Он знал этот город. Стоило закрыть глаза, и он видел улицу с двумя каштанами, кофейню албанца Спиро в глубине, а за ней — позеленевшие черепицы околийского управления полиции. Каждое воспоминание было как бы ограничено рамками, отделяющими одну картину от другой и разбивающими город на отдельные участки: до гимназии и обратно, до библиотеки и обратно, до столовой для бедных и обратно. Но как много вбирал в себя каждый маленький кадр!

Воспоминания вдруг возвращали его в толчею перед Хуклевым ханом{13}, где каждый базарный понедельник он ждал из родного села торбу с хлебом. И одновременно всплывали мысли о 7-м «Б» и торопливых нелегальных встречах, полных напряжения от необходимости соблюдать конспирацию. В памяти, как на фотографии, запечатлелось каждое пережитое им событие, как будто эти снимки, подобранные в определенной последовательности, предназначались для самой истории. Между этими застывшими картинами бурлила детская радость, а к ней примешивалась горечь неизбежного расставания с гимназией. Его душа была подобна весеннему потоку — пробиваясь через ледяные торосы, спешила вырваться на простор, чтобы пробудить к жизни землю и травы.

Антон с нежностью вспоминал город и его людей. Там он прикоснулся и к необъяснимому таинству, которое люди называют простым словом «любовь». В прошлый раз он влюбился в молодую женщину — в свадебном наряде она позировала фотографу Кантарджиеву. Потом влюбился в девушку, что из окна двухэтажного дома грустно и безразлично смотрела на пеструю толпу людей, заполнявших базарную площадь. Чувство владело им какое-то мгновение, но и этого было достаточно, чтобы в душе сохранились воспоминания и ощущение пережитого. А это, в конце концов, самое главное.

Сейчас ему предстояло снова, в который уже раз, спуститься в город. Сердце наполнялось тревогой перед неизвестностью, но в то же время он был горд, что именно ему доверили спасение тяжело раненного Тимошкина — срочно нужен был врач.

Впереди бесшумно и спокойно шел бай Добри — он должен встретить доктора Янкова и проводить его до зимовья Шабана Грошарова. Там будет ждать старый Яне с двумя мулами. По дороге к раненому доктора будут охранять, скорее всего, Бойка и Марин, потому что теперь они никогда не разлучаются и, стало быть, дело пахнет свадьбой.

В отряде не знали номера дома, в котором жил доктор Янков, но Антон помнил этот дом по зеленому дощатому забору и входной двери, украшенной зелеными ромбами и белой эмалированной табличкой:

Помнил он и самого доктора, носившего очки в тонкой золотой оправе. Антон почему-то представлял себе Янкова в светлом чесучовом костюме, с черным медицинским саквояжем в руках, неизменно медлительным, грузным, без тени улыбки на большом бледном лице — словом, человеком, отрешенным от людей и мирских забот.

Бай Добри кашлянул. Это означало: внимание, пересекаем дорогу. Лес кончался. Им пришлось спускаться в долину днем, хотя это было опасно. Обычно они избегали показываться на людях засветло, но сейчас партизан подгоняло неотложное дело.

...Весь штаб отряда вместе с представителями штаба зоны сидел у приемника. Момент был чрезвычайно напряженный, и людям передавалось это напряжение. Все были возбуждены, взвинчены. Антон и сам криком «ура!» приветствовал сообщение о том, что Красная Армия находится в Добрудже и, возможно, уже перешла болгарскую границу. Какая-то радиостанция передала на английском языке, что в Софии готовится смена власти и что к столице стягиваются силы партизан. Но это одна сторона медали. Другая — Тимошкин. Он лежал поверх четырех одеял, притихший, неподвижный, с мутными глазами, еле шевеля длинными землисто-восковыми пальцами. Тимошкин должен продержаться! Доктор в тонких золотых очках щелкнет замком своего черного саквояжа и вооружится пинцетом или шприцем. Тимошкин застонет, лицо его покроется потом, и вскоре к нему придет первый исцеляющий сон...

Антону казалось, что бай Добри шагает слишком медленно, хотя ему самому уже было трудно дышать.

Партизаны обошли гужевую дорогу, пересекли реку подальше от моста, потому что по мосту все еще расхаживал часовой. Бай Добри измерил глубину дна — видно, хотел уже сейчас найти место для переправы доктора. Он перенесет его на спине, как уже делал однажды, объяснив это предельно кратко:

«У доктора — работа, у меня — ноги!»

Бай Добри остановился — дальше Антон пойдет один.

Они залезли в заросли кустарника, обглоданного козами. До города оставалось несколько сот метров.

