Идрис Красиник застегивал молнию на тюремных штанах. Он спускал их до коленей, чтобы доктор Салам посмотрел, нет ли следов уколов вокруг гениталий, однако никаких следов обнаружено не было. Тогда доктор спросил Идриса, часто ли он чувствовал сухость во рту, тот ответил, что всегда и что в тюрьме просто доставал дежурных просьбами принести воды.

При вопросе, часто ли у него краснело лицо, Идрис даже слегка улыбнулся и покачал головой:

— Я же наполовину черный, откуда же мне знать, краснеет оно или нет! Чувствую иногда, как будто щеки горят, но не знаю, красные они, не красные.

Доктор Салам склонился над ним. На правом запястье у Идриса виднелась маленькая татуировка.

— Слушай, Идрис… А давно она у тебя?

Молодой человек посмотрел на руку и пожал плечами:

— Да сделал, когда в первый раз в Уэйкфилд попал, несколько месяцев уже. Со мной в камере парень был, он всем их колол. А как Эймон заболел, меня перевели в одиночку, и я ни с кем не общался.

Доктор Салам продолжал внимательно смотреть на татуировку.

— Когда у тебя началась сухость во рту? — спросил он.

Идрис ответил не сразу, стараясь припомнить точно:

— Несколько месяцев назад, кажется…

Доктор Салам включил подсветку на фонарике и направил луч на довольно грубую маленькую звездочку. Она даже не была заполнена краской, просто нарисована пунктиром.

— Я хотел побольше сделать, но больно было — страх просто. У Эймона тоже есть, только у него луна — ну, так он мне говорил.

— Идрис, у твоего брата нет татуировки. Я бы заметил, потому что я его осматривал. А вот тебе так могли вколоть отраву.

Идрис в изумлении отшатнулся:

— Вот черт! Слушай… ты мне поможешь, да? Ты мне можешь помочь?

Ленгтон хлопнул в ладоши:

— Здорово! Чем сильнее он обделается от страха, тем лучше.

— Мне кажется, пока я не окажу помощь, лучше не говорить ему о состоянии брата, — заметил Салам.

— Что, будете применять электрошок? — спросил Льюис.

Все ждали ответа. Эзме отвела мужа в сторону и что-то сказала ему на ухо.

Врач покачал головой:

— Жена сомневается, будет ли от этого толк. Уже слишком поздно.

— Ерунда. Пусть брат стоит и смотрит. Он ведь разрешил нам: подключим Эймона к стимулятору, положим его в кислородную палатку, представим себя в хорошем свете. Умрет так умрет, Идрис от этого только разговорится. А если не заговорит, не будем давать ему лекарство, и все.

Ленгтон произнес это так решительно, что никто не посмел возразить. Он стал энергичным, как раньше, добился, чтобы Идриса провели к Эймону. Анна предложила, чтобы Эзме осталась с Идрисом, потому что она умеет создать спокойную обстановку. Анна понимала, что Ленгтон напугал бы Идриса до полусмерти.

Попискивая, монитор регистрировал медленное, неровное сердцебиение Эймона. На лицо ему надели кислородную маску, за легкие работал аппарат искусственного дыхания. Пригласили врача из больницы, он спокойно сидел у постели и негромко переговаривался с доктором Саламом.

Анна, Ленгтон и Льюис наблюдали за происходящим из-за стекла.

— Как ты это провернул? — спросила Анна Ленгтона.

— Вообще-то, у него частная практика, а сюда он случайно зашел, так что нам повезло. Вовремя. Правда, ему придется заплатить. И еще хорошо, что он африканец.

Тут они замолчали, потому что открылась дверь и в палату вошли Идрис и Эзме. Офицер в форме, который привел их, запер дверь снаружи.

Идрис сильно дрожал, он разрыдался, после долгого перерыва увидев брата в таком состоянии. Эзме что-то тихо сказала ему, взяла за руку и подвела к постели. Он постоял немного, потом, как Эзме, стал поглаживать брата по голове и все время не переставая лил слезы.

— Эймон, брат, это я, я пришел тебя навестить. Ты меня слышишь?

