2.1. Кем был Адам, кто мы?

Напрасно меня обвиняют в том, что я очеловечиваю животных. Просто человек — один из представителей животного мира, — слова К. Лоренца. Что же послужило основанием для такого утверждения?

Конечно, тот бесспорный факт, что все мы — биологические индивиды вида Ното sapiens (Человек разумный), рода Homo (люди) семейства Hominidae (людеобразные). все представители которого, кроме нас, давным-давно вымерли (мы их назовем чуть позже). К тому же мы из подотряда Catarrinha (узконосые обезьяны), отряда Anthropoideg или Primates (обезьяны), класса Mammalia (млекопитающие), под типа Vertebrata (позвоночные), типа Chordata хордовые).

Этот факт убедительно доказывают: анатомическое строение нашего тела; протекающие в нем биохимические и физиологические процессы; структура молекул наследственности ДНК в ядрах наших клеток (нуклеотидная последовательность этих молекул у нас всего на 1,1 % расходится с ДНК шимпанзе, но уже на 35 % с ДНК насекомоядных млекопитающих, таких как еж или крот); палеонтологические и сравнительно-эмбриологические данные.

Имеются, к тому же, и другие доказательства. О них мы уже говорили неоднократно. Это — явное, подчас весьма нелестное для нас сходство многих форм нашего поведения, особенно, эмоционального, плохо контролируемого разумом, с инстинктивными реакциями наших «братьев меньших» (расхожее определение животного царства, не слишком нам импонируещее) и, в первую очередь, разумеется, обезьян. В частности (на это обратил внимание еще Ч. Дарвин), у нас сохранились в более или менее неприкосновенном виде типично обезьяньи выразительные движения, их мимика, передающая разные эмоции. В этом любой читатель может легко убедиться сам при ближайшем посещении зоопарка.

Ну, а как быть в таком случае с «души прекрасными порывами?» Не кощунство ли признавать в нашем поведении наличие не только божественного, но и скотского начала?

Специально для тех, кто очень обиделся, позволим еще раз процитировать «Ветхий завет» — священную книгу христиан и иудеев, уважаемую также мусульманами. Екклезиаст, гл. III, стихи 18–21:

18. Сказал я в сердце своем о сынах человеческих, чтоб испытал их Бог, и чтобы они видели, что они сами по себе — животные.

19. Потому, что участь животных и участь сынов человеческих — участь одна;

как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех и нет человека преимущества перед скотом; потому, что все — суета.

20. Все идет в одно место; все произошло из праха и все возвратится в прах.

21. И кто знает: дух ли сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных восходит ли вниз, в землю?

Так-то вот. А посему оставим-ка хоть на время в покое злополучный вопрос: «Произошли ли мы от обезьян?» С какой стати нам обсуждать его, если для любого маломальски объективного мыслящего биолога или медика мы и сейчас продолжаем оставаться обезьянами, правда, голыми, подрастерявшими свой шерстяной покров, а также разгуливающими на задних ногах (подобно тушканчикам, кенгуру, птицам, некоторым вымершим ящерам-динозаврам) и, наконец, конечно же главное, — разумными.

Как известно, у прочих обезьян нет ни членораздельной речи, ни общественного разделения труда, ни научно-технического прогресса, ни политики, ни войн, ни экологически вредных производств. Впрочем, — стоп. Где же гарантии, что живи на Земле какие-либо другие цивилизованные организмы, помимо человека, например, умеющие писать и философствовать дельфины, слоны или муравьи, они тоже признали бы нас существами высшего порядка? Не исключено, что они усомнились бы в наличии разума у существ, которые всеми возможными способами портят, себе же на погибель, среду обитания; ради сиюминутных выгод транжирят напропалую невосполнимые природные ресурсы, а также, и того хуже, истребляют миллионы себе подобных, непрерывно изобретая и совершенствуя средства своего уничтожения.

Сограждане читатели, поверьте, что, если так дела пойдут и дальше, вполне реальна угроза, что лет эдак через пятьдесят от человечества останется одно воспоминание. Впрочем, и вспоминать-то будет некому.

Наша книга, однако, как вы уже знаете, не о грядущем конце света, а о тех наших действиях, которые, образно говоря, его приближают, об их инстинктивной подсознательной основе.

Инстинктивной, подсознательной? А откуда взялись в нашем мозгу самые разные, в том числе довольно несимпатичные инстинкты? Почему бы, собственно, «царю природы» не обходиться во всех житейских ситуациях одним только разумом, помноженным на знания и опыт, плюс, конечно, «нравственное чувство?» Этот вопрос способны задать, понятно, только те, кто не верит в эволюцию нашего вида и не желает ничего о ней слышать. Мы знаем, что таких людей немало и число их в последнее время неукоснительно растет. Специально для них мы решили включить в книгу совсем коротенькую и очень популярно написанную справку о происхождении человечества. Она набрана мелким шрифтом, и мы просим всех читателей, кроме, разумеется, их вышеозначенной категории, его пропустить

Семейство людеобразных — из числа семейств-долгожителей. Долго-долго существует на земле и наш биологический вид.

Многие другие виды млекопитающих, например, мамонт, саблезубый тигр и пещерный медведь, появились и вымерли на глазах человечества. Менялись очертания континентов. Изменялся и климат нашей планеты. Наступали ледниковые периоды. Они чередовались с временными потеплениями. А мы все жили и жили, постепенно обретая те человеческие черты, которыми так гордимся сейчас, и расселяясь, мало-помалу, из первичного ареала в саваннах Восточной Африки на все континенты, кроме Антарктики, и на почти все океанические острова Земного шара.

Нашим вероятным общим предком с современными человекообразными обезьянами был проконсул, окаменелые останки которого обнаружили в 1948 году англичане Л. и М. Лики на острове Рузинга (озеро Виктория в Кении) в третичных плейстоценовых отложениях, датируемых, приблизительно, в 25 миллионов лет. В черепе проконсула чисто человеческие черты (большой округлый лоб без надглазных валиков, строение зубов и так далее) сочетаются с типичными обезьяньими признаками. Судя по сохранившимся костям конечностей, это существо бегало еще на четвереньках.

Куда ближе нам австралопитеки, особенно, их вид «Австралопитек изящный», он же афарский, отстоящий от нас во времени на 2,9–0,6 миллионов лет. Эти двуногие обезьяно-люди, по-видимому, уже пользовались для защиты и нападения природными орудиями: палками, костями, камнями, которые иногда, похоже, и раскалывали.

Очень существенно, что австралопитеки, судя по частому обнаружению их и, рядом же, павианьих черепов с характерными проломами, были свирепыми хищниками и охотно лакомились мозгом жертв, в том числе, не исключено, своего же вида. Интересно, что проломы чаще слева — свидетельство праворукости. У всех обезьян, кроме людеобразных, одинаково развиты обе руки.

Собственно человеческая эволюция началась, по пока имеющимся данным тех же Л. и М. Лики, 2,6–2,3 миллиона лет тому назад с появления, опять-таки, на востоке Африки «Человека умелого» (Homo habilis). Рядом с его костными останками обнаружено уже до восемнадцати типов вполне сносно обработанных каменных орудий, хотя, доживи этот «умелец» до наших дней, споры о нашем родстве с обезьянами отпали бы автоматически. Слишком уж явно он смахивал на них!

Сие «постыдное» сходство с обезьянами, хотя и менее выраженное сохраняли разновидности «Человека прямоходящего» (Homo erectus): знаменитый питекантроп (остров Ява, 1,9–0,5 миллионов лет), «Гейдельбергский человек» (Германия, около 0,8 миллионов лет) и «Китайский человек» — синантроп (0,8–0,3 миллионов лет). Этот последний — пещерный житель, он уже не только умел делать разнообразные орудия, но и, по-видимому, пользовался огнем.

Средний объем мозга у всех упомянутых выше предков человека был приблизительно в два раза меньше, чем у нашего вида: у них шестьсот пятьдесят, у нас — тысяча кубических сантиметров. Этого, однако, никак не скажешь об еще одном вымершем виде людей: неандертальцах (Homo neandertalensis); мускулистых, узколобых, весьма мозговитых коротышках, но без подбородка и почти без шеи, обитавших в Африке и в Евразии, включая ее северные районы, на протяжении очень длительного периода, примерно от 300 до 35 тыс. лет тому назад. Неандертальцы уже, по-видимому, изготавливали, помимо каменных и костяных орудий, кое-какие сосуды из глины и одежду из звериных шкур, конечно, умели получать огонь, делали кое-какие украшения, и даже хоронили своих мертвых с какими-то обрядами: найдено захоронение, засыпанное цветами! Они мумифицировались и чудом сохранились в сухой почве. Почему вымерли неандертальцы? — Неизвестно, но пока, по крайней мере, вроде бы, не обнаружены их останки с явными признаками насильственной смерти и людоедства: типичными проломами в черепах и так далее.

То ли дело первые представители нашего вида — кроманьонцы! Они появились в Африке и Евразии около, соответственно, семьдесят и сорок тысяч лет назад, задолго до полного вымирания неандертальцев. Эти люди, похоже, постоянно воевали между собой и, весьма вероятно, что не брезговали человечиной, хотя по-настоящему в моду, как это ни странно, людоедство вошло совсем недавно: всего за каких-нибудь десять тысяч лет до наших дней. От кроманьонцев, живших как и неандертальцы, в пещерах, остались шедевры живописи, в том числе прекрасные изображения мамонтов и волосатых носорогов; красивые, хорошо обработанные орудия из камня и кости, черепки различных сосудов.

Речь, ее первые зачатки, появились, как допускают, уже у австралопитеков или, во всяком случае, у «человека умелого», причем вначале она могла быть, преимущественно, жестовой. Возможно, у неандертальцев и, наверняка, у кроманьонцев, были членораздельные языки уже со вполне солидным словарным запасом. Живи те люди в наши дни, они, скорее всего, смогли бы нормально учиться в наших средних и высших учебных заведениях.

История материальной культуры человечества подразделяется на ранний (от человека умелого), средний и поздний палеолит (древнекаменный век) от двух миллионов до восьмидесяти тысяч лет. В позднем палеолите жили последние неандертальцы и первые кроманьонцы. Затем — мезолит (среднекаменный век), 80–10 тысяч лет, и, наконец, неолит (новокаменный век), от Х до V тысячелетия до нашей эры. Далее: медный и бронзовый века, с V по II тысячелетия до нашей эры, и, наконец, — век железный, наш, от I тысячелетия до нашей эры по сей день. Монотеистическим религиям неполных три тысячи лет. Научно-техническая революция началась всего полтора века назад (если по большому счету), а компьютерная — в наши дни. Нетрудно видеть, что процесс развития технологий, таким образом, идет сперва крайне медленно, а затем все сильнее ускоряется. Первые поселения городского типа (Иерихон, Шумер, Индия) и, почти одновременно, первая письменность, иероглифическая, на глиняных табличках и т. п. возникли в V–IV тысячелетиях до нашей эры. Уже на четыре-пять тысячелетий раньше люди научились сеять хлеб, воздвигать мегалитические постройки, а еще на несколько тысячелетий раньше, по-видимому, зародилось скотоводство. Еще в мезолите человек приручил волков, от которых произошли многочисленные породы домашних собак (7-13 тысяч лет до нашей эры).

Одомашненные животные и растения отличаются, как известно, от своих диких предков крайней степенью внутривидовой изменчивости: обилием разных способных между собою скрещиваться сортов или (у животных) пород. Это явление объясняют тем, что в условиях одомашнивания ослаблена роль естественного отбора, а в то же время действует неосознанный или целенаправленный искусственный отбор. В частности все домашние животные явно отличаются от диких предков разнообразием и пестротой мастей: раскраска под окружающий фон утратила защитную функцию и белые вороны перестали быть смертниками.

Этологи полагают, что не только домашние животные, но и сам человек, подчиняя себе природу, сделался жертвой такого ослабления отбора, «безнаказанной» изменчивости. Мы «коллекционируем» в себе всевозможные вредные и даже летальные (смертоносные) гены, что приводит к обилию у нас разного рода врожденных аномалий, в том числе наследственных отклонений психики, таких как, например, наследственная шизофрения. Этому процессу накопления вредных мутаций, несомненно, способствовали в последние десятилетия, испытания ядерного оружия в атмосфере, развитие атомной энергетики (Чернобыль!) и другие работы, связанные с применением радиоактивных веществ, разнообразные источники ионизирующей радиации (рентген и тому подобное), а также химических мутагенов (веществ, воздействующих на наследственную информацию в ДНК) в нашем окружении, стрессы, повреждение озонового слоя, прогресс медицины, приведший к снижению детской смертности (больше выживает детей с наследственными заболеваниями) и ряд других факторов, связанных с научно-техническим прогрессом. Таким образом, мы — невольные виновники неукоснительной «порчи» собственного генофонда.

К сожалению, в нашей стране эту порчу усугубили в XX веке еще три обстоятельства, связанных с выпавшими на нашу долю тяжелейшими испытаниями. Это гибель десятков миллионов людей на фронтах Гражданской, Великой Отечественной войн, избирательное уничтожение лучших в годы массовых репрессий, а также четыре многомиллионных волны эмиграции, — катастрофическая «утечка мозгов».

Говоря о сущности человека, необходимо особо отметить еще следующее обстоятельство. Относительный вес головного мозга у человека в четыре раза больше, чем у антропоидных обезьян, не говоря уже о прочих. Однако, за это преимущество приходится расплачиваться долгим развитием. Человеческое дитя родится с недоразвитым мозгом, развитие которого продолжается несколько лет после рождения. Все это время ребенок нежизнеспособен без родительского ухода. Он, в основном, осуществляется матерью, но для прокормления семьи, особенно многодетной, совершенно необходимо участие отца. Этим обстоятельством определяется, по-видимому, своеобразие менструального цикла у человеческих женщин, как, впрочем, и самок у прочих приматов. Цикл делает возможным половые сношения в течение практически всего года с малыми перерывами, в чем существенное отличие от многих других млекопитающих с их одногодичными эстральными циклами и коротким брачным сезоном. Биологический смысл таких круглогодичных сношений очевиден: он привязывает у людей мужчину к семье, а у обезьян — самца к семейной группе или стае.

По той же причине медленного развития детей человек везде, где бананы сами не прыгают в рот, — моногамен (у одного мужа одна жена). В этом он подобен птенцовым птицам (тем, которые родят беспомощных голых птенцов — певчим и др.), а также очень немногим из млекопитающих, а именно: человекообразным обезьянам гиббону и сиамангу, пяти видам низших обезьян Нового Света, а кроме того, бобрам, лисам, шакалам и некоторым другим хищникам. Таким образом, то, что кое-кому представляется выдумками лицемерных попов, имеет, глубокую эволюционную основу. Пресловутая «сексуальная революция» представляет собой бунт против естественных инстинктивных форм брачного поведения человека, выработанных в процессе естественного отбора.

 

2.2. Разговаривающие обезьяны и немые "маугли"

(В чем же все-таки мы — особенные?)

Более шестидесяти лет назад Н. Н. Ладыгина-Котс, уже нами упомянутая, поставила героический эксперимент. Она вскормила и взрастила вместе со своим новорожденным сыном Руди младенца шимпанзе Иони, только что родившегося в зоопарке. Молочные братья росли и воспитывались в совершенно одинаковых условиях. Что же получилось в результате?

На первых порах дитя шимпанзе развивалось быстрее, чем человеческое. Оно не только начало раньше играть в кубики и шарики, разбирать и собирать пирамидки, но и проявило изрядную техническую смекалку. Дали ребенку и обезьяненку длинные трубочки, внутрь которых глубоко загнана конфета — пальцами никак не достать. Иони попытался ее извлечь, убедился, что не получается. Тогда он отыскал подходящую палочку, сунул ее в трубку. Ррраз — и конфета, выбитая из трубки, уже во рту! Достать конфету удавалось даже, если палочки поблизости не было. Зато рядом лежала фанерка. Попробовал, обломил край — вот и готова палочка. Выходит, шимпанзе при необходимости может даже изготовить простейшее орудие труда. Благо, руки есть. А ведь не всякий человек так быстро сообразил бы! Что же делал в аналогичной ситуации Руди? Бессмысленно тряс трубкой и орал. «аааа», мол, «мама, достань конфету!».

Прошло, однако, еще некоторое время и полутора-двух годовалый ребенок, уже научившийся ходить на двух ножках, постепенно заговорил. Короче, начал развиваться так же, как все обыкновенные дети. Что же сталось с Иони? Увы, но он как был, так и остался обезьяной. Речь у него не появилась, даже на «мама» и «папа» никаких намеков. Да и умственный прогресс был не велик. Конечно, обезьяна росла ручной, очень любила приемных родителей и молочного братца. Она усвоила к тому же многие человеческие бытовые «хитрости», но… их осваивают, как известно, и другие млекопитающие, выросшие под боком у человека: кошки, собаки и так далее. Они тоже бегут к двери, когда в нее звонят или стучат. Открывают ее лапой, если хватает сил. Канючат: «пойдем гулять», «открой», «дай», а кошек некоторые хозяева учат даже ходить в сортир и спускать за собою воду.

У человекообразных обезьян деревянные орудия используются и в природе: обломанные ветки, палки. Отнюдь нельзя сказать, что умению такого рода их обучает человек.

