А может, ничего не было? Сомнение на миг. Я приподнялась на локте. Холмистую долину покрывал остывающий дым и другой страшный запах, он путался в холмах и креп. Меня вырвало струей. Запах казался… съедобным.
Я поднялась и двинулась туда, где все произошло. Запах усиливался, прилипая к потному лицу и осклизлому горлу. Я обрастала им. Желудок приступами извивался, но рвать больше было нечем. Сил оставалось мало. Я двигалась по кратчайшей прямой, не разбирая дороги. Огибала только неодолимые препятствия, строения или глубокие овраги и возвращалась. Много раз, чтобы продолжить путь, я садилась на землю и ждала. С трудом вставала: руки загноились. Не знаю, встретила ли я кого-либо. Пустили ли меня или просто не заметили. Дорогой я никого живых не помню. Шла остаток дня по дымной жженой смеси в недвижимом воздухе, как по следу. Добралась к ночи.
Солнце, рвано светясь сквозь ветви перелеска, упало за горизонт. Я заспешила, в сумерках увязая в сучьях и валежнике, и с последними проблесками света выбралась из лесополосы. Передо мной открылась прямая узкая проселочная дорога, с обеих сторон окруженная заброшенными полями. Ее отрезок в несколько километров был весь покрыт сожженной техникой и транспортом.
Многие десятки вкривь и вкось стоящих, поваленных и перевернутых машин замерли неподвижно на полотне или на обочине. Иные все еще дымились. Развороченные танки, бронемашины, изувеченные каркасы грузовиков и вовсе неузнаваемые комканые груды железа. Стояли плотно. Мертвая галерея уходила в темноту, а дальше было и не разобрать. Запах здесь, тяжелый и густой, как студень, еще теплел. Кое-где, еле видимое глазу, последнее пламя сбрасывало одинокие искры. Догорали покрышки. Дотлевали останки.
Не знаю, сколько там их было. Столько, что принять это мой разум был неспособен. Одно: везде. Они везде, разбросаны на километры вдоль дороги. Тела не убирали. Я сощурилась, выглядывая на дороге два «ЗИЛа» подряд. Увидела совсем недалеко и побежала к ним: «Наши!» Понимала: дальше могли встретиться другие пары. Но не вдумывалась.
Теплела стальная рама кузова, от брезента осталась россыпь люверсов на дне. Те, кто все еще оставался в грузовике, теперь неотличимы друг от друга. Узнать кого-то было невозможно. Я отшатнулась от борта и подалась назад. То, на что я наступила, издало резкий стон.
В темноте под ногами я увидела только черноту и в ней болезненный оскал зубов, светящийся белым.
«Я не могу помочь тебе…»
Не зная, что потом, я на ощупь отыскала его подмышки и под руки поволокла вниз, дальше от дороги. Его поверхность жгла мне руки. Послышался булькающий всхлип и длинный выдох. Я зажмурилась и дернула горячее черное тело снова. Меня хватило на три шага. С четвертым я бросила его и повалилась рядом. Сомкнулась темень перед взором и окончательно стерла мутные детали ночи.
– Ну и че? – раздался прямо надо мной здоровый громкий голос.
– Где-то тут…
Я перестала дышать. Луч фонаря помелькал и, остановившись, залил лицо мне и моему раненому.
– Гля, баба.
Свет фонаря выедал слезу, она стекала в землю. Я через силу не закрыла глаз.
– Не. Тот, второй.
Шаги приблизились вплотную. Мы лежали лицом к лицу, глаза в глаза: я и обожженный смотрели друг на друга. Его лица почти не осталось, оно шло рваными черно-красными волдырями. Нос ввалился. Зрачки казались пьяными от боли.
– Этот?
Я не дышала из последних сил. Тогда черные губы раненого треснули, и он сказал отчетливо:
– Пить.
– Что я говорил? То-то. У меня глаз-алмаз. Цепляй, блядь.
Фонарь дернулся и сбросил луч вбок. Зашуршал развертываемый брезент. Я зажмурилась и выдохнула в темень.
– А с этой что?
– Оставь. Холодная.
– Да как-то…
И тут произошло нечто, чему нет объяснения. Луч вернулся.
– Что возишься?
Я слепла в молочной белизне рефлектора. И тогда внезапно ощутила корявую щепоть у себя на сонной артерии. Пальцы с отросшими ногтями пахли неместным табаком. Сердце мое бросилось прыжками. Он слушал секунду… за секундой… за секундой…
– Не-а, – ответил, наконец, спутнику голос прямо над моим ухом. – А глядит, прям живая.
– Кончай, – устало скомандовал второй. – Этой уже все похуй. А тот, что рядом, может чутка и не дождать.
Один из них подобрал поблизости кусок какой-то рвани и осторожно накрыл мне лицо. Потом они перекинули раненого на носилки, и пять минут спустя в живых поблизости осталась я одна. Страх давил меня к земле довольно долго, до самого прихода мысли, что те двое, сделав круг, сейчас вернутся в поисках других. Тогда я разом сбросила покров, поднялась и побежала обратно в лесополосу. В лицо меня хлестали ветки, ноги то и дело увязали и путались, но я ни разу не остановилась, пока не перестала слышать боль тех немногих, что еще оставались живы.
Я повторяла: я живая. Я живая. Живая – за всех вас.
Они заплатят. Вам и мне. Заплатят.