Корабли и сражения Выпуск V

Санкт-Петербург 1995 г. – 64 c.

Обложка:

на 1-й стр. транспортная подводная лодка „Дейчланд“ (худ. Ю. А. Апанасович, г. С.-Петербург);

на 2-й стр. германские подводники первой мировой войны;

на 3-й стр. „Дейчланд' перед уходом в Америку. Бремен, 1916 г.

Научно-популярное издание

В самый разгар первой мировой войны в Германии произошло событие, которое оставило заметный след в истории подводного судостроения и мореплавания. 23 июня 1916 г. Кильскую гавань покинула впервые созданная для транспортных целей подводная лодка "Дейчланд". Командовал лодкой один из опытнейших капитанов германского торгового флота Пауль Кениг.

Имея не борту груз и дипломатическую почту, "Дейчланд'' взяла курс в Северное море, чтобы пересечь Атлантический океан и прибыть в Северо-Американские Соединенные Штаты.

Так Германия попыталась доказать всему миру и в первую очередь Англии о неэффективности осуществленной ею блокады. Не раз побывав в сильнейших штормах, преодолевая все трудности, "Дейчланд'' пересекла океан и рено утром 9 июля 1916 г. вошла в американский порт Балтимора.

После восторженного приема, загрузившись цинком, серебром и никелем, "Дейчланд" благополучно вернулась а осажденную Германию. В октябре-ноябре того же года лодка вновь совершила плавание в Америку, и с учетом последующей службы уже в качестве боевого корабля ее можно по праву считать одним из самых удачных подводных кораблей германского флота. Другая однотипная транспортная подводная лодка "Бремен", выйдя в свой первый поход в Америку, исчезла навсегда. Это еще раз доказывало, насколько было опасным для подводных лодок того времени плавание через океан.

Немного позднее в американский порт Ньюпорт-Ньюис ушла третья, на этот раз боевая лодка U-53. Доставив в США дипломатическую почту и секретные донесения.она, потопив на обратном пути 6 торговых судов, вернулась в Германию. На этом эпопея германских подводных лодок, предназначенных для прорыве блокады, окончилась.

Дневник капитана Пауля Кенига рассказывает о первом походе "Дейчланд". Каким было это плавание и что за опасности подстерегали немецких подводников, вы можете узнать, прочитав эту книгу. Записки Пауля Кенига вышли в свет сразу же после возвращения "Дейчланд" в Германию. Спустя несколько месяцев их издали и в России с оригинала, поступившего из Швеции в редакцию журнале "Инициативе и изобретательность".

Настоящий текст дополнен фотографиями из коллекции Н. Г. Масловатого и фотоархива альманаха "Корабли и сражения".

Альманах "Корабли н сражения"

Редактор В. В. Арбузов Лит. ред. Е. В. Владимирова Тех. ред. С. Н. Волин

 

Как возникла подводная лодка ’’Дейчланд" и как я стал ее командиром

Как возникла "Дейчланд"? Эта история длинная, и я предоставляю рассказать ее более компетентным людям. О самом важном было упомянуто в тех речах, которыми приветствовали нас в ратуше в Бремене по возвращении "Дейчланд". Это историческое событие, и в последней главе вы узнаете о нем.

Для меня идея постройки торговых подводных лодок для дальнего плавания является отражением воли немецкого народа уничтожить английскую блокаду наших и американских берегов и возобновить торговлю.

Пока еще нельзя предвидеть, какие изменения и какой переворот вызовет впоследствии постройка и применение таких торговых подводных лодок. Возможно, что весь характер морской войны изменится, возникнут новые понятия и положения международного права и вместе с этим произойдут перемены, которые окажут более глубокое влияние на жизнь народов, чем даже настоящая мировая война. Кто знает, быть может, человечество стоит перед новой эпохой своего существования.[* Автор явно преувеличивает значение транспортных подводных лодок (Прим. ред. альманаха "Корабли и сражения").]

Что значит в сравнении с этим переход Атлантического океана канадскими военными подводными лодками? Они шли, так сказать, в обществе, шли все время в надводном положении, сопровождаемые миноносцами, крейсерами и вспомогательными судами. Уже благодаря только тому, что, кроме провианта, боевых припасов и вооружения, они не имели никакого мертвого груза, канадские лодки находились в более благоприятных условиях. Главное же их преимущество – в случае опасности они могли защищаться [** Имеется в виду переход через Атлантический океан летом 1915 г. построенных в Канаде для Англии подводных лодок типа "Н" (Прим. ред. альманаха "Корабли и сражения"). ]. Единственная защита торговой подводной лодки заключается в ее погружении. Но и это не всегда и везде возможно, принимая во внимание вместимость этого судна почти в две тысячи тонн.

Поручение вести "Дейчланд" в Америку было задачей новой и своеобразной, и таковой она явилась бы и для меня, если бы я был молодым командиром военного судна, а не старым капитаном "купца". Поэтому я должен рассказать, как я был назначен на "Дейчланд".

Произошло это довольно быстро и неожиданно. В середине сентября 1915 года я был по делам в Берлине. Хотя я уже давно покинул свой прекрасный "Шлезвиг", Северный немецкий Ллойд знал, где я нахожусь. И вот однажды я получил уведомление, в котором мне предлагали при первой же возможности посетить господина Ломана, проживающего в гостинице "Адлон".

Это было для меня сюрпризом. Я знал, кто был директором известной бременской фирмы, знал лично Ломана еще в то время, когда состоял агентом Ллойда. Но зачем я понадобился ему теперь, во время мировой войны, когда немецкая морская торговля "сметена" со всех морей, судя по ежедневным сообщениям английских газет? Организовать немецкую линию в Австралию при настоящих обстоятельствах вряд ли мыслимо. В Ботническом заливе фирма не имеет никаких торговых путей. Спрашивается, чего хотят от старого моряка, избороздившего воды у восточно-азиатского, американского и средиземноморского побережья?

Раздумывая, я отправился в "Адлон". Ломан принял меня очень любезно и сразу приступил к делу. Напомнив о прекрасном времени в Сиднее, он спросил, очень ли мне нравится моя спокойная жизнь на берегу и не имею ли я желания опять отправиться в "дальнюю дорогу".

Что мог на это ответить старый капитан "купца", вынужденный оставить свое судно в неприятельской стране и быть без дела, между тем как по ту сторону канала в Шотландских островах английские крейсера устраивают засады? Я пожал плечами и промолчал.

Тогда Ломан мне прямо сказал, что он занят мыслью учредить рейсы в Америку посредством торговых подводных лодок, и спросил, не согласен ли я взять на себя командование первой из таковых? Первый рейс планировался в Ньюпорт-Ньюис. Благодаря моему прежнему плаванию на судах Северного немецкого Ллойда Балтиморской линии, я хорошо знал фарватер и.соотношение глубин Чизапикского залива. Но мог ли я считать себя компетентным и уверенно вести такое подводное торговое судно через Атлантический океан?

Однако, не будучи никогда сторонником долгих размышлений, я согласился. Наконец-то человеку, перешагнувшему 45-летний возраст, нашлось дело в такое время.

– Господин Ломан, – сказал я, – если дело действительно наладится, то я ваш.

И дело действительно наладилось.

По прошествии неполных двух месяцев меня вызвали в Бремен для важного совещания. Там я увидел чертежи, планы, наброски и рисунки, от которых у меня чуть не закружилась голова. Когда же спустя четыре месяца, которые, кстати, провел не без пользы, я поехал в Киль в Гаарден, то на стапеле возвышалось уже удивительное стальное сооружение. Большое, красивое и совершенно невиданное по своей наружности, оно заключало в себе все, что было спроектировано в чертежах и планах. Не могу сказать, чтобы теперь воспроизведенная действительность была более ясной и понятной, чем вся та бесконечная сеть линий и черточек на синей бумаге, способная озадачить и смутить любого инженера.

Мои читатели, встречавшие на страницах иллюстрированного журнала изображение центрального поста или рубки на подводных лодках, поймут это, и если у них зарябило в глазах от невероятного количества колес, вентилей, винтов, кранов, труб и трубочек, от всей этой массы рычагов и аппаратов, из которых каждый имеет свое крайне важное значение и скрытый смысл, то пусть они утешатся: со мной случилось то же.

Когда же это чудовище было окрашено и его серо-зеленое туловище с величавым спокойствием скользнуло в воду, оно превратилось в судно, попавшее в свою стихию и плававшее в ней, как будто оно иначе и быть не могло.

Впервые я ступил на узкую палубу, поднялся на площадку рубки взглянуть вниз и поразился: подо мной простиралось длинное стройное судно, изящное по своим привлекательным линиям и формам. Только борта, мощно округляясь и выдаваясь над водой, давали понятие о том, как необыкновенно велик его корпус.

С чувством гордости я любовался этим произведением, слегка качавшимся подо мной и многозначительно соединявшим в себе изящество и силу.

На стапеле возвышалось удивительное стальное сооружение.

Теперь все то, что вначале считалось плодом богатой фантазии в области техники, оказалось действительностью и было судном прекрасных мореходных качеств, которым старый моряк мог только любоваться.

Под таким впечатлением я положил руку на планширь рубки "Дейчланд" и поклялся ей в верности.

Таким образом я был назначен на "Дейчланд" первым командиром первой торговой подводной лодки.

 

Испытания и отъезд

С этого дня наступило своеобразное и удивительное время. День за днем мы выходили в залив и погружались. Мы упражнялись при всякой погоде и при всяком удобном случае. Каждый член отборного экипажа лодки сознавал нашу общую задачу.

Нам приходилось вырабатывать в себе умение управлять самым замысловатым и сложным кораблем, последним результатом уточненных и смелых вычислений. Мы должны были быть в состоянии подчинить своей воле всю эту громаду почти в 2000 тонн, заставить ее слушаться малейшего поворота руля, дабы она поворачивалась и маневрировала подобно миноноске, равно как опускалась и поднималась в воде подобно управляемому аэростату в воздухе.

Наконец, мы были обязаны испытать прочность этого неповоротливого стального корпуса, испробовать силу и надежность мощных машин, заметить их капризы, выманить, так сказать, у них тайну их работы и тайну этой фантастической "рыбьей" натуры.

Подводная лодка капризна, как женщина и чувствительна, как скаковая лошадь; она добросовестна, как колесный пароход и надежна, как буксир; может обладать прекрасными качествами, но может и не обладать ими. Она может быть управляема легко, подобно гоночной яхте и быть упрямой, как извозчичья кляча, по слушается она только того, кто ее изучил до малейших технических подробностей.

Мы неделями шатались по морю, под и над водой, изучая нашу лодку, стараясь предугадать все возможные случайности и понять своеобразие этой морской амфибии.

Вернувшись же обратно в гавань, где тишина заливов сменялась глухими ударами клепального молота и несмолкаемым грохотом верфи, мы с конструкторами лодки часами обсуждали весь приобретенный опыт. Обнаруженные неполадки служили нам причиной и основанием для новой работы.

Вряд ли я могу полностью оценить эту совместную работу со строителями – стольким я им обязан. Неутомимо помогали они нам в наших испытаниях этого необыкновенного творения их пытливого ума, и накануне нашего отъезда генеральный конструктор лодки главный инженер Эрбах выехал к месту нашей якорной стоянки с тем, чтобы принять участие в последних приготовлениях.

Настал день выхода. "Дейчланд" была нагружена. Ценный груз ее прекрасно уложили в помещениях. Еще раз лодка была окинута последним взглядом и приведена в надлежащий порядок. К провианту, забранному на время этого продолжительного путешествия, мы прибавили еще сигары и два граммофона.

Запасшись таким образом, "Дейчланд" стояла готовой к отплытию. Приготовились и мы. Прощание с дорогими людьми, остающимися на берегу, слава богу, прошло. Перед уходом навстречу неизвестности минуты расставания очень тяжелы, а потому их не следует растягивать. Последними пожали нам руки служащие верфи "Германия". Затем сходни убрали, и я приказываю людям занять свои места и поднимаюсь в рубку. Буксир стоит уже наготове рядом с нами и принимает трос. Я передаю в центральный пост: "готовься" – и поднимаю руку – великий момент настал.

– Отдать кормовые!

– Есть!

– Буксир "Шарлотта", вперед!

Машинный телеграф на неуклюжем буксире прозвонил. Коренастое судно натягивает трос и медленно оттягивает корму "Дейчланд" от ее стоянки у верфи.

– Отдать носовые!

– Есть!

С всплеском упали последние канаты с набережной в грязную, взмученную воду гавани.

Настал наш черед. Я беру переговорную трубу и отдаю приказания в центральный пост:

– Левая, средний ход назад!

– Правая, малый вперед!

– Руль, двадцать вправо!

– Есть!

Ответы из машинного отделения также не заставляют себя ждать.

В рубке, где я нахожусь рядом с рулевым, у его маленького штурвала, почти незаметно, что электромоторы начали свою работу. Только по водовороту от винта, грязному и бурлящему слева под кормой "Дейчланд" и по тому, как справа вода разбегается по сторонам и отходит к корме, заметно, что машины заработали. Медленно поворачивается большая зеленая спина подводного кита, принимает вначале поперечное к фарватеру положение, дает малый ход вперед.

– Обе машины – стоп!

По инерции лодка медленно продвигается, при этом, подобно громадному чудовищу допотопных времен, натягивает трос.

Окинув быстрым взглядом фарватер и пристань, я вижу, что образовалось достаточно места для маневрирования.

Я приказываю отдать буксир, дать обеим машинам средний ход вперед. Положив руль влево, мы поворачиваем, проходим свободно мимо пристани верфи, где большой серый военный корабль заканчивает свое вооружение. Затем я приказываю положить руль прямо и дать машинам полный ход вперед.

Корма начинает равномерно дрожать под усиленной работой машин, пенящийся водоворот от винта вытягивается, мы развиваем ход и все быстрее "Дейчланд" скользит по грязной воде гавани к заливу, в открытое море, на океанский простор.

Мы проходили мимо большого серого военного корабля, который заканчивал свое вооружение.

 

Первый день в море

Длинными валами катит свои волны навстречу нам Северное море. Погода ясная, свежий NNW. Я стою со своим первым вахтенным офицером в рубке, в "ванне". Так мы окрестили непроницаемую защитную стенку, которая, закругляясь на навигационной площадке, охватывает входной люк рубки и имеет некоторое сходство с гондолой аэростата. Перед ней находится верхняя ходовая рубка, но ею можно пользоваться только при хорошей погоде.

Сегодня мы в своих непромокаемых костюмах стоим за защитной стенкой, т. к. море настолько бурное, что нас может промочить насквозь. Держа в руках переговорную трубу в центральный пост, где рулевой передает по телеграфу приказания в машинное отделение, напряженно прислушиваешься: глухо шумит вода, нос зарывается, пенящиеся волны омывают палубу и с силой разбиваются о рубку, а сам, в своей жесткой одежде, пригибаешься за защитную стенку… Эта гимнастика повтоояется каждую минуту.

Миноносец делает крутой поворот, исчезает в волне, и, развивая ход, удаляется, выпуская клубы дыма.

В промежутках стоишь, прислушиваешься к завыванию ветра в такелаже мачт и смотришь по сторонам. Немецкий берег на юго- востоке уже исчез из виду, и конвоирующий нас миноносец составляет последнюю связь с родиной.

Вскоре мы приближаемся к крайней немецкой передовой позиции. Четыре охранных корабля проходят мимо, вытянувшись в кильватерную колонну, и поднимают сигнал: "Счастливого пути''. Наш верный конвойный быстрым ходом приближается к нам, его экипаж приветствует нас троекратным громким ура; офицеры на мостике берут под козырек, мы, двое одиноких в рубке, отвечаем им. Затем миноносец исчезает в волне, делает красивый поворот, развивает ход и, постепенно уменьшаясь в размерах, удаляется, выпуская густые клубы дыма.

Мы предоставлены самим себе и идем навстречу неизвестности. Я решил не давать времени для размышления над этим обстоятельством. Со всех сторон нам теперь грозит опасность, я должен убедиться – в полном ли порядке лодка и "держу" ли я ее в руках, со всеми машинами и аппаратами для погружения.