Чтобы выяснить сравнительную роль врожденного и приобретенного в общении с другими особями своего вида, этологи широко используют метод изоляции. Его называют «каспар-гаузеровым» по имени Каспара Гаузера (1812–1833) — жертвы династической интриги, — которого вырастили в одной швейцарской деревне в хлеву, в полнейшей изоляции от людей, кроме одного кормившего его крестьянина. Этот последний все-таки выучил Каспара кое-каким словам и даже буквам. В 1828 году, когда К. Гаузера выпустили на свободу, он умел ходить и кое-как изъясняться, хотя координация движений была у него нарушена, а позже, с грехом пополам, даже окончил школу и получил мелкую чиновническую должность. Его убили во время прогулки. Полагают, что он был сыном баварского монарха.

Жестокий эксперимент, поставленный за много веков до этого в Индии, свидетельствует: большая группа детей, не обученных в младенчестве речи, сами не в состоянии «изобрести» ее, общаясь только между собой, и остаются немыми на всю жизнь. О экспериментах такого рода, поставленных на людях самой природой, мы ниже расскажем особо.

Но, как бы там ни было, животные, выращенные людьми и с момента рождения ни разу не встречавшиеся с особями своего вида, все равно сохраняют многие типичные для него повадки, хотя в кое-чем, конечно, и отличаются от сородичей, не изолированных от родителей. Эти отличия обычно не так велики и постепенно исчезают после устранения изоляции или, во всяком случае, ограничиваются какими-то отдельными аномалиями в сексуальной сфере и тому подобное. Природу, как говорится, не обманешь. Кот, как его ни воспитывай, останется котом, собака — собакой, шимпанзе — шимпанзе.

Вот, например, одно из свидетельств психологической пропасти между нами и обезьянами:

Петербургский зоопсихолог Л. А. Фирсов на глазах у нескольких шимпанзе положил в ямку сосуд с обожаемым ими вареньем, а сверху с помощью двух лаборантов навалил тяжелый валун: непреодолимое препятствие для одной обезьяны, но не для двух или трех при совместных усилиях. Обезьяны гурьбой кинулись к валуну и долго, но тщетно пытались сдвинуть его с места. Не хватало ума объединить усилия. Каждый толкал в свою сторону. А ведь два человека, даже не понимая языка друг друга, шутя справились бы с этой задачей, объясняясь жестами!

Выходит, сигнализация обезьян, жестовая и голосовая, не годится для решения даже самых элементарных задач, связанных с какими-то совместными трудовыми действиями. Все — лишь в пределах команд типа: Иди сюда! Отстань! Бежим! В атаку! Прочь! Враг! Почеши спину! Дай мне! и т. п., вроде наших междометий, жестов и мимики, выражающих эмоции. Общее число таких сигналов у обезьян — не более нескольких десятков. (Cм. напр. Линден. Ю. «Обезьяна, человек и язык», «Мир», 1981 и Якушин Б. В. «Гипотезы происхождения языка», «Наука», М., 1984).

Все попытки научить обезьяну выговаривать хотя бы отдельные слова (кроме, от силы двух-четырех простых в произношении), неизменно заканчивались провалом. И неудивительно. Сам обезьяний голосовой аппарат, в отличие от такового у попугаев и некоторых других птиц, не пригоден для произнесения звуков человеческой речи.

А что получится, если приемные родители начнут обучать ребенка шимпанзе жестовому языку глухонемых?. Такая мысль пришла в голову американским ученым супругам Беатрикс и Аллену Гарднерам в начале семидесятых годов. Приблизительно тогда же американцы Д. Примак и др. начали учить своих питомцев шимпанзе общаться с людьми с помощью выкладываемых жетонов разных цвета и формы. Наконец американка Сью Саваж-Рамбо для той же цели приспособила компьютер с особой программой: нажмешь на нужную клавишу, на дисплее появляется та или иная символическая картинка-иероглиф, обозначающая определенное понятие. Например, одна картинка — «еда», другая — «дай», третья — «яблоко», четвертая — «кошка» и так далее.

Во всех трех случаях получилось нечто совершенно удивительное. Обезьяны, шимпанзе, гориллы «заговорили»-таки на нашем, на человеческом языке! Правда «речь» их, особенно на первых порах, сводилась, в основном, к простейшим просьбам или командам, вроде: «дай» или «дайте, пожалуйста» (так уж учили), тот или иной конкретный предмет — яблоко, конфету, апельсин и так далее, иногда — с дополнением: «Дай, пожалуйста, банан и положи его в тарелку». Когда просьба выполнялась, следовал, возможно, не понимаемый, а просто выученный сигнал: «спасибо». Реже, впрочем, задавались и вопросы типа: «можно мне?» или «это кто (что)?» при виде разных незнакомых предметов и живых существ, в том числе, и на картинке.

Сигнал — новый символ прекрасно запоминался, подчас, — с первого раза, и далее обезьяны успешно пользовались им во всевозможных комбинациях с другими символами, точь в точь как это происходит при усвоении речи у детей.

Более того, обезьяны оказались способны выражать некоторые нехитрые мысли с переносом действия в будущее. Так, когда воспитательница Джейн садилась в машину, обезьяна Люси просигналила ей руками в окошко: «Я плакать», — то есть: «Когда уедешь, буду горевать». Выразить эту мысль в такой вот внятной форме не позволял сам жестовый язык американских глухонемых негров-амеслан: в нем имелись только обозначения предметов и действий, вроде: палец к уху — «слышу», «слух», «ухо», хлопок по бедру — «собака», «лай», тыльная сторона руки к подбородку — «дерьмо», «грязь»; палец в грудь, свою или собеседника — «я» и «ты».

Поразительно, что, несмотря на такую убогость самих сигналов (вина людей), обезьяны, подобно человеческим детям, вскоре занялись и словотворчеством. Холодильник, в котором хранились фрукты, шимпанзе Уоши обозначила комбинацией известных ей жестов: «ящик» + «фрукт» = «фрукто-ящик», лебедя, впервые увиденного на пруду, она назвала «водо-птицей», а арбуз «водояблоком» или «сладкопитьем». Между прочим, впервые увиденных в зоопарке диких собратьев Уоши не признала за своих и обозвала «черными тварями».

Все «разговаривающие» обезьяны самих себя считали людьми. Когда одной из них предложили игру: рассортировать фотографии людей и животных, включая ее же вид, собственные изображения она отложила к «людям», а прочих своих собратьев — к «зверям». На вопрос: «Почему?» — последовал ответ: «Я разговариваю». Умно! Даже не верится.

Еще свидетельства ума. Горилле Коко, тоже обученной языку глухонемых, с возмущением показали разорванную губку:

— Что это?!

— Неприятность.

Ту же Коко в присутствии ее воспитательницы Дж. Паттерсон и служителя спросили:

— Кого ты больше любишь?

— Это нехороший вопрос, — тактично ответила горилла.

Подобно нам, «говорящие» обезьяны, как оказалось, способны и врать, и ругаться, причем сами изобретают сходу всевозможные ругательные слова. Так, Коко, когда ей устроили нагоняй за то, что она пожирает мел, просигналила:

— Я играть женщина красить губы.

В другом случае эта же обезьяна выломала из пола металлическую воронку для стока воды и, когда ее начали за это корить, попыталась свалить вину на уборщицу Кэт: «Кэт-там-плохое».

А Уоши, обращаясь к служителю, который, несмотря на ее многократные просьбы, не приносил питье, показала руками:

— Ты, дерьмо, дай пить!

Этот пример ругани — один из очень многих. Другой шимпанзе обозвал чем-то досадившего ему чернокожего служителя «белым унитазом».

Обучившись сами, молодые самки шимпанзе пытались, хотя и не особенно успешно, передать свои познания детенышам- приемным детям.

Обнаружились и явные признаки понимания обезьянами (без всякой подготовки!) грамматических конструкций речи. Например, если экспериментатор сигналил: «я щекотать ты», обезьяна подставляла спину, а после сигнала «ты щекотать я» сперва возражала: «нет, ты меня», а потом все-таки принималась щекотать человека.

Детеныша карликового шимпанзе Канци никто языку не обучал. Саваж-Рамбо учила его маму изъясняться с помощью нажатий на клавиши с разными символическими рисунками. Тем не менее, обезьяненок освоил эту премудрость сам, как бы играючи., и проявил при этом совершенно поразительные лингвистические способности. Он начал воспринимать и на слух английские слова, правильно реагируя на 660(!) разных устных просьб типа «Положи дыню в миску», «Достань морковку из микроволновой печи», и заметно превзошел в этом отношении свою ровесницу-двухлетнюю девочку Элли. Только еще через пол года человеческое дитя, наконец, перегнало обезьяну по уровню понимания устной речи!

Мы рассказали довольно подробно об этих экспериментах потому, что они в значительной мере изменили издавна сложившееся представление о бездонной духовной пропасти между людьми и прочими живыми существами. Пусть с наступлением половой зрелости обезьяны «дурели» настолько, что дальнейшая работа с ними становилась опасной, да и забывали они при этом многое из того, что раньше выучили. Пускай полный словарный запас Уоши и ее собратьев достигал всего ста семидесяти-трехсот слов, как у двух-двух с половиной-годовалого ребенка из интеллигентной семьи или, пожалуй, — на уровне взрослого воина у некоторых первобытных племен. У «людоедки» Эллочки из «Двенадцати стульев» запас употребляемых слов был, как всем известно, и того беднее. Пусть даже и в грамматическом отношении «язык» обезьян существенно отличался от нормального человеческого: в нем практически отсутствовали какие-либо времена, кроме настоящего (отмеченное исключение см. выше), тем более, не было придаточных предложений, которые, кстати, отсутствуют в языках народов, не имеющих письменности. Все равно, то, о чем мы только что рассказали, — настоящее «чудо из чудес». Ведь до недавнего времени считалось, что сам механизм формирования понятий и их ассоциирования с сигналами — суть членораздельного языка, — непреложная и исключительная привилегия человека.

Подумать только: у обезьян нет общественного труда, — той обязательной предпосылки речи о которой писал Ф. Энгельс в своем известном произведении «Роль труда в превращении обезьяны в человека». Нет у них «за плечами» и тех миллионов лет эволюции, которые привели к появлению в височной области коры левого (у правшей) полушария человеческого головного мозга особого речевого центра. Кровоизлияние (инсульт) в этом центре лишает человека способности говорить: нарушается механизм перекодировки понятий-представлений в речевые сигналы.

В естественных условиях обезьяны пользуются врожденными сигналами, набор которых у них, как у других животных, весьма невелик. Откуда же взялась эта потенциальная способность говорить у человекообразных обезьян? — Загадка!

А нельзя ли в таком случае обучить чему-то, похожему на человеческую речь, и каких-либо других высших животных?

Как известно, попугаи, скворцы, вороны и т. д. прекрасно имитируют звуки человеческой речи, абсолютно не понимая ее смысла. Тем не менее, недавно появились сообщения Ирене Пеппенберг из Университета Аризоны (США) о том, что и серый попугай-жако, если поощрять его довольно своеобразным способом за правильный ответ (спрашивают лаборанта, к которому птица очень привязана, и тот многократно отвечает впопад, а потом вдруг молчит, за что его выставляют из комнаты, если попугай не подскажет), в конце концов, обучается отвечать осмысленно, хотя и однозначно. Например: «Что это?» — «Дерево» (показали карандаш). «А это?» — «Авто»(показали игрушечный автомобиль) — «А это?» — «Ключ» «Цвет?» — «Желтый», «Сколько здесь ключей?» — «Три».

Всего попугаи, как и все прочие исследованные в этом отношении высшие животные, включая «говорящих» обезьян, могли считать только до 6–7. Шимпанзе различали даже соответствующие арабские цифры!

Оказалось, что серый попугай по имени Алекс может, так натренировавшись, пользоваться человеческой речью и для того, чтобы выражать свои желания: «Дай пробку!», «Хочу воздушную кукурузу!», «Хочу домой!» или даже — чувства: «Я тебя люблю». Попугаю показывают разноцветные карандаши. «В чем разница?» — «Цвет». А теперь демонстрируют связку одинаковых ключей, повторяя тот же вопрос — «Нет» после некоторого раздумья отвечает попугай! Он здоровается и прощается со своей хозяйкой. Всего попугаям удается осмысленно запомнить более 70 слов.

А не пора ли в связи с этими новыми открытиями серьезнее отнестись и к старым байкам о «гениальных» лошадях? Наблюдательная Ладыгина-Котс до конца своих дней дивилась тому, что видела собственными глазами. Однако, как помнится, рассуждала так: нельзя же поверить, что лошадь способна решать арифметические задачи, такие, что не под силу и человеку, например, извлекать кубические и четвертой степени корни из четырехзначных чисел. Значит, явно что-то там «не то», какая-то мистификация, хотя и по сей день так и осталось загадкой, какая именно. Дело, конечно, темное.

Выходит, с лошадьми лучше пока отставить. Ведь вполне достоверных данных с обезьянами и попугаями и так более чем достаточно для того, чтобы по-новому подойти к давно уже волнующему ученых вопросу: где же в таком случае пролегает барьер между психикой животных и человека? Справедливо ли считать, что речь идет только о количественных различиях? Мы, мол, такие же как и они, но только неизмеримо «умнее»?

Нет, конечно. Пропасть между нами и ими, действительно, существует, но проявляется она в другом. Вот, пожалуй, одно из наглядных подтверждений ее существования.

В настоящее время описано уже несколько десятков случаев, когда человеческих младенцев похищали при разных обстоятельствах и вскармливали своим молоком животные: обезьяны, иногда по некоторым сообщениям, даже хищные звери: волки, медведи, леопарды, причем дитя каким-то непостижимым чудом выживало. Все эти случаи происходили в тропических странах: в Африке, Индии, Индонезии. Результат таких опытов, поставленных самой природой и уже достаточно многочисленных для того, чтобы можно было сделать обобщающий вывод, во истину сенсационен.

Животное, вскормленное человеком, сохраняет многие повадки своего вида, в том числе — свойственные ему способ передвижения, врожденные выразительные движения.

Что же происходит с людьми, которых, подобно киплинговскому Маугли, Тарзану или мифическим основателям Рима Рему и Ромулу, вскормили животные? У этих детей после их возвращения в человеческое общество уже никогда не развивается речь (разве, каких-нибудь несколько слов) или даже способность нормально передвигаться на двух ногах. Они ловко бегают на четвереньках, подобно, например, павианам, и издают нечленораздельные звуки, едят из поставленной на пол миски, срывают с себя одежду. Обычно такие «маугли» живут в неволе недолго, не более нескольких лет, оставаясь до конца своих дней не людьми, а, если судить по поведению, — животными, какими-то обезьянами, что ли. Их повадки и голосовые сигналы, в частности, напоминают таковые приемных родителей. Какой же из всего этого следует вывод?

Наше умение ходить на двух ногах, речь и способность с ее помощью накапливать знания имеют, несомненно, врожденную основу. Тем не менее, соответствующие нервные механизмы включаются только в том случае, если ребенок после рождения, общаясь со взрослыми, постепенно перенимает их поведение. Упущен определенный критический срок, по-видимому, от нескольких месяцев до полугода-двух лет после рождения, и все пропало. Возможность дальнейшего развития в нормальную человеческую личность уже исключена. Если в этом возрасте приемными родителями были животные, то уже пожизненно усваиваются их повадки. Раннее обучение, в отличие от последующего, носит более или менее необратимый характер.

Конечно, можно выучить иностранные языки, зная родной, который маленькие дети подчас и забывают. Однако, если не было своевременного раннего обучения, теряется сама врожденная способность говорить и даже — ходить на двух ногах.

Аналогичные явления необратимости раннего обучения — так называемого «запечатления» — свойственны и ряду других животных, кроме человека. Например, утенок или гусенок следует как за матерью за первым же попавшимся ему на глаза после выклевывания из яйца крупным подвижным предметом; будь то хоть человек, хоть футбольный мяч, который тянут за веревочку. Далее переучиться на подлинную мамашу они уже не способны. Так же обстоят у них дела и с выбором брачной пары. Например, селезень, если вырос в компании гусей, ухаживает только за гусынями. Лососи возвращаются из моря нерестовать в ту реку, в которой выклюнулись из икры. Рабочий муравей признает за «своих» только тот вид, в муравейнике которого он вывелся из куколки.

И все-таки, похоже, ни у одного существа, кроме человека, последствия раннего запечатления не играют такой всеобъемлющей роли, как у нас во всех формах поведения и даже в способе передвижения.

Второе наше отличие: информация, хранящаяся в памяти любой человеческой личности и, в значительной мере, определяющая все поведение человека, — продукт не его индивидуального, а коллективного опыта, накопленного многими поколениями людей. Любое человеческое «Я» — как бы «ячейка памяти» громадной надличностной информационной системы, имя которой Общество. Общественный информационный фонд растет подобно коралловому рифу веками и тысячелетиями на всем протяжении человеческой эволюции.

Ничего подобного ни у одного животного нет.

Конечно, коллективное обучение играет важную роль в поведении всех животных. К примеру, английские синицы-лазоревки после второй мировой войны научились через подражание проклевывать насквозь фольговые крышечки бутылок и воровать сливки. Макаки в Японии выучились мыть овощи, которые им дарят люди, и даже красть газировку из автоматов. Однако, это — лишь подражание, не более.

Мы копим опыт, главным образом, благодаря языку, а в нем громадную роль играет именно возможность изложения событий прошлого.

В некоторых современных человеческих языках, например, индейцев хопи, никаких понятий, обозначающих прошлое или будущее не существует. Однако, выражать события в прошлом они, как и все люди, конечно, могут, только получается это, на наш слух, диковато: «Я нахожусь здесь пять лет (тому назад)».

