В верховьях Риу-Негру, между песчаными отмелями и пышно разросшейся стеной тропического леса, некогда располагалась колония Санта-Клара. Жили в ней сборщики каучука и чайного листа, искатели алмазов, торговцы и проститутки. Временами сюда заглядывали любители орхидей и путешественники из Европы. Девять месяцев в году черная зловонная вода плескалась о сваи, на которых стояли прогнившие и покосившиеся домишки. Потом на три месяца река откатывалась назад. Протоки, по которым плавали лодки и каноэ, высыхали и становились канавами в затвердевшей глине; в это время жители колонии принимались за свою основную деятельность. Сборщики чайного листа уходили в леса на поиски чайного дерева. Искатели алмазов грузили в лодки свой инструмент. Сборщики каучука поодиночке или группами тоже готовились к долгому и нелегкому путешествию в глубь заболоченного края, к деревьям, из стволов которых под ударами ножа сочилось «el oro blanco», «белое золото».
1
Около полудня в дом торговца Самона Рейеша входит человек. Его изорванная одежда вся в грязи, обожженное солнцем лицо потемнело от усталости. Увидев торговца, он словно оживает и начинает что-то возбужденно говорить.
Рейеш прерывает беседу с гостем — англичанином, который уже два дня находится в Санта-Кларе, — и поворачивается к незнакомцу. В его голосе сквозит удивление и недовольство.
— Кто ты такой? Что тебе от меня нужно? Я тебя не понял.
— Меня зовут Бенито, — повторяет человек. — Я ищу работу. Мне сказали, что у вас можно найти работу, сеньор.
— Работу? У меня?
Рейеш качает головой.
— Над тобой подшутили. Мои люди отправляются в лес и собирают каучук.
— Я о том и говорю, — объясняет Бенито.
Сквозь открытое окно с реки доносится запах тины и гниющей древесины — то слабый, то густой и неприятный. Рейеш бросает взгляд на англичанина, светловолосого, еще молодого человека, который, вытянув ноги, сидит в гамаке, сосет трубку и хмурится, уставившись в пространство.
— Прошу извинить, — говорит Рейеш. — Видите, как получается… Дела.
Сопровождаемый пришельцем, он переходит в тесную соседнюю комнатку, которую он называет своей «конторой». На грубо сколоченном столе стоит письменный прибор, разбросаны письма и несколько засаленных тетрадок.
— Так вот! — говорит Рейеш, останавливаясь у стола и разглядывая Бенито. — Значит, хочешь работать у меня. Ты не здешний, я тебя не знаю.
— У нас была своя хижина, — отвечает Бенито, — в шести днях пути отсюда. Половодье унесло обеих коз, лодку — все наше добро. По дороге умер ребенок. Мы с Сарой только сегодня пришли сюда.
— С Сарой?
— Это моя жена. Она ждет там у дома. Сеньор! Дайте ей поесть. Ради всего святого! И я сейчас же отправлюсь в лес!
Рейеш внимательно смотрит на него.
— Послушай, — говорит он, сомневаясь. — У тебя лихорадка. Ты сейчас свалишься от усталости…
— Нет, я сильный! Мне и раньше приходилось собирать каучук! Никто не знает лес лучше меня!
— Это просто преступление посылать тебя в таком состоянии, — говорит Рейеш.
В голосе Бенито слышны сдавленные рыдания.
— Вы еще не знаете меня! Вы не знаете…
Он умолкает, вытирает мокрое от пота лицо и нервно проводит рукой по длинным волосам.
Рейеш стоит у окна. Взгляд его останавливается на женщине, которая сидит на корточках в тени дома и, несмотря на жару, кутается в одеяло, из-под которого видны ее босые ноги.
— Сара! — почти беззвучно произносит Бенито. — Она уже два дня ничего не ела. О господи, дайте ей что-нибудь, сеньор!
Помолчав, Рейеш спрашивает, не оборачиваясь:
— Значит, тебе нужны деньги?
— Если бы вы поверили мне хоть немного в долг!
Наконец Рейеш говорит:
— Можешь получить у меня лодку.
Бенито облегченно вздыхает.
— Тебе понадобится ружье, затем гамак, котелок, сетка от москитов, порох, мука, мясо… — перечисляет Рейеш.
Он возвращается к столу, перелистывает тетрадь, раскупоривает бутылку с чернилами, достает перо. Качает в раздумье головой и добавляет:
— А еще тебе нужен хороший нож.
Чернила густые и черные. Перо скрипит. Рейеш поднимает наконец голову и видит перед собой мутные от лихорадки глаза Бенито.
— Здесь все записано. Теперь пойдем вместе на склад. Получишь все, что тебе нужно, — все! И кроме того, аванс в десять мильрейсов! Будешь привозить хороший каучук, сможешь неплохо заработать! А теперь подпиши вот здесь.
— Я не умею писать, — говорит Бенито.
— А читать?
— Тоже нет.
— Ну, поставь внизу крест.
Рейеш смеется.
— Я не боюсь, что ты удерешь со всеми вещами. Не захочешь же ты бросить жену.
Бенито вздрагивает.
— Разве она должна остаться здесь?
— Как хочешь, — отвечает Рейеш. — Места у меня, правда, маловато, но иногда бывают гости, так что она могла бы убирать в доме и готовить.
Бенито растерян.
— Но ведь я хочу взять ее с собой!
— В болото? Ты как будто не похож на человека, который хочет убить свою жену.
— Сеньор!
— Bueno. Допустим, она уедет с тобой. Но кто мне поручится, что ты вернешься со всеми вещами назад?
Неловким движением Бенито берется за перо. Пальцы его дрожат, когда он выводит на бумаге крест.
Два раза в год в Санта-Клару приходит речной пароход. Обычно он бросает якорь напротив свайных домов, посреди реки и стоит там несколько часов. На лодке с парохода перевозят в колонию провиант, одежду, инструменты, оружие, водку, а иной раз и несколько писем. А от домов торговцев к пароходу тянутся цепочки челноков, груженных большими кипами каучука и чайного листа. Потом с борта раздаются пушечные выстрелы, судно разворачивается и медленно, пыхтя и отдуваясь, идет обратно в Манаус. Там каучук перегружают на океанские корабли, доставляющие его во все страны света.
2
Бенито позвал жену в дом, и Самон Рейеш повел его на склад, чтобы отобрать индейцу лодку, ружье и множество других предметов. Выдав снаряжение, торговец один возвращается в комнату, где сидит англичанин.
— Вот вы, мистер Викхэм, путешествуете по стране! Ищете растения и хотите познакомиться со здешними людьми, — говорит Рейеш, усаживаясь на пустой ящик.
Он вытирает рукавом мокрый лоб и продолжает:
— Приедете домой, так расскажите своим друзьям, что за собачья жизнь тут у нашего брата! Семью оставляешь в Буэнос-Айресе, а сам торчишь в этой грязной дыре, трясешься от лихорадки и надрываешь последние силы. Месяцами ждешь парохода, ругаешься с этими индейскими рожами, теряешь здоровье, а в результате одни неприятности и москиты. И все это за паршивые две тысячи мильрейсов, которые нью-хейвенская «Гудьир компани» платит за полную лодку каучука. Дерьмо!
— Почему же вы возитесь с этим каучуком, если ничего на нем не зарабатываете?
Помолчав, Рейеш отвечает:
— Это, конечно, чепуха. Кое-что я все-таки зарабатываю. А торговать все равно чем-то нужно.
Англичанин, посасывая трубку, качает головой, возражает Рейешу.
— Что вы сказали? — переспрашивает тот. — По-португальски вы еще… Гм, вы ведь недавно в этой стране.
Англичанин объясняет:
— Я сказал — ошибаетесь! Я не торгую. А тоже живу…
— Еще бы! Чиновник лесного управления в Гондурасе, не так ли? У вас постоянное место. А у меня?
С реки слышится звон гитары. К нему примешиваются пьяные крики и женский визг. Рейешу это знакомо: в притоне Хосе Эставана сборщики чайного листа и каучука прощаются с Санта-Кларой.
— Возьмите хоть этого Бенито, — говорит он, снова обращаясь к англичанину, — этого парня, который только что был здесь! Тоже уже пьянствует у Эставана. А мне придется кормить его жену! Теперь она будет жить в моем доме и есть мой хлеб. Ее мужа я снарядил, чтобы он мог отправиться в лес. Так приходится выручать многих, у кого нет своей лодки.
Он пожимает плечами.
— И все они идут пьянствовать к Эставану…
Он умалчивает о том, что сам советует каждому из них навестить этого дьявола-искусителя и что каждый реал, который они там пропивают или отдают больным и изможденным девушкам за их услуги, возвращается в его карман, ибо Хосе Эставан состоит у него на службе и управляет этим притоном.
— А где уверенность, что они вернутся? Многие гибнут в болотах, и приходится терпеть убытки. Теряешь все — лодки, ружья, снаряжение! — добавляет Рейеш.
— И часто так случается?
— Ну, если люди выезжают отсюда уже с лихорадкой, как этот Бенито…
Он быстро поправляется:
— Заранее ведь не узнаешь. Да и почти все они здесь больны.
Англичанин зевает. Потом поднимается, выколачивает трубку о каблук и говорит:
— Well. Пройдусь еще немного. До вечера!
Самон Рейеш провожает его взглядом. Тяжело поднимается. Сухие бамбуковые стволы, заменяющие пол, трещат под его шагами, когда он направляется в заднюю часть дома, к комнате, где он спит. Останавливается у узкого окошка и пристально рассматривает женщину, лежащую в гамаке. Она приподнимает голову, встречается с ним взглядом, отводит глаза.
— Уезжает твой Бенито, — говорит Рейеш.
Подходит ближе.
— Я дал ему денег. Сейчас он пропивает их.
Женщина плотнее закутывается в одеяло, остаются видны только голые распухшие ноги.
Рейеш проводит языком по пересохшим губам.
— Послушай, — хрипит он. — Ты чертовски смазливая бабенка! Таких здесь не часто увидишь!
Хохочет.
— Я подарю тебе платье! С лентами и шарфом!
Он протягивает к ней руку. Женщина в ужасе отшатывается от него. Рейеш снова смеется.
— Вот оно что, так мы испугались…
Он заглядывает ей в глаза.
— Брось! У меня тебе будет неплохо. И не так уж много мне от тебя нужно — не так уж много!
Рубаха распахнута на его широкой волосатой груди. Он сопит.