Командую: "Готовься к пробному погружению".

Ответы из централа [* Центральный пост.] и рубки получаю быстро. Люди спешат по своим постам. Еще бешено стучат нефтяные двигатели, а я уже даю звонок "тревога" и прыгаю в рубку. Входной люк захлопывается, и тотчас же моторы умолкают.

Секунду чувствуется легкое давление в ушах. Но мы уже разъединены с наружным миром, наступает тишина. Однако тишина эта лишь кажущаяся.

Затем раздается команда:

– Открыть вентиль.

Последующие моменты так необыкновенны, что тот, кому хоть раз удалось испытать их, не забудет это никогда.

Вентиляция открыта, с шумом вырывается из резервуаров сжатый воздух. Одновременно раздается гигантское, прерывистое пыхтение, словно фырканье и храп допотопного чудовища, настолько сильные, что в ушах ощущается почти болезненное давление. Затем шум становится равномернее, но зато к нему прибавляются громкое ворчание и пронзительное гудение. Все самые разнообразные тона машин центрального поста соединяются в один несвязный гул, в какое-то сумасшедшее, дьявольское пение, но которое все же после глухих, тяжелых ударов нефтяных двигателей производит впечатление тишины, хотя одновременно и кажется более сильным и раздражающим. Пронзительный свист в целом ряде цистерн показывает, что механизм погружения действует. Он и ворчит, и выводит целые гаммы вверх и вниз, и по мере его утихания и появления более глубоких тонов, почти физически чувствуется вливание громадной водяной массы. Появляется ощущение того, что словно сам одновременно с лодкой становишься тяжелее и опускаешься в бездну. Даже если и не наблюдаешь в иллюминатор рубки и в перископ последовательность погружения, чувствуешь, как опускается носовая часть, как борта с пеной исчезают под волнами и вода все выше плещется вокруг рубки, пока все не окутывается зачаровывающими сумерками морской глубины.

Только наши верные лампы светят. Теперь действительно наступила тишина. Едва лишь слышен слегка дрожащий ритм электродвигателей. Следуют приказания:

– Глубина 20 метров.

– Обе машины, средний ход вперед.

Командир транспортной подводной лодки "Дейчланд" капитан П. Кёниг.

Я слежу по манометру, как мы погружаемся. Благодаря принятию внутрь воды, мы увеличили водяной балласт нашей лодки на несколько тонн – закрытый герметически корпус сделался тяжелее того объема воды, который он вытесняет, – и наша рыба-великан погружается в свою родную стихию. Вместе с тем мы одновременно идем вперед, благодаря работе электродвигателей, причем эта двигающая нас сила винтов, производя давление на горизонтальный руль, превращает наше погружение как бы в плавное скольжение с горы. По достижении желаемой глубины, что немедленно указывается манометром, дальнейшее погружение останавливается совершенно просто, т. е. из балластных цистерн выкачивается вода, и лодка становится опять легче. Яростное ворчание помп служит также признаком, что мы приближаемся к нашей цели. Затем ворчание это прекращается, одни электромоторы продолжают гудеть, и из централа доносят:

– Глубина 20 метров.

Мы идем на двадцатиметровой глубине совершенно слепые и можем руководствоваться лишь манометром глубины и компасом Крейзеля, этим охраняемым нами, как зеницу ока, сокровищем лодки. Свет уже не проникает к нам; перископ давно оттянут вниз, стальные предохранительные клапаны иллюминатора рубки закрыты, мы превратились в рыбу.

Вслед за этим начинают поступать донесения из всех восьми отсеков: центрального поста, машинного отделения, носового и кормового помещений, помещений для груза и аккумуляторов. Наша "Дейчланд" может спокойно идти вперед.

Однако не всегда легко управлять такой большой лодкой и на определенной глубине. Разница удельного веса воды, под влиянием меняющейся температуры или неодинакового содержания соли, играет при этом важную роль. Какое решающее значение это может иметь, я покажу, посредством приведения разницы между водой Северного и Ботнического морей. Удельный вес воды обоих морей относится как 1,013 к 1,025, сама по себе разница более чем мала. Но когда дело касается лодки размером нашей, которая, чтобы погрузиться, нуждается уже в значительном количестве тонн водяного балласта, то в итоге получается необыкновенно большой вес. Для того, чтобы погрузиться в более плотной воде Северного моря, наша лодка должна быть по крайней мере на семнадцать тонн тяжелее, чем в Ботническом заливе, иначе она не опустится.

При резких перепадах температуры воды в заливах и устьях рек, где, кроме того, примешивается более легкая, пресная вода, бывают самые неприятные сюрпризы. Многие командиры субмарин были уверены, что при определенном весе они, безусловно, опустятся и будут держаться на принятой глубине. Однако неожиданно манометр показывает большую глубину, и лодка начинает падать, подобно аэроплану, попавшему в разреженный воздух, пока исследование удельного веса воды и ее температуры не выяснит причину такого недоразумения. Из этого видно, что только такие предварительные измерения дают командиру субмарины уверенность в беспрепятственном погружении и всплытии.

Тем временем мы окончили наше погружение, к моему полному удовлетворению. Все в порядке, все функционирует, весь сложный механизм в наших руках.

Я отдаю приказание к подъему, горизонтальный руль ставится на "всплытие", причем я в тот же момент по манометру вижу общую работу руля и наших главных помп. Убедившись, что поблизости не раздается шум винта какого-либо парохода, встреча с которым была бы нежелательна, мы переживаем опасную "слепую минуту", т. е. минуту, когда лодка уже настолько поднялась, что могла бы быть протаранена, и вместе с тем находится еще на такой глубине, при которой нет возможности выставить перископ и осмотреться.

Все, кто находится в машинном отделении, присутствуют при захватывающем зрелище.

Длится это недолго. Я стою у перископа и зорко за всем слежу. Вот уже поле зрения светлеет, серебристые воздушные пузырьки поднимаются сверкая, по стеклу проходит какое-то сияние и мерцание, наконец наступает полный рассвет, показывается целая картина и передо мной прозрачные, блестящие волны Северного моря с его пустынным, необъятным горизонтом.

Тут мы окончательно начинаем подниматься. Благодаря перекладыванию руля, лодка постепенно приближается к поверхности воды, причем для ускорения подъема одна из цистерн наполняется сжатым воздухом. Дело пошло быстрее; уже освободилась рубка, показывается палуба со стекающей с нее водой, люк рубки открывается, врывается свежий воздух, и я отдаю приказание:

– Продуть воздушным насосом!

В ответ раздается из центрального поста дикое завывание и свист, между тем как сильный насос выжимает воду из балластных цистерн. Процедура эта происходит быстро; как только освобождается одна цистерна, по обеим сторонам лодки с сильным бурчанием вырывается воздух, и мы постепенно принимаем нормальное надводное положение.

Пока еще мы идем на электродвигателях. Остается последнее- при помощи электрических машин пустить в ход тяжелые моторы Дизеля. Я уже поднялся в рубку, и до меня не доносится ничего из происходящего в данную минуту там внизу. Поступают лишь доклады из центрального поста. Но тот, кто находится внизу, в машинном отделении, присутствует при захватывающем зрелище.

Машинисты стоят на своих постах. По переговорной трубке передается приказание, все в напряженном состоянии. Находящийся тут же механик издает резкий свист и поднимает руку, мелькает несколько быстрых движений, несколько ослепительных коротких молний у коммутатора в помещении электродвигателей; крышки первых вентиляторов нерешительно, как бы нехотя приподнимаются, затем раздается шипение, треск, неровное и бешеное пыхтение, и наконец яростные вспышки становятся более равномерными, и все быстрее и быстрее обе машины входят в свой правильный такт работы.

Пробное погружение закончено, и "Дейчланд" идет своей дорогой. Ветер не стихает, но погода по-прежнему хорошая и ясная. Каких-либо пароходов не видно, мы можем спокойно держаться в надводном положении, но при этом не должны забывать тех особых причин, которые требуют от нас наивысшей осторожности и предусмотрительности во время нашего плавания. День близится к концу. Солнце заходит за темными тучами, что предвещает скверную погоду на завтра.

 

Ловушка

Так оно и было. Чем дальше мы уходим от берегов, тем неспокойнее делается море, и лодку уже изрядно бросает. Еще у себя в каюте я замечаю степень волнения. Под утро, около двух часов, я просыпаюсь от телефонного звонка, устроенного над моей головой.

Вахтенный офицер Эйринг доносит, что слева виден какой-то быстро приближающийся огонек. Я вскакиваю, балансируя огибаю угол к централу и по лестнице через люк рубки вхожу на площадку.

Эйрииг показывает мне на большом расстоянии от нас эту, как бы приближающуюся к нам, светлую точку. Для верности мы объявляем тревогу и ныряем. При этом меня впервые охватывает удивительное чувство поразительной уверенности, дающей возможность так быстро погружаться.

Словно все это самая обыкновенная вещь в мире. Идешь себе в разгар мировой войны на невооруженной торговой лодке, среди мрака ночи. Приближается огонек; возможно, неприятель, и скорее всего, что это он, и быть может, несколько снарядов разнесут нашу рубку, хлынет вода, и немного погодя волны Северного моря сомкнутся над нами.

Однако ничего подобного на случилось. Короткое приказание в централ, несколько приемов с вентиляторами и с рулем, и мы беспрепятственно продолжаем свой путь. Правда, на поверхности воды грубая сила может нам прервать поход, но зато под водой, на глубине нескольких метров, она бессильна помешать нам.

Для верности мы продолжаем идти в подводном положении до рассвета. Около четырех часов мы всплываем. Рассвело окончательно, но и море окончательно расходилось.

Вдали виднеется несколько рыболовных судов, с трудом справляющихся со своей задачей. Вначале мы зорко наблюдаем за ними, но убедившись в их безоружности, продолжаем идти в надводном положении.

Удовольствия уже не испытываешь. Движения лодки таковы, что пребывание в закрытых, проветриваемых только вентиляционными машинами помещениях отзывается на головах и желудках экипажа. Некоторые уже отказываются от еды. Впрочем и на палубе, беспрерывно окатываемой волнами, нет возможности находиться. Немного лучше на рубке за обвесом "ванны" и с ее подветренной стороны. Там столпилось несколько свободных от вахты человек, и, держась за поручни, они набираются свежего воздуха и только отряхиваются, когда какая-нибудь особенно дерзкая волна обдает их своими солеными брызгами.

Так проходит день. Нескольких встреч с пароходами, дымки которых появлялись на расстоянии, мы избежали в надводном положении, изменив лишь курс, предварительно выяснив посредством пеленгований и тщательных наблюдений направление их курса. Это в общем легче, чем может показаться. Зная, во-первых, направление своего курса, можно благодаря пеленгованиям и вычислениям приблизительно определить по карте курс другого судна. Сравнив оба курса на карте с обозначенными, самыми важными, пароходными линиями, почти наверняка знаешь, какого курса должно придерживаться видимое судно.

Вскоре подобное вычисление сослужило нам службу, причем в этом случае оно имело почти документальное значение.

Под вечер погода слегка прояснилась и море немного успокоилось. На западе зашло солнце, красиво осветив тучи.

Все свободные от вахты люди поднялись наверх подышать свежим воздухом и выкурить сигару или папиросу. В помещениях курить строго воспрещено. Все теснятся на подветренной стороне рубки, стоя плечом к плечу или цепляясь друг за друга и плотно прижимаясь к ее стенке. Вид получается удивительный. Словно рой пчел или кисть винограда собирается из людей в грубых, тяжелых морских костюмах. Здесь этикет не особенно соблюдается, пусть люди отдыхают, им нелегко приходится там внизу, и если у кого появляется желание просунуть голову в люк и затянуться раз-другой из трубочки, я охотно предоставляю им это удовольствие.

Инстинктивно все зорко вглядываются в даль горизонта. В этом есть своя хорошая сторона: чем больше людей наблюдает, тем легче что-нибудь заметить, принимая во внимание, что многие из нас обладают зрением ястреба.

И вот в прозрачных сумерках июньского вечера слева от нас, на большом расстоянии вынырнули две мачты, за ними показалась труба, и вскоре на горизонте обрисовался силуэт парохода. С помощью наших призматических стекол мы наблюдаем за ним беспрерывно. Необходимо установить его курс, чтобы в надводном положении от него уйти.

Сделав вскоре несколько пеленгований, я вытаскиваю карту: смотрю, сравниваю, опять наблюдаю, высчитываю, снова берусь за карту и в конце концов становлюсь в тупик… Придерживаясь такого курса, пароход этот ни в какую гавань не войдет.

Возможно ли это? Ведь таким образом он выскочит где-нибудь на берег и напорется на. камни. Я зову Краполя и показываю ему свои вычисления. Снова мы смотрим в подзорную трубу, сравниваем с картой, – сомнений нет.

Этот молодчик идет на авось.

Тем временем мы приблизились к нему настолько, что появилась возможность его разглядеть. Сумерки июньского вечера были так прозрачны и светлы, что мы рассмотрели его более подробно. Это оказался красивый, средней величины пароход, под большим нейтральным флагом, национальные цвета которого ясно виднелись на корпусе. Посреди корпуса, кроме того, стояло двойное название парохода, которое мы, однако, прочесть не могли.

Вдруг Краполь воскликнул:

– Черт возьми! Почему, спрашивается, этот господин до сих пор не спустил флага, хотя солнце уже давно зашло? Возможна ли тут простая случайность? И что означают эти бросающиеся в глаза краски теперь, когда заключено перемирие с подводными лодками? Этот господин подозрителен.

Я должен был согласиться с ним. Главным образом меня удивлял его бесцельный курс, вряд ли кому-нибудь могла прийти мысль совершить во время войны ночью прогулку по Северному морю. Мы обдумываем, как же нам поступить. Пароход пока еще не заметил нас, продолжает свой таинственный курс и находится уже отчасти со стороны нашей кормы. Но из-за того, что, придерживаясь прежнего курса, мы разойдемся с ним, я решаю не погружаться.

Вдруг неожиданно пароход делает резкий поворот и направляется прямо на нас. Тут мы увидели, что этот почтенный нейтральный господин вывесил наружу свои спасательные шлюпки, желая, очевидно, этим еще более подчеркнуть свой характер безвредного "купца", готового ко всему, вплоть до немедленного исполнения приказания военного корабля.

Погружаясь,мы видещкак пароход уходил от нас зигзагообразным курсом.

Эта преувеличенная лояльность была достаточно показательна. Я приказал всем спуститься вниз. Мы приготовились уходить под воду, причем повернули навстречу пароходу, дабы лечь поперек волны и этим облегчить погружение.

К нашему удивлению, неожиданно происходит следующее. Едва "нейтральный" корабль заметил наш поворот и намерение погрузиться, как быстрым маневром поворачивается и начинает уходить. Погружаясь, мы еще видели, как он, выпуская густые клубы дыма, удирал от нас характерным зигзагообразным курсом.

Это сознание своей нечистой совести подействовало на нас прямо ошеломляюще.

Мы делаем под водой крюк и всплываем на поверхность только несколько часов спустя. Предварительно в перископ я обозреваю горизонт, затем, приняв наполовину надводное положение, смотрю в бинокль. Воздух очистился, на юге взошла луна, полусвет летней ночи стал еще прозрачнее. Сколько видит глаз, нигде ни одного парохода, море совершенно пустынно. "Дейчланд" может безбоязненно идти вперед. Помимо большого удовольствия по поводу неудачи хитрого ловца, у меня прибавилось уверенности в том, что прежде чем нас кто-либо заметит, мы первые заметим любой корабль.

Одно это уже большое преимущество.

 

"Вверх ногами" в Северном море

Следующую ночь, между одиннадцатью и часом, т. е. в самое темное время, я решил идти в подводном положении на электродвигателях. Бо время погружения, летними продолжительными сумерками, ветер был незначительный, но волнение порядочное, что являлось верным признаком предстоящего шторма.

