Каникулы «на родине»

Недавно я звонила сестре. Они с мужем и сыном живут в Америке.

— Юдит, помнишь наши каникулы дома? — спросила я.

Она замолчала. Потом ответила:

— Вообще-то нет.

Странно: я тоже не помню. Остались только отрывки воспоминаний.

Мы собирались пробыть в Германии год, но остались там дольше. Родители начали работать на новую индонезийскую организацию, и нам понадобилось время для получения рабочей визы.

Эта организация — ЯППМ (Yayasan Persekutuan Peinjilan Mairey) — помогает людям, не имеющим возможности получить образование. Она направляет преподавателей-добровольцев в различные племена и оказывает разного рода помощь, например медицинскую. Мои родители узнали об этой организации от голландки, которая работала в Индонезии. Вскоре они встретились с руководителем организации Паком Теисом и постепенно стали большими друзьями. Они и по сей день дружат. Родители все еще живут в джунглях, но теперь заботу о фаю взяла на себя ЯППМ.

Первые месяцы, проведенные мной в Германии, изобиловали событиями! Мы впервые видели то, о чем раньше только слышали или читали: магазины, автобаны, отопление и наконец снег.

Мы ездили к бабушке в Бад Зегеберге. Встреча с ней была для меня самым прекрасным подарком. Все эти годы она писала нам чудесные письма, и я до сих пор отношусь к ней с особой нежностью.

Как-то было очень ветрено, небо покрылось серыми тучами. Я в очередной раз забыла надеть чулки и мечтала побыстрее зарыться в теплое одеяло. Вдруг меня позвал Кристиан:

— Выгляни в окно!

Огромные снежинки падали с неба и покрывали газон. Мы с Юдит и Кристианом прижались к окну и, завороженные, смотрели на снег. Мы не решались даже вздохнуть.

— Пожалуйста, пусть это не кончается, — взмолилась я, глядя в небо. И была услышана. Снегопад усиливался, скоро все покрылось слоем снега.

— Немцы ужасно счастливые, что каждый год переживают такое, — вздохнула Юдит.

Бабушка забавлялась, глядя на нас. Наконец она предложила:

— Юдит, раз тебе так нравится снег, иди поиграй!

— Нам можно на улицу? — спросила я взволнованно.

И, не дожидаясь ответа, бросилась за дверь. Снежинки танцевали вокруг меня, и я с любопытством высунула язык.

— Не ешь! — закричал Кристиан. — Вдруг он ядовитый!

Я тут же выплюнула снег и вытерла язык о рубашку. Но Юдит успокоила нас:

— Это же просто замерзшая вода, как мороженое.

Кристиан с недоверием отнесся к словам старшей сестры, но когда и она начала ловить языком снежинки, он успокоился.

Вдруг незнакомая боль поползла вверх по моей ноге, и я увидела, что стою в снегу босая. С криком я бросилась в теплую гостиную.

— Смотри-ка, — улыбнулась мама, — вот она и вернулась. Ну как, понравилось?

Не слушая ее, я набросила пальто, надела сапоги, и остаток дня мы втроем играли в снегу.

Родители начали знакомить нас с немецкой культурой. У нас не было ни радио, ни телевизора, мы сильно отстали от этой жизни.

Некоторые вещи было очень сложно понять. Например, первое посещение супермаркета стало для нас шоком. Кристиан разрыдался, а Юдит невозможно было оттащить от полок с шоколадом. Какой сорт взять?

Люди в супермаркете казались не менее интересными, чем продукты. Уже одно их количество — столько сразу в одном месте — было для меня потрясением. И почему многие из них такие толстые? Если в джунглях у кого-то был такой живот, мы знали: у него глисты.

— Здесь что, у всех глисты? — спросила я маму.

Она засмеялась и ответила, что причина, скорее, в обильной пище. Мне стало это интересно: а вырастет ли у меня такой большой живот, если я буду много есть. Но я осталась совершенно худой, потому что не могла переносить немецкую пищу. Мама готовила в основном то, к чему мы привыкли: рис и овощи. А бабушка всегда кормила шоколадом и пирогами.

— Ой, не могу больше, — жаловалась я каждый раз, проглатывая третий кусок пирога.

Мы никак не могли привыкнуть, что еда никогда не кончается. Однажды, когда я съела последний кусочек шоколада, Кристиан расплакался. Тогда мама взяла его с собой в магазин и купила еще плитку. Когда они вернулись, Кристиан уже успел ее съесть. Маме он объяснил:

— Иначе Сабина сразу доест.

— Кристиан, но мы же всегда можем купить в магазине еще, — успокоила его мама.

— А что будет, если в магазине все раскупят? — недоверчиво спросил Кристиан.

— Тогда привезут еще шоколада с фабрики.

— А если на фабрике не останется?

— Кристиан, на фабрике всегда есть шоколад. А если нет на одной фабрике, привезут с другой.

Мама уже понимала, что ей придется нас научить очень многому.

Кристиан разозлился, затопал ногами и закричал:

— Но если все немцы каждый день будут есть шоколад, когда-то же они его съедят, и на фабриках его тоже не останется!

Мама задумалась, как же все объяснить мальчику. И придумала.

— Кристиан, — сказала она, — ты прав. Например, если начнется война, шоколад закончится.

— Я так и знал! — победно заявил он. Война была чем-то родным и знакомым. Вопрос был исчерпан.

В джунглях все было совсем по-другому. Дважды в год родители ездили в столицу и покупали мешки риса, банки с овощами, туалетную бумагу, обувь и прочее. Раз в пару месяцев можно было посылать заказ в Джаяпуру. Но доставляли груз через несколько недель, рейсы были редкими и дорогими. Если в самолете оставалось место, вещи отправляли в Данау Бира, откуда мы могли их забрать. Так что все, что у нас было, береглось и расходовалось очень взвешенно. Даже мама, приехав в Германию, поначалу сильно сдерживала себя, чтобы не закупать продукты огромными упаковками.

Время шло, наш отъезд все затягивался, и меня отправили в среднюю школу в Бад Зегеберге. Никогда в жизни мне еще не было так страшно. Поэтому я жутко обрадовалась, когда через пару недель меня забрали из школы. Директор сказал, что я уже слишком взрослая, чтобы привыкнуть к немецкой системе обучения.

Вскоре после этого мы улетели из Германии в США. Опять другая культура, очень странные люди... Я все больше скучала по джунглям и постепенно словно бы погрузилась в мечту о возвращении. Тело было здесь, а душа очень далеко. По ночам я часто плакала. Не люблю вспоминать о том времени. Да и все остальные были не в своей тарелке. Нам, детям, становилось все хуже, родители начали беспокоиться. Мы чувствовали себя изгоями в этом мире, будь то Германия или Америка. Мы хотели домой, в джунгли.

Я повзрослела, у меня начались месячные, я набирала вес. Я ела, потому что тосковала. Помогало лишь то, что отец делал много докладов о работе с фаю и показывал фильмы. Иногда после докладов люди подходили со словами: «Но ведь это все вымысел. Ты сделал все это для телевидения, правда?» Они не могли поверить, что и сегодня существуют такие затерянные уголки мира.

Мы с Кристианом вскоре после возвращения в джунгли

Сначала меня это очень возмущало, но потом стало просто смешно. Я представила, что бы было, если б я рассказала фаю о западном мире. Они бы тоже не поверили.

И наконец это случилось! День, когда мы получили визу, стал для нас праздником. Отец сразу забронировал билеты на самолет, и мы вылетели из Америки. Увидев из окна самолета джунгли, я заплакала от счастья. Не верилось своим глазам: я снова была дома! Тогда мне еще не приходило в голову, насколько сильно на меня успела повлиять цивилизация.

Встреча с фаю была просто безумной: мы обнимались, танцевали как маленькие дети, туземцы плакали и рассказывали нам, что уже и не надеялись увидеть нас снова.

Вечером мы с Кристианом, Туаре, Дихидой, Ори, Бебе, Изоре, Диро, Клаусу Боса и многими другими сидели у костра. Все мы выросли и все же остались близки. Мы были одной семьей. И, как прочувствован но заметил Кристиан, прежде чем лечь спать, — так оно всегда и будет. Проскользнув под москитную сетку, я впервые за долгое время вновь почувствовала себя счастливой.

— Да, — сказала я себе, — здесь я дома.

И с этой мыслью заснула.

 

Джунгли зовут

Полные задора и радостного предвкушения, мы погрузились в привычную жизнь джунглей. Но совсем скоро уже не могли закрывать глаза на очевидный факт: наш дом разваливался. Отец уже дважды проваливался под половицы, доски ломались под его весом. К тому же повысился уровень воды в реке, и дом постоянно заливало. Пора было переезжать и находить место повыше.

Вскоре мы нашли идеальное место. Если полчаса плыть на лодке вверх по реке, добираешься до холма. О нем нам рассказали фаю — рядом с рекой, холм обдувался ветром, поэтому там было меньше комаров, с него открывался чудесный вид, да и кабаны там не водились.

Отец отправился с туземцами осмотреть холм и вернулся в восторге. Через пару недель к нам прилетели четверо американцев, готовых помочь со строительством. А вскоре и фаю начали строить новые хижины на холме. Наводнения разрушали и их дома, поэтому они решили перенести туда всю деревню. Это были фаю из племен иярике, тигре и некоторые теарю. Область сефоиди располагалась слишком далеко, но они часто навещали нас.

Теперь уже несколько племен фаю жили в мире — просто бальзам на наши души.

Но если фаю говорит, что что-то находится рядом, это еще ничего не значит. То, что для него рядом, для нас может оказаться не ближним светом...

Радуясь от предвкушения прогулки по джунглям, я отправилась к нашему новому дому. Мы вылезли из лодки и пошли. Скорее, собрались пойти. Перед нами простиралось болото, покрытое болотными пальмами со множеством острых шипов.

— И как мы переберемся на ту сторону? — спросила я отца.

— Обыкновенно, — ответил он, и глазом не моргнув.

— Но как? Там же нет земли! — в отчаянии воскликнула я.

— Сабина, ты что, стала неженкой? — засмеялся отец. — Видишь вон там ствол дерева?

Я подошла ближе и заметила тонкий ствол, чуть-чуть приподнятый над поверхностью воды.

— Не бойся, Сабина, я буду рядом, чтобы ты не упала, — проговорил Ори и тоже засмеялся.

Моя гордость была задета.

— Ничего, справлюсь, — ответная, взвалив на себя все, что могла нести, и отправилась через болото.

Но не так уж просто идти через болото. Упавшие стволы очень скользкие, и когда они начинают уходить из-под ног, задержать их очень сложно, потому что пальмы, как я уже говорила, колючие. К тому же тысячи насекомых только и ждут, чтобы наброситься на свою жертву. Во время одного из переходов я вся, с головы до ног, оказалась покрытой крупными черными пауками. Пришлось даже вытряхнуть скорпиона из рукава. А если упадешь в грязь, чего я также не избежала, тут же проваливаешься вниз почти как в чистую воду. К тому же можно подхватить всякую заразу, которая останется в организме на долгие месяцы.

Но в конце концов я привыкла к этому болоту и даже вошла во вкус. Я с детства любила приключения. А когда нам особенно везло и весь район затапливало, можно было доплыть до самого холма на лодке.

Путь через болото составлял 750 метров. Потом нужно было еще полчаса идти в гору. Этот отрезок пути был приятным. Каждый раз нас поражало разнообразие природы, огромные деревья защищали от жары, вокруг распевали свои песни сотни различных птиц.

