги знают какая радиация, да еще и иридиум начал вытекать из разломов в земной коре. Слишком опасно. Минутное пребывание чревато летальным исходом.

— Иридиум? Я не вижу птиц.

— Быстро меняешь темы. Птицы? Что им здесь делать? Которые могли — давно улетели куда подальше. По дальше от нас.

— Мастер Альфредо! — крикнул его человек с поднимающегося на тросах внешнего лифта.

— Глянем, что у него? — и не дожидаясь ответа, старик направился по крышам к подъемнику.

Члены Парящих Кинжалов и не думали пропускать того за пределы лифта, и он стоял, помахивая конвертом. У каждого подъемника стояло по паре в масках как у Альфредо.

— Они и ночью караулят подъёмы? — поинтересовался мальчик.

— А как же. Что у вас? — обратился он к прибывшему.

Члены ордена расступились и пропустили разукрашенного в золото дельца.

— Я пожалуюсь начальству! Их выпорят! Меня заставили простаивать без дела!

— Твое начальство не властно над моими людьми — сказал Альфредо.

— Но оно в силе пригрозить вам. Вот — он передал конверт и собирался уйти, но Альфредо отдал распоряжение.

— Задержите.

Парящие Кинжалы ухмыльнулись, кивнув головой в сторону ската крыши.

— Высоко падать.

— Что — о — о?!

И пока делец возмущался, Альфредо прочитал послание.

— Координаты не уточнены, кто будет на обмене?

— Не имею полномочий объясняться.

— А я — имею право на ваш арест.

— Он дорого вам обойдется — осклабился делец.

— Поэтому не считаю нужным вам препятствовать.

Когда дельца посадили на лифт, Мастер вздохнул.

— С ними надо быть начеку. Олем, Ион — проследите за гостем.

— До дверей?

Альфредо улыбнулся.

— Хорошие парни — сказал он, когда те спустились по тросам. Но нетерпеливые, серьезной работы им не поручишь. Ты умело слушаешь для ребенка, однако безропотные слуги меня не устраивают. Что думаешь про ребят?

— Я… думал про город. Каков он? Чем люди жили? К чему стремились?

— Знакомое чувство, только не помешайся на нём. Я вкусил немало мечт, прежде чем подавиться. Надо глядеть на то, что имеем. А имеем мы руины. Или руины имеют нас… Кто кого запомнит — человек камень или камень — человека?

Мальчик не согласился с его выводами.

Теневые облака скапливались над городом.

— Дождливая выйдет ночка. Идем же.

За пустыми глазницами окон отливали купола, как треснутые яичные скорлупки. Мальчик ощущал гладящий щеку ветер.

Приятный, не тот, что в убежище.

— Настоящий театр?

— А он похож на макет? — засмеялся Альфредо. Мастера Эрнстарда. Первого ассасина для просветителей, и первого человека, объединившего нас после катастрофы.

— Но он разрушен, колонны на земле, а часть крыши внутри.

— Я забыл сообщить. Та волна, о кой тебе говорили. Это не всё, а малейшее, что могло произойти. Уровень воды упал, и мы вышли из убежищ. Они не до конца поднялись, поврежденные стержни блокировали ход, всплывали через спасательные капсулы.

Те убежища, что заражены пылью, приходилось взрывать, и… топить.

— У нас тоже было заражение.

— Тебе повезло. И с отцом, и с убежищем, и с поселенцами. Когда ты спал после травмы, я следил за твоим телом — оно желтело, словно туда за место крови накачали палланиумом. Экспериментальное лечение, да еще и на сыне провел. В восточных секторах за дозу такой дряни ведутся войны, кои не снились и иридиуму.

— Он не мой настоящий отец.

— Но когда я говорю тебе об этом — ты возмущаешься. Определись уже. И не отставай.

Мальчик не припоминал, когда они говорили об отчиме, но промолчал.

Они перебрались со скатой крыши к охраняемому механизму, вращающему стержень. На посту сидел человек в белом плаще и поедал бутерброды, слушая радио.

— Они не выставляют охраны?

— Просветителям не надобна защита.

