Пожизненный найм

Кюне Катерина

ГЛАВА 6

 

 

Лия была убеждена, что прекрасно разбирается в людях. Этакое женское воплощение Фрейда, Фромма и Адлера одновременно. Да и кто в глубине души не считает себя выдающимся психологом? Более того, её подозрения подтверждались результатами исследований. Когда в семнадцать лет она сделала фотографию ауры, то специалист по расшифровке ей так прямо и сказал: «Посмотрите, вот этот ровный синий цвет свидетельствует о том, что у вас прекрасно развита интуиция, и вы хорошо разбираетесь в людях. Существует мнение, что у Юнга, Карнеги и Чиксентмихайи преобладающим цветом ауры был именно синий. Так что, если вы ещё не определились с выбором профессии, я рекомендую вам подумать о психологии или психотерапии».

Лия к тому моменту с выбором профессии уже определилась. Она, вообще-то, года в четыре с ним определилась. Когда построила из конструктора город и мамина подруга, которая была в тот день у них в гостях, сказала задумчиво: «Смотри-ка, она у тебя прямо архитектор…». Лия не знала тогда, что такое архитектор, но слово было очень красивым. «Архитектор…» – мечтательно взвесила Лия в уме, и потом повторяла его про себя целый день, чтобы не забыть. С этого самого дня, когда её спрашивали, кем она хочет стать, она всегда уверенно отвечала: «Архитектором». И взрослые умилялись – надо же, такая малышка, а уже что-то соображает…

Со временем Лия привыкла к мысли, что станет архитектором, а когда вопрос выбора профессии перестал быть праздным, она посмотрела несколько фильмов об архитектуре разных эпох и городов, пролистала пару книг, и поняла, что она была абсолютно гениальным ребенком с прекрасной интуицией… С тех пор она ходила на пешеходные архитектурные экскурсии, потом потребовала, чтобы родители записали ее в архитектурную студию для школьников, наконец, самовольно записалась на курсы и освоила несколько специализированных программ, какие обычно применяют в своей работе архитекторы. Потом потребовала на день рождения 3D– монитор, часами что-то считала, чертила и рассматривала причудливые лестницы, колонны, арки, появляющиеся в небольшом кубе на её письменном столе. Ей все это доставляло удовольствие, а родители не возражали, потому что вообще с самого детства большую часть времени не спорили с Лииными желаниями и все ей позволяли. Только изредка, когда они серьезно ссорились, Лия становилась полем их битвы и они предъявляли к ней каждый свои, противоречащие друг другу требования и претензии. Но это бывало не так уж часто.

Так что Лия стала архитектором, а психологом не стала. Но это нисколько не мешало ей применять свой дар в повседневной жизни. Когда она скучала среди незнакомых людей, например, в кафе, она любила выносить вердикты. Вот этот безнадежно одинок и живет вдвоем со своей собакой. Он вконец особачился, это сразу видно. Гляньте только, что он ест! Говяжий студень (собачьи консервы в баночках) и соленые подушечки (собачий корм в коробках). У него даже ремешок на часах похож на ошейник, а ручка сумки – на поводок. И Лия таинственно улыбалась, прижав к губам салфетку…

Но когда Лия познакомилась с Андреем, она словно бы наткнулся на невидимое препятствие. Её психоаналитический талант забуксовал. Если бы работа над проектом концертного зала «Танит Групп» не отнимала у неё столько времени, она бы даже прочла толстую книгу по мужской психологии, которую позаимствовала у подруги…

Дело в том, что Лия не могла понять, что за человек Андрей, она даже не была уверена, любит ли он её. Единственное, что со временем стало казаться ей очевидным, так это вот что. Бывают случайные случайности, а бывают – нет. Последние – это судьба. Неслучайные случайности – это когда происходит какая-то незапланированная мелочь и меняет твою жизнь. И ты чувствуешь, что хоть это и случайность, но по-другому и быть не могло. Так вот, встреча с Андреем, произошедшая почти чудесным образом – ведь он попал на вечеринку по поводу Дня Архитектора совершенно случайно – это неслучайная случайность. Так считала Лия. И ей вторил гороскоп. По гороскопу выходило, что они к с Андреем – идеальная пара. На первых парах могут быть сложности, но зато потом их отношения станут абсолютно гармоничными. И если сама судьба привела Андрея к Лие, то не за тем ли, чтобы она помогла ему избавиться от его психологических проблем и сделала его счастливым?