И вот наконец собственно холм. Открывается потрясающий вид. Вокруг одни джунгли, насколько хватает взгляда — ярко-зеленый ковер, простирающийся на сотни квадратных километров. Я с первой секунды влюбилась в этот пейзаж. Действительно, райский уголок для нашего дома.

Он возвышался своими двумя этажами прямо на вершине холма и казался нам дворцом. Внизу была большая комната, ставшая кухней и столовой. Слева ванная. Наверх вела узкая лесенка. На втором этаже располагались три спальни: родителей, Кристиана и наша с Юдит.

Настали добрые времена. Мы быстро вспомнили старые привычки. Мне было уже пятнадцать, но я все еще с удовольствием сидела с друзьями у костра. А те уже превратились в юношей. Даже Ори, когда-то маленький и хилый, стал крупным и гордым мужчиной. Когда я смотрела на него, сердце наполнялось братской любовью. Ведь я помнила, как он умирал от тяжелой болезни, как постепенно стал почти членом нашей семьи. Теперь он сидел передо мной и рассказывал, как скучал по нам, как плакал. И как радовался теперь. Он сказал: «Моя семья снова со мной».

Наш новый дом на холме

Но постепенно я стала понимать, что ощущение, будто все вернулось на круги своя, обманчиво. Мы уже не играли в свои безумные игры, не изображали крокодилов, не ловили мелких съедобных животных. Меня даже не смущало то, что мы жили далеко от воды; а раньше я бы страдала от этого. Конечно, я по-прежнему с удовольствием плавала, но теперь меня больше начало волновать другое, например, жизнь моих подружек. Постепенно я все больше уходила из мальчишеского мира, отдавая предпочтение женскому окружению. Мы сидели с подругами и болтали или вместе рыбачили, добывали саго, или я помогала туземским матерям нянчить их детей. Туаре, наверное, было тяжело осознавать все эти перемены. Он по-прежнему всегда был поблизости и наблюдал за мной. Но счастливым не выглядел. Нет, он не был влюблен в меня. Еще в детстве я поняла, что он не относил меня ни к мальчикам, ни к девочкам. Просто ему стало не хватать маленькой Сабины, которая вдруг выросла.

С каждым днем фаю все больше удивлялись, что меня не крадут. По их мнению, я была уже старой. Но ни разу ни один из фаю не попытался жениться на мне или Юдит. Для них мы были из другого мира, и когда отец однажды спросил их об этом, они ответили: «Оставайтесь в своей коже, а мы останемся в своей».

Но мы с Юдин любили об этом поговорить. И когда я в очередной раз что-то сказала ей на эту тему, она, смеясь, ответила: «С нами они все равно не смогли бы жить. Мы не умеем ни саго добывать, ни рыбу ловить, ни сети плести. А им нужна такая жена. Да и, Сабина, неужели ты останешься сидеть у костра, когда муж пойдет на охоту?»

Тогда я тоже смеялась, представляя себя белой женой воина фаю. А вот сейчас, заглядывая в свою душу, я уже не так категорична в суждениях. Быть может, я бы смогла влиться в их жизнь, постепенно став членом племени. Я все чаще думаю, что мне, наверное, было бы лете устроить свою взрослую жизнь в джунглях. В любом случае там мне жить было бы проще, чем в Европе.

Но в то время я об этом не задумывалась. Я просто была рада, что снова живу там, где были все мои помыслы.

Иногда по вечерам мы сидели у костра, озаряемые лучами заходящего солнца. Здесь было прохладнее, чем внизу, у реки. Легкий ветерок обдувал наши лица, на горизонте сверкали молнии, хотя над нами темнело чистое звездное небо. Юноши рассказывали свои истории, в основном об охоте и женщинах. Я не переставала удивляться: мужчины везде оставались мужчинами. Например, Бебе утверждал, что возьмет себе жену только с большой грудью. При этом он вставал и жестами показывал желаемый размер.

— Бебе, — смеялась я, — груди такого размера не бывают у фаю!

— А у вас? — заинтересованно спрашивал он.

— Бывают. Но они не настоящие.

— Не настоящие? — На лице у юноши появилось замешательство. Все смотрели на меня. Я уже пожалела о том, что сказала. Объяснять было слишком сложно.

— Забудьте, — отвечала я.

За время нашего отсутствия произошли большие перемены. Базы Данау Бира больше не существовало. В джунглях осталось очень мало семей, и база потеряла практический смысл. Теперь мы курсировали между деревней фаю и Джаяпурой, где снимали дом. В столице тем временем появилась новая школа, в которую мы ходили вместе с другими белыми детьми, выросшими в Западном Папуа. Таким образом все больше времени мы проводили в городе, и только во время каникул возвращались к родителям и фаю. Джаяпура стала для нас своеобразным переходным мостиком от древних джунглей к цивилизации.

Но как-то раз, незадолго до окончания каникул, я вдруг ясно ощутила, как глубоко во мне засело это состояние — между джунглями и цивилизацией. И стало моей проблемой.

Мама с Кристианом и Юдит уже уехали в город, а мы с папой наслаждались последними днями с фаю. Отец предложил сплавать вверх по реке. Я с радостью согласилась, и мы отправились в племя сефоиди. Спустились вниз с холма, перешли болото и сели в лодку, где нас уже ждал Туаре.

Погода была прекрасная, солнце светило, все вокруг благоухало. Мамы рядом не было, и Туаре протянул мне стебель сахарного тростника. Мы зубами сорвали с него жесткую кожуру и принялись высасывать сладкий сок. Сок стекал по рукам, мы все уже были в сладкой пленке. Но чтобы вымыться, достаточно было всего лишь прыгнуть в воду. Мотор жужжал, деревья склонялись к воде. И на меня вдруг снизошел потрясающий покой, который последнее время я ощущала все реже. Джунгли оставались моей родиной, магическим местом, от которого я постепенно отдалялась. Но так захотелось удержать его!

Я уже не знала, кто я и где мой дом. Время, проведенное на Западе, сильно изменило меня. Я разрывалась между двумя желаниями жить в джунглях и стать современной девушкой.

Туаре вывел меня из задумчивости. Он показал на огромное дерево на берегу. Присмотревшись повнимательнее, я увидела на ветвях тысячи черных точек.

— Помнишь? Они тебе тогда не понравились... — сказал Туаре.

— Ах, да, да! — ответила я скорее себе, чем ему.

Точки задвигались, и через минуту небо закрыла туча летучих мышей. Я смотрела на них и снова спрашивала себя, зачем мучиться напрасными переживаниями. У меня есть родина, есть дом, есть семья. Что со мной случится?

Через пару дней пора было отправляться в Джаяпуру. Каникулы закончились.

В следующую встречу с фаю у меня возникло странное чувство. Все мои друзья были со мной. Они радовались, что я приехала, но уже понимали, что что-то не так. И не знали, как им себя вести. И я тоже этого не знала. Просто решила на время подавить в себе это постепенно усиливавшееся чувство внутреннего противоречия. Я постаралась провести это время будто и не уезжала никуда. Пусть детское счастье продлится хотя бы еще немножко...

 

Младенец без имени

Теперь, когда я уже осознала, что не являюсь членом семьи фаю, в полной мере, я могла взглянуть на них как бы со стороны: оценить более критически традиции и обычаи фаю, которые я многие годы принимала как само собой разумеющееся.

Я договорилась с Фусаи, женой Накире, пойти на рыбалку. Она сплела сеть из коры деревьев, и мы пошли в джунгли. Среди подлеска пробивалась речушка. Фусаи спустилась в воду, разложила сеть, а через некоторое время она уже была полна добычи.

Когда мы вернулись в деревню, Туаре рассказал, что в наш дом пришла молодая пара с больным ребенком. Мамы не было, поэтому ждали меня. Я взяла ребенка на руки, это была девочка примерно двух месяцев от роду. У нее была высокая температура. Что же делать?

Я решила начать с самого простого: искупать ребенка, потому что девочка была вся в грязи.

Я налила в большой таз теплой воды. Но когда попыталась взять ребенка, отец воспротивился: он не понимал, что я собиралась делать с его дочкой. Я вспомнила, что фаю никогда не мыли своих детей; река была слишком холодной для этого.

— Я не причиню ей вреда, — попыталась объяснить я. — Наоборот, грязь очень вредна для маленьких.

Но он не соглашался:

— Это опасно.

Я всегда с удовольствием возилась с малышами своих друзей фаю (на снимке — с младшим сыном вождя Кологвои)

— Нет, — возразила я, — потрогай своей рукой.

Он опустил руку в воду, и на его лице отразилось

удивление, когда он почувствовал тепло. После долгих уговоров отец все же согласился, чтобы его ребенка искупали. Мать же с самого начала не возражала.

Фаю обступили меня и с интересом наблюдали за процессом. Я положила больного ребенка в воду; девочка сразу успокоилась. Было видно, что она наслаждалась теплом. За моей спиной раздавались вздохи «ух», «ах», — публика была в восторге.

Искупав ребенка, я завернула его в чистое полотенце и вернула матери. Спросила, есть ли у девочки имя.

— Нет, — ответили родители, — у нее же еще не прорезались зубы...

На следующее утро мать пришла к нам в дом, чтобы поблагодарить меня: у девочки спала температура, и она стала есть. Я весь день парила в небесах от счастья и заснула в прекрасном настроении

А утром проснулась от плача и скорбных песен. Я сразу догадалась, что случилось: ночью ребенок умер. Я сидела в постели и плакала. Почему я больше ничего не сделала? Я чувствовала себя беспомощной. Раньше, когда я была младше, то воспринимала смерть, с которой сталкивалась намного чаще, чем любой ребенок на Западе, как нечто естественное. Почему же теперь так тяжело?

Теперь-то я понимаю: уже тогда я мыслила по-западному. Я злилась на то, что не в моих силах оказалось изменить судьбу.

Я вышла на улицу. Мать девочки держала мертвого ребенка на руках, качала его и пела скорбную песнь. Весь день и всю ночь продолжалось оплакивание. Я заснула и проснулась под звуки печальных песен.

Траур длился трое суток. На третий день родители ребенка отправились в джунгли. Мы с Ори пошли за ними. Пришли на поляну, где отец умершей девочки уже построил хижину для погребения. Некоторое время назад фаю перестали оставлять тела гнить в собственных хижинах. Они стали понимать, что бактерии и насекомые, размножавшиеся в гниющем теле, очень опасны для новорожденных, да и взрослых людей. Теперь они строили погребальные хижины в джунглях. В землю вкапывались четыре столба, на них закреплялась платформа, на которую клали тело. Рядом с платформой в землю были воткнуты еще две длинные жерди. Ори пояснил, что они помогают духам найти мертвое тело.

Я смотрела, как мать укладывает тело на платформу. Рядом она положила единственное, что принадлежало ребенку, — полотенце, в которое я его завернула.

Слезы катились по моим щекам. Мне было очень плохо. Ори взял меня за руку и сказал: «Не грусти, маленькая сестра, я не оставлю тебя».

Я сжала его руку.

Отец очень удивился, что по ребенку скорбели так недолго.

Фаю объяснили, что этого ребенка еще никто не знал: «Мы не ходили с ним на охоту, не делили пищу и не разговаривали. У этого младенца даже зубов еще не было».