Ответа не было. Идрис склонился и повторил, что это он, потом поцеловал брата в лоб. Монитор пискнул, Идрис поднял на него взгляд, потом снова начал смотреть на брата, который так и лежал без движения.

— Брат, мне тебя жалко, мне тебя так жалко…

Монитор пискнул громче, и красный зигзаг на его экране вытянулся в ровную линию.

— Вот черт, он готов, — сказал Ленгтон.

— Помоги! Помоги же ему! — крикнул Идрис.

Тут же на Эймона положили электроды, в рот вставили загубник, а к груди приложили резиновые пластины.

Анне пришлось отвернуться. Идрис испугался так, что ей было больно на него смотреть, он рыдал, буквально ломая руки. Эзме хлопотала вокруг него, успокаивала, и тут первый разряд электричества прошел сквозь тело его брата.

Тело дернулось, снова затихло, ток пропустили еще три раза, и тут раздался всеобщий вздох удивления: на глазах всех присутствовавших линия на мониторе пошла зигзагами. Сердце билось сильно, хотя и неровно.

— Живой… Живой! — воскликнул Идрис и попробовал подойти к брату.

— Выйди! — громко и твердо произнес Салам.

Идрис растерянно посмотрел на него и спросил:

— Он поправится?

— Будем молиться, брат, будем молиться.

Эзме почти вытащила Идриса из комнаты — чтобы открыли, ей пришлось громко стучать в дверь.

Доктор Салам подошел к окну. Через стекло он не мог их разглядеть, поэтому просто сказал:

— То, что вы сейчас видите, — обман. Да, электричество запустило его сердце, и, может быть, оно еще немного поработает, но он умер. Я подумал, что будет лучше, если ваш заключенный будет хоть на что-то надеяться, но увы… Он умер.

Ленгтон встал и опустил штору. Потрясенные Анна и Майк молчали.

— Вот дает доктор Салам! — заметил Ленгтон.

Он обернулся, потому что в комнату вошла Эзме. У нее был усталый вид.

— Идрис хочет говорить с инспектором Тревис, только с ней. Пойдите к нему поскорее, пожалуйста.

Анна взглянула на Ленгтона.

— Ну, иди, — бросил он.

Если Ленгтона и задело, что Идрис выбрал именно Анну, он никак этого не показал, лишь потряс кофейником и передал его Майку Льюису:

— Еще кофе принеси, хорошо?

Льюис взял кофейник и вышел.

Ленгтон подождал, пока за ним закроется дверь, и произнес:

— Ваш муж… Пусть у меня и особое мнение насчет того, что он делает, чем вы оба занимаетесь… И все же я думаю, что ваш муж — совершенно необычный человек.

— Верно, — спокойно произнесла она. — У него необыкновенный дар, и он делает только добро. Если бы он захотел, то обратился бы к темным силам, но об этом он даже не помышляет.

— Знаете, я просто в восхищении. Он очень нам помог, большое ему за это спасибо.

— Благодарю. Надеюсь, у вас все получится, — ответила Эзме и, поколебавшись, продолжила: — А можно задать вам личный вопрос?

Ленгтон удивленно ответил:

— Ну конечно. Я, вообще-то, и сам хотел спросить, нет ли у вас еще этих травяных лекарств.

— Вам их много понадобится, — тихо сказала она. — У вас большая незаживающая рана.

— Да. Меня ударили в живот и грудь, достали почти до сердца.

Эзме отсчитала четыре таблетки и ответила:

— Об этом я ничего не знала. Я о другом, более скрытом. У всех нас есть раны.

— Неужели? — равнодушно спросил он.

— Да, у всех. У меня это ребенок, которого я потеряла.

Ленгтон кивнул, явно не желая, чтобы она начала нести ахинею о своих тайных знаниях или, хуже того, пустилась бы в рассказ о своей личной жизни.

— Кто-то причинил вам сильную боль, — совсем тихо сказала она.

— Мэм, меня раскроили чуть ли не пополам. В этом нет ничего тайного — какой-то подонок чуть не отправил меня на тот свет!