Впервые за всю свою жизнь Лия почувствовала себя готовой к жертве ради другого человека. Конечно, жертвовать на полную катушку Лия не могла – она, всё-таки, была очень занятым человеком. Концертный зал теснил её типичный день, оставляя ей для жертв только маленький кусочек вечера. А ведь она ещё должна была следить за своей физической формой, медитировать, бороться со стрессом! Всё-таки она была ведущим молодым архитектором Москвы и не могла позволить себе расклеиться… Хуже того, когда у Лии всё-таки выпадали свободные минутки, которые она готова была пожертвовать в пользу счастья Андрея, Андрея частенько не оказывалось рядом! Она звонила ему, а он не отвечал, она писала ему, а он никак не реагировал…

И тут Лию хватали за горло горячие пальцы сомнений. Любит ли её Андрей? Может быть, он ведет двойную жизнь и сейчас с другой женщиной, с той самой брюнеткой в красном, например? Лия садилась на свои комнатные качели, и, гладя пальцами ног поверхность воды, пыталась успокоиться. У него, наверное, срочная работа. Или он просто хочет побыть один… А если он женат? Что, если он в этот самый момент на детской площадке раскачивает на качелях своего ребенка, вот так же точно, как качается Лия? Лие хотелось заплакать от бессилия и неуверенности, словно соленая вода, которой пропиталась комната и сама Лия, желала вернуться обратно в искусственное море…

Чтобы прогнать слезы, Лия звонила подруге.

– Он опять пропал… – говорила она жалобным, хнычущим голосом.

– Опять?! – изумлялась подруга, – да ведь он только неделю назад!!!

– Ну да… У нас не отношения, а какие-то шахматы. Или нет – зебра-чересполосица. Неделю на белой клетке – звонит, предлагает встретиться. Неделю – на черной. А когда на черной, он как в другом измерении. И на звонки не отвечает…

– Вот козел!

– Мне так одиноко… – и от острой жалости к себе по Лииной щеке всё-таки скатывалась слеза.

– Может он у тебя инопланетянин? На секретном задании… А иногда летает на подзарядку, – пыталась рассмешить Лию подруга.

– Конечно, тебе смешно… – и Лия обиженно шмыгала носом.

– Ну-ну… ещё будешь плакать из-за всяких… Слушай, может тебе поехать к нему? Вдруг у него что-нибудь случилось?

– Поехать? Это как-то… не знаю. Как будто я за ним бегаю. Вдруг он уже решил больше не возвращаться?

– Так ты хотя бы узнаешь наверняка. Редкий подонок. Такие стрессы чуть не каждую неделю… Ты же себя угробишь! Не будь дурой! Пошли его к черту, когда он тебе в следующий раз позвонит!

– Я уже думала… Но он такой… не знаю. Мне с ним хорошо. И по-другому, понимаешь. Не так как с другими. Мне так хорошо еще ни с одним мужчиной не было…

– Да ты каждый раз так говоришь, когда влюбляешься! Ты слишком влюбчивая! А что он тебе в прошлый раз сказал, как оправдывался?

– Ну, что-то такое… Что он был занят, что он не может много времени тратить на личную жизнь… Что он меня любит, но есть вещи поважнее. Якобы человек должен служить неэгоистичной идее, которая выше его личных интересов. Это я практически цитирую.

– Это ещё что такое?! – выпучила глаза подруга. – Что это за занудство?

– Он часто такое говорит. Что я живу только для себя и это плохо. Хотя я стольким для него жертвую…

– И это вы всего два месяца встречаетесь… Что же будет дальше, ты подумала? Лиичка, милая, ты должна подумать о себе… Нельзя так к себе относиться! Мужиков много, ты одна. Выпей вина, сходи куда-нибудь, расслабься… Такие стрессы вредны для сердечно-сосудистой системы. Никто не стоит того, чтобы ты так волновалась. У тебя талант, а он вообще неизвестно кто…

Но так бывало только иногда. А иногда, когда Андрей пропадал, Лия даже радовалась этому. Потому что ей совершенно не нравились мужчины, которые всё время путались под ногами. Звонили ей беспрерывно, отвлекали от работы, и хуже того – от самой себя. Которые зацикливались на отношениях так, что, казалось, кроме Лии ничего больше важного в их жизни не было. Они хотели присутствовать всюду, в том числе в личном Лиином пространстве, в её мыслях, в её планах, в её снах. Даже в её одиночестве. Даже в её холостяцких вечерах, которые она так любила. В такие вечера она, оставшись одна в квартире, валялась на диване, ела фруктовые цукаты и смотрела фильмы или листала журналы. Фильмы она выбирала самые душещипательные и плакала над ними в три ручья. А в журналах рассматривала картинки и время от времени вслух одобряла самые безвкусные, но понравившиеся ей вещи…

***

Что касается истории с убийством менеджера на почве ревности, то в рамках доследственных действий я довольно быстро выяснил, что подозрения матери убитого безосновательны. Выяснить это было легко. Оказалось, что парень, от которого ушла невеста, вовсе никакой не негодяй с черствой булкой вместо сердца. Парень этот был очень даже чувствительный малый и когда он понял, что его избранница его не любит, он заболел. Нервное истощение, психосоматика, как объяснили в больнице. Идеальное алиби. Конечно, он не мог никого убить, потому что в тот момент, когда его временно одержавший победу соперник умирал, он тоже пытался умереть, причем при большом скоплении свидетелей: врача, медсестер, соседей по палате. И в это же время он, сам того не зная, превзошел своего соперника, обыграл его по всем пунктам. Он остался жив.