— Ну, ты! Не вздумай устраивать фокусы…
Его губы кривятся в жестокой усмешке.
— Со мной шутки плохи!
Женщина сидит совершенно неподвижно. Только на ее шее под тонкой нежной кожей бешено бьется маленькая голубая жилка.
3
Когда Бенито возвращается из леса, англичанина Генри Викхэма уже давно нет в колонии, о сваи домов Санта-Клары опять плещется бурный черный поток.
Сидящий в своей «конторе» Самон Рейеш поднимает голову, услышав звук открывающейся двери.
— Господи! — вырывается у него. — Это ты! ты! — Он смотрит на Бенито, словно тот на его глазах встал из гроба.
Бенито подходит к тюку, лежащему у стены, и садится. Голова его падает на грудь. Он тяжело дышит.
— Привез что-нибудь? — спрашивает наконец Рейеш.
— В лодке, сеньор.
Рейеш отодвигает выцветшую засаленную тетрадь, в которой он только что сверял записи.
— Так, — говорит он, приходя в себя. — Пока что сбор недурен. Тридцать полных лодок! И хороший, очень хороший каучук! Мало примесей — мало земли и песка. Я тебе говорил, когда ты уезжал: главное для меня качество! Мой каучук считается самым лучшим. Уж от этого я не отступлю!
Наконец они выходят на причал, пристроенный к задней стене дома. Рейеш оглядывает неуклюжее суденышко из древесной коры, болтающееся на веревке и прибиваемое течением к сваям.
— Это не моя лодка!
— Случилось несчастье, — объясняет Бенито. — Попал в быстрину. Лодку разбило о скалы. Клянусь мадонной! Я почти все спас. Только ружье…
На мгновенье он замолкает, потом продолжает:
— Я срубил пальму и выдолбил из ствола челнок. Три месяца он нес меня по воде, сеньор, я перетаскивал его по земле, когда нужно было обойти пороги. Плохое это было время. Приходилось спать прямо на земле и каждый вечер собирать много хворосту. Ведь огонь прогоняет насекомых… Да, сеньор, москитную сетку и гамак я тоже не смог спасти…
Рейеш рассматривает серые куски каучука, которыми почти до половины заполнена лодка. Свою цилиндрическую форму они приобрели от консервных банок, которые Бенито брал с собой, чтобы собирать в них сок каучукового дерева.
— Я не очень сильно коптил каучук, — говорит Бенито. — Не сомневайтесь, сеньор, вы будете довольны.
В наступившую тишину врывается пьяный хохот сборщиков чайного листа и каучука, вернувшихся недавно из лесов; они снова сидят в притоне Хосе Эставана, чтобы в объятиях больных женщин забыть о товарищах, навсегда оставшихся в лесу, и отдохнуть от долгой, изнурительной работы, опрокидывая плохую водку стакан за стаканом и устраивая дикий шум. Заработанные ценой голода и страданий деньги, ради которых они уходили в лес, надеясь разбогатеть и выбраться из этих краев, поселиться где-нибудь подальше на севере, на западе или на юге, засеять небольшой участок кукурузой, купить несколько свиней, овец и кур и никогда больше не возвращаться в душный смертоносный лес, — эти деньги многие пускают на ветер за одну-единственную ночь.
— Пропойцы! — презрительно роняет Рейеш. — Развратники! Свиньи!
Бенито спрашивает:
— Где Сара?
— Ей было хорошо у меня.
Рейеш смеется.
— Понимаю. Тебе не терпится…
В доме они встречают индейского мальчишку, который пытается проскользнуть мимо. Рейеш останавливает его.
— За домом привязана лодка, — говорит он. — Отведешь ее к большому складу и скажешь Диего и Рамону, чтобы они ее разгрузили. Пусть сосчитают, сколько там кусков. И смотри там, поосторожнее! Если перевернешь лодку, никто каучука из воды не вытащит, а отдавать его рыбам у меня нет никакого желания. Ну, быстро!
Сара сидит посреди тесной каморки в задней части дома, перед ней груда рубах, она чинит одну из них. Взгляд Бенито устремлен на ярко-красное платье, в которое она одета. Он впервые видит его.
Рубаха падает у нее из рук. Она вскакивает.
— Сара!
Женщина пятится от него.
— Ты узнаешь меня?
— Да, конечно!
Она бросает взгляд на дверь, потом медленно опускает голову.
— Ты меня испугал, — шепчет она.
Он тяжело дышит.
— Мне повезло. Мы получим деньги — много денег!
Вдруг она вырывает у него свою руку.
— Ты рада?
— Да, конечно!
Бенито видит, что она вымученно улыбается и снова посматривает на дверь. Оттуда доносится строгий голос Рейеша:
— Ну, хватит. Надо заняться подсчетами.
Бенито проходит за ним в «контору». Рейеш садится за грубо сколоченный стол, кладет перед собой одну из тетрадей, долго роется в ней, наконец отбрасывает, достает другую и раскрывает ее.
— Вот! — произносит он наконец. — Ты привез лодку каучука. Получишь за это двести мильрейсов.
— Пресвятая дева! Теперь я богатый человек!
— Вычтем десять мильрейсов аванса и расходы, которые я понес из-за тебя, платье для твоей жены, еда…
— Разве она не работала на вас? — спрашивает удивленный Бенито.
— Гости ко мне не приезжали, да и вообще по дому почти нечего было делать. Считаю за это время всего десять мильрейсов. Вот!
Рейеш толстым указательным пальцем показывает на запись в тетрадке.
— Я дал тебе лодку, а ты потерял ее. Она стоила пятьдесят мильрейсов…
Бенито молчит.
— Всего, значит, семьдесят мильрейсов, — продолжает Рейеш. — Остается сто тридцать!
Он окунает перо в почти засохшие чернила и начинает записывать в тетрадь какие-то цифры.
— Ружье! — говорит он затем. — Ружье из Манауса, прекрасная модель, здесь такую трудно достать. Обошлось мне в сто пятьдесят мильрейсов…
Он бросает взгляд на Бенито, тот бледнеет как смерть.
— Ведь я дал его тебе, так?
Молчание.
— А боеприпасы! — продолжает Рейеш. — Их ты тоже получил. Здесь все указано!
Он изучает длинную колонку записей.
— Мука и мясо! Черт тебя возьми, парень! Отвечай же! Брал ты муку и мясо?
— Да.
— Гамак!
— Да.
— Топор! Нож…
— Неправда! — восклицает Бенито. — Нож я привез обратно. Вы же сами видели, сеньор, он в лодке!
Рейеш качает головой.
— Кто же у меня купит бывший в употреблении нож! Я не могу принять его обратно. Жаль, но ничего не поделаешь! Тяжелый стальной клинок, уж никак не дешевле пяти мильрейсов…
Бенито вспоминает дни, когда он, изнемогая от жары, продирался сквозь колючки и жгучую траву, чтобы вонзить нож в мягкую кору каучуковых деревьев, и отчаянно отбивался от москитов, которые роями набрасывались на него. Видит себя лежащим в приступе лихорадки посреди узкой просеки, до которой он добирался к вечеру. Вспоминает, как на рассвете снова наведывался к деревьям и проверял, собралось ли в банках каучуковое молоко.
— Я работал, — хрипло выдавливает он из себя. — Я привез нож обратно!
— Ты привез и новую одежду, которую я тебе дал, — возражает Рейеш. — Только изодранную в клочья! Полюбуйся, разве можно ее еще носить? Да и до ножа никому нельзя дотрагиваться, ведь ты болен, а он столько времени был у тебя.
Он переводит дыхание. Потом продолжает:
— Сетка от москитов!
— Она была рваной! Ею почти нельзя было пользоваться, а одеяло было дырявое!
— Да, верно — шерстяное одеяло! Отличное, теплое одеяло!
Рейеш покачивает головой.
— Жаль, что ты не умеешь читать. Ты бы сам увидел, что все это здесь помечено вместе с ценами и ты сам поставил внизу крест.
Он проводит жирную черту под записями, еще раз перечитывает их и ставит возле каждой точку. Затем пишет что-то ниже черты, откладывает перо и вытирает со лба пот.
— Четыреста двадцать, — произносит он.
— Ты привез лодку каучука на двести мильрейсов. Значит, за тобой еще двести двадцать мильрейсов.
Дрожь пробегает по телу Бенито. Он прыгает на Рейеша. Стол с треском кренится набок, чернильница падает, на полу из бамбука появляется черное пятно.
Вдруг в дверях появляется Сара. Она в ужасе глядит на Бенито и торговца, который тяжело дышит, прислонившись к стене. У него разорвана на груди рубаха, а на шее видны красные пятна.
— Мне ничего не стоит посадить тебя за решетку, — шипит Рейеш, медленно приближаясь к Бенито. — Тебя отвезут в Манаус. В тюрьму! Но я человек добрый… Ведь ты болен. Ты сам не знаешь, что с тобой сделают, если ты тронешь меня хоть пальцем.
Он никак не может отдышаться.
— Да, кроме того, за тобой должок. Придется уж тебе сначала расплатиться со мной.
Бенито поднимает голову. У него осунувшееся, постаревшее лицо.
— И не надейся, что я тебе что-нибудь прощу, — добавляет Рейеш. — Я во всем люблю порядок. Ты хотел меня задушить…
У Сары вырывается крик испуга. Бенито глухо отвечает:
— Расплатиться. А чем?
— Будешь работать на меня. У меня есть лагерь сборщиков, поедешь туда.
Потом голос Рейеша звучит уже не так резко:
— Я дам тебе другую лодку. Если отработаешь за нее, она будет твоей. Как только рассчитаешься с долгами, можешь отправляться куда глаза глядят. А твоя жена… гм, ну что ж, пусть пока остается здесь. Или ты собираешься тащить ее с собой в лагерь? Для женщин там места не приготовили.
Бенито не отвечает. Жена подходит к нему и робко кладет ему руку на плечо.
Рейеш принужденно смеется.
— Я должен вас предостеречь! Не думай, — обращается он к Бенито, — что вам построят отдельную спальню. А мои надсмотрщики — отчаянные ребята!
Некоторое время он молча наблюдает за обоими, потом подходит к столу, поднимает опрокинутый стул, нагибается еще раз и достает чернильницу, в которой сохранился остаток густой черной жидкости.
— Ну, так как же? — спрашивает он.
Бенито нерешительно кивает.
— Дать тебе лодку?
— Нет.
— Это почему же?
— Пятьдесят мильрейсов — это мне не по карману, сеньор.