Бойцы вспоминают минувшие дни

И битвы, где вместе рубились они…

Можно полагать, что такими воспоминаниями делились уже наши доисторические пращуры, умелые и прямоходящие, когда еще и кроманьонцев на земле не существовало. Речь, скорее всего, была то где еще, преимущественно, жестовой и многие действия, в виду ее скудного словарного запаса, передавались пантомимой, этим древнейшим из всех человеческих искусств.

Одной из самых поразительных особенностей человеческого интеллекта является способность в определенном возрасте ассоциировать сигналы с их смысловым содержанием («слово-смысл») даже, если сигналы не обычные звуковые или хотя бы зрительные (как в жестовом языке глухонемых и в письменности), а… осязательные. Это доказывают поразительные достижения некоторых слепо-глухонемых людей, в их числе — известной шведской писательницы Хеллен Келлер. Она в раннем детстве лишилась слуха и зрения в результате тяжелого заболевания, но талантливый педагог обучил ее языку осязательно ощущаемых сигналов и передал с его помощью громадную информацию. Впоследствии Х. Келлер научилась читать пальцами «осязательные» книги для слепых и сама начала писать такие тексты, создаваемые проколами в бумаге. Эта женщина имела оригинальный литературный стиль, прекрасно формулировала глубокие мысли, дошла до интереснейших философских обобщений. Ее долгая творческая жизнь — достойный пример для всех, потерявших веру в себя, отчаявшихся и заблудших.

Характерно: в своей наиболее известной книге Х. Келлер повествует о том дочеловеческом состоянии, в котором пребывала ее душа до овладения: «осязательным» языком. Где литература, там, неизбежно и воспоминания о прошлом.

Между тем, напомним: у шимпанзе, научившихся «говорить», точно так же как у полутора-двухгодовалых детей, прошлое как бы отсутствует. У них, по-видимому, просто нет столь свойственной человеку потребности делиться информацией о том, что было раньше. Едва ли у обезьян возможны и какие-нибудь высказывания о будущих совместных действиях. Не ясно и то, может ли помочь человекообразным обезьянам освоенная ими жестовая сигнализация координировать трудовые действия, например, общими усилиями все-таки свалить тот валун над сосудом с вареньем, о котором мы недавно рассказали? Ведь, как отмечают многие зоопсихологи, у этих обезьян в природе отсутствует даже столь типичный для нас и легко ими перенимаемый указательный жест пальцем или рукой: «Глянь-ка, что там такое»? Впрочем, человекообразные в этом отношении, возможно, не лучший пример, поскольку они — не стайные животные, в отличие от, скажем, павианов и мартышек, способных к кое-каким совместным манипуляциям.

 

2.3. Семиотические революции и основные закономерности развития культур

Науку о знаках, символах, кодах, языках, используемых для передачи и хранения информации, называют семиотикой. Символ не имеет никакого смысла, кроме того, о котором «договорились» сообщающая и принимающая сообщение стороны (так называемый принцип конвенции). К. Лоренц и Н. Тинберген, сравнивая брачное поведение разных видов уток и аквариумных рыб-цихлид, приметили, что в обоих случаях сигнал, обозначающий, к примеру, у одного вида приглашение самке подойти ближе, у другого вида может выражать, напротив, угрозу, ничего не значить и так далее. Сказав болгарину спичка, можно схлопотать по фейсу. Красота по-польски — урода. Опыт по-сербохорватски — вредность. Стакан по-турецки — бардак. Автобусная остановка на том же языке — дурак и так далее.

«Знак» у нас вполне справедливо ассоциируется с дорожными знаками. Однако, и брачная окраска у бойцовой рыбки — тоже «знак»: самец готов к брачному поведению. Птичья песня — «знак»: «территория занята гнездующейся парой и чужих своего вида выгоним». Пес виляет хвостом, кот — тоже, но смысл этого «знака» у них противоположный.

Язык — система знаков, обозначающих объекты (лексика) и между объектные отношения (грамматические конструкции).

Языков, только доживших до наших дней, — тысячи. Кроме так называемых естественных языков, которые служат людям для общения существуют многочисленные машинные языки для ЭВМ. И наследственную информацию, записанную в длинных цепевидных макромолекулах дезоксирибонуклеиновой кислоты (ДНК) разными комбинациями по три из четырех веществ — нуклеотидов (цитозина, гуанина, тимина и аденина), ныне ученые признают за «язык» — древнейший из всех. На примере ДНК хорошо видна разница между «языком» и «кодом».

«Код» — способ выражения информации в знаковой системе, каковой является любой язык.

Так, каждому сочетанию из трех нуклеотидов в цепочке ДНК соответствует одна аминокислота в также цепевидной макромолекуле белка. Всех возможных комбинаций из четырех по три — шестьдесят четыре, а аминокислот всего двадцать. Поэтому в генетическом коде много синонимов, за что его называют «вырожденным». Мы приносим глубокие извинения нашим читателям-небиологам за этот, возможно, им не совсем понятный пример.

Что такое «код», без наших разъяснений прекрасно знают все разведчики. Ведь им приходится сообщения на родном языке делать непонятными для непосвященных, заменяя отдельные буквы, слоги или даже слова, фразы, разными другими символами: буквами, числами и так далее. Смысл же от этого не меняется.

Когда мы строим фразу, в мозгу мгновенно появляется план ее содержания (смысл). Он преобразуется в план выражения (как подать информацию, подобрать получше слова и грамматическую конструкцию) и… все это происходит так быстро, причем вне нашего сознания, что мы частенько сами узнаем, что хотели сказать, только когда уже слышим собственные тирады, одновременно с нашим собеседником!

Элементам языка соответствует их семантическое (т. е. смысловое) содержание. В мозгу существует некая «семантическая карта» — громадный набор понятий, — обобщенной информации об объектах внешнего мира, типа «стул вообще», «лошадь вообще».

«Вообще» здесь означает: не какая-то одна конкретная, а «любая». Все стулья подпадают под понятие «стул», все лошади — под понятие «лошадь».

Этого разъяснения, полагаем, достаточно, чтобы читатель понял все, о чем будет говориться далее о языках, знаковых системах, эволюции культур и так далее.

Кроме языков вышеупомянутых, ученые еще говорят о «языках» общественных насекомых: термитов, муравьев и пчел. У первых двух он, в основном, химический и пока не расшифрован. У пчел же их уже упомянутый нами «язык» — своего рода «танец», сообщающий работницам, в каком направлении и как далеко летала пчела-разведчица. Изучен этот «язык» хорошо, но он врожденный, так что особой общности с нашими языками здесь нет.

Выходит, человеческие языки — нечто новое и особенное в истории органической жизни на земле. Посему их появление, развитие (в масштабах истории Земли все это — момент) можно справедливо назвать Первой великой семиотической революцией.

Родившись, языки развиваются подобно биологическим видам. От какого-то одного общего праязыка постепенно ответвляются новые. Сперва зарождается новый местный говор, например, питерцы и москичи говорят чуть по-разному. Затем уже возникает диалект, как, например, у волжан. А там уже мало помалу из одного языка получаются несколько новых. Так, древне-славянский язык дал начало польскому, чешскому, сербско-хорватскому, древнерусскому и другим языкам славянской группы. От древнерусского произошли наш русский, украинский и белорусский языки. Славянские языки, наряду с романскими, германскими, летто-литовскими, индо-иранскими и так далее, образуют индо-европейскую языковую семью. Некоторые семьи удалось объединить в надсемейства, выявив еще более отдаленные отношения родства. По типу грамматик языки подразделяются на флективные (есть склонения, спряжения — как в русском, немецком), аналитические(более или менее обходящиеся без падежей, спряжений, как, например, китайский) и удивительные для нас инкорпоративные, как, к примеру, чукотский, в которых каждое предложение — как бы одно слово. Несмотря на это, перевод смыслового содержания фразы с одного языка на другой возможен в практически любом случае.

Язык всегда — часть культуры. Культура же — совокупность самых разных взаимосвязанных семиотических систем или то, что мы в предыдущем разделе назвали «информационным фондом» («мимофонд» по Р. Доккинзу — с м. ниже).

У нас в последнее время очень много говорят и пишут о нациях и национальных культурах, не очень-то затрудняясь проблемой: а что это, по сути дела, такое?

Собственный язык, в отличие от информационного фонда, — далеко не обязательное условие существования единой национальной культуры. То же можно сказать даже о территории. Известно немало народов, говорящих на нескольких языках, но, тем не менее, имеющих единую национальную культуру. Это, например, можно сказать о франко- и валлоноязычных бельгийцах, швейцарцах и даже о норвежцах, у которых языков несколько, а этнос один. Курды живут на нескольких территориях плотно, а в других местах — в диаспоре, но остаются единой нацией. Англичане и американцы или немцы, австрийцы и германоязычные швейцарцы — разные народы.

Между информационными фондами разных народов постоянно происходит обмен компонентами. По разным обстоятельствам, включая и численность, у одних народов этот фонд грандиозный, а у других — очень маленький.

То же относится и к словарному фонду языка. Не на каждом, прямо скажем, языке прочитаешь лекцию по теоретической физике! На юге острова Суматра, например, живет племя кубу, у которого в языке всего несколько десятков слов, меньше, увы, чем у недавно упомянутых «говорящих обезьян», хотя, надо полагать, выучив английский или какой либо другой язык эти люди вполне могут оказаться ничуть не глупее нас с вами. Пример многих отсталых племен, шагнувших в XX век из каменного за буквально одно поколение, это убедительно доказал назло расистам.

Как бы то ни было, Второй семиотической революцией стало появление письменности, сперва иероглифической, слоговой, позже (от финикийцев) — фонетической, «нашего» типа. Первые обнаруженные письменные памятники — уже довольно сложная клинопись и иероглифы на глине или камне — Шумер и Махенджо-Даро (Индия) — 4,5–4 тысячи лет до нашей эры. Бронзовый век. Об этом мы уже говорили.

Третья и Четвертая революции произошли сравнительно недавно. Это, как читатель уже вероятно догадался, изобретение Гутенбергом печатного станка (XV век, на тысячелетие без малого позже, чем в Китае, но там книгопечатание мало использовали) и первых печатных периодических изданий — Англия, XVII век. (В древнем Риме была, правда, во II веке рукописная газета).

Дальнейшие очередные семиотические революции совершились и продолжаются уже буквально на наших глазах во все убыстряющемся темпе. Так, появились средства проводной (XIX век) и затем беспроволочной (начало XX века) связи, вскоре превратившиеся также в новые, причем основные средства массовой информации (первая четверть-середина XX века), возникли космические средства связи и началась всеобщая компьютеризация (сейчас). Всевозможные информационные и семиотические системы как бы переплелись в планетарном масштабе. При этом большую роль сыграли создание и быстрый рост хранилищ информации на разного рода «внемозговых» материальных носителях (библиотеки, музеи, кино- и фонотеки, в последние годы — гигантская память ЭВМ, их глобальные системы связи через электронную почту и информационные сети с глобальной базой данных типа «Интернет» и т. п., развитие каналов оптической передачи посредством волоконной оптики). Все эти плоды прогресса, в совокупности, изменили облик человечества и быстро продолжает изменять его на наших глазах.

Изменяется основная система ценностей, кардинальным образом трансформируется психика человека. Национальные «информафондовые ручейки» все больше сливаются в единый, невероятно мощный информационный поток, который несется все быстрее и быстрее, Бог весть куда.

 

2.4. Развитие цивилизации как частный случай эволюционного процесса

Чтобы обозреть процесс развития нашей цивилизации, оглянемся назад, на его истоки.

Еще столетие тому назад глобального «информационного пространства» не существовало. Соответственно, не было оснований, следуя за академиком В. И. Вернадским, называть это пространство «ноосферой». Однако, и тысячелетия назад человеческая личность с ее языком, культурными навыками, знаниями, представляла собой как бы часть единого целого. Вне этого целого, то есть общества с его фондом информации, копившимся много поколений, человек уже тогда не мог нормально развиваться после рождения и существовать вообще. Он уже тогда приспосабливал к своим нуждам среду, безжалостно изменял ее и не умел, в отличие от других существ, жить в первозданной природе. Нарушение биологического равновесия — результат деятельности человека — уже тогда выступало в роли глобального геофизического фактора.

Человек разумный — человек, разрушающий!

Громадные пустыни Северной Африки и Средней Азии, в значительной мере, антропогенного происхождения, хотя возникли очень давно.

Одна из важнейших закономерностей развития человечества (мы ее уже коснулись вскользь в конце предыдущего раздела) следующая.

У всех живых существ, кроме человека, эволюция связана только с изменениями наследственной информации в молекулах ДНК: случайными мутациями и естественным отбором. Последний контролирует результат мутаций через выживание потомства по принципу обратной связи, для вредных вариантов — отрицательной, а для полезных — положительной. У людей же есть еще и второй, внегенетический информационный фонд, это культура, включая, в частности, язык как ее компонент и, конечно, науку.

Информация, хранимая в этом фонде (английский ученый Р. Доккинз по аналогии с генами, генофондом предлагает термины: «мимы», «мимофонд» — от корня «мим» — подражание, имитация) эволюционирует неизмеримо быстрее генетической и независимо от нее. К тому же, она, в отличие от генофонда, имеет тенденцию постоянно наращивать свой объем за счет лепты, вносимой отдельными поколениями. Такое наращивание издревле давало себя знать во всем, что относится к технологиям изготовления орудий, навыком и приемам труда. Изобрел, например, кто-то в незапамятной древности гончарный круг, пращу, лук и стрелы. Все это осталось в коллективной памяти человечества, наряду с последними открытиями в лазерной технике, ракетостроении и квантовой физике.

Аналогом мутаций изменений генотипа в культурной и языковой эволюциях являются, соответственно, культурные и языковые инновации (отклонения от культурной или языковой «нормы»). Инновации возможны во всем, что относится к культуре: науке и технике, фольклоре, национальном костюме, архитектурных стилях и модах, даже в религиях.

Как известно, христианство, изначально порвав с иудаизмом; вскоре претерпело ряд расколов и ересей. В 1054 г. оно окончательно разделилось на две большие ветви: восточную (православную) и западную (католическую), от которой в XVI веке изошли несколько протестантских церквей, продолжавших дробиться и далее. И православие раскололось на ортодоксальное и никонианское (XVII в.), а также дало начало множеству толков и сект. Некоторые христианские церкви на Востоке (несторианство, монофазиты) отделились от общего ствола еще более тысячи лет назад. Число христианских конфессий продолжает расти и по сей день. Например в США насчитывается уже более двух тысяч христианских конфессий. Точно таким же ветвлениям подвергаются и другие мировые религии.

Кому уж «сам Бог» велел множиться расколами и ветвлением, так это конечно, политическим партиям. Кажется они только на то и созданы, чтобы подобным образом «размножаться!»

Новации в языке и культуре — аналог мутаций в полном смысле этого слова. Для них тоже есть контроль «тиражей» по принципу обратной связи. Одни новации тиражируются, обретая право на долгую жизнь. Другие, как родились, так и не приживаются, быстро сходят на нет, на манер наших послереволюционных словосокращений Комбед, Профсож, Губтремод, Главкомснаб и многих других — кто сейчас их помнит?

Подобно близкородственным биологическим видам, которые произошли от общего предка, обитают в сходной «экологической нише» и потому ожесточенно конкурируют между собой, родственные культуры и идеологии тоже вступают в жестокие взаимно-конкурентные отношения.

Беспощадно «воюют» между собой разные виды муравьев и даже, очень часто, соседние колонии одного и того же вида. Если в доме заводятся крысы, мышам в нем не жить. Уничтожат.

Когда в Европе впервые появились серые крысы-пасюки, мигрировавшие туда из Азии, у них разгорелась своего рода «война» против местных черных крыс-конкурентов. Оба вида друг друга беспощадно уничтожали (см. далее). Вероятно, не лучшими были и отношения наших давних предков с неандертальцами. Точно так же ведут себя друг с другом близкородственные религиозные конфессии (война за души верующих!) и идеологии. Против кого был направлен весь запал ненависти христиан и иудеев, когда христианство только-только отделилось от общеиудейской ветви? А потом эта ненависть стала уже не такой острой (хотя и сохранилась) как вражда между христианскими конфессиями: никейцев с арианами, католиков с православными, старо- и новообрядцев, католиков и лютеран и так далее.

Марксисты, едва народились, передрались между собой, позабыв о «буржуях». Вспомним как ненавидели друг друга большевики и меньшевики, а потом уже всякие там «правые» и «левые» уклонисты, троцкисты, сталинисты, бухаринцы, «Рабочая оппозиция». Кровь лилась реками. Взаимная ненависть была куда острее, чем, например, между коммунистами и монархистами!

В недавнем прошлом КПСС видела врага номер один вовсе не в «империалистах», а, конечно же, в раскольниках: тито-фашистах«, маоистах, полпотовцах и пр. Те отвечали полной взаимностью. Вспомним остров Доманский! В Веймарской республике 1929–1933 годов коммунисты видели своего главного врага не в гитлеровцах, а в либеральных социал-демократах, на большевистском языке тех лет «социал-фашистах». Те, в свою очередь, окрысились на большевиков. Эта взаимная грызня и открыла Гитлеру путь к власти.

Сейчас у нас, кажется, уже 8 или 10 коммунистических партий. Они ожесточенно воюют между собой! Такая же малопочтенная драка идет между «демократами» или внутри «патриотического» лагеря.