Продолжительность траура у фаю зависит от возраста умершего. Чем старше покойный, тем дольше скорбят. Когда умирает старик или вождь, плач порой продолжается неделями. Кости, оставшиеся после разложения тела, вешаются в хижинах. И их забирают с собой каждый раз, переезжая на новое место. Зачастую в хижине, куда я заходила в гости, мне гордо показывали черепа: «Это мой дядя, это дедушка, а вот это моя сестра...»

То, что на Западе расценили бы как кощунство, у фаю было доброй традицией отдавать дань уважения своим родным.

 

Красавица и чудовище

Вид, открывавшийся с нашего холма, постоянно вызывал радость и восхищение. Казалось, отсюда были видны все джунгли и все небо. Каждый вечер мы любовались великолепным закатом. А иногда удавалось наблюдать, как из джунглей поднимается туман.

Зрелище жуткое и загадочное. Туман казался сильнее вековых деревьев. Он без труда поглощал их, оставляя лишь макушки.

Однажды утром я проснулась рано и сразу почувствовала что-то особенное. Я вылезла из постели и спустилась вниз. Все еще спали. Я собралась сварить себе чашечку кофе, но, выглянув в окно, замерла: земля исчезла. Все было совершенно белым!

Я уронила кастрюлю и выбежала на улицу. Зрелище было грандиозное: надо мной — синее небо, на горизонте — восходящее солнце, а подо мной — ничего. Густой туман поглотил и джунгли, и наш холм. Я не видела даже собственных ног. Осторожно я сделала шаг вперед, затем еще один.

Я стояла на облаке — моя давняя мечта. Стояла и чувствовала себя непобедимой. Ощущение неописуемое! До сих пор его помню.

Наконец я вернулась в дом, сварила кофе и села на лестницу.

«Да, — думала я, — вот оно, то место, где я всегда была бы счастлива».

И меня снова охватила грусть. Почему природа именно здесь и сейчас исполнила мою многолетнюю мечту погулять по облакам? Ведь я уже понимала, что не здесь мой дом.

Вспомнились каникулы в Германии, бабушка в Бад Зегеберге. Как вкусно пахнет кофе в Германии, совсем не как растворимый напиток, который я как раз держала в руках. А как я скучала по немецким булочкам! С толстым слоем «Нутеллы»... Я вспоминала прохладную погоду и наши прогулки вокруг озера.

И что же это такое? Я грезила о западном комфорте как раз тогда, когда природа подарила мне мечту всей жизни, чудо, которое могло произойти только в этом магическом месте. Нет! Я не имею права тосковать по чужбине. Здесь моя родина! Здесь мой дом.

Хотела ли природа, с которой я так тесно была связана здесь, в джунглях, напомнить о себе? Может, она открыла свое чудо, чтобы навсегда привязать к себе? Видимо, я должна остаться. Потому что друзей не бросают. Это был закон природы, который я узнала от фаю, закон выживания.

Вскоре после волшебного события я проснулась среди ночи. Снова что-то было не так. Я прислушалась, но ничего не услышала. Мертвая тишина царила в лесу, что явно означало опасность. Я в смятении сидела на постели, еще не до конца проснувшись.

И тут я услышала тихий шорох. Будто шумят волны. Все ближе и громче, громче... внезапно все заходило ходуном: земля, дом, моя постель. От страха я залезла под одеяло. Несколько секунд показались мне вечностью. Потом наступила тишина.

Конечно, я поняла, что это было. Я помнила не одно землетрясение, но ни разу оно не было таким сильным. Джунгли превратились в могучее огромное море с гулявшими по нему волнами — зрелище неописуемое.

И снова мне подумалось, что это джунгли не хотят отпускать меня. Сначала мягкий туман, затем эта жесткая мощь. Природа давала все, чтобы я о ней забыла.

Наутро я спросила отца, почувствовал ли он, что было.

— Какое землетрясение? — удивился он. — Нет, я спал.

Для меня это было землетрясением века, а он спал?! Все ясно: послание предназначалось мне.

 

Биса и Байса

А однажды вечером мы узнали, откуда появились фаю. Клору, отец Туаре и Бебе и один из лучших рассказчиков, впервые поведал нам миф о происхождении фаю.

«Когда-то была большая деревня, где жило много народа и все говорили на одном языке». Так начал Клору. Костер освещал наши лица, мы все сидели рядом и ждали, когда сжарится мясо кабана.

Клору говорил на языке, который я не очень хорошо понимала. Я спросила у отца, что это за язык. Папа сказал, что Клору говорит на очень древнем диалекте — языке его предков. Он включил магнитофон, чтобы записать легенду. Отец уже достаточно хорошо понимал этот язык фаю и тем же вечером перевел мне легенду.

«Эти люди жили в мире. Но однажды с неба сошел большой огонь, и появилось множество языков. Осталось только по одному мужчине и по одной женщине, говорящих на одном языке. Что говорят остальные, никто не понимал.

Люди разбрелись по всему свету. Среди них были мужчина и женщина, которых звали Биса и Байса. Они говорили на языке фаю.

Целыми днями они шли в поисках новой родины. Однажды они пришли в джунгли, и начался дождь. Он не прекращался дни и недели. Вода поднималась все выше.

Биса и Байса построили лодку и взяли с собой животных, которые тоже пытались спастись от воды. Они сидели в лодке, спина к спине, и гребли. «Дождь, прекратись, гром, смолкни, мы боимся!»

Каменная скульптура Бисы и Байсы

Но дождь не прекращался. Вода все поднималась, пока не накрыла все деревья. Все исчезло в жутких потоках. Биса, Байса и те животные, которых они взяли, оказались единственными, кто выжил.

Через много дней, когда надежда почти покинула их, лодка внезапно ударилась о берег. Они вышли из лодки и оказались на невысоком холме. Перед ними была пещера, которая вела в глубь земли. Они с облегчением скрылись в ней, найдя наконец убежище.

А вскоре дождь прекратился, и вода ушла. Животные устремились в джунгли, а Биса и Байса остались в пещере, обустроили там себе жилище, родили детей, которые тоже родили детей. И так продолжалось, пока не образовался целый народ. Он стал называться фаю.

Биса и Байса все еще живут в пещере. Но не в человеческом обличии. Они превратились в камни. Вы видели большие камни внизу? Они сидят спина к спине. Когда у нас что-то не ладится, мы идем к ним, садимся и рассказываем о своих заботах».

«Как красиво, — подумала я. — Что-то совсем новое и очень знакомое! Все люди одинаковы...»

Я всматривалась в темноту джунглей, различая лишь очертания деревьев, и представляла себе, каково же было Бисе и Байсс одним плыть по ледяной воде в лодке.

«Наверно, им было очень одиноко», — подумала я и потеснее прижалась к Ори.

 

Оглядываясь назад

Когда Клору поведал нам эту историю, я с удивлением узнала: Туаре, сын Клору, тоже никогда не слышал ее! Он видел раньше каменные фигуры Бисы и Байсы, но так бы и не догадывался о легенде, если бы мой отец не разговорил Клору.

Я много думала о том, как получилось, что некогда богатая культура фаю пришла в упадок, вместо того чтобы развиваться.

Известно, что опасность вымирания грозит тому народу, у которого знания не передаются от старшего поколения младшему. До сих пор удивляюсь, почему ни один из фаю ни разу не упомянул при нас о белых людях, приходивших к ним в 1940-х годах. Видимо, нынешнему поколению никто не рассказал о тех голландцах.

И дело не в том, что у них не было времени рассказывать друг другу истории. Ведь они часами сидели вместе, обсуждая, скажем, детали прошедшей охоты. Или просто молчали. Так терялся опыт, накопленный одним поколением. Следующее начинало все сначала. Постепенно угасла жажда познания, осталось только то, что необходимо для выживания.

А если племя живет отдельно от всего мира, оно потихоньку начинает скатываться назад, теряя знания и культуру. Единственными племенами, которые видели фаю, были соседние кирикири и доу. Но они враждовали. Ни знания, ни новые идеи не проникали в племя.

Меня часто спрашивают, а не лучше ли было оставить в покое этих «счастливых дикарей», стоило ли подвергать их вредным влияниям извне?

Я же отвечаю: что это за счастье такое, когда люди убивают друг друга, не находя выхода из замкнутого круга традиций. Разве счастливые дети живут в страхе?

Могли ли мы оставить фаю на произвол судьбы, узнав все это? Да и «вмешательство» в их жизнь было лишь легким толчком, побудившим их самих вновь стать дружелюбным народом.

Конечно, и вредные влияния не минуют их. Они, увы, проникают в самые отдаленные уголки мира. Результат будет зависеть от того, как фаю воспримут обратную сторону современного мира.

 

Нехорошо, когда человек один

В самом начале, когда мы только приехали к фаю, никто не знал, умеют ли они петь. Долгое время мы не слышали ни одной песни.

Но как-то раз, вернувшись с Данау Бира в деревню, мы обнаружили, что в наш дом опять наведывались воры. И вдруг услышали песню с другого берега реки. Это был Накире, он пел монотонно, но очень красиво:

— Оооо, — напевал он, — фаю, как птицы, ооо, они всегда питаются одним и тем же деревом, ооо, такие плохие люди, ооо, бедный Клаусу, бедная Дорисо, они печальны и спрашивают, где их вещи, ооо...

Отец был в восторге! Скоро мы поняли, что фаю придумывают песню на ходу. Она состоит всего из трех нот и выражает то радость, то горе — в зависимости от ситуации. Песня, конечно, очень примитивная, но эти звуки я очень быстро полюбила.

Может быть, именно благодаря песням фаю никогда не впадали в депрессии и не страдали от психических расстройств. Всем эмоциям давался выход через песни. Отводилось даже специальное время, когда все замирало для того, чтобы выплеснуть эмоции наружу — например, во время плача по покойному. Когда истекало время выражения чувств, люди продолжали жить дальше, будто ничего и не произошло.

Если кто-то переживал неприятность, он мог несколько дней лежать в хижине, не произнося ни слова, или тихонько петь. Все это время его снабжали едой. А потом человек вставал, и его душа будто очищалась, он снова улыбался и мог жить, как раньше.

Таким образом, пение для фаю — способ выплеснуть свои душевные эмоции — счастье или горе.

Когда мы вернулись после каникул в Германии и стали жить то в деревне фаю, то в столице, часто получалось, что наша семья вынуждена была разделяться. Кто-то жил в одном месте, кто-то в другом. Отцу тяжело было оставаться без мамы, он очень по ней скучал и казался потерянным.

И однажды вечером он сидел на вершине нашего нового холма. Мама уехала в Джаяпуру, потому что Кристиан заболел малярией. Фаю уже поуходили в свои хижины, а я сидела дома и читала книгу при свете карманного фонарика.

Внезапно послышались странные стоны. Я выглянула в окно: на улице был только отец, совсем один. Он пел на языке фаю печальную песню:

«Ооо, Дорисо, где ты, ооо, Дорисо, я совсем один, ооо, у вождя Кологвои прекрасная жена, и у Накире, ооо, только я один, ооо, мое сердце в печали». Песнь его уплывала в джунгли.

Я рассмеялась. Ну правда, это было смешно. Не успел он начать вторую строфу, фаю вышли из хижин. Они окружили его, взяли за руки, стараясь успокоить. И затянули все вместе:

«Ооо, Дорисо, приезжай скорее, ооо, Дорисо, ты нужна своему мужу, ооо, Дорисо, он в печали, ооо, Дорисо, приезжай скорее». Это была прекрасная песня. Я ее никогда не забуду.

