Другие острова

Под Темплстером, между небом — империей Севергард, и землей — Мерзлыми Землями, проложили свое существование тройка островов Утренней Дали: Солхейм, Остров Ветров и Остров Цветущих Роз. В противовес Севергарду — они, морские хозяева, смеялись, именуя её империей разбойников и шлюх.

Тройка островов образовала заводный союз с тотемными островами, похожими на движущиеся головы животных. Их корабли, легкие и быстрые, получавшие поставки двигателей с закрытого острова ученых, грабили морские караваны, топили мелких преследователей и прятались за штормами.

Император объявил их вне закона и выбил на стене Остермолла обещание подарить земли за каждую принесенную ему голову с содранным скальпом, называя их кровопийцами, балластом.

Члены морского союза подошли с юмором к его реплике, и водрузили себе флаги, развевавшиеся длинными бочонками, тянущими на дно сцепленными клыками, свинью, то бишь — императора.

Именно на Острове Цветущих Роз сидели глядя на заросшую папоротником долину два человека: Медвард и его гость.

Медвард наследовал эти земли. Испокон веков его род владел прибрежьем, занимаясь рыбной ловлей и разведением редких растений и оливковых деревьев.

Стоял вечный зной бессолнечного неба, именуемым здесь Табуа — Следящим Оком. Передвижение солнца считалось плохой приметой и каждый проход сквозь темный омут облаков воспринимался всерьез негативно.

Они сидели под укрытием чайного домика — четырех балок без стен, кроме душевой и спальни, с узкой светло — коричневой крышей из материала, похожего на плотную бумагу.

По местным традициям благополучие в семье обеспечивалось духом воздуха, приносящим ветер перемен, придающим новый стимул и силы в ожидании следующего года.

Такие чайные домики стояли по всему острову, и отличались лишь внешним убранством, строго ограниченным подвешенным за одну из колонн гобеленом, отвечающим имущественному положению владельца дома.

Владельца дома величался большим хозяином, и таких больших хозяев было несколько от каждого знатного рода.

Власть в семье всецело принадлежала ему. Большой Хозяин дома оставался хозяином и после совершеннолетия сыновей, и мог принудительно согнать их на любые работы, вплоть до починки собственного владения за счет их семей.

Некие патриархальные устои, неизменные и заблудшие от текущего времени цивилизации.

Со смертью Большого Хозяина один из сыновей должен был отправиться с ним в последний путь, уйти без прощания с семьей.

Этот уход давался тяжелее всего, и чаще он касался самого старшего сына.

Именно данный вопрос и решался между двумя людьми, сидящими на плетеных креслах из сухого тростника, растущего под скалами у водоемов. Кресла плавно переходили в бассейн, а водостоки примыкали к водопадам. Поэтому, помочись он здесь, кто — то выпьет это там. Медварда забавлял сей вопрос. Он думал не залить ли бассейн ядом в случае протестов и неповиновений? Ноги людей омывались теплой водой, подогреваемой носильщиками.

Медвард отбирал наикрасивейших, и помечал в носимой под мышкой книге день, когда он воспользуется одной из них. Он воображал, как она будет барахтаться в воде, пока он не закончит. Ах, да, от предыдущей девушки остались следы. Красная точка на бамбуковых перилах резала ему взгляд. Слуги не тщательно проследили за уборкой. Он выколет глаза ответственным за чистку, но это — завтра, а сегодня — массаж и расслабляющие ванны.

— Мой сын еще не совсем готов, его возраст едва приближен к совершеннолетию. Думаю, можно выбрать и дочь — сказал Синдухе — Большой Хозяин.

— Он достаточно вы растился, чтобы проводить вас — заверил его Медвард. — Не беспокойтесь, затраты на похоронную процессию возложены на меня. Слава вашего отца достойна нашего имени — сказал он должным языком. — Малинея, принеси немного острого муса гостю — сказал он рабыне, стоящей в белом халате до ног. Тонкие веревки перетягивали её волосы.

— Ваши плантации процветают.

— Плантации. Ваш второй сын получит часть из Острова Цветущих Роз.

— Он слишком юн и глуп, чтобы распоряжаться имуществом такого веса — посмотрел встревоженно Синдухе на раскрывающийся под выставленными вперед ногами, погруженными в мягкую теплую воду бассейна, пейзаж.

Высокие заросли папоротника, виноградники… Острые, едва видимые кромки скал не нарушали гармонию. За слоями папоротника лились поля из красных и синих цветов — особо вида роз, сменяясь полосой оливковых рощ, на которых, в принципе, и работала большая часть рабов. Малинея поднесла высокие кубки на тонких ножках. Медвард слегка подтянул её к себе, приобняв за талию. Та воспротивилась, лицо Медварда стало жестче, он протянул руку к ножнам на груди и вытащил кинжал его из безопасного чехла. Покрытое сапфирами лезвие, уставилось девушке в живот и плавно начало разрезать легкую ткань.