Насосная станция, огороженная бетонными плитами, качала в кольца на стержне воду, охлаждающие его. В местах трения с иными шестернями он перегревался и тогда, охранник, отрываясь от поедания всякой всячины, жал на кнопку. В дне шестеренок с окнами открывались клапаны и в нижней части города шёл дождь, — из воды, разбавленной машинным маслом…

Стержень обвивала лестница, не доходящая до земли с дверцей и замком.

От плит шел свет.

— Они расходуют энергию в… пустоту?

— Световые стены, мальчик — сказал Альфредо, но не пояснил зачем они необходимы.

Мальчик наотмашь ударил себя по щеке, прогнав подлый ветер, натягивающий улыбку. Вольный в диком просторе, неизъяснимое чувство влекло исследовать мир.

Сладкий загазованный воздух оседал на языке.

— Постоим?

— А мост не обвалится под нами? — спросил он у Альфа пробуя согнать мурашки.

— С чего бы? Ну вот, мы вышли, уровень воды упал, людей выжило достаточно много, и первым делом начали поиски раненых, представляешь? Люди побежали заботиться о других.

Но раненых не оказалось. Мертвы. Давно мертвы, а от тел шёл пар, только сами они были ужасно холодными.

Уровень воды падал и падал, пока наконец острова не оказались отрезанными друг от друга скалами.

Громадные, торчащие из воды, уносящиеся ввысь на сотни метров, и завершающиеся частью изувеченной земли — выглядело красиво.

Пару дней спустя упал первый такой парящий материк.

Затем второй. Ждущие с трепетом, мы смотрели на часовую башню — кто следующий? Чья частичка земли рухнет в пропасть, на дне которой из воды торчат головы камней, а меж них лежат тела.

И тут прилетели дирижабли. Оказалось, что императорский дворец, с тех пор и отныне называемый — Рокмейнсейл выстоял удары волн и прилив иридиума, наступивший после.

Этот прилив и стал нашим сущим кошмаром.

Личная гвардия императорского величия, увидев приближающуюся лавину из золотого цвета села в дирижабли и улетела, за ними следом драпали остальные, имеющие на то возможность.

Лавина не выглядела впечатляющей, если бы не одно, но — она вся состояла из иридиума.

Медленно подкрадываясь она изматывала, люди ждали очередной катастрофы, но ничего не случилось.

Желтоватая жижа разлилась под скалами, и осела.

Император попросил придворного писца сложить книгу — сказку о Посторонних, которых за свои деяния настигла кара.

Прошел месяц и все было так же.

Мы успокоились, но в один день проснувшись увидели туман, а в легких нарастающую тяжесть.

Люди вставали и падали.

Дышать было тяжело, многие жаловались на ощущение… Мм… говорили, что легкие будто залиты распаленным свинцом.

Пришла суеверная беготня. «Упавшее треснувшее солнце, посланное разгневанным Днем за непослушание разлилось из чрева света карающими желтыми реками». Суеверия звенели на слуху, металось кувырком ложное пророчество.

Мы собрали экспедицию из добровольцев, и, взяв дыхательные маски, спускались с краев скалы.

Испарения распространяли инфекцию и погубили всех. Лекарств не имели, а то что ты получал от отца — это прививка тем же иридиумом. Шансы на успех от прививки стремятся к нулю, а что она еще и устранит болезнь и того меньше, поэтому я говорю: Тебе повезло, ужасно повезло, больше чем другим. И ты все еще жив.

— Продолжайте, я хочу знать историю.

— Пройдемся? Так легче усваивать материал — улыбнулся Альфредо.

— А вам не надо отдавать распоряжения? Вы растрачиваете со мной драгоценные минуты.

— Мы занимаемся работой — свершаем обход и своеобразную опись — договорил Альф, проставляя отметку на штукатуристой дощечке.

Мальчик отметил, что солнце совершало обход вместе с ними.

Он залюбовался им.

В целом, он любовался всем, что доставляло наивную радость. Он еще и не полагал, что эту простоту не сумеет отнять у него даже смерть.