Около 2-х часов я отдал приказание к всплытию и вскоре по движениям лодки, становившимся все порывистее, убедился, что шторм разыгрался вовсю и волнение на море значительно усилилось. По временам лодка давала настоящие скачки, но продувая наши цистерны, мы благополучно всплыли.

Я хотел осмотреться в перископ; но это оказалось почти невозможным, так как он беспрестанно исчезал в настоящих водяных горах. Б предрассветные сумерки они принимали в окуляре еще более внушительные и грозные размеры. Окончательно всплыв, я поднялся в рубку взглянуть на бушующее море.

Миленькая погодка! Кругом в тусклом полусвете, точно в адском котле, кипели вздымающиеся водяные валы, пенящиеся верхушки которых, срываемые ветром, с воем носились в воздухе. Лодка работала тяжело, и качало ее подчас немилосердно. Через палубу шла волна за волной, разбиваясь о рубку и обдавая заодно и меня. Я крепко уцепился за край ’’ванны" и разглядывал горизонт, странный горизонт из водяных гор, прятавшихся одна за другой, словно кулисы.

Только что я хотел отдать приказание перейти на нефтяные двигатели, как вдруг – что это? Разве это не дым там вдали, эта темная полоска?

Но уже гребень громадной волны стал между мною и предрассветным серым небом…

Спустя секунду дымок опять появился, а там дальше – мачта, тонкая, как игла, но я уловил ее в бинокль; и еще, и еще, я пронизываю глазами стекла… что это вынырнуло между волнами, такое темное… над ним дымок… четыре низкие трубы…

– Черт возьми, да ведь это миноносец!

Одним прыжком я очутился в рубке, люк захлопнут: "Тревога". – "Немедленное погружение". – "Открыть кингстоны". – "Горизонтальный руль". – "Глубина 20 метров!"

Приказания следовали одно за другим без передышки. А исполнение!

Вообще, считается полнейшим сумасшествием погружаться в подобную бурю и при таком волнении.

Но что мне оставалось делать? Миноносец мог уже заметить нас… Мы должны уйти под воду и при этом возможно скорее.

Внизу подо мной, в центральном посту, при полном молчании кипит работа. Вентиляторы открыты, сжатый воздух со свистом вырывается из резервуаров, моторы поют на все лады… Я стою со стиснутыми зубами, смотрю сквозь иллюминатор на беснующееся вокруг море и жду первого признака к погружению.

Мы не можем терять ни минуты, и я приказываю еще раз переложить горизонтальный руль на погружение и дать машинам полный вперед!

Лодка всем своим корпусом содрогается под усилившимся давлением машин и делает несколько настоящих скачков. Она прямо танцует в этом диком морском хаосе. Но почему она все еще медлит погружаться? Вдруг, порывисто поддавшись вперед, она все с большим наклоном начинает быстро уходить под воду. Начинавшийся рассвет исчез в иллюминаторе, манометр показывает 2, 3,6, 10 метров… Но одновременно и крен лодки быстро увеличивается.

Мы, инстинктивно откидываясь назад, теряем всякую устойчивость, так как палуба опускается под нами отвесно. Я едва держусь за перископ, а внизу, в централе, люди уцепились за колесо горизонтального руля… так проходит несколько ужасных секунд.

Не успели мы отдать себе отчет в происходящем, как вдруг – сильнейший толчок; мы падаем и все, что не закреплено, разбрасывается в диком беспорядке. Застаем мы себя в самых удивительных позах, смотрим друг на друга, и несколько секунд проходит в подавленном молчании. Наконец первый штурман Краполь сухо проговорил:

– Ну вот, мы и у цели.

При этом спало наше ужасное напряженное состояние.

Что же произошло? Откуда этот неестественный дифферент? И почему машины над нами производят такой невероятный шум, заставляя содрогаться всю лодку?

Пока мы окончательно приходим в себя, наш механик Клее вскочил из своего согнутого положения и с быстротой молнии заставил машинный телеграф передать приказание "застопорить".

Тотчас же настала глубокая тишина, и мы стали раздумывать о случившемся.

Лодка имела дифферент на нос почти под 36° и стояла, так сказать, на голове, и надо полагать, что носом мы зарылись в дно, между тем как корма довольно быстро раскачивалась, подобно маятнику, вверх и вниз, а манометр показывал глубину приблизительно в 15 метров.

Я быстро выяснил наше положение, оно было не из веселых. Согласно карте мы находились на глубине приблизительно тридцати одного метра; принимая во внимание отвесное положение лодки, наша корма должна сильно выдаваться над водой, изображая при этом хорошую мишень для неприятельского миноносца. Кроме того, пока машины работали, прибавилось еще одно обстоятельство. В промежутках между окатывающими нас волнами винты, видимо,работал и частью в воздухе, поднимая целые фонтаны и пенящиеся водовороты. Поняв это по бешеному стуку машин, Клее, благодаря присутствию духа, устранил по крайней мере эту наибольшую опасность.

Между тем мы обозначили место нашей стоянки оригинальным буйком и с минуту на минуту ожидали услышать взрыв от попавшего в корму снаряда.

Секунды шли в невероятном напряжении. Но все было тихо. Винты уже не могли выдать нас; к тому же там наверху было еще слишком темно, да и миноносцу, очевидно, и так доставалось при таком ужасном волнении.

Несмотря на это, мы, естественно, очень спешили выбраться из такого идиотского положения. Благодаря тому, что лодка не получила течи и выдержала ужасный толчок без всяких последствий, все дальнейшее шло нормально. Кормовые цистерны, не вполне продутые, быстро наполнились водой, и таким образом мы выравняли лодку.

Правда, ее положение далеко еще не было горизонтальным, и лодка слишком энергично загнала нос в ил, но, по крайней мере, теперь мы находились полностью под водой и спокойно могли приняться за другие работы. Носовые балластные цистерны частью продули, а затем, нос лодки освободился из ила. Начав уже всплывать, мы вынуждены были опять взяться за урегулирование отяжелевшей кормы. Однако, немного погодя, "Дейчланд" снова находилась в моих руках.

Теперь появилась возможность спокойно обсудить, что за причина заставила нашу прекрасную лодку так сильно закапризничать. Надо полагать, что это был целый ряд однородных причин. Помимо того, что большую лодку вообще очень редко удается заставить погрузиться во время сильной волны, и, по всей вероятности, в той поспешности, к которой нас принудил неприятельский миноносец, балластные цистерны не были достаточно продуты. Но, кроме того, к этому присоединилось, главным образом, внезапное динамическое действие руля, что в соединении с действием машин и давлением необыкновенно сильного волнения слишком быстро заставило лодку принять этот злополучный дифферент. Мы очутились в таком же положении, как и дирижабль, который незадолго до спуска перекладывает руль глубины и, вследствие неожиданной бури, двойной силой падает к земле и разбивается. Разница только та, что прочный материал нашего стального корпуса выдержал этот сильный толчок без каких-либо последствий. Зато дно Северного моря под Х°- северной широты и Х° восточной долготы немного пострадало.

По поводу этого случая я нахожу нужным упомянуть еще об одном обстоятельстве. Впоследствии перебирая в памяти все то, что я передумал в те минуты, когда мы полным ходом под углом в 36° летели в глубину, я должен сознаться, что моей первой мыслью было – достаточно ли хорошо уложен груз и не может ли он сдвинуться? Мысль эта появилась совершенно инстинктивно, как ни странно это может показаться. Хотя и командуешь подводной лодкой, но старые привычки и прежний опыт капитана "купца" не забываются.

 

На простор

Северное море нам порядочно надоело, но зато еще немного, и мы окажемся на океанском "просторе".

Путь лежал перед нами, слава богу, знакомый, и мы все-таки отделались меньшими неприятностями, чем можно было ожидать.

Впрочем, ведь недаром командуешь подводной лодкой, на которой имеешь возможность с надеждой на успех уйти от разных сюрпризов. Ведь уже и до нас не одна военная лодка выходила, как говорится, сухой из воды.

Притом в их обязанности входило еще выполнение целого ряда крайне опасных задач, между тем как мы должны были только пройти незамеченными. Главное даже заключалось не в том, чтобы нас не заметили, а в том, чтобы не открылся торговый характер похода нашей подводной лодки.

Если бы нас опознали как торговую подводную лодку, то помимо прямой опасности, наше прибытие в американский порт назначения было бы очень затруднительно. В лучшем же случае, бесспорно, пропал бы весь эффект нашего неожиданного появления в Америке или то, к чему стремилось все наше честолюбие. Приблизительно в таком духе размышлял я, когда мы приближались к "критическим" местам.

Мы "пробирались" вперед осторожнее, при этом сами многое не замечали, но и нас редко кто обнаруживал. Днем мы избегали встреч с пароходами, меняя курс, ночью шли с потушенными огнями и по мере надобности погружались.

Погода благоприятствовала нам. Однажды на довольно значительном расстоянии от нас мы заметили английский вспомогательный крейсер, шедший зигзагообразным курсом. Некоторое время мы с ним шли параллельно, не спуская, однако, с него глаз. Благодаря сильному волнению, доставлявшему, по-видимому, и ему мало удовольствия, мы прошли незамеченными.

Затем, как-то в вечерних сумерках, вынырнуло поблизости от нас охранное судно. Заметив нас, оно с невинным видом выкинуло английский торговый флаг, видимо, желая этим соблазнить нас к атаке. Увидя, что мы продолжаем спокойно идти своим курсом, оно в досаде удалилось. Наверно, и для него волнение было слишком чувствительным для атаки. Некоторым, более быстрым› охранным судам мы вовремя уступали дорогу.

Вскоре ветер начал стихать, но поднялся сильный туман. Мы ныряем и ложимся на дно. Нам некуда спешить и почему бы нам хоть раз не дать себе отдыха?

Правда, в этом месте было глубоко, но безопаснее и спокойнее, чем наверху. При этом мы ведь надеялись на нашу прекрасную способность к погружению и на основательность нашей "Дейчланд".

Проведя ночь на морском дне, мы в полном смысле слова освежились. Наконец-то мы как следует отдохнули, не боясь ежеминутно быть спугнутыми звонком тревоги. Предварительно мы пообедали по всем правилам хорошего тона. Под звуки граммофонов раздавался звон бокалов, наполненных французским шампанским. Наш верный Стукке-одновременно стюард, кухонный мальчик и горничная, – прислуживал нам с такой серьезной торжественностью, точно он все еще был в ресторане на "Кронпринцесс Цецилии". В уютной кают-компании нашей "Дейчланд" на Х-метровой глубине он хозяйничал с необыкновенным искусством, показывая самые разнообразные ухищрения. В своем миниатюрном буфете и нескольких ящиках Стукке ухитрился поместить большой запас скатертей и других хозяйственных принадлежностей.

На следующее утро мы снова начали всплывать. Насосы гудят и ворчат, и мы выбираемся из глубины. Приблизительно на двадцатиметровой глубине лодка начинает терять свою устойчивость. Вначале это замечается по манометру, а затем по горизонтальному рулю, управление которым становится затруднительным. Лодка иногда дает совершенно неожиданные скачки, и чем выше мы поднимаемся, тем порывистее делаются движения. По-видимому, вол-* ны наверху расходились вовсю.

Мы осторожно поднимаемся на перископную глубину и некоторое время идем в таком положении, стараясь что-нибудь разглядеть. Но кроме яростно катящих белые гребни волн, не видно ничего. Погода более чем подходящая.

Я решил всплыть окончательно, наполнить одну из цистерн сжатым воздухом и освободить рубку. Нефтяные двигатели пуска- .ются в ход. Едва мы открыли люк рубки, как первый мокрый привет моря проник в централь. Пришлось с этим еще немного повременить. Еще одна цистерна наполняется воздухом, затем заработал насос, и вскоре балластные цистерны были полностью продуты.

Перед окончательным всплытием пришлось все-таки прибегнуть к одной морской уловке.

Из-за того, что длинный тяжелый корпус лодки при сильном волнении с трудом поднимается против волны, мы поворачиваем так, чтобы лодка легла поперек валов.

Малым ходом мы поворачиваем "Дейчланд", причем качает ее невероятно. Положение отвратительное, буквально выматывает из человека душу. Ежеминутно громадные поперечные волны окатывают лодку. Однако она слушается руля и медленно высовывает из воды нос. Рубка с перископом начинает раскачиваться во все стороны, подобно маятнику. Предстоит еще один неприятный момент – малым ходом понемногу надо опять взять прежний курс. Укрывшись за толстым стеклом иллюминатора рубки, по которому скатываются пенящиеся волны, балансируя во все стороны руками и ногами, я наблюдаю. Руководствуясь своим морским опытом, подстерегаю момент, когда после трех особенно высоких валов обыкновенно наступает период более равномерного и спокойного волнения. Вот прошел третий высокий вал, короткое приказание рулевому в централь, нос медленно поворачивает, и мы, счастливо избегнув особенно больших бурунов, берем свой прежний курс.

Длинный и тяжелый корпус лодки с трудом поднимается против волны.

Во всяком случае работа предстоит нелегкая. Шторм усиливается, и мы очень медленно продвигаемся вперед. Короткие, порывистые движения лодки отвратительны, несколько человек уже подверглись морской болезни. Но по мере нашего продвижения вперед все заметнее делаются пологие длинные волны Атлантического океана, и короткое толчение понемногу переходит в величественное качание. В отдалении мы заметили еще два английских крейсера, возвращавшихся домой из ночного дозора. Однако мы сидим слишком глубоко, чтобы быть замеченными, а потому они, не заметив нас, быстро удаляются противоположным курсом.

Наконец-то мы покончили с английскими охранными судами и направляемся к простору, в необъятный Атлантический океан.

 

В Атлантическом океане

Нельзя сказать, чтобы океан встретил нас особенно приветливо. Правда, мы уже привыкли ко многому за последние дни, но все-таки мне хотелось бы, по мере возможности, щадить нервы моих людей, которых должно хватить на все время предстоящего нам путешествия. Поэтому я решаю спуститься немного на юг, в расчете встретить там более спокойную погоду. К сожалению, моя надежда вначале не оправдалась.

Перелистывая свои заметки относительно первых дней в океане, я то и дело натыкаюсь на такого рода примечания: "Волнение сильное", – "свежий WNW, 8 баллов", – "ветер переходит в шторм", – "громадная волна окатывает всю лодку и даже рубку", – "почти беспрерывно идем в подводном положении" и т. д. Эти отдельные короткие фразы характеризуют то тяжелое, полное небывалых испытаний существование, которое должны были вынести двадцать девять человек, в закрытой наглухо,стальной рыбе, неутомимо пробивавшей себе дорогу в разъяренном океане.

Вряд ли мне представится более удобный случай отдать должное великолепно продуманной конструкции нашей лодки и ее отличным мореходным качествам, как не вспоминая эти бурные дни в океане. Поистине стихия затруднила ей путь в Америку. Наивысшие требования были предъявлены к корпусу и машинам, которые изо дня в день должны были спокойно и правильно работать, чтобы гарантировать нам выполнение задачи.

И я чувствую потребность вспомнить с благодарностью верфь и всех тех ее служащих, чья работа представила нам такое превосходное судно, обеспечившее благополучный исход всего плавания.

Нетрудно прийти в восторг от красивого, изящного по своим формам судна, стоящего в гавани или полным ходом рассекающего водяную гладь, возбуждая восхищение как любителей, так и специалистов.

Настоящая же цена судна, его внутреннее, так сказать, содержание познается только после испытания в открытом море. Только там обнаруживаются его лучшие качества, только там рождается доверие к его надежности и морской пригодности, когда сила ветра обозначается 10 баллами, а степень волнения 8. Причем бороться с морем приходится не в продолжение каких-нибудь нескольких часов, а днями, неделями. Только тогда корабль показывает, на что он пригоден.