— Неужели ты хочешь пройти шестьдесят километров по лесу пешком?
— Поеду на своем челноке.
— И пойдешь вместе с ним ко дну. Больше одного плавания такое корыто не выдержит.
Рейеш размышляет.
— Можешь не платить за лодку. Отдашь ее управляющему, и дело с концом.
Бенито долго смотрит в лицо торговца.
— Ладно, — произносит он наконец.
Рейеш наклоняет чернильницу, обмакивает перо, раскрывает тетрадь и что-то записывает под длинной колонкой чисел.
— Аванс нужен? — спрашивает он индейца. — Почему бы тебе не выпить перед отъездом пару стаканчиков у Эставана?
Лицо Бенито вдруг покрывается красными пятнами.
— Двадцать мильрейсов, сеньор! И еще дайте мне муки, и мяса, и новый котелок! Я отработаю за все!
Его глаза лихорадочно блестят. Сара обнимает мужа и поддерживает его за плечи.
— Одеяло, — еле выговаривает он слабеющим голосом. — Топор…
Рейеш быстро строчит, не поднимая глаза от тетради. Потом резко спрашивает:
— А жена?
Он пристально смотрит на нее. Она теснее прижимается к Бенито и крепче обнимает его. Но он бормочет:
— Останется здесь…
Рейеш тяжело поднимается со стула. Протягивает Бенито перо и пододвигает к нему тетрадь.
— Поставь вот тут внизу крест, — говорит он.
Они брели по лесу в одиночку, группами или целыми отрядами под началом «управляющего». Строили себе хижины на берегах рек и по краям глубоких болот, где любит расти каучуковое дерево. Проводили целые месяцы на одном и том же месте, с раннего утра до поздней ночи занимаясь убийственным трудом. В нарушение закона, предписывавшего делать небольшие надрезы через определенное время, чтобы деревья жили еще несколько лет и не переставали давать латекс, они сдирали ножами гладкую серую кору со ствола, стремясь побыстрее «выдоить» деревья до конца. Вскоре деревья теряли листву, засыхали, скрывались под толстым слоем вьющихся растений и сгнивали. Когда участок леса оказывался «обобранным», управляющий со своим отрядом двигался дальше и разбивал лагерь в другом месте, чтобы снова начать свое разрушительное дело.
Этих людей, на каждом шагу оставлявших за собой гибнущие деревья, называли каучуковыми пиратами.
4
Лагерь раскинулся в излучине реки. Незадолго до наступления темноты Бенито услыхал яростный лай собак и частыми ударами весел погнал лодку к берегу. От долгого сидения в лодке ноги затекли, и он с трудом выбрался на землю. Вытащил суденышко на желтый песок, взял узелок со своими пожитками и пошел к хижинам.
Заметив его, надсмотрщик Фейро остановился, оглядел с головы до ног и, задав ворчливым тоном несколько вопросов, проводил к хижине управляющего. Тот записал имя Бенито в засаленную книгу и поинтересовался, в лодке ли он приехал. Нож и топор Бенито пришлось сдать. Они только мешают работать, заявил управляющий. Их, конечно, сохранят в целости.
Окончив разговор, он поручил Фейро найти жилье для Бенито.
Массивный, приземистый надсмотрщик с тонкими для такого тяжелого тела кривыми ногами отвел Бенито в одну из хижин. При их появлении разговоры тотчас смолкли.
— Новичок! — бросил Фейро.
Он окинул хижину взглядом и вышел. Бенито стоит среди окруживших его людей.
— Что, тоже попался ему на удочку?
— Чудесная здесь жизнь! Просто рай! Будешь загребать деньги лопатой, amigo!
— Он подарил тебе лодку?
Бенито вконец сбит с толку.
— Чего вы? Чего вам надо?
Все покатываются от хохота. Долговязый, как жердь, детина с рябым лицом сплевывает на пол.
— И всегда находятся дураки, которых он обводит вокруг пальца!
— Рейеш?
— А то кто же? Он каждому из нас подарил лодку!
— Мне он только одолжил ее, — возражает Бенито. — Я сдал ее управляющему.
Рябой смотрит на него с сожалением.
— Я тебе растолкую, в чем тут дело! Полковник отправит ее обратно в Санта-Клару. А стоимость припишет к твоему долгу.
— Полковник?
— Ну да, Лопес. Управляющий.
— К моему долгу?
— Чего он только к нему не приписывает! Надсмотрщики держат тут в одной хижине водку. Если есть охота, иди и пей. Сколько твоей душе угодно! А можешь и не пить, все равно ее запишут за тобой, потому что каждому полагается полбутылки в день. Не возьмешь свою порцию, так ее выпьют за твой счет надсмотрщики. Уж лучше забрать ее и напиться самому… Может, тебя тянет к женщинам? Пожалуйста, можешь спать с ними хоть каждую ночь! Они лягут с тобой в кредит, а полковник все запишет в свою книгу. И чем больше будет твой долг, тем дольше тебе придется торчать здесь и работать. А чем дольше ты будешь сидеть здесь и работать, тем больше будет твой долг!
— Мой?
— Вот увидишь, как здорово это у тебя получится! У всех у нас это здорово получается. Иной раз, правда, кто-нибудь пытается удрать, ну, да его обычно пристреливают, а тело швыряют в реку.
Кто-то ворчит:
— Заткни-ка ты глотку!
Вдруг Бенито выскакивает наружу и бежит по вырубке, мимо других построек, к хижине управляющего, едва видной в наступившей темноте.
Лопес отбрасывает со лба прядь черных волос.
— Лодка? Да, да, все в порядке, — отвечает он на вопросы Бенито.
— Ведь ее не запишут на мой счет, сеньор?
Бенито в нерешительности переминается с ноги на ногу. Управляющий встает и резким тоном спрашивает:
— Ну, что еще?
В хижине люди сидят при слабом свете свечи. Рябой поднимается навстречу Бенито, но тот отворачивается, достает свой узелок, расстилает на полу одеяло и молча укладывается.
Он вспоминает Сару, их расставание, ее потухший взгляд, рукопожатие, на которое она едва ответила. Вспоминает Самона Рейеша и шепчет:
— Я буду работать! Буду работать! Я заработаю здесь деньги, несмотря ни на что!
5
Утром они идут к сараю, возле которого надсмотрщик раздает пищу. Со всех хижин тянутся сюда люди, исхудавшие, утратившие человеческий облик, измученные лихорадкой, грязные, одетые в одинаковые лохмотья, служащие им рабочей одеждой в лесу и постелью ночью в хижине. Молча выстраиваются они друг за другом и ожидают, пока подойдет их очередь, тупо уставившись в землю или хмуро посматривая на трех вооруженных надсмотрщиков, которые стоят поблизости и очень спокойно и очень равнодушно наблюдают за ними.
Каждый получает три сухие кукурузные лепешки и кусок мяса. Большинство тут же, давясь, проглатывает всю порцию, хотя они прекрасно знают, что в этот день ничего больше не получат. Рядом с сараем стоит большой железный котел с кипяченой речной водой. Вокруг толпятся люди, чтобы набрать в деревянные чашки тепловатой, безвкусной жидкости.
В это время подходят другие надсмотрщики. Каждый ведет группу из шести человек к сараю, где выдается инструмент. Пятеро получают по короткому острому ножу, на шестого нагружают связку банок. Собрав свои группы, надсмотрщики один за другим уходят в лес.
По узкой тропинке, протоптанной в зарослях ногами сборщиков, Бенито идет следом за надсмотрщиком. На поясе у Фейро висит короткая кожаная плетка. Он часто оборачивается и подгоняет своих людей, оскаливая крупные желтые зубы, и Бенито, успевший несколько раз взглянуть в лицо Фейро, замечает, что тот не в духе. Там, где тропинка кончается, стоят покрытые желтыми цветами каучуковые деревья. Сборщики ползком и на четвереньках продираются сквозь чащу, делают надрезы на гладких светло-серых стволах и отдирают длинные полоски коры. Рябой, который тоже входит в их группу, сбрасывает с плеч груду жестянок, нагибается, распутывает бечевку и ползет вслед за остальными, захватив с собой банку с привязанной к ней веревкой. Как только кто-нибудь заканчивает обрабатывать ствол, рябой прикрепляет банку под надрезом, из которого уже сочатся густые светлые капли.
Фейро стоит среди зарослей на тропинке, ворчит, ругается и извергает целые облака вонючего табачного дыма. Он прислушивается к треску ветвей и шуршанью листьев впереди и по сторонам, то и дело прохаживается взад и вперед, время от времени вынимает изо рта короткую обгрызенную трубку, чтобы полезть в заросли вслед за рябым, несущим очередную банку, и поглядеть, как работает кто-нибудь из надрезчиков.
Надрезы должны начинаться на уровне человеческого роста и идти спиралью сверху вниз почти до самой земли. Кору нужно снимать одной длинной полосой. Если нижний конец узкого желобка недостаточно глубоко врезан в ствол и края его внизу не сходятся, то млечный сок выливается на землю.
Бенито сжимает нож в больших худых руках. Пот градом катится по лицу, слепит и жжет глаза. Нож, когда он пытался вонзить его в кору, уже несколько раз срывался. Под ногами болотистая почва. Каждый шаг стоит усилий — приходится вытаскивать башмаки из вонючей черной грязи. Бенито уже давно перестал отбиваться от москитов, которые вьются в листве и поминутно садятся на шею, на лицо, на руки, на затылок и проникают даже под расстегнутую до самого пояса рубаху.
К обеду сборщики снова выползают на тропинку и в изнеможении валятся на втоптанные в грязь ветки. Долгое время слышно только прерывистое дыхание и стоны, которые издает один из них. Он лежит, скорчившись на боку, и не двигается. Бенито удивляется, что остальные даже не смотрят в его сторону, медленно поднимается и подходит к нему. Но человек отворачивается от него и съеживается еще больше.
— Помочь тебе?
Ответа нет.
Бенито пытается просунуть руку под голову больного, но замечает, что не помогает ему этим. Он начинает понимать, что никто из присутствующих не сможет сейчас облегчить страдания этого человека; теперь ему ясно, почему все продолжают спокойно лежать.
Когда Фейро дает сигнал приступить к работе, больной не встает. Надсмотрщик хватает его за плечи и переворачивает на спину.
— Лихорадка! — бросает он при виде пожелтевших, безжизненно уставившихся на него глаз.