— Послушай меня, Антон. У человека одна жизнь, даром ее не отдавай, еще пригодится! — Бай Добри пожал парню руку. Его лицо, иссушенное ветрами и морозами, излучало теплоту, а голос был хриплым от ледяной воды горных ручьев и дешевого табака. — Доктор согласится, я его знаю! Если увяжется хвост, сообразишь, что делать, не маленький, но без доктора не возвращайся...

— Смерть фашизму! — прошептал Антон — ему казалось, что он крикнул во весь голос, — и сжал кулак.

— Свобода народу! — ответил бай Добри.

Город казался странно тихим. Сколько времени Антон не ходил здесь средь бела дня? Гулко отдаются шаги в узком мощеном переулке. Вот они, клумбы с увядающими цветами, пыльная белоствольная осина с серебристыми листьями. Акации отбрасывают короткую тень на городскую площадь, покрытую веером высохших капель, видно, ее недавно подметали, а перед тем поливали из лейки. На площади красуется парикмахерская Кольо Рогльовицы, открытыми ставнями смотрит мастерская старого лудильщика Усты Метко Помака. Возле жужжащей чесальной машины, спрятавшись в тени чинар, сидят женщины, с головы до ног облепленные хлопьями шерсти. Интересно, что происходит в этих низеньких, развалившихся домишках с подпорками, с занавесками из выгоревшего ситца и покосившимися черными трубами? Чем в этот знойный послеобеденный час живет городок, по которому идет парень с бьющимся сердцем?

Он не забыл ни о задании, ни об опасности. Он просто всматривался в город, мысленно прикасаясь ко всему, что попадало на глаза, и с удивлением убеждался, насколько прочно оставалось все на своих местах, пока он скитался по горам, засыпал в сугробах, с окоченевшими руками и ногами, как точно сохранилась прежняя атмосфера — она и теперь окружала его, такая знакомая и одновременно пугающая.

Навстречу — полицейский. Антон невольно потянулся к пистолету, но человек в форме даже не удостоил его взглядом, быстро прошел мимо, поглощенный своими заботами. Антон слышал, что будто полковник Стоянов отдал приказ: к приходу Красной Армии не оставить в живых ни одного красного. «Власть в этом городе, — заявил Стоянов, — будет прежней до тех пор, пока буду жив я сам»... Антон заметил на крыше пулемет «МГ», закрепленный мешками с песком, а пересекая главную улицу, увидел, как два тягача выкатывают тяжелые орудия. Наверно, их установят возле шоссе, что ведет на север, — ведь советские войска уже совсем недалеко.

Вдруг перед ним словно из-под земли выскочили два офицера. Нескрываемое беспокойство царило на их лицах. И когда они прошли мимо, Антон почувствовал, что его лоб покрылся испариной.

Вот знакомая улица и мост. Кофейня стоит на старом месте, но ее смятая вывеска валяется на земле. На скамейке перед кофейней сидят военные. Чуть дальше, в боковой улочке, темнеет старый турецкий конак{14}, где теперь разместилось полицейское управление. На тротуаре против зеленой, побелевшей от солнца и дождей ограды стоит полицейский мотоцикл, тот, на котором был доставлен в город убитый Анешти. Его вез лично начальник околийского управления Георгиев.

Патруль перед кофейней пришел в движение. По дороге Антон видел еще три таких патруля. Все ясно. Рисковать нельзя. Тем более что эти господа самое большее через час, когда начнет смеркаться, уберутся отсюда, чтобы занять другие позиции. Но ведь дорог каждый час! Антон знал: промедление приближает смерть Тимошкина. Как же пройти к дому доктора незамеченным?

Антон спустился к реке, где стояла чесальная машина, и присел в тени чинар. Ноги гудели от усталости, хотелось есть, а в «НЗ» лишь пара безвкусных галет, добытых во время операции при Дикчане. Одну, пожалуй, сейчас. Вторую надо оставить на потом. Или попросить еды у женщин? — подумал Антон, глядя, как бережно разламывают они лепешки, собирают в ладонь каждую крошечку.

Угасал еще один день сентября, теплый, сухой и тяжелый. Солнце растаяло за Пирином. Розовела лишь вершина, откуда спустился отряд. И в эту минуту послышался треск мотоциклов. Антон весь напрягся. Все, больше ждать нельзя. Если он не приведет доктора, Тимошкин умрет.

Парень медленно перешел реку, потом пересек улицу и увидел белую знакомую табличку. Где-то за спиной раздался топот. Он подавил тревогу и продолжал спокойно идти. До комендантского часа еще далеко, никто не обратит на него внимания. Теперь надо позвонить. А эти, за спиной, должны же соображать, что к врачу обращаются только больные.