Они пошли по балконам, состоящим из металлического пола, и деревянных досок вместо перил.

Плющ буравил кирпичную кладку, в стороне выглядывал хвост дирижабля, встретившегося с землей.

— Продолжу: Никто не заболел. Все текло хорошо, пока не начались обвалы. Иридиум оказался крайне устойчив, а еще он был похож по свойствам на кислоту.

Одним утром нас разбудил грохот, мебель упала на пол, а часть домов рухнула в пропасть, остров накренился.

Помнится, люди бегали в панике, а мы единственные, кто пытался их успокоить. Пока часть занималась этим лишенным смысла делом, я и наш бывший мастер спустились на тросах вниз, прицепив их к зданию, близко стоящему рядом с обрывом. Вначале мы увидели рухнувшие на дно убежища и переломанные сваи, на которых убежища в рабочем состоянии накручивались как гайка то вверх, то вниз. Подумали — это и была причина шума, на случайно посмотрели на основание скалы: Оно плавилось под текущим иридиумом, а остров оседал.

Мы оглядели другие, едва видневшиеся из — за «тумана» скалы — там происходило то же самое.

В один прекрасный момент соседний остров рухнул вниз и его поглотило подобие лавы, а наш осел так низко, что испарения стали невыносимыми.

Все началось с легкого недомогания, затем заболевания участились, но каждый человек понимал — начинается эпидемия.

И она началась…

Обычно больных изолируют от здоровых, но у нас получилось наоборот. Здоровых запирали в морозильниках, убивали из ненависти. «Как это? Я заболел, а эта тварь живет и здравствует…» — такие диалоги процветали около пятерки лет.

Недолгий срок для спокойной жизни, но мучительный для страданий.

Эпидемия косила без разбора.

Тогда у нас были противогазы, но, видимо, инфекция проникала сквозь кожу.

Ничего не спасало.

Кто — то выбрасывался с балкона своего дома, кто — то резал вены, а кто — то, как, впрочем, и везде, напивался…

Удивительное дело, даже в момент падения находятся готовые выпить стаканчик за здоровье… Хотя конец света… слишком натянуто сказано.

— А солдаты? А врачи? Они не вернулись?

— Ирония в том, что они все-таки вернулись, ровно через пять лет, и были «приятно» удивлены: Кто — то выжил? Они, ублюдки, ожидали увидеть кладбища, а может поверили сказке придворного писца.

— А вода?

— Вода… Все осело, ты спросишь: Почему тогда мое убежище было под водой? Возможно пролом, часть тектонической плиты в том месте обвалилась, или растаяла под действием иридиума.

— Так и было… — сказал грустный мальчик. — Одинокий удар, после чего освящение отключилось, а спустя время иридиум затопил этажи бункера.

— Тебе трижды повезло.

— Какой сейчас уровень воды?

— Метров десять, может двадцать, но в некоторых местах и под тысячи дойдет. Земля искорежена.

Слыхал, ученые говорили, что она сейчас скорее напоминает не круглый шар, а подобие огрызанного яблока. В одном месте гладкая, а в другом — дыра.

Видишь — никакие растения не растут помимо паразитов. Мы питаемся химической продукцией. Кое — чему научились в лабораториях — с голоду не помрем. Но лаборатории — им тоже нужны источники органического происхождения. Как известно из неживого живое не создать, а найти остатки живого становится трудней и трудней.

— Я видел зелень здесь — показал мальчик на карте. Она росла вдоль дороги.

— Даже если это и правда, её слишком мало. Пойми, лучше, если об этом никто не знает.

Фильтры Мастера щелкнули клапанами.

Защипало кожу будто у Альфредо как у гуся выдирали перья для жарки. Зрачки его выросли до размера глаз, но мальчика отвлекало пощипывание собственного тела.

— Как называется остров?

— Никак, просто остров, а вон тот, дай сюда карту.

Альф показал на соседний.

— Остров Цепей.

— Почему цепей? Там, как и у нас: громадные механизмы, закрывающие взгляд, только вместо плоских дисков и стержней, цепи?