6
Проходит совсем немного времени, и они вдруг снова опускают ножи. Выпрямляются, поднимают головы. Все внезапно поворачиваются в одну сторону и прислушиваются к стрельбе, слабо, но отчетливо доносящейся издали. Смолкают крики желтоклювых попугаев. Несколько крошечных коричневых обезьянок поспешно карабкаются повыше на деревья. Фейро, остановившийся на тропинке, изрыгает проклятье. Сборщики слышат, как он ломится сквозь чащу и приближается к ним, не переставая ругаться. И тут они вновь сгибают ноющие спины, одеревеневшими пальцами сжимают рукоятки ножей и начинают наносить глубокие раны гладким светлым стволам деревьев.
Издалека доносится последний слабый звук выстрела; проходит немного времени, и попугаи опять, словно ничего не случилось, поднимают несусветный шум. Фейро пролезает обратно, на тропинку, обезьяны, прыгая с одной ветви на другую, спускаются вниз, усаживаются на толстых сучьях, но тотчас вскакивают, выделывают головокружительные трюки и опять рассаживаются на ветвях.
Глаза Бенито болят от рассеянного зеленого света. Он уже не замечает колючек, раздирающих лицо и руки. В горле пересохло. Язык во рту словно сухой, горячий комок, глотка воспалена и болит, как открытая рана. Механически делая надрез за надрезом пальцами, склеенными светлой тягучей кровью дерева, отдирая от ствола один кусок коры за другим, он только и думает о воде, о полной чашке воды, о полном ведре воды, о целом море холодной чистой воды!
И снова раздаются выстрелы, сначала одиночные, затем сливающиеся в непрерывный гул. На этот раз стреляют ближе. Частый сухой лай револьверов, слышный откуда-то с берега реки, словно застывает в жарком воздухе.
Сквозь шум со стороны лагеря доносится резкий протяжный свист: сигнал надсмотрщикам прекратить работу и возвращаться со своими людьми к хижинам.
Фейро, успевший отойти на несколько шагов, бежит назад по тропинке и кричит:
— Кончайте! Кончайте! Оглохли вы, что ли?
Качаясь от усталости, они продираются сквозь кусты. Поднимают своего товарища, немного оправившегося от приступа лихорадки, и плетутся вместе с ним к лагерю. Они удивлены: обычно полковник сзывает их домой перед самыми сумерками, когда люди уже начинают терять сознание от жажды.
Фейро ведет их к складу инструментов, куда каждый вечер, возвращаясь из леса, сдают ножи. Потом они выходят на берег реки. Слышат шум, возгласы и видят, как подходят шесть больших лодок. В каждой из них на носу сидит надсмотрщик и держит на коленях винтовку, а между ним и двумя другими, расположившимися на корме, съежились на дне лодки маленькие фигурки краснокожих людей, неподвижные, связанные одной веревкой, обмотанной вокруг шеи каждого. Руки их скручены за спиной, ноги туго стянуты веревкой из лыка. У пленных испуганные лица, гладкие черные волосы, спадающие на худые плечи. В одной из лодок лежит застывшее в судороге тело. Из разговоров сборщики узнают, что группа надсмотрщиков утром отправилась на лодках вниз по реке, чтобы устроить налет на соседнее селение индейцев и захватить молодых крепких мужчин для работы в лесу; они узнают, что на обратном пути в одного надсмотрщика выстрелили отравленной стрелой из прибрежных зарослей, что индейцы долго преследовали лодки и что полковник Лопес раньше обычного вызвал всех сборщиков с работы, так как опасался, что в лесу на них могут напасть. Потом они видят, как лодки пристают к берегу, как надсмотрщики кладут на желтый песок своего мертвого товарища, выгоняют из лодок пленных и подталкивают низкорослых темнокожих людей прикладами. Но все это как будто не производит на наблюдателей никакого впечатления. Они лишь бросают беглый взгляд в сторону связанных индейцев. Все, толкаясь и спотыкаясь, спешат к продовольственному складу, чтобы выхватить из рук надсмотрщика деревянные чашки, налить в них из котла грязной кипяченой воды и пить — пить без конца!
Кто-то, корчась в судорогах, извергает только что выпитую тепловатую жидкость прямо на землю, ноги его подкашиваются, и он падает ничком.
Двое уносят его.
Пока надсмотрщик раздает бутылки с водкой, индейцев загоняют в хижину. Тяжелая, сбитая из толстых досок дверь захлопывается за ними и тщательно запирается снаружи. Они не кричат, не стучат изнутри кулаками, не пытаются взломать ее.
На следующее утро Бенито видит их, ожидая вместе с рябым возле склада инструментов: один надсмотрщик отворяет тяжелую дверь, несколько других стоят по обеим сторонам с плетками в руках. Индейцев выволакивают из хижины, дают им по чашке воды и кукурузной лепешке, а затем гонят в лес, словно стадо рабочего скота. Молча, понурив голову, связанные по трое за шею, плетутся они по просеке.
В их глазах нет слез.
По официальным статистическим данным бразильского штата Амазонка в период с 1880 по 1885 год, каждая тонна собранного необработанного каучука стоила жизни восьми индейцам. Зверства, тяжкий и вредный труд привели в некоторых районах к полному истреблению туземцев. При этом в Бразилии никому не приходила в голову мысль разбивать плантации или перерабатывать каучук внутри страны, так как рабочих рук не хватало даже для добычи сырья. Правда, в Бразилию со всего света стекались иммигранты, привлеченные мнимыми возможностями быстрого обогащения, но вскоре и их начали отпугивать смертоносные леса.
«Из-за каучука штат Пара всего за несколько десятилетий трижды терял все свое население, — писал экономист из Буэнос-Айреса в конце XIX века. — Как индейцы, которых силой принуждали к работе, так и метисы, мулаты, негры и белые сборщики каучука, завлеченные обманным путем, десятками тысяч гибли в лесах: от лихорадки, от жажды и укусов змей, от бесчисленного множества страшных болезней и — от плетки!»
7
Они называют его дьяволом — дьяволом Черной реки!
Его имя часто звучит в хижине, особенно по вечерам, когда люди собираются вокруг тусклого пламени свечи, держа в руках бутылки водки, и с разгоряченными лицами толкуют о том, как он обманул и ограбил их, каких небылиц им наплел, как улыбался при этом и как все они попались на эту улыбку и на его обещания.
Каждый уже давно знает историю всех остальных, и все же они снова и снова рассказывают друг другу, как оказались здесь.
— Перу! — о да! Перу — вот благословенная страна. Вот уж откуда никогда бы не ушел по своей воле! Да что поделаешь, когда тебя надувают в карты? Я же собственными глазами видел, как он вытащил карту из рукава, собака такая! Клянусь святым Яковом, Перу лучше любой другой страны, но ведь такую собаку можно проучить только ножом… Ну, а куда потом денешься, если за тобой гонится полиция? Не хотел я его убивать, ей-богу, да только потом и сам был рад, что живым унес ноги из моего милого Перу. Почему оказался именно в Санта-Кларе? Мадонна! Да я и сам не знаю. Тут-то я и попал ему в лапы, этому дьяволу! Вы же знаете, как он обделывает такие дела. Это у него чертовски ловко получается. Деньги и легкая нажива — немножко каучука, мадонна! Кому не хочется разбогатеть?
— А меня он напоил! Стаканчик и еще стаканчик — так оно и пошло! А на следующее утро тычет мне в нос договор, который я подписал по пьяной лавочке!
— И не пропала у тебя охота?
— Я ж говорю, что подписал. Конечно, не пропала! Я думал, что дело верное!
— А мне он просто подсунул бумажку и сказал, что это пустая формальность. Я и поставил под ней свой крест. А что ему от меня на самом деле было нужно, дошло до меня гораздо позже — когда пришло время платить!
— Ну, тут ты ему дал жизни?
— Еще бы! Пришлось ему звать на помощь двух надсмотрщиков, а те доставили меня сюда.
— У него всегда под рукой свои люди!
— Одного я здорово укусил! За это он теперь каждый божий день угощает меня своей плетью!
— Фейро?
— Я все норовлю удрать в другую группу. Только этот сукин сын всякий раз приводит меня обратно!
— А с Рейешем они друзья!
— Еще бы! За каждую лишнюю лодку с каучуком тот выдает ему премию!
Рябой бросает взгляд на Бенито и спрашивает:
— Ну, а ты, как ты здесь очутился?
Бенито делает большой глоток из бутылки. Спирт обжигает горло, согревает желудок и приглушает голод. Он будоражит кровь. Ударяет в голову и заставляет забыть о жарком и мучительном дне, проведенном в лесу.
Несколько минут Бенито молчит, уставившись в темноту, словно собирается с мыслями. Потом начинает рассказывать товарищам свою историю, хриплым голосом, запинаясь, то и дело прикладываясь к бутылке.
Его перебивают, переспрашивают. К концу рассказа он распаляется, трясет сжатыми кулаками, кричит:
— Вот он где у меня был! Вот здесь, в этих руках! Да только сил не хватило, лихорадка замучила! Не смог я сдавить ему шею, а тут…
Вдруг он опускает руки и озирается. Все возбуждены, шумят, советуют.
— Не надо было отпускать его!
— Ногой бы! Пнул бы его как следует!
Перуанец спрашивает:
— Хочешь построить новую хижину? Здесь ты денег не заработаешь. Ни одного реала!
— Это из-за лодки, что ли? — Бенито смеется. — Я уже говорил с полковником.
Он храбрится.
— Куплю опять двух коз! Пусть Сара поживет как человек:
— Смотри не промахнись!
— Отсюда он никого не отпустит! Это дьявол! Сущий дьявол!
Бутылка пуста. Неловким движением Бенито опрокидывает ее. Медленно встает, ощупью пробирается к стенке и тяжело валится на свою постель из листьев и сухого мха. Натягивает одеяло на плечи, мутными глазами смотрит на товарищей, но едва различает их жесты, не слышит их ругани.
В ушах гудит и звенит.