Думая об этой печальной победе, я вернулся в отделение. Единственная зацепка, которую дала мне мать погибшего менеджера, оказалась ложной. Не было оснований для того, чтобы возбуждать уголовное дело. И всё-таки я, подначиваемый любопытством, решил посмотреть, что пишут об этом и других подобных самоубийствах в прессе. Я задал поиск и собрал приличное количество новостных заметок, видео-сюжетов и упоминаний. И тут я заметил странную вещь. В списке самоубийц не было ни одного топ-менеджера, ни одного сколько-нибудь крупного начальника, все жертвы оказались простыми служащими. Правда, все эти служащие были очень прилежными, этакими отличниками. Но почему именно они, почуяв кризис, выстроились в очередь у открытого окна? Это было и непривычно, потому что я помнил из детства, что во все времена в кризисы стреляются топ-менеджеры и миллионеры, и нелогично: на этих людях не лежало никакой ответственности за происходящее в компаниях. Что же это такое – какой-то новый психологический феномен? Я ещё раз просмотрел список – все самоубийцы работали в крупных компаниях с развитой корпоративной культурой. Неужели современная корпоративная культура настолько порабощает человека, что он уже не может помыслить себя вне корпорации? Но тогда почему он не сражается за неё до последнего, а предпочитает заранее умереть? Никакой логики в этом не было. Кроме того, родственники всех самоубийц утверждали, что погибшие перед трагедией вели себя совершенно нормально, никаких причин для того, чтобы сводить счеты с жизнью у них не было. Это было странно. Занимай они крупные должности, я бы предположил, что им, как в Древнем Риме, приказывал перерезать вены император. В смысле, генеральный директор. Или, если бы они были главными бухгалтерами, можно было бы предположить, что, пытаясь избежать краха компании, руководство прибегало к неким финансовым махинациям, ответственность за которые ложилась на их плечи. И вот они внезапно узнавали об этом – и сразу в окно. Но они были простыми менеджерами. Пешками.

Рабочий день закончился, я вернулся домой, но эти мертвые менеджеры всё водили и водили хороводы в моей голове. Чтобы прогнать их, я решил что-нибудь почитать. Практически наугад я взялся за книгу об астероидах и кометах английского писателя и астронома Уильяма Нейпьера. Я действительно быстро втянулся в повествование и совершенно забыл о своих мертвецах. Но не прошло и получаса как в тексте, словно назло, мне встретилось упоминание об астероиде Кибела, названном так в честь древнегреческой богини, любительнице оргий и человеческих жертвоприношений. Неприятность была в том, что одна из компаний-гигантов, в которой произошло самоубийство, называлась «Кибела-компани». Это была корпорация, торгующая всевозможной аграрной продукцией: удобрениями, семенами, газонокосилками и прочей сельскохозяйственной ерундой. Естественно, что увидев название астероида, я не мог не вспомнить новость о порезавшем вены менеджере, которую прочел в Интернете днем, а дальше в моем мозгу засверкало целое созвездие электромагнитных импульсов, и перед моим мысленным взором возникла женщина с заплаканным лицом – мать паренька, которая приходила к нам в отделение. Она смотрела на меня умоляюще, она просила назвать убийцу. Но я довольно резко бросил ей, что она попусту отнимает мое время – нет никаких оснований для возбуждения дела – и выставил её за дверь. Она ушла, я вздохнул с облегчением и снова принялся за чтение. Но книга продолжала издеваться надо мной: на этот раз речь пошла об астероиде Иштар из группы Амуров. Иштар была одновременно аккадским божеством плодородия, жадным до человеческой крови, и названием ещё одной компании из списка тех, чьи сотрудники наложили на себя руки. И тут же, через эту же страницу пролетал ещё один любопытный небесный объект – астероид Артемида из главного пояса, хорошо мне известный и, что примечательно, тоже названный в честь древнегреческой вечно юной богини, богини-девственницы, богини-медведицы, которая убивает детей и требует человеческих жертв. Но примечателен он был тем, что компания, в которой работал менеджер, чью мать я только что прогнал в своих мыслях, называлась именно что «Артемида», «корпорация красоты» как гласила их реклама. Я закрыл книгу Нейпьера и задумался. Что за странная мода называть компании именами древних богов? Да ещё таких богов – как на подбор жестоких, с мрачными культами, несущими в себе следы человеческой дикости, чего-то такого, ещё дочеловеческого, животного, того, что сближает древних людей с кошками, поедающими собственных котят или волками, загрызающими одного из сородичей? Я встал с дивана, включил ноутбук и стал просматривать сообщения, сохраненные днем. Я по очереди вбивал в строку поиска названия всех компаний, в которых были совершены самоубийства. Сплошь крупнейшие корпорации и все они странным образом связаны между собой. «Кибела-компани», «Иштар», «Артемида», «Баал», «Торговая компания Кочиметль», «Группа компаний Хадад», «Торгово-производственная компания Молох-М», «Корпорация Кали-энергия» – в каждом названии содержится имя древнего божества. Я не очень силен в мифологии, но кто такие Кибела, Иштар, Артемида, Кали и Молох мне было известно, что же касается Кочиметля, Баала и Хадад, то они тоже вскоре открыли мне свои маленькие людоедские секреты – спасибо новейшему мифологическому словарю. Я оторвался от монитора и обнаружил, что на улице стемнело, и комната погрузилась во мрак, разреженный только белесым свечением экрана. И мне неожиданно стало слишком тихо. Пронзительно тихо и немного жутко. Казалось, что все эти Кибелы и Хадады, нечаянно растревоженные мной, повылазили из своих подземных нор, и стоят у меня за спиной, с любопытством заглядывая в мифологический словарь через моё плечо. Конечно, если спросить меня днем, верю ли я в реальность языческих богов, я однозначно отвечу «нет». Но тогда, ночью, в темноте, начитавшись про зловещие ритуалы жертвоприношений и оставшись один на один со своим воображением, я был склонен отвечать на этот вопрос скорее положительно. Я встал, щелкнул выключателем, и стена электрического света решительно и надежно отгородила меня от первобытного иррационального страха и моих воображаемых демонов.