Но нет, пришлось пройти мимо — топот сапог показался Антону подозрительно близким. Он не посмел привести полицейских туда, откуда могла и должна была прийти помощь. Он уже почти дошел до перекрестка, как услышал:

— А ну, стой! Сейчас посмотрим, кто ты есть...

Пригнувшись как можно ниже, Антон бросился за угол под огнем автоматной очереди. И через мгновение понял, что опасность миновала, что деревья вдоль улицы защищают его от пуль, а каждый забор и каждая дверь — его союзники. Он проскочил между самшитом и двумя лимонными деревцами в беленых железных бочках, пересек какой-то двор, перелез через каменную ограду, которая вдруг выросла перед ним, и упал. Он чуть не потерял сознание, но быстро взял себя в руки и прислушался: топот сапог, полицейские свистки рядом, а вдалеке — хриплый лай овчарки.

Что делать? За себя он не боялся. Он думал о раненом Тимошкине, лежавшем поверх четырех одеял. Врач нужен во что бы то ни стало. Как быть? Антон снова поднялся на ноги. Он знал, что доктор Янков может выйти из города без провожатого — ему надо только сказать. Продолжая оглядываться по сторонам, Антон подумал, как просто он выполнил бы свою задачу, если бы вовремя вспомнил, что дворик Радневых, выложенный цементными плитами, упирается в ограду маленького городского сада, а оттуда можно выйти прямо к тому месту, где ждет бай Добри. Но времени для сожалений нет. Сейчас надо действовать.

Антон двинулся вперед. Сильно болела рука: наверно, ушиб, спрыгивая с каменной стены. Он протиснулся в малюсенькую калитку и с удивлением увидел, что оказался точно там, где надо. Все стихло. Антон остановился у двери, украшенной ромбами. В матовом пупырчатом стекле отражались случайные огни наступившего вечера. Он потрогал тяжелую латунную ручку в виде львиной лапы и позвонил. В доме вспыхнул зеленоватый огонек, дверь бесшумно отворилась — обе створки сразу. Наконец-то, доктор!..

Антон широко открыл глаза. Перед ним стояла девушка, ее тонкие брови поднялись от любопытства и удивления.

Вначале он увидел темные волосы, челку и короткую прядь над маленьким розовым ухом. Вся прихожая вдруг залилась голубым светом.

Девушка застыла между вешалкой и дверьми во внутренние комнаты.

Парень тоже стоял не шелохнувшись. Даже не догадался спрятать пистолет, который по привычке оказался у него в руке. Забыл, зачем пришел? И почему так смутился? Антон почувствовал, как что-то прекрасное, невиданное расцветает в нем, подобно весеннему цветку. Он еще не встречал девушки, которая покорила бы его так мгновенно и навсегда.

За спиной девушки появилась пожилая женщина. Он слышал, как она всплеснула руками.

— Живее! Не туда, кабинет здесь... Посмотри, на улице никого нет?

Потом он сидел на жесткой кушетке, покрытой белой простыней. За окном плыло облако, похожее на цветок персика. Облако остановилось над Хамам-баиром, потом понеслось к скалам у Темного озера, где клубился белый пар водопадов... В грохоте воды едва слышится слово, которое он осмелился прошептать...

— Благодарю...

— С ним ничего страшного, просто переутомление, — раздался баритон доктора. — Хорошо, что он такой молодой. А теперь его надо спрятать, но где?

...Тимошкин лежит поверх четырех одеял, руки у него землисто-бледные, а пальцы длинные-длинные. Кто-то кричит: «Доктора!» — этот крик ударяет в виски, но доктор не отходит от Антона. В горах тоже ждут доктора, люди то и дело смотрят вниз, туда, где за лесной дорогой, покрытой опавшими листьями, бродят таинственные тени. А здесь так спокойно. Молочно-белая комната, доктор с осунувшимся от напряжения лицом. А за стенами дома, на городских улицах с их толкотней, свистками, грохотом мотоциклов, криками полицейских происходит что-то знакомое. Да, началась облава.

— Доктор...

Антон узнает свой голос и удивляется: отчего он так робеет? Он догадывается, что доктор и девушка родственники, и в этой догадке не было бы ничего странного, если бы он вообще мог примириться с мыслью, что кто-то этой девушке ближе, чем он. И тогда Антон просто молча подает записку.