8
Дожди идут словно по расписанию — раз утром и раз под вечер. Вдруг без всякого перехода начинает лить как из ведра, в небе полыхают молнии, все сотрясается от страшных ударов грома. Рабочие прячутся под густыми кронами деревьев, но и здесь они промокают до нитки. Низвергающиеся с неба потоки воды за несколько минут превращают лесную почву в непроходимую топь, образуют огромные лужи и бурлящие ручьи и приносят мимолетное облегчение изнемогающим от жары сборщикам. Но через каких-нибудь полчаса дождь обычно прекращается — столь же неожиданно, как и начался. Охлажденный воздух снова быстро нагревается. Сильный аромат, источаемый землей и мокрыми листьями, скоро сменяется запахом гнили, солнце окутывает лес клубами молочно-белого тумана, которые висят в воздухе, проникают в легкие; одежда начинает покрываться плесенью. Вдруг опять появляются москиты, гонимые неистовой жаждой крови, быстрые, как стрелы! Люди отчаянно отмахиваются, но вскоре движения их становятся вялыми. Пот снова течет ручьями по телу, в горле пересыхает.
Иногда гроза разражается и ночью. Но тогда дождя обычно не бывает на следующее утро, и люди лихорадочно ждут спасительного послеобеденного ливня.
Уже неделя, как Бенито работает в группе сборщиков. Вместе с остальными он ходит по тропинкам, пересекающим заболоченный лес, снимает с надрезанных деревьев банки, в которых каучуковое молоко превратилось в затвердевшую желтоватую массу. Многие деревья перестали кровоточить. Сочащаяся из надрезов жидкость застыла и затянула их раны. Сборщики относят тяжелые банки на поляну, а там их забирают другие и доставляют в лагерь. Труд этот считается легким, и поручают его только слабым. За последние дни у Бенито было два приступа лихорадки, и Фейро назначил его на эту работу. Бенито, обрадовавшийся возможности на несколько дней избавиться от убийственного труда надрезчика, вскоре замечает, что кое-кто из рабочих, вместе с которыми он «снимает урожай» каучука, только прикидывается слабым, чтобы подольше оставаться на этой не столь тяжелой работе. Несмотря на то, что сбор каучука оплачивается хуже, чем надрезание, никто не стремится с рассвета до сумерек на страшной жаре долбить ножом гладкую кору, утопая по щиколотку в черной грязи, отбиваясь от насекомых, — и все это ради денег, которых все равно не заплатят.
Всего два месяца, как лагерь разбили в этих местах. Не надрезано еще и двух третей растущих здесь каучуковых деревьев. «Выдоенные» деревья полагалось бы пометить и оставить в покое, замазав глиной незатянувшиеся надрезы, чтобы они отдохнули и на следующий год опять могли дать каучук. Управляющий Лопес, которого надсмотрщики и рабочие-бразильцы называют полковником, приказывает начать подсочку еще нетронутых каучуковых деревьев. Но он запрещает замазывать надрезы на остальных. Млечный сок по-прежнему вытекает из них, его собирают и заново надрезают те стволы, на которых раны затянулись. Так капля по капле уходит жизнь из деревьев. Их листья увядают и сначала поодиночке, а затем массами опадают с ветвей; лишенные сока стволы сохнут и корежатся в жарком воздухе; корни уже не могут наполнить артерий деревьев свежей кровью, они теряют силу и чахнут.
Бенито каждый день наблюдает эту картину, двигаясь со своими товарищами по вытоптанным тропинкам, чтобы отвязать от стволов банки, которые уже не успевают наполниться доверху за ночь.
С трудом волоча отяжелевшие ноги, он смотрит на серые, обескровленные трупы деревьев и чувствует, как медленно струится по его жилам больная кровь.
9
Однажды вечером ему кажется, что он начинает сходить с ума от обуревающих его мыслей. Он покидает товарищей и идет к большой хижине, стоящей на краю вырубки, поодаль от остальных построек. Там живут девушки, за услуги которых не нужно платить наличными: полковник приписывает определенную сумму к долгу за ежедневные расходы на водку, одежду и питание. Грузный, обрюзгший детина, который присматривает за девушками, следит, чтобы никто из мужчин, захаживающих сюда, не вздумал потом отпираться: вооружившись карандашом и бумагой, он записывает имя каждого посетителя, а затем осведомляется, не угодно ли «сеньору» распить с «мучачой» бутылочку ликера, изрядный запас которого имеется в хижине, и не нужно ли ему табаку или сигарет, прекрасный сорт! Бенито просит несколько штук, берет также спички и ликер. Обрюзгший ведет его по узкому коридору в одну из «комнат».
В гамаке сидит девушка. Сначала она смотрит на Бенито, потом переводит, взгляд на обрюзгшего, медленно встает и подходит к ним.
— Меня зовут Кармеллой, — говорит она.
Бенито разглядывает ее густо напудренное лицо. Не понять, сколько лет девушке — двадцать или тридцать пять. Две резкие морщины сбегают от уголков рта к подбородку, но виски кажутся совсем нежными, а волосы густые и черные.
Она делает нетерпеливое движение головой.
— Будь мила с этим сеньором, — бросает обрюзгший. — Он купил тебе сигарет и целую бутылку ликера.
— Ну и что из этого!
В ее глазах вспыхивает непокорный огонек.
— Все равно он не даст мне спать! Эх, вы! Все вы одинаковы!
Лицо обрюзгшего делается злым.
— Повежливей, ты, ведьма! — цедит он сквозь зубы. — Не то сама знаешь, что будет!
Он поворачивается и выходит.
Бенито успокаивает девушку.
— Можешь спать, Кармелла. Если ты устала…
У нее маленькие плоские груди с темными торчащими сосками. Он видит их, когда она наклоняется, глядя ему в лицо; от этого движения распахивается ее платье, небрежно стянутое пояском.
— Что ж, я недостаточно хороша для тебя?
Он смущенно смотрит в ее глаза, которые вдруг загораются каким-то диким огнем.
— Ладно. Давай веселиться, — пытается он пошутить и идет к деревянному сундуку, служащему, по-видимому, одновременно и шкафом и столом.
Девушка тотчас вскакивает и усаживается рядом. Он протягивает ей бутылку. С минуту она пристально вглядывается в его лицо, потом обвивает рукой шею.
— Ты добрый, — говорит девушка.
— Да ты выпей сначала!
Она крепче прижимается к нему.
— Бывает совсем плохо. Приходят сразу трое, а то и четверо, пресвятая дева Мария! Чего они только не требуют! Ты не такой. Ты пришел один.
Взгляд Бенито прикован к гладкой, почти совсем белой коже ее шеи, он словно ощущает ее тепло.
— А днем! — жалуется она. — Днем тоже не заснешь. Приходит эта скотина… Федро…
— Этот обрюзгший? — вырывается у Бенито.
Он чувствует, как дрожь пробегает по ее телу.
— Он ненавидит меня! О, как я сама ненавижу это животное! Он мучает меня! И запрещает кричать… Но сегодня, — она несколько оживляется, — сегодня у меня в гостях ты, мучачо! Ты ведь разрешишь мне кричать, если мне будет больно, правда?..
— Да выпей же наконец!
За дверью, ведущей в коридор, слышны шаги. Они стихают, отворяется дверь рядом, и сквозь тонкую бамбуковую перегородку из соседнего помещения доносится голос обрюзгшего:
— Два гостя к тебе, голубка! Радуйся, сеньоры принесли тебе кое-что.
И в ответ тонкий заспанный голос:
— Ликер?
— Целых две бутылки! Ну, пошевеливайся!
Громкий зевок, затем легкий шорох. И снова тонкий голос, на этот раз протяжно:
— Меня зовут Хуанитой!
— Ты что, опять нализалась, милашка? Сеньоры требуют вежливого обхождения! Ну, живо! Куда ты там прячешься?
Пьяное хихиканье.
— Эй, ребята! Хотите кое-что подцепить? У меня и лихорадка есть.
Громкое ругательство. Затем опять голос обрюзгшего:
— Ерунда это все, амигос. Она просто пьяна. И нечего с ней церемониться!
Дверь захлопывается. Шаги удаляются по коридору. Женская рука мягко касается лица Бенито. Он поворачивает голову.
— Не обращай внимания, — просит Кармелла. Она держит бутылку в руке и смотрит на него своими большими глазами.
— Хуанита здесь дольше, чем я. Скоро она умрет. У нее уже сыпь на лице… А у меня еще нет. Можешь приходить ко мне каждый вечер, мучачо.
Она подносит бутылку к губам. Запрокидывает голову и пьет, уголком глаза следя за Бенито. Потом передает ему бутылку, глаза ее начинают блестеть, и она говорит, кивая на сундук:
— Там у меня лежит еще одно платье, оно словно на принцессу сшито. Хочешь, я его надену?
Она многообещающе улыбается. Бенито колеблется.
— Расскажи лучше о себе, — просит он наконец. — Здесь в лагере я чувствую себя таким одиноким. Нет никого, о ком можно было бы позаботиться.
Она спрашивает:
— Обо мне?
Девушка вдруг выходит из себя. Ноздри ее вздрагивают, и она, захлебываясь, выкрикивает.
— Рассказать! Что тебе рассказать? Как меня купили в Манаусе? Очень тебе интересно!
— Да, — говорит он.
Опять крик:
— Зачем же ты сюда явился?
Бенито пытается успокоить ее. Девушка вырывается.
— Думаешь найти здесь какую-нибудь получше?
Он снова протягивает ей бутылку. Она не обращает на нее внимания. Отталкивает его руку, когда он предлагает ей сигарету.
— Хочешь посмеяться надо мной?
— Нет, — говорит он. — Мне не до смеха. Хочешь верь, хочешь нет, это моя первая сигарета за несколько недель.
— Дай и мне!
Он чиркает спичкой.
— Что поделаешь! — задумчиво произносит Бенито. — Было время, и мне жилось неплохо. Хижина была своя, коз держал. А теперь рад, когда есть с кем словом перемолвиться.
Она несколько раз жадно затягивается.
— Ну! — говорит Кармелла все еще раздраженным тоном. — Что же тебя интересует?
— Да хотя бы, как ты сюда попала.
Она молча качает головой.
— Неужели тебе здесь нравится?
Злой смех.
— Нравится? Это с вами-то, с голодранцами? Да у вас ведь у самих ни гроша в кармане! Лопес кормит нас, дает одеяло, два платья… И забирает весь наш заработок. Нам ровным счетом ничего не перепадает от тех денежек, которые он дерет с вас за ночные развлечения. Чему уж тут нравиться? Если бы вы хоть кавалерами были настоящими…
Она окидывает его презрительным взглядом и щелкает пальцами. Он спокойно спрашивает:
— А в Манаусе у тебя были настоящие?
— Еще бы, и не один, а целый десяток! — говорит она. — Те-то не ходили такими оборванцами, как вы.
— Что ж ты не осталась там?