В особенности это касается подводной лодки во время войны. В мирное время торговый пароход, которому также не раз приходится испытывать многое, все-таки всегда имеет возможность укрыться где-нибудь в гавани или просить о помощи; в худшем случае он может дрейфовать хоть несколько дней, в ожидании лучшей погоды. Таких возможностей для подводной лодки не существует. Помимо тех опасностей, которыми ее на каждом шагу встречает море, она еще должна считаться с беспощадным врагом. Ее не манят к себе гостеприимные спасительные гавани, и достаточно, чтобы она в течение нескольких часов не имела возможности погрузиться, и встречные парусники дадут о ней знать английским сторожевым судам. Никто так не одинок, так не предоставлен исключительно самому себе, как тот, кто ведет такую подводную лодку. Если он не имеет возможности всецело доверять своей лодке, он погиб. Поэтому мы все отдаем себе отчет, чем мы обязаны верфи "Германия" и конструктору "Дейчланд" главному инженеру Эрбаху.

Находиться во время шторма на подводной лодке – это далеко не то, что на каком-либо другом, хотя бы и одинаковых размеров, судне. Необходимо, конечно, возможно дольше держаться над водой и применять при этом сильные нефтяные двигатели, из-за того, что электрическую силу батарей следует беречь для крайних случаев и чтобы не терялась возможность быстро погружаться или маневрировать. Но что значит идти в надводном положении на субмарине во время шторма? Сидит ведь она всегда в воде вплоть до рубки, и даже последняя омывается волнами. Громадные волны перекатываются через лодку, так как вследствие своей тяжести она не в состоянии, подобно более легким судам, подниматься на них.

Волны с силой разбиваются о содрогающийся корпус лодки, все ее движения толчкообразны и служат громадным испытанием всей ее конструкции.

Только во время такого адского шторма имеешь возможность дать должную оценку лодке и ее идеальной постройке, видя, как она и в таком хаосе не теряет своей способности и управляемости. "Дейчланд" была подвергнута серьезному испытанию и выдержала его блестяще. В продолжение нескольких дней погода не менялась. Ураганные шквалы и водяные горы с глухим шумом покрывали лодку. Все палубные люки были, конечно, задраены, и даже прекрасно защищенный люк рубки должен был при приближении каждого вала захлопываться стоявшим на вахте штурманом.

Пребывание в рубке было не из приятных, тем не менее оно было лучше, чем в помещениях внизу, где люди из-за спертого и испорченного воздуха и беспрерывной качки начали сильно страдать от морской болезни. Многие из этих бывалых моряков впервые отдали дань Нептуну.

Транспортная подводная лодка "Дейчланд": продольный разрез и планы палуб.

Транспортная подводная лодка "Дейчланд'’: вид сверху и поперечные сечения.

На третий день шторм стал наконец стихать. Океан понемногу успокаивался, и мы могли открыть палубные люки, проветриться и просушиться. Все свободные от вахты люди, бледные и утомленные, выползали наверх, чтобы, растянувшись на палубе, погреться на солнышке и отдохнуть. Едва свежий морской воздух пахнул на них, как уже появились сигары и трубочки.

Приняв во внимание, что, придерживаясь нашего курса, мы вряд ли можем ждать встречи с какими-либо пароходами, все устроили общую просушку одежды. Немного погодя каждый притащил все, что у него было, и разложил на палубе. Вся она пестрит постелями, одеялами, разной одеждой и сапогами. На бортах, на стальной барьерной проволоке развевается белье, точно после большой стирки. Среди всего этого люди лежат в самых необыкновенных позах, греясь на солнце, подобно ящерицам. Чтобы естественным сквозняком увеличить тягу вентиляторов, в помещениях внизу, около каждого люка подвешен парус в виде мешка. Своими остроконечными сторонами они похожи на рыбьи плавники и придают закругленному корпусу лодки вид фантастической рыбы. Надо полагать, впечатление мы производили оригинальное.

Впрочем, некому было нами любоваться. Встретив какой-то одинокий пароход, чей дымок показался под вечер на горизонте, мы уступили ему дорогу, заблаговременно изменив курс.

Настроение экипажа прекрасное, из лодки доносятся веселые звуки граммофона. В нашей кают-компании стоит меньший из аппаратов для "консервирования" музыки, раз уж жизнь на подводной лодке немыслима без него.

В общем, начинается самая монотонная часть нашего путешествия. Установилась прекрасная погода, каких-либо встреч нам едва ли нужно опасаться.

В моем дневнике я нахожу лишь следующие заметки:

"Путешествие становится однообразным. Идем прежним курсом. Изредка уходим в сторону от встречных пароходов. В продолжение нескольких дней вообще полное отсутствие каких-либо судов, граммофоны заведены, все мы в наилучшем настроении. Нигде хорошее самочувствие не зависит так от погоды, как на подводной лодке в открытом океане".

Впервые мы можем быть спокойны. При этом, под влиянием вечного однообразия, делаешься более общительным.

Как-то стою я в носовой части судна. Невдалеке наш великан боцман Хумке возится около спасательной лодки, на которой во время бурь некоторые крепления немного ослабли. Долго стою я, глядя на запад, где лежит наша цель – Америка. Неожиданно у меня появляется мысль поговорить с нашим Хумке. Я задаю ему вопрос, чем он вообще объясняет наше настоящее путешествие в разгар войны?

Приветливо улыбаясь, он не колеблясь отвечает:

– Чтобы деньгу заработать, конечно.

Ответ мне показался слишком кратким, поэтому я пробую разъяснить ему значение восстановления во время войны торговых сношений с Америкой, наперекор всем английским блокадным судам. Вместе с тем я стараюсь ему растолковать, в чем именно заключается смысл английской блокады.

Все еще держится чудная погода. Барометр стоит твердо, воздух сухой и прозрачный. Постепенно мы приближаемся к той широте, где в это время года хорошая погода – явление обыкновенное. Солнечные лучи становятся чувствительными, и мы начинаем подумывать о каких-нибудь освежающих мерах.

Тут-то наше "морское купанье" оказалось превосходной идеей. Изобретателем его был наш главный машинист Кисслинг, не интересовавшийся ничем, кроме своих моторов. Относительно последних он, действительно, выказывал необыкновенную и трогательную заботу. Не раз во время сильного волнения, когда все палубные люки задраены, вдруг в люке рубки появляется какой-то человек, спешно старавшийся протиснуться через "ванну", не обращая внимания на начальствующее лицо, находящееся как раз там. Это появлялся наш Кисслинг, который, беспокоясь за свои моторы, надев самый старый дождевик, с трудом пробирался по окатываемой волнами палубе в носовую часть, чтобы посмотреть на вентиляторы. Ежеминутно он должен был проверять – правильно ли происходит отрабатывание, верно ли функционируют моторы и происходят ли вспышки с регулярной точностью. Он всецело отдавался своим моторам и жил их жизнью. Малейшую неисправность в их работе он уже слышал и не успокаивался, пока не находил причины.

В одно из таких обыкновенных, но не безопасных путешествий по скользкой палубе у Кисслинга появилась блестящая мысль: морское купание. Это было очень просто, как почти все великие изобретения.

Чтобы понять его, надо знать, как выглядит корпус нашей лодки. В своей верхней части он состоит из наружных цистерн, сквозь многочисленные отверстия, щели и скважины которых беспрестанно переливается вода, вследствие чего они не играют роли в плавучести судна. Сверху они доступны через задвижные люки и трапы. Если стоять на такой, так называемой, цистерной палубе, то верхняя палуба находится приблизительно на высоте роста человека. Во время движения лодки в этих помещениях все время плещется вода, а потому стоит только открыть задвижной люк и спуститься в эту наружную цистерну, чтобы принять великолепную морскую ванну. В этом и заключалось изобретение Кисслинга, причем его примеру вскоре последовали многие.

Однако эта медаль имела и оборотную сторону. Спустившись в такую наружную цистерну вскоре после того, как лодка всплыла, вместо морской ванны вас ожидала масляная. Масляные резервуары редко бывают совершенно плотны, в особенности после более продолжительных плаваний. При всплытии из подводного положения на поверхность образуется над лодкой слой масла, который она должна прорезать, перед тем как подняться окончательно. Этот масляный слой попадает и в "ванну" около рубки и на палубу. В наружных цистернах он плавает на поверхности воды, причем нужен почти целый день для того, чтобы, благодаря все новому потоку воды, он окончательно исчез. Купанье в такой воде освежало мало, и, когда выкупавшийся выходил оттуда покрытый по всему телу маслом, кожа его играла всеми цветами радуги. Метаморфоза эта доставляла зрителям необычайное удовольствие.

Установившаяся прекрасная погода дала возможность заняться одним довольно важным делом. Принимая во внимание предыдущие бурные дни, мы решили определить точно по солнцу наше местонахождение, вынув для этой цели секстаны. Необыкновенно прозрачный воздух после наступления темноты располагал также заняться наблюдениями над звездами и определением их высоты. После долгой и праздной жизни на берегу чувствовалась необходимость вытащить морские приборы, заняться хронометром и секстанами, циркулем и морскими картами и определить место, где в данное время мы находились.

Правда, астрономические наблюдения на подводной лодке – дело отнюдь не легкое. Даже обыкновенные вычисления содержат на субмарине много нового для опытного капитана и требуют не мало времени для ознакомления с ними. Ввиду того, что из низкой рубки подводной лодки открывается довольно ограниченный обзор, приходится прибегать к совершенно иным приемам и к иной оценке расстояний. В особенности приходится приспособляться к совершенно иным условиям, находясь в тесной "ванне" рубки, при определении полуденной высоты, назначении курса или при каком-либо вычислении. На большом корабле, стоя на вместительном капитанском мостике высоко над водой, делаешь спокойно свои измерения, быстро получая при этом все необходимые справки от сигнальщиков. Затем спускаешься в удобную каюту, где находятся все карты, садишься за стол и делаешь свои вычисления с полным комфортом.

Не то на подводной лодке. Здесь обходишься без каких-либо удобств. Втиснутый в овальной формы стальную бочку, величиною в дамский сундук средних размеров, прижимаешься плечом к стенке и стараешься судорожно держать секстан прямо, пока не посчастливится направить солнечный диск точно на горизонт, после чего быстро прячешь инструмент за обвесом и пробираешься в центральный пост, прижимая к груди карты и инструменты и ударяясь спиной и коленями обо все попадающееся на пути. Затем протискиваешься опять в люк рубки и в промежутках между набегающими шквалами работаешь циркулем и параллелью, а колени служат столом, между тем как самому все время приходится быть осторожным против предательских выпадов стихии.

Какое наслаждение после таких условий опять иметь возможность работать на палубе, при спокойном море и ясной погоде.

Погода как нельзя лучше благоприятствовала нашим пробным погружениям, в которых мы ежедневно упражнялись. Все шло как по маслу. Мы можем без всяких опасений приближаться к берегам Америки и свободно в подводном положении пройти трехмильную полосу границы.

Во время таких пробных погружений мы были свидетелями необыкновенного зрелища.

Я дал приказание погрузиться настолько, чтобы рубка находилась на три метра под водой. Яркие солнечные лучи проникали далеко вглубь. Ближайший к поверхности слой воды был светло-синего цвета и прозрачен, как стекло. Сквозь иллюминатор рубки я мог видеть всю лодку, окруженную воздушными, блестящими, как жемчуг, пузырьками, беспрестанно вытесняемыми корпусом лодки. Палуба, простиравшаяся к носу, была так отчетливо видна, словно мы плыли над водой. Впереди все переходило как бы в красочные сумерки. Казалось, лодка врезается в светло-зеленую стену, постоянно разделявшуюся и распространявшую блестящий свет и затем переходившую по мере приближения в изумрудную прозрачность.

Как очарованные стояли мы перед этим сказочным зрелищем, фантастическое действие которого увеличивалось еще морскими звездами, прицепившимися к палубе и лежавшими на ней, сверкая розовыми, бледно-желтыми и ярко-красными оттенками. Зато на такой небольшой глубине мы не видели ни одной рыбы.

На следующий день один эпизод доставил нам необыкновенное удивление, несмотря на то, что окончился он совершенно иначе, чем мы ожидали.

Под влиянием многократных успехов моих товарищей по торговому флоту, которые посредством всевозможных ухищрений изменяли наружность своих судов с целью ввести в заблуждение неприятеля, во мне заговорило честолюбие.

В ближайшие же дни мы приготовили великолепный фокус, который должен был превратить нас из подводной лодки в обыкновенный пароход. Из парусины мы устроили дымовую трубу, прикреплявшуюся стальными обручами к перископу. Для рубки мы приготовили одеяние, которое превращало ее в надстройку на небольшом грузовом пароходе.

Приготовившись таким образом ко всяким случайностям, шли мы, освещаемые чудным солнцем. Однажды вечером, часов около семи с половиной, вынырнул впереди нас какой-то пароход. Немедленно убедившись, что он должен пройти мимо нас на довольно близком расстоянии, если мы будем придерживаться своего курса, мы решили взять немного в сторону и приготовиться к испробованию своего замысла.

Топорщась, поднимается по перископу "труба". С целью придать ей еще более настоящий вид мы зажигаем в ее нижнем отверстии кучу хлопка, пропитанного маслом. Одновременно исчезает рубка под немного развевающейся "покрышкой". Но подлый хлопок только чадит невероятно, не давая сколько-нибудь дыма. Все стоят вокруг с надувшимися щеками и стараются раздуть пламя. Наконец один из матросов, притащив воздушный насос, раздул солидный огонь в нашей воображаемой топке. Его выдумка награждается громким ура; над верхним краем трубы показывается легкий дымок и тут же тает в воздухе.

Мы хохочем и приготовляемся уже идти с трубой без дыма, в это время появляется боцман Хумке с коробкой из-под консервов, наполненной смолой. Воздушная помпа действует опять, и наконец сравнительно густые клубы дыма появляются над нашей трубой.

Эффект получается замечательный. Пароход неожиданно меняет свой курс и направляется прямо к нам.

Из парусины мы устроили дымовую трубу, прикрепив ее к перископу.

Этого мы никак не ожидали. Я тотчас же приказываю сложить мачты и приготовиться к погружению. Наша надстройка исчезает, и с низким поклоном падает труба.

Как только пароход увидел такое наше превращение, его охватывает страх. Он меняет курс и удирает, выпуская густые, черные клубы дыма, на которые мы смотрим не без зависти.

Но мы утешаем себя – следующий раз будет удачнее, и усовершенствовали свое изобретение настолько, что два дня спустя мы, выпуская громадные клубы дыма, прошли мимо одного встречного парохода, не возбудив ни малейшего подозрения.

 

Ад

Июнь приближается к концу и, к сожалению, погода меняется.

Волнение с юго-запада и отсутствие течения, на которое мы рассчитывали, были признаками, что центр шторма тянется на юг вдоль Гольфстрима.

Прошел еще один день. Вечер настал душный. Жарко. Солнце зашло за кроваво-красной туманной завесой.

Непрерывная зарница и удушливая, влажная жара предвещают наше приближение к Гольфстриму. Ночью разражается сильнейшая гроза, ветер кидается во все стороны, и крайне неравномерное волнение затрудняет ход лодки. Температура воды поднимается и наконец показывает 28° С. Мы в Гольфстриме, который обозначает свои границы в воздухе огненным кольцом из ужасных тропических гроз.

Кроме того, необыкновенное свечение моря и сильные атмосферные перепады сопровождают Гольфстрим. Это замечается по нашему искровому телеграфу, который под действием сильной электризации в воздухе дает отказы. До сих пор он самым аккуратным образом ежедневно принимал со станции в Науэн сообщения генерального штаба.

Свечение моря делает почти невозможным наблюдение за ним. Глаза слепит и жжет от постоянного сверкания морской поверхности в ночном глубоком мраке. Обстоятельство это более чем неприятно ввиду того, что мы как раз входим в район нескольких пересекающихся пароходных линий, требующий двойной осторожности.

К тому же погода все ухудшается. Волнение громадное, шквалы с градом хлещут по палубе и пенящимся волнам, сила ветра между 11 и 12 баллами.