На следующее утро ко мне пришел Ори. Он хотел кое-что показать мне. Я пошла за ним на край деревни, где была выстроена новая хижина.

— Это мой новый дом! — гордо сказал он.

Я похвалила его, как могла, — так было принято у фаю. Я уверила его, что такой красивой хижины я еще нигде не видела. Его лицо сияло.

Хижина была простая, но видно было, что строили ее с тщанием и любовью. Крышу укрывали пальмовые листья, стены были сколочены из широких досок. К входу вела простая лестница. Но особенно меня растрогало то, что Ори украсил свой дом, что фаю не делали. Пол был выложен плоским бамбуком, посередине оставлено место для разведения огня. Западному человеку трудно представить, но ночью в джунглях бывает по-настоящему холодно. Костер согревал, был плитой для приготовления пищи и отгонял насекомых. Я улыбнулась про себя: Ори собирался жениться.

«Ори наверняка станет хорошим мужем», — подумала я, немного завидуя. Я им гордилась. Он столько вынес в жизни и столько достиг! Он стал примером для меня и других. Если мне было плохо, именно Ори меня поддерживал. Одно его присутствие успокаивало. Он стал важной составляющей моей жизни. Если честно, и одной из причин моего нежелания уезжать из джунглей. В тот момент я поняла, насколько важно для меня считать его другом и братом.

Мы вместе вернулись в наш дом. Я предложила Ори кофе, но он наморщил нос, как это делают фаю, и сказал: «Хау».

Потом мы молча сидели на бревне перед домом и любовались волшебной картиной, «нарисованной» у наших ног. В тот момент мне было по-настоящему комфортно: ни забот, ни переживаний о будущем. С Ори мне было очень спокойно, и мысленно я желала ему удачи.

 

Измена и другие перипетии

До недавнего времени измена у фаю тоже каралась смертью. Но и здесь произошли перемены. Мы даже удивлялись, как фаю быстро научились решать свои проблемы по-новому.

По делам я вышла на окраину деревни и увидела на поляне мужчину с женщиной. Они сидели на земле со связанными руками. Я знала, что оба по традициям фаю были женаты. А рядом толпился народ.

Супружеская пара фаю

Я решила понаблюдать: что здесь происходит? Сначала вождь Кологвои произнес речь и сказал о том, что эти двое — нарушители. Он все говорил и говорил, казалось, прошла целая вечность. Когда он замолчал, слово взял Накире: его речь оказалась не менее длинной, чем у вождя. Солнце поднялось высоко и пекло нещадно. Члены племени один за другим произносили речи, говоря об одном и том же, проклиная измену. Наконец, ближе к вечеру, пришло время вождю Кологвои назначить штраф. Мне страшно хотелось есть и пить. Я всегда удивлялась, как долго фаю могут обходиться без воды. И было очень жаль тех двоих, со связанными руками. Все это время они стыдливо смотрели вниз, боясь поднять голову.

Вождь Кологвои встал и объявил штраф: каждый из виновников должен был одарить противоположную сторону так, чтобы «потерпевший» член семьи остался доволен. Как я узнала позже: виновный принес мужу своей любовницы нож, стрелы и кабана — этого оказалось достаточно. Женщина принесла жене любовника саго, сети и одежду — та ее простила.

Измены в джунглях случались редко. Я спросила отца, любят ли друг друга местные супруги.

— Не знаю, — ответил он честно, — кроме пары Накире с Фусаи я любви не видел. Они никогда не целуются и не обнимаются на людях. Когда я просил мужчин для фотографии обнять свою жену, они смеялись и стеснялись, как дети.

Зато я не раз видела, как мужчины запросто выпускали стрелы в женщин, если те, на их взгляд, в чем-то провинились. Так что, скорее, Фаю женятся в целях выживания, а не по любви...

О сексуальной стороне жизни говорить было не принято. Когда мужчина крал женщину, он пропадал с ней на пару дней в джунглях, пока она не «сдавалась».

— А как они поступают, если жен несколько и они хотят переспать с одной из них? — продолжала я расспрашивать.

— Тоже идут с ней в джунгли, — ответил отец, — но теперь полигамии, по сути, больше не существует. Старики, которые раньше крали молодых девушек, чтобы взять их вторыми и третьими женами, больше этого не делают.

И все же трудно было представить, что между мужчинами и женщинами совсем не возникало любви. В Америке я посмотрела несколько фильмов, так там только и было: любовь, страсть, секс. Неужели это лишь на Западе? Мои родители очень любят друг друга. У них одна цель в жизни, одни интересы. В моем пятнадцатилетием сознании все шло кувырком; я только радовалась, что пока еще слишком молода и не нужно думать о замужестве.

Вождь Кологвои лично осмотрел принесенные подарки и спросил обманутых супругов, довольны ли они. Обе стороны согласно кивнули. С того дня измена была прощена и забыта.

Измена у фаю не могла длиться продолжительно: в условиях джунглей это вообще невозможно. Страсть проходила — отношения разрывались. Жизнь заставляла супругов держаться вместе.

А я все больше задумывалась о будущем. В том числе и о любви. Я не только не могла определить, к какому из миров принадлежу; мне и о любовных чувствах ничего не было известно.

Тем временем в Джаяпуре я перешла в одиннадцатый класс и начала готовиться к поступлению в университет. Увы, приходилось думать о возвращении в цивилизацию. Но мой дом был в джунглях! Хотя... действительно ли это так? Жизнь в джунглях тоже сильно изменилась за последнее время. Безусловно к лучшему. Я... тосковала по прошлому. Но как получить в джунглях образование? Где найти мужа? Как жить в обществе, членом которого я фактически не являюсь? Я же немка, дочь белых людей. Внешне я, конечно, белая. Но европейка ли я?

 

День, когда умер Ори

Каждый раз, когда наступали каникулы и можно было возвращаться в джунгли, мое сердце сжималось. Мрачные мысли о будущем на время отступали.

Мы летели до Кордези, а оттуда плыли на лодке в район фаю. Мы с Кристианом сидели на самом носу лодки. Мама уже перестала ежедневно напоминать нам о гигиене, и мы регулярно забывали наносить крем от солнца. Так было и в этот раз: на следующее утро, проснувшись, я просто не могла пошевелиться. И у меня, и у Кристиана были сильные ожоги на спине. Кожа в некоторых местах уже почернела и отслаивалась, как бумага. Мама, конечно, ругала нас.

Но если бы мы знали, что за ужас ждет нас впереди, боль от ожогов показалась бы сущей ерундой.

Прошел еще день или два, когда мама вдруг обратила внимание на то, что Ори до сих пор не появился. Это было очень странно.

— Я спрошу в деревне, где он, — предложила я. А сама про себя подумала: «Наверняка он «украл» себе жену».

Но в тот же день внезапно послышался крик. Это был голос Ори.

Я вскочила и побежала к деревне, чтобы поздороваться с ним. Мама опередила меня; она сразу поняла, что с его голосом что-то не так.

Мы увидели Ори — ужасно исхудавшего, бледного. Он шел к нам навстречу нетвердым шагом. И вдруг упал.

Дальше все происходило как кошмарный сон...

Я остановилась. Мама положила голову Ори на колени и погладила его по щеке.

Я не видела вокруг себя ничего — ни людей, ни джунглей, ни Кристиана, уже стоявшего рядом, ни отца, бегущего к маме. Я видела только Ори, который без чувств лежал на траве.

Мама склонилась над ним. Он что-то ей сказал, она ответила шепотом, нагнувшись к нему. Он слабо улыбнулся. Затем по его телу пробежала судорога, он затих. Ори умер.

Я редко видела, как мама плачет. Но здесь, среди джунглей, с Ори на руках, она разрыдалась. Я опустилась на землю. Казалось, что время остановилось, что птицы, деревья и ветер — все замерло. Я сидела и плакала: я потеряла брата, который до сих пор умел преодолевать все невзгоды. Я не чувствовала земли под ногами. Я куда-то провалилась.

Ори умер от туберкулеза, болезни западного мира, принесенной в джунгли человеком из племени дани. Ори хотел увидеть нас в последний раз. Так он и сказал маме перед тем, как умереть. Это был черный день для нас, о котором не люблю вспоминать до сих пор. Ори, который обещал всегда быть рядом со мной, умер. Все потеряло смысл.

В тот вечер я молча смотрела на пламя, в котором сгорала хижина Ори, построенная им с такой любовью. Со слезами на глазах я понимала: исчезает часть моей жизни. Исчезает в языках пламени, поглощающем все без разбора. Пламя забрало с собой и частичку моего сердца. Ори был такой мужественный, он боролся и всегда побеждал, он так любил жизнь! Почему умер именно он?

Дни напролет у меня раскалывалась голова. Затем начались кошмары. Мне снилось, что Ори сгорает в своей хижине. Во сне я пыталась вынести его из огня: слышала, как он кричит и просит помощи, но никак не могла добраться до него...

Мне все снился и снился этот кошмар. Ори, веривший в лучшую жизнь, который собирался жениться и завести семью, который подарил мне надежду на будущее, больше не вернется.

Вскоре после его смерти, в полдень, я лежала в постели и пыталась заснуть, потому что ночью мне опять не дали выспаться кошмары. Внезапно я почувствовала, как мое горло что-то сдавило. Я не могла дышать.

— Нет, нет, нет, — хотелось крикнуть мне.

Но голоса не было, так пересохло в горле.

Я снова хотела спасти Ори, но в этот раз пламя начало подбираться ко мне. Жар проник в тело, я почувствовала, что руки загорелись. Меня охватил ужас. Я закричала. Как безумная, я каталась по постели, пытаясь погасить пламя. Тело пылало, но я продолжала бороться.

Затем я почувствовала, как чьи-то прохладные руки обнимают меня. Издалека услышала мамин голос: «Сабина, мама с тобой, обними меня. Все в порядке...»

Она говорила со мной, пока мой крик не перешел во всхлипывание. Мы долго сидели, обнимая друг друга, пока не стемнело.

— Я не могу больше здесь оставаться, — прошептала я.

— Я знаю, — грустно ответила она.

Она убрала влажные волосы с моего лица, и я услышала голос отца. Я даже не видела, что он рядом.

— Дядюшка Эдгар предложил тебе пожить в интернате в Швейцарии. Хочешь?

Я молча кивнула.

В тот момент резко изменилось мое отношение к жизни и смерти. Но я этого еще не осознала. Единственное, что тогда хотелось — бежать. Как можно дальше от своих кошмаров. От пламени, от боли, от этого мира. Просто бежать.

Как бы ни пугала меня новая жизнь, я решилась одна лететь на другую сторону света.

Я в последний раз окинула взором бескрайние просторы джунглей, мощные деревья. Я слушала пение птиц, жужжание насекомых, в последний раз вдохнула аромат леса. Потом спустилась с холма.

За моей спиной фаю запели траурную песнь. Они провожали девочку, которую столько лет оберегали здесь, в джунглях. Туаре стоял впереди, и я по сей день помню его грустный и сильный голос: «Ооо, моя сестра, ооо, почему ты меня покидаешь!»

Со слезами на глазах в конце 1989 года я уехала из джунглей Восточного Папуа в Индонезии.

За год до этого моя сестра улетела в Англию, чтобы поступить в университет на факультет искусств. А еще через год и Кристиан покинет джунгли, чтобы учиться в университете на Гавайях. Так заканчивалась наша совместная жизнь в лесу. Единой семьей мы были в горе и в радости, вместе играли, ссорились и мирились. Больше этого никогда не будет. Мы повзрослели. Невозможно остановить время. Миновал целый период моей жизни.