— А тебе от этого было бы легче, да? Ну, так и мне тоже! Не надо мне было связываться с этим лысым толстяком. Он заказал шампанского и все толковал про большой город.
— Про Рио?
— Ну да. Он предложил мне поехать туда с ним, но я не захотела. Тогда он вытащил из кармана пачку денег — сто мильрейсов. И сказал, что я их получу и что мне там будет хорошо… Cielo! Какая же я дура, что пошла с ним на пароход! Там уже были и другие женщины. Одну из них я знала — Анита, хорошая девушка. Она красивее, чем я, и не раз перехватывала у меня мужчин. Но она часто выручала меня деньгами, когда я сидела на мели. С толстяком было еще двое, они напоили нас, а когда мы пришли в себя, пароход уже плыл вниз по реке, а моих ста мильрейсов и след простыл. Тут мы заметили, что едем вовсе не в Рио, и подняли крик. Тогда они посадили нас под замок и выпустили только в Санта-Кларе. А толстяк получил за каждую из нас премию от Рейеша…
— Значит, его ты тоже знаешь?
— Свинья такая! Сначала он взял себе Аниту, потом, меня, потом перебрал всех остальных. Их сразу отправили сюда. А нас с Анитой взяли в трактир на берегу реки.
Помолчав, она продолжает:
— Там я пробыла три месяца. Потом расцарапала всю морду этому пакостнику Эставану, и меня спихнули сюда. Пресвятая дева! Вот уж не видывала ничего подобного! Голод! Лихорадка! Лекарств нет! Еды нет! Спать не дают! Сигарет не дают! У Эставана хоть мяса было вдоволь, а иногда и курево перепадало, да и спать можно было, пока мужчины не вернутся из леса. А здесь?! Из тех, кто вместе со мной приехал из Манауса, осталась в живых всего одна!
— Анита?
— Нет, та еще у Эставана. Ей повезло. Она протянет дольше, чем мы.
Бенито вздрагивает.
— Не веришь? — Она опять начинает злиться.
— Верю, верю!
— Здесь ни одна не выдерживает больше восьми месяцев! Из них прошло уже два!..
— Перестань!
Она смотрит на него исподлобья.
— Ликер разбавлен, парни грязные, грубые, противные! Ты тоже не лучше!
Из соседнего помещения доносится стон. Еще раз, громче. Потом слышен крик и мужской голос:
— Брось ее!
Другой мужчина сердито возражает:
— Чего же мы притащили сюда бутылки?
— Заберем их с собой.
— Сейчас пойдем?
— А что нам здесь делать? Ей скоро крышка! Лихорадка-то у нас у всех, да только у нее еще и другая болезнь.
— Подумаешь! Ну так заразишься! Ничего от этого не изменится…
Слышатся шаги, скрип двери, шум в коридоре и затихающие стоны женщины в соседней комнате.
— Давай-ка выпьем! — предлагает Бенито девушке.
— Выпьем!
Бутылка дрожит в его руке. Наконец он отрывается от горлышка. Глаза его налились кровью, он запинается.
— Ты… теперь ты!
Пока она пьет, он доказывает:
— Хижину-то я себе построю! И коз тоже куплю! Не зря же я здесь мучаюсь!
— А деньги?
— Мой счет у полковника.
— Думаешь, он его тебе покажет? Как же!
— Ну и ну, — говорит он, снова отхлебнув из бутылки. — Здорово вас обманули! Так послушаешь…
Она резко поворачивается, и бутылка падает у него из рук.
— Ах ты шпион!
Он в недоумении смотрит на нее.
— Убирайся! — кричит она. — Не хочу тебя видеть!
Ему непонятен этот взрыв ярости. Она повторяет:
— Убирайся! Убирайся!
Он поднимается. Но, подойдя к двери, снова останавливается.
— Послушай, Кармелла, — говорит он заплетающимся языком. — Вот… я еще хотел спросить… сколько тебе лет?
— Семнадцать! — выкрикивает она. — Что, еще хочешь что-нибудь выпытать?
Он пробирается по темному коридору, проходит мимо обрюзгшего, который удивленно говорит ему что-то, идет дальше, в ночную тьму, через просеку, к своей хижине.
— Семнадцать! — бормочет он. — Семнадцать!
10
В тот самый день, когда два надсмотрщика бросили в реку окоченевший труп Хуаниты, Бенито впервые выходит на работу в «коптильню». Это просторный сарай, сложенный из толстых бревен на самом берегу реки: перед ним навалены груды поленьев и ветвей. Здесь коптят каучук, и первый мастер этого дела — старый Перет, лицо которого кажется высушенным и выдубленным от долгого пребывания в дыму. Он неразговорчив, только проворчит что-нибудь время от времени себе под нос, покачает головой и бросит на Бенито недоверчивый взгляд своих серых глаз. Бенито приносит с берега сырые ветки и бросает их на глиняный пол. Он то и дело задает Перету вопросы, но тот словно не слышит их. Вот все, что Бенито удается выведать у него: помощник старика, который раньше работал с ним, свалился в приступе лихорадки, лежит в своей хижине, его трясет в ознобе, и он не может выйти на работу. Похоже, что старик не рад приходу Бенито. По суровому выражению его лица Бенито чувствует, что тот предпочел бы остаться в одиночестве. Железными граблями они разравнивают по полу сухие щепки, которые Бенито принес утром. От острого запаха гари, наполняющего сарай, и от мелкой древесной золы, разлетающейся вокруг, першит в горле. Перет часто вытирает глаза и беспрерывно кашляет. Кашель сотрясает все его тощее тело, по лицу течет пот. Бенито следит за ним, как следят за больным, ожидая, что он вот-вот упадет. Перет не падает. Слезы струятся у него по щекам, но он бойко орудует граблями, и вскоре чурки располагаются четырехугольником, отделенным от стен узким проходом.
Дрова выстилают слоем сырых веток, а на них ставят жестянки с каучуком — сотни жестянок! Затем дрова поджигают с нескольких сторон, ветви начинают шипеть, тлеют, сарай наполняется густым, едким дымом, который поднимается к закопченным балкам и выходит сквозь узкое отверстие в потолке. Бенито и старику приходится следить, чтобы прикрытые ветками дрова не разгорались слишком сильно; они сбивают острые языки пламени, глушат их, переворачивают деревянными вилами тлеющие, постепенно обугливающиеся ветви, приглядывают за притаившимся огнем и подкармливают его свежими дровами. Наконец они, шатаясь, выходят из сарая, мокрые от пота, с опаленными волосами. Усаживаются на корточки перед дверью. Оглядывают друг друга и опять смотрят на клубы горячего дыма.
Днем и ночью они должны охранять огонь, ставить в дым новые банки, вынимать вилами «поспевшие», переворачивать ветки, поливать их водой, чтобы дым шел гуще, и подкладывать дрова. Спят поочередно, по четыре часа. Спят беспокойно, ворочаются на своих одеялах, разговаривают и кричат во сне. Их тело и мозг словно насквозь пропитаны огнем и едким дымом. Бенито снится, что языки пламени окружают его. Он зовет на помощь, и когда товарищам удастся растолкать его, он весь в поту… Скоро он замечает, что Перет часто вместо отдыха отправляется к хижине, стоящей на пригорке, в стороне от коптильни, чтобы проведать своего прежнего помощника. Вернувшись оттуда, он выглядит подавленным. Он не смотрит на Бенито, и губы его движутся в беззвучном разговоре с самим собой. Бенито уже давно привык к замкнутости старика. Он и сам стал немногословен. Когда он по ночам сидит у дверей коптильни, уставившись в густой, пронизываемый пламенем чад, из леса доносятся глухие крики сов. В эти часы он думает о Саре, которая все еще ждет его в Санта-Кларе, в доме торговца. Сколько времени ему придется провести здесь, охраняя огонь, и сколько еще придется ждать? В бессильной ярости он закрывает глаза, вспоминая, как уезжал на лодке из селения, а Самон Рейеш стоял на мостках возле своего дома и, смеясь, кричал ему вслед, чтобы он не торопился… Не торопиться! Зачем он сюда приехал? Он хочет заработать денег! Хочет вернуться к Саре! Хочет отправиться с ней вверх по реке, вернуться в те края, где живут его братья, хочет поставить там свою хижину! Не хочет больше жить впроголодь! И он твердо решает: завтра! Завтра я иду к полковнику! Пусть покажет мне счет! Пусть скажет, сколько я заработал! И сколько мне еще придется пробыть здесь! Сколько времени Саре еще придется ждать меня! И он видит перед собой ее бледное, изможденное лицо, видит ее полное тело и пониже плеча след, оставленный его голодными губами… Нет, он не пойдет больше в ту хижину, где можно купить за деньги любовь и смерть! Не встретится с обрюзгшим, не увидит несчастной Кармеллы. Сара! Он хочет видеть Сару! Он громко приказывает себе:
— Завтра утром!
Ночь долга и полна ослепительных звезд, бледнеющих только к рассвету.
Серое утро спускается на лес и реку. Перет не идет сменять Бенито, застывшего перед хижиной на корточках. Глаза его слипаются. Но вот он встает, бредет через закопченную дверь в сарай, чтобы взглянуть на огонь, немного погодя снова выходит и начинает расхаживать взад и вперед, чтобы побороть сон. Наконец старик появляется из хижины, где лежит в лихорадке его помощник. Он плетется, сгорбившись, повесив голову. Пытается прошмыгнуть мимо Бенито внутрь коптильни. Бенито задерживает его. После настойчивых расспросов он узнает, что несколько часов назад прежний помощник умер. Старик опускается на камень и разражается глухими рыданиями. Бенито в нерешительности стоит рядом. Он так устал, что только и думает, как бы броситься на землю и заснуть. Кладет руку на плечо старику. Тот поднимает голову. Внезапно догадавшись, Бенито спрашивает:
— Твой сын?
Старик кивает.
11
Управляющий Лопес смотрит в раскрытую книгу. Его карандаш движется вдоль колонки записей. Он считает молча, не шевеля губами. Ставит маленькие крестики рядом с цифрами, пишет на полях новые числа. Наконец он поднимает голову.
— Ты четыре дня не ходил па работу!
— Я был болен, — говорит Бенито.
— Но тебя кормили, и свою порцию водки ты тоже получал, так?
Лопес снова глядит в книгу.
— Ты был у девушки. Брал ликер и сигареты…
Он переворачивает страницу.
— Когда ты приехал сюда, за тобой было двести восемьдесят мильрейсов долга. Так. Ты работал — надрезчиком, сборщиком, а последние четырнадцать дней в коптильне…
Пауза.