— Рабство…

Рабство? Мальчик не слышал об этом явлении. Но Альфредо не был настроен отвечать.

Они прошли по шаткому мосту между расщелиной молча, затем перепрыгнули на соседнюю крышу, и сели на металлические стулья.

— Послушай меня до конца — это важно, — сказал Альф, заметив настроение Неизвестного, — Вернувшиеся с Рокмейнсейла первым делом согнали всех под дулом невиданного ранее оружия — паровые револьверы, стреляющие пулями с сердечником льдистого камнелиста. Такая пуля сулила мучительную смерть, стоило ей поцарапать кожу. Кровь вступала в реакцию с камнелистом и испарялась.

Альфредо вспотел, и перевел дух. Перебирание воспоминаний давалось ему с трудом.

— Они сгоняли людей строить дамбы, а затем — снова иридиумовые башни, которые качали его вместе с нефтью. Эти два вещества абсолютно не конфликтовали и перевозились в одном контейнере.

Плюс иридиума в том, что он одинаково быстро плавит пластмассу и металл. Почему — то скорость плавления не зависит от плотности, состава элемента, а лишь от толщины.

Во всех этих механических лифтах, шляющихся круглые сутки вверх и вниз живут аристократы, и приверженцы императора.

Ты сам видел с каким лицом они глядят на тех, кто находится внизу.

Мы решили организовать сопротивление, назвались парящими кинжалами, и создали братство, а себя именовали — Исорийцами, в честь предков, выживающих копьем и голой кожей.

Благодаря изобретению профессора Лебедева, мы получили невидимость, и. Забыли предков.

Лебедев создал первый плащ из полупроводникового волокна, собирающего пучки света, и назвал его Плащом тайн.

На короткое время Плащ преломлял солнечные лучи и при свете дня мы были невидимыми. Но стоило первому лучу зайти за горизонт — эффект пропадал.

Мы сильно разозлили императора, и победа уже, казалось, была в руках, но тут многие исорийцы захотели жить как наши враги — дворяне и аристократы. Жена предала меня, и я… Похоронил ее.

Альфредо так и застыл, сказав лишнее. Брови его поползли ко лбу, он сглотнул как от испуга воззирая на мальчика и переменил тон.

— На заседании братства я единственный, кто выступил против.

Остальные согласились, и на следующий день орден решающим голосом заключил пакт перемирия и сотрудничества с империей.

— Ваш орден? — уточнил мальчик.

Альфредо не спроста опустил это слово.

— Да, орден… — сказал он невнятно и подлил в жестянку чаю из придорожной травы.

Мальчик ощущал неосязаемую нить, думая о которой он расшевеливал собеседника на эмоции, но еще не понимал, как оно действует.

— Император получил поддержку исорийцев, мигом устранил врагов, а часть наших братьев возвел в высшие чины — просветители — называл он их, поднимая до одноименных распространителей религии в век поклонения земле.

Просветители — связывающее звено… Цепи, как Остров Цепей. Рифстенол — родильный дом правосудия и справедливости. Молодняк стекался туда, обучаясь применять свой ум в целях примирения… Независимые арбитры с Рифстенола покупались должностями, как охапка цветов. И вот — империя вновь едина, черт бы ее побрал…

А Лебедев как — то тихим вечером исчез, и узнали мы о нем лишь тогда, когда он выступал за строительство обсерватории далеко за морями в столице. Грелся, небось, гаденыш, на солнышке. Когда — то у нас была религия, но ни слуху, ни духу о ней уже давно не виднеется. На останках веры был создана коллегия высшего сыскного отдела— Рассветная Скрижаль, или просто — Скрижаль, проводящая Суд Веры среди неверных. В нее вошли некоторые из просветителей. Самые извращенные мастера пыток. Я их назвал свежывателями. Они ловили неверных и ставили им клейма, которые обозначили знаком падшего, а значит убогого или трусливого преступника, скрывающегося от правосудия. Система работала как по маслу. В будущем клейма получали не только виновные, а все враги и противники самодержавия.