 

Мое новое племя

Мне снова снился кошмар: языки пламени пытались проглотить меня, я слышала крики Ори, его руки тянулись ко мне за помощью, лицо было искажено болью. Но я по-прежнему не могла добраться до него...

Становилось все холоднее, все погружалось во тьму. А мне хотелось тепла и света. Почему так трудно дышать, почему так холодно, так холодно...

Внезапно я проснулась. Несколько минут не могла понять, где я. Потом все вспомнила: перелет в Германию, толпы людей на вокзале в Гамбурге и теперь поезд в Швейцарию. Я на пути к новой жизни!

Зябко кутаюсь в пальто. Мимо меня летят поля и леса, за окном светает. Мне повезло: мой первый день в Европе оказался солнечным.

Через пару часов поезд остановился в Цюрихе. Друзья родителей встретили меня и отвезли на машине в Монтрё, в интернат. Вскоре мы уже были на Женевском озере. Я волновалась все сильнее. До этого много раз просматривала проспекты, школьные фотографии. Это был женский интернат, где жили девочки из старших классов. Здесь мне предстояло подготовиться к поступлению в университет, а также научиться соответствующим манерам. «Стать настоящей дамой», — как выразился мой дядя. То есть навсегда расстаться с повадками жительницы джунглей.

Женевское озеро раскинулось перед нами во всем своем великолепии. Кругом горы, домики рассыпаны по окрестным холмам, солнце сияет. Впервые я почувствовала себя немного лучше.

Вскоре я уже стояла у дверей интерната, небольшого серого замка прямо на берегу озера. «Château Beau Cèdre» — гласила табличка над входом. Мой новый дом. Со скрипом высокая дверь, похожая на средневековую, отворилась, и нас встретила девушка, говорившая по-французски. Я не понимала ни слова и только вежливо улыбалась.

Мы прошли в холл, откуда широкая лестница уходила наверх. Мне казалось, я сплю. Ничего подобного, столь шикарного и элегантного, я еще не видела. Толстые ковры покрывали пол, на стенах висели картины, мебель была обита дорогой тканью. Я не решалась сесть, только восхищенно оглядывалась.

Вскоре все формальности были позади, и меня проводили в мою комнату: просторное помещение с четырьмя кроватями; две из них оказались занятыми — немкой и австралийкой. С балкона комнаты открывался потрясающий вид на Женевское озеро. Я не могла оправиться от восторга.

Это была сказка. Скорбные песни, джунгли, фаю — все мгновенно кануло в прошлое, чтобы потом вернуться болезненными воспоминаниями. Но пока новый мир волновал и притягивал. Здесь все было по-другому!

Вечером я сидела на кровати, переживая эмоции прошедшего дня. Болела голова, но я старалась об этом не думать. Потом вышла на балкон и, глядя на озеро, непроизвольно подумала: «Что бы сказал Туаре, увидев меня здесь?»

Вспомнив о Туаре, я погрустнела, но постаралась взять себя в руки.

«Нет, — решила я, — не буду больше вспоминать. Теперь я приехала туда, где должна быть. В конце концов, у меня светлые волосы и зеленые глаза. Это мой мир, я европейка, и это моя родина!»

В тот момент я приняла твердое решение: изучить этот мир досконально. Я стану европейкой, научусь думать, вести себя и выглядеть, как они. Теперь это мое новое племя.

С такими мыслями я легла в постель, и впервые за последнее время кошмары не мучили меня.

 

Château Beau Cèdre

Я с головой погрузилась в западную жизнь. Вскоре после приезда мы с несколькими девочками пошли погулять по городу. Официально занятия еще не начались. Зашли в супермаркет. Не помню точно, что я собиралась купить, помню только цену — десять швейцарских франков.

Я решила, что это слишком дорого, подошла к кассирше и сказала, что дам ей пять франков. Та посмотрела на меня ошарашенно. Девочки, уже заметившие, что я отличаюсь от них, быстро отвели меня в сторону.

— Ты что, Сабина? — зашептали они.

— Цена слишком высокая, я хочу поторговаться, — уверенно ответила я.

— Это невозможно. Ты должна заплатить столько, сколько написано на ценнике!

Я ничего не понимала. Торговаться было для меня совершенно естественным. В Индонезии так делали все.

— Но кто решает, сколько стоит продукт? — спросила я. Девочки сказали, что это решает продавец товара.

Но это же нечестно! Он тогда может указать любую цену, какую захочет. Почему я должна платить...

Я ушла из супермаркета расстроенная. Казалось, что меня оскорбили. Во время каникул в Германии я тоже ходила за покупками, и мама с папой всегда платили, не торгуясь. Но я как-то не замечала этого. Да, многому предстояло учиться.

Когда на следующий день мы пошли гулять, я вежливо здоровалась со всеми встречными, как это было принято у нас в джунглях. Некоторые отвечали, другие смотрели на меня скептически.

Потом одна из девочек спросила, когда я успела за столь короткое время познакомиться с таким количеством людей?

Я удивленно посмотрела на нее:

— Я с ними не знакома!

— Почему же ты со всеми здороваешься?

— Но так принято.

Они засмеялись:

— Нет, здесь принято здороваться только со знакомыми людьми!

И это было непонятно. Когда мимо проходил очередной прохожий, я сжала губы и ничего не сказала. Но мне стало совестно, казалось, что я поступила невежливо. В джунглях здороваешься или обнимаешь каждого, с кем встретишься. Это традиция.

Но это был лишь мой первый культурный шок.

Когда после обеда я вернулась к себе в комнату, мои соседки уже были там. Лесли из Австралии и Сусанна из Германии. Мы сразу подружились и проговорили до поздней ночи, потому что все втроем оказались ужасно болтливыми. Лесли, слава Богу, сразу поняла, что мне многому нужно научиться. Она взялась за мое образование, и постепенно наши отношения переросли в дружбу.

Через пару дней я получила свое первое письмо из Индонезии. Каждый день приносили почту, мы выстраивались возле столовой и с волнением ждали, когда произнесут наши имена. Я сразу побежала в комнату и вскрыла конверт с маминым почерком. Теперь это была единственная ниточка, связывавшая меня с джунглями...

«О дочь зари, радость моего сердца. Ты не поверишь в то, что произошло: я сижу под палящим солнцем в деревне фаю и пишу свое письмо тебе. Пишу на пяти-шести листах. А на следующий день, приехав в Джаяпуру, обнаруживаю, что забыла письмо для тебя дома! В том письме я очень подробно описывала, как большая многоножка укусила папу в ухо. И как папа потрясающим пируэтом выпрыгнул из постели, достав почти до потолка. Этот прыжок мог бы обеспечить ему золотую медаль на Олимпийских играх, можешь быть уверена!

Когда папа на следующий день спросил, о чем я думала, увидев его укус, я призналась честно: «Я подумала: слава Богу, она укусила не меня». Папа смеялся. Вы же все знаете — я честный человек. И поэтому, сокровище мое, скажи также честно: как ты там? Мне так тебя не хватает. Привыкну ли я когда-нибудь не видеть тебя каждый день?»

С улыбкой на губах я вернулась к девочкам. Маме удалось с помощью этой многоножки прислать мне сюда, в Швейцарию, кусочек джунглей...

Но Лесли смотрела на меня с легким укором.

— Что? — спросила я.

— Тебе нужна другая стрижка, — постановила она. — Ты выглядишь ужасно старомодно. А одежда! С этим что-то надо делать!

И вечером мы отправились в город. Сначала к парикмахеру, где я расплакалась, когда мои волосы вдруг стали ужасно короткими. Но Лесли уверила меня, что сейчас так модно. Затем по магазинам. И у меня появились такие же ботинки, джинсы и рубашки, как у других девочек. Воспитательницы в интернате только посмеивались.

Еще я купила новые сапоги, остроносые, в стиле кантри. Мне ужасно понравилась моя «продвинутость». Но, как и в джунглях, я уселась утром на пол и стала вытряхивать свои сапоги. Сусанна и Лесли молча наблюдали за мной.

— Сабина, что ты делаешь? — наконец осмелилась спросить одна из них.

Ну наконец-то. И я могу их чему-то научить. Я объяснила, что в обувь с удовольствием залезают опасные насекомые. И они могут укусить, если не вытряхнуть ее перед тем, как надеть.

— Но здесь нет опасных насекомых, — усмехнулась Сусанна.

Я не поверила ей. Невозможно было представить, чтобы в моих ботинках не жили пауки и скорпионы. Прошло несколько месяцев, я по-прежнему вытряхивала свои сапоги, и девочки не выдержали:

— Сабина, — начала Лесли, — за все то время, которое ты провела здесь, хоть раз было в твоей обуви насекомое?

Я задумалась. Как ни удивительно: нет.

— Попробуй завтра утром надеть туфли, не вытряхивая, — предложила она.

На следующее утро я на секунду задумалась. Потом, впервые в сознательной жизни, просто надела туфли. Очень странное чувство. Я закрыла глаза и вставила ногу, ожидая укуса. Но ничего не произошло. Я открыла глаза, радуясь, что выдержала и это испытание.

«Дорогая Сабина!

Жизнь так изменилась без вас. Кристиан теперь учится на Гавайях. После того как он уехал, я обошла опустевший дом и стала думать, что же будет дальше. Двадцать лет вы были моей основной «работой». Все остальное — на втором плане, даже если это было что-то серьезное.

Школа в Фоиде. Нарисовано Туаре

И вот как-то утром мне в голову пришла ИДЕЯ. Дети фаю сидели неподалеку и явно скучали, особенно старшие. Диро, кстати, стал их предводителем. Ребята подросли, а что дальше? И я подумала: почему бы мне не открыть школу для них?

Отправившись в город, я закупила все необходимое для школы: карандаши, ручки, тетради. Вернулась и созвала детей. Попросила их прийти на следующее утро к нам. Я думала, что они соберутся часов в десять. Ведь многим нужно перебраться через реку, перейти болото и подняться на холм. Больше часа пути, ты знаешь. Но твоя бедная мама просчиталась! Как только взошло солнце, меня разбудили детские голоса.

— Ну, дорогая, — сказал твой папа, — поднимайся, ты ведь забыла сказать им, где должно находиться солнце, когда начнутся ваши занятия.

Это был мой первый опыт в сфере обучения. Пришлось вставать и начинать первый школьный урок.

Сначала я построила ребят в ряд и попросила 10—14-летних выйти вперед. Среди старших были Туаре, который, кстати, все время о тебе спрашивает, Клаусу Боса, Диро, Бебе, Атара, Изори и Абусаи. Я усадила их на газон отдельно и сказала, что они будут третьим классом. С этого дня они должны приходить чисто вымытыми. Конечно, занятия будут начинаться попозже. Юноши сидели тихо и внимательно слушали мои объяснения.

Потом я разделила оставшихся ребятишек на две группы: второй класс, дети 8—11 лет, и первый класс, дети 5—7 лет. Видела бы ты, как они радуются, что стали школьниками.

Третий класс я забрала с собой на веранду, которую папа недавно построил. Тринадцать юношей и две девочки — Дорисо Боса и Фусаи. Ты просто не узнаешь Дорисо Боса! Она стала очень привлекательной.

Почему пришли только две девочки? К сожалению, точно сама не знаю. Многие девочки помогают своим матерям по хозяйству.