Эзме положила руку ему на сердце.

— Нет, это здесь, — сказала она.

От ее ладони шел непонятный жар. Ему хотелось, чтобы она так и держала руку, не убирала ее. Ленгтон ничего не понимал. Рука лежала у него на груди, а он еле сдерживался, чтобы не разрыдаться.

— Колено у меня болит, — нетвердо сказал он.

— Эта боль у вас так и не прошла…

— Не знаю, о чем это вы. Я заглатываю любую таблетку, какая попадает мне в руки, чтобы только унять ее. Пожалуйста, перестаньте.

Она убрала руку. Он ощутил какую-то жуткую пустоту, которую нельзя было описать словами.

— У меня умерла жена, — глухо сказал он. — Молодая, красивая, умная, любимая женщина. Мы хотели настоящую семью, мечтали о детях, которые станут нашим продолжением. А умерла она от злокачественной опухоли мозга. Такая была веселая, хохотушка, жизнь в ней била через край, а вот умерла, и все. Я долго не мог поверить, что ее нет, что ее вообще больше никогда не будет в моей жизни.

— Но вы ведь похоронили ее, ее свет больше не зажегся.

— После нее уже не было света.

Эзме дотронулась до его руки:

— Отпустите ее. Сейчас вам нужен свет. Да, вам нужен свет, потому что пора двигаться дальше.

— Что ж, может, я соединюсь с ней. Как вы думаете — я умру?

— Нет, нет. Она всегда есть и будет вашим светом. Я ее чувствую, я знаю, что она — живая сила. Вы должны принять ее. Никакой вашей вины нет, не надо себя терзать — вы не смогли бы спасти ее. Отпустите ее, иначе вам никогда не станет лучше.

— Мне и так хорошо, — буркнул он, сердясь на самого себя. Никто не знал, как больно ему было жить после этой невыносимой потери, и он никак не мог понять, почему эта трагическая страница его жизни открылась именно теперь. — Сейчас я не могу этого сделать, — тихо сказал он.

— Я понимаю, но когда-то все равно придется. Не затягивайте с этим.

Она дала ему воды, чтобы запить таблетки. Ленгтон снова пошутил, что это, должно быть, джимсонова трава. Эзме усмехнулась, впрочем, ни тому ни другому весело не было.

— Приходите ко мне, когда закончите это дело, — пригласила она, складывая в чемодан таблетки и пузырьки.

— Ладно, приду.

На самом деле у него не было никакого желания поддерживать с ней отношения, он очень жалел, что так разболтался. Она проверяла, все ли на месте в ее чемоданчике. Он подошел ближе и спросил:

— А как выглядит эта джимсонова трава?

Эзме взяла пузырек с красным крестом на этикетке:

— Это настойка, а вот таблетки. Их можно истолочь в порошок. Муж захватил их с собой, чтобы показать вам. Мы храним их в закрытом шкафу — почему, вы, конечно, понимаете…

Она обернулась — в комнату вошел Майк Льюис и принес кофе.

— У ребят из охраны уже терпение кончается, спрашивают, когда мы закончим.

— Когда скажу, тогда и закончим, — отрубил Ленгтон и махнул Майку рукой: — Пойду посмотрю, как там Анна.

Ему очень хотелось выйти, чтобы не оставаться больше наедине с Эзме.

Эзме подняла штору. Ее муж снял с Эймона свои приборы, сложил их в сумку и начал обмывать тело.

Эзме закрыла глаза и прочитала молитву. Потом она защелкнула чемоданчик, поставила его на пол рядом со стулом, села и, сложив руки на коленях, наблюдала, как Элмор закончил обмывать Эймона и закрыл его тело простыней.

Разговор с Идрисом продвигался очень медленно. От горя он был в настоящем шоке. Он верил, что брат жив и есть еще надежда, но очень боялся, что ему тоже ввели яд. Он все время пил воду, потому что во рту у него было сухо, и то и дело спрашивал Анну, поможет ли врач им с Эймоном. Каждый раз Анна терпеливо отвечала, что да, конечно поможет. Так она успокаивала его минут десять, она понимала, что теперь на него придется просто давить.