Суды у Скрижали проходили в пытках, и многие под болевым эффектом признавали любой акт. Только назвавшихся ассасинов императорской семьи было за сотню, и всех казнили по одной статейке. Дошло до того, что они стали клеймить друг друга, но как не странно — орден пресвященных и Суд Скрижали существует до сих пор, и вид синей мантии Проводников Скрижали — Скрижиателей, вызывает у простого люда страх и ужас, а у людей «повыше» — нервную истерику. Они получили привилегии вершителей судеб. Само слово скрижалио — означает «сужу сам», на новом наречии — благодарственная.

А наш орден, орден, который боролся за свободу — распался. Я пришел одним вечером к мастеру. Спросил его: «Помните ли вы ради чего боролись? Помните ли вы жертвы, принесенные ради мира?» И он мне ответил: «Мы боролись за иллюзии, мира нет и быть не может, человечество не заслуживает пощады. Пускай все погрязнут в грехе, но и я сам пойду туда, а ты… Тебе позволено стоять и смотреть с противоположной стороны, с другого берега. Гляди на мир отчужденно, гляди на него со стороны. Ты брат мой, и я даю тебе свободу, кою ты искал. Ты увидишь кто прав, кто виноват, и поймешь — таких нет. Каждый виноват, но по-своему, каждый прав, но в определенной мере. Ты увидишь мир четче, ярче, или тускнее, не нам решать. Ты увидишь мир таким, какой он есть, но только если останешься в стороне. Иди, тебя никто не тронет, будь нашим судьей».

После того разговора я его больше никогда не видел.

— А как же всеобщее прощение?

— Живи мы иллюзиями, воплощенными в жизнь — это были бы не иллюзии, а измененный мир. Мир, который мы погубили, и который не пожелали спасти. И сейчас мы его губим, давим, выкачиваем соки из недр, а он нам отдает свою плоть и кровь, побелевшую и потрескавшуюся.

Альфредо говорил точно исповедовался. Мальчик не ожидал такой публичности.

— Своими силами я восстанавливал братство Парящих Кинжалов. Никто не желал в него идти, никто не верил в единство там, где каждый сам за себя, но я нашел людей, среди нищих. Вначале члены набирались из зараженных. Я хотел показать — не важно кто ты, твоя жизнь не пустое слово, пусть все почувствуют её. Мы перестали продаваться, я и сам не отнял ни единой жизни. При мне убийств не будет. Я их остановил, прекратил. Поднял с колен народ. Дела налаживались, но император ввел войска. Они не заботились об окружающей среде, ведь сами жили не здесь и сейчас, они жили куда дальше, за морями на Востоке. Если верить их разговорам, а я верю — в восточной части сохранились острова, полные растительности. Для них то был курорт, для нас — мечты о рае на земле.

Мальчик терял реальность, он уходил в себя, и ощущал, как аналогично реагирует Альфредо. Тот рассеяно ворошил глазами пространство, будто они с ним угодили в кокон, где велся их насильный диалог.

Мальчик ощущал струящуюся кровь, от которой ломило вены. Их глаза невольно переплетались, и они разговаривали, как в ловушке, если бы не то, что мальчик чувствовал себя способным смахнуть тяжесть как комара, что он и сделал, после уточнений.

— У меня вопрос.

— Спрашивай уж…

— Иридиум, откуда он взялся в таких количествах?

— Кто его знает, слух ходил, что от повторного удара волны, расколовшей материк, в земле образовалась трещина, она разошлась шире, и из недр вначале полилась пылающая лава, а за ней иридиум. Однажды я даже услышал у путешественника, сходившего с дирижабля, что землю проело насквозь, как голодные крысы прогрызли сыр. Я в такие байки не верю.

— Слишком наивные?

— Слишком чудовищные.

— Сколько лет я буду обучаться?

— Учитывая твой возраст — около восьми.

— А дальше?

— Дальше — идти своей дорогой, выполнить то, что ты собирался. Не советую покидать нас до того момента. Ты попросту не выживешь. Если справишься с окружающей средой, то люди покоя тебе не дадут, а навык скрытности оттачивается одним временем. В дополнение ко всему — обучение проходит интенсивно, на землю ты сходишь на два часа, будешь обучатся маскировке, а я — следить. Как только я не смогу найти тебя не только в толпе, но и в безлюдном пространстве — ты обучен достаточно.