Но то, что я могу поверить в языческих богов только на несколько мгновений и только в темноте, вовсе не значит, что не существует людей, которые воспринимают их на полном серьезе в любое время суток. Моя догадка мне самому показалась абсурдной и надуманной, но совпадений было слишком много, а никакого другого рационального объяснения я не видел. Руководители компаний решили задобрить своих языческих богов в период кризиса. А поскольку кризис грандиозен, они побоялись, что пучка морковки или тушки ягненка, какими они отделывались раньше, теперь может оказаться недостаточно. Возможно, это было рекомендовано их персональными гороскопами: трудный период, когда, если не хочешь потерять все, нужно чем-то пожертвовать. Возможно, они восприняли этот совет слишком буквально.

Чтобы убедиться, что моя догадка небезосновательна, я решил поискать другие организации, названные в честь требующих жертв богов. Ведь если таких компаний сотня, а самоубийства произошли только в восьми, моя теория мгновенно теряет своё правдоподобие. Я скрупулезно составил список из всех подходящих древних богов – их оказалось не так уж и много, но для такого профана как я, и это оказалось почти что равносильным написанию научной монографии – и затем стал пробивать имена одно за другим, пытаясь обнаружить компании с аналогичными названиями в Интернете. Помимо восьмерки, уже отправившей по одному своему сотруднику в вечность, мне удалось найти ещё лишь одну крупную организацию, носившую имя божества из списка – это был резиновый гигант, названный в честь карфагенской богини, корпорация «Танит-групп». Выходило, что если моя теория верна, то с большой вероятностью в «Танит-групп» очень скоро будет совершенно самоубийство. Было четыре часа утра и, несмотря на две чашки растворимого кофе, которые я выпил подряд, соображал я все медленнее, текст на экране расплывался и зевал всеми своими буквами «о», словно стая голодных птенцов раззявила рты. Чувствуя себя почти Шерлоком Холмсом, раскрывшим тайну собаки Баскервилей, я лег спать. Кажется, впервые в жизни я играл в свою реальную профессию – в следователя – увлеченно, с подлинным, глубоким интересом.

 

Из дневника Андрея. 9 апреля

Сегодня я случайно наткнулся на фрагмент из очень старого французского фильма. Начала девяностых годов двадцатого века. Фильм этот, кажется, о крушении Советского Союза. А фрагмент – документальный. Это многочасовая, мавзолейная очередь в первый российский Макдональс. Глядя на эту очередь, чувствуешь себя так, как будто пригласил нового хорошего приятеля знакомить с бабушкой, рассказал ей, какой он культурный и интеллигентный, она накрыла стол, вся такая вежливая и чопорная, а он залез в тарелку руками, и, заглушая своим чавканьем музыку, рассказывает наипохабнейшие истории… Как объяснить эту очередь? Отчего они стоят в ней, как покорные овечки? Разве возможно, чтобы несколько тысяч взрослых людей, ещё вчера так яростно ненавидевших советские очереди за дефицитом, готовы были отстоять несколько часов только затем, чтобы попробовать грошовый, резиновый гамбургер? И больше того, прожевав свой первый резиновый гамбургер, они не испытывают горького разочарования, не чувствуют себя обманутыми. Хуже того, – помню, один старший товарищ рассказывал мне, как в те самые годы его знакомые бережно хранили использованные бумажные стаканчики из Макдольдса, выставляя их в стеклянных сервантах на лучших местах.