Черные бесформенные тучи нависли над кипящим морем, без перерыва сверкают широкие светло-желтые молнии. Затем вдруг наступает глубочайший мрак, между тем как вокруг нас море горит зеленоватым светом, освещая лодку во всех ее деталях.

Стихия неистовствует, бесконечный раскат грома грохочет над нами. Это конец мира…

Вдруг неожиданно за нами вынырнули стеньговые фонари большого парохода. Благодаря темноте мы уходим незамеченными. Точно освещенный изнутри призрак, он проходит мимо. Судя по его курсу, это идущий из Средиземного моря, пассажирский пароход. Должен сознаться, что пока дождь и мрак не поглотили его, мы с чувством зависти смотрели на его светящийся ряд иллюминаторов.

На следующий день буря достигла высшего предела. Ураганные вихри налетали порывами, воздух был наполнен морской пеной, разносимой бурей. Одновременно разразился ливень, неистово хлеставший по рукам и лицу. Приходилось защищать глаза куском стекла, иначе не было ни малейшей возможности что-либо разглядеть.

Лодка работает невероятно тяжело, борясь с ужасной волной, которая кидает ее во все стороны с такой силой, что она как бы трещит по всем швам. Подчас она дает такой крен, что с трудом удерживаешься за край "ванны". Настоящий ад.

И все-таки здесь в рубке относительно легко, по сравнению с помещениями внизу, в особенности с машинным отделением. При таком сумасшедшем волнении все люки, конечно, должны быть задраены и входной люк рубки может лишь временами открываться. Правда, обе большие вентиляционные машины работают безостановочно, но нагнетаемый туда из вентиляционных, тщательно защищенных от бурунов шахт, свежий воздух тотчас же поглощается жадными моторами Дизеля. Взамен эти неблагодарные и ненасытные чудовища дают лишь тяжелый, давящий зной, насыщенный противным запахом масла, который разгоняется по всем помещениям.

Воздух внизу совершенно влажный. Непонятно, как могут люди там дышать. Пот льется со всех градом, причем, испаряясь, он пронизывает все. Ящики и дверцы шкафов набухают. Вдобавок ко всему сюда же спускаются с палубы отстоявшие свою вахту люди в насквозь мокрых одеждах.

Нет никакой возможности представить себе ту атмосферу, ту адскую жару, которая царит внутри.

В Гольфстриме температура достигла 28° С. В воздухе было не менее. Совершенно нет доступа свежего воздуха, в особенности в машинном отделении, где бешено стучат два шестицилиндровых двигателя внутреннего сгорания. Раскаленное дыхание отработанных газов вырывается из вентиляторов, но цилиндры по-прежнему дышат жаром, который распространяется на все окружающее. Удушливое облако от жары и масляных паров поднимается над машинами и остается в помещении. Температура в эти дни доходила до 53° С.

Волнение громадное. Шквалы с градом хлещут по палубе и волнам.

В таком аду жили и работали люди. Со стоном ворочались на своих койках свободные от вахты. Спать было немыслимо, а если кому-нибудь и удавалось на минутку задремать, то он тут же просыпался от льющегося с него ручьями пота, просыпался для новых мучений. Чувствовалось небольшое облегчение, когда проходили восемь часов отдыха и новое дежурство призывало в централ или к машинам.

В одних рубахах и шароварах стоят люди на своих постах, повязав лоб платком, защищавшим глаза от льющегося пота. В жилах кровь стучит, как в лихорадке. Только при наивысшем напряжении силы воли удается принудить себя механически исполнять работу и держаться на ногах в продолжение четырех часов.

Надолго ли еще хватит сил выдержать этот ад? В эти дни я не вел дневника, нашлась лишь одна заметка: "Температура не должна больше подниматься, иначе люди в машинном отделении не выдержат".

Но они выдержали, выдержали как герои; они исполняли свой долг, измученные, покрытые потом, пока центр шторма не миновал нас и не начало проясняться, пока солнце не прорвало тучи и уменьшившееся волнение не позволило нам открыть люки.

Только тогда люди выползли из своего ада. Мертвенно-бледные, вымазанные в масло и грязь, выходили они на свет божий, радуясь солнцу, точно оно впервые засветило им.

 

Америка

Если в Атлантическом океане мы избегали встреч с пароходами в надводном положении, то последние дни мы ныряли без исключения, едва лишь замечали на горизонте дымок. Здесь вблизи берега нас ни в коем случае не должны видеть, и мы считались с присутствием неприятельских военных судов.

8-го июля мы по цвету воды уже заметили, что цель наша должна быть близка. В послеобеденное время я советовался со своими офицерами относительно способа нашего приближения к Henry, более южному из двух мысов, образующих вход в Чизапикскую бухту.

Я утверждал, что нам следует дождаться зари, опустившись на глубину в десяти морских милях от американской территориальной границы, и убедиться, что никаких враждебных нам мер англичанами не принято.

В случае, если что-нибудь о нашем путешествии всплыло наружу, мы, безусловно, должны считаться с этим обстоятельством.

Краполь, наоборот, предложил под защитой ночи подойти как можно ближе к берегам. Эйринг его поддерживал. Оба плана имели свои хорошие и плохие стороны, из-за чего я решил идти осторожно вперед в вечерних сумерках, выжидая, как сложатся обстоятельства и погода.

Решение ускорялось появившимся вскоре, сильным юго-западным ветром, прояснявшим горизонт, который до этого был скрыт от нас мглистой летней погодой. Зато одновременно ветер начал нас бросать самым неприятным образом по расходившимся волнам. Мы все же решили идти под водой на маяки Henry и Charles, руководствуясь незадолго перед тем сделанными, астрономическими наблюдениями.

Таким образом мы подвигались вперед до тех пор, пока на горизонте не начал урывками появляться свет. Это был первый свет с маяка Henry, первый привет Америки.

Вдруг неожиданно справа появился белый огонек, тут же исчез и немного спустя появился слева, где и остановился. Мы посмотрели друг на друга.

В чем дело? Это было чертовски похоже на световую сигнализацию военных судов. Приходилось насторожиться до крайности. Средним ходом, опустившись по рубку, стоя каждый на своем посту при готовности к немедленному погружению, мы пробирались вперед с величайшим вниманием, пронизывая своими биноклями мрак ночи.

Немного погодя выяснилось, что этот свет был стеньговым фонарем на выходившем в море, мирном пароходе, который на довольно значительном расстоянии от нас прошел со стороны нашей кормы. Это мы и приняли за сигнализацию военных судов.

Вздохнув свободно, я приказал дать машинам полный ход, и чуть позже мы увидели устойчивый свет с маяка Henry, между тем как мигающий Charles все яснее выступал на горизонте. Оба они показывали правильность нашего курса, и нам оставалось войти в гавань между обоими мысами.

Вскоре показались оба маяка, и с неописуемым чувством в сердце я приветствовал вертящийся маяк Charles, чей неутомимый свет сквозь окружающую темную бесконечность был молчаливым, но верным доказательством того, что после длинного и опасного плавания там нас ждет земля, ждет наша цель – великая Америка.

Мы миновали появлявшиеся время от времени в фарватере, светящиеся буйки и, услышав уже знакомый вой близлежащего звукового буйка, еще раз убедились в близости земли. Миновав и его, мы немедленно всплыли и тотчас же увидели огни нескольких пассажирских пароходов, с которых нас не заметили, так как мы еще шли без огней.

Это было в 11 час. 30 м. ночи 8-го июля 1916 г.

Перейдя американскую границу, мы подняли фонари и шли спокойно между мысами, пока не увидели красный и белый стеньговые фонари лоцманского парохода. Мы застопорили и показали обычпый синий цвет, после чего лоцманский пароход сейчас же направил на нас свой прожектор и, не видя контуров какого-либо судна, медленно стал приближаться.

Он освещал нас долго, и раз за разом лучи прожектора скользили по низкой палубе и рубке "Дейчланд".

Неожиданный вид нашей лодки, по-видимому, так поразил лоцмана, что прошло порядочно времени, пока из мегафона раздался вопрос:

– Куда вы следуете?

Получив наш ответ – Newport News, он спросил о назначении нашего судна. Мы сказали, но должны были повторить еще два раза, пока они там уяснили себе, что за гость перед ними. На судне произошел страшный переполох.

К нам подошла шлюпка, и лоцман, взобравшись по круглому борту "Дейчланд" на палубу, приветствовал нас следующими, из глубины души вырвавшимися словами:

– Будь я проклят, да ведь это вы!

Он сердечно тряс нам по несколько раз руки и выражал свою откровенную радость по поводу того, что он первый американец, приветствующий "Дейчланд" в стране свободы.

К нам подошла шлюпка, и лоцман взобрался по круглому борту на нашу палубу.

Я спросил его, слышал ли он что-нибудь о том, что нас ожидают, и был приятно поражен, узнав, что уже несколько дней какой- то буксир, по-видимому, имеющий к нам дело, находится в море. Мы сразу же отправились с лоцманом на поиски этого буксира.

Тем временем входящие пассажирские пароходы обнаружили редкостного гостя и освещали нас со всех сторон своими прожекторами. Наше прибытие в американский порт превратилось в фантастический ноктюрн.

Не легко было в темноте найти наш буксир. Мы искали долго. Наконец, спустя два часа, мы его нашли. Это был буксир "Тимминс" под командой капитана Хишна, принадлежащий Северному немецкому Ллойду.

Радость была велика. Десять дней капитан Хинш, чей пароход "Неккар" с начала войны стоял в Балтиморе, ожидал нас при входе в Чизапикский залив. Наше продолжительное опоздание вызывало опасение за нашу судьбу. Поэтому он был бесконечно счастлив, увидя своего долгоизданного гостя целым и невредимым. Первым делом он передал нам приказание идти вместо Newport News в Балтимору, где все уже приготовлено к нашему прибытию.

Распростившись с нашим милым лоцманом, в сопровождении "Тимминс’а" мы направились в Чизапикский залив, гордо подняв немецкий флаг, лишь с прибытием "Эйтель-Фридриха" впервые развевавшийся в этом порту.

На рассвете вошли мы в Чизапикскую бухту. Наше плавание постепенно превратилось в триумфальное шествие. Все встречные пароходы, как американские, так и нейтральные, приветствовали нас троекратными свистками и сиренами. Лишь какой-то английский пароход прошел мимо молча, исполненный ненависти, между тем как наш немецкий флаг гордо развевался на мачте. При этом капитан Хинш был настороже со своим буксиром, на случай, если англичанин вздумал бы пошутить и, повернув "нечаянно" руль, протаранить нас.

Еще и в другом отношении "Тимминс" оказывал нам помощь. На все приветствия пароходов мы могли отвечать только нашей сиреной, посредством ценного для нас сжатого воздуха. Удовольствие это было бы слишком дорогим, а потому "Тимминс" своим грубым паровым свистком благодарил всех от нашего имени.

Чем дальше мы забирались в залив, тем неистовее становился шум. Мы радовались от души, видя в этом искренние симпатии американцев к нам и нашему плаванию.

После обеда, около четырех часов, "Тимминс" подошел осторожно к нашему борту и передал кусск льда. Быстро остудив несколько бутылок шампанского, мы чокнулись за счастливое прибытие "Дейчланд" в Америку.

Какое наслаждение доставил нам лед и первый холодный напиток – может понять только тот, кто знает, что значит день за днем жить при 35° температуре.

Слух о нашем прибытии разошелся с необычайней быстротой, так как, к нашему немалому удивлению, уже за несколько часов до Балтиморы нас встречали пароходы с репортерами и кинематографистами.

Хотя уже смеркалось, нас все-таки еще усердно допекали. По всей вероятности, нам пришлось бы выдерживать бесчисленные вопросы и опросы, если бы погода в Чизапикском заливе, гостеприимно заботясь о нашей потребности в отдыхе, нам не помогла. Налетела сильнейшая гроза, и, вместо потока вопросов, над нами разразился поток прохладного дождя, и вскоре "Дейчланд", в сопровождении своего верного "Тимминс’а", скользила одиноко и молчаливо в наступающих сумерках к своей цели.

В 11 часов ночи мы стали перед Балтиморой у карантинной станции, и громыхая, якорь впервые опустился на американское дно.

 

Балтимора

Наш первый взгляд следующим ранним утром упал на коренастого "Тимминс’а", стоявшего параллельно с нами и оберегавшего нас. Уже в 5 часов явился врач с карантинной станции. Я передал ему свидетельства о здоровье, выданные нам 1-го июня Вильямом Томасом Фе, американским консулом в Бремене. Врач объявил нас свободными и троекратным "ура" приветствовал "Дейчланд" и ее экипаж.

Подняв якорь, мы под руководством "Тимминс’а" направились к месту нашей стоянки – в Локаст Пойнт. Ни одно судно не могло идти надежнее, чем мы под защитой "Тимминс’а" и тех многочисленных пароходов, нанятых кинематографическими компаниями и кишащих вокруг нас. На каждом таком пароходе стояло 5-6 человек, которые приготовили свои аппараты и старались веселыми окликами заставить нас принять нужные позы.

– Покажите ваше лицо, капитан.

– Будьте добры, поверните немного голову!

– Машите рукой!

Такого рода восклицания раздавались со всех сторон, и у них шла бешеная работа. Я стоял в рубке, смотрел вправо и влево, махал руками и было совершенно лишним уговаривать меня смеяться, так как поведение кинематографистов было комично. В таком веселом настроении подошли мы к нашему месту стоянки.

Здесь уже за несколько недель до нашего прихода все было приготовлено капитаном Хиншем. Место, где "Дейчланд" бросила якорь, так надежно защищалось плотинами и сетями, что всякая неприятная случайность просто исключалась. Мы стояли у деревянной пристани, выдававшейся в реку, вблизи большого сарая, в котором хранились заготовленные для нас товары. Место это находилось в стороне от всего, так что пришлось проложить новую дорогу от пристани к ближайшей улице.

Со стороны суши все было заграждено большим рвом и колючей проволокой. В самой реке "Дейчланд" защищалась с одной стороны пароходом Северного немецкого Ллойда "Неккар", который с начала войны стоял в Балтиморе и теперь служил нам базой с пего можно было свободно наблюдать за нашей лодкой. С другой стороны была сооружена целая система тяжелых плотин и грубых сетей, достигавших дна, вследствие чего даже водолазу не удалось бы проникнуть к нам. Помимо того, днем и ночью наготове стояло несколько охранных судов, между ними "Тимминс", который в продолжение всей ночи беспрерывно освещал местность своим прожектором.

Случались при этом и комичные эпизоды.

Желая избежать во время погрузочных работ на "Дейчланд" любопытных зрителей, вокруг сарая мы поставили высокий забор, совершенно заслонявший судно и место работ.

Единственный способ взглянуть на чудо-лодку, хотя и с довольно большого расстояния, представлял прикрепленный на якорях в реке подъемный кран, которым газетные репортеры и пользовались как наблюдательным пунктом. Здесь они расположились, не теряя нас из виду и устроив настоящее дежурство. День и ночь два человека сидели на балке крана, жертвуя собою во имя своей работы.

Но и у нас были наблюдатели. При ночных сменах "караула" на кране, прожектор на "Тимминсе" забавлялся тем, что любезно освещал господам репортерам стрелу крана во время их затруднительного очередного спуска и подъема.

Впрочем, наш милый капитан Хинш позаботился обо всем, начиная с нашей встречи и охраны вплоть до нашего пребывания на "Неккаре". Тем немногим счастливцам, получившим разрешение осмотреть лодку, доступ на нее разрешался лишь с этого парохода. Вообще же все посещения лодки были запрещены. Собственно говоря, мы, конечно, охотно показали бы кому угодно наше чудесное судно, но из опасения диверсий в случае свободного впуска посетителей мы не решались изменить систему охранения. Сотни американцев, приехавших на своих автомобилях, издалека, даже со стороны Запада, к своему сожалению, возвратились ни с чем.

Посчастливилось лишь немногим кинематографическим фирмам. Я исполнил их желание увековечить весь экипаж при его первом вступлении на американскую землю и, кроме того, снялся со всеми моими людьми в группе.