Янков узнает почерк и подпись Страхила, быстро пробегает глазами текст. Он колеблется? Нет, просто думает, это не отказ. Теперь Тимошкин будет жить, бай Добри приведет доктора к Шабану Грошарову. Шабан обрадуется, что его мулы тоже примут участие в спасении Тимошкина, и пойдет по каменистой тропе до Асеновой вершины. А влюбленные, выполняя свое задание по охране доктора, будут шагать друг за другом, след в след.

— Доктор, у сада Стойчо... Там бай Добри, вы его знаете... На всякий случай пароль — «Сосна».

Доктор механически повторяет:

— Сосна, — и принимается деловито рассматривать инструменты в белом застекленном шкафу. Потом аккуратно укладывает в черный саквояж пузырьки, шуршащие бинты, металлические ножи и ножички...

— Доктор, он ранен в грудь, слева. Поторопитесь, прошу вас!

Доктор Янков молчал, но глаза его вопрошали: допустим, раненого я спасу, он будет жить. А ты? Догадывается ли этот парень, что страх за судьбу своей собственной семьи, приютившей партизана, и есть причина его колебаний? Но почему молодой парень, которого он видит перед собой, способен подняться до вершин самоотречения?.. Долгие месяцы и годы, множество дней и ночей доктор лишь исполнял свой долг, не вникая в смысл кровавого столкновения человеческих идей и человеческой воли. Быть может, в эти последние часы ему дано будет понять смысл жестокого поединка? Если он откажется пойти, значит, он должен уничтожить в себе всякое человеческое и профессиональное достоинство. Но этот партизан! Во время обыска его найдут здесь... Нет, парнишке нужно отдохнуть по крайней мере несколько часов, он не сможет добраться до своих... А кончится все это страшно.

— Доктор, у меня еще одно задание, немного очухаюсь и... Здесь я не останусь. Не беспокойтесь! Но вас прошу — поторопитесь. Двоим нельзя одновременно выходить.

Никакого другого задания у Антона не было. Он догадался, что так беспокоит доктора, отчего этот пот на лбу, лицо вытянулось от напряжения, а очки стали мутными и влажными, как зимой.

— Бай Добри ждет, идите, доктор! Я выйду следом за вами... Через садик...

Антон хотел подняться, но доктор остановил его.

— Подожди! Прими вот для бодрости. — Он подал парню какие-то таблетки. — Полежи здесь и особенно не торопись.

Доктор прошел через калитку соседнего двора, Антон увидел его тень возле моста, потом за рекой мелькнул светлый костюм. Все было тихо. Ни голосов, ни выстрела.

Антон успокоился. Доктор уже в саду Стойчо. Тимошкин лежит поверх четырех одеял и ждет. И не только Тимошкин, доктор нужен многим в отряде.

— Почему вы не приляжете?

В залитом светом докторском кабинете Антон снова увидел девушку. Теперь он мог ее рассмотреть. Удивленный естественностью ее поведения, он не отрывался от ее изумрудных глаз, готовых опечалиться, если ему плохо, или улыбнуться, если ему хорошо. Он что-то сказал, она ответила. Он никогда не забудет эти слова, хотя они были вовсе и не нужны. Для себя он уже все понял: жизнь его петляла между испытаниями и смертью, чтобы привести его сюда. В улыбке девушки, трепете ее глаз вдруг соединилось все, о чем он мечтал, мечтал тайно от самого себя.

Снова раздались свистки, грохот солдатских сапог, стук дверей. Облава! Последняя она или первая, не имеет значения. Жандармы всегда одинаковы. И когда только обучались жестокости и только начинали преследовать таких, как он. И сейчас, когда им, обученным и потерявшим человеческий облик, уже пора рассеяться, как туче, как дыму, исчезнуть, как тени перед восходом солнца.

Антон и девушка сидели рядом, молча уставившись в окно — в соседнем доме шел обыск. Доносились крики, грохот, звон, кого-то волокли, очевидно, на перекрестке стоял арестантский фургон. Антон знал, что все это уже бессмысленно, полиция геройствует лишь здесь, а в лесу каратели убегают даже от двух партизанских автоматов...

— Вы не курите? — испуганно спросила девушка и, не дожидаясь ответа, выбежала в соседнюю комнату. — Извините, я не догадалась... Это папины...

Антон не посмел отказаться. Он закурил первую в своей жизни сигарету, затянулся едким дымом. Боялся, что закашляется, но ничего, сошло. Тогда он затянулся еще раз. По телу разлилось что-то приятное, голова пошла кругом...

Интересно, улыбнулся он про себя, никогда не думал, что курить так здорово!