Папа тем временем принес купленные мной вещи. Каждый ученик получил по два куска мыла: один — чтобы стирать вещи, второй — чтобы мыться в реке, футболку, шорты, блокнот для рисования и карандаш. Так начался наш первый урок».

— Мы собираемся в Веве, поедешь с нами? — спросила Лесли.

— Конечно! — ответила я.

Мы отправились в путь. Вернее, дошли до автобусной остановки.

— Что случилось? — спросила я испуганно. — Почему мы не идем в Веве?

— Идти слишком далеко, мы поедем автобусом.

Я растерялась.

— Ты что, Сабина? — спросила Лесли.

— Лесли, — прошептала я, — еще никогда в жизни я не ездила на автобусе. Я боюсь!

Лесли засмеялась и успокоила меня. Но прошло еще немало времени, прежде чем я впервые отважилась проехаться на автобусе в одиночку.

Вообще больше всего трудностей возникало у меня с транспортом. Конечно, я видела машины и раньше, но здесь их было так много! И они носились с такой скоростью! В Джаяпуре дороги были настолько плохи, что машины ползли очень медленно.

Каждый раз, когда нужно было перейти улицу там, где не было светофора, я буквально впадала в отчаяние.

Как-то мы стояли на тротуаре, а перед нами проезжали машины. Улучив подходящий момент, мои подруги быстро перебежали на другую сторону улицы. А я осталась стоять.

— Сабина, ну переходи же! — кричали они мне. Я смотрела на дорогу, перед глазами мелькали машины...

Прошло минут пять. Я все еще стояла на прежнем месте. Страх буквально сковал меня. Девочки всячески меня подбадривали, но тщетно: я сделала огромный крюк, чтобы найти светофор. С тех пор все знали: ходить со мной в городе не так-то просто. Я до сих пор боюсь городского транспорта.

И все же подруги жалели меня.

Девочки называли учительницу, которая обучала нас хорошим манерам, мадам Этикет. Она рассказывала, как следует одеваться, накрывать стол по различным поводам, кто кого должен приветствовать первым, как элегантно ходить по лестницам или в короткой юбке выйти из автомобиля...

Во время обеда она каждый раз сидела за разными столами и следила за нашими манерами.

Наблюдая за моими жалкими попытками есть культурно, она качала головой и говорила: «Сабина, ты никогда не станешь настоящей дамой».

Еда не всегда мне нравилась. Многие блюда были незнакомы, и я скептически ковыряла в них вилкой, прежде чем попробовать. А вот по пятницам на десерт давали мороженое, его обожало большинство девочек и, конечно, я.

Я быстро заметила, что у многих здесь не очень-то здоровые желудки. Поэтому как-то перед десертом начала рассказывать о наших любимых блюдах в джунглях. А еще про то, как фаю хоронят своих покойников... В результате я заполучила сразу несколько порций мороженого. Вскоре по пятницам уже никто не хотел садиться со мной за один стол. Я наслаждалась мороженым, пока мне наконец не запретили рассказывать за столом про джунгли.

Но мадам Этикет еще долго со смехом вспоминала эту мою выходку. Да, она была с чувством юмора. Эта уже не молодая женщина воспитала множество девочек. Но, как она мне рассказала позже, даже для нее я была «чем-то особенным».

На одном из первых уроков нам раздали текст, который нужно было прочесть. У меня возник вопрос, и я подняла руку.

— Сабина, — сказала учительница, — тебе не нужно поднимать руку. Можно просто обратиться ко мне. Дамы не поднимают руку.

— Хорошо, — ответила я. — Мадам Этикет!

Все замерли. Воцарилась гробовая тишина.

— Почему вы так на меня смотрите? — удивленно спросила я.

— Сабина, — сказала учительница, — ты помнишь, как меня зовут?

— Мадам Этикет, — уверенно ответила я.

Тут уж все засмеялись. Я озадаченно оглядывалась; даже мадам с трудом сдерживалась.

— Нет, Сабина, не так, — поправила она меня. И тогда только я поняла, что это прозвище. Но никому и в голову не пришло рассказать мне о том, что учителям, оказывается, дают прозвища...

Мадам назвала свое имя, которое я вскоре снова забыла. Для меня и остальных она так и осталась мадам Этикет, хотя при ней этого не говорили.

А у мамы в ее школе были другие проблемы:

«Дорогая Сабина,

здание школы готово, и на той неделе мы уже смогли переехать! Нам помогли сделать скамейки, поставили несколько столов. Папа даже установил возле школы бочку с водой, чтобы ребята могли помыться.

Я с первого дня стараюсь быть с ними строгой. Школьники должны понимать, что такое дисциплина. Ты же знаешь свою маму...

На каждой тетради я написала имя ученика. Разрешила им брать карандаши с собой, но чтобы на следующий день приносили их снова. Представляешь, дети никогда не видели тетрадей с карандашами!

Второму классу я раздала карандаши и дала задание рисовать круги, овалы и квадраты. Малыши с удовольствием забавлялись с карандашами. Старшим я дала стеклянные шарики и попросила дать мне по пять. Все пятнадцать учеников просто протянули мне горсть шариков. Они умеют считать только до трех, потом используют руку или ногу. Числительных больше у них нет. Так что я учу их считать по-индонезийски. Сначала до пяти, потом до десяти. Я написала цифры в их тетрадках и велела упражняться самим. Через два дня все тетради были исписаны! Пришлось срочно заказывать в городе новые. Просто поражаюсь их прилежанию.

Теперь я уже знаю, кто из них как развит. Абусаи все делает очень медленно, и я хотела перевести его во второй класс. Но его друзья из третьего класса упросили меня не делать этого. Я согласилась, но с тем условием, что они будут ему помогать в выполнении домашних заданий.

Позже я увидела, как они сидят всей гурьбой под моей гуавой и вместе упражняются. У бедного мальчика просто не было выбора! Потихоньку он стал догонять остальных. Я оставлю его в третьем классе».

В интернате начинались занятия, и нам раздали расписание. Для меня это было чем-то совершенно новым. Я смотрела на листок бумаги. Все дни отличались друг от друга. Каждый раз урок с утра, затем после обеда, но каждый день по-разному!

Как же все просто было в джунглях, подумала я. Одни и те же занятия, и всегда можно самой решить, начинать ли с математики или с английского языка. В Джаяпуре несколько дисциплин вел один учитель. Здесь же все по-другому. И я испугалась. Как же это осилить?

Вероятно, кому-то смешно, что обычное расписание занятий может повергнуть в панику. Но ведь у меня никогда не было конкретного расписания. В джунглях действовало правило: если не придешь сегодня, придешь завтра...

В эту ночь у меня снова начались кошмары: снилось, что расписание занятий потерялось, я бегала из комнаты в комнату и спрашивала, куда я попала.

И как-то я действительно забыла о занятии и опоздала. Учительница отругала меня.

После урока я собралась с силами, извинилась и попыталась объяснить свою проблему. С того дня она стала одной из моих любимых преподавательниц. Она учила нас французскому, но поскольку я уже знала несколько языков, освоить еще один не составило труда. Французский был намного проще языка фаю.

А потом у меня появился парень, который говорил только по-французски...

Лесли и Сусанна продолжали усиленно воспитывать меня, чтобы сделать цивилизованной. В Монтрё был бар с бильярдными столами. Меня очень увлекла новая игра, для начинающей я играла неплохо. Мы часто ходили в этот бар, но и там проявились проблемы. В перерывах между игрой девочки говорили на темы, в которых я совершенно ничего не смыслила.

Кто такие Битлз? Кто такой Джордж Майкл или Элтон Джордж, нет, Элтон Джон? О кино я знала не больше, чем о музыке, из артистов не знала никого, кроме Тома Круза. Его фотографию мне показала подруга в Индонезии. Она тогда вздыхала и рассказывала о том, как сильно в него влюбилась. Я была совершенно ошарашена: она его ни разу не видела, как же могла влюбиться? Я никогда не слышала о фанатах. Мне пришлось долго все это осваивать.

Когда меня впервые пригласили в Швейцарии в кино, я искренне спросила, что такое кино?

Лесли быстро отвела меня в сторону и объяснила. Но все больше я чувствовала, что меня считают ограниченной. Пришлось заняться самообразованием. Каждое утро я ходила в магазинчик возле школы и покупала стопку газет. Через какое-то время продавщица уже знала меня по имени. Наверное, я была ее лучшей покупательницей.

Я садилась в своей комнате, внимательно прочитывала все, от корки до корки, смотрела картинки, запоминала лица и имена. Каждый раз, когда мне казалось, что я все обо всех знаю, появлялся кто-то новый. Я совершенно запуталась. Только я успевала прочесть о «Рокстарз», меня спрашивали: «Как, ты не знаешь, кто такой Борис Беккер?!»

Я только тихонько вздыхала, снова отправлялась в магазин и просила спортивные газеты. Потом дошла очередь до политики, мюзиклов, оперных певцов... Казалось, конца не будет этой так называемой западной культуре. Но у меня была железная воля. Я не сдавалась.

Иногда чудеса цивилизации не восхищали, а скорее пугали. Как-то раздавали почту и одной девочке сказали, что ей пришел факс. Что такое факс? Я посмотрела на Лесли, та уже поняла, что без ее помощи не обойтись. Но на этот раз я ей не поверила. Нет, такого просто не может быть — чтобы лист бумаги засовывали в машину, и он появлялся на другом конце света в том же виде. Как лист бумаги пройдет по кабелю? С такой же проблемой я столкнулась, когда впервые увидела мобильный телефон.

Я потеряла дар речи, казалось, что это волшебство. Наконец-то я в полной мере осознала, насколько этот мир отличается от того, в котором я выросла. Становилось все грустнее. Я начинала все больше скучать по своим. Получив очередное письмо от мамы, я обрадовалась, что где-то все по-прежнему, все «нормально»...

«Моя милая Сабина!

Мне так много нужно рассказать тебе! И я так рада, что сегодня прилетит вертолет и заберет это письмо для тебя. Здесь, в стране фаю, иногда так сложно послать весточку о себе...

Я все еще говорю на языке фаю не так хорошо, как твой папа, и в школе надо мной иногда смеются. Пока показываю на предметы или рисую их на доске, все хорошо. Но как подобрать нужное слово? Очень сложно объяснить абстрактное понятие.

Намного проще с математикой. Задачи со стеклянными шариками уже хорошо нам даются. Я все время хожу от одного ученика к другому и повторяю, повторяю, повторяю.

Если одному мальчику что-то трудно понять, я посылаю его с другим на веранду, и они вдвоем упражняются. Теперь они могут сказать взрослым: «Сегодня я видел четырех кабанов!» Или они взволнованно прибегают домой и рассказывают: «Афо (папа), у нашей свиньи родилось пять поросят!» Они берут руку отца в свою и показывают ему пять пальцев. Отцы гордятся, потому что их сыновья теперь знают то, чего не знают взрослые.

С мальчиками из третьего класса я начала учить алфавит. До сих пор не верится, что за одну неделю они выучили все буквы от А до Й. И что интересно: ребята, которым трудно давался счет, с алфавитом справились без всяких проблем. А когда они выучили алфавит, мы начали учить слоги. И довольно быстро мои ученики научились читать и писать свои имена...

Учатся они с большой охотой, я ими горжусь. Папа предложил открыть класс для взрослых, ноя с удовольствием буду заниматься с ребятишками. В конце концов большинство из них я знаю с младенчества, как своих детей, которые теперь разбрелись по всему миру. Я очень надеюсь, милая Сабина, что у тебя все хорошо и ты учишься разным полезным вещам...»