— Мне нужно будет записать все на диктофон, — сказала она.

— Ну ладно, записывайте, только скажите, меня что, отвезут обратно в Уэйкфилд? Понимаете, если всплывет, что я здесь вам рассказал, ну, то есть что этот подонок сделал мне наколку, с ним что-нибудь сделают?

— Да-да, мы позаботимся, чтобы ты досидел свой срок в другой тюрьме, — сказала Анна.

Правда, твердо она не была в этом уверена, но сейчас важно было добиться от него хоть каких-то ответов.

Не успела она включить диктофон, как Идрис выпалил:

— Он ее любил.

Анна посмотрела на него — ей показалось, что она ослышалась.

— Извини, что ты сказал?

— Брат… Он любил ее. Просто с ума по ней сходил. Он, знаете, вроде как приглядывал за ней, был при ней вроде телохранителя.

— А ты мне можешь объяснить, кого…

Он не дослушал:

— Карли Энн. Мой брат, он любил ее.

Анна откинулась на стуле. Такого она никак не ожидала.

— Ничего не понимаю. Если ты об этом знал, то почему у тела нашли именно тебя?

— Так было задумано.

— Что было задумано?

Идрис вздохнул, поерзал на стуле и крепко сцепил руки:

— Он узнал… узнал, что они хотели вместе сбежать и… и наказал Эймона. Он всегда говорил: кто перейдет ему дорогу, тому мало не покажется. Он был точно ненормальный, вырядился в свой белый балахон, крест нацепил, другие прибамбасы, Эймону нагнули голову, и они начали над ним что-то читать. Может, как раз тогда его и отравили.

— О ком ты говоришь?

Идрис посмотрел на нее, как на неразумное дитя:

— О Каморре. Вы что, не поняли, что ли?

Анна так и замерла. Чуть помолчав, она сказала, что поняла, конечно; только, чтобы все хорошо записалось, она просит его повторить это еще раз.

— Карли Энн была подругой Каморры. Он ее увидел на улице, просто запал и велел двоим своим парням разыскать ее и привести к нему. Он ее купал в молоке — правда, я не шучу! Завалил барахлом, всякими побрякушками, говорил, что она его женщина. У нее глаза были голубые… нет, синие такие, как море, а сама она была черная. И вот в этом он увидел знак. Что она особенная. Потом он приставил к ней брата, чтобы он ее охранял и следил, как бы она не подалась обратно. Эймон должен был ездить с ней по магазинам и вообще везде. Она покупала золотые браслеты, бусы всякие, потому что Каморра давал ей много денег. Эймон просто от нее не отходил. Каморра постоянно был занят своими делами, так что Карли Энн и Эймон все время были вместе, ну, он и… — Идрис нагнул голову. — Ну, он ее и…

Идрис вытер слезы и рассказал, что брат его повел себя как последний дурак, он и не подозревал, что в комнате работала скрытая камера. Все было записано, и, конечно, Каморра тут же обо всем узнал.

— Где это случилось?

— У него большой дом в Пекэме, но жилье есть по всему Лондону. У него денег — не сосчитаешь, и все наличка.

— А белый «рейндж-ровер» у него есть?

— И «ровер» есть, и другие тачки: «БМВ», «мерседес», даже «феррари» — всех не помню.

— Где он их держит?

— Не знаю… Везде.

— Другие адреса, кроме Пекэма, ты знаешь?

Идрис нетерпеливо вздохнул:

— Не знаю, но с Карли Энн это случилось в Пекэме.

— Что с ней случилось?

— Она сбежала с Эймоном. Каморра всех своих ищеек послал тогда за ними. Она жила у какой-то женщины из реабилитационного центра, та ей вроде бы как помогала. Не знаю, правда, что ли, она в брата так влюбилась, но он пропал. Я боялся ему помогать, знаете, хоть и родной брат… Правда, раз встречались, я ему денег дал. Он говорил, они в Манчестер вроде бы ехать собирались. У него паспорта не было, так что из страны он уехать не мог…

Идрис открутил крышку, одним глотком выпил всю бутылку и продолжил рассказ. Ищейки Каморры выследили Карли Энн и привезли ее обратно к нему. Она сказала Каморре, где найти Эймона, привезли и его.