— Шеф дал тебе лодку, — продолжает он.
— Я сдал ее.
— Когда?
— Сразу же! Здесь! В первый же день!
— Возможно, — бросает Лопес. — Только я ее не видел.
— Она лежала на берегу!
— Вот как! Это ты, значит, ее там видел?
— Сеньор Фейро был поблизости!
— Очень жаль, — говорит Лопес, — в самом деле, очень жаль, что Фейро сейчас нет здесь! А то бы мы его спросили…
Движением руки он обрывает открывшего было рот Бенито. Тычет пальцем в какую-то запись и спрашивает:
— Видишь или нет? Вот оно, черным по белому!
— Сколько?
— Два мильрейса шестьдесят реалов. И, помолчав, добавляет.
— Остается за тобой!
На этот раз Бенито не кричит. Он выходит из конторы и идет к хижине, где его ждут товарищи. При его появлении они замолкают. Напряженно смотрят на него. Рябой любопытствует:
— Ну как?
Перуанец, которому из-за участия в поножовщине пришлось бежать со своей родины, протягивает Бенито бутылку:
— Держи свою водку! Тут и завтрашняя порция!
В тусклом мерцании свечи Бенито видит собственное лицо, искаженное в кривом стекле бутылки. Стремительным движением он хватает ее и поворачивается к косяку двери. Удар! Звон разлетающихся осколков! Все отскакивают, не сводя глаз с Бенито, у которого по руке стекает струйка крови.
— Оставьте меня в покое, слышите!
Он подходит к своей постели и бросается на сухие листья. Лежит неподвижно, в изнеможении, стиснув зубы и закрыв глаза, и слышит частое биение своего сердца. Не трогается с места, пока не подходит время сменять старого Перета в коптильне.
Как всегда, он шагает через просеку. Присаживается на корточки перед закопченной дверью и вглядывается в густой, жгучий дым. Наконец отправляется за едой, возвращается к товарищам, снова уходит, чтобы сменить Перета, переворачивает сырые ветки, ставит на огонь банки с каучуком, ждет, спит, жадно ест, работает — все как обычно. Видит вокруг людей, которые живут так же, как он, видит больных — стонущих, распростертых на своих одеялах, — видит умерших от лихорадки, тела которых бросают в реку. Видит индейцев — одних гонят на работу надсмотрщики с плетками, других привозят в лодках связанными по рукам и ногам. Он видит все это, как и раньше, он слышит и понимает, что делается вокруг него и с ним самим, и, как всегда, размышляет над увиденным.
В его душе что-то надломилось. Но и выросло что-то новое!
По вечерам, когда рабочие собираются в хижине, он уже не встает первым и не уходит на свое ложе. Он устал. Все тело у него ноет. Но он придвигается поближе к остальным, сидящим тесным кружком, переговаривается вполголоса, что-то шепчет, ругается.
И внимательно прислушивается к шагам проходящих мимо хижины надсмотрщиков.
12
Они говорят о побеге.
Их мысли беспрестанно кружатся вокруг этой темы. Утром, выходя из хижины, первый свой взгляд они бросают на высокую, выше человеческого роста ограду, отделяющую лагерь от леса. На складе, принимая из рук надсмотрщика ножи, они впиваются глазами в стальные клинки и стискивают в руках деревянные рукоятки. Работая в лесу, они ищут проходы в зарослях; их взгляд убегает по узкой, вытоптанной тропинке и возвращается к оружию, висящему на поясе у надсмотрщика. А вечером они опять молча сидят друг подле друга в хижине и снова поглядывают сквозь открытую дверь на ограду, затрудняющую бегство и защищающую лагерь от нападения темнокожих обитателей леса, которые — как утверждает перуанец — временами бесшумно, словно кошки, крадутся вдоль нее, выжидая подходящего случая освободить своих братьев, крепко запертых в больших сараях.
Перуанец уже трижды пытался убежать прямо с работы. И трижды его ловили через несколько часов, и Фейро избивал его своей плеткой.
— В следующий раз, прежде чем удрать, я прикончу эту собаку, — заявляет перуанец.
Кто-то из товарищей отговаривает его.
— Все равно далеко не уйдешь. Голод обратно пригонит. В реку не сунешься, там крокодилы. По лесу быстро не проберешься. За тобой бросятся надсмотрщики. А у них ведь собаки.
— Боюсь я их!
Перуанец сплевывает.
— А нож на что! Ни одна шавка близко не подойдет!
Внезапно Бенито подсказывает:
— Надо бы нам попробовать всем разом. Одновременно!
Все поворачиваются к нему.
— Одному все равно не уйти! Поймают и вырежут язык, как негру из соседней хижины. А если взяться всем?
— Это как же?
— Винтовки надсмотрщиков хранятся в сарае. Склады охраняет всего один человек. Несколько часовых у ограды с нами не справятся!
Бенито горячится:
— Перебьем всех собак! А потом возьмем лодки и поплывем вниз по реке!
— А как же с больными? — спрашивает кто-то.
Остальные покачивают головами и начинают бормотать проклятия. Их взгляд, только что горевший нетерпением, опять становится тупым и угрюмым.
— Разве до винтовок доберешься?
— Да у них и пистолеты есть!
— А таких громадных псов голыми руками тоже не задавишь!
Перуанец начинает сомневаться.
— Многие испугаются. И заранее выдадут нас полковнику. Да и вообще! Ну, поплывешь ты вниз по реке, а дальше что? Если хоть один надсмотрщик останется в живых, об этом деле узнают повсюду, и, куда бы мы ни пришли, везде нас будет ждать полиция.
— А всех мы все равно не сможем прикончить, — добавляет другой.
— Почему это не сможем? — спрашивает вдруг перуанец, бросив на него злобный взгляд. — Да только в каждой деревне нас будут поджидать новые!
Рябой все время молчал. Его большие почерневшие на солнце пальцы медленно крошили кусок коры.
— Значит, ничего у нас не выйдет, — задумчиво произносит он.
Все замолкают.
— А у меня выйдет! Я ничего не боюсь, — продолжает доказывать перуанец.
— Я знаю, как взяться за это дело. Не зря же я три раза удирал отсюда. В одиночку я уж сумею найти себе дорогу…
И с кривой усмешкой:
— Но сначала я прикончу Фейро!
Темнота быстро опускается на просеку. Привлеченная танцующим пламенем свечи, в дверь хижины влетает большая черная бабочка.
13
День начинается, как любой другой, — получают пищу и, давясь, без всякого удовольствия, проглатывают ее. Первые группы уже вышли из лагеря, как вдруг из леса доносится пистолетный выстрел. Люди, столпившиеся у склада инструментов, удивленно переглядываются. Через несколько минут в ворота лагеря вбегает запыхавшийся надсмотрщик и громко зовет управляющего. Тотчас из хижины выходит Лопес и останавливается в недоумении. Надсмотрщик начинает докладывать ему. Лопес что-то кричит через просеку. Надсмотрщики, изрыгая проклятия, бегут к своей хижине, хватают винтовки и собираются перед складом с припасами. Трое из них отделяются от остальных, медленно подходят к складу с инструментами и становятся на некотором расстоянии от возбужденно переговаривающихся рабочих. Один уловил на лету брошенное кем-то слово, другой понял чей-то громкий выкрик. И вот из уст в уста передается весть: Фейро убит в лесу! Шесть человек бежали!
Несколько надсмотрщиков вывели из хижины собак, которых, обычно парами, берет с собой охрана для ночного обхода. Это восемь совершенно одичавших зверей устрашающих размеров с желтыми глазами и огромной пастью. Лопес дает указания. Рычащие, ощерившиеся собаки рвутся на поводке, буквально вытаскивая надсмотрщиков из лагеря. Ворота плотно закрываются за ними. По всему лагерю слышно приказание Лопеса: никому не сходить с места, пока не вернутся отправившиеся в погоню.
Бенито, стоящий вместе с Перетом возле коптильни, шепчет:
— Рябой тоже с ними.
Старик молчит, уставившись на валики каучука, сложенные ими накануне у передней стены хижины. За дни, прошедшие после смерти сына, он немного привык к Бенито. Он уже не ворчит во время работы, а когда Бенито из-за сильного ожога целую ночь пролежал в хижине, старик продежурил в коптильне лишние восемь часов.
На просеке царит гробовая тишина. Лопес с несколькими надсмотрщиками шагает взад и вперед. Он зажигает одну сигарету за другой и отбрасывает их, не докурив.
Вдруг в лесу раздается бешеный лай, потом протяжный вопль. Несколько одновременных выстрелов, слившихся в один сплошной треск.
Среди рабочих у склада слышатся угрожающие выкрики. Лопес посылает двух надсмотрщиков к воротам. Опять гремят выстрелы, а в это время из окружающих ограду зарослей выскальзывают краснокожие люди, по-кошачьи вскарабкиваются на столбы, слезают, спрыгивают, падают на землю во дворе, так стремительно и беззвучно, что Лопес едва успевает два раза выстрелить, как перед хижинами уже вырастает толпа индейцев. Из духовых трубок вылетают стрелы, проносясь по воздуху, словно красные и желтые цветы. Один из надсмотрщиков, стоящих подле Лопеса, роняет винтовку и, неловко взмахнув руками, падает на траву. Остальные, не целясь, палят по сараю, в котором заперты пленные. Но индейцы успевают взломать его, и из черного провала дверей выливается лавина людей. Краснокожие с криками бросаются обратно к забору.
Бенито не успел и оглянуться, как просека снова опустела. Ведущие из лагеря ворота распахнуты настежь, перед ними валяются обезглавленные трупы надсмотрщиков, которых Лопес послал для охраны. Над просекой стелется пороховой дым. Возле взломанного сарая в траве шевелится что-то темное; это человек ростом с двенадцатилетнего мальчика, который медленно и неуклюже ползет к забору.
Двое из надсмотрщиков, которые стерегли возбужденную толпу у склада инструментов, корчатся на земле. Оставшийся в живых, охваченный запоздалым страхом, начинает стрелять в раненого индейца. Его винтовка несколько раз извергает огонь и гром, прежде чем худенькое коричневое тело вздрагивает и замирает.
И тут только все слышат приближающийся со стороны леса лай. Вскоре из зарослей выскакивают собаки. Поводки в руках у надсмотрщиков натянуты до предела. Подбежав к обезглавленным телам, псы бешено рычат и рвутся вперед. Сбивают с ног одного из надсмотрщиков.