И другие закономерности эволюции культур, языков, религий, технологий во многом напоминают закономерности биологической эволюции. Так, в изоляции происходит задержка эволюционного развития. На островах и в горах часто встречаются чудом уцелевшие древние (реликтовые) виды животных и растений. Подобным же способом сохраняются и древние (реликтовые) культуры, например, некоторых индейских племен, затерявшихся в дебрях Амазонских тропических лесов, центрально-африканских пигмеев, бушменов, австралийских аборигенов — народов, все еще живущих в каменном веке. В Приуралье обитает малочисленная народность манси, сохранившая до наших дней язык, многие обычаи и верования того древнего угро-финского племени, большая часть которого около семнадцати веков назад откочевав оттуда в Европу, дала начало венгерской нации. Канадские французы и поволжские немцы говорят на том допотопном языке, которым их соотечественники пользовались в XVII–XVIII веках.

Отрыв от общенациональной культуры породил неизбежный застой. То же касается науки и техники в условиях изоляции. От этого в былые годы очень страдали наши «почтовые ящики» и провинциальные вузы. Причина везде одна: в большом количестве голов вероятность того, что хоть одну из них посетит умная мысль, конечно, выше, чем в малом их количестве. То же — с языковыми новациями и биологическими мутациями: в больших скопищах вероятность их появления выше, как следует из только что рассказанного.

И биологическая, и языковая, и культурная эволюции выглядят как ветвящееся древо. Биологи и, подражая им, филологи, историки и этнографы называют это явление «дивергенцией» (ветвлением, расхождением).

Есть и другое общее явление — «конвергенция».

В сходных ситуациях эволюция избирает сходные пути и находит аналогичные решения.

Так, млекопитающие дельфины и киты с виду очень похожи на рыб. И вымерший ящер ихтиозавр внешне напоминал рыбу. Что поделаешь? Плавать надо!

Точно то же явление наблюдается в эволюции культур. Древние люди монгольской расы около тридцати восьми тысяч лет назад перебрались в Аляску по льду Берингова пролива и, расселяясь на юг, дали начало всем индейским племенам. Пришли они в Америку дикарями еще в палеолите, а уже там создали со временем великие цивилизации майя, ацтеков, инков и др. И вот чего только не изобрели краснокожие совершенно независимо от людей Старого света: письменность, способы строительства сложнейших архитектурных сооружений, гончарный круг, холодную и горячую ковку металла, точнейший в мире календарь, органические и минеральные красители. Там тоже как и в Старом свете, появились государства с чиновничеством, аристократией, налоговой системой, регулярной армией, сложные религии, храмы, развитое сельское хозяйство, хотя, по-видимому, из-за отсутствия тягловых животных не использовались колесо и плуг. Индейцы первыми освоили многие сельскохозяйственные культуры, позже вывезенные в Европу, в том числе картофель, кукурузу, табак; научились выделывать прекрасные ткани. Больших высот достигло мастерство ювелиров, расцвели изобразительные искусства, строились громадные города. Все это — поразительный пример конвергенции с культурной эволюцией Старого света. Американский психолог и психиатр Р. Юнг (1875–1961) связывает такие совпадения с «архетипами» человеческого сознания. Разные цивилизации развиваются весьма сходно даже никак не контактируя между собой.

Сравнительно недавно биологи открыли эффекты так называемой «горизонтальной» эволюции: переноса генов от одних организмов другим, иной раз, совсем неродственным. Известны и случаи возникновения новых групп организмов через взаимовыгодное сожительство (симбиоз) и далее слияние неродственных живых существ. Лишайники — продукт сожительства сине-зеленых водорослей и низших грибов. В культурной и языковой эволюциях аналогичных примеров очень много. В любом языке позаимствованных слов вроде наших «почтамт», «кино», французского «бистро» от нашего «быстро». Известны и языки продукт слияния: «пиджин-инглиш» от английского и малайского, английский от древне-английского языка германской группы и французского, креольские языки Вест-Индии и так далее. В культурах, обрядах, обычаях, религиях и технологиях подобных же явлений без числа. Ряд культур, этносов, наций — продукт слияния.

Известны и народы, остающиеся веками этническими химерами: в одном народе несколько несмешивающихся этнических групп языков, религий как например, древние хазары, народы США, ЮАР, Зимбабве, Руанды, Сингапура, Ливана. В химерах часто возникают межэтнические и межконфессионные конфликты, порой какая-то группа вылезает вверх, но все-таки кое-как живут.

Даже такое, вроде бы, чисто биологическое явление как паразитизм имеет, как известно, некоторые аналогии в социально-исторической сфере. Мало ли помнит история завоевателей, живших за счет покоренных народов? В любом обществе хватает паразитических социальных групп, а также отдельных индивидов-захребетников.

В чем же все-таки причина единства многих закономерностей эволюции, биологической, языковой, культурной и так далее? Един основополагающий принцип.

Эволюция через изменчивость и отбор — общее свойство самовоспроизводящиеся или тиражируемых систем (живые организмы, языки, культуры, технологии и так далее), у которых копии (потомство) могут отличаться от оригинала (мутации, новации) по отдельным признакам, влияющим на дальнейшее размножение (тираж). Все системы такого рода называют «конвариантно репродуцирующимися» т. е. «неточно копируемыми» системами.

Какие-то ненаправленные изменения этих систем, приводящие к их расхождению (дивергенции) могли бы происходить даже, если бы изменения признаков (опечатки) не влияли на численность потомства (тираж), а носили, так сказать, «нейтральный» характер. Действительно, известно что многие мутации организмов и новации, например, в языке, носят как раз такой характер. Однако подобный процесс без отбора был бы по последствиям равнозначен многократным переизданиям книги без исправления в ней опечаток. Очевидно, что конечным результатом стала бы хаотическая смесь букв.

Фактически же идет отбор: одни отклонения от оригинала ведут к уменьшению численности новых копий или вообще прерывают дальнейший процесс копирования. (Эффект отрицательной обратной связи). Другие варианты отклонений, напротив, способствуют росту численности копий (потомства) в данных условиях. (Эффект положительной обратной связи). В соответствии с тем, эволюция носит приспособительный и направленный характер.

Так, понятно, что, если одну и ту же книгу выпускают в нескольких разных переплетах и она хорошо раскупается при этом только в одном из них, далее ее предпочтут издавать именно в нем, пока не придумают очередной того лучше раскупаемый вариант. В разных ситуациях и странах вкусы покупателей могут оказаться разными. Это неизбежно и на книжных обложках. Весьма обыденная житейская проза, но в нейто общее с биологической, культурной и прочими эволюциями.

В. Еременко в статье «Мессия» (В сб.: «Вождь. Ленин, которого мы не знаем», Саратов, 1992) пишет: Годами выковывался образ вождя, все дальше уходя от живого прототипа. Кто много путешествовал по нашей стране, наверно, заметил сходство Ленина на портретах с типами лиц коренных жителей республик. В Закавказье он типичный горец — чернобородый, нос с горбинкой. В Средней Азии преобладают черты монголоида. Это не отклонение от стандарта. Портреты одни и те же. Это своего рода приближение ленинского облика к народным массам.

Чем не пример приспособительной эволюции через изменчивость и отбор? Ведь первыми оригиналами были одни и те же фотографии. Здесь налицо даже дивергенция в условиях географической изоляции. Через сбыт сработал известный всем технически грамотным людям эффект обратной связи, тот же, что и в дарвиновской естественном отборе.

В капиталистическом производстве этот фактор сбыта всегда был движителем научно-технического прогресса, а также причиной того, что капиталисты не жалеют денег на рекламу.

Возьмем язык — там то же явление. Сейчас, к примеру, молодежь охотно говорит вместо «хорошее» «клевое». Пройдет лет сто, и не исключено, что все уже привыкнут к новому слову. Оно постепенно вытеснит слово-конкурент. Такой процесс идет тысячелетиями. Слова рождаются и отмирают, а заодно с ними и весь язык постепенно изменяется до неузнаваемости.

Характерно, что Карл Маркс, по-видимому, хорошо понимая эту общность разных типов эволюции, первоначально намеревался написать на титульном листе «Капитала»: «Посвящается Ч. Дарвину». За соответствующим разрешением он обратился к самому автору «Происхождения видов», но тот наотрез отказал.

Многие совпадения закономерностей биологической и культурной эволюции рассматриваются в трудах американского психолога Эрика Эриксена, а также в работах ряда других ученых. Их обзор приведен в статье А. К. Скворцова «Механизмы органической эволюции и прогресса познания» («Природа», 1992, N7). Та же проблема осещается в недавно оявиво появившейся у нас в русском переводе книге уже упомянутого Р. Доккинза «Эгоистичный ген» (М., «Мир», 1993).

В числе таких совпадающих закономерностей — прогрессивный (направленный к усложнению) и самоускоряющийся характер эволюции. Первая закономерность объясняется тем, что усложняющие изменения, как и любые другие, в принципе, возможны. Поэтому в рядах поколений эволюционирующих систем то и дело происходят, в частности, и такие изменения. В следующих аналогичных рядах возможен новый усложняющий шаг от уже достигнутого уровня сложности. Так, шаг за шагом, какая-то часть систем делается все сложнее и сложнее, если отбор сохраняет усложняющие изменения, т. е. они способствуют выживанию потомства. Таким образом, прогрессирует только какая-то часть параллельно эволюционирующих систем. Прочие же остаются на прежнем примитивном уровне. Эту закономерность хорошо иллюстрируют и биологическая и культурно-техническая эволюции. В языках такая тенденция выражена гораздо слабее, поскольку усложнение может идти в ущерб понятности, особенно-в устной речи, но тоже наличествует. Развивается грамматика, обогащается словарный запас в связи с появлением новых понятий.

Высшие млекопитающие и в том числе человек — только ничтожная часть ныне живущих организмов. Так, на нашей планете неизмеримо больше примитивнейших живых существ: вирусов, бактерий и сине-зеленых водорослей. Как мы уже только что отметили, в дебрях Амазонии, на Суматре и Новой Гвинее, в Австралии, на Филиппинах и так далее до наших дней сохранились племена, живущие в каменном веке. Среди современных языков, опять-таки, наряду с высокоразвитыми такие как только что упомянутый язык кубу с его ничтожным словарным запасом и ряд других не намного богаче.

В чем причина самоускорения многих эволюционных процессов?

Если эволюция системы носит прогрессивный характер, по мере ее усложнения нарастает объем информации. А чем больше информации, тем богаче и потенциальные возможности дальнейших изменений. Сравните с только что нами рассмотренным эффектом задержки биологической и языковой эволюции в малых изолированных коллективах.

Напомним: возраст человечества — более двух миллионов лет. Наш вид Человек разумный существует уже около семидесяти тысяч лет. Швейцарский философ и инженер Г. Эйхельберг предложил более шестидесяти лет тому назад такую вот образную картину темпов прогресса человечества.

От времени появления в Европе Гейдельбергского человека прошло около шестидесяти тысяч лет. Представим дальнейшее развитие человеческих существ в Европе как марафонский бег на шестьдесят километров. Большая часть этого пути пролегает через непроходимые девственные леса и только на сорок пятом-пятидесятом километре появляются, помимо все время попадавшихся первобытных орудий, пещерные рисунки — начальные признаки культуры. Лишь на последних четырех-трех с половиной километрах к ним добавляются первые возделанные поля. За два километра до финиша дорога уже покрыта каменными плитами — бегун минует древнеримские крепости. За километр повстречаются средневековые города. За пятьсот метров на бегуна взглянет всепонимающим взглядом Леонардо да Винчи. Остаются последние двести метров. Они преодолеваются при свете факелов и чадящих масляных светильников. Наконец, когда до финиша осталось менее ста метров, ночную дорогу заливает ослепительный свет электрических лампионов. Под ногами асфальт. Машины шумят на земле и в воздухе. За пятьдесят метров до бегуна доносится голос радио-диктора, сообщающего о взрыве в Хиросиме. Остались считанные метры до финиша, где в свете прожекторов столпились теле- и фотокорреспонденты! Естественно, последние фразы дописали уже мы. Научно-техническая революция началась полтора-два века тому назад. За последние десятилетия прогресс принял невиданно быстрый характер. Столь же ускорились потребление человечеством невосполнимых природных ресурсов и ухудшение экологической обстановки в глобальных масштабах. Мы, похоже, уже у финиша. Только радоваться этому нет у нас ни малейших оснований. Ведь похоже, что в в конце марафонского бега нашу цивилизацию ожидает самоубийство, если не произойдет чудо. К этому вопросу мы еще вернемся в заключительной главе нашей книги.

В любой приспособительной эволюции с участием отбора большую роль играют эффекты, названные биологами «замещением функций».

Несколько странно, но факт: наши конечности — продукт эволюционного преобразования грудной и брюшной пар плавников рыб — предков наземных позвоночных. И жаберные артерии рыб — та система, из которой развились сонные артерии у позвоночных, перебравшихся на сушу.

Слова вратарь, самолет, ошеломить были очень хорошо знакомы русским людям былых веков, но смысл имели не тот, что ныне: церковный служка при царских вратах в православном соборе, ковер-самолет, удар по шлему мечом или палицей.

Удивительны превращения гончарного круга. Вероятно, он послужил техническим прототипом для колеса. В древних возах и колесницах колеса, сперва, были сплошные, без спиц. Колесо и сделанные на его принципе устройства — колеса всевозможных разновидностей современного транспорта, ветряки, турбины, пропеллеры — нашли бесчисленные технические применения. Автомобиль сперва называли самодвижущимся экипажем. Он и выглядел как карета или пролетка. Та же замена функций происходит со многими современными изобретениями.

Есть еще и такое важное свойство систем, эволюционирующих через отбор, как неустойчивость, недолговечность, относительная малочисленность большинства переходных промежуточных форм.

Новые биологические виды развиваются иногда постепенно: локальная популяция, раса, подвид, наконец, новый вид. Этому способствуют условия изоляции, например, географической. Но бывает и иначе: одна или немного мутаций порождают нескрещиваемость с прежними сородичами. Потом, если естественный отбор совершенствует получившихся «отщепенцев», если им повезет остаться жизнеспособными. То же происходит с культурами, языками, идеологиями.

Напомним: местный говор — диалект — подъязык — язык. Но что же такое полуязык, например, полуукраинский-полурусский или полупольский-полуукраинский? Такой глупости не бывает в сколько-нибудь устойчивом виде. В чем причина? Конечно, в конкуренции близких форм. Ни рыба, ни мясо быстро выбраковываются отбором. Человека, говорящего на смеси русского и польского, и русский, и поляк спросят:

— На каком это волопюке ты болтаешь?

Полуправославному-полукатолику неизбежно придется выслушивать обвинения в ереси от приверженцев обеих конфессий, что, как известно, и происходит с униатами. Полусобака-полуволк (гибрид) для собак — волк, а для волков, скорее всего, — собака. И для собачьей, и для волчьей жизни он не очень-то приспособлен. Вспомним «Белый клык». Естественно, и в политике то же самое. Больше всего пинков и толчков достается соглашателям. Об этом так красочно повествует бессмертное творение И. В. Сталина с анонимными соавторами» Краткий курс истории ВКП(б). О том, что промежуточный формы не жильцы на этом свете, достаточно ярко свидетельствует палеонтология. В массах окаменелых раковин, скелетов и так далее обычно один какой-нибудь вид в последующих напластованиях осадочных горных пород сланца и известняка как бы «скачком» сменяется другим близкородственным. Межвидовых, промежуточных останков — кот наплакал.

Эволюционистам такая закономерность кажется вполне понятной и объяснимой. Ее связывают с особой формой естественного отбора, способствующей устранению промежуточных форм. Ведь каждый биологический вид приспособлен жить в своей специфической, как говорят биологи, экологической нише — варианте природной среды, отличном от тех, в которых по соседству живут другие близкородственные виды.

Разнообразие видов определяется или множественностью вариантов экологических ниш в одном месте, или географической изоляций.

Так же обстоит дело с культурами, языками, этносами. Там тоже к взаимному обособлению привели те или иные факторы взаимной изоляции: социально-экономической, политической, географической. Об этом мы уже вскользь сказали в связи с явлением дивергенции.

Но вот антиэволюционисты редкую встречаемость промежуточных форм используют постоянно как свой главный козырь. Дескать, между биологическими видами вообще и не было никогда никаких переходов. Каждый вид возник из ничего одновременно со всеми прочими. Городской воробей был создан одновременно с остальными птицами уже на Четвертый день Творения, а после того, очевидно, бедовал без свойственной ему среды многие тысячелетия, пока люди не построили первые города. Ведь в сельской местности городской воробей не живет. Там другой вид — полевые воробьи.

Следуя той же логике, нетрудно убедиться, что и языки, на которых говорит современное человечество, за отсутствием промежуточных форм родились все сразу и одновременно после крушения Вавилонской башни! Да и все нынешние христианские конфессии, выходит, появились одновременно. И между ними же промежуточных форм почти нет!

Наконец, еще одна закономерность, общая для разных сложных конвариантно репродуцируемых систем со множеством способных взаимонезависимо изменяться признаков: ее практическая необратимость. Слова Гераклита «нельзя дважды войти в одну реку» к любому процессу эволюции применимы вполне.

Так, все породы домашних собак произошли от волков или также, возможно, шакалов. Однако, одичав в Австралии, собаки не стали ни волками, ни шакалами. Появилась новая порода диких животных: динго. Отдаленными предками всех наземных позвоночных животных являются кистеперые рыбы. Однако, те из четвероногих, кто вернулся к водному образу жизни (киты, дельфины, вымершие рыбоящеры-ихтиозавры и др.), сохранили легочное дыхание и остались типичными представителями своего класса (млекопитающие, пресмыкающиеся). И язык «Слова о полку Игореве» вовек уже не станет живым русским языком.