— Он ее связал, положил на такую штуку вроде алтаря и ввел Эймона… — Тут Идрис снова расплакался.

Анна терпеливо ждала. Он выпил еще воды и, собравшись с силами, продолжил:

— Он ее изнасиловал, а потом заставил и меня то же самое сделать. А брата держали, он стоял и смотрел. Каморра сказал, что от него еще никто не уходил и, раз он привез нас обоих в Англию, он может сделать так, что нас арестуют или вышлют. Только я знал, что он все врал. Я знал, что он нас убьет, если мы не сделаем, что он хочет.

— И что же вы сделали?

Идрис задрожал всем телом:

— Не я убил ее… Это он! Я только отнес тело в машину!

— В «рейндж-ровер»?

— Ну да. Рашид Барри мне помогал и еще один парень. Каморра сказал нам, чтобы мы привезли ему ее голову. Нам пришлось отрезать руки, чтобы никто не узнал, кто это…

Больше Идрис не мог сдерживаться — он зарыдал так отчаянно, что был не в состоянии даже говорить. Руки упали на колени, голова склонилась, слышались только громкие всхлипывания.

Послали за доктором Саламом, он появился, дал Идрису какие-то успокоительные таблетки, но сказал, что это лекарство от яда, который ему ввели через татуировку. Воображение играло с Идрисом злую шутку: сухость во рту он чувствовал из-за расшалившихся нервов, а вовсе не из-за джимсоновой травы.

После почти полуторачасового разговора с Анной у него не осталось сил — ни физических, ни психических. Его вернули в тюрьму Уэйкфилд и поместили в одиночную камеру до вынесения решения о переводе в другое место. Ему сказали, что Эймона тоже отправили обратно в тюрьму. О том, что брат умер, пока сообщать не стали.

Долго подписывали всякие документы, необходимые для того, чтобы тело Эймона Красиника отправили в морг. Для подтверждения причин смерти нужно было делать вскрытие. Потом тело должно было остаться в морге, пока не решат, что с ним делать.

Только после семи вечера усталых доктора Салама и Эзме отвезли в их нынешнее безопасное жилище. После того, что рассказал Идрис, все единогласно решили, что оба должны находиться под защитой, хотя бы на тот случай, если станет известно, что Идрис заговорил.

Ленгтона и Льюиса увезли из больницы в восемь часов, Анна отправилась за ними во второй патрульной машине. Она очень обрадовалась этой передышке и закрыла глаза. Кошмарная головоломка постепенно начинала складываться, не хватало лишь одной, но самой главной части: надо было установить, где живет Каморра. Пора было начинать облаву на него. Ленгтон, получивший эти новые сведения, мог теперь привлекать к операции столько офицеров, сколько ему было нужно. Больше всего они боялись, как бы Каморра, прознав о том, что его ищут, не сбежал из страны.

В участок в Хэмпшире они добрались уже после девяти. Некоторые из их бригады еще работали. Гарри Блант пробовал узнать хоть что-нибудь по автобусным билетам, найденным у Джозефа Сикерта, но пока не преуспел. Фрэнк Брендон узнавал имена посетителей тюрьмы Паркхерст, чтобы найти того, кто мог передать яд Эймону Красинику. К умершему никто не приходил, а его сокамерника Кортни Ренсфорда навещали. Гость воспользовался поддельным удостоверением личности и вымышленным именем. Утром Фрэнк собирался поехать в Паркхерст и поговорить там с Ренсфордом.

Ленгтон отослал всех по домам, а сам, несмотря на усталость, стал готовить доску к совещанию, с которого должно было начаться завтрашнее утро. Анна включила диктофон и начала расшифровывать запись своего разговора с Идрисом, а Льюис прикидывал задания на завтра.