— Сабина, ты знаешь, что такое презерватив? — спросила моя наставница Лесли как-то вечером.

— Что-что? — переспросила я сонно.

— Презерватив. Его используют, чтобы обезопасить секс, — засмеялась Лесли.

— Безопасный секс? А что, бывает опасный секс? — вопрос был интересным, я тут же забыла про сон.

— Иди сюда, я тебе покажу. — Она взяла банан, разорвала квадратную упаковку и достала длинную резинку. Я смотрела, выпучив глаза. Лесли объяснила, зачем нужна эта штука.

Я взяла банан в руку: «Но он же намного больше, чем... ну, ты поняла. Он же будет соскальзывать».

— Сабина, сколько голых мужчин ты видела в своей жизни? — терпеливо спросила Лесли.

— О, ужасно много, — гордо и честно ответила я, — но им это бы не подошло.

— Мда, видимо, здесь тебя ждет еще один сюрприз, — засмеялась Лесли.

Я тоже засмеялась. Банан выглядел ужасно смешно.

Лесли стала мне рассказывать много интересного о мужчинах и о сексе. Я лежала в постели и не могла поверить в то, что услышала. Мама никогда не говорила об этом. Она только объяснила мне, откуда берутся дети.

После того как меня просветили, я решила больше работать над собой. До этого я очень боялась выходить куда-либо в одиночку. Но чтобы преодолеть страх, просто необходимо было стать более самостоятельной.

Я нашла приятный бар недалеко от интерната. Он открывался вечером, и сначала там почти никого не было. Я глубоко вздохнула и вошла. Бармен выставлял на полки бутылки. Он улыбнулся мне, и я заказала апельсиновый сок.

Мое сердце стучало так громко, что он наверняка его слышал. Хотелось встать и убежать, но я заставила себя остаться. Может быть, этот приятный молодой человек и не слышал стука моего сердца, но он наверняка почувствовал мою неуверенность. Поставив передо мной тарелочку орехов, он завел разговор. И я почувствовала себя свободнее. В следующий раз было уже легче прийти в бар. Я стала наведываться туда, и вскоре вовсе перестала бояться.

«Любимая Сабина!

Здесь так многое изменилось. Наш дом уже совершенно не похож на прежнюю хижину. У меня теперь печка, я могу печь хлеб. Папа установил на крыше солнечные батареи, так что у нас есть электричество. (Но свет мы не включаем, потому что он только привлекает в дом насекомых.)

Я часто вспоминаю, как мы жили раньше. Как мы по тебе скучаем! Фаю постоянно спрашивают о тебе, интересуются, когда ты вернешься. Недавно Фусаи принесла большой кусок саго и рассказала, как ты его любила — особенно с живыми червяками внутри! Папа каждый вечер сидит с фаю у костра. Они часто рассказывают истории о том, что ты делала в детстве. И громко смеются.

Папа тоже очень скучает по вам. Сабина, я надеюсь, ты не забудешь своей жизни в джунглях. И еще всегда знай, какой важной частью нашей жизни ты являешься. Ты необходима нам, как соль, — это мое любимое выражение.

Пожалуйста, не забывай нас, потому что мы очень тебя любим».

Прочитав это трогательное послание от мамы, я вновь ощутила то щемящее чувство, которое в последнее время так старалась прогнать. Вечерами, лежа в постели, я все чаще стала вспоминать джунгли. И тут же гнала от себя эти воспоминания, ведь они вызывали только слезы. Нет! Теперь я живу здесь и должна стать такой, как все. Разве я не белая, не европейка? Я убрала мамино письмо подальше.

А через пару недель у меня появился первый настоящий парень. Он работал моделью, у него была потрясающая фигура, и выглядел он очень элегантно. Мы познакомились во время игры в бильярд, и я сразу влюбилась, потому что он был самым красивым мужчиной из всех, кого я встречала в жизни.

Уже во время нашей второй встречи он спросил меня, хочу ли я с ним переспать. Я была шокирована: что, здесь так принято? Но я набралась смелости и ответила, что еще слишком рано. Мы часто встречались, гуляли в горах, разговаривали. Я была так влюблена, что позвонила бабушке и сказала, что хочу выйти замуж.

Он рассказал мне о своей мечте стать актером. И все чаще и чаще просил об интимной близости. В конце концов, он меня любит и хочет доказать это. А я все-таки была ужасно наивна. Так что он добился своего.

Вернувшись в интернат, я с гордостью рассказала Лесли, что перестала быть девушкой. Но ее реакция оказалась совершенно неожиданной: она взбесилась и сказала, что ей очень жалко, что я не дождалась настоящей любви.

— Почему же? — возразила я.

Но вскоре одноклассница рассказала мне, что мой друг женат и у него есть ребенок.

Я была в шоке и не поверила. Нет! Это невозможно! Не станет мой друг лгать мне!

Я побежала к себе и залезла в душ — это было единственное место, где можно было побыть одной. И расплакалась. Я так рыдала, что не могла стоять на ногах. Я опустилась на пол ванной и взяла в рот губку, чтобы заглушить свои рыдания.

«Что же я наделала, — повторяла я про себя, — что же я наделала?»

Теперь я обречена на смерть? Он же был со мной... Я ничего не понимала. Я чувствовала себя такой потерянной, как никогда прежде. Наверное, впервые за свою недолгую жизнь я испугалась до смерти, испытала панический страх. Я поняла, что «идеальный» современный мир, о котором мы часто мечтали детьми в дождливые дни, существовал только в наших фантазиях.

А мир, в который я попала, был совсем другим, это был чужой мир, таким он и останется для меня навсегда. Я почувствовала себя в ловушке. Но лишь через много лет поняла, насколько плотно захлопнулась эта ловушка. Я навсегда оказалась между двух культур, попалась в сети собственной фантазии.

Через восемь лет я встретила того парня. Я ехала к врачу в Веве и поднималась по лестнице к вокзалу. Там и увиделись.

За чашкой кофе он рассказал, что развелся и все еще мечтает о карьере актера. Что удивительно, он попросил прощения.

— Я давно простила тебя, — ответила я. — Благодаря тебе я многое поняла.

Больше я его не видела.

Время шло, начался следующий учебный год. Лесли с Сусанной уехали, и мне было очень грустно. Но в интернате появились новые ученицы, с которыми я прекрасно провела этот год: японка, англичанка и датчанка.

Я все еще не чувствовала себя уверенной в своем новом окружении.

С нами обращались, как со взрослыми, за это я очень благодарна директору и его жене. В выходные мы были полностью свободны, а тем, кому было за восемнадцать (к ним принадлежала и я), разрешалось и вовсе уезжать из интерната. И все же нас постоянно контролировали, мы жили по четкому расписанию и всегда знали, что будет дальше.

Так прошел второй год. Я старалась поменьше вспоминать о доме. Только получая мамины письма, я испытывала ностальгию. Я убирала письмо, и пыталась переключиться на что-нибудь другое.

Но однажды я получила очень короткое письмо от отца:

«Дорогая доченька!

Почти каждый вечер мы сидим у костра возле дома. Вид просто чудесный. И фаю говорят о тебе. Они вспоминают о том, что когда-то и ты тут сидела и ела вместе с ними мясо кабана и крокодила. Они так мечтают увидеть тебя снова. Туаре постоянно спрашивает, когда ты вернешься к своему брату-фаю. Я объяснил им, что ты очень-очень далеко. Когда здесь у нас заходит солнце, сказал я, у Сабины оно встает. А когда вы едите саго, Сабина спит».

Прочтя это письмо, я почувствовала безумную тоску по дому. Пошла к себе и заплакала. Образ современной девушки, который старательно для себя лепила, трещал по швам. Дитя джунглей заявило о себе в полный голос. Впервые со дня моего приезда я четко поняла: пора обратно, и чем скорей, тем лучше.

Но жизнь непредсказуема. Все вышло по-другому. Начался период моей жизни, о котором я не люблю вспоминать. Насколько защищена я была в интернате, настолько грубой оказалась реальная жизнь, в которую я была выброшена без поддержки и опыта. Со мной не было никого, кто спокойно мог бы все объяснить, взять за руку, чтобы перевести через улицу, или предупредить, какие опасности ждут за поворотом. Я по-прежнему была беспомощной и одинокой. И началась самая мрачная глава моей жизни.

 

Одна

«Дорогая Сабина!

Спасибо тебе за чудесные фотографии. Что я могу сказать? Я пересматриваю их каждый день. Маленькая София — невозможно поверить! Некоторые фотографии я наклеила на стены. Моя любимая фотография — та, где она лежит в коляске и кажется желтенькой. Папа называет эту фотографию. «Шин-Шан-Хай». Я даже не мечтаю о том, чтобы увидеть ее.

Мы уже показали фотографии Софии нашим друзьям фаю. Они никак не могут успокоиться с тех пор, как узнали, что у тебя есть дочь.

Фусаи спросила, украл ли тебя мужчина.

Да, ответила я, именно украл, и даже нас не спросил.

Она сказала, что это неслыханно!

Накире сразу обрадовался: «Теперь я дедушка!»

Папа спросил почему. Это ведь он стал дедушкой, а не Накире.

Но Накире ответил: «Я тоже. Сабина же и моя дочь тоже».

На том они и договорились. Накире просто сияет.

Но он сказал, тебе нужно поскорее приехать, он ведь хочет увидеть свою внучку».

Вскоре после того как я покинула интернат, я забеременела. Познакомилась с молодым человеком. Лесли забыла рассказать мне о том, что презерватив может порваться.

Рожать я поехала в Германию и оказалась там с Софией, не зная, что делать. Потом я все же вернулась в Швейцарию и вышла замуж за отца ребенка. Через год опять забеременела. Родился мальчик. Затем я развелась. Казалось, я падаю, лечу вниз. Я понимала, что живу не так, мне не хватало воздуха, но я не могла вырваться. Хотя не переставая думала о джунглях. Кошмары вернулись.

Единственной радостью в моей жизни были дети. Я любила их больше всего на свете. И в то же время из-за них я не могла вернуться в джунгли. Не хотелось оставлять их в Швейцарии, но и туда везти было нереально. Поэтому я оставалась в Европе, училась, потом пошла работать.

Старалась держаться, но чувствовала огромную неудовлетворенность внутри. Я больше не рассказывала о своем детстве.

Шла по жизни, будто во сне, старалась приспособиться, но становилось только хуже. Я опускалась все ниже. Я уже не знала, кто мой враг, а кто друг. Никому не верила. Ни черного, ни белого цвета теперь для меня не существовало. Оставался только серый.

Шли годы. И все усиливалось ощущение, что я одна в маленькой лодочке посреди огромного моря, без паруса и без весел. Начинался ужасный шторм. Тьма подавляла меня, огромные волны захлестывают лодку. Я отчаянно цепляюсь за борт и с каждой волной ждала конца. Я звала на помощь, но никто не слышал меня. Потому что от страха я онемела. И каждый раз, как только удавалось подняться над волнами, очередной вал захлестывал меня.

Я потеряла все: дом, родителей, друзей, радость, — все исчезло. Я в одиночку боролась с миром, который по-прежнему не понимала. Его законы и обычаи я так и не смогла постичь. Мои родители оставались в джунглях, брат и сестра далеко в Америке. Казалось, будто кто-то с силой вырвал меня из семьи, — но ведь хватило бы одного звонка, чтобы вновь увидеться. Почему же я его не делала? Не знаю. Наверное, я находилась в состоянии сильного шока, культурного шока, как выяснилось позже. Я была словно парализована. Сама не понимала, что со мной происходило.