Для биологической эволюции это правило необратимости впервые сформулировал бельгийский зоолог Луи Долло (1857–1931).

Необратимость весьма просто объяснить с помощью теории вероятности. Если мы будем много-много раз переиздавать книгу с опечатками, да еще при этом какие-то их варианты приведут к изменениям тиража, велика ли вероятность, что когда-нибудь повторится первый вариант? Ведь вероятности независимых событий перемножаются. Поэтому-то невероятно, скажем, тысячекратное падение подброшенной монеты одной и той же стороной вверх — «решкой» или «орлом». То же можно сказать о мутациях и новациях.

Независимо друг от друга и случайным образом изменяющихся признаков у организмов, культур, языков, технологий и прочих конвариантно репродуцирующихся систем слишком много. К тому же, если эволюция носит прогрессивный характер, то есть сопровождается обогащением системы разнообразной информацией, выкинуть эту информацию «за борт», как Стенька Разин персидскую княжну, — задача не из простых. В этом все подобного рода системы отличаются от памяти компьютера, из которой при желании можно вычеркнуть что угодно одним нажатием на клавишу. Отделаться от ранее накопившегося информационного груза сразу и полностью практически невозможно, даже если он совершенно бесполезен. Обычно он «вычеркивается» лишь медленно, по частям, теряется лишь небольшими случайно не скопированными порциями, а в основной своей массе как бы «переводится в архив», где-то и как-то хранится, хотя это может никак не проявляться до поры до времени. У организмов, в их признаках, проявлена лишь какая-то, у высших животных крайне незначительная часть наследственной информации, скрытой в ДНК (менее десяти процентов). Прочее — «спящие гены».

То же самое можно сказать и об информационном фонде любой развитой человеческой культуры. Многое, накопленное ею за века и тысячелетия, хранится в устных преданиях, пылится в архивах и на книжных полках, одним словом, сберегается в коллективной памяти общества, долго, а порой и никогда, не находя себе применения. Так, при большом желании, мы могли бы и ныне в деталях воспроизвести многие языческие обряды дохристианской Руси, технологию изготовления луков, копий и кольчуг, древних судов. Вопрос только, кому это нужно?

 

2.5. Кто умнее: люди или бактерии?

(Случайный поиск — универсальная стратегия живых существ)

Ленинградское социологи М. Б. Борщевский и В. В. Руденко (1946–1970), очень рано погибший в автомобильной катастрофе, попытались описать поведение людей на улицах большого города, наблюдаемое сверху, с вертолета, c помощью известных из физики газовых уравнений, уподобляя человека молекуле газа, движущейся по случайной траектории. Конечно, каждый, казавшийся сверху черной точкой человек прекрасно осознавал цель своего движения. Петр Иванович спешил на службу, Мария Петровна шла за покупками, а их сосед Пенкин уже с утра мчался к приятелю опохмеляться. Однако, на сделанных сверху фотографиях все эти человеческие личности были просто перемещающимися в пространстве черными точками, а совокупность их движения — общая толчея в рабочий день — могла служить, например, показателем качества работы городского транспорта и среднего расстояния от работы до жилья. Города по этому признаку делились на объекты с большой и малой толчеей — аналог «высокой» и «низкой» температуры в газовой системе.

Точь в точь такой же предстает толчея одноклеточных микроорганизмов ученому, наблюдающему за ней в микроскоп. На первый взгляд, она кажется совершенно бессмысленной. Однако, и у них это вовсе не так. Например, если поместить в сосуд с культурой бактерий или инфузорий очень тонкую стеклянную трубочку, заполненную привлекательным для них веществом, у торца трубочки вскоре скопится громадная масса этих одноклеточных организмов.

Как они туда добрались? На первый взгляд, сложного объяснения не требуется. Из трубочки в сосуд понемножку проникает за счет диффузии привлекающее вещество. Организмы чувствуют химический градиент и плывут вдоль него туда, где вещества больше, с помощью своих двигательных органов: жгутиков или ресничек. Однако, в действительности все совсем не так. Микроорганизмы — существа размером в несколько тысячных или сотых долей миллиметра, не способны измерять разницу между концентрациями какого-то вещества на противоположных концах своего крохотного тела. Она слишком мала и постоянно нарушается за счет разного рода течений в воде: конвекции и так далее.

В то же время есть другое, несравненно более разумное решение. Микроорганизмы плывут куда попало и при этом ощущают, как меняется концентрация привлекающих, а также избегаемых ими веществ во времени на протяжении проделанного пути. Если ощущается, что концентрация привлекающих веществ нарастает, а (или) избегаемых — падает, движение в этом направлении затягивается. В противном же случае микроорганизм вдруг меняет направление своего движения на новое, тоже избранное совершенно «наобум». Затем следует новая проба среды, — опять смена направления и так вновь и вновь. Для того, чтобы изменения происходили именно в случайном направлении, бактерии, проплыв немного прямо, принимаются крутиться на месте. Потом снова плывут прямо, но понятно, что уже не туда, куда плыли раньше. Это все равно как, пройдя какое-то расстояние, закрутить волчок с нарисованной на нем стрелкой и куда она укажет, туда и двигаться. Потом опять его закрутить и снова идти по той же стрелке.

Разумно ли такое поведение? Конечно, разумнее любого другого, если нет ни малейшей информации о том, куда надо идти, но по дороге можно оценить, становится лучше или хуже. На этом принципе основана детская игра «тепло» и «холодно».

Что лежит в основе всех подобного рода поисковых стратегий? Конечно, уже не раз упоминавшийся нами принцип обратной связи, отрицательной (тормозящей) для неудачных попыток и, напротив, положительной (усиливающей, продлевающей) для попыток удачных. Бактерия добирается именно туда, куда ей «надо», например, к кончику капилляра, именно, потому, что плыла заведомо «куда попало», проверяла много-много разных вариантов. Никакого другого способа отыскать нужное направление у нее не было и, в принципе, не могло быть.

Нетрудно сообразить, что подобного же рода поиск; проба — проверка результата — новая проба — новая проверка и так далее без конца может осуществляться не только в пространстве, но и во времени. И там он безошибочно приводит к искомой цели, если, разумеется, она вообще достижима. Другие же виды поиска — наметил цель и сразу же иди к ней напролом вперед — годятся только там, где средства достижения цели ЗАРАНЕЕ хорошо известны. А часто ли так бывает в жизни? Пусть читатель хорошо подумает прежде, чем ответит сам себе на этот вопрос.

Во всяком случае, у всех видов эволюции, о которых мы писали в предыдущем параграфе, «цель» сохранение, выживание, а способы ее достижения в постоянно меняющихся условиях одному, как говорится, Богу известны. Вот ничего другого и не остается как изменяться «наугад» (напомним: мутации, новации) и проверять результаты изменения на практике. Повезло измениться удачно, уцелеешь до возраста, в котором оставляют потомство, да и оно выживет, растиражирует свои новообретенные признаки. Ну, а что делать, если эти признаки ведут к уменьшению числа потомков, понижают прибыль от сбыта товара, делают слово менее удобопроизносимым, чем в прежнем его варианте? В таких случаях извини, но пеняй на себя. Неудачные изменения происходят куда чаще удачных. А того чаще изменения бывают никакие, нейтральные, от которых ни холодно и ни жарко. Что поделаешь, опять-таки?

Эволюции без жертв не бывает. Все требует жертв: эволюция, революция, наука, но одна разница есть. В первом и третьем случаях жертвы неизбежны, а, следовательно, разумны. Во втором же случае этого не скажешь никак.

Решили мы, к примеру, в 1917 году построить коммунизм, а, как его строить, об этом никакой у нас информации не было. Построили неслыханно дорогой ценой нечто совсем иное и саморазрушающееся. «Оно» постепенно загнило, а потом и рухнуло на восьмом десятке. Теперь точно так же уверенно мы прем напролом обратно к капитализму, беря за образец западные страны с их совершенно непохожим на наше историческим прошлым! Бактерии на нашем месте, конечно, так неосмотрительно себя бы не вели. Они бы двигались к цели, способ достижения которой им не известен, испытанным методом «проб и ошибок».

Один из «отцов» нашей перестройки в самом ее начале изрек: У нас нет времени на пробы и ошибки! Результат: сплошные ошибки в пути напролом Бог весть куда.

В «Войне и мире» можно прочитать о тактике австрийского командующего под Аустерлицем: все до мелочей было спланировано заранее и дальше действовали строго в соответствии с планом: «эрсте колонне марширт, цвайте колонне марширт…» Кончилось, разумеется, разгромом, как только и могло кончиться…

Как это ни удивительно, но самые разные биологические процессы и механизмы: механизм мутаций — скачкообразных изменений наследственной информации в молекулах ДНК, двигательные системы одноклеточных микроорганизмов и мозг животных или, тем более, человека, таят в себе те или иные как бы специально, нарочито созданные источники непредсказуемости, случайности (как сказали бы «технари» — генераторы белого шума). Природа не может себе позволить глупость действовать напролом там, где способ достижения цели не известен заранее. В математике описанные выше методы достижения цели называют СЛУЧАЙНЫМ ПОИСКОМ.

Случайный поиск — одна из главных стратегий жизни.

Мы в развитии цивилизации этому поиску обязаны практически всем. Как люди еще в древности добрались до дальних островов в океане? Что побудило человека впервые попробовать обжаренное на огне мясо? Как появились разные способы добывания огня? Гончарный круг? Лук со стрелами и бумеранг — гениальное изобретение австралийских аборигенов?

По преданию порох открыт алхимиком Бертольдом Шварцем. Как-то он нагрел в ступке неизвестно зачем смесь угля, серы и селитры. Произошел взрыв, пестик выбило подобно пушечному ядру. Любое положительное знание восходит в своей истории к так же случайно сделанным открытиям. Этому утверждению вовсе не противоречит то, что, по словам астронома Кепплера, случай благоприятствует только подготовленным умам.

Мало ли кто до Ньютона видел как падает яблоко? Сколько, небось, людей до Архимеда наблюдали как вытекает вода из переполненной ванны? Тем не менее, до теории тяготения первым додумался Ньютон, а удельный вес — открытие Архимеда. Бывает еще и так. Ищут одно, а натыкаются на другое. Искали путь в Индию, а открыли Америку.

Есть два разных варианта случайного поиска.

Один — так называемый локальный поиск. Мы бы его, назвали «поиском минера», который, как известно, может серьезно ошибаться только один раз. Цель проста и сурова: удержать теперешнее состояние, уцелеть, не погибнуть с голоду и так далее, и тому подобное. В природе этим поиском обеспечивается, например, то, что организмы, несмотря на непрерывную неопределенную изменчивость — мутации, долго-долго сохраняют свои признаки, если внешняя среда не изменилась и нет повода приспосабливаться к ее изменениям. Биологи в таком случае говорят о стабилизирующем естественном отборе. Изменения невыгодны. Наилучшее выживание обеспечено потомкам, ничем существенным не отличающимся от родителей.

Другой вариант — глобальный случайный поиск: по тем или иным причинам удачные попытки сулят большое вознаграждение, а вот опасность от неудачных попыток не так уж и велика. На организмы в изменившейся среде действует «движущий» естественный отбор. «Белые вороны», плохо кончившие в прежних условиях, в новых, скажем, попав в заполярье, где белый цвет маскирует жертву от хищника и хищника от его добычи, наоборот, могут преуспевать. Так, из всегда возможных мутаций-альбиносов получились белый медведь, белая полярная сова, белая полярная куропатка, белая пуночка (поляный «воробей») и так далее. Отобрались мутации, изменяющие цвет шкуры по сезону, как у белеющих зимой зайцев и белок.

Примеры локального и глобального поиска в человеческой деятельности: ухищрения крестьянина-бедняка получить на своем крохотном земельном участке хоть какой-то урожай в засушливый год и эксперименты помещика, решившего посеять на половине своих полей новую для данного места сельскохозяйственную культуру: авось повезет? Бедняк, как и минер, может ошибаться только один раз и, чтобы не слишком рисковать, пробует лишь разные дедовские способы полива, вспашки и так далее. Поиск налицо, но цель скромна и ни малейших открытий не предвидится. Не до них. Богач рад бы еще больше разбогатеть, вырастив у себя нечто сногсшибательное, а если дело не выгорит, риск не велик. В следующий год попробует еще какое-нибудь новшество.

В науке больше перспектив сулят стратегии глобального поиска. А в обществе социальные эксперименты желательно проводить, соизмеряясь с обстоятельствами: «по одежке протягивай ножки».

Нашим властителям это было всегда невдомек, как и многое другое, например, что есть цель поиска, а что — только средство ее достижения? Первое они постоянно путали и путают со вторым. Вот мы теперь и пожинаем злонравия достойные плоды, сидя у разбитого корыта, и снова одержимы грандиозными планами.

Кто же выходит, на поверку, умнее: мы или одноклеточные микроорганизмы?

 

2.6 Краткий урок истмата на примере Римской империи

В связи с необратимостью эволюции приходит на ум вопрос: а можно ли, в принципе, создать в стране с семидесятичетырехлетним стажем командно-административной системы и, без малого, тысячелетней традицией полного неучастия народа в решении своей судьбы, маломальски стабильное правовое государство с процветающей экономикой западного типа?

Ход событий пока говорит, что это задача, в самом лучшем случае, не из простых. То, что получалось у нас в этом плане пока, напоминает такую ситуацию. В Зоологический институт РАН является верблюд и приносит заявление в дирекцию:

— Прошу считать меня лошадью с начала следующего финансового года по собственному желанию«.

Пора понять — наши нынешние беды — результат исторически неизбежного процесса саморазрушения, а не злой воли каких-то внутренних или внешних врагов. Этот вопрос мы специально рассмотрим в конце книги. Рухнуло подгнившее у корня больное дерево — мировая социалистическая система.

Кто же виноват? Те, кто стояли возле дерева в момент его падения или, может быть, давно умершие садовники посадившие это дерево по невежеству на дурную почву и не помешавшие жучкам-древоточцам многие десятки лет точить древесный ствол? Люди, призывающие к топору, ничего не желают знать о нашей истории. Для них не существует прошлого. Во всем случившемся сейчас виновен кто-то из современников, из ближних. Это, мол, они, «враги народа», составив тайный заговор за иностранные деньги, сгубили нашу страну. Все беды, якобы, начались в последние несколько лет, а до этого наши дела шли прекрасно. Происки! Заговоры! Внутренние враги! Иностранное вмешательство! Шпионы!

Об этом мы слышим ежедневно. Как видно, марксистско-ленинское материалистическое учение, которое столько лет вбивали в наши головы, не пошло нам впрок. Не сумели мы усвоить, что не по воле отдельных личностей рушатся и сменяют друг друга общественно-политические формации. Исторический материализм рано сдавать на свалку. В нем имеется много рациональных зерен.

Когда погибала Римская империя, тоже хватало людей, воображавших, что ее сгубили чьи-то происки. Теперь-то любому историку очевидно, что все это было совершенно не так.

Сам расцвет рабовладельческой сверхдержавы таил в себе причины ее неминуемой грядущей гибели.

В чем же заключались эти причины?

Римская республика изначально была страной с необычайно эффективным сельским хозяйством и довольно умеренной степенью урбанизации. Земля обрабатывалась, в основном, руками свободных земледельцев и их немногочисленных рабов. Армия представляла собой гражданское ополчение. Отечество защищали мелкие собственники. Однако, завоевательные войны, расширение территории, обусловили приток в страну громадного количества рабов и потребовали создания большой профессиональной армии. Такая армия всегда и везде верна не столько земле отцов и ее законам, сколько своему военачальнику.

Изменившееся соотношение общественных сил породило вооруженную борьбу за власть между отдельными полководцами и замену республиканских институтов военной диктатурой. Чехарда свергающих друг друга императоров привела к тому, что они, желая задобрить своих ветеранов, принялись раздаривать большие земельные участки, отобранные у мелких земледельцев. Рим превратился в страну гигантских поместий-латифундий (сравни совхозы, укрупненные колхозы), где все делалось нерадивыми руками рабов.

Города начали быстро расти из-за притока туда обезземелевших крестьян. Эти бывшие крестьяне, основная их масса, становились люмпенами, дармоедами, живущими на государственное пособие. Армия же лишилась необходимых ей человеческих резервов. Неимущие горожане, в отличие от крестьян, были плохими солдатами. Между тем, нерадивые рабы не могли заменить крестьян на полях. Римская империя в конце ее истории питалась, почти исключительно, импортными продуктами. Так, столица не смогла бы просуществовать без подвоза египетской пшеницы, вина со средиземноморских островов, мяса из Галлии и так далее.

Латифундии сделались настолько экономически нерентабельными, что рабовладельцы сочли целесообразным превратить рабов в колонов-крепостных. Эта запоздалая мера не помогла. Империя превратилась в колосса на глиняных ногах.

Добили ее не явившиеся из-за рубежа варвары, а иноплеменные римские наемники, которых государство вынуждено было приглашать на воинскую службу потому, что сами римляне стали нацией белобилетчиков. Рекрутские наборы регулярно срывались. А наемники бунтовали: правительству нечем было им платить! Кризис неплатежей, столь знакомый нам ныне, довел их до белого каления!

