На протяжении девяноста лет люди заковывали каучук в колбы и реторты, стремились проникнуть в сложную структуру этого вещества и в конце концов отдали на съедение промышленности, которая проглотила его и выплюнула на рынок в новой, самой разнообразной форме. Теперь, познав скрытые в каучуке возможности, люди начали исследовать его недостатки и искать средства, чтобы их устранить. Решающие усилия для этого были приложены именно и первой половине XIX века. В Германии, во Франции, в Англии, в Швейцарии — почти во всех экономически развитых странах химики бились над тем, чтобы улучшить свойства каучука. То же самое происходило и в Америке.
1
Над Нью-Хейвеном стоит жаркий летний день. Чарльз Гудьир держит над огнем тигель с хлористой смесью, полученной только что в результате опыта, и добавляет ее в нагретом виде к раствору каучука, хранящемуся в особом сосуде.
Раздается взрыв. Уронив тигель, он выскакивает из тесной комнаты, с силой захлопывает дверь и приходит в себя лишь на улице, перед низким зданием мастерской, поражаясь, что остался невредим.
Минутой позже он замечает Слима, своего единственного рабочего, который раньше обычного возвращается с ежедневного обхода, медленно, с понурым видом везя за собой по улице тележку, полную непромокаемых ботинок. Не доходя нескольких шагов до двери, он останавливается и делает жест в сторону ботинок. Чарльз по привычке спрашивает:
— Продал что-нибудь?
— Да меня чуть не избили, — вздыхает Слим.
Затащив тележку в дощатую пристройку позади мастерской, он продолжает:
— Уж вы не обижайтесь, мистер Гудьир. Том Холлер предлагает мне место буфетчика.
— У меня ни доллара в кармане, — удрученно признается Чарльз.
— Ничего, расплатитесь со мной позже. А вообще-то лучше бы вам уехать отсюда. Ведь никто ваших ботинок не покупает.
Чарльз возвращается в свою маленькую лабораторию и садится за стол, не обращая внимания на разрушенную печь. Какие надежды он возлагал на эти каучуковые ботинки! Еще несколько лет назад, когда он, будучи совладельцем небольшой мастерской, выпиливал ключи и чинил часы, ему пришло в голову, что следовало бы придумать что-нибудь новое, чтобы избавиться от конкуренции более крупных предприятий. Однажды ему в руки попала брошюра о растущем спросе на каучук, и это навело его на правильный путь.
Еще в пятилетнем возрасте ему приходилось помогать отцу в работе, и он близко познакомился с профессией механика. Многому он научился и впоследствии, работая учеником у торговца металлическими изделиями в Филадельфии, а затем продавцом москательной лавки в Нью-Йорке. Эти знания показались ему достаточными, чтобы заняться веществом, которое — так явствовало из статьи — широко применяется в Англии, а с недавнего времени перерабатывается и в Америке, в штате Коннектикут, на специально построенной фабрике.
Первые опыты Чарльза оказались неудачными. Однако, разобравшись в свойствах загадочного вещества, прочитав работы о прежних исследованиях и использовав их в своих экспериментах, он приблизился к цели. Восемь месяцев назад ему удалось изготовить несколько образцов, как будто пригодных для практического употребления. Известь, которую Чарльз примешал к каучуку, повысила его жаростойкость, и это так укрепило Чарльза в его надеждах, что после ряда испытаний на прочность он заказал в Филадельфии мастикатор у единственной фирмы, освоившей производство этой новой машины для переработки каучука. Кроме того, он закупил большое количество сырого каучука и извести, два длинных рабочих стола, инструменты и нанял двух негров; под его присмотром они должны были обслуживать брызжущий паром мастикатор, ножами и ножницами разрезать по бумажным шаблонам полосы смешанного с известью каучука, выбрасываемые чугунными валками, а затем склеивать края еще не остывших кусков. Успешно продав первые образцы, Чарльз стал отправлять дилижансом партии каучуковых ботинок в Хартфорд, в Спрингфилд и в Мидлтаун, снабдил экипажи нескольких кораблей, находившихся как раз в гавани, выставил десятки пар в витринах городков на берегах залива Лонг-Айленд, а остальные пытался реализовать с помощью Слима в Нью-Хейвене. Но не успели сбыть и сотни пар, как начали приходить гневные письма, посылки с возвращаемыми ботинками, жалобы торговцев, пустивших их в продажу, требования возместить убытки. Сам Чарльз убедился — увы, слишком поздно — в том, что ботинки после нескольких дней носки размякали и делались липкими, а выделявшаяся известь портила людям одежду. Чарльз оказался в тяжелом положении: он еще не полностью рассчитался за мастикатор, не оплатил известь и каучук, не выдавал жалованья неграм, не отдал долг столяру и не мог предъявить ничего, кроме пустых карманов, возчикам, торговцам и поставщикам, перепуганным этой скандальной историей и примчавшимся за своими деньгами. У него не было ничего, кроме кредита, который он вложил в груду мертвого товара.
Чарльз в отчаянии заперся в лаборатории, пытаясь найти новую смесь, которая сделала бы каучук пригодным для употребления. Наконец он попробовал хлор; взрыв, выгнавший его на улицу несколько минут назад, показал, что положение безнадежно.
В этот день он рано запирает мастерскую и идет к небольшому домику, оставленному ему отцом. Жена отрывает дверь. Не обращая внимания на ее встревоженное лицо, он бросает:
— Собирайся! Поедешь к своему брату!
— Ты прогоняешь меня?
— Завтра или послезавтра меня начнет разыскивать полиция.
Она бледнеет. Чарльз берет ее за руку и закрывает за собой дверь. И опять настойчиво:
— Поезжай.
— А ты?
Вслед за мужем она проходит в комнату и там еще раз спрашивает:
— Что же, бросить тебя одного в доме?
— Да они продадут его с молотка!
Она вытирает слезы и решительно заявляет:
— Никуда я не поеду!
Чарльз пытается переубедить ее. Но она твердо стоит на своем, и ему приходится отступиться.
Лишь к вечеру следующего дня он снова отправляется в свою мастерскую. Проводит целый час в лаборатории, ни за что не принимаясь, потом заходит в тесную конторку, достает счетную книгу, перелистывает ее, проверяет то одну, то другую запись. Бесплодные усилия и волнения последнего года оживают в его памяти, всю ночь не давая сомкнуть глаз.
Катастрофа разражается на следующей неделе. Помощник шерифа повесткой вызывает Чарльза в серое каменное здание на Паблик Грин. Там Чарльз подтверждает содержание обвинительного заключения, прочитанного ему судьей, и в тот же вечер два полицейских отводят его по улицам города к старому маяку, в башне которого устроена долговая тюрьма.
2
Выйдя из заключения, Чарльз перебирается с женой в Нью-Йорк. Шурин, владеющий торговой фирмой в Бостоне, соглашается переписать на себя его предприятие со всеми долгами, дает денег; теперь, окончательно подорвав свою репутацию у коннектикутских коммерсантов, Чарльз хочет только одного — раствориться в огромном городе на острове Манхэттан.
В доходном доме на восточной окраине Нью-Йорка он снимает комнату с кухонькой. И снова начинает экспериментировать у каменной плиты. Возросший интерес, проявляемый в этот период молодой американской промышленностью к каучуку, вновь пробудил в нем дух честолюбия. Он смешивает каучук с перекисью марганца, с фосфором, с углем, поливает его керосином, добавляет к нему мел, погружает в раствор едкого кали. Как и во время своих прежних опытов, он не представляет себе ясно изменений, которые происходят в густом растворе. Его занимает лишь один вопрос: какой химический элемент или соединение нужно добавить к каучуку, чтобы сделать его твердым, прочным и носким?