Я никогда не верил в мировые заговоры, но в небольшой эксперимент я готов поверить. В то, что в девяностые годы все советские люди были подвергнуты какой-то массированной зомби-атаке. Мне становится легче, когда я думаю, что эти люди в очереди – жертвы заклинателей людей, что они пришли, потому что факир заиграл на флейте свою манящую, волшебную мелодию. Что они поневоле разрушили, зарыли и торжественно накрыли могильным камнем достижения своих отцов и дедов. Но где и как их сделали зомби? Когда я стал думать над этим вопросом, но не смог найти ответа, я рассказал о своих мыслях Боре, и ему пришла в голову шальная мысль. Уж не были ли этими заклинателями людей Кашпировский и Чумак? Два загадочных экстрасенса, которые чуть ли не ежедневно давали установки на всю страну прямо из уютного «Рубина» или «Электрона», в котором и раньше водились «Чародеи», но то были добрые, бескорыстные волшебники, сказочные чародеи-без-обмана. А эти – совсем не из сказки, что за установки они давали? И вода, которую они заряжали, не становилась ли зельем, отшибающим всякую критичность ума? Конечно, это звучит почти безумно. Но чем больше я размышляю над этой Бориной теорией, тем менее безумной она мне кажется. Сам факт, что приёмы деревенской магии потомственной знахарки Агафьи, показанные в телевизоре воспринимались на ура, кажется странным. Ведь этих самых людей, которые с таким азартом заряжали воду, семьдесят лет воспитывали как заклятых атеистов, их приучали насмехаться над знахаркой Агафьей и идти к ученому врачу-терапевту.

***

В тот день Лие было неуютно и неспокойно. Андрей совсем запропал. Лие казалось, что внутри, где-то в груди или прямо в сердце, бьется, пытаясь вырваться на волю, неугомонное насекомое. Это насекомое своими мохнатыми лапками и большими крыльями причиняло какое-то неизъяснимое неудобство, еле ощутимую тянущую боль, которая блуждала внутри грудной клетки, и которую хотелось выдохнуть, вытеснить, подавить напряжением мышц, но это никак не удавалось. А тем временем на улице было солнечно и весело, какая-то девочка качалась во дворе на качелях, запрокинув голову, и с закрытыми глазами улыбалась солнцу и небу и Лие прямо в лицо. Потом её окликнули, она спрыгнула, побежала, и обняла стройного мужчину, вышедшего из машины, за шею. Видимо, это был её отец. Лия смотрела на них с неприязнью и завистью. А качели всё качались и скрипели и этот скрип как будто ещё больше нервировал насекомое и Лие мучительно хотелось протянуть руку и остановить его. Она закрыла окно и посмотрела на световые полосы на стенах и на сверкающие дороги из солнечных бликов, которые оставлял на воде свет, бьющий из окон. Она решила пойти прогуляться. Может быть там, на солнце ей тоже станет легко, и она будет переливаться от счастья как эта вода и улыбаться, как девочка, ждущая на качелях возвращения отца. Лия стала одеваться и тут неприятности продолжились. Оказалось, что она где-то забыла накануне свой любимый лиловый газовый шарф.

Через несколько минут она шла по аллее из ясеней. Но их вызывающе яркая зелень казалась ей издевательски чужой, никак не связанной с ней, с Лией. Да что там ясени – весь мир как будто открестился от нее, отказался, не обращал на неё не малейшего внимания, словно она сама была маленьким и уродливым насекомым, которое, чтобы не портить впечатление от общей благостной картины, лучше просто не замечать. Неожиданно что-то защекотало запястье, она подняла руку и обнаружила, что на неё спикировала божья коровка. «Хоть кому-то на этой земле есть до меня дело», – подумала Лия и, позволив коровке ещё немного пообследовать руку, опустила её в траву.