Характерно, что бегство крестьян в города принудило императора Диоклетиана (284–305 гг.) ввести даже нечто вроде нашей постоянной прописки и лимита! Был объявлен и запрет на смену профессий: их сделали наследственными. Сыну горшечника полагалось лепить горшки, а сыну свинопаса — пасти свиней. Но и это не помогло. Бегство из деревни в город продолжалось в таких масштабах, что, в конце-концов, некому стало бежать. Колоны и крестьяне-арендаторы бежали в города, спасаясь от налогов, точно так же как наши колхозники при Хрущеве. Параллельно происходило еще и смешение разных этнических групп. Италию и Рим наводнили выходцы из завоеванных провинций, рабы и вольноотпущенники, просто переселенцы, беженцы из и там многочисленных «горячих точек». Это привело к окончательному исчезновению последних остатков римского великодержавного патриотизма. Если раньше жители провинций и союзных государств мечтали хотя бы за большую плату обрести римское гражданство, теперь уже от того гражданства с радостью избавлялись даже некоторые родовитые римские патриции. Ведь у соседей-«варваров» жизненный уровень был выше, да и человек ощущал себя в большей безопасности, чем в своем былом римском отечестве.

Те же причины привели к экономической, культурной и военно-политической дезинтеграции гигантской империи. Отдельные провинции спешили одна за другой отделиться от метрополии и стать независимым государством. Центральная власть ослабла, а зависимость от нее не сулила провинциалам решительно ничего, кроме новых безобразных поборов, участия в дальних, а потому бессмысленных для них войнах и чувства постоянного страха: «Что там еще учинят при очередных разборках эти скудоумные и чехардой сменяющие друг друга столичные владыки, не способные ни себя, ни нас защитить от варваров?»

Такими видятся причины саморазрушения Римской империи непредвзятому наблюдателю. Наши теперешние политики консервативного толка, если бы их удалось спровадить в тогдашний Рим в машине времени, наверняка, объяснили бы все иначе: «заговор масонов и ЦРУ».

Конечно, читатель при желании быть чуть-чуть объективным, разглядит совершенно явную аналогию тогдашних событий с нашей современностью. Наша империя сгнила на корню и развалилась подобно древнему Риму. Что же сгубило нас, почему так велика печальная аналогия? Рим тоже был агрессивной империей, хотя, конечно, не тоталитарной и не социалистической. Даже законы и частную собственность там все-таки временами чтили, хотя упадок нравов в той погибшей империи был, пожалуй, под стать нашенскому.

Еще раз к этой проблеме мы вернемся в конце книги. Не все сразу.

 

2.7. В мире несуществующих вещей

С древнейших времен и до наших дней человека постоянно окружает иллюзорный мир его собственных фантазий и снов, а также созданные для него другими людьми многих поколений и народов миры живописи, литературы, музыки, театра и прочих искусств. Тот, кто не вхож в эти нематериальные миры, вероятно, не хуже других прокормит свою семью и себя, но, по большому счету, конечно, не является гармоничной личностью.

Итальянский философ XVI века Николай Кузанский утверждал, что человек в своем творчестве подобен Богу. Разница в одном. Идеи Бога воплощаются в материальные объекты окружающего нас мира, а наши идеи находят выражение в образах этих объектов.

Что же такое «образ»?

Если уж совсем просто, то пожалуй, так образы — это обобщенная (абстрактная) информация о признаках объектов и процессов в окружающей нас мире. Она хранится в памяти, позволяя распознавать то, что встречается на жизненном пути, и обозначать это словами, имеющими смысл. Образы могут воплощаться в виде представлений, снов, галлюцинаций, картин или скульптур, они обязательно нужны, чтобы появилась членораздельная речь.

Одна из самых замечательных способностей нашего мозга заключается в следующем. Он может произвольно (фантазия) или непроизвольно (сны, галлюцинации) мгновенно создавать из множества абстрактных образов вполне реальные «индивидуализированные» представления даже о никогда не существовавших вещах. Эти представления встают «как живые» перед нашим «внутренним взором», природу которого пока толком не могут понять ни психологи, ни физиологи, ни философы. Привиделся, скажем, художнику Илье Репину Иван Грозный, убивший сына. А Ивану Карамазову приснился черт во всем своем прозаическом обличье, причем затеял весьма премудрую беседу с Иваном, говорил кое-что такое, что сам Иван, вроде и не сообразил бы!

Хотим представить «стол» вообще, а в представлении тотчас явилась какая-то комната с кучей разной мебели, в ней — вполне конкретный стол, раскладной, не накрытый, дубовый; мгновенное усилие фантазии — и это уже иная комната с венской мебелью, посреди — круглый черный стол на одной ножке и с плющевым зеленым верхом, виденный когда-то в детстве. Так за несколько секунд перед тем самым «взором» могут промелькнуть десятки «столов», но каждый — конкретный, пусть даже нарисованный или мысленно произнесенный вслух. Но вот абстрактного «стола вообще», понятие о котором хранится в нашей памяти, мы так никогда и не представим себе. Представления всегда конкретны. В этом — суть разницы между абстракцией и «конкретикой». Зато, не будь абстрактных понятий, не было бы и языка с его соответствующими понятиям словами. Не было бы и основы для тех мысленных команд, по которым возникают конкретные представления.

Надеемся, мы понятно это объяснили?

К абстракции вполне способны, помимо людей, также и высшие животные.

Это доказано довольно давно в опытах с обучением узнавать определенный образ, например, треугольник, независимо от его размера, цвета, углов, положения в пространстве и пр. Однако последние сомнения отпали лишь после только что упомянутых экспериментов супругов Гарднеров и других ученых на шимпанзе, попугаях и так далее. Чему уж тут удивляться, если и современные компьютеры, устроенные, несомненно, проще, чем мозг высших животных, вполне способны распознавать, классифицировать, называть и даже изменять, как бы творить заново на своем дисплее, сложнейшие образы разных объектов и процессов, что, кстати, вовсе еще не говорит о наличии «машинного разума».

Не так давно появились так называемые компьютеры с виртуальной действительностью (интерактивные программы, мультимедиа). На их дисплее возникают реальные как в кино картины, в которые, однако, человек, сидящий за пультом, может как бы войти, вмешаться, например, повлиять на сюжет показываемого фильма — нечто вроде управляемого сна! В ближайшем будущем на западные экраны выйдет игровой фильм с участием… компьютерного призрака киноактрисы Мэрлин Монро, умершей около 30 лет тому назад. Она там движется, говорит и т. д. точь-в точь как живая. Немало виртуальных движущихся изображений можно сейчас наблюдать ежедневно на нашем телеэкране.

С философской точки зрения важно, что биологические эксперименты в технические открытия такого рода утвердительно отвечают на волновавший еще древних греков вопрос: могут ли в мозгу или моделирующих его устройствах формироваться обобщенные образы-понятия или, по терминологии Платона, «идеи» объектов внешнего мира и отношений между ними, то есть то, что соответствует смысловому (семантическому) содержанию нашего языка: его, соответственно, лексике и грамматическим конструкциям?

Другой вопрос: что же первично — материя или сознание (информация) — вечный предмет споров между материалистами и идеалистами. Мы не хотим мешаться в этот спор. Но, во всяком случае, никаких образов, понятий не существует вне воспринимающего, кодирующего, запоминающего, анализирующего, обобщающего и так далее устройств некой единой, формирующей эти образы системы, будь то хоть мозг, хоть ЭВМ. Не может, конечно, существовать и информация вне материальных ее носителей или каналов передачи — нервных структур, книг, дискет, нервных импульсов или электромагнитных волн, хотя все это, конечно же, не сама информация, которая имеет нематериальную природу.

Таковы факты. Прочее — интерпретации.

Распознавание образов животными — особая наука, один из разделов современной нейроэтологии и нейрофизиологии. Чтобы исследовать механизмы зрительного или слухового восприятия, ученые используют сложную электронную аппаратуру. Они вводят тончайшую стеклянную пипетку, заполненную электропроводящим раствором — микроэлектрод — в нервные клетки головного мозга и регистрируют их электрическую активность. Оказывается, характер этой активности меняется, когда животное смотрит или слушает.

Американцы Д. Х. Хьюбел и Т. Н. Визел около тридцати лет назад так изучали зрительные центры кошек. Обнаружено, что часть нервных клеток первичной зрительной коры больших полушарий высокоспециализированы. Каждая из этих клеток возбуждается только, когда кошка видит нечто, обладающее вполне определенным абстрактным признаком. Например, есть нейроны, активные только, когда что-то в зрительном поле кошки, (неважно, что именно), движется влево, но не вправо, вверх либо вниз. Другие клетки, напротив, отвечают лишь на движение вправо. Третьи клетки реагируют только на прямые линии, четвертые, исключительно, на любой (какой, несущественно) выпуклый предмет, пятые — на надвигающийся край любого предмета, шестые — на вертикальную линию, седьмые — на аналогичные горизонтальные линии и пр., и пр., и пр..

Такие опыты, удостоенные Нобелевской премии, подтверждают, что в мозгу не только человека, но и других высших животных, не имеющих членораздельной речи, зрительные образы, тем не менее, классифицируются по признакам, носящим сугубо абстрактный характер.

Не будь этой уже издревле существовавшей классификации, не смогла бы появиться и наша речь. Платон был во многом прав! Мы способны говорить потому, что мозг наших еще не говоривших отдаленных предков уже обладал способностью формировать обобщенные образы типа «шар» (вообще), «зверь» (вообще), «дерево» (вообще или с детализациями вроде: «с листьями», «хвойное» и пр.), «двигающийся объект» и так далее, и так далее, и так далее.

Есть и другой подход к той же проблеме распознавания образов. Животным предлагают на выбор муляжи пищи, особи другого пола детеныша и ждут, обманутся они или нет. Кое-что о таких экспериментах мы уже рассказали выше.

Оказалось, что распознавание независимо от того, какой характер оно носит: врожденный или связанный с обучением, вполне возможно даже при самом отдаленном сходстве. Вовсе не нужно точно копировать натуру. Напротив, — лучше преувеличить характерные особенности и тогда подделка может вызвать гораздо более сильную реакцию, чем подлинник!

Например, самец рыбешки колюшки узнает готовую к нересту самку по выпуклому брюшку и паре темных пятен «глаз», а другого самца-соперника по красному пятну на боку. Опустите в аквариум на рыболовной леске «пузатый» свинцовый муляж с подрисованными «глазами» или же нарисуйте на консервной серебристой крышке красное пятно в два-три раза больше рыбки, и самец в обеих случаях будет непомерно возбужден, не замечая отсутствия жабр, плавников, чешуи и прочих характерных деталей рыб своего вида. Такое же «надувательство» вполне удается с насекомыми, птицами, млекопитающими, и, главное, из-за чего мы завели весь разговор, — с людьми.

Не исключено, что кому-нибудь из читателей посчастливилось наблюдать пьяного, обнимающего и целующего фонарный столб. Однако, зачем такие крайности? Мы каждый день «сталкиваемся» с рукотворными заменителями подлинных объектов либо ситуаций… Это — рисунки и скульптуры, фотографии и компьютерная графика, литература, театр, кино и телевидение. Вот здесь, наконец-то, мы приблизились к той животрепещущей проблеме, для обсуждения которой потребовалось столь обширное предисловие. Мы, как и прочие животные, легко поддаемся на «обман».

Удивительной особенностью психики человека является то, что его можно «обмануть» не только с помощью изображений разных объектов или звукоподражанием, но и посредством слов, обозначающих эти объекты, если такие слова произносятся очень твердым убеждающим тоном, причем много раз подряд. Одни легко подаются на такой обман. Другие ему совсем не подвержены, но их меньшинство.

Восточная поговорка: Сколько ни говори «халва» во рту сладко не станет, — справедлива только отчасти. Существует магия слов. Иногда она проявляется в достаточно ясной форме:

— Вы на пляже, вокруг — красивые девушки. Вы на пляже. Вы на пляже… — глянь, а человек уже раздевается до трусов прямо на сцене.

Это, как известно, называют гипнозом. В какой-то более или менее скрытой форме гипнозоподобное внушение часто наблюдается и в быту. Так ведь действуют и реклама, и политическая пропаганда. В театре, в кино, у экрана телевизора, в уличной толпе, всюду и везде личность современного человека не свободна от внушающих влияний. Подобного рода влияния, в значительной мере, определяют поведение людей. Так было уже в первобытном обществе с его шаманскими заклинаниями, ритуальными танцами, песнями, исполняемыми хором, прыжками и выкриками под мерные удары там-тама. Однако, и современный человек в этом отношении весьма недалеко ушел от дикарей. Более того в XX веке появились новые мощные средства массового внушения. Это, разумеется, средства массовой информации, не говоря уже, конечно, о художественной литературе, театре, живописи, кино, музыке, митингах и демонстрациях.

Большевики говорили: Религия — опиум для народа. Э. Хэмингуэй в «Зеленых холмах Африки» перечислил добрый десяток куда менее благотворных «опиумов». Там и искусство, и политика, и наука, и пресса и вообще все, что угодно. Даже «половую любовь» помянул. Дескать, «тоже опиум для народа», но только для «лучших его представителей»…

Однако, что же из всего этого следует?

Шедевры искусства, несомненно, благотворно действуют на человека. Это — прописная истина. И проповедь талантливого и благородного священника, такого, как, скажем, умученный от большевиков отец Павел Флоренский или недавно убиенный отец Александр Мень, естественно, несла пастве только слово благое. Однако же, неисчислим вред от ораторского гения таких исчадий как Марат и Робеспьер, Гитлер, Муссолини, или же им подобные современные демагоги. Сколь многих толкнула на смертоубийства и прочие преступления злокозненная агитация французских якобинцев и пропагандистов нашего кровавого века!

Ясное дело, в пропаганде, как и в искусстве, широко используется принцип утрированного подобия, о котором мы только что писали. Что ни день, с нами происходит то же, что с колюшкой, которой вместо настоящего самца, показали жестянку с красным пятном! Опять-таки. Это не значит, что именно «во вред».

Хорошая художественная литература издревле способствовала воспитанию хороших людей, будила в душах прекрасное, доброе, вечное. Будила и будит, но не следует забывать: сопереживание при восприятии произведения искусства далеко не всегда укореняет в душе человека нравственное чувство, переносимое в житейскую практику. Есть люди, которые с гадливостью глядят на голодного ребенка, просящего подаяния в переходе метро, но через пять минут, сев в вагон, не могут без слез читать рассказ Леонида Андреева «Петька на даче».

Увы, но способность эмоционально воспринимать произведения искусства и элементарное чувство сострадания к ближнему далеко не всегда связаны между собой.

«Злодейство и гений — суть вещи несовместные?» Как знать? Как знать?

Тем более уже, отнюдь не гарантирует высокой нравственности необычайно высоко развитое эстетическое чувство.

В самом конце XV века изощренным злодейством обессмертили себя Римский Папа Александр Борджиа и властолюбец Цезарь Борджиа, отец и сын. Однако, их славу злодеев затмила иная: слава меценатов. Они ведь покровительствовали Леонардо да Винчи! Среди нацистских и чекистских палачей было немало тонких ценителей искусства. Сам Гитлер был не только гениальным оратором, но и большим любителем симфонической музыки, неплохо играл Вагнера с листа, хорошо рисовал. Гейдрих был одаренным скрипачом. Юношеские стихи И. Сталина удостоились включения в тогдашнюю грузинскую хрестоматию. Славились артистичностью гнусные римские императоры Калигула, Нерон и Каракалла. Сказочная архитектура Самарканда — свидетельство тонкого вкуса такого кровавого чудовища, как Тамерлан. Иван Грозный обладал ярко выраженным литературным даром. Записки талантливейшего итальянского скульптора и ювелира XVI века Бенвенутто Челлини — убедительное доказательство подлости их автора. Подобный перечень, вероятно, можно продолжить до бесконечности. Стоит ли?

И все-таки, тем не менее, психологи утверждают: если руководствоваться статистикой, можно убедиться, что эстетическое и нравственное чувство тесно связаны между собой.

При прочих равных, нравственность в среднем, выше у людей, не лишенных способности предпочитать красивое уродливому.

Современная урбанизация лишает человека возможности наслаждаться видом природных ландшафтов, да и красотами архитектуры, поскольку строящиеся ныне здания сугубо утилитарны: «коробка с окнами». Большинство современных городских пейзажей выглядят одинаково отвратно в любой стране и на любом континенте. Высотные многоквартирные дома повсеместно смахивают на бройлеры для выращивания кур.

Словами К. Лоренца: Клеточное содержание кур-леггорнов справедливо считается мучительством животных и позором для нашей культуры. Однако, содержание людей в таких же условиях находят вполне допустимым, хотя именно человек менее всего способен выносить подобное обращение, в подлинном смысле унижающее человеческое достоинство. Самоуважение нормального человека побуждает его утверждать свою индивидуальность, и это его бесспорное право. Филогенез (эволюционный процесс-пер.) сконструировал человека таким образом, что он способен быть, подобно муравью или термиту, анонимным и легко заменимым элементом среди миллионов таких же…

Обитателям стойл остается единственный способ сохранить самоуважение: им приходится вытеснять из сознания самый факт существования многочисленных товарищей по несчастью и прочно отгородиться от своего ближнего. Часто в многоквартирных домах балконы разделены стенками, чтобы нельзя было увидеть соседа. Человек не может и не хочет вступать с ним в общение «через забор» потому, что страшиться увидеть в его лице свой собственный отчаявшийся образ. Это еще один путь, по которому скопление людских масс ведет к изоляции и безучастности.

Как считает К. Лоренц, для духовного и душевного здоровья человека необходимы красота природы и красота созданной человеком культурной среды. Всеобщая душевная слепота к прекрасному, так быстро захватывающая нынешний мир, представляет собой психическую болезнь и ее следует принимать всерьез уже потому, что она сопровождается нечувствительностью к этическому уродству.