Израсходовав все деньги, он отправляется на 181-ю улицу к владельцу небольшой москательной лавки, у которого он когда-то работал. Симсон немало удивлен предложением Чарльза.
— Нельсон, — говорит он, по привычке называя бывшего помощника его вторым именем. — Мне нужно подумать.
Через два дня он соглашается принять участие в опытах, взяв на себя на первое время все расходы, и одалживает Чарльзу некоторую сумму наличными.
Чарльз устраивает лабораторию в задней части складского помещения Симсона. На железной печи кипят сосуды с каучуком, длинный ряд их красуется на полке, защищенной листами асбеста. Чарльз старается улучшить свойства каучука, добавляя в него соединения калия. Через две недели он опять возвращается к извести. Бесспорно, что из всех веществ, которыми он до сих пор пользовался, известь дала наилучшие результаты. Он решает снова направить исследования по пути, приведшему его к созданию непромокаемых ботинок, от которого отказался, полагая, что известь не принесет успеха. Симсон поддерживает это мнение Чарльза. Закончив торговлю в лавке, он обязательно заходит в лабораторию, чтобы помочь проводить опыты. До поздней ночи компаньоны изготовляют известковые смеси и растворы, перемешивают их с раствором каучука, выстраивают на полке целые ряды сосудов, исследуют полученные вещества.
Смесь извести и магнезии, которую Чарльз решает наконец прибавить в каучук, вновь оживляет интерес Симсона, заметно ослабевший за последние недели в связи с возросшими расходами.
Чарльз доволен жароустойчивостью, которую каучук приобретает благодаря новому способу обработки.
На Бруклинской промышленной выставке, открывшейся несколько месяцев спустя, его образцы оказываются лучше остальных и получают первую премию.
3
Однако фабрикант, к которому Гудьир и Симсон обращаются с предложением организовать в компании с ними производство изделий из каучука, сначала соглашается, но вскоре заявляет, что новый метод Чарльза не дает удовлетворительных результатов. И действительно, при переработке каучука выяснилось, что материал боится почти всех кислот, и, хотя экспонаты продолжают получать премии на Чикагской и Новоорлеанской выставках, Чарльзу не удается привлечь к осуществлению своего плана человека, располагающего достаточным капиталом.
Симсон отказывается от участия в изобретении и прекращает материальную поддержку, согласившись лишь отсрочить еще на шесть месяцев платежи по предоставленной ранее ссуде.
Чарльз остается без единого цента в кармане. Наконец фабрикант, который расторг заключенный в свое время контракт, одалживает ему деньги с условием, что он усовершенствует свой метод.
Чарльз продолжает экспериментировать в тесной кухне доходного дома. Прошло не так много времени, а он снова разочаровался в извести и решил возвратиться к перекиси марганца и углю. Хозяин дома, запальчивый итальянец, стучится как-то вечером в его дверь.
— Нет, синьор, это невозможно больше терпеть! Какая вонь!
— Вы же видите, я работаю.
— Accidenti! Мне что же, терять из-за вас жильцов?
— Но это очень важные опыты.
— Важные? Тогда съезжайте с квартиры вообще!
— Дорогой хозяин!
И Чарльз так убедительно начинает уговаривать домовладельца, что сам выходит из подавленного состояния, овладевшего им после очередных неудач. Итальянец, ворча, ретируется, но на следующий вечер является снова. Ежедневные стычки, происходящие между ними, действуют Чарльзу на нервы, однако вера в свое дело помогает ему выдерживать эти неприятные объяснения.
Но вот деньги снова на исходе. Опыты недешево стоят. Одни сальные свечи, при тусклом свете которых он работает по ночам, обошлись в общей сложности в изрядную сумму. Чарльз начинает применять средство, которого до сих пор обычно избегал ради экономии времени: закончив опыт, он разъединяет смешанные вещества, чтобы использовать их вторично. Выпрашивает у хозяина москательной лавки отходы парафина, перетапливает их в жестянке и вставляет туда скрученный из тряпья фитиль. Ни бессонница, ни многократные отравления, ни спустившаяся на убогие лачуги зима, ни голод не могут поколебать его рвения.
Жена в двадцатый раз чинит рваные брюки, в которых ему приходится ходить, шьет из грубого полотна чулки и продает их соседям по центу за пару, оставляет у домовладельцев свое наименее поношенное платье в залог квартирной платы, обменивает свою накидку на охапку дров. Однажды вечером, когда в доме опять нет ни крошки хлеба, Чарльз участливо говорит:
— Тяжело тебе приходится.
Она трясет головой, но не может сдержать слез, текущих по лицу.
4
В конце концов фабрикант начинает смотреть на старания Чарльза как на бессмысленную возню умалишенного и требует высокие проценты за отсрочку платежа. Акушерка, принявшая у жены Чарльза девочку, грозит вытребовать свои деньги судом. Аптекарь, бакалейщик, мясник не хотят больше продавать им в кредит, а домовладелец окончательно отказывает в комнате, если они в течение недели не покроют задолженность по квартирной плате.
Тщетно умоляет Чарльз своих кредиторов предоставить ему еще одну небольшую отсрочку. В тот самый день, когда Симсон письменно ставит его в известность, что не может дольше ждать своих денег, уже совсем было отчаявшийся Гудьир находит в азотной кислоте средство защитить каучук от воздействия погоды. Он заворачивает едва высохшие образцы в бумагу, бежит к фабриканту и дает ему возможность лично убедиться в пригодности материала. Тогда фабрикант рассчитывается с аптекарем, покрывает долги у мясника и бакалейщика, отправляет деньги домовладельцу, выплачивает Симсону причитающуюся сумму вместе с наросшими процентами и дает Чарльзу в долг еще триста долларов. Захватив с собой деньги, Гудьир в марте 1836 года садится в почтовый дилижанс и отправляется в Вашингтон. Здесь ему приходится потратить два месяца, чтобы оформить свой патент, получить от Естественного отделения Гарвардского университета заключение, открывающее перед ним двери ряда влиятельных бизнесменов, и, наконец, проникнуть по лестнице личных связей и знакомств в Белый дом. На президента Джексона производит впечатление бледное лицо и обтрепанное платье человека, который, заручившись рекомендацией сенатора Даниэля Вебстера, однажды под вечер входит в его пышный просторный кабинет и на вежливый вопрос президента начинает с горячностью объяснять, что привело его сюда. Чарльз так увлечен своим изобретением, что не испытывает никакого стеснения, беседуя с президентом. И шестидесятидевятилетний старик, который начал свою карьеру пятьдесят лет назад безвестным адвокатом, служил своей стране как государственный деятель и как фермер, как судья и как солдат, согнал индейцев с их родной земли, отвоевал у испанцев Флориду, отразил нападение англичан на Новый Орлеан, истребил семинолов и одержал победу на двух выборах, — этот многоопытный политик предрекает Чарльзу большое будущее.
Получив собственноручно написанное президентом рекомендательное письмо, Чарльз едет в промышленный город Нью-Брайтон на острове Статен и находит здесь банкира, который предоставляет ему крупный заем — под обязательство вернуть по требованию треть суммы в течение года.
Часть полученных денег Чарльз тратит на то, чтобы вырваться из кабалы у фабриканта. На остальные строит мастерскую, покупает машины, сырье, инструменты, нанимает рабочих и начинает производство предметов из каучука, обработанного азотной кислотой по собственному методу, который — надеется Чарльз — наконец-то сделает его богатым человеком.