Сегодня утром она прочла в статье, которая случайно попалась ей в Интернете, про квантовую телепортацию. Лия не была сильна в физике и далеко не всё в этой статье поняла, но уловила общую мысль. Идею о том, что во вселенной существует не вполне объяснимая, но совершенно реальная вещь, которую называют квантовой запутанностью. То есть, некоторые предметы – точнее, отдельные частицы предметов, их атомы и электроны, колеблются в унисон. И вследствие этого между ними устанавливается какая-то таинственная связь, простирается невидимая нить, способная передавать информацию об одном атоме другому. Причем эти атомы могут находиться друг от друга на огромных расстояниях. Например, один на Марсе, а другой здесь, на Земле. И хотя между ними не протянуто никакого провода, если с атомом на Земле произойдет какое-то изменение, то спутанный с ним атом на Марсе мгновенно узнает об этом, и наоборот. Эта квантовая запутанность не выходила у Лии из головы. Она который раз за день возвращалась к ней и всё ещё была поражена насколько это удивительно. Это настолько напоминало индуистскую идею о вибрациях, о том, что все из этих вибраций состоит, и люди или предметы со схожими вибрациями притягиваются друг к другу. «А что, если у нас с Андреем квантовая запутанность?», – думала она. Что, если это ощущение какой-то невидимой связи и даже тот внутренний диалог, который она частенько с ним вела, что, если это вовсе не иллюзия, что, если это те самые невидимые нити, которые позволяют чувствовать далекий объект на расстоянии? Ведь говорят же, что между влюбленными существует слабая телепатическая связь, не такая, конечно, чтобы по-настоящему разговаривать на расстоянии, но достаточная для того, чтобы чувствовать сильные эмоции друг друга, чтобы улавливать, когда с человеком на том конце происходит что-то плохое. Что если эта телепатическая связь – это и есть квантовая запутанность части электронов и атомов наших тел? Или, возможно, душ… Лия не знала, насколько её предположения научны, но ей они казались вполне логичным следствием квантовой физики. Непонятно было одно: появляется ли спутанность, когда два человека встречаются и между ними возникают какие-то чувства или она существует и до этого? Возможно эта пресловутая легенда о двух половинках, это и есть мутное отражение идеи об изначальной квантовой спутанности. Но что тогда такое несчастная, невзаимная любовь? Если информация передается в обе стороны, то такой любви просто не должно существовать. Не может быть так, чтобы один чувствовал связь, а второй – нет. Выходит, при невзаимной любви это чувство связи, которое испытывает влюбленный – это иллюзия, ложь, попытка выдать желаемое за действительное. Но она не знала, не могла проверить, что чувствует Андрей. Не могла убедиться, что они запутаны друг с другом и, значит, друг другу предназначены. И её мучили сомнения, ей хотелось какого-то четкого, неопровержимого, буквально научного доказательства, что это любовь и что она взаимная. И понимая, что даже квантовая физика не может дать ей этого доказательства, она чувствовала себя неуютно.

Лия подумала ещё о том, что она может быть связана на атомном уровне с совершенно неожиданными предметами. Например, с теми же божьими коровками, которые ей так нравятся. Или с каким-нибудь невиданным инопланетным растением. Скажем, голубым баобабом, растущим на планете, вращающейся вокруг звезды Сигма Дракона. Или каплей дождя, серебрящейся на листе этого самого баобаба. Но все эти гипотетические спутанности ничуть не уменьшали её одиночества здесь и сейчас. Они были манящи, таинственны, но как будто бы совершенно бесполезны.

И всё же получалось, что её детская идея о том, что можно дружить со звездами не такая уж и бредовая с точки зрения квантовой физики. Ведь что такое дружба, что такое общение, если не обмен информацией? А если её, Лиины атомы запутаны с атомами, например, Меркурия, то выходит, между ними протянута незримая волна, но через неё они мгновенно обмениваются информацией друг с другом. То есть это такая странная, атомарная дружба.

Лия уже устала гулять и шла по направлению к дому. Она вынырнула из своих мыслей, осмотрелась вокруг, но наткнулась на довольно не симпатичную мамочку, выгуливающую коляску, и снова уткнулась в землю. И в этот момент она увидела на асфальте раздавленную божью коровку. Её маленькие крылышки были раскинуты, распластаны, словно она изо всех сил пыталась взлететь. Но под этими крылышками уже не было ничего, кроме мокрого пятнышка на асфальте. Лие показалось, что это была та самая божья коровка, которую она совсем недавно и примерно на этом же месте посадила в траву. Та самая, с которой у неё была квантовая спутанность. Но она, Лия, ничего не почувствовала, когда на божью коровку наступили. Ровным счетом ничего. И Андрей не почувствует, и далекая звезда не вздрогнет. Все это детские попытки успокоить себя. Нет, она ни с кем не связана. Она одна. Абсолютно одна.

***

Когда утром следующего дня я пришел на работу, мои ночные измышления казались мне фантасмагорией, почти что сном. Но просмотрев записи, сделанные накануне, я всё-таки решился доложить о своих подозрениях начальнику следственного отдела. Хотя мы, сыскари, и привыкли ко всяким странностям, я понимал, что мой доклад даже по полицейским понятиям будет выглядеть несколько чудным. И мне совсем не хотелось, чтобы в моем родном отделении меня записали в какие-нибудь Ванхельсинги. Поэтому я решил докладывать не на общей планерке, а, так сказать, в приватной обстановке. Я выбрал почти завершенное дело с очевидной бытовухой, где три пьяных киргиза-гастарбайтера поспорили о том, сколько жен разрешает иметь Коран правоверным, в результате чего один из них оказался в больнице, другой на мусульманском кладбище, а третий в следственном изоляторе, и попросился на доклад к начальнику отдела. Доложив о ходе расследования, результатами которого начальник остался вполне доволен, я насколько мог вкрадчиво и плавно перешел к своим мифологическим изысканиям.