Неожиданно я потеряла и работу. Теперь у меня не осталось совсем ничего. Даже есть было не на что.

Поздно вечером я пришла домой, в холодную и темную квартиру, и сломалась. Расплакалась, упала на пол, сил больше не было. Хотелось только избавиться от невыносимой боли. Жить дальше не было смысла. И я сделала то, чего до сих пор не могу себе простить.

Я легла в ванну, взяла бритву и отломила лезвие. Холод металла в пальцах был таким приятным. Сняла свитер. В голове осталась одна мысль: больше не могу. Как во сне поднесла лезвие к коже и почувствовала колющую боль, затем увидела кровь, стекающую по руке.

Внезапно наступило облегчение: физическая боль заглушила душевную. Я парила в небесах, порезала второе запястье... Казалось, я спасаю все: свою жизнь, своих детей, свою семью.

И тут я подняла глаза и взглянула в зеркало. И ужаснулась. На меня смотрело привидение: белое, как мел, с черной тушью на щеках. Глаза остановились и опустели. Я уронила бритву и посмотрела на руки, на пол, на одежду — все было залито кровью. Я закричала, закрыла рот рукой, но крик сдержать уже не могла.

Я лежала в холодной ванне. Крик превратился в тихий стон. Навалилась страшная усталость; хотелось просто забыться.

С трудом я открыла глаза: кровь еще течет. Все вокруг было красным — я своими глазами видела, как из меня вытекает жизнь.

И тогда, прощаясь с жизнью, я начала молиться — впервые за долгое время. Это была молитва моего детства: «Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на которого я уповаю!.. Не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему; ибо Ангелам Своим заповедает о тебе — охранять тебя на всех путях твоих».

«Господи, что я наделала?» — взмолилась я мысленно. И будто проснулась. Схватила два полотенца и туго замотала руки. В голове стучало, кровь не останавливалась. Я еще сильнее затянула полотенца, и кровотечение прекратилось. Прислонилась к стене и закрыла глаза.

Вспомнила всю свою жизнь. Как на экране пронеслось перед глазами: Непал, горы, звезды, джунгли, фаю, Туаре, речка, войны, ненависть, любовь, смерть Ори, родители и наконец мои дети, которых я любила больше всего на свете.

И тут меня словно током ударило. Разве я не научилась выживать в джунглях? Разве мне за несколько лет не удалось совершить скачок из каменного века в современный мир? Почему же я растеряла свою силу? Где моя жажда жизни? Где теперь мое счастье, умение радоваться жизни, моя воля? Где мое истинное «я»?

— Пожалуйста, Господи, помоги мне, — шептала я. — Больше не могу так. — Я уронила голову набок и заснула.

И мне приснился Ори. Но в этот раз не было горящей хижины. Я опять в джунглях, сижу на бревне перед домом и восхищаюсь красотой пейзажа. Вдруг передо мной появляется Ори, большой и сильный, с улыбкой на лице. Он берет мою руку и говорит: «Я никогда не покидал тебя».

Проснувшись на следующее утро, я ощутила необъяснимый покой, разлившийся по всему телу Поднялась, убралась в ванной, перевязала руки, переоделась и легла в постель. Я снова заплакала, но уже не от отчаяния, а от облегчения. Потому что приняла решение: буду бороться. Как научилась выживать в джунглях, так научусь этому и здесь. И снова стану сильной. И когда-нибудь вернусь на родину. Я захотела вновь стать счастливой. Захотела радоваться жизни, просыпаясь по утрам.

И я начала бороться за собственное счастье, постепенно направляя свою жизнь в нужное русло.

Я борюсь и сегодня, когда уже есть и сила, и мужество. Я поняла, что счастье не приходит извне. Ты сама должна его добиться.

 

Снова в начале пути

С тех пор как я твердо решила изменить свою жизнь, прошло много лет. После Швейцарии я оказалась в Японии, и вот уже около двух лет снова живу в Германии.

Недавно мне нужно было забирать свое удостоверение личности из соответствующего учреждения. Женщина протянула мне бумаги на подпись. Я подписала, а она снова смотрела на меня в каком-то немом ожидании. Увидев, что я не понимаю, в чем дело, она объяснила, что прежде чем получить новое удостоверение, я должна сдать старое.

«Только не это опять», — пронеслось у меня в голове.

Пришлось рассказывать служащей то, что уже сотни раз объясняла чиновникам. У меня никогда не было удостоверения, потому что я родилась не в Германии. И не жила здесь. Она была удивлена, но выдала мне документ. Мое первое немецкое удостоверение личности. В нем стоял возраст: тридцать один год.

Теперь я не была иностранкой. Я купила машину, сняла новую квартиру и начала борьбу с немецкой бюрократией. Страховки, пенсионные фонды, договоры аренды, налоговый номер, кабельное телевидение. Заявление на это, подпись там, ваши документы, новое свидетельство... Казалось, эта чехарда никогда не закончится. Но теперь я живу в городке Букстехуде. И очень стараюсь быть счастливой.

Теперь, после всего пережитого, я считаю свое детство, проведенное среди фаю, подарком судьбы. Фаю спрашивают моего отца: «Как поживает Сабина? Счастливо ли ее сердце?» Они не спрашивают, где я живу и сколько у меня кабанов. Их интересует мое душевное благополучие.

Когда я прислушиваюсь к голосу джунглей, у меня все в порядке. Нужно уметь замечать даже маленькие радости жизни. Счастье не в том, чем владеешь, а в твоей способности довольствоваться тем, что имеешь.

Каждый день приходится повторять себе эти истины. Джунгли мне помогают. И я благодарна им за это.

Но, лишь начав рассказывать эту историю, освежая каждый день свои воспоминания, я почувствовала настоящее счастье. За последние месяцы я заново прожила свое детство. Я смеялась, плакала, любовалась рассветами, плавала на лодке по реке, восхищаясь первозданной красотой природы. Я пересмотрела старые фотографии и фильмы, перечитала дневники...

И теперь, дописав книгу до конца, знаю точно: я навсегда останусь частью джунглей. А они всегда будут частью меня. Я принадлежу двум мирам и двум культурам. Я немка, но все же я дитя джунглей.

«Милая Сабина!

Это письмо, которое сегодня тебе пишет папа, связано с большой печалью. Вождь Баоу, однажды разрешивший нам жить с фаю, умер.

Мне сообщили по рации, что он смертельно болен, и я сразу же поехал в деревню. Но уже не застал его живым. Я очень расстроился и заплакал. Ко мне подошел Накире, вот что он рассказал.

За несколько дней до смерти вождь Баоу понял, что дни его сочтены. Он позвал к себе доверенного воина. Три дня он рассказывал тому обо всех своих деяниях: о каждом мужчине, каждой женщине и каждом ребенке, которых он убил. Как ты знаешь, Сабина, он был одним из самых жестоких воинов.

Но тут его сердце исполнилось мира и покоя. Когда фаю, собравшиеся вокруг его хижины, начали плакать, он сказал им: «Почему вы плачете? Радуйтесь за меня. Ведь теперь я увижу Афоу гути, великого отца».

«Подожди, вождь Баоу, — попросил его Накире, — Клаусу скоро приедет».

Он знал, что я уже приземлился в Кордези.

Но вождь ответил: «Зачем мне ждать Клаусу, я его уже знаю. Я хочу поскорее увидеть Афоу гути».

Он попрощался с каждым отдельно, лег и умер. Говорят, на его лице был написан идеальный покой. Потому что незадолго до смерти он обрел мир.

И, Сабина, я молюсь за то, чтобы однажды и ты обрела мир и покой в своей жизни. Я думаю о тебе. Сильно-сильно обнимаю...

Твой папа».

 

Эпилог

Это была наша первая встреча за десять лет. Юдит с Кристианом приехали в Гамбург из Штатов, где жили со своими семьями. Отец недавно вернулся из джунглей, а мама уже некоторое время жила здесь.

Мы сидели за накрытым столом и обсуждали книгу, которую я собиралась написать. На улице мои дети играли с сыном Юдит, общаясь на жуткой смеси немецкого, английского и французского языков.

Мама вздохнула:

— Ваши дети вызывают у меня столько воспоминаний. Когда вы были маленькими, вас не мог понять ни один человек, если он не владел немецким, английским и индонезийским.

— Почему когда были маленькими? — Кристиан наморщил лоб. — Мы и сейчас так разговариваем. А с папой общаться вообще невозможно!

— Помню, как я получила первое письмо от папы, когда уехала в Англию, — усмехнулась беременная Юдит, отправив в рот кусочек шоколадного торта. — Я смеялась целый день. Письмо было написано на четырех разных языках. Сабина, написать по-немецки целую книгу — это героизм с твоей стороны. У меня бы это не получилось.

— Но мы же знаем — если уж Сабина что-то задумает, она обязательно это осуществит, как бы трудно ей ни пришлось, — заметил отец с улыбкой.

— Ты напишешь о том, как намотала мне на шею мертвую змею? — спросила Юдит.

— Точно, — вспомнил Кристиан, — а как насчет того, что ты замотала волосы жвачкой, привезенной из Германии?

— И мне пришлось вырезать у тебя целые пучки, — подтвердила мама.

— Но ты у нас все равно самая-самая, — сказала я маме, — помнишь, как ты вылила ведро воды на голову воина фаю?

— А потом подарила ему мое единственное полотенце? — вставил отец.

— А помните, как я напугала папу? — засмеялась мама. — Все фаю однажды спустились с холма, никого не было, а папа этого не знал. Услышав его шаги, я разделась и уселась голой перед домом есть саго. Он был в шоке. Если бы у него были зубы, они бы точно выпали в тот момент! Я просто не могла удержаться от смеха!

Ой, а помните, как...

Еще долго мы сидели все вместе и вспоминали все радостное, печальное, веселое и грустное, что пережили в джунглях. Иногда смеялись до колик, иногда на глаза наворачивались слезы, и мы вспоминали покинувших нас друзей фаю.

Жизнь в джунглях наложила отпечаток на всех нас. Мы по сей день благодарны судьбе за столь щедрый период жизни. И благодарны фаю, которые приняли нас в свое племя, несмотря на другой цвет кожи и другую культуру.

Фаю не забывают и сегодня. Организация, с которой работали мои родители, взяла под свою опеку мамину школу, и молодые люди по-прежнему учатся счету, письму, чтению и индонезийскому языку. По закону, все население острова обязано знать этот язык.

Фаю стали мирным народом. Их численность растет, смертность среди новорожденных падает, средняя продолжительность жизни увеличилась до пятидесяти лет.

Но важнее всего для нас то, что они умеют защищать свою землю и своих людей от вредного влияния. Мы постоянно внушали им, что их земля — это большая ценность и что они обладают всеми правами, чтобы достойно жить на ней.

Правительство Западного Папуа полностью поддерживает их. Недавно в район фаю приезжала делегация, что было большой честью для этого народа.

Мои родители продолжают заботиться о том, чтобы сохранялась изначальная, единственная в своем роде культура фаю: луки и стрелы, каменные топоры и сети, хижины в джунглях и уникальное искусство выживания. Такого нигде больше нет.

Фаю — действительно единственный в своем роде и своеобразный народ, который может по-настоящему гордиться своим наследием.