Картографии и врачеванию научим мы, как и полезностям. У нас имеются школы, запишем на занятия, но при условии, что об обучении в ордене — ни слова. Все в твоих руках, сутки на раздумья. Как сделаешь выбор вернись сюда, я буду ждать ответа.

— Спасибо, тогда я, пожалуй, пойду… подумаю — сказал он и представил, как рассекает пузырь.

— Уф… — донеслось до него.

— Мастер Альфредо! — ребенок повернулся.

«Откуда взялся член братства?» — удивился мальчик. Дом стоял особняком, а выдвижной мост был задвинут.

— Ты как раз, отведи мальчонку в дом, а я разберусь с поставками.

— Ты еле стоишь, старина.

— Прыткий малый, извел меня — проговорил Альфредо, скидывая со лба пот.

— Я Алан.

Алан не походил на местного. Загорелая кожа проблескивала под слоями одежды и маской — полумесяцем. Он не носил противогаза, имел тонкий нос без горба, а голубые глаза оценивали все, что видели.

— Многие ненавидят тебя, парень.

— За что?! Я только явился на остров!

— За то, что жив, здоров и не кашляешь — как и меня, — он засмеялся. — Под открытым небом находится вредно, но у нас тут золотая шапка из механического города, поэтому не тужим.

Они прошлись по соседним крышам, но явно не направлялись в сторону дома.

— Куда меня ведут?

— Ведут? Я подумал, ты не прочь осмотреться. Посижу в том здании — где вывеска болтается. Прогуляйся.

Мальчик принял мешок с высушенными водорослями и направился к упавшему дирижаблю. Благо, он помнил, когда и как идти.

На его пути встали склады, окруженные болотом.

Ил и тина плотной пленкой закрыли поверхность создавая обманчивое ощущение прочной корки.

Он спустился вниз, и всем телом навалился на трухлявое, давно прогнившее дерево.

Оно упало мостиком.

Пробежав вдоль узкого болотца ступил на твердую почву.

Возле фюзеляжа сидело трое людей.

Они отрывали деревянные доски от развороченного корпуса, вырывали куски материи и кидали в огонь, не вставая с самодельных кресел, наверняка вытащенных из кают компании.

— Что забыл парень? — спросил человек, который выглядел старше всех.

— Просто поглядеть на него.

— Никогда не видел дирижаблей?

— Н-е-а.

— Ну смотри, мы разрешаем.

— А он чья — то собственность?

— Кто первый пришел, тот первый нашел. Мы первые — значит наш.

— Вы собирали его также усердно, как сейчас разбираете?

— Ну — ну, не дерзи так, мелочь не трогаем. Ты замерз, хочешь погреться?

— Можно, я недавно из убежища выбрался, все… странное.

— Аль солнышко уже не такое теплое да? — сказал он, подкидывая дровишек.

— Не такое — согласился мальчик.

— Ты вообще видел солнце? Не сейчас, раньше?

Долго думая, что ответить, он решил не врать:

— Нет, я с рождения жил под землей.

— Ты хочешь сказать, что первый раз вылез наружу и побежал смотреть дирижабль?

— Наружу я выбирался давно. Тогда меня поразило небо, но отец мне сказал — что это уродливое пятно по сравнению с тем, что было раньше. Я расхваливал постройки — он отвечал, что это лишь руины. И так на мои вопросы был все более и более краткий ответ, пока я не понял, что он не хочет говорить.

— Жестокий он у тебя.

— Был.

— Ох, прости. Все мы бывшие. Ты садись поближе, грейся, вытягивай руки, огонь не кусается.

— Я привык, и отец не был жестоким. Он говорил правду, не обещал золотых гор, не обещал даже ясного неба, говорил, как есть.

— А как же вера в хорошее? Надежда?

Он вспомнил плавающие останки в туннеле и медальон.

— Нет никакой надежды.

Мальчик встал, поблагодарил за теплый прием и решил пройтись внутрь.