Двое рабочих несут безжизненное тело Фейро. Его кладут на землю возле забора. С трудом оттащив и заперев в хижине собак, взмокшие, злые надсмотрщики собираются вокруг Лопеса, спрятавшего пистолет и закурившего сигарету, и забрасывают его вопросами. Вскоре все узнают, что произошло: двоим из сбежавших удалось уйти, в том числе и рябому. Если бы из лагеря не донесся шум нападения и не пришлось из-за этого прекратить преследование, то, вероятно, притащили бы и этих двух, как приволокли тела трех их товарищей, истекших кровью от пуль надсмотрщиков и клыков собак. Лишь одного перуанца изловили и привели обратно живым. Он отчаянно сопротивлялся и поранил ножом нескольких надсмотрщиков. Теперь он стоит перед Лопесом, и двое держат его за руки. Ноги его искусаны, руки и лицо в крови.
— Ну что, попался, сучий сын!
В ответ перуанец плюет Лопесу под ноги.
— А кто убил Фейро?
Перуанец злорадно хохочет.
— Сотню! Всыпьте ему сотню!
Надсмотрщики волочат перуанца через просеку. Никто не обращает внимания на людей, толпившихся у склада, которые вдруг оказываются рядом. Среди них Бенито и Перет. Они видят, как надсмотрщики затягивают петли на запястьях перуанца, привязывают его с распростертыми руками к забору, срывают с него одежду.
И вот на обнаженное тело падает первый удар. Четыре раза изо рта перуанца вырывается звериный рев. Потом голова его безжизненно свешивается на грудь.
— Сеньор!
Голос Бенито звучит решительно.
— Он умирает! Послушайте же!
Лопес видит надвигающуюся на него стену людей и кричит:
— Стой!
Щелканье плеток прекращается, надсмотрщики оборачиваются.
Бенито подступает вплотную к управляющему. Глаза у того бегают. Вдруг Лопес вырывает у соседа плетку.
— Попробуй только!
Бенито стискивает зубы. На губах у него появляется кровь. Лопес опускает руку.
— Пошел вон! Убирайтесь все прочь! Собак сюда!
С криками и бранью надсмотрщики оттесняют рабочих от ограды. Бегут к хижине, где заперты собаки. Толпу разгоняют. Никто не решается на серьезное сопротивление: люди расходятся молча, сжав кулаки.
В хижинах при виде грязных бамбуковых стен их вновь охватывает чувство полной безнадежности.
Положив голову на руки, Бенито долго рыдает на своей постели.
14
Трупы бросили в бурлящие водовороты реки — последним тело перуанца.
Перед тем как темнота начинает опускаться на лагерь, прибывает долгожданный пароход из Санта-Клары. Деревянные колеса хлопают по воде и отбрасывают коричневые клочья пены. Гремят несколько выстрелов из установленной на носу пушчонки. И пока эхо волной проносится над рекой, в воду уходят два якоря на железных цепях. Они натягиваются, скрипят и с трудом удерживают судно на месте, напротив лагеря.
В хижине, стоящей на верхнем краю вырубки, люди сидят с бутылками водки. Никто не обращает особого внимания на шум, крики и смех, доносящиеся с берега.
Внезапно дверь открывается. В хижину нерешительно входит немолодой мокрый от пота человек.
— Бастиано! — восклицает вдруг темнокожий парагваец, сидящий у задней стены.
Он поднимается и подходит к вновь прибывшему, который всматривается в него, потом быстрым движением опускает на землю свой узелок, который держал под мышкой, и протягивает обе руки навстречу темнокожему.
— На пароходе приехал? Хочешь тут работать? Будешь спать в нашей хижине?
Пришедший кивает.
— Надо же — встретиться здесь с тобой! — говорит он. — Будет хоть знакомый человек рядом.
— Значит, ты уже не работаешь у испанца?
Бастиано качает головой.
— Он говорит, что не очень-то выгодное это дело — держать лесорубов. Нужны молодые, здоровые ребята. А еще говорит, что я и так уже проработал у него двадцать лет. Есть люди помоложе, они тоже хотят заработать… Пожалуй, он прав. Руки у меня теперь частенько ломит, так что уж нет той прыти, что в былое время. Вот оно как. Только ведь с голоду помирать тоже не хочется. Ну, я и отправился в Санта-Клару. Рейеш взял меня. Вот. И теперь я здесь. Жить-то ведь хочется…
Бенито разглядывает грубоватое лицо нового товарища, на котором солнце и годы оставили неизгладимый след. Вдруг ему приходит на память вечер, когда он сам впервые вошел в эту хижину. Он спрашивает:
— Думаешь здесь разбогатеть, а?
Немного помолчав, Бастиано отвечает:
— Я уже слышал, что у вас тут совсем не так, как расписывают в Санта-Кларе. Такие новости можешь мне не рассказывать.
— Может, у тебя тоже есть жена, которая ждет не дождется тебя? Может, она тоже сидит в хижине у какого-нибудь торговца?
Бастиано неожиданно спрашивает:
— Ты Бенито?
— Откуда ты меня знаешь?
— Мне рассказывали о тебе в Санта-Кларе. Самон Рейеш держал твою жену у себя в доме. Спал с ней. Вот как. Об этом все говорят…
Бенито кусает губы.
— А потом, — говорит Бастиано, — потом он выгнал ее. Видно, приелась, нравиться перестала. Он и переправил ее к Хосе Эставану.
— Не может быть! — вскрикивает Бенито.
— Стал бы я говорить, если бы это было неправдой? Да я сам видел ее у этого дьявола. Ее как раз потащил с собой кто-то…
Все смотрят на Бенито, который хочет ответить, но вдруг отворачивается к стене и начинает разглядывать там что-то, чего не видит никто из них.
Через некоторое время он бормочет:
— И почему я не задушил его!
15
Лагерь облетает весть:
— Дьявол здесь!
— Он приехал на лодке! Пробудет несколько дней!
— Он сидит у полковника в хижине и хлещет водку с надсмотрщиками!
— А ты видел?
— Чего на них смотреть? Дойди только до склада, сам услышишь, как они дерут горло!
Рабочие ругаются и галдят, перебивая друг друга. Некоторые поглядывают в сторону Бенито. Он поднял голову и, широко раскрыв глаза, уставился на того, кто принес новость. Сборщики допивают остатки водки и ложатся спать.
Бенито беспокойно ворочается на своем одеяле. С мучительной ясностью он снова видит перед собой Сару, ощущает, как она хватается за него, слышит ее испуганный голос.
Он приподнимается. Со стороны передней стенки хижины, где рядом с парагвайцем спит Бастиано, доносится храп. Бенито встает, пробирается в темноте и нагибается над спящими возле двери. Его рука нащупывает обросшее бородой лицо Бастиано. Тот бормочет сквозь сон:
— Кто это?
— Послушай!
Бенито трясет его, не давая заснуть, и шепчет:
— Он отдал ее Эставану?
— Да.
— Когда?
Храп смолкает в третий раз.
— Поклянись! — говорит Бенито, стиснув зубы.
Бастиано, придя наконец в себя, пытается успокоить его:
— Не надо волноваться.
Из хижины управляющего слышатся пьяные крики. Бенито прислушивается. Потом возвращается на свою постель.
На следующее утро каучук, сложенный перед коптильней, должны грузить в лодки и перевозить на пароход. Рабочие снуют по берегу, вокруг стоят надсмотрщики с распухшими от водки лицами.
Когда Самон Рейеш проходит мимо, Бенито роняет кусок каучука, взятый им из штабеля.
Удивленный Рейеш в раздумье поглаживает подбородок. Потом направляется к Бенито.
— А, это ты остался без лодки! Ну, как дела? Нравится здесь? — Слова спокойные, приветливые.
В то же мгновение у стоящих поблизости вырывается крик.
— Господи!
— Да разнимите их!
— Он убьет его!
Бенито наступил Рейешу коленом на грудь и обоими кулаками бьет по его красной искаженной физиономии. Он рвет лицо торговца зубами и ногтями, стараясь добраться до горла. Рейеш задыхается, дергается и бьется под ним, словно огромная разъяренная рыба.
На Бенито обрушивается плеть. Несколько надсмотрщиков хватают его. Он вырывается, шатаясь, идет к толпе своих товарищей, которые быстро расступаются и что-то кричат ему.
— Живей!
— Вон туда!
— Беги в лес!
Он мчится через просеку, к забору, к открытым воротам. Позади слышатся проклятья и крики. Над самым ухом раздается свист пули. Спотыкаясь, он добегает до опушки леса и слышит рядом щелканье пуль о деревья. И пока он бежит по узкой вытоптанной тропинке, перепрыгивает через корни и обрубленные ветки, бросается в конце тропинки прямо в заросли и бессознательно прикрывает лицо руками, чтобы защититься от колючек, его не покидает мысль о том, что пришел конец жизни в лагере, конец совместной жизни с отупевшими, измученными людьми. Эти израненные руки уже никогда больше не будут держать рукоятку ножа. Его кожи никогда не коснется плетка.
Мимолетной искрой пробегает мысль о хижине, которую он собирался построить, о козах, которых хотел купить на заработанные деньги.
Слышится лай собак. Беспрерывно гремят выстрелы. Бенито пошатывается. Кажется, сердце вот-вот выскочит из груди.
Вдруг словно кто-то толкает его кулаком в спину.
Падая, он еще слышит, как собаки прорываются сквозь заросли.
По Риу-Негру и Япуре, по Напо, Шингу и Тапажосу, по реке Мадейра — во всем гигантском бассейне Амазонки — охотники за, каучуком проникали в глубь лесов и собирали «белое золото». Но уже начиная с 1860 года сбор сырого каучука в Бразилии перестал удовлетворять спрос на мировом рынке. В 1870 году правительство Бразилии издало закон, запрещающий под страхом длительного тюремного заключения вывоз из страны семян и саженцев гевеи бразильской.
Год спустя закон стал еще суровее: смертная казнь угрожала теперь каждому, кто попытается вывезти из Бразилии хотя бы одну-единственную семенную коробочку гевеи! Служба таможенного надзора в портах была усилена войсками и получила приказ особенно тщательно проверять отходящие английские суда. Их задерживали на реках, у пунктов сбора каучука и в портах на побережье, обыскивали трюмы, вскрывали мешки с грузом. Капитаны стали протестовать. Бразильские чиновники пожимали плечами и заявляли, что им даны строгие указания.
Что же произошло?