Это было время, когда индейцев уже давно вытеснили в прерии и бесплодные скалистые горы, девственные леса были выкорчеваны, огромные пространства засеяны пшеницей и хлопчатником, а к востоку от Аппалачей возник промышленный ад, который, словно соперничая с рабовладельческими плантациями Луизианы и Алабамы, непосильным трудом выжимал все соки из целых поколений женщин и детей, обрекал на нищету искалеченных машинами безработных и больных людей, толкал на самоубийство обанкротившихся дельцов, в то время как их более удачливые конкуренты сколачивали миллионные состоянии, покупали яхты и отстраивали пышные особняки.
В конце 1836 года американская промышленность впервые вступила в полосу всеобщего упадка. Две военные победы над Англией, которые к течение тридцати лет дважды вызывали экономический подъем, а также богатые возможности, предоставляющиеся в федерации 25 штатов всем рыцарям быстрой наживы, побуждали предпринимателей пускаться на отчаянный коммерческий риск и, кроме того, привлекли со всего мира проходимцев, мошенников и авантюристов, начавших беспардонную спекуляцию в Нью-Йорке, в Толедо, в Балтиморе и в других городах.
Земельные участки, для миллионов людей, продававшиеся за несколько долларов, сельскохозяйственные угодья, цена на которые в течение двух лет возрастала в десятки тысяч раз, ростовщические проценты, необеспеченные векселя, долги, оплачиваемые благодаря новым ссудам, — таковы были последствия этой близорукой активности, усугублявшиеся жадностью семи крупных английских банков, державших в своих руках всю кредитную систему федерации.
Разразившийся в Англии в 1836 году кризис, сопровождавшийся падением курса акций, паникой на бирже и массовым банкротством, мгновенно отразился и на всей американской экономике.
5
Крах Нью-Брайтонского банка толкает в пропасть и Чарльза. Не успела первая партия его каучуковых изделий дойти до заказчиков, как почти все они объявили о своей несостоятельности. У Чарльза нет и пятидесяти долларов, чтобы оплатить свои многочисленные долги. Банкир пускает себе пулю в лоб. Чарльз вынужден уволить рабочих и продать за полцены мастерскую вместе с землей, на которой она выстроена, чтобы возвратить предусмотренную договором треть ссуды и проценты. Снова ему приходится перебираться вместе с семьей в дешевую квартиру, а через какой-нибудь месяц он уже вынужден выделять жене, двухлетней дочери и себе самому ежедневные порции хлеба. И тут его навещает шурин, веселый, пышущий здоровьем делец сорока с лишним лет, которому заблаговременно удалось вложить большую часть своего состояния во французские ценные бумаги. Он с порога выпаливает:
— Каучуковая фабрика в Роксбери лопнула.
Чарльз мрачно кивает.
— Что, не интересуешься?
Чарльз бросает на него удивленный взгляд. Шурин поясняет:
— Помещение пустует, его можно купить за гроши.
— Не ты ли его купишь?
— Как у тебя с долгами? — отвечает шурин вопросом на вопрос.
Чарльз безнадежно машет рукой.
— Сколько?
— Симсону я был должен тысячу пятьсот долларов, фабриканту уже почти четыре тысячи, — выдавливает из себя Чарльз и мнется.
— А всего?
— Двадцать тысяч.
— Я бы мог ссудить тебе побольше, — заявляет родственник.
Он подсчитывает:
— Двадцать тысяч плюс пять за пустующую фабрику — получается двадцать пять тысяч, прибавим средства, чтобы наладить все это дело, скажем, еще пять тысяч, — итого ровно тридцать тысяч.
Он неправильно истолковывает удивленное выражение на лице Чарльза.
— Мало тебе этого?
Немного поразмыслив, Чарльз отвечает:
— Мне не нужен компаньон.
— А кризис?
— Все равно.
— Ты подумай о своем положении.
— Нет, — упрямится Чарльз.
Проходит полчаса в бесцельных уговорах, наконец шурин заявляет:
— В таком случае я требую пять процентов годовых.
— Согласен.
В течение месяца шурин выплачивает душеприказчику банкира остальные две трети ссуды, и Чарльз, окрыленный новыми надеждами, переезжает со своей семьей в Роксбери, небольшой городок к югу от Бостона, сильно выросший за последние годы благодаря развитию промышленности.
Здание фабрики находится еще в хорошем состоянии.
— Вот уж, наверно, не приходило им в голову, этим братьям Бентонам, что в один прекрасный день ты завладеешь всем их хозяйством, — самодовольно смеется шурин.
И Чарльз опять заказывает машины, покупает инструмент, приобретает сырье, нанимает рабочих, благо выбор у него богатый — кризис выбросил массу людей на улицу.
Как-то под вечер в цех вбегает взволнованный шурин.
— Дело дрянь! Теперь Бентоны стакнулись с каким-то типом из Гемпшира и строят здесь, на берегу залива другую фабрику.
— Так скоро?
— Они взяли в дело этого англичанина. Ловкие ребята!
— Ничего, не бойся, — успокаивает Чарльз.
Уже первые поставки его каучука, обработанного азотной кислотой, выбивают конкурентов из седла. Чарльз отказывает ряду претендентов на участие в деле, посылает свой товар в Нью-Йорк, затем в Джерси, Филадельфию, Новый Орлеан, берет за него хорошие деньги, закупает новое оборудование, набирает еще рабочих. Производство растет, растут и прибыли.
— Вот ты с моей помощью и встал на ноги, — гордится шурин.
— Уж не жалеешь ли ты об этом?
— Да, пожалуй. Меня, небось, никто не поддерживал под ручки.
— А проценты?
— Надо было содрать с тебя пять с половиной.
— Уж лучше десять, — смеется Чарльз.
Кризис идет на убыль, и спрос на рынке увеличивается. Исчезают депрессия и застой в торговле.
За двадцать месяцев Чарльзу удается вернуть шурину значительную часть долга.
6
На следующей выставке в Бруклине его образцы неожиданно остаются на втором месте, первую же премию завоевывает Натаниэль Хэйворд, старый специалист по каучуку; представленные им экспонаты превосходят по жароустойчивости изделия, обработанные азотной кислотой, и, к удивлению Чарльза, даже более эластичны, чем необработанный каучук. Метод Хэйворда чрезвычайно прост: к холодному раствору каучука, указывается в прилагаемом к образцам описании, он добавляет серу и оставляет смесь сохнуть на солнце. Возможность усовершенствования такой технологии представляется Чарльзу настолько очевидной, что он не колеблясь покупает у Хэйворда право на его изобретение за три тысячи долларов. В своей лаборатории в Роксбери он вносит в этот метод незначительные улучшения и берет на него патент под наименованием «соляризация». Понимая, что растущий спрос на его продукцию, и особенно на непромокаемые плащи, не только способствует процветанию его предприятия, но в то же время и порождает конкуренцию, которую необходимо опередить, он постоянно выделяет специальные суммы, чтобы познакомить со своими изделиями население Бриджпорта, Гудзона, Бингхемтона, Уэст-Пойнта, Олбани. Реклама имеет поразительный успех: Чарльз получает от штата Нью-Йорк заказ на восемь тысяч непромокаемых почтовых мешков, а исполненное благожелательности письмо от Даниэля Вебстера, пришедшее как раз в эти дни, наводит его на мысль, что правительственным заказом он обязан именно сенатору, рекомендация которого в свое время обеспечила ему внимательное отношение президента.
Долго сидит Чарльз за счетными книгами. Чтобы справиться с заказом, ему придется вложить все свое состояние, но ведь такой случай представляется мелкому фабриканту раз в сто лет.