— А сейчас беги, и не вздумай останавливаться, беги к своему брату и сообщи: его ждет наказание.

— Наказание? — испуганно посмотрела она, совсем позабыв о своей наготе.

— Наказание — повторил Медвард блаженно разглядывая её загорелое тело. — у тебя… — он поглядел на маятник на стене — девять минут. Или сама хочешь получить пример?

Она быстро попыталась поднять часть одежд, чтобы прикрыться, но он остановил её, жестко схватив за руку. Глаза Медварда налились кровью, и он прошептал, подтянув девушку к себе:

— Еще раз — и я отрублю тебе левую грудь, на второй — выколю глаза, и ты будешь ползать у меня в ногах, прежде, чем получишь тухлую рыбу. Иди и не оглядывайся.

— Она достаточно хороша — удовлетворительно посмотрел Синдухе, почесывая золотого цвета бороду, словно сияющую драгоценность.

— И достаточно умна и послушна, чтобы знать меру. Я всегда ей прощаю подобные шалости.

— Не разумно с вашей стороны переводить такой материал.

— Вы бы хотели видеть её в своем чайном доме?

— Я бы хотел её видеть подле своей усыпальницы.

— А цена? Я не уступаю в договорах всякой мелочи.

— Вас интересовал один из моих рабов, кузнец, опытный кузнец.

— Он нем и туп — махнул рукой Медвард. — калека не стоит шикарной девушки с широкими бедрами, пусть и одноразовой как сладкая срезанная хризантема с пышным бутоном.

— Он нем и глуп — послушно согласился Синдухе, — но его рука прослужит вам десятилетия, а она — один раз, прежде чем её тело изуродует тварь, рвущаяся наружу из стройных ног.

— Надеюсь, ты не солжешь мне, старик. Десятилетия — весомая гарантия, если ты просчитаешься, то платить станут твои сыновья, не ты — таков закон — блестящими от жадности глазами сказал Медвард.

— Пускай платят, дух ветра будет желанным гостем в моей усыпальнице — выдержанно сказал Синдухе, пропустив мимо ушей острый нож Медварда.

— Сделка заключена?

— Я хочу сделать её реальной — показал Синдухе на свое запястье.

— Кто будет скреплять нашу печать безмолвия и верности?

— Пускай это сделаешь ты сам — сказал Синдухе, смотря прямо в глаза Медварду.

— Ты правда хочешь этого? — в голосе Медварда появилась неуверенность. — Заключать сделку со мной, я могу позвать стражу, и тебя прикончат за такую дерзость.

— Мне все равно умирать, так нет ли разницы где?

— Ты прав — успокоился он, — я думал, ты мне солжешь, но ты верен слову Хозяин Синдухе, и я Восьмой Медвард от дома хранителей очага ветров, верен слову своему.

Они поднесли ладони к огню, горящему в металлическом ковше, находящемся между их плетеных кресел, на которых они лежали. Медвард поднёс кинжал к руке.

— Ты точно готов? — спросил его Синдухе.

Медвард повернул ладонь старика вверх, положил на нее свою и резко рванул ножом по венам, после чего плотно прижал их руки. Несколько капелек крови успели упасть в огонь, раздалось короткое шипение.

— Змей, охраняющий ветер спокоен, пролито две капли, нас двое — дух ветра благословил нас на твое усыпание.

Прижимая руки, они продолжили лежать, посматривая на зеленые заставы, цветущие под тихим днем, медленно уползающим к империи.

Синдухе полагал, что знал Медварда. Меж тем, в паланкине, который сторожили слуги, старика поджидал Просветитель.

Но речь шла не о Больших Хозяевах, а о простых жителях, населявших эти острова, конкретно рабе, по имени Скатор, проживающем около влажной плантации в смастеренном из папоротника ветхом домике. Рабам запрещалось иметь чайные дома, они не принадлежали к живым, даже к статусу вещи их причисляли с неохотой, поскольку та требовала ухода.

— Вот бы нам дом из оливковых стеблей сплести — затянул мечтательно Вельхос — смуглый раб, самый темный из всех. Он говорил, что родился невообразимо белым, и что родители купали его в молоке, но судьба вынудила отдать его на волю купцам.

Ему часто говорили: тебя продали, но он упирался и нередко бросался в драку. Когда дело о его прошлом заходило слишком часто, он начинал плакать, уткнувшись носом в единственную вещь, которую имел — длинный горн. Почему его у него не отобрали? — оставалось тайной, он часто пытался петь в него, но звук скорее походил на стон бесновавшегося слона, лишенного зубов и медленно умирающего от голода.

— Это запретное дерево, не забывай, закон несущих духов, восьмидесяти трёх прибитых дощечек к святилищу Духа Ветра гласит: каждый, кто тронет запретное дерево или запретный плод, будет отдан на волю чаши судьбы. Думаешь, она пощадит такого жалкого человека как ты? — сказал назначенный главным Синдиох, один из рабов, надзиратель.