 

2.8. Жертвы информационной революции

В наше время человек без активных действий, риска и творческих усилий, как пассивный потребитель, почти непрерывно получает зрительную и звуковую информацию, которая его предкам доставалась, как правило, очень дорогой ценой, в реальной жизненной борьбе. Эта информация перенасыщена утрированными образами, «муляжами», подобными тем, которые у самца колюшки вызывают большее возбуждение, чем реальная самка или подлинный соперник-самец. С телеэкрана людей, их бедный мозг, непрерывно бомбардируют стимулы, вызывающие «вхолостую» сильнейшее половое возбуждение, реакции агрессии на «образ врага» и стадный инстинкт. Жизненно необходимое общение с друзьями и близкими, чтение и размышления, наконец, все больше подменяют диалоги с компьютером и имитация общения с героями бесчисленных «мыльных» опер и «семейных» телесериалов.

Революций без жертв не бывает. Информационная революция — не исключение. Что сулят человечеству распространение видеотехники и всеобщая компьютеризация? С одной стороны — несомненный прогресс. Это известно всем. С другой стороны беднеет, говоря языком этологов, поведенческий репертуар человека. У людей, увлеченных компьютерными играми и телепрограммами, обычно нет ни охоты, ни времени для чтения, бесед и других занятий, требующих больших эмоциональных, умственных и физических усилий. Возможно, что это и есть «Homo informaticus»? Чего доброго, грядущие Робинзоны вполне смогут обходиться без Пятницы. Живого человека им заменит ЭВМ.

Н. Р. Мюллерт с соавторами писал в книге «Компьютеры делают глухонемыми» (Mullert N. R., Solle A., Geffers S. G., Jungk R. «Kompjuter machen taubstumm und Uberleben in Komputersog» Landes-regierung Nordhein-Westfalen Verlag, Ratingen, 1987): Изоляцию через новую технику люди ощущают, прежде всего, на своем рабочем месте… Печатающие устройства, текст-автоматы и персональные компьютеры затрудняют прямые контакты с коллегами… разговоры и обсуждения делаются излишними. Взгляд на дисплей требует сосредоточенности, поэтому социальные контакты отклоняются. Навыки с рабочего места переносятся и в электроннофицированное жилище. Обращение с техникой погружает человека в одиночество, устраняя потребность в содержательном общении с соседями… Хотя спутниковая телетрансляция приводит в дом к человеку практически весь мир, утрачивается человеческая близость в непосредственном социальном окружении… Человек пребывает всюду и нигде… Таким образом развиваются эгоизм, завистливость, привычка пробивать себе дорогу с помощью локтей. Особенно велика опасность для детей и молодежи, которые воспринимают внешний мир опосредованно через отношение к себе. У них утрачивается ощущение общности с окружающими, способность к совместной работе, потребность во взаимодействии с близкими… Таким образом, потребление новой техники превращает людей как бы в вечных грудных младенцев, которые без компьютера уже не способны ни мыслить, ни фантазировать, ни творить…

Компьютерно-телевизионный бум формирует нового «человека толпы» с незнакомыми людям прошлых поколений маленькими огорчениями и радостями. Одна из характерных черт, пожалуй, мы ее еще обсудим в другом месте, жизнь как бы в двух измерениях. За телеэкраном и в лице компьютера у человека появляется вторая жизнь, вторая семья, иной круг собеседников и друзей, причем все это — фиктивное!

Р. Бредбери в антиутопии «451 по Фаренгейту» описывает вполне возможные грядущие последствия. Муж (один) работает. Домочадцы с утра до ночи глазеют на гигантские, во всю стену, телеэкраны. Там идет своя, причем совершенно бездумная и отучающая думать жизнь. Сцены откровенного секса чередуются с глубоководными съемками и телерепортажами: где-то война, взрывы. Далее — пляски полуголых или вообще голых девиц, соответствующая музыка, снова война, мордобои или секс, снова тропические рыбы или птицы и так далее, и так далее. Однако, главное — не это. За одним из экранов все время — самая обыденная жизнь такой же скудоумной семьи: болтают за столом о всяких глупостях, едят, спят, глазеют в телеэкран, а там… зрители. К ним обращается как к родственникам семья за экраном, а нехитрое устройство в каждом доме позволяет, когда там открывают рот, произносить имена зрителей, балдеющих в данной комнате у экрана: «мистер Джонс», а в соседней квартире: «мисс Кэтлин» — в тот же самый момент. И так сутки, месяцы, годы. Муж — жене, возвращаясь с работы:

— Как провела день?

— Чудесно. Правда, огорчилась: У мисс… (там, за экраном), сильно подгорел пудинг (или была мигрень). Какая чудесная программа по двадцать второму каналу!!

— А о чем?

— Уже забыла…

Чем же занят муж? Он — пожарник. В этом земном раю пожарные занимаются не тем, чем они заняты в наши дни. Еще кое-где, оказывается, есть лица, которые, вопреки государственному запрету, держат в своем доме и (о, ужас!) читают книги! Пожарные по доносам соседей разнюхивают такие дома, врываются туда с полицией и сжигают литературу.

Кем сейчас приходится Изаура, Марианна или «просто Мария» миллионам наших сограждан? Сестрой? Дочерью? Матерью? Возлюбленной?

В том романе Бредбери, если, например, умирал муж, жена звонила в службу быта. Оттуда приезжали и увозили труп, чтобы сжечь. Жена, не отвлекаясь, продолжала глазеть в телеэкран: там — настоящая родня, а здесь — так, ерунда…

Сколь многие наши юноши и девушки ныне там, за экраном, завели себе идеал, сильного, умного, красивого покровителя-отца, любовника, мужа, друга…

Жила-была когда-то милая девочка Алиса и вот по воле писателя Кэрролла угодила она в зазеркалье. Сейчас место Алисы — в Заэкранье.

Конечно, человеку, присосавшемуся к телеэкрану, мало знакомы творческие порывы: не до них! И любознательность незнакома. Все, что надо и хочется узнать, поднесут «на блюдечке» телевизор и видеомагнитофон. В избытке поднесут, так что на прочее душевных сил не хватит. Ну, а все-таки, если приспичит, захочется творить или просто интеллектуально поиграть, — к услугам бесчисленные программы компьютерных игр! Они дают необходимую разрядку уму.

Многие стайные рыбы очень плохо чувствуют себя в одиночку. От чувства одиночества их полностью избавляет зеркало. Им теперь мерещится, что они — вдвоем. И люди перед телеэкраном точно так же избавляются от одиночества, а, в результате, теряют контакт друг с другом, даже со своими близкими в семье. Они чудовищно одиноки, хотя сами не понимают этого!

Каковы перспективы всеобщей компьютеризации и массового производства бытовой видеотехники? Пока сказать трудно. Благие последствия очевидны. О них мы наслышаны в избытке. Они и, правда, очень велики. Современное общество — производство, бизнес, наука — уже никак не могут обходиться без компьютеров. Вопрос только: компенсируют ли эти благие последствия тот громадный вред, который видео-компьютерный бум приносит детям, молодежи, нарушая их нормальное развитие?

Почему у нас все больше пустеют музеи и библиотеки? Почему недобор во многих высших учебных заведениях? Почему школьные учителя плачут: до чего же поглупели многие школьники? Ничего им не интересно и знать они ничего не хотят, даже природу разлюбили, За город поехать отказываются. Почему ветераны Афганской войны, вернувшиеся из Чечни, с ужасом рассказывают, что творили там с гражданским населением и пленными восемнадцати-девятнадцатилетние «крутые парни», наглядевшиеся кинобоевиков? Почему так участились бессмысленные преступления и разного рода зверства на сексуальной почве?

Не мешает помнить: античную цивилизацию разрушили не варвары, а сами греки и римляне: Не варвары, а местные жители спалили Александрийскую библиотеку. Как бы и сейчас наша информационная революция не повернулась против нас…

Все хорошо в меру.

 

2.9. Культ высшего существа

Религиозное чувство нельзя обойти молчанием, обсуждая природу человека. Однако, мы не решаемся, не хотим распространяться на эту вечную тему. Ограничимся самыми общими представлениями.

Французский писатель П. Веркор в фантастическом романе «Люди или животные» повествовал о встрече современных людей с где-то чудом уцелевшими доисторическими обезьянолюдьми вроде австралопитеков. В связи с убийством одного из этих существ затеялся судебный процесс: люди или животные? Решили: люди. Признак: наличие каких-то ритуальных действий, которые сочли за религиозные обряды. Само слово «культура» происходит от «культ».

Любая культура в ее изначальной форме обязательно включает как своего рода стержень определенные формы религии.

Это относится даже к самым отсталым племенам. Атеистических культур не бывает. Общность религиозных представлений объединяла людей уже в глубокой древности. Об этом можно прочитать в уже упомянутой нами статье В. Р. Дольника «Кто создал творца?».

Бог или Боги в любой религии — бессмертные существа высшего ранга, распределяющие и дарующие блага, но способные и жестоко покарать за ослушание.

Характерно обращение к высшей силе: «Отче!» Характерны и такие формы бунта как, например, в «Антихристианине» Ф. Ницше. Этому философу-индивидуалисту претил Бог униженных и оскорбленных, сам моливший в Гефсиманском саду и погибший на кресте. По Ницше, такой Бог не может быть авторитетом для арийцев, западных людей. Первая ипостась арийского Бога в том, якобы, что он — высшая сила, неодолимая, капризная и без малейшего нравственного начала.

Таковы, действительно, были боги древних германцев — Один, Тор и другие. Не случайно поэтому гитлеровцы хотели разделаться с христианством и возродить древне-германское язычество. Им, как, кстати, и большевикам, претил христианский «гнилой гуманизм».

Не даром и персонаж Ф. М. Достоевского, отринув идею Бога, приходит к логическому выводу: все дозволено.

Таким образом, богоборчество во многом родственно бунту против отца и культурно-нравственных ценностей старшего поколения, — вопрос, к которому мы вернемся в IV главе этой книги, см. раздел «Молодежный бунт».

Все народы пяти континентов, обращаясь к Богу или богам, принимают молитвенную позу подчинения (см. далее).

Более или менее несомненна историческая связь всех древнейших религий с тотемами и табу, чему посвящена специальная работа З. Фрейда.

Действительно, во всех древнейших религиях боги зооморфны или представляют собой синкретические существа: одни части тела человеческие, другие — звериные. Часто богов представляли в виде животных, имеющих самое прямое отношение к жизни человека: бык, телец, пес или человек с головой пса: реже — слон, вепрь либо сильные хищники: орел, лев, медведь, леопард; дракон, непостижимым образом похожий на динозавров, вымерших еще задолго до появления человека на земле.

Жертвы изначально, по-видимому, были почти везде человеческими. Отголосок в Библии: несостоявшееся жертвоприношение Исаака Авраамом.

В Междуречье, колыбели трех мировых религий, с древнейших времен Шумера, царил генотеизм: каждый народ, каждый город поклонялись своим богам, чьи изображения ставили в храмах. Стоило завоевателям убрать из храма и увезти с собой идола-изображение божества, и население города переставало ощущать себя особым народом. Именно так было в Вавилоне после того как ассирийский царь Синаххериб в 689 г. до н. э. разрушил город и увез в Ассирию идола бога Мардука. Наследник этого царя Асаргаддон возвратил Мардука в восстановленный храм и к вавилонянам вернулось самоощущение особого народа! Вскоре они разгромили Ассирию.

После похищения Ковчега завета филистимлянами иудеи, по-видимому, тоже рисковали оказаться в положении народности, утратившей свое самоосознанное «Я». Спасла идея Бога единого, вездесущего, незримого, вечно ведущего свой «избранный» народ, подобно тому как пастырь ведет стадо. Эта идея Бога единого брезжила уже у древнеегипетского фараона Эхнатона, (1400 г. до н. э.), который, как известно, провозгласил единым богом в Египте Солнце — Гелиос. Однако, в совершенной и законченной форме она встречается впервые в истории человечества только в текстах Библии, Ветхого завета, книге Бытия и др.

Идея Бога вездесущего и бесплотного обеспечила древним иудеям своеобразное историческое преимущество. Сознавая себя народом «избранным» вездесущим и бесплотным Богом, они, благодаря этой вере, не растворились в массе других народов даже после военных разгромов, двукратного разрушения Иерусалимского храма и рассеяния по всему миру. Уже в древности, до разрушения первого храма и позже в разные века иудейскую веру, хотя прозелитство не поощрялось, приняли выходцы из разных этносов. Поэтому говорить о каком-то генетическом единстве всех людей (белых, черных и желтых), исповедующих иудаизм, мало оснований, вопреки утверждениям расистов. Вопрос этот запутанный, больной, что ни скажешь, кого-нибудь непременно разозлишь. Но и ничего не сказать нельзя, говоря о человеческой цивилизации. Ведь от иудаизма — начало двух мировых религий, опирающихся на библейские сказания: христианства и ислама.

Нам как биологам, конечно, лучше держаться от этих опасных проблем подальше. А вдруг скажем что-нибудь «не то», заденем чьи-нибудь религиозные или национальные чувства, вовсе не желая этого?

Применительно к основным мировым религиям рискнем коснуться только еще одного вопроса. Многие верующие отрицают эволюционное учение как, противоречащее библейской версии, изложенной в «Книге бытия». Между тем, некоторые богословы всех трех основных монотеистических конфессий считали, что Бог-творец Вселенной вмещает в себя ее пространство и время, подобно тому, как мы — существа трехмерного мира — вмещаем в себя его трехмерность. Таким образом, допускалось что, для Бога иудеев, христиан и мусульман любые процессы, начавшиеся и протекающие во времени, а также и предстоящие, уже как бы одновременно и предстоят, и идут, и завершились. Для него практически не существует непредсказуемости и случайности. Будущее так же прозрачно и детерминированно, как и прошлое. Бог — вневременной творец и наблюдатель Вселенной. Он «видит» от начала до конца весь процесс, идущий во времени, подобно тому как мы обозреваем лежащий на нашей ладони трехмерный предмет! Любую деталь этого процесса он может изменить с такой же легкостью, с какой мы управляем представлениями, возникающими в нашей фантазии, где фактор времени — полностью в нашей власти.

Так интерпретируется идея божественного управления миром например, в трудах Николая Кузанского (Италия XVI в.) и в «Иконостасе» П. Флоренского.

От этой управляемости вытекает возможность пророчества, причем характерно: прорицать, не совершая при сем смертного греха, может, по понятиям всех трех мировых религий: иудаизма, христианства и ислама, только боговдохновляемый пророк.

Само собой понятно, что такая концепция (мы о ней рассказали, воздерживаясь от собственной оценки) устраняет кажущееся противоречие между идеей бытия Божьего развития Вселенной, в частности, органической эволюции.

В середине прошлого века зародился бахаизм — конфессия, отделившаяся от ислама. Характерные отличительные черты этого вероучения — величайшая терпимость, гуманизм и полное признание всех научно установленных фактов. Как пишет Абдул-Баха, один из основателей бахаизма: Религия и наука идут рука об руку и любая религия, противоречащая науке, не истинна.

Таких же, приблизительно, взглядов на науку, включая эволюционное учение, придерживаются многие современные индуисты и буддисты, в особенности, последние. Ч. Дарвин вовсе не был атеистом. Не был им, как уже говорилось, и И. П. Павлов. Грегор Мендель, заложивший основы современной генетики, был католическим монахом, так же как и крупнейший палеоантрополог середины XX века Тейяр де Шарден, автор знаменитой книги «Феномен человека». Бытие Божие стремился обосновать в книге «Что такое жизнь с точки зрения физики?» (ИЛ, Москва, 1948) один из «отцов» современной квантовой физики Эрвин Шредингер. В этой классической книге, сыгравшей громадную роль в развитии молекулярной биологии и биофизики, конечно же, полностью признавался факт органической эволюции. Некоторые из крупнейших современных биологов — глубоко верующие люди. В их числе известный российский биофизик Е. А. Либерман.

Как первоначально зародилось религиозное чувство доисторического человека? Об этом подробно в статье В. Р. Дольника «Кто создал творца?»

Конечно, на многие мысли наводит наблюдаемая часто, в особенности у древних народов, связь между структурой общества, его иерархической организацией, и религиозными представлениями. Эта связь обсуждается в других разделах нашей книги. В то же время, нельзя считать случайным совпадением поразительное сходство основных верований у подавляющего большинства первобытных народов разных континентов. Везде боги или духи, (в каком бы зверином или человеческом обличье их ни представляли) — высшие вожди и покровители племени, как бы его «отцы», чему вполне соответствует и культ обожествленных животных или растений-«предков», тотемы (см. далее).

Самое принципиальное во всех культурах и религиях отсталых народов, живущих еще ныне как бы в каменном веке, это системы табу: ограничений и запретов, а также многообразные ритуалы.

Как возникают табу, приметы, многие ритуалы?

В чуть ли не любом совпадении во времени разных, между собой часто не связанных событий и обстоятельств первобытным людям мнилась какая-то зависимость, закономерность. Так возникали бесчисленные ассоциации типа: «Перед тем как случилось это, было то, то и то. Значит если повторятся сами или будут специально воспроизведены предыдущие события, последует и все дальнейшее».

В. Р. Дольник по этому поводу пишет: Слабому интеллекту лучше не искать причинные связи (до них, добавим, он все равно не докопается), а связи совпадений и воспринимать причинную связь как двустороннюю, обратимую.