Через шесть дней после того, как торговый парусник со всей партией мешков на борту вышел из Бостонского порта, от главного почтового управления из Нью-Йорка приходит извещение, что товар оказался негодным. Чарльз в растерянности глядит на возвращенные мешки, которые лежат перед ним, словно большие дохлые жабы, — серые, сморщенные, вонючие. Он ощупывает их, раздирает склеившиеся отверстия, и рука его прилипает к пачкающей внутренней стенке мешка. Он исследует один из недавно сделанных дождевиков, но не обнаруживает в нем никаких пороков, снова осматривает мешки, проверяет в лаборатории каучук нового состава, изготавливает из него несколько полос различной толщины, и в результате ему становится ясно: серный каучук Хэйворда пригоден только как пропитывающее средство, наносимое тонким слоем на другой материал.
Двадцать тысяч долларов потеряны. Касса пуста. Труды и лишения были напрасны. Спасти фабрику невозможно. Все предприятие рухнуло из-за одной ошибки. Перед Чарльзом высится груда негодного товара, и он не может защититься от открытых и завуалированных нападок и обвинений в некорректности, алчности, обмане. За первоначальные успехи ему приходится расплачиваться: на него обрушиваются потоки зависти и злобы. О нем распространяют всяческие слухи. Его преследуют в печати. А шурин, единственный коммерсант, материально заинтересованный в том, чтобы поддержать его во всей этой сумятице, еще не вернулся из деловой поездки в Париж.
Чарльз складывает оружие.
За несколько долларов, оставшихся после третьего банкротства, он покупает три билета на пароход и возвращается со своей семьей в Нью-Хейвен. После тринадцатилетнего отсутствия он возвращается в родной город более бедным, чем уехал из него, и занимает с женой и дочерью комнатушку в портовом квартале. Прежние знакомые, встречая его, пугаются: так плохо он выглядит. Он старается обходить их стороной, мучает жену своим угрюмым молчанием, стоит по полдня на набережной в гавани, уставившись в воду; наконец, свалившись в горячке, долгие недели мечется на жалком ложе, которое делит с женой и ребенком.
7
Туманный февральский день. В комнату входит шурин, задержавшийся в Бостоне после возвращения из Парижа ровно на столько часов, сколько потребовалось, чтобы дать новые указания своему управляющему. То, что он услышал от него о состоянии дел в Роксбери и дополнительно узнал из газет и от приятелей коммерсантов, расстроило шурина, но окончательно его сразили намеки, проскользнувшие только что в словах домохозяина. Не успев поздороваться, он спрашивает Чарльза:
— Значит, ты решил капитулировать?
Чарльз продолжает неподвижно лежать на кровати. Выражение его лица, которое еще носит следы болезни, не меняется, лишь бледные, исхудалые руки перебирают одеяло, словно что-то ищут. После долгой паузы он произносит:
— Да, все это бесполезно.
— А твой метод соляризации?
— Хватит об этом!
— Черт побери, ведь ты же усовершенствовал его!
Шурин бегает взад и вперед по комнате, рассеянно окидывает взглядом потрескавшийся комод, осколок зеркала на стене, выцветшие занавески на окнах. Вдруг он резко поворачивается.
— Был ты на верном пути или нет?
— Начало было, пожалуй, положено, — нерешительно отвечает Чарльз.
— Так почему ты не хочешь довести дело до конца?
Собравшись с мыслями, Чарльз говорит:
— Потребовалось бы много времени. Возможно, несколько лет.
— Ну и что?
— У меня нет средств.
Шурин стоит в нерешительности, опустив глаза. Потом медленно подходит к кровати и садится на деревянный край.
— В Париже я не добился того, на что рассчитывал, — начинает он. И тут же добавляет извиняющимся тоном:
— Не подумай, что я собираюсь напоминать о твоих долгах.
— Понимаю, — выдавливает из себя Чарльз.
— А что, если я дам тебе двести долларов? Или тысячу — за десять процентов участия в прибыли?
— Ты видел в Париже каучуковые изделия?
Шурин медлит с ответом. Чарльз приподнимается на подушках.
— Да, я знаю, это могло бы быть выгодным делом, — вдруг произносит он. — Но как я могу гарантировать…
— Что оно тебе удастся? Ты это хотел сказать?
Чарльз кивает.
— Так, — задумчиво роняет шурин и, помолчав, повторяет:
— Значит, двести?
— Да.
Они смотрят друг другу в глаза. Шурин спрашивает, показывая на почти пустую комнату:
— Останешься здесь?
— Мне нужна плита.
— Конечно.
— Квартира напротив свободна.
— Дорого?
— Восемь долларов в месяц.
— Хорошо. Я сниму ее для тебя.
Перспектива возобновить свои опыты поднимает Чарльза с постели. Несмотря на слабость, висящую гирями на его руках и ногах, он отправляется к аптекарю, чтобы запастись нужными химикатами.
Упали цепи, так долго сковывавшие его волю к жизни, и, как только он попадает в кухню новой квартиры и ставит на плиту новый железный тигель, болезнь окончательно отступает.
8
Вначале он медленно подогревает смешанный с серой каучук и с помощью термометра определяет момент плавления состава.
Сознание, что больше ста дней ушли впустую, на нытье и бесцельное прозябание, заставляет его уйти с головой в работу. Еще во время тех опытов, которые убедили его в малой применимости метода Хэйворда, у него мелькнула мысль, что следовало бы поискать другой способ обогащения каучука серой. Теперь перед ним открывается множество путей для экспериментов. Придется двигаться наугад, постепенно, проверяя каждый шаг, нащупывая правильную дорогу в лабиринте взаимосвязей веществ. Дни кажутся ему такими короткими, что он едва находит время поесть. И лишь когда тошнота подступает к горлу, он поспешно проглатывает кусок-другой хлеба, запивая его водой. Борется с усталостью, пока реторта и тигель не начинают расплываться у него перед глазами.
Не раздеваясь, укладывается где попало, чаще всего прямо на полу своей «лаборатории», лежит там, словно в беспамятстве, и приходит в себя с первыми проблесками утренней зари, бледный, с воспаленными глазами, но уже опять готовый к работе.
Каждый полученный результат необходимо продумать, подтвердить новыми опытами и сопоставить с другими данными. Чарльз начинает измерять свое время неделями. Он растворяет каучук в керосине, нагревает его до температуры плавления, вычисляет, сколько нужно прибавить серы, раскатывает, месит, мнет остывающую смесь, снова подогревает ее, разлагает на составные части, записывает свои наблюдения, размышляет. Владелец соседнего кабачка, куда он вваливается однажды утром весь перепачканный и заросший бородой, решает, что перед ним сумасшедший и, опасаясь насилия, дает ему десять долларов под расписку. Почтальон одалживает ему один доллар. Слим, его прежний рабочий, повстречавшийся ему по дороге в аптеку, по собственной инициативе предлагает ему два доллара. Вскоре Чарльз снова по уши в долгах. Этот одержимый забывает во время опытов о всякой осторожности: за один лишь сентябрь этого года жители дома четыре раза выскакивают из своих постелей от грохота взрывов. Но даже болезненная рана, полученная им во время такого «опыта», не мешает ему по-прежнему трудиться не разгибая спины по восемнадцать часов в сутки.
Он замечает, что каучук, помещенный в расплавленную серу, постепенно обугливается. Смешивает его с раствором серы в сероуглероде, пропитывает его серным цветом, соединяет с раствором серной печени и каждый раз снова получает в результате смесь Хэйворда. Однажды он постепенно нагревает каучук до трехсот с лишним градусов по Фаренгейту. Через несколько минут после того, как он снова поставил на огонь сухую массу, обнаруженную им после остывания в тигеле, ему начинает казаться, что он сошел с ума. Термометр опять показывает больше ста восьмидесяти градусов, а каучук не плавится. Он не плавится и при двухстах и при двухстах сорока градусах. Чарльз бьет по нему молотком, рубит его на части, бросает на пол, сжимает, трет, растягивает его, кладет обратно в тигель. Каучук не сморщивается. Свежие плоскости разрезов не липнут к рукам. Он остается сухим, мягким, гибким. Его прочность и эластичность увеличились. Он необыкновенно упруг.