Ленгтон стоял и внимательно смотрел на доску. Лицо Эймона Красиника перечеркивал красный крест, как и лицо Рашида Барри, Гейл Сикерт, ее маленькой дочери, Джозефа Сикерта и Артура Мерфи; и все-таки в этой головоломке не хватало одной, самой главной части — ответа на вопрос: почему Эймон Красиник убил Артура Мерфи?

Ленгтон постучал пальцем по фотографии Вернона Крамера. Может, все ответы знает вот этот мерзавец, который сидит сейчас в открытой тюрьме? Крамер был связан со всеми убитыми. Ленгтон вздохнул — к вечеру голова уже просто отказывалась работать.

Он посмотрел на Майка Льюиса — галстук у того небрежно висел на шее, под глазами залегли черные круги — и сказал:

— Закругляйся, Майк. Иди домой, поспи.

Майк лишь облегченно вздохнул и не стал возражать. С обеда он съел всего лишь два черствых бутерброда, и от усталости у него раскалывалась голова.

Ленгтон взглянул на Анну. Она сидела в наушниках и строчила отчет. Он подошел к ней, положил руку на плечо, и она даже вздрогнула от неожиданности.

— Хватит на сегодня, — сказал он ей.

Анна сняла наушники и откинулась на спинку стула.

— Хороший был день, — заметил он негромко.

— Да, только длинный.

Ленгтон засунул руки в карманы.

— Ты молодец. Много сделала, мы хорошо продвинулись.

— Спасибо.

Он медлил, не уходил, не вынимал рук из карманов.

— Как тебе кажется, трудно со мной работать?

— Не очень. Я уже как-то привыкла к тебе, — ответила она, выключая компьютер.

— Со мной бывает…

— Бывает?

— Да. Тут Майк спрашивал меня, как у нас с тобой дела. Ну ничего у нас в комнате не скроешь! Говорил, сколько ты для меня сделала, пока я лечился. Я, конечно, и сам знаю, но ведь до сих пор я так и не поблагодарил тебя как следует. Не представляю, как бы я справлялся совсем один, без тебя…

— Я хотела, чтобы ты поправился, ты сказал мне «спасибо», так что теперь мы в расчете, — сказала Анна и улыбнулась.

— Ну, если ты так считаешь…

Она смотрела на него — Ленгтон все еще колебался. Глаза его совсем провалились от усталости, а черные круги под ними делали его совершенно изможденным.

— Что такое? — тихо спросила она.

— Я… я говорил с Эзме, женой врача.

— Говорил?

— Да.

Анна молчала. Он развернулся и пошел к себе в кабинет, Анна сняла пиджак со спинки стула и потянулась. Когда она опускала руки, Ленгтон появился из двери с бумажником в руках. Он открыл его и протянул ей фотографию:

— Это моя покойная жена.

Она посмотрела сначала на снимок, потом на него, недоумевая, зачем он решил его показать. И тут она совсем растерялась: в глазах у него стояли слезы.

— Я ее любил, — с трудом выговорил он.

Анна не знала, что отвечать.

Ленгтон закрыл бумажник и показал рукой на свой кабинет:

— Каждый день — смерть, каждое дело. Быстро привыкаешь не принимать близко к сердцу, иначе работать не сможешь.

— Да… — тихо отозвалась она, не смея поднять на него глаза, чувствуя, что он хочет объяснить ей что-то.

Но Ленгтон так и не сумел этого сделать.

— Спокойной ночи, Анна. До завтра.

— Да, до утра.

Он вернулся к себе. Она взяла портфель и вышла из комнаты. С парковки ей было видно, что у него в кабинете горит свет. На шторе чернела его тень — он как будто наблюдал за ней.

У Анны в общем получалось подавлять в себе чувства к нему, но бывали дни — такие как сегодня, — когда у нее не хватало на это сил. В голове крутилось одно: она не знала точно, что сделала бы, если бы он обнял ее. Хотелось только одного — прижать его к себе: как бы хорошо было, если бы он мог быть таким же, как раньше, когда в постели они лежали, тесно прижавшись друг к другу. Где-то под ложечкой защемило: не так-то это просто — взять и разлюбить человека. Она отлично понимала: до того, как все пройдет, еще очень долго.