Моя первая поездка по городу была похожа на триумфальную процессию. Автомобиль часто останавливался, со всех сторон меня поздравляли, все хотели пожать мне руку. В продолжение первого дня в Балтиморе я оказался своего рода препятствием к свободному уличному движению.

Мы медленно продвигались по направлению к конторе Северного немецкого Ллойда, окруженной целой толпой людей. Сначала надо было покончить со всеми необходимыми формальностями. Я отправился по обыкновению к таможенным представителям: везде меня приветствовали радостно и сердечно. Вернувшись в контору, я с решимостью моряка предоставил себя в распоряжение прессы, поместившись за конторкой, перед которой теснилось бесчисленное количество журналистов. Будучи совершенно один, я выдержал напор сотен людей, мужчин и женщин, из которых каждый, начиная от самых незначительных личностей и кончая выдающимися политиками, забрасывал меня вопросами.

Одна дама спрашивала:

– Милый капитан, как выглядит внутренность подводной лодки?

"Дейчланд" в Балтиморе.

Другая с чувством большого сожаления говорила:

– Неужели правда, что дети в Германии голодают от недостатка молока?

Какой-то упитанный господин выказал свой интерес, спросив:

– Скажите, капитан, чем питались вы?

Часто раздавались вопросы: "Что известно вам относительно письма кайзера, которое вы привезли Вильсону?" На этот вопрос я так же не мог ответить, как и на вопрос: "Когда вы думаете покинуть Балтимору?"

На все эти и сотни других вопросов я отвечал один и был похож на волнорез, окруженный ревущим прибоем.

Утомленный, я принял приглашение немецкого клуба, где мы в исключительно немецком обществе праздновали прибытие и с чувством гордости и радости вспоминали свою борющуюся родину.

Следующие дни были для нас целым рядом торжеств. Только тот, кто знаком с американским гостеприимством и американским энтузиазмом, может себе представить, как сердечно нас принимали. Люди были точно вне себя. Искренняя симпатия, с какой они приветствовали наше плавание и счастливое прибытие, и откровенное выражение этой симпатии проникали до глубины души.

Всюду, где бы мы не появлялись, нас восторженно встречали, жали нам руки, пели гимны и предавались долгим овациям. Приглашения офицерам и экипажу буквально сыпались. Однажды в одном музыкальном зале, заметив присутствовавших двух моих штурманов, музыка немедленно умолкла, прожектор был направлен на них, и при общем ликовании оркестр исполнил германский и американский национальные гимны.

В то время, как жители таким образом выражали свою симпатию, американское правительство занялось разъяснением вопроса: может ли наша лодка считаться обыкновенным судном или же она должна быть признана военным, как того настоятельно требовали английская и французская дипломатические миссии.

12-го июля прибыла из Вашингтона правительственная комиссия офицеров, которой поручили подробно осмотреть нашу "Дейчланд". Не имея на борту никаких вооружений, мы спокойно показали им все. .

После трехчасового исследования всех углов и закоулков, стоившего участникам многих неудобств, в раскаленной внутренности лодки, комиссия подтвердила чисто торговый характер нашего плавания. При этом американские офицеры не могли воздержаться от выражения своего восхищения конструкцией лодки, причем в особенности подчеркивали то впечатление, которое на них произвел сложный механизм двигателей Дизеля.

Об одном характерном эпизоде, произошедшем на этих торжествах, я должен еще рассказать.

Это было во время праздника в пользу Красного Креста, устроенного в народном парке за городом, со стрельбищем, танцевальными площадками, на который весь экипаж получил приглашение. Бившая через край сердечность превратилась в овацию, причем я должен был выдержать тяжелое испытание: в программу празднества входил номер, согласно которому все участники, видимо, по американскому обычаю, пожимали мне руку. Задачу эту не легко было решить. Оглядываясь в замешательстве, я видел бесчисленное количество протянутых рук, веселые и приветливые лица окружали меня.

Наконец придумали следующий выход. Я должен был взобраться на автомобиль одного из членов праздничного комитета, и толпа под предводительством устроителей праздника проходила мимо меня, причем каждый протягивал мне руку, которую я пожимал. Процессия продолжалась целых полтора часа, во время которых я без перерыва оделял рукопожатиями всех и каждого. Еще и сегодня я удивляюсь, как моя рука все это выдержала.

20-го июля немецкий посол граф Бернсдорф посетил "Дейчланд". Вечером того же дня мэр Балтиморы, необыкновенно любезный господин, давал официальный обед в честь нашего посла. Праздник носил исключительно политический характер. В числе приглашенных были только официальные политические и общественные деятели. После длинного ряда изысканных блюд и вин было произнесено, согласно американским традициям, много речей, в которых приветствовалось прибытие 'Дейчланд" в Америку и указывалось значение этого обстоятельства для Балтиморы и для германо-американской дружбы. В саду появился балтиморский городской оркестр, игравший die Wacht am Rhein и американский гимн, между тем как скрещенные немецкие и американские флаги развевались над участниками.

Пока все эти празднества заполняли почти все наши вечера, работы по выгрузке и загрузке шли своим чередом. Хилкен и представители Северного немецкого Ллойда в Балтиморе сделали все от них зависящее, чтобы облегчить и обеспечить эту ответственную часть нашей задачи.

Они не только втихомолку приобрели, сложили в складах и приготовили для нас к погрузке обратный товар, при виде которого многие задавали себе вопрос, каким образом все это поместится в трюме, – но и позаботились на счет подходящих грузчиков и укладчиков. Вся работа на лодке производилась неграми, и были приняты меры к подбору рабочих с самым низким уровнем развития и наблюдательности. Кроме того, негры подвергались обыску перед началом работ.

Выгрузка шла легко и свободно. Тому, кто привык к выгрузочным работам на большом океанском пароходе, картина эта казалась, конечно, своеобразной. В противоположность громадным паровым и гидравлическим кранам, которые с громыханием и шумом медленно поднимают тяжелые тюки товаров под крик рабочих и надсмотрщиков, стоящих над исполинскими люками, здесь были поставлены два небольших, быстро работавших, изящных электрических крана над обычными люками лодки. В маленьких мешках и ящиках появлялись товары на свет божий, бесшумно и ловко, точно в кукольном театре. И можно было удивляться той массе груза, выросшей на набережной и вытащенной через тесные люки из нашего корпуса.

Погрузка шла тяжелее. Прежде чем приступить к ней, нашим специалистом по погрузке подводных лодок, инженером Пруссе с верфи "Германия" были сделаны подробные вычисления. Каждый килограмм неравномерно тяжелого и неравномерно громоздкого товара старательно укладывался на своем точно определенном месте, во избежание неблагоприятного влияния на равновесие лодки. Вся укладка должна была быть такова, чтобы исключалась всякая возможность сдвига груза при самых разнообразных положениях, в которых лодка могла оказаться. Поэтому каждый тюк сначала взвешивался, вес его заносился весовщиком в особые таблицы, составленные по теоретическим вычислениям.

По окончании погрузки тут же на месте, где было достаточно глубоко, производились пробные погружения и испытания остойчивости. Происходит это следующим образом: сначала погружают лодку настолько, чтобы входной люк рубки был над водой. В этом положении в балластные кормовые и носовые цистерны поочередно накачивается вода, заставляющая лодку раскачиваться наподобие маятника и показывающая, правильно ли распределен на ней вес. В противном случае приходилось перекладывать груз до тех пор, пока все не сойдется точка в точку.

Наконец наша "Дейчланд" стоит, готовая к отплытию со своим грузом при его наиточнейшем равновесии.

Один из грузовых отсеков подводной лодки "Дейчланд".

 

Отъезд из Балтиморы

Перед описанием нашего отъезда из Балтиморы я бы хотел поставить вместо девиза появившуюся 18 июля в лондонской газете "Morning Post" статейку относительно той позиции, которую приняло английское правительство по отношению к подводной лодке "Дейчланд":

"На основании своего характера "Дейчланд" должна считаться военным судном, и сообразно с этим мы должны с ней поступать. Поэтому в случае, если военные суда союзников встретят ее вне американской морской границы, они потопят ее без предупреждения".

Таково было содержание телеграммы, переданной 19 июля по кабелю из Лондона. Мы прочли ее в "Morning Post", которую нам доставили перед отходом. Во всяком случае хорошо было уже то, что мы знали, в каком положении находимся.

На судне у нас не было ни минных аппаратов, ни пушек и у нас не было ни малейшей возможности нападать. Мы не имели даже личного оружия для самозащиты, разрешенное, однако, английскому торговому пароходу. Помимо этого, величайшая нейтральная страна признала "Дейчланд" чисто торговым судном, и все-таки нас намеривались топить без предупреждения.

Нам стало известно, что восемь неприятельских кораблей собрались перед Чизапикским заливом с целью нас поймать, едва мы перейдем американскую морскую границу.

Но мы знали также и то, что однажды нам удалось посмеяться над усилиями англичан. Правда, наш прорыв английской блокады при уходе из Европы был далек от приятной прогулки. Большее удовольствие доставило нам мнение капитана Гаунта, состоящего при британском генеральном консульстве в Нью-Йорке, высказанное им в печати при первом появлении слуха о том, что немецкая подводная лодка вышла в Америку. Он.успокоил своих английских читателей следующими словами: "Отправку подводной лодки в Америку считаю невозможной. Если немцы попытаются это сделать, мы ее поймаем. Большая подводная лодка оставляет всегда за собой след масла и смазочных материалов, который ее выдаст, и наши быстроходные крейсера смогут настичь ее и задержать".

Капитан Гауит занимает должность эксперта по морским делам при консульстве, и надо думать, что он в курсе всех дел, и тем не менее ошибся.

Подошло 1 августа. Сердечно распрощавшись со всеми и окончив все формальности с властями, мы могли выходить в море навстречу ожидавшим нас за заливом "доброжелателям".

Наш отход, однако, замедлился из-за необходимости дождаться прилива, чтобы выйти в Чизапикский залив через илистую отмель в устье реки Батапаско, на которой располагалась Балтимора. Мы напряженно ждали подъема воды, и наконец в 5 часов 20 минут пополудни этот момент настал. Тросы отданы, окружавшие нас сторожевые суда отходят в сторону и "Дейчланд" величественно отделяется от пристани, направляясь к фарватеру. "Тимминс", подобно верной сторожевой собаке, идет рядом и неохотно разрешает приближаться к нам многочисленным малым и большим судам с репортерами и кинематографистами.

Однако опасаться было нечего. Морская полиция в Балтиморе любезно назначила свой пароход нашим провожатым и, кроме того, таможенная яхта из Мериленда получила приказание сопровождать нас до границы их территориальных вод.

"Дейчланд" величественно отходит от пристани, направляясь к фарватеру.

Сотни людей собрались на берегах реки Батапаско, махали нам, кричали ура, в гавани раздавались со всех буксиров завывания сирен и паровых свистков, пароходы приветствовали флагами и гудками, – вообще шум стоял большой. Мы не могли не чувствовать, какое множество сердец во всей великой Америке посылает нам в дорогу свои благословения и с беспокойством будет ждать известий о нашем благополучном плавании.

Попав в свободный фарватер, машинам дали полный ход, и постепенно наши спутники остались у нас за кормой. Даже Тимминс" едва поспевал за нами. Крики ура раздавались все отдаленнее, и под конец только таможенная яхта оставалась поблизости. К семи часам исчезла и она, и мы оказались бы вдвоем с "Тимминс’ом", если бы у нас не оказался еще один спутник, показавшийся нам подозрительным, отделаться от которого было не так легко.

Это был быстроходный, серого цвета пароход, с острым штевнем и короткой плоской кормой. Настоящий тип скорохода, имевший, по слухам, 22 узла ходу. Говорят, что уже за неделю до нашего отъезда он был нанят каким-то господином, который платил за его наем по 200 долларов ежедневно; и видно, как высоко он ценил спортивный интерес, устроив состязание с "Дейчланд".

Сознавая свою быстроходность, красивое судно танцевало вокруг нас, делая удивительные круги. Точно шмель, жужжало оно, показывая беспокойство и резвость. Наш "Тимминс" ревел и выпускал угрожающие клубы дыма, но"шмель в 800 лошадиных сил не отставал и не позволял отогнать себя.

Пароходы приветствовали нас флагами и гудками.

Около 8-ми часов вечера поднялся небольшой ветерок, и немного погодя появилось волнение, весело плескавшееся под носом "Дейчланд". Согласно морским правилам, "шмель" зажег свои фонари, но уже не вертелся вокруг, а шел у нас в кильватере. Его разноцветные огни красиво мигали за нашей кормой, то теряясь в брызгах волн, то опять появляясь, но уже в большем отдалении. К 10 часам волнение усилилось, стало совсем темно, свет за кормой все отставал, и к утреннему рассвету оказалось, что "шмель" улетел домой.

Вместо него впереди появилась масса рыбачьих судов, вызвавших у нас опасение, что уже здесь, в нейтральных водах, нам устроена ловушка.

Крики ура с этих заподозренных нами судов убедили вскоре в том, что мы ошибались. Оказалось, что это были представители американской печати совместно с целой компанией друзей и почитателей "Дейчланд", не испугавшиеся ночного путешествия, чтобы вдали от Балтиморы послать нам последний прощальный привет. Один за другим прошли мимо пароходы, и в 6 часов утра мы вышли уже на такой простор, что могли сделать первое погружение.

После долгой стоянки и продолжительного пребывания на берегу я хотел убедиться, что лодка и весь экипаж находятся в моих руках, в особенности принимая во внимание все заявления, что мы "неизбежно" должны быть пойманы.

Наше первое погружение прошло блестяще. "Тимминс" стоял вблизи, и капитан Хинш рассказывал мне, какое поразительное было впечатление, когда "Дейчланд" совершенно бесшумно исчезла под водой и затем, несколько минут спустя, всплыла с пенящимся буруном в носовой части.

Итак, при погружении замечаний не было. Желая, кроме того, убедиться, что все в порядке и нигде нет течи, я приказал опуститься на дно, в таком месте, где на морской карте была обозначена глубина 30 метров.

Опять настала тишина, свет исчез, появились знакомые певучие звуки вентиляции, манометр в рубке показывает 20, 25 метров. Мы уменьшаем нашу скорость, стрелка показывает 30 метров, и я жду легкого толчка, который означает, что лодка задела дно. Но не тут-то было. Вместо этого стрелка продолжает показывать 32, 34, 35 м. Я стучу пальцем по стеклу – в следующую секунду стрелка падает на 36 метров.

Что случилось, в чем дело? Размышляю и смотрю на карту.

Совершенно ясно, что там обозначена 30-метровая глубина, к тому же мы предварительно сделали вычисления. Вместе с тем мы опускаемся все глубже. Стрелка манометра показывает уже 40 метров.

Однако это уже сумасшествие! Я навожу справку в централь и получаю успокаивающий ответ, что и там стрелка манометра глубины только что перешла 40 метров. Оба манометра, следовательно, согласованы между собой. Но от этого не легче, и лодка продолжает опускаться.

В централе люди удивленно смотрят друг на друга. Странное это чувство: в могильной тишине, только под певучие звуки вентиляции, опускаться куда-то в неизвестность, не замечая при этом ничего, кроме падения этой подлой стрелки на манометре. Наверху в рубке положение не лучше. Беспомощно смотрю я то на манометр, то на карту.

Тем временем лодка продолжает опускаться. Перешли 45 м, стрелка приближается к 48. Однако где-нибудь должен же быть конец этой глубине Чизапикского залива, не может же она продолжаться до бесконечности. Наконец на глубине 50 метров лодка останавливается без какого-либо толчка. Я перехожу в централь и советуюсь. Надо полагать, что мы попали в какое-нибудь углубление, не обозначенное на карте. Ну, это несчастье небольшое. Всплываем мы с 30 или 50 метров – не все ли равно.

Я только что хотел отдать приказание к всплытию, как вдруг мой взгляд падает на гироскопический компас, находящийся обыкновенно в полном спокойствии под своим стеклянным колпаком.