Ноги не держат Чарльза. Он падает на стул. С какими мучениями, каким извилистым путем шел он к нужному решению, и все время был так близок к нему!
Проходят еще недели, прежде чем удается уточнить диапазон температур, до которых необходимо нагревать смесь каучука с серой, чтобы из нее образовалось новое соединение, устойчивое против всевозможных химикатов и температуры до четырехсот градусов по Фаренгейту.
Декабрьской ночью 1839 года, когда Чарльз выкладывает за окно на мороз несколько образцов нового вещества, ртутный столбик градусника падает до минус двадцати четырех градусов. Через несколько часов он исследует эти образцы и не обнаруживает в них никаких изменений. Тут он, наконец, перестает бояться, что снова стал жертвой ошибки. Садится за кухонный стол и начинает подытоживать, приводить в систему и формулировать результаты своего труда. Успевает написать всего две страницы, как слышится стук в дверь и входит старик — служитель суда, уже тридцать лет исполняющий обязанности посыльного при шерифе Нью-Хейвена. Он вручает Чарльзу повестку.
— В чем дело?
— Да, да. Глубоко сожалею, — бормочет старик и спешит скрыться.
Торговец лошадьми, которому Чарльз задолжал сто двадцать долларов, после двухкратного безуспешного напоминания подал в суд. И как Чарльз ни уверяет, что сможет вернуть деньги в самое ближайшее время, кредитор настаивает на немедленной уплате.
Судья выносит приговор.
Чарльза берут под стражу и снова отводят в долговую тюрьму.
9
Шурин возвращается из очередной поездки в Париж и вторично вызволяет его из-под стражи.
Буйный весенний ветер, завывающий над маяком, будит в Чарльзе горькое воспоминание о потерянных понапрасну четырнадцати месяцах, которые он просидел в темной, сырой камере. Шагая рядом с ним по улицам, ведущим к портовому кварталу, шурин посматривает на этого павшего духом человека, чьи невнятные речи не позволяют строить планы на будущее. И вот лестница доходного дома скрипит под их ногами. Из квартиры навстречу им выходит жена Чарльза с бледной шестилетней девочкой; завидев мужа, она обнимает ребенка за плечи.
— Джейн!
Гудьир останавливается перед ней, слова застревают у него в горле. Она откидывает со лба седую прядь, и на ее преждевременно постаревшем лице появляется вымученная улыбка. Чарльз берет за руки дочь и жену и входит вместе с ними в квартиру.
Шурин пытается узнать, как обстоят дела.
— Ты, кажется, нашел новый состав? Годится он?
Чарльз не решается ворошить новыми опытами воспоминания о событиях, связанных с методом «соляризации». От внимания шурина не ускользает болезненная апатия, парализующая энергию Чарльза. Он снова дает ему денег, рассчитывается с трактирщиком, оплачивает все долги, большие и малые, старые и новые, висящие на Чарльзе свинцовым грузом, и говорит:
— Припишешь это к своему долгу.
Он разрешает Гудьиру свободный вход в мастерскую, которая шестнадцать лет назад перешла к нему от Чарльза. В том действительно снова пробуждается интерес при виде изделий из каучука, выпускаемых шурином в реконструированной и расширенной мастерской и по-прежнему обрабатываемых азотной кислотой, при взгляде на единственную в Коннектикуте машину, ножи которой разрезают бруски каучука на тонкие листы.
В своей старой «лаборатории» Чарльз изготовляет новые образцы из обработанного серой, а затем нагретого каучука и, используя деловые связи шурина, с излишней поспешностью отправляет их под наименованием «металлизованный каучук» на промышленные выставки в Париж и Лондон.
Приступ лихорадки прерывает его вторую попытку изложить свой метод в письменной форме. Перенапряжение и нищета, разочарование, невзгоды и тюрьма расшатали нервную систему сорокатрехлетнего Гудьира, изнурили и источили его тело. Тщетны старания вызванного шурином врача, который предписывает один курс лечения за другим, — полный упадок сил на несколько месяцев приковывает Чарльза к постели.
Когда он наконец приходит в себя, его захлестывает волна непреодолимого отвращения к собственному изобретению.
На Лондонской выставке 1842 года каучук Гудьира был награжден премией.
Шесть месяцев спустя английский химик Томас Гэнкок продемонстрировал в Лондоне образцы обработанного серой каучука, которые абсолютно ничем не отличались от экспонатов Гудьира.
Его друг Брокдон назвал метод, к которому прибегнул Гэнкок, «вулканизацией».
10
Лишь в 1845 году Чарльз садится в дилижанс, совершающий еженедельные рейсы в Вашингтон, и едет туда, чтобы подать в патентное бюро прошение, описание своего метода и официальную декларацию об авторстве. Шурин, сопровождающий его в надежде возобновить прежние деловые связи в столице, ссужает ему пять долларов, которые полагается внести при регистрации, десять долларов за предстоящее испытание, десять долларов за публикацию извещений и еще двадцать долларов в качестве залога за украшенный сургучной печатью документ, который Чарльз надеется получить через две недели. Однако вместо этого через два дня чиновник патентного бюро объявляет ошеломленному Гудьиру, что авторские права на это изобретение оформлены одиннадцать месяцев назад и что их владелец даже успел выдать несколько лицензий американским предпринимателям. Чарльз впервые слышит слово «вулканизация», находит в списке патентов фамилию некоего Дэя, считающегося автором метода обработки каучука серой, исследует приложенный к делу образец и знакомится с описанием способа Дэя. Адвокат, к которому он обращается за помощью, разобравшись в деле, утверждает:
— Заявлять протест уже поздно. Жалоба на отказ в выдаче вам патента тоже ничего не даст. Вам следует добиваться, чтобы суд объявил патент Дэя недействительным.
При поддержке шурина Чарльзу удается попасть на прием к Даниэлю Вебстеру, который за год до того, после поражения федералистов на выборах, снова сменил сюртук государственного секретаря на костюм простого адвоката. Ознакомившись с заключением, полученным из патентного бюро, тот изъявляет готовность защищать интересы Чарльза на предстоящем процессе. Но когда Чарльз по его совету до начала судебного разбирательства пытается зарегистрировать свой патент в европейских странах, он встречается с неожиданностью: в то время как Франция, Германия, Италия немедленно признают авторские права Гудьира, из Королевского патентного бюро в Лондоне приходит отказ. Химик Томас Гэнкок — раньше, нежели Дэй в Америке, — оформил свое исключительное право на обработку каучука серой в Англии. Совместно с Чарльзом Вебстер тщательно изучает копии документов, присланные по его просьбе из патентных бюро обеих стран. Методы вулканизации американца Дэя и англичанина Гэнкока сходны как две капли воды. А метод Гэнкока очень похож на способ Гудьира; трудно даже поверить, что они были изобретены независимо друг от друга. Вебстер отправляется в Лондон с задачей добиться созыва патентного арбитража и возвращается через четыре месяца с известием о том, что Томас Гэнкок подал встречную жалобу. Адвокат, приятель Вебстера, которому тот поручил передать в его отсутствие жалобу в Вашингтонское патентное бюро, сообщает о встречном иске со стороны Дэя. В то же время представитель Томаса Гэнкока начинает тяжбу с Дэем, обвиняя его в присвоении гэнкоковского метода вулканизации. Дэй в свою очередь выступает с встречным обвинением. Все дело чрезвычайно запутывается и начинает привлекать внимание общественности. Газеты пишут о тщеславии, аферизме, клятвопреступлениях. Более тридцати заключений затребованы из обоих патентных бюро тяжущимися сторонами. В конце концов Вебстеру удастся установить, что предложенный Гэнкоком способ погружения каучука в расплавленную серу предполагает знакомство с методом Гудьира, при котором нагревается каучук, смешанный с серой. Он доказывает, что Гэнкок не только видел образцы «металлизованного каучука» на Лондонской выставке 1842 года и читал приложенное к ним описание их применении, но и двумя месяцами раньше встречался в Манчестере с Натаниэлем Хэйвордом, у которого Чарльз в 1830 году купил право на обработку каучука серой. Представитель Гэнкока в свою очередь уличает мистера Дэя в незаконном использовании метода вулканизации. Патент Дэя объявляется недействительным. Гэнкоку присуждают дополнительный патент, а Чарльз с этого дня признается владельцем основного патента как в Англии, так и в Америке. За оформление документов с него взимают один фунт стерлингов в Лондоне и двадцать долларов в Вашингтоне, кроме того, он уплачивает налог с патента в размере пяти фунтов и ста долларов. В Европе ему приходится внести пошлины в сумме двухсот франков, ста пятидесяти марок и двухсот пятидесяти лир.