– Я бы, Аркадий Алексеевич, хотел с вами посоветоваться по поводу одного дельца…

– Что-то личное?

– Нет, вопрос служебный, но какой-то он скользкий.

– Что такое?

– Пришла тут ко мне одна гражданка с заявлением об убийстве сына. Никитина Сергея Петровича 2005 года рождения. Провел я по её заявлению доследственные действия и установил, что гражданин Никитин умер самостоятельно, без посторонней помощи. Руки на себя наложил. Каких-либо прямых признаков доведения до самоубийства я не обнаружил. Вроде бы надо писать отказную. Но есть одна маленькая странность. Никитин этот работал в корпорации красоты Артемида. Артемида – древнее божество, которому приносились человеческие жертвы. В Москве есть ещё восемь компаний, в названии которых фигурируют имена божеств, которым приносили жертвы. В семи из них за последнее время произошли необъяснимые самоубийства. И вот я думаю, нет ли между этими самоубийствами какой-то связи?

– А, кроме того, что у них в названиях упыри с вурдалаками, есть ещё какие-то признаки уголовно наказуемых деяний?

– Очевидных вроде как нет…

– Тогда надо написать отказную, и забыть об этом. Даже если там что-то есть, то жмурам всё равно не поможешь, а неприятностей нажить можешь.

– Каких неприятностей?

– Я ж тебя первый и вздрючу за то, что ты вместо расследования реальных дел занимаешься хиромантией.

– Меня вот что беспокоит: осталась ещё одна такая компания, «Танит-групп», и если это не случайность, то там тоже скоро появится труп. И получится, что мы подозревали о возможности преступления, но не сделали ничего, чтобы его предотвратить.

– Ну да. Теоретически ты прав. Надо что-то делать. Но вот что? Установить за «Танит-групп» тотальную слежку, прослушку и наружное наблюдение? Для этого нужно постановление суда. Постановление суда можно получить в рамках возбужденного дела. А дело мы можем возбудить только имея весомые улики о совершенном или готовящемся преступлении. У тебя эти улики есть?

– Улик нет. Только предположение.

– С предположениями к судье не ходят. Можешь, если сильно неймется, сообщить о своих предположениях в госбезопасность. У них для этого есть аналитики, джеймс бонды, прослушка и прочие штучки. Ну, ты же сам понимаешь, какой ты этим геморрой себе заработаешь на всю задницу. Так что сам думай. А пока будем считать, что этого разговора не было. Всё. Иди, работай.

Но ни он, ни я уговор не выполнили – о разговоре не забыли. Когда на следующее утро я случайно столкнулся с Аркадием Алексеевичем в коридоре, он сделал таинственное лицо и заговорщицким полушепотом объявил:

– Никита, я тебе подарок хочу сделать. Я вот тут подумал о твоем повышенном интересе к самоубийцам, и решил, что если будет жмур в «Танит-групп», то я тебе поручу расследование. Чтоб ты мог лично у жмура расспросить, что у них там с нечистью за отношения, – в глазах у него бегали искорки, по всему было видно, что он очень высоко оценил свою шутку и ждёт от меня соответствующей реакции. Мне ничего не оставалось, как подыграть ему.

– А что – налажу контакты. Будет у нас и на том свете свой человек, – он заржал, я тоже рассмеялся, и мы разошлись по кабинетам.

В тот же день по заявлению о гибели Никитина я написал отказную. Конечно же, я не мог сказать его матери, что я на самом деле думаю по поводу смерти её сына. Скажи я ей, что у меня есть предположение, но начальство посмеялось надо мной и велело забыть об этом, она подняла бы шум на всё отделение, она бы пошла в прокуратуру или куда-нибудь ещё похуже – убитые горем матери способны на многое. Да что там, боюсь, на следующий день в газетах могли бы появиться сообщения с заголовками «Откровение следователя: в Москве приносят в жертву людей». Вероятнее всего, после этого меня бы просто уволили. А это означало бы, что я уже никогда бы не нашел нормальной работы. Я стал бы изгоем, и мне только и оставалось бы, что последовать по стопам моей матери – сдать свою однокомнатную квартиру и до старости колоть дрова в какой-нибудь экодеревне. Или маяться от безделья под индийской пальмой – на более благоустроенные пальмы денег, вырученных от аренды, мне бы не хватило. Правда, между моей матерью и мной была бы существенная разница: она делала все это по собственному желанию, а у меня просто не было бы другого выхода. Мне было очень жаль эту Никитину, которую я мог бы (да, это было в моих силах! ) избавить от чувства вины, но себя мне было всё-таки жальче.

 

Из дневника Андрея

В школе русский язык учат по старым учебникам и словарям, словно это что-то неизменное, незыблемое, точно слова – это камни, а фразеологизмы – мегалитические памятники, которые стоят тысячами лет. Оттого, наверное, школьная программа всегда кажется такой холодной, как чужие планеты на фотографиях НАСА, и такой далекой от обычной, повседневной жизни, где ты играешь в футбол во дворе и гоняешь по лесопарку на горном велосипеде.