Я отскакиваю назад…

Что за история! Диск компаса словно сошел с ума и какими-то толчками безостановочно вертится вокруг.

Гироскопный компас, в общем, надежная вещь и, принимая во внимание, что на 50-метровой глубине Чизапикского залива земля ни в коем случае не может вращаться вокруг нас, приходится прийти к единственному и окончательному, хотя и дьявольски неприятному заключению, что мы, черт знает по какой причине, крутимся волчкообразно на дне этой ямы.

Я приказываю немедленно поставить помпы, которые хотя и начинают гудеть, но совершенно по-иному, чем раньше. Получился какой-то пустой звук. Действия они не оказали никакого, и мы сидим на месте и не можем сдвинуться. Только этого не хватало. Должен сознаться, что все мы начали чувствовать себя довольно скверно. Манометр тем временем еще немного опустился. Зато прекратилось наше волчкообразное верчение, и мы лежим совершенно неподвижно.

Диск гирокомпаса безостановочно вертелся вокруг.

Новое приказание к всплытию. Вновь гудят помпы, но опять с тем же результатом. Очевидно, и тут что-то не так.

Надо хорошенько все обдумать, прежде чем снова предпринять что-либо, иначе мы будем лежать здесь всегда.

После повторных запусков инженеру Клесу удалось в конце концов заставить поМпы заработать. Тяжело ворча, они начали выжимать воду из цистерн, мы же, как заколдованные, уставились на манометр. Ура! мы снялись, мы поднимаемся, стрелка подвигается на 49 м – я боюсь верить своим глазам… Но, черт возьми, что же опять случилось? Манометр вдруг останавливается на 20 метрах, затем перескакивает назад на 49, обратно на 20… Проклятие!

Тут уже становится жутко. Мы смотрим друг на друга и не знаем, что предпринять, не имея ни малейшего понятия, что случилось с лодкой. С тех пор как и манометры потеряли "рассудок", мы даже не знаем, на какой глубине находимся.

Чтобы понять значение этого, надо ясно представить себе, что единственная точка опоры на погруженной лодке заключается в стрелке манометра, поэтому в случае, если она перестает функционировать, уподобляешься совершенно слепому человеку. Однако, как ни серьезно было положение, никто не терял присутствия духа. Мы знали, что в крайнем случае у нас остается выход в виде сжатого воздуха, который, безусловно, выбросит нас на поверхность воды, даже если помпы откажутся действовать. Однако к нему прибегать не пришлось. Инженер Клее постепенно выяснил, в чем заключалась причина этого происшествия. Он прикоснулся к вентилятору, раздался свистящий шум сжатого воздуха, и в следующую секунду манометр делает скачек на 120 метров, с тем чтобы моментально опуститься на 49. Грязевая пробка, забившая отверстие манометра глубины, исчезла, вытесненная небольшим количеством сжатого воздуха. Трубы помп также прочищены сжатым воздухом от грязи, попавшей в них во время нашего нахождения в яме.

Вскоре они загудели как надо, и "Дейчланд" свободно всплыла на поверхность воды. Мы пробыли внизу полтора часа.

Капитан Хинш, у которого при виде нас отлегло от сердца, подошел со своим "Тимминс’ом" и стал у борта. Он был в смертельном беспокойстве за нас из-за нашего столь долгого отсутствия. По всей вероятности, мы попали в глубокую яму с водоворотом и "крутящимся песком", где мы уходили все глубже в песок и ил.

Немного погодя я поставил "Тимминс’а" на расстоянии 2-х миль от нас для наблюдения за нашим очередным, весьма важным, пробным погружением. Дело в том, что мы хотели всплыть без движения вперед, так чтобы перископ показался над водой. Маневр этот требует большой точности. Гораздо легче всплывать во время движения, с помощью перекладывания горизонтального руля, применяя динамическую силу, но при этом перископ оставляет за собой пенящийся след, привлекавший внимание.

Поэтому мы хотели сделать опыт и всплыть с довольно большой глубины, сохраняя по возможности равновесие, опоражнивая и наполняя поочередно цистерны, принять такое положение, при котором лишь перископ появляется вертикально над водой.

Опыт удался. Мы высунули наше "щупальце" – перископ, и "Тимминс", который знал, где мы приблизительно находимся, не заметил нас, пока не показалась из воды сама рубка.

Таким образом я удостоверился, что мы подготовлены ко всем возможным случайностям и можем решиться на прорыв без риска быть замеченными. Мы спокойно пошли вперед и установили свой курс с таким расчетом, чтобы по наступлении темноты очутиться между обоими мысами.

 

"Дейчланд" минует английский патруль

Настала ночь, мы вошли в опасную полосу. Впереди тихо и спокойно светил постоянный свет маяка Henry, между тем как слева Charles появлялся в ночном мраке с промежутками, подобно молнии. Взяв эти пелинги, мы смело шли вперед.

Вдруг справа появились два прожектора. Проклятые лучи, быстро нащупывая темные волны, наконец ослепили и нас. Нырнуть было уже поздно; предательский луч поймал "Дейчланд" и не выпускал ее. Вслед затем мы увидели, как лучи, удостоверившись в том, кто мы такие, дважды были направлены вертикально вверх и затем исчезли. Свыкнувшись опять с темнотой, мы увидели справа два черных рыболовных судна.

– Проклятые негодяи, – проворчал Краполь, – они выдали нас.

К сожалению, он был прав. С берега в высь поднялась светящаяся ракета, очевидно, служившая сигналом ожидавшим невдалеке, английским крейсерам.

"Ну вот и настала решающая минута", – подумал я и отдал приказание:

– Готовься к погружению! Глубина 18 метров.

Одновременно мы взяли курс на юг. Спустя полчаса мы всплыли, чтобы еще раз и точнее сориентироваться. Едва я успел оглядеться, как тут же отдал приказание к немедленному погружению, во избежание угрожавшей нам опасности. Американский бронированный крейсер, неся охранную службу, шел быстрым ходом на 200-метровом расстоянии от нас.

По-видимому, крейсер заметил сигнал ракетой и шел для охраны морской границы. Судя по утверждениям газет, его якобы командировали в Чизапикский залив для совместных упражнений с гидроаэропланами, но я скорее склонен думать, что он был послан сюда для охраны границы при нашем выходе.

Между тем мы быстро погрузились и всплыли только тогда, когда затих шум винтов американца. Мы знали, что наступает самый опасный момент всего нашего плавания, и приготовились для прорыва. Нам было заранее известно, что рыболовные суда выставили для нашей поимки сети непосредственно за трехмильной полосой. Видимо, это были сети с минами или с плавучими буйками, которые мы бы потянули за собой, выдав тем самым себя.

Но все шло гладко. Пока английские крейсера- ходили взад и вперед, играя своими прожекторами во всех направлених, они не подозревали, что близко от них некий перископ прорезывал линию поверхности воды и что непосредственно под этим перископом находилась "Дейчланд". После нескольких часов неслыханного напряжения я дал приказание: "Всплывать".

Мы прошли охранную цепь. Балластные цистерны продуты и наполнены воздухом. Мы над водой, моторы Дизеля снова работают. Быстрым ходом лодка идет вперед, на простор океана, между тем как на северо-западе английские крейсера ищут нас, выбрасывая из своих прожекторов целые снопы лучей, бесполезно скользящих над водой по всем направлениям.

 

Домой

Никогда еще "Дейчланд" не рассекала волны таким ходом, как ранним утром 3-го августа. Два пенящихся буруна катились за ней неотступно. Машины работали прекрасно, сгорание функционировало идеально, и в трубах, выводящих отработанные газы, не показывалось ни малейшего облачка. Даже Кислинг сиял от удовольствия.

Когда взошло солнце, берег уже давно исчез в сером тумане. Нигде никакого судна. Мы идем в надводном положении и предоставляем машинам работать на полный ход.

Сколько мы обязаны этим машинам! После долгого и тяжелого перехода в Балтимору они были в полной исправности; и мы могли тотчас же выйти обратно, без малейшей починки, несмотря на то, что они работали при таких необычных обстоятельствах, как невероятная жара Гольфстрима, давшая такое испытание, какое конструкторы лодки никоим образом не могли принять в расчет. Можно смело утверждать, что никогда еще не было случая испытать работу моторов Дизеля при температуре в 53° С. То обстоятельство, что наши моторы при этом ни разу не дали отказа и в них не было каких-либо неисправностей, может служить красноречивым доказательством того,как превосходно выполнили свою работу конструкторы и верфь.

Таким образом мы шли, и вскоре нас окружила душная и влажная атмосфера Гольфстрима, со всеми его неприятностями: воздухом, насыщенным электричеством, сильным волнением, закрытыми люками и жарой внутри лодки.

Однако все тяготы переносились стойко. "Опасный район" был позади, мы шли домой. Когда приближались к границе Гольфстрима, уменьшилось и волнение. На следующий день к вечеру мы могли даже на палубе открыть люки. Но едва мы успели обрадоваться проникшему внутрь, свежему воздуху, благодаря которому пребывание там сделалось более сносным, как пришлось отдать приказание: "Люки закрыть! К погружению".

На горизонте показался какой-то пароход, быстро приближавшийся и державший курс прямо на нас так, что избежать встречи с ним в надводном положении мы не могли.

Через час мы всплыли, когда уже наступила ночь, и нам пришлось стать свидетелями фантастического чуда природы, необычайно грандиозной иллюминации.

Во время нашего погружения море было совершенно темное, но когда мы всплыли, то очутились в море огня. Вода сияла так ярко, что ничего подобного я никогда раньше не видел. Еще под водой, приблизительно в 4 метрах от поверхности, казалось, что мы находимся в ярком огненном составе. Перед самым появлением рубки над водой я взглянул назад, вся лодка казалась темной массой, скользящей в пылающей стихии. За винтами тянулся огненный водоворот, и все движения вызывали сильное фосфорическое сияние с целыми каскадами искр и огненных лучей. Воздух освежался ветерком, разбрасывавшим взбудораженную воду светящимися брызгами и целым дождем искр над палубой. Куда ни посмотришь, всюду сияние встревоженных волн, в которых наша лодка оставляла огненный след.

Все свободные от вахты вышли на палубу и, не отрываясь, смотрели на это сказочное зрелище.

– Оно похоже на огонь, а трубка все-таки гаснет,-проговорил боцман Хумке, после того, как волна заставила его в третий раз набить и зажечь трубку и в конце концов спрятать ее в карман. Через полчаса вахтенный и дозорный остались в рубке одни.

По выходе из Гольфстрима несколько дней дул сильный NW и волнение было солидное, пока однажды не настал чудесный вечер. Первый штурман Краполь стоял в рубке на вахте вместе с боцманом Хумке. Беспрерывно следили они за горизонтом/ где темнеющее небо как бы сливалось с морем.

– Впереди свет, – неожиданно проговорил Хумке.

– Эту звезду я уже давно вижу, – отвечает Краполь, опуская бинокль.

– Не знаю, но вряд ли это звезда, господин Краполь.

Оба докладывают об этом мне. Я поднимаюсь в рубку, беру бинокль и говорю:

– Хумке, на этот раз вы ошиблись.

Дело в том, что этот слабый свет, стоявший так высоко над горизонтом, не мог быть стеньговым фонарем парохода, в особенности на том расстояпии, на котором мы его видели.

Но боцман упрямился.

– Господин капитан, это не звезда!

Я протянул ему бинокль, но он сейчас же отставил его со словами:

– Разве можно этим что-либо увидеть?

Сощурив глаза, он снова зорко посмотрел и уверенно проговорил:

– И все- таки это свет, а не звезда.

Мы снова взялись за бинокли и в конце концов действительно увидели красный огонек, появившийся рядом с белым. Это был пароход, шедший навстречу нам.

Вначале я принял его за небольшой пароход, основываясь на том, что левый красный фонарь казался незначительно ниже белого света. Но немного погодя стало уже видно, как красный огонь отделялся от белого и как быстро увеличивалось между ними расстояние. Пароход приближался к нам быстрым ходом.

Раздумывая над этим и мысленно видя перед собой быстроходный миноносец, я заметил на сравнительно большом расстоянии от первых двух огней белый движущийся свет, имевший вид слабо освещенной волны. Надо полагать, что этот последний находился в зависимости от первых двух, так как приближались они все одинаково быстро. Действительно, прошло немного времени и в бинокль можно было различить исполинский контур, большого океанского парохода с его мощной надстройкой. Белый свет оказался освещенной волной за кормой, причем благодаря громадным размерам парохода, он был виден лишь на большом расстоянии от самого судна.

Мы напрягали зрение еще несколько секунд, разглядев при этом 4 высоких трубы. Я понял, что перед нами пароход компании Кунард, мчавшийся с потушенными огнями и имея зажженными лишь стеньговые и ходовые фонари.

Как призрак неслось это громадное черное судно среди мрака ночи. Не надо быть романтиком, чтобы невольно не подумать о встрече с "Летучим голландцем". Хумке выразил свое впечатление словами:.

– Ну и молодчина же.

Следуя полным ходом и переложив руль вправо, мы уступаем дорогу этому гордому великану. Весь свободный от вахты экипаж вышел полюбоваться этим зрелищем.

Несмотря на самое тщательное наблюдение, в последующие дни ничего не попадалось в наше поле зрения. Благодаря прекрасной погоде наше возвращение домой походило на спокойный рейс торгового судна, нежели переход в ту сторону.

Теперь мы могли в полной мере оценить устройство всей лодки и насладиться нашей уютной кают-компанией. Отдыхая где-нибудь на морском дне, в то время как свежий ветер завывал над нами, мы сидели, слушая граммофон, за бутылкой прекрасного калифорнийского красного вина, принесенного нашим чудесным, неизменно серьезным вестовым Стукке, и воображали себя капитаном Немо, который на своем "Наутилусе'' опускается на дно и ни во что не ставит все, что называется властью моря.

Тут я должен признаться, что только во время возвращения из Америки я заполнил довольно значительный пробел в моем образовании. Дело в том, что до тех пор я никогда не читал роман Жюль Верна "Вокруг света под водой" и познакомился с этим произведением только теперь, благодаря одному приятелю, который прислал мне эту книгу. Я прочел ее с большим интересом.

Уже немного остается рассказать о нашем возвращении домой. Мы шли спокойно и мирно, изредка на большом расстоянии сворачивали в сторону от встречных пароходов. Погода большей частью стояла хорошая, волнения не было, и только однажды появлялся туман.

Как-то после обеда, сидя у себя в каюте и работая за письменным столом, я вдруг услышал в центральном посту повторные показания рулевого "право двадцать" и сейчас же "лево двадцать". Не ожидая доклада от вахтенного штурмана, я немедленно поднялся наверх.

Странный вид открылся моим глазам. Море вокруг было покрыто плавающими темными бочками из-под керосина, между которыми мы и маневрировали. В первую минуту у меня мелькнула мысль, что мы попали на минное заграждение, но характерная форма бочек с острыми краями убедила меня в их безобидности. Во всяком случае мы должны осторожно пробираться между этим скоплением тем более, что пространство настолько велико, что обойти его без потери времени оказалось немыслимо. Количество бочек, виденных нами, мы определили по меньшей мере в тысячу. Таким образом перекладывая руль право – лево – право, мы шли более часа. Попадались также и обломки корабля, дававшие понять, что какой-то пароход потерпел тут аварию или был потоплен.

– Великолепное подготовительное упражнение, – проговорил Краполь, – в той ловкости, с какой мы скоро будем пробираться через английское минное заграждение. Я думаю, мы можем рискнуть возвращаться домой через Английский канал.

Постепенно мы таким образом вошли в район английских охранных судов. Наблюдение удвоилось, все стояли на своих постах. Изредка попадались суда, которых мы избегали, меняя курс или погружаясь. Однажды мы спешно погрузились, чтобы не быть замеченными английским крейсером. После часового подводного плавания мы решили опять всплыть, НО; увидя с 11-метровой глубины в перископ какое-то английское судно, снова нырнули, но уже на 20-метровую глубину. Подобная история повторялась три раза. В обед мы окончательно всплыли, продули балластные цистерны и пошли полным,ходом.