Шурин заявляет ему:
— Я исчерпал все свои резервы. Процесс обошелся нам более чем в десять тысяч долларов. Прибавь к этому без малого пятьсот долларов на расходы по регистрации и еще две тысячи, истраченные на приобретение лицензий, выданных Дэем.
— Так ты считаешь?..
— Да, да, мне самому придется искать кредиторов.
Чарльз неприятно поражен.
— Дорогое это удовольствие — иметь зятя-изобретателя, — продолжает шурин. — За последние двадцать лет тебе здорово не везло. Если учесть проценты, то ты должен мне круглым счетом сто семь тысяч долларов. Я всегда был рад тебе помочь. Но в данный момент — понимаешь?
— Но ведь мне необходимо заплатить за оформление документов и внести налог, — сокрушается Чарльз.
— Любой коммерсант даст тебе взаймы, ведь процесс был великолепной рекламой для твоего изобретения.
— Но мне понадобится еще не менее тридцати тысяч, чтобы создать предприятие. Нужны новые машины…
— Ну так что же?
— Неужели теперь, когда цель так близка, придется передать все дело постороннему человеку?
Шурин хмурится.
— Пожалуй, ты прав, — говорит он, подумав.
— Возьми кредит на свое имя. Я вижу, что мне одному не справиться, — так пусть уж лучше ты получишь выгоду, — выпаливает Чарльз и замолкает.
Наконец он предлагает:
— Я уступаю тебе сорок процентов участия в деле за сто семь тысяч долларов плюс пошлины и налоги, которые тебе еще придется уплатить, и те тридцать тысяч, которые мне сейчас нужны.
Шурин чешет в затылке.
— Гм-гм!
Он закладывает руки за спину и пристально смотрит на Чарльза.
— У тебя есть возражения?
— Боюсь, что да.
— Относительно суммы.
— Нет. Речь идет о распределении прибылей и о перспективах.
— Перспективы есть.
— Но договариваться следует, заглядывая подальше вперед.
— То есть?
— Я даю сто семь тысяч, еще тридцать тысяч, налоги и пошлины. Кроме того, я выплачу тебе около шестидесяти двух тысяч долларов, чтобы общая сумма составила ровно двести тысяч, и отказываюсь от причитающихся мне процентов. За это я требую пятьдесят процентов прибыли для себя и еще десять процентов для человека, у которого я возьму ссуду.
Пораженный Чарльз молчит. Шурин внимательно следит за ним.
— Значит, все-таки кто-то третий?
— Да. Возможны новые затруднения, а я больше не могу вкладывать свои средства, не подвергая опасности бостонское предприятие. В таком положении будет разумнее подыскать компаньона с солидным капиталом.
— Это опасно.
— Подумаешь! Десятью процентами тебе все равно пришлось бы поступиться.
— А долгие переговоры!
— Я все устрою сам.
— И скоро?
— За шесть недель.
Несколько дней спустя Чарльз принимает предложение шурина. Ровно через шесть недель тот возвращается из Бостона, улаживает все формальности, не выполненные Чарльзом, и знакомит его с третьим компаньоном, спокойным пожилым человеком с ровным характером и простой внешностью, владеющим хлопчатобумажной фабрикой в Чарльстоне.
Даниэль Вебстер составляет договор, закладывающий основу «Гудьир компании»; после церемонии подписания шурин вручает Чарльзу ценные бумаги стоимостью в девяносто две тысячи семьсот двадцать долларов.
За восемь тысяч Чарльз выкупает у него мастерскую в Нью-Хейвене. Тридцать тысяч уходят на перестройку и расширение ее, возведение каменных стен вместо деревянных перегородок и обновление оборудования. За шесть тысяч долларов он оснащает лабораторию, заказывает машин на одиннадцать тысяч пятьсот долларов и сырья на четыре тысячи, приобретает за тысячу восемьсот долларов небольшой пустующий дом, тратит еще тысячу восемьсот на его ремонт и две тысячи на обстановку и поселяется в нем с женой и дочерью; расходует десять тысяч долларов на рекламу.
Вот уже десять лет, как деньги, бывшие прежде единственной целью всех его усилий, приобрели для него лишь один смысл — они дают ему возможность продолжать эксперименты и широко применять на практике полученные результаты. И чем больше былая страсть к наживе сменяется одержимостью исследователя, тем чаще он совершенно забывает о своих собственных потребностях.
Когда его рабочие наконец вынимают из котлов первые куски резины, у Чарльза едва хватает денег, чтобы выплатить им жалованье.
11
Спрос на продукцию фирмы «Гудьир компани» в Массачусетсе, в Нью-Гемпшире, Вермонте и Мэне быстро растет, фургоны и суда везут ее изделия в Пенсильванию, Виргинию, Каролину, а Чарльз все не отходит от печи в своей заново оборудованной лаборатории. Его чрезвычайно занимает наблюдение, сделанное во время последнего опыта: каучук твердеет, если прибавить к нему значительное количество серы. Чарльз многократно повторяет эксперимент. Он смешивает каучук пополам с серой, накаливает смесь до трехсот градусов и обнаруживает, что если дать ей остыть и снова нагреть, то масса сильно расширяется. Он действует на нее соляной кислотой. Смесь не растворяется. Он добавляет концентрированную серную кислоту, фтористоводородную кислоту. Смесь не растворяется. Чарльз берет острый нож и пытается разрезать твердую массу. Но для этого ему приходится несколько раз ударять молотком по оборотной стороне лезвия. Он не перестает удивляться твердости, которую каучук приобретает благодаря высокому содержанию серы; столь эластичное обычно вещество становится твердым, как дуб. Напильником он снимает с брусков мелкую стружку, придавая им любую форму, распиливает их ножовкой на пластины, склеивает их, вбивает в них гвозди и ввинчивает шурупы, обстругивает их рубанком, выдалбливает пазы и зубцы. И действительно, этот блестящий, роговидный, утративший свою эластичность каучук поддается обработке, как обычная древесина. Восемь месяцев уходит на то, чтобы шаг за шагом исследовать смеси каучука с различным содержанием серы, проверить отдельные результаты, точно рассчитать примеси, записать наблюдения и много раз повторить нагревание, постепенно повышая температуру. Он обнаруживает, что твердость вещества можно увеличить еще больше, прибавив к нему толченый мел. Выясняется, что благодаря смешиванию с шеллаком масса опять приобретает эластичность, отнюдь не утрачивая при этом своей твердости. В дополнительном патенте, который Чарльз получает на свое изобретение, это вещество названо «роговидным каучуком».