Если читатель еще помнит то, что только что рассказали мы о локальном («консервирующем») случайном поиске, то, вероятно, сам догадается: здесь типичный пример применения стратегии именно такого поиска. При полном незнании истинных причин природных явлений, действительно, целесообразно воспроизводить «на всякий пожарный» все детали тех ситуаций, после которых следовала удача, или, наоборот, остерегаться абсолютно всего, что хотя бы однократно предшествовало беде. Скажем, однажды охотнику перед очень неудачной охотой повстречался на пути навозный жук-скарабей. Вот и появилось «табу». Теперь уже и этот охотник, и его соплеменники, и их потомки после встречи с навозником будут сразу же возвращаться домой. «Пути не будет, охота обречена на неудачу». Повстречается тот же жук перед удачной охотой, и все будет наоборот. Жука перед охотничьим походом будут ловить и высаживать на тропу или изображать на стене пещеры, носить на шее как амулет.

Заметим, что у животных по точно такому же принципу вырабатываются так называемые цепные или (если сигналы действуют одновременно) комплексные условные рефлексы. Мы, люди, в этом отношении не исключение.

Спасение минера — в консерватизме его стратегий поведения.

Недаром даже современные люди, если профессия их сопряжена с риском для жизни, обычно бывают довольно суеверными. Знаменитый летчик-испытатель М. М. Громов однажды рассказал одному из нас (Ю. А. Л. — знакомство состоялось в поезде), что всегда отказывался от испытательных полетов, если по пути на аэродром дорогу ему перебегала черная кошка. Полное неверие в подобного рода приметы, по словам М. Громова, нечто вроде духовной махновщины.

Действительно, следует признать, многие ритуализированные запреты издревле имели глубокий смысл. Они вынуждали людей обуздывать себя, воздерживаться от опасных для окружающих импульсивных порывов. Члены любого первобытного племени воздерживаются от действий, осуждаемых жрецами, шаманами, колдуна-ми, и так далее чьими указаниями руководствуются во всех сферах частной и общественной жизни. При этом, как правило, никто не задается опасным вопросом: а почему, собственно, мне нельзя делать то-то и то-то, вопреки моему желанию? Бунт против предписаний религии появляется на более поздних этапах исторического развития.

Борьба с религиозным сознанием и атеистическая пропаганда в наши дни обычно носят явно выраженную политическую окраску. То же можно сказать еще с большим основанием о межконфессионных конфликтах и крестовых походах против научных знаний, попытках «отменить» те из них, которые почему-либо не устраивают какую-то группировку священнослужителей, а также их паству.

Как писал Э. Фромм (1990–1980), крупный немецкий психолог-неофрейдист: Не пришло ли время прекратить споры о Боге и вместо этого объединиться в деле разоблачения современных форм идолопоклонства. Сегодня это не Баал и Астарта, это — обожествление государства и власти в странах с авторитарным режимом; и обожествление машины и успеха в нашей собственной культуре, угрожающее наиболее ценным духовным обретениям человека. (Из «Психоанализ и религия», по переводу в сб. «Сумерки богов», Политиздат, 1990).

 

2.10 Извращения религиозного чувства

Затронув проблему религиозного чувства, нельзя обойти молчанием такое его комичное извращение нашего времени как религия Карго.

В годы Второй мировой войны на Тихом океане союзники, высаживаясь на некоторые острова Микронезийского архипелага, строили там аэродромы и одаривали туземцев съестными припасами, мелкими зеркалами, бусами, иногда даже кое-какой полезной техникой, посудой и так далее. Каково же было удивление путешественников, когда лет через сорок после войны на этих островах обнаружился новый культ. В глубине тропических зарослей туземцы расчищали площадку, устанавливали на ней деревянное подобие самолета, иногда даже с явным признаком мужского пола, и вокруг этого странного идола плясали, пели, приносили ему жертвы. В чем суть веры?

— Эта птица много лун тому назад принесла на землю наших бледнолицых предков с обильными дарами. Мы молим ее: «Принеси их опять». Мы точно знаем: они посетят нас снова и тогда мы вместе с ними улетим туда, откуда они принесли дары, на Второе небо.

Похоже, и у нас в стране появился этот культ. Вера в НЛО, сакрализация (превращение в предмет веры) разнообразных антинаук, часть из которых тоже залетели с «дикого Запада», ожидание «пришельцев» с обильными дарами, будь то хоть гуманитарная помощь, хоть инопланетяне, хоть выходцы из оккультного «параллельного мира» или из Шамбалы, ритуальные пляски. Появился идеологизированный рок. Он приводит в состояние экстаза, подобно камланиям шаманов. На эти действа молодежь идет в подпитии или наколовшись наркотиков — еще одна аналогия. Шаманы и участники их действ во многих странах, например, у ряда народностей нашего Дальнего Востока и индейских племен, вкушали наркотики: настойку мухомора или других грибов, тех, в которых содержится ЛСД. Этот и некоторые другие грибные яды вызывают удивительные галлюцинации: мерещатся как во сне совершенно реально видимые человеческие существа, разговаривают, общаются; нарушается чувство времени. «Рокоманами» тоже нередко овладевает массовое безумие. Самоконтроль утрачивается полностью. Все очень напоминает радения хлыстов, описанные, например М. Горьким в «Климе Самгине».

Удивительные мы переживаем времена. В нашу вчера еще безбожную страну начала возвращаться религия, но, как видно, «и бес не дремлет».

К извращениям религиозного чувства, несомненно относится не только то, о чем мы сейчас рассказали. Есть и другое извращение: политический фанатизм. Поклонение идолам в лице земных тиранов, их обожествление (см 4.8).

Культ Сталина, Гитлера и Мао, несомненно, носил религиозную окраску. Говоря точнее, эти культы паразитировали на естественном религиозном чувстве. Бог земной тщился подменить собой Бога небесного.

Все мы жили под Богом,

(Б. Слуцкий. «Все мы жили под Богом»)

У Бога под самым боком.

Он был не в небесной дали.

Его иногда видали,

Живого на мавзолее.

Он был намного умнее и злее

Того, другого,

По имени Иегова,

Которого он низринул,

Извел, пережег на уголь,

А после из гроба вынул

И дал ему хлеб и угол…

Именно в этом крылась причина ненависти тоталитарных правителей к церкви и религии. Изничтожали опасных конкурентов! Не удалось! Руки коротки.

Ю. Богомолов («Искусство кино», № 8, 1991) писал: Большой террор требовал не только большой лжи, но и новой мифологии, и нового фольклора. Мир реальные переворачивался, собственно жизнь не считалась реальностью — она подменялась ирреальностью, мифомиром. В этом мифомире государство приобретает статут цели и становится объектом религиозного культа, а человек утилизируется как материал для построения нового мира… В сталинском мифомире есть свой Олимп — это Кремль. И есть свой Тартар — это застенки тюрем и необозримый архипелаг ГУЛАГ. Боги — обитатели Олимпа бессмертны, но не гарантированы от низвержения в Тартар — Бутырки. Троцкий, Бухарин и другие, изгнанные с Олимпа, не лишаются статуса бессмертных. Они обречены на вечное присутствие в мире, но с клеймом вульгарного злодея.

Весьма символический, по сути дела, исторический эпизод. Самым высоким зданием предреволюционной Москвы был, как всем известно, ныне восстановленный Храм Христа Спасителя. Большевики его взорвали в 1932 году, чтобы воздвигнуть не где-нибудь, а именно на этом самом месте свое капище: Дворец Советов, увенчанный грандиозной статуей Ильича. Здание по проекту должно было стать самым высоким в мире. Работы начались. Вырыли гигантский котлован, как в известном романе Андрея Платонова. Но и кончилось все как там. Годами огороженная забором стройплощадка являла собой зрелище запустения. Котлован постепенно превратился в большой затянутый ряской пруд. Потом в этом месте построили зимний бассейн. Здание Дворца Советов в архитектурном проекте: параллелепипед, на нем второй поменьше, третий — еще меньше и так далее, явное подобие Зиккурата-Вавилонской башни. И смех, и грех… Нарочно не придумаешь!

 

2.11. Где начинается совесть?

Текст этой книги был уже подготовлен к печати и был представлен на суд тех читателей, чье мнение нам особенно не терпелось услышать, когда нам вдруг подумалось о величайшем упущении в главе о природе человека. Есть еще нечто очень важное, что отличает нас от бессловесных наших предков, поскольку неразрывно связано с нашим умением мысленно возвращаться в прошлое и с внутренней речью…

Ах, чувствую, ничто не может нас

Среди мирских печалей успокоить;

Ничто, ничто… едина разве совесть.

Так здравая она восторжествует

Над злобою, над темной клеветою.

Но если в ней единое пятно,

Единое случайно завелось,

Тогда — беда! Как язвой моровой

Душа сгорит, нальется сердце ядом,

Как молотком стучит в ушах упрек…

Так говорит сам с собой пушкинский Борис Годунов.

Способно ли какое-либо живое существо, кроме человека, испытывать длительные угрызения совести?

Конечно, чужая душа — потемки, тем более бессловесная. Собака, укравшая котлету в отсутствие хозяина, когда он возвращается в дом, вроде бы, переживает свой грех: скулит, ползет к его ногам, извиваясь на брюхе, поджимает хвост, в отличие от, например, кошки, всегда склонной действовать по принципу не пойман — не вор. Однако, что это? Переживания, подобные человеческим, или ожидание и страх грядущего наказания? Скорее уж, все-таки, второе.

В следующих главах будет рассказано о действующих у животных инстинктивных запретах: не ешь детеныша, корми его, не добивай сдавшегося соперника, не нападай на него исподтишка, не разоряй гнезд или нор собратьев по виду, не буди спящих, не воруй пищу у своих, уважай чужую территорию и так далее. Это все, надо полагать, зачатки того нравственного чувства, которое у людей Эммануил Кант назвал категорическим императивом. Как известно, великого философа нравственное чувство, заложенное внутри нас, волновало не в меньшей степени, чем вид звездного неба. В том и другом виделись ему подтверждения бытия Божьего.

Способность к длительным угрызениям совести, как нам кажется, — еще одно существенное отличие человека от животных.

Конечно, и они испытывают отрицательные эмоции, нарушая свои врожденные моральные запреты. У некоторых видов, например, у гиеновых собак или врановых птиц, эти запреты определяют социальное поведение куда в большей степени, чем у человека (см. далее). В то же время и высшие животные, подобно нам, нередко преступают свои моральные нормы, о чем будет говориться в 3.8. Бывает, случается, что, например, самка по неопытности или с голодухи пожирает своих детенышей или, играючи, убивает их. Разошедшийся самец в пылу драки убивает сдавшегося соперника или даже умерщвляет собственную подругу жизни, повздорив из-за какой-нибудь ерунды. У галок, подобно людям, моногамных (один муж — одна жена) и объединяющихся надолго в супружеские пары, случаются и «разводы», «супружеские измены». Известно немало случаев, когда собаки или (гораздо чаще) воспитанные человеком шимпанзе умерщвляли или калечили своих, вроде бы, любимых хозяев. Описан случай когда шимпанзе, откусивший вдруг ни с того ни с сего палец своему приемному отцу, очень после этого огорчался и даже пытался приставить палец на прежнее место.

Все это, вроде, так. Но вот все-таки. Многие, еще, вероятно, помнят трагическую историю в Баку с семьей любителей животных Берберовых. Они вырастили в своей квартире львенка и еще нескольких крупных хищников. В один не прекрасный день эти звери неожиданно разбушевались и расправились со всей семьей: одних растерзали до смерти, другим нанесли тяжкие увечья. Ворвавшаяся милиция была вынуждена перестрелять весь домашний зоопарк. Спрашивается, а как бы себя вели в дальнейшем эти хищники, если бы их оставили в живых? Опомнились бы, мучились бы длительными угрызениями совести? Нет, отвечаем уверенно. Тосковали бы, возможно, по загубленным людям, но так и не поняв, куда они делись и вообще, что произошло. Ведь ни одному живому существу, кроме человека, не понять, что такое смерть. Животные, таким образом, не смогли бы осознать, что были ее причиной.

Известно, правда, немало случаев, когда собаки даже околевали от тоски, потеряв хозяина, выли на его могиле, отказывались от пищи. Но тем не менее, только мозг «вооруженный» речью, способен осознать вину даже перед теми, кто ушел давно в «мир иной» и никого ни в чем не может укорить. Страданиям Раскольникова или Ивана Карамазова нет никаких аналогов в животном мире.

Приведем исповедь одного знакомого Ю. А. Л., физика. В годы войны он, тогда десятилетний мальчик, оказался в оккупированной немцами Виннице. Кто-то донес на его родителей. В квартиру ворвались полицаи и всех членов семьи, которых застали дома, повели на расстрел. На глазах у ребенка убили его младшую сестренку, бабушку и деда, который в последний момент подсадил внука на забор и тем помог убежать. Вслед стреляли, но пуля только оцарапала бок. Родители сыскали его потом и вместе с ним укрылись в деревне у свояка. Через два года, когда подступили наши, мальчик, уже двенадцатилетний, пробегая мимо развалин какого-то кирпичного строения, услышал из-под стены стоны и крики:

— Хельфен зи мир, вассер, вассер, тринкен… — Помогите, помогите, воды, пить…

Взглянул, за стеной лежит раненый в живот эсесовец, а рядом пулемет и стрелянные гильзы. Мальчик перелез через стену и своим большим, не по размеру, солдатским ботинком наступил на живот немца, прямо на рану. Наступил и начал медленно давить, глядя с усмешкой прямо в глаза раненому. Даванет, остановится, снова придавит. Немец дико взвыл. Лицо его позеленело. Руки судорожно корябали землю. Через минут пятнадцать все кончилось. Мальчика вид агонии и смерти врага ни чуточки не испугал. Напротив, развеселил. Он ощущал себя тогда мстителем за бабушку, дедушку и сестренку.

Но вот мальчик повзрослел, и с каждым годом проклятое воспоминание все больше сверлило его душу. Начались почти еженощные ужасные сны. Прошли школьные годы, университет, аспирантура, а на душе делалось все поганее. С третьего курса аспирантуры этот физик запил и бросил учебу. Немец продолжал сниться почти каждую ночь! Теперь уже они во сне познакомились, разговаривали, и все кончалось иногда лучше, чем в жизни. Подъезжали санитары, забирали раненого. Их обоих куда-то везли. Поразительно, что не снился расстрел, не снились убитые родственники. А снился раздавленный немец, вероятно, такой же изверг, как и прочие эсесовцы. Разумом физик, конечно, понимал: велик ли спрос с озлобленного двенадцатилетнего мальчишки после всего им пережитого? Да, понимал, но толку-то от этого не было никакого. Совести не прикажешь. Душевные муки продолжались, и в жизни, карьере, в результате, все пошло прахом.

Известна трагедия некоторых, хотя и далеко не всех, членов экипажа знаменитой летающей крепости «Энола Гей», той, которая бросила атомную бомбу на Хиросиму. Из палачей, творивших расправу в Катынском лесу, некоторые (опять-таки только небольшая часть) потом покончили с собой: видно, совесть заела. Другие, напротив, до конца жизни похвалялись тем, как пускали в расход «белополяков», «по секрету» весьма охотно рассказывали подробности.

В массе гитлеровских убийц процент раскаявшихся, по-видимому, ничтожен, хотя, несомненно, были такие. Подавляющее большинство, включая доживших до наших дней, ни о чем не жалели и не жалеют, но просто боятся разоблачения и расплаты. То же можно сказать и о многих чекистских палачах, которым по сей день и бояться-то нечего.

Убийцы царской семьи Я. М. Юровский и компания, все, кажется, за одним единственным исключением, очень гордились содеянным и даже грызлись между собой, спорили, кто именно первым стрельнул.

Не стоит продолжать этот перечень. И так ясно.

Мучительное сознание своей вины, отнюдь не исчезающее в силу таких обстоятельств, как гарантированная безнаказанность и невозможность возместить жертве принесенный ей ущерб — чисто человеческая черта. К тому же свойственна она далеко не всем человеческим индивидам, а только некоторым, как бы избранным.

Заметим, что евангельский Иуда, памятуя конец его, стоял на голову выше многих нераскаянных преступников былых времен и нынешних. Для них даже уподобление Иуде — незаслуженная честь. Они ведь и его намного хуже.

Ясность в вопросы совести внесло учение Христово. Как известно, христианская Церковь отпускает даже самые страшные грехи кающимся грешникам, если только покаяние их искренне и глубоко. Однако, если даже Церковь, именем Божиим, простит именно человеческую душу, и это отпущение грехов, конечно же, не может освободить ее от чувства вины. Для совестливой души великие грехи не имеют срока давности и продолжают ее угрызать раскаянием до самой гробовой доски. Христа окружали среди других и такие совестливые души: прощеные им, но самих себя не способные простить раскаявшиеся грешники.

В послевоенной Германии многие лучшие ее люди томились и томятся по сей день чувством общей великой вины. Одна из главных причин наших бед, возможно, в том, что мы на такое покаяние пока оказались неспособны. А ведь на почти каждом народе и человеке нашей распавшейся империи лежит доля вины за гибель и страдания многих наших соотечественников. Все мы повязаны кровью, как сообщники Петруши Верховенского, весь советский народ в той или иной степени, словами Людмилы Ивановой сам участвовал в изготовлении собственной удавки. Система была заинтересована, чтобы никто не остался чистеньким. Конечно, речь идет о современниках кровавых лет и застоя, но и более поздние поколения далеко не безгрешны. Достаточно вспомнить Афганскую авантюру, кровавый октябрь 1993 г. и бездарную Чеченскую войну, все те гнусности, которые творятся сейчас не только «наверху», но и повсеместно.