— Ты тоже слуга, не забывай, ты один из нас.

— Но скипетр принадлежит мне. Я могу распорядиться твоей жизнью в свою угоду.

— Ты не станешь этого делать — сказал ему в ответ яростный и пылкий юноша — Энион.

— Ты прав — погрустнел Синдиох. — Я слуга, вечный слуга, ничего не значащий и обязавшийся служить пока кости мои не опадут, и когда я стану ненужным, голова моя покатится масляным воротом прочь. Но вы должны меня слушать, если не хотите погубить меня — сказал он с молящим голосом.

— Тогда перестань издеваться над Вельхосом.

— Забыл ли ты, как сам вчера насмехался над ним в приударе от выданного из годового запаса бочонка с пьянящей жидкостью?

— Огненный Дракон… Да, мы пили его, но голова мутнеет, разум блекнет, не я это сказал. За меня говорила эта горючая дрянь.

— Знаете — сказал другой раб, расположившийся под открытым небом и еще не имеющий своего «дома» — я слышал, что в империи такую гадость и крыса не выпьет.

— В империи болезни, люди умирают, разбегаются по окраинам, чего нам там делать? — сказал ему в ответ другой.

Повисла тишина. Они часто беседовали об империи, о том, где их нет. Им всегда казалось, что там лучше, намного лучше и светлее, что ли.

— Что ты знаешь о болезнях?

— Я работал пастухом и собирателем трав в Верхнем Городе Остермола. Я знаю, о чем говорю.

Рабы затихли, проскользила тихая тень — подошел Именной Хозяин — так назывались просвещённые на островах. Он склонился над сконфуженными головами. Рабы мигом притворились спящими.

— Я слышал голоса. Кто нарушил покой? — Просвещённый говорил тихо, но голос его проникал сквозь сомкнутые веки и заставлял открыть их, против воли сопротивляющегося мозга. Один из рабов не выдержал — это был Симфир.

Роста обычного пони, с скошенным от рождения лицом, заросшем густыми черными вьющимися кудрями и раскосыми ногами с длинными грязными ногтями. Часть его туловища была парализована, и он имел шрам от вырезанной почки.

Просвещённый подошел к нему быстрее, чем тот успел подняться и взял за горло.

Симфир захрипел, тогда Просвещённый схватил его за волосы и выволок из оливковой рощи прямиком под лунный свет и сотни огней засаленных ламп — искусственного освещения, под которым росли днем и ночью в тепле и большем уюте, чем рабы, оливковые деревья.

— Больно, жалейте — пробормотал сонный Скатор, уткнувшись в подушку из сваленных листьев лицом.

Просвещённый отпустил Симфира, заставив того упасть в грязную лужу и подошел к оливковым деревьям снова.

— Кто на этот раз?

Нерушимый шелест ветра, гоняющегося бумерангом по полям заставил просвещённого усомниться. Он собирался уходить, но слова повторились.

— Жалейте.

Просвещённый преклонил колено перед Скатором и посмотрел на его отсутствующий взгляд.

— Что за шут?

Один из рабов решил открыть рот.

— Можешь говорить, обещаю не наказывать за слова.

— Он болен, у него отсутствует часть речи.

— Раб — придурок? — просто спросил просвещённый. — повтори свои слова, придурок — посмотрел он на Скатора.

— Не надо, больно.

— Спи — сказал просвещённый, сильно сжав в ладони руку Скатора, которую тот пытался положить ему на плечо.

Легкий хруст, глаза Скатора увлажнились. Странно, но просвещённый почувствовал вину пред ним.

Он вышел из полосы оливок, и взяв одну в рот, выплюнул косточку.

— Ты ел их? Лучше сознайся — сказал просвещённый, глядя на Симфира. Бока то не тощие, как у товарищей.

Он не знал, что тот крал еду у Скатора, а слабоумный даже не обмолвился.

— Н — е — е — е — т — затянулась длинная песня под тяжелые удары скипетра по спине. Неожиданно выбежал Скатор в одной набедренной повязке. Он упал пред просвещённым и выхватил резким движением кнут, заставив открыть его от изумления рот.

— Больно — показал он на себя.

Просвещённый оттолкнул Скатора, и хлестанул его несколько раз как только хватало размаха. — Хочешь облегчить его учесть?! — Хочешь?!

Скатор молча смотрел на него доверчивыми глазами.

— Получай часть дележа.

Остальные рабы сжались и голоса их больше не перебивали едва слышный шепот волн.

На рассвете в укутанные ветвями оливковых деревьев покои рабов, вернулся Симфир.

Глаза его побелели от боли, кожа блестела потом, от тела струился острый запах. Он подошел к кровати Скатора, уже спящего битый час.

— Симфир — сказал Скатор удивленно глядя, словно сперва не узнал его.

Симфир оттянул ногу назад и со всей силы пнул его в живот.

— Симфир… — хватая ртом воздух, прошептал Скатор.