Ржавая дверь поддавалась с трудом, отзываясь недовольным скрипом.

Прогуливаясь по заброшенному салону и прикасаясь рукой к каждой шершавой поверхности он думал: Сильно ли изменится за эти годы? Сможет ли выполнить данное обещание?

Даже до Темплстера путь оказался труднее, чем он предполагал изначально, что говорить об императорском замке, да еще и о попытке изменить все то, что было сделано не одной сотней людей.

Безумная идея…

Но она толкала его вперед, давала повод жить дальше, после смерти близкого человека.

Здесь, продвигаясь к рубке, он решил дать клятву перед умершими душами.

Он зашел в кабину управления и встал на колени рядом с лежащими в креслах скелетами.

Он обещал никогда, никогда не отнимать жизнь, никогда не приносить боли и страданий, только дарить и делиться светом, кой теплится в его юном тельце.

Зачем — то взял кость руки и поцеловав начал закапывать в землю, ввалившуюся через дыру в полу.

Он встал с колен и очень долго смотрел в целые стекла, засыпанные плодородным слоем почвы, ранее плодородным, а ныне серым, напоминавшем пыль.

«Все здесь, и я заражены. Известно, что лекарства не существует… Да и поможет ли спастись какое — то лекарство от гнева израненной природы?»

— Не приведет к смерти моя рука. Каким бы чудовищем не оказался встречный, мы расстанемся с миром.

Он развернулся, оглядел свое «изделие», и вышел плотно прикрыв за собой люк.

— Парень — позвал второй, сидящий у костра — дал какой — то обет? В это место приходят тысячи людей, приходили… Они брали кость и копали. Некоторые пели песни о успокоении. Что видел ты?

— Ничего.

— Никто не знает ответа, но надежда есть, иначе судьба бы не привела тебя в это место.

— А если вы ошибаетесь?

— Лучше ошибаться и верить, чем не совершать ошибок, кроме одной, самой главной и роковой ошибки: бездействия. Ожидание не есть бездействие, помни мои слова.

— Почему вы сказали про это мне?

— Я говорю это каждому встречному, иди.

Уходя, мальчик помахал рукой.

Он не знал, что никаких встречных не было, и последний раз к дирижаблю подходили еще до катастрофы, когда он завершал конечный рейс, и что это тот дирижабль, на котором к убежищу летел его отец.

Каменистую кладку распирали зловонные пузыри, сдерживаемые вколоченными в асфальт листами железа. Вот и все меры правительства по противодействию распространения заразы.

«Прогуляйся» — говорил Алан. Было бы где.

Он начал перебираться по валявшимся камням. Рядом клонились от старости стены, упираясь в изломанную почву.

Пролез по сгнившей крыше магазина. Выломанное окно напротив вело в кухню. Он услышал шум.

Присев на корточки, аккуратно подкрался и выглянул:

Женщина кормила с ложечки ребенка. Кожа малыша облепилась язвами, а лицо покрыло пупырышками.

«Он не выживет» — сказал ему внутренний голос.

Мальчик порылся в карманах, и решился. Встал, кашлянул. Женщина испуганно обернулась, ложка выпала из руки, она закрыла собой малыша.

— Я хочу помочь, укол, он спасет ему жизнь, вы должны мне поверить.

Она молча смотрела ему в глаза. Он медленно подходил, мать не дрогнула. Он вытянул руку.

— Возьмите. Болезнь уйдет.

Женщина долго смотрела, не шевелясь как статуя, затем протянула руку, готовая в любой момент одернуться, напряженно всматривалась в него.

Получив шприц, она разглядывала надпись, и мальчик увидел в ее лице появляющуюся благодарность.

— Спасибо, сердечное вам спасибо, молодой человек. Он даже не распечатан, где вы его нашли?

— Оставьте себе.

Он вылез через окно, и еще долго слышал доносившийся плач, она заплакала от радости.

«Ее дитя будет жить, их крохотный мирок сохранился. Смогу ли я помочь всем? Или это глупо? Вот только что мне делать еще? Ждать подачки? Извольте».