В это время в лондонском Хрустальном дворце ведутся приготовления к открытию большой промышленной выставки. Чарльз через своего агента посылает заявку на участие.
В сарае, пристроенном к зданию мастерской, за крепко запертыми дверями он уже десять дней занят вместе со столяром и его подмастерьями работой, о которой никому не обмолвился ни единым словом. На вместительных ящиках, отправленных им на борт океанского корабля, видна только надпись «Гудьир компани».
30 марта 1851 года Чарльз прибывает в Лондон.
На выставке в Хрустальном дворце он преподносит многочисленным специалистам из разных стран неожиданный сюрприз — комнату, вся обстановка которой полностью изготовлена из новой смеси каучука с серой.
Первое подробное описание процесса производства твердой резины приведено Чарльзом Гудьиром в 1852 году в брошюре, которую он отпечатал в количестве трехсот экземпляров и распространил в Соединенных Штатах.
В том же году Томас Гэнкок закончил в Англии работу над аналогичным изобретением и назвал полученное им новое вещество «эбонитом».
12
После изобретения процесса вулканизации резиновая промышленность вступает в период расцвета. Имя Чарльза приобретает широкую известность в Америке и в Европе. Обработка серой обеспечивает соку чужеземного дерева настолько разностороннее применение, что круг потребителей быстро разрастается и Чарльз, поощряемый шурином, решает основать в Бостоне вторую фабрику. В течение четырех лет оборот «Гудьир компани» увеличивается в двадцать раз. Но в то время, как компаньоны Чарльза используют свою долю прибылей для торговых спекуляций и расширения собственных предприятий, сам Чарльз расходует основную часть своих доходов на изготовление новых образцов, проведение новых опытов, на поиски новых областей применения резины. Открытие весной 1855 года в Париже всемирной выставки кажется ему подходящим случаем, чтобы завоевать для своей продукции международный рынок. Но у него недостаточно свободных средств, и он снова обращается к шурину.
— Мне и самому сейчас туго приходится, — заявляет тот.
— Всего на шесть месяцев!
— Так, так.
— Речь идет о пятидесяти тысячах долларов, — говорит Чарльз.
— На рекламу! Ты с ума сошел!
— Я знаю, что делаю.
— А если я не смогу?
— Но ведь заявка в Париж уже подана.
Шурин злорадно смеется.
— Вот как. Тогда тебе, конечно, поздно идти на попятный.
Он в задумчивости шагает по комнате. Потом останавливается перед Чарльзом.
— На свои деньги я собираюсь купить акции. Тут я ничем не рискую.
— Тебе нужны гарантии?
— Да, пять процентов прибылей.
Проходит несколько минут, пока Чарльз оказывается в состоянии спокойно продолжать беседу.
— Ты ведь и так получаешь пятьдесят процентов — основную долю доходов предприятия. Одумайся!
Молчание.
— А если я дам тебе шесть с половиной процентов годовых?
Шурин качает головой. Взбешенный Чарльз восклицает:
— Этак ты скоро захочешь прибрать к рукам все!
Шурин добродушно ухмыляется.
— Ты никогда не был настоящим дельцом, — замечает он. — Уж если мне приходится все время выручать тебя, так надо по крайней мере позаботиться, чтобы самому не пострадать на этом.
— До сих пор ты не оставался внакладе.
— Допустим. Но акции дадут мне больше, чем твои проценты.
— А выгода от участия в выставке?
— Ну, это еще долгая песня!
В конце концов Гудьир обращается в крупнейший банк Бостона и получает там ссуду. Девятнадцатилетняя дочь Чарльза, вышедшая недавно замуж за племянника третьего компаньона, укоряет его:
— Надо было прийти к нам. Фред одолжил бы тебе.
Он разглядывает ее тонкое, совсем еще детское лицо и возражает:
— Твой муж получает всего пять процентов доходов предприятия. Как же я могу ожидать, что он сделает для меня больше, чем главный участник дела!
— Отец!
— Я знаю, девочка, у тебя доброе сердце, — говорит Чарльз, провожая ее к двери. — Но ведь все уже в порядке. А теперь ступай. Мне нужно работать.
Две недели спустя он вместе с женой стоит на палубе парохода, выходящего из Бостонской гавани. Коммерсанты — приятели шурина любезно принимают его в Париже. Встретившись в первые же дни своего пребывания на берегах Сены с великим множеством иностранных купцов, банкиров и заводчиков, он убеждается, что предстоящая выставка будет гораздо значительнее всех тех, на которых ему доводилось бывать раньше. Два английских фабриканта резины, которым он продал лицензии несколько лет назад, держатся с ним высокомерно, словно абсолютно уверены, что ему не выдержать конкуренции с их продукцией. Из Германии, Южной Франции, из Италии тоже приехали специалисты по каучуку и резине. Открывшийся перед ним шанс добиться решающего успеха, благоприятная конъюнктура последних лет, значительная сумма, которой он располагает, — все это способствовало утрате Чарльзом чувства меры. Он расходует двести шестьдесят тысяч франков, чтобы создать небывалое обилие и многообразие экспонатов и заранее обеспечить себе победу. Он экспонирует кошельки, подставки, капюшоны, прокладки, кисеты, мыльницы, шланги, покрывала, кубики, кольца, канаты, ленты и повязки — и все это из резины; далее, перчатки и шапочки, непромокаемые костюмы, воздушные шары, эластичные пояса; наконец, гребни, пряжки, подметки, шкатулки, рукоятки ножей, пробки и табакерки из эбонита. По указанию Чарльза отпечатаны описания и инструкции, и его помощники раздают их посетителям выставки.
Экспонаты пользуются таким необыкновенным успехом, что он не выдерживает и посылает шурину ликующее письмо. В пансион, где остановились Чарльз с женой, является изысканно одетый господин и передает ему приглашение посетить Академию наук. И здесь в кругу профессоров и известных ученых всего мира депутат парламента вручает ему французский орден за изобретения.
В самый разгар победного торжества Чарльз становится жертвой тонко рассчитанного мошенничества, его собственный агент оставляет его буквально без копейки; одним ударом он лишается всех своих наличных средств и большей части имущества.
Прежде чем полиции удается раскрыть в общей сложности двадцать один случай одновременной подделки векселей, аферист вместе с присвоенными деньгами успевает сесть на пароход, идущий в Южную Америку.
Чарльз стоит перед женой и произносит упавшим голосом:
— Пришлось заложить все мои костюмы, кроме того, который сейчас на мне, твои платья, в общем — все.
Она молча снимает с шеи бриллиантовое колье, которое он преподнес ей в день основания «Гудьир компани», и протягивает ему.
На вырученные от продажи ожерелья деньги Чарльз покупает два билета на пароход до Нью-Хейвена и шесть недель спустя, без единого цента в кармане, приезжает вместе с женой в свой родной город, которому, очевидно, суждено быть свидетелем всех его несчастий. Тут его ждут счета за поставки сырья на сумму девять тысяч двести долларов, извещения из разных стран об истекающих сроках уплаты налогов на патенты, ссудных процентов, лицензионных сборов, расходов на рекламу, гонораров. Нужно кормить жену и жить самому, платить жалованье рабочим, починить сгоревшую крышу фабрики, отремонтировать машины; очень скоро нужно будет возвращать Бостонскому банку одолженные пятьдесят тысяч долларов с процентами. Все эти расходы отнюдь не покрываются той прибылью, которую ему удается за остающийся срок извлечь из своего предприятия, и двенадцатью тысячами, ссуженными зятем из четырех процентов.