На самом деле, язык – это что-то вроде океанского планктона, где каждая морская букашка – это слово, или буква, или запятая. Букашка умирает, если вода стала слишком грязной, если потерпел крушение танкер с нефтью, если что-то случилось в человеческом обществе. И вот ты набрал в рот воды и молчишь – а отчего же не молчать, если вода дистиллированная, бессловесная? Или не умирает букашка, а мутирует, выращивает себе ещё несколько некрасивых лапок, чтоб удобнее было барахтаться в мусоре – уродливая букашка, которую безрезультатно отгоняют от детей, букашка, которая напрочь прилипает к языку. Или наоборот – стало вдруг каких-нибудь букашек очень много, расплодились они и сразу ясно, что у рыбы, которая ими питалась, сгнила голова. Ученые говорят, что планктон – это что-то вроде градусника под мышкой у планеты, который показывает, насколько она больна, а школьные учителя должны бы были говорить, что русский язык – это градусник под мышкой, а может быть и под языком у страны. А температура – она такая, она всё время меняется.

Я заметил, что с языком что-то происходит ещё в школе. Может быть, я и не обратил бы на это внимание сам, но об этом часто и с недоумением говорил мой отец. Он не делал никаких далеко идущих выводов, ведь он не быть не лингвистом, не филологом, просто проговаривал вдруг себе под нос, словно обращался к самому прошлому:

– Странное дело, никто теперь не говорит про совесть… В моем детстве это были страшные ругательства: «ах ты бессовестный!» или «совести у тебя нет!». Нас всех тогда мучила совесть, совесть нам не позволяла того, не позволяла сего. Теперь совсем другие времена…

Или он обращался ко мне:

– Андрей, у твоих приятелей стыд-то есть вообще? А, забыл, ваше поколение не знает такого слова…

Не знаю, слышал ли отец про существование весьма популярного в те времена фразеологизма «факаный стыд», но, думаю, если и слышал, то в его сознании эти два понятия никак не связались, настолько они для него были обитателями разных озер.

Тогда, школьником, я подумал только, что вот, оказывается, даже слова умирают. И что неплохо бы было организовать специальное кладбище русского языка. Пусть бы там были могилки с историзмами и архаизмами, с разными мертвыми словами. И на могильных памятниках были бы таблички вроде «здесь лежит рескрипт, годы жизни I– XX века». Или здесь похоронена какая-нибудь выя. И тогда можно бы было с почетом снести туда «совесть», «честь», «благородство», «родина» и прочие столь дорогие отцу слова. И он бы мог иногда приносить цветы к ним на могилки и болтать с ними о прошлом, как иногда разговаривают с мертвецами, сидя на скамейке у могильной оградки, и как я сам когда-то разговаривал с матерью, приходя к ней на кладбище. Впрочем, я не знал, можно ли хоронить слово, если оно уже вышло из широкого употребления, но его значение ещё не забыто? А что, если это клиническая смерть, если его ещё откачают и оно махнет плавничками и снова поплывет? Так моя идея создать кладбище слов захлебнулась в вопросах и сомнениях.

И только несколько лет спустя я стал понимать, что отцовские замечания были куда более тревожным знаком, чем мне казалось в детстве. Умирали не просто слова, умирали целые понятия, обозначавшие их. Нужно было организовывать кладбище понятий. Однажды я купил новый телефон, стал писать сообщение и с удивлением обнаружил, что из стандартного набора смайликов исчезла рожица с красными щечками. Стесняться и краснеть, испытывать смущение или неловкость, сгорать от стыда, конфузиться, тем более робеть – всё это стало архаикой, переживаниями для радио «ретро», для старых книжек и фильмов. Всё это можно было заколачивать в гробы и везти на кладбище русского языка. А зачем в эпоху царствования денег, товара и транснациональных корпораций, нужны стыд, совесть, а тем более смущение и неловкость? Они не способствуют продажам, отнимают рабочее время и делают сотрудника менее эффективным и производительным. Сотрудник корпорации – это лампочка, вкрученная в один из светильников гигантского здания. Лампочка должна гореть без перебоев и не задумываться над тем, что происходит в комнате, которую она освещает, хороши ли эти события, правильно ли, что она в них участвует, светя? Это лишние, никому не нужные энергозатраты, такую совестливую лампочку лучше заменить. А ее очень легко заменить, потому что в рамках корпорации абсолютное большинство сотрудников – это функции. Почему резюме стали основополагающими при приеме на работу? Потому что резюме – это технический паспорт. Никто не берет на работу людей, личности. Берут простой, исправный, хорошо работающий прибор. Тем более совестливость, стыд и прочие глупости не нужны покупателю. Это все старые, изжившие себя боги. Пан умер и стыд тоже. А новые боги всегда не терпят тех, которым они пришли на смену.