Покровительствуемые погодой, мы быстро приближались к нашей цели, как вдруг около восьми часов вечера, на горизонте показался целый ряд белых огней.

У нас, конечно, появилось опасение, что мы окружены.

Но прекрасные бинокли Цейса сняли с нас тяжесть и рассеяли опасения. Было бы слишком обидно в последнюю минуту, так близко от родных берегов, попасть в ловушку. Сумерки еще не спустились и по силуэтам судов мы увидели, что перед нами безобидные голландские рыболовы.

 

Возвращение в Германию

Благоприятный попутный ветер сопровождал нас в конце нашего плавания. Еще один раз пришлось сыграть тревогу. Было это утром, около б часов, когда на большом расстоянии показался какой-то объект, имевший вид паруса, хотя довольно странной формы. Сблизившись, мы увидели рубку подводной лодки, сидевшей в воде почти по палубу.

Вместо того чтобы заняться наблюдением за ней, для нас было более, важно как можно скорее выяснить – немецкая это или английская подводная лодка. Но пока мы предпочли сделаться возможно менее заметными и приготовились в последнюю минуту дать "тягу" под воду.

Несколько балластных цистерн уже наполнены, волны набегают на палубу и разбиваются о рубку, которая почти наполовину находится под водой, как вдруг знакомый сигнальный флаг взвивается впереди, и мы убеждаемся, что перед нами наша подводная лодка. В следующую минуту мы отвечаем, и одновременно я приказываю продуть балластные цистерны.

Никогда еще не отдавал я с таким легким сердцем приказание на всплытие и никогда оно не было так быстро исполнено.

– Ура! Первая немецкая подводная лодка на горизонте! – крикнул я в централь.

Там, по изумрудному Северному морю" приближается к нам первый привет родины. Полным ходом шли мы вперед. Все люди на палубе, и спустя несколько минут обе лодки сблизились на расстояние человеческого голоса. Первое раскатистое ура пришло к нам, за которым последовал такой же мощный ответ.

После обмена приветствиями и новостями наши пути разошлись, мы направились домой, они на поле брани.

День кончился и вновь настала ночь. Мы, как тень, шли с потушенными огнями.

Когда же на следующий день над горизонтом взошло солнце, то вдали показался характерный силуэт, пробивавшийся красноватым блеском сквозь туманную завесу. Перед нами стоял оплот Северного моря – остров-крепость Гельголанд.

Вскоре вокруг нас закипела другая жизнь. Миноносцы, охранные суда приближались, выпуская клубы дыма, взвивались сигнальные флаги, и железное кольцо немецкого флота сомкнулось вокруг маленькой "Дейчланд". Под его защитой мы направились мимо Гельголанда, к устью реки Везер.

Мы приближались к знакомому фарватеру, но прежде чем перед нами появился плоский берег родины, мы стали свидетелями удивительного зрелища.

Два гидроаэроплана с шумом поднялись над берегом, с бешеной скоростью пролетели вперед и, подобно двум исполинским птицам, опустились на слегка волнующееся море. Окруженные брызжущими каскадами, приблизились они к "Дейчланд" на расстоянии нескольких метров, сделали быстрый поворот, промчались мимо, нас, опять вернулись и буквально перепрыгивали через нас, чуть не задевая рубку, под громкие крики ура.

Самый юный вид вооружения немецкого флота устроил нам такой прием, и у меня появилось сравнение со встречей в Америке.

Вряд ли может быть оказан более сердечный и восторженный прием, чем тот, который выпал на нашу долю в Балтиморе. Народ свободы радовался смелому подвигу и выказывал свою симпатию нашему предприятию, до тех пор неслыханному, требовавшему для его выполнения настоящих людей.

Но здесь мы не были только дерзкие авантюристы, которых сопровождало счастье, здесь нас принимал наш родной народ как мирных соратников в нашей великой борьбе и здесь у нас явилась вера в его мощь на море, под водой и в воздухе.

В этом заключался для меня смысл и значение великолепного приема, и это я чувствовал, когда сторожевое судно конвоировало нас к устью Везера, где мы у маяка Хоэнвег снова опустили якорь.

 

’’Дейчланд" на родине

У Гельголанда флот встретил нас и проводил к устью Везера. На Везере и в Бремене нас встречала уже вся Германия.

28-го августа 1916 г. "Дейчланд" бросила якорь в устье Везера. Телеграф передал по всей стране желанную весть, возбудившую безграничный восторг.

У Гельголанда весь германский флот встречал нас

С изумлением и приятным чувством гордости мы видели, каким праздником стало прибытие "Дейчланд" для всего немецкого народа, приготовившего нам такую встречу. Наш переход вверх по течению Везера превратился в триумфальное шествие. За сотнями тысяч зрителей, находившихся на берегах реки и восторженно встречавших нас, незримо стояли миллионы немцев, одушевленные тем же чувством.

С неудержимой сердечностью проявлялось всюду это чувство по отношению к нам со стороны молодых и старых, от кайзера до простого портового рабочего и мальчишек, которые, визжа от восторга, махали своими флагами, когда "Дейчланд" проходила мимо них.

Дождь лил как из ведра, но ничто не могло помешать общему праздничному настроению, когда мы с украшенными розами мачтами и рубкой шли вверх по течению. В 8 часов утра мы были на рейде в Бремергафене.

Тяжелые тучи низко нависли, и дождь льет ливнем на тысячи людей, которые собрались на молу или встречают нас на пароходах, паромах, баркасах и других судах. Крики ура не смолкают, звуки церковных колоколов смешиваются с ликованием, но над всем выделяется гимн "Deutschland, Deutchland uber alles", как раз справлявший в этот день свой 75-летний юбилей.

Приняв лоцмана, мы продолжаем путь мимо Норденгама, Брокэ, Блюменталя. Флаги приветствуют нас, орудия салютуют, фабрики и пароходы гудят. Минуем Вегезак, где на верфи "Вулкан" приостановлена работа, а рабочие сотнями стоят на набережной. Все население Вегезака собралось на пристани и на берегу. Опять музыка и пение, опять орудийные выстрелы и бурное ликование.

Чем ближе лодка приближается к своей гавани, тем гуще становится толпа.

Около 12-ти мы в Ланксиау, где, по-видимому,. весь Бремен избрал мол своим наблюдательным пунктом. Стоит огромная людская масса, махая шляпами, зонтиками и платками. Неописуемый вид представляет эта необозримая толпа, эти тысячи и тысячи, над которыми стоит непрерывное движение белых платков, рук.

Ровно в 12 часов "Дейчланд" входит в гавань и причаливает к празднично убранной пристани. Вокруг нас стояло несколько подводных лодок, прибывших сюда специально для нашей встречи. Их команды выстроились на палубах, также восторженно приветствуя нас.

После пройденных 8450 морских миль, из которых только 190 приходятся на долю подводного плавания, первая торговая подводная лодка вновь вернулась в свою гавань.

Плавание "Дейчланд" в Америку закончилось.

Вечером этого памятного дня в ратуше в Бремене состоялся обед, устроенный городским сенатом в честь нашего прибытия. Бургомистр директор Боркгаузен, приветствуя гостей, сообщил, что сенат постановил отбить медаль в память этого дня, и предложил затем тост за Океанскую Компанию, за командира и экипаж "Дейчланд".

От имени Компании выступил ее директор господин Ломан с речью в честь фирмы Круппа и верфи "Германия". Из его слов приведу следующее:

"По всей вероятности, вас интересует кое-что о том, каким образом Океанская Компания приобрела "Дейчланд" и ее еще строившихся безымянных сестер. Когда в сентябре 1915 года все поняли, что, несмотря на успехи центральных держав, война продолжится еще долго, стало ясным, что вопрос снабжения Германии каучуком и металлами оказался острым. Ввиду этого я начал конфиденциальные переговоры с акционерной компанией "Везер" в Бремене. Компания выразила готовность составить смету и проект подводной лодки в 1500 тонн. 3-го октября 1914 г. я получил чертежи. Срок постройки был ll-месячный из-за того, что верфь должна была предварительно изготовить моторы.

Почти одновременно, в начале октября, верфь "Германия" в Киле представила главе фирмы Круппа план постройки подводной лодки водоизмещением в 1700 тонн. Верфь "Германия" обязывалась поставить первую лодку спустя шесть месяцев, то есть уже в начале апреля 1916 г. На обеих верфях, независимо друг от друга, были уверены, что замысел этот вполне осуществим.

15-го октября верфь "Германия" начала постройку двух лодок.

В начале апреля 1916 г. "Дейчланд" была готова, и перед отправкой в Америку мы в продолжение двух месяцев производили пробные рейсы".

Приведенные Ломаном объяснения дополнились затем в ответной речи Ценмана, директора верфи "Германия". Он сказал:

Команды прибывших подводных лодок выстроились на палубах, приветствуя нас

"Решение построить подводную лодку для торговых целей далось нам не легко, не потому, что мы опасались каких-либо непреодолимых препятствий при ее постройке, а ввиду того, что наши верфи были до крайности загружены военными заказами. Вначале мы решили построить лодку, приближавшуюся к типу обыкновенной подводной лодки, надеясь этим облегчить себе работу. Но вскоре обнаружилось, что этим путем мы не достигнем достаточной грузоподъемности. Наши конструкторы решили приняться за дело радикально и создать такую подводную лодку, которая с самого начала была задумана как торговое судно. Таким образом, нам удалось получить продуманную конструкцию и с совершенно иной грузоподъемностью.

Вскоре проект с чертежами и вычислениями был готов.

[* Проектирование "Дейчланд" осуществлялось в июне-сентябре 1915 г. Сразу после подготовки технической документации в г. Киле на судостроительной верфи "Дейче Верке" приступили к строительству пяти подводных лодок данного типа. Головную "Дейчланд" строили около четырех месяцев, и 28 марта 1916 г. ее корпус спустили на воду. Лодка имела следующие ТТД:

Наибольшая длина корпуса, м …… 65

Наибольшая ширина, м ……8,9

Наибольший диаметр прочного корпуса, м ……5,8

Средняя осадка с килем, м…… 5,3

Высота корпуса на миделе, м …… 7,1

Количество водонепроницаемых отсекоа 8

Надводное водоизмещение, т…….. 1510

Подводное водоизмещение, т …… 1870

Мощность двигателей надводного хода (2 дизеля), л. с ……800

Мощность двигателей подводного хода (2 электромотора), л. с. … 800

Полная надводная скорость, уз….. 10

Дальность плавания полным надводным ходом, миль ……12 000

Экономический надводный ход, уз…… 5,5

Дальность плавания экономическим надводным ходом, миль … 25 000

Скорость полного подводного хода, уз. ……5,5

Дальность плавания полным подводным ходом, миль ……6

Скорость экономического подводного хода, уз. ……3

Дальность плавания экономическим подводным ходом, миль …… 65

Предельная глубина погружения, м …. 50

Автономность, сутки…… 60

Экипаж, чел……28

Общая грузоподъемность (из них в двух водонепроницаемых отсеках 782), кг……1040

Лодка имела весьма объемные внутренний и внешний корпуса. Это заметно улучшало условия ее обитания: у каждого офицера имелась своя каюта, а у матроса – койка, чего не было ни на одной боевой лодке. Вооружения "Дейчланд'' не имела и по классификации Германского Ллойда являлась транспортным судном.]

Однако мы не решились обратиться со своими предложениями к фирме Круппа, и без того заваленной работой. Но вот представился удобный случай. Наши планы и чертежи произвели на фирму впечатление разорвавшейся бомбы, и она тотчас же приняла их и объявила, что подобная лодка должна быть, безусловно, построена у них и по возможности скорее. Верфь "Германия" выполняла постройку под свою ответственность, для чего необходимо было выполнить некоторые предварительные приготовления и заключить часть контрактов. Для этого в середине октября 1915 года мы впервые встретились с Ломаном, и дело было налажено.

Все шло гладко. Компания, задумавшая построить флот из подводных торговых лодок, нашла свою верфь, а верфь нашла свою компанию. Брачный союз между верфью и компанией был заключен с быстротой, какая возможна только в военное время. "Дейчланд" находится здесь вместе со своим капитаном и командой, которые своим блестящим подвигом, переходом в Америку и обратно, доказали правильность выбранного нами пути.

[** На этом история "Дейчланд" не заканчивается. Чуть более месяца простояла лодка в базе и 11 октября 1916 г. снова ушла в Америку, на этот раз в Нью-Лондон, где 31 октября бросила якорь. Обратный переход проходил в период с 17 ноября по 10 декабря. В Северном море "Дейчланд" встретила подводная лодка U-57, которая и сопровождала ее до Германии.

Окрыленные успехом, в Германии экстренно приступили к строительству еще 6 однотипных с "Дейчланд" транспортных подводных лодок.

Создавая лодки как подводные торговые корабли, их после вступления США в войну против Германии достраивали как подводные крейсера для плавания в районе Америки, Азорских и Канарских островов. Лодкам присвоили номера с U-151 по U-154, U-156 и U-157. Сама же "Дейчланд" после переоборудования и вооружения получила номер U-155. Строившиеся лодки вступили в строй в период с мая 1917 г. по февраль 1918 г. Это были большие корабли длиной 65 м и надводным водоизмещением в 1510 т (подводное составило 1870 т). Их вооружили 2 носовыми торпедными аппаратами (запас торпед 18 шт.!), 2 150-мм и 2 88-мм орудиями.

Летом 1917 г. после объявления неограниченной подводной войны Германия перенесла район действия лодок к берегам Америки, и U-155 под командой капитан-лейтенанта Мейзеля совершила беспрецедентное по своей продолжительности, 105-дневное крейсерство. Она вышла в море 24 мая и вернулась в Германию только 4 сентября. Этот поход оказался, конечно, более опасным, чем оба предыдущих плавания в Америку, ведь подводная война без правил уже бушевала на океанских просторах. Так однажды у берегов Норвегии U-155 чуть было по ошибке не потопила своя же подводная лодка U-19. После этого опасного эпизода U-155, обогнув Шотландию и спустившись к Азорским островам, утром 4 июля обстреляла из своих 150-мм орудий город Сан-Мигель. Всего же за этот поход ей удалось потопить 19 транспортов, используя в основном артиллерию. Пройдя 10 220 миль (из них только 620 в подводном положении), удачливая U-155 – "Дейчланд" побила рекорд продолжительности плавания для подводных лодок.

С 14 января 1918 г. U-155 снова в походе. Курс ее вновь лежал к Азорским островам. Командовал лодкой капитан-лейтенант Экельман. После более чем 110- дневного плавания ей удалось потопить несколько торговых судов общим водоизмещением около 50 000 т и поставить у американского побережья минные заграждения. Чуть позднее в том районе на мине подорвался линейный корабль "Минссота", сумевший все же своим ходом дойти до базы.

В августе 1918 г. U-155 в пятый раз уходит к берегам Америки. Она появилась там в начале сентября и после нескольких дней крейсерства получила радиограмму о капитуляции Германии и всеобщем прекращении боевых действий. Лодка возвращается в Германию.

В конце 1918 г. она совместно с другими 175 уцелевшими немецкими подводными лодками прибыла в Гарвич для сдачи и капитуляции. Так вместе со всем подводным флотом Германии закончила свое существование "Дейчланд" – U-155.]

"Дейчланд" после перевооружения. Лодке присвоен номер U-I55.

Нa рассвете вошли мы в Чизапикскую бухту. Маше плавание постепенно превратилось в триумфальное шествие. Все встречные пароходы, как американские, так и нейтральные, приветствовали нас троекратными свистками и сиренами. Лишь какой-то английский пароход прошел мимо молча, исполненный ненависти, между тем как наш немецкий флаг гордо развевался на мачте. При этом капитан Хинш был настороже со своим буксиром, на случай, если англичанин вздумал бы пошутить и, повернув "нечаянно" руль, протаранить нас.