И вдруг увидел: в дом врывается полиция, его хватают... Девушка сидит рядом с ним. Он видит ее изящный профиль, тонкие прозрачные ноздри, ямочку на подбородке, изгиб верхней губы, придающий лицу удивленное и кроткое выражение. О чем она сейчас думает? Девушка смотрит на Антона, ладонью касается его щеки. Быть может, она ничего не почувствовала, кроме радости, что теперь имеет представление о героизме, о красоте и доверии... В глазах ее появилась твердость. Антон вздрогнул, физически ощутив опасность в ее близости. Ощущение это было совсем новым, но он представил себе, как ее арестовывают, и резко встал.

— Нет!

Девушка пристально смотрит на него.

— Прошу вас! — Она дотрагивается рукой до его лба. — У вас жар!..

Антон закрыл глаза. Да, лицо его горит. Но это не от прикосновения ее руки. Может быть, девушка коснулась лба губами? У него закружилась голова.

...Пожилая женщина расталкивает его, она вся дрожит от страха. Полиция хозяйничает уже в соседнем доме, на тротуаре лает собака. Что будет с ними, если в их доме найдут партизана?!

На улице снова слышится женский крик. Если Антон останется здесь, то с этим домом и с этой девушкой, которая стала ему такой близкой и родной, произойдет самое страшное... С болью в сердце вспомнил он мать, но чувство, которое пробуждалось сейчас, было более властным, непобедимым, всепоглощающим. Как это случилось? Но разве это не было естественно? Вот если бы этого не произошло, тогда вообще на земле не было бы справедливости.

— Ухожу! — сказал он.

Пожилая женщина испуганно закрыла лицо руками и затихла.

— Я вернусь, — мягко сказал Антон. — Обязательно вернусь!

Когда он вышел, девушка припала к окну. Шагов уже не было слышно, но она все вслушивалась, сверяя ритм его шагов с биением своего сердца. И когда увидела, как парень, пригнувшись, переходит реку, поняла, что он покинул ее совсем ненадолго, ради того, чтобы у них в доме было спокойно. И он вернется, когда все станет по-другому. Вернется навсегда.

У моста закричал охранник:

— Стой!

Застрочил автомат.

Девушка слышала только треск, но ничего не видела. Парень остановился, выпрямился, обернулся к плотно закрытым окнам докторского дома. И исчез. Девушка поняла, что произошло, лишь потом, когда обрела способность видеть. Через реку с криками бежали люди, грохоча тяжелыми сапогами.

Антон догадался, что его засекли сразу, как только он подошел к реке. Он успел сделать еще три шага. Небо навалилось на него, и сквозь горячую волну, захлестнувшую его с головой, отсюда, с самого края света, он рвался к теряющемуся в синей дымке окну.

...Девушка смотрит на него, улыбается, а он не хочет говорить, почему побоялся оставаться в ее доме. Она не должна знать, что ее могло ожидать в полиции. Вот кто-то подходит. Надо бежать, оторваться от преследователей. Он делает шаг, еще один... Берег стремительно приближается. Совсем рядом он видит травинку. Слух, обострившийся до предела, улавливает каждый звук: тяжелое дыхание подбегающих людей, шепот травы, шорох земли и всхлипы воды в ботинках.

Когда все кончится... — хотел подумать он, потому что именно это он решил сказать девушке, но не посмел, а теперь уже не сможет сказать никогда. Над его лицом нависла тень. Тень сапога. Когда все кончится, ост...

— Он мертв, господин поручик! — услышал парень и удивился. Голос этот шел откуда-то из синевы и таял. Таяло и неясное очертание мягкого девичьего профиля.

Остане... — повторило его сознание, потом все стало тихо, ничего не было ни около него, ни в нем, лишь далеко-далеко мерцала улыбка девушки.

— Убит, господин поручик! — подтвердил другой голос.

Парню хотелось отмахнуться от этих слов, как отмахиваются от липнущей паутины. И ему очень хотелось закончить свою мысль о том, что же останется после того, как все кончится. Но мысль его замерла.

Потом погасли окна в доме доктора, в других домах, стало совсем темно, потому что весь город — с главной улицей, с чинарами возле моста и маленькой площадью, с забытым и внезапно воскресшим прошлым — затих, все стихло, уснуло или притворилось спящим.

Чтобы проснуться утром в грохоте, с любовью и слезами долгого ожидания...

Город очнется ото сна, но в ликующем гомоне живых голосов никогда не затеряется шум реки, что поглотила партизана.

Река будет спокойно продолжать свой бег, и еще многие годы девушка будет прислушиваться к ее беспокойному рокоту, вспоминая и треск автоматов, и восторженное ликование людей, которые завтра спустятся с гор, и того парня, который уже ничего и никогда не увидит.