В довершение всего из Парижа приходит сообщение, что, согласно имеющему обратную силу распоряжению, проживание иностранцев в парижских пансионатах дозволяется только по повышенным расценкам, а потому его просят срочно доплатить «безделицу» — восемь тысяч франков. В этом бедственном положении Чарльз в последний раз взывает к помощи шурина.
— Попроси отсрочить платежи, — сухо отвечает тот.
— Проценты вырастут в огромную сумму! К тому же я лишусь патентов, ведь уплату налогов нельзя отсрочить. Могут опечатать фабрику!
— А разве я тебе советовал ездить в Париж?
— Господи! Да кто же мог знать! Этот мерзавец накрыл меня на шестьдесят тысяч!
— Так поищи кредита в другом месте.
— Это исключается! Мои дела стали сенсацией, о них трубят в газетах. Люди уверены, что я на грани банкротства. Настроение умов не в мою пользу: все боятся потерять свои деньги, помогая мне. Да и кто решится дать мне взаймы — без всяких гарантий?
— А я, думаешь, решусь? — замечает шурин.
Он долго в упор смотрит на Чарльза. У того начинает багроветь лицо.
— Ты ведь знаешь, как обстоят мои дела, — наконец произносит он.
Шурин расхаживает по конторе. Хмурится. Потом спрашивает:
— Сколько тебе нужно?
— Двадцать на проценты и налоги, пятьдесят, семь и еще тринадцать. И кроме того, восемь тысяч франков.
— Круглым счетом девяносто пять тысяч?
— Да.
— А на что ты собираешься жить?
Чарльз молчит.
— Сто, сто десять тысяч, — подсчитывает шурин. — А сгоревшая крыша? Ремонт? Компенсация? Получается куда больше, милейший! Мне нужны гарантии.
И пожав плечами:
— Вот тогда я бы тебе помог. Иначе не надейся.
В конечном счете Чарльз соглашается на предложение шурина. Теперь он в состоянии сразу рассчитаться со всеми долгами. После этого у него еще остается почти двадцать тысяч долларов наличными. Он сохраняет права на свои патенты. Он по-прежнему владелец обеих фабрик. Есть на что починить крышу и отремонтировать оборудование. Можно выдать жалованье рабочим.
Но от чистого дохода его собственного предприятия на долю Чарльза теперь приходится всего восемь процентов.
13
Сначала кажется, что слабость, одолевающая Чарльза после составления нового договора, просто результат простуды. Врач назначает ему согревающие компрессы на все тело и горячий чай. Проходит три недели, но состояние Чарльза не улучшается. Его волосы начинают седеть; он мрачен и не замечает ничего вокруг. Одна жена догадывается об истинной причине болезни и тщетно старается подбодрить Чарльза. Пренебрегая советами врача, он поднимается с постели и часами просиживает над счетными книгами, погрузившись в вычисления.
Ни зять, ни шурин и не предполагали, что он когда-нибудь захочет выйти из дела. Оба теряют дар речи, когда Чарльз сообщает им о своем намерении. Зять предлагает снова одолжить ему нужную сумму под небольшой процент, но Гудьир отказывается.
— Зачем она мне?
На губах его играет странная усмешка. Долгие годы разочарований наложили на него свой отпечаток, и в словах сквозит горечь, оставленная в его душе последним маневром шурина. А тот сердится:
— Мне совсем не хочется, чтобы меня винили, если ты разоришься.
— В таком случае пусть мои права перейдут к Фреду, ладно?
Но зять молчит, и тогда Чарльз заявляет:
— Ну, хорошо. Я найду покупателя на стороне.
— Подожди, — вмешивается шурин. — Наш договор запрещает принимать в дело новых участников.
Как лицо, получающее основной доход от патентов, шурин-де совсем и не думал торговаться из-за них с Чарльзом, да и зять, к которому перешли десять процентов, принадлежавшие недавно скончавшемуся третьему компаньону, вовсе, мол, не считает одолженные Чарльзу двенадцать тысяч задатком под его фабрики резиновых изделий.
Чарльз спрашивает:
— Вы что же, думаете, я подарю вам все?
— Но не станешь же ты действовать во вред самому себе!
Чарльз молчит.
Договор, который составляет для них адвокат через несколько дней, превращает зятя в нового хозяина фабрик и доли Гудьира в прибылях, а шурина — во владельца всех патентов.
Чарльз подписывается размашистым росчерком пера. Стремясь вырваться из окружения родственников, он продает дом, где жил последнее время, и возвращается в Нью-Йорк с женой и деньгами, переведенными на его счет зятем и шурином. Там на 96-й улице он снимает скромную квартирку и, освободившись от всех забот, с головой погружается в работу над экономическими и техническими записями, накопившимися за пятнадцать лет. Он делает заметки, разыскивает свои прежние работы, перечитывает, сверяет и снова трудится с прежним неистовством.
Менее чем за семь месяцев он заканчивает подробное описание вулканизации, обработки и хозяйственного значения каучука, отмечает новые свойства этого вещества, его широкое распространение в Америке, перечисляет более пятисот предметов, сделанных из каучука и резины.
Рукопись он отдает размножить тиражом в несколько сот экземпляров; ее печатают на пергаменте из резины и переплетают в резиновые обложки. И непомерные расходы, в которые вылилась эта затея, гораздо меньше волнуют его, чем мысли о неисчерпаемых возможностях резины, которые он так блестяще подтвердит необычным оформлением книги.
И тут к нему снова подкрадывается болезнь. Мозг, изнуренный лихорадочной работой, отказывается служить. Надвигающаяся слепота и прогрессирующий упадок сил — тоже следствие этой беспокойной жизни, полной надежд и разочарований.
Чарльз окончательно теряет зрение в тот самый день, когда из Нью-Хейвена приходит известие, что «Гудьир компани», продолжающая существовать под этим названием, построила еще одну, третью фабрику. И в то время, как фирма благодаря агитационному действию книги из месяца в месяц увеличивает обороты, в то время, как она наводняет внутренний и внешний рынок резиной и резиновыми изделиями, а редактор «Нью-Йорк таймс» в шутливо-нескромной статейке оценивает состояние шурина приблизительно в четыре миллиона долларов, — в это время больной Чарльз тает буквально на глазах. Приехавшая повидаться дочь едва узнает его, а зять не знает, что сказать при виде почти не приходящего в себя, еле дышащего человека.
— Кэти, это вы! — шепчет вдруг больной.
Его мертвые глаза ищут лицо дочери. Он делает невероятное усилие, пытается приподняться, но снова падает на подушки. Некоторое время он молчит, обессиленный. Потом с трудом произносит:
— Рассказывайте.
Зять смущенно говорит:
— Я не могу долго задерживаться.
— Почему?
— Нужно ехать в Бостон — разобраться в кое-каких неполадках.
— На фабрике?
— Да.
— Ах, эта… — бормочет Чарльз, судорожно сжимая руку жены.
Он теряет сознание.
Так проходит тридцать часов. Смерть наступает 1 июля 1860 года, за несколько дней до его шестидесятилетия. Жене достаются в наследство одни долги.
Выпускались все более многочисленные и сложные машины для переработки каучука, строились все более крупные фабрики резиновых изделий. Немецкие химики Людерсдорф и Бенцингер, американец Роберт Кини, англичанин Паркс изобрели способ вулканизации чистой серой, раствором серной печени, сернистым паром, хлористой серой. Возросло во много раз предложение резиновых изделий на рынке. Увеличился и спрос. Мировое потребление каучука поднялось с трехсот пятидесяти тонн в 1840 году до четырех с лишним тысяч тонн в 1850 году. В течение одного десятилетия дали результаты эксперименты, начавшиеся веком раньше. И особое место в мировой экономике заняла Бразилия — страна, снабжавшая резиновую промышленность сырьем.