Но, кажется, вот и удача! Мой путь вел меня в город. Сначала я насторожилась, но вскоре прочла название на торце первого же попавшегося здания и успокоилась. Годится.

Серая туманная махина города полого растекалась вдоль своих дорог. Запустение этого бывшего районного центра, казалось, проросло насквозь и поглотило его, как сорная трава.

Утро будто подернулось смогом. Шаг за шагом, одна за одной навстречу мне отваливались от грязноватой мути одноликие пятиэтажки позднесоветской постройки. Повсюду они зияли дырами развороченных балконов и разрушенных крыш. На иных сохранились антенны, на иных – белье цвета обгорелых стен на провисших веревках. Слепо немели битые рекламные растяжки и щиты.

При въезде в город, за поврежденным железнодорожным полотном, низались тесно несколько разновеликих технических построек. Одна из них и привлекла мое внимание. Здание темного кирпича, из торца которого выходил целый моток труб, зашитых фольгой и воздухом бегущих в город.

Я помнила: по нашим данным, мирных жителей в этом бывшем промышленном центре почти не осталось. А крупный опорный пункт боевиков базировался здесь, чуть дальше, в высотках центра города.

Я подобралась ближе и затаилась, подавляя навязчивый короткий кашель. Так понаблюдала час. Безлюдно. Из трех труб в безветренное небо столбами рвался дым. Строение использовалось. Цель передо мной.

Пьяное чувство близости к концу пробежало по венам, непривычно согрело ладони. Я готова. Последний раз оглядевшись, я подобралась к едва заметной пробоине оконца у самой земли. Глянула внутрь, одновременно заведя в него ствол автомата. Есть доступ. В лицо ударил оглушительный гретый запах солярки. Котельная. Не замерзают, твари. Сейчас тут станет вовсе жарко.

За широкой стеной старого красного кирпича разбегались рукава коммуникаций, с ближайшей ко мне трубы отрывался и падал каплями конденсат. Я помечтала. Повредив котельную, я тем самым лишаю теплоснабжения не одну сотню единиц неприятеля. Это парализует городскую группировку… Тогда голод вины и бессилия отпустит меня. Мне не вернуть своих. Но я все еще могу помочь тем, кто идет за нами. И это большее, что я могу.

Знакомый шум текущих труб мешался с тонким шипением. Вниз уходила паркая мутная темень. На миг она безотчетно показалась мне обитаемой, но я списала на усталость. Крысы? Сбиты прицелы. Ничего. Кто вы там? Сейчас, сейчас полетаем.

Заранее я надежно скрутила гранаты проволокой и теперь приготовилась снять с центральной чеку. Тогда же внизу открылась дверь, и женщина с изрезанным усталостью лицом явилась в освещенном проеме. Она была в белом.

– Ну, как у нас дела? – весело спросила она.

Тишина. Я рефлекторно отпрянула и пригляделась. Свет дверного проема котельной пронзил мутную пелену и осветил дно зала. Внизу, прямо под трубами, на койках и наскоро сколоченных нарах лежали дети. Казалось, их четверо.

– Так, герой. Как поживаешь? – с порога бодро обратилась вошедшая к мальчишке лет двенадцати.

Он молчал, явно привыкнув и к вопросу, и к следовавшей за ним манипуляции. Женщина приподняла рваную простыню. На худом желтоватом теле ребенка была такая же точно повязка, какую я когда-то наложила своему товарищу. Когда-то, невыразимо давно… Ранение в левую подключичную область. С той разницей, что здесь задето легкое. Грудная клетка мальчика ходила тяжело, асимметрично. Без слов, не мигая, он смотрел на врача. Та проверила повязку, строго объявила:

– Мо-ло-дец!

Аккуратно накрыла ребенка рваниной и перешла к следующей кроватке. Что-то странное мелькнуло во взгляде, которым она вскользь коснулась пустой пятой койки, стоявшей особняком.

– А как тут наша девушка?

Девочка лет семи-восьми отвернулась к стене. Не глядя, выпростала ручку из-под комка простынь. Ампутация по локтевому суставу. Почти зажившая культя под бинтом.

– Ну, молодец. А глаз? Еще плачет?

Молчание. Спрятала руку.

– Дай гляну!

Девочка повернулась. На лице стал виден малиновый зарубцевавшийся ожог.

– Так видишь? Нет? – Женщина пошевелила пальцами со стороны шрама. – Ну, не все сразу, правда?

И снова скользкий взгляд в дальний угол. Обход продолжался.

– А здесь у нас… Вставай-ка, послушаю.

Этот маленький человек, обитатель ближайшей ко мне койки, ранен не был. Он был слаб, и собственный вдох чуть покачивал его вперед-назад. Врач осмотрела, потом помогла ему лечь, поддержав под затылок. Пощупала выпуклый живот под выступающими тонкими ребрами.

– Ну, ничего. Мы с тобой еще станцуем. Умеешь танцевать?

– Умею, – уверенно отозвался пацан.

– Так я и думала.

– Эй, дежурная! Маша? Подойдите, – крикнула женщина в сторону дверного проема.

Торопливо вошла сестра, не такая сияюще-белая, как доктор, с чуть испуганным внимательным взглядом.

– Стабилен? Когда доставили? – коротко осведомилась врач, тем временем уже переместившись к четвертой койке.

Ее обитатель был без сознания. Бинты его оплывали свежими цветными пятнами. На ручке койки на переломленном листе бумаги виднелась надпись: имя на «В» и год рождения этого века.

Сестра передала врачу стопку рукописных тетрадных листов, так похожих на мои, одновременно поясняя:

– Шок. Утро, четыре тридцать. Извлечен из-под завала. Проникающее осколочное грудной клетки, размозжение левого бедра. Синдром сдавления: везли свои, без шины. Интоксикация, травматический шок. Высокая кровопотеря…

– Хватит. – Доктор понизила голос. – Не здесь. Я подойду сейчас на пост. А вы начинайте готовить Колесникова.

– Когда?

– К двенадцати.

Девушка покосилась на койку «танцора».

Мальчик на них не глядел. Мне казалось, он смотрит сквозь окошко на меня. Точнее, взгляд карих глаз был неподвижен и летел в бесконечность где-то между моим виском и стволом автомата. Понизив голос, сестра отозвалась еле слышно. Скорее я угадала, чем услышала:

– А довезут?

Врач взглянула на девушку, и та спиной попятилась к двери, как от удара в лицо.

– Готовьте к двенадцати.

Тогда доктор подошла к самой дальней, пятой кровати, показавшейся мне необитаемой. Склонилась, твердо улыбаясь, и тут я разглядела, что ошиблась. В ворохе простыней лежало существо такое маленькое, что казалось игрушечным. Другие дети были желтоватого живого цвета, а этот был голубовато-серым, в цвет выстиранной простыни. Лицо наполовину было скрыто дыхательной сине-зеленой маской.

– Вот какие мы молодчины! – сказала доктор ребенку и с осторожностью приподняла маску. – Как, милая, дела?

Сквозь громкий сиплый свист, ничуть не похожий на дыхание, едва расслышалось:

– А где мама?

И на один малый миг улыбка изваянной женщины в белом дрогнула.

Когда меня схватили двое, оружия при мне не обнаружили. Его нашли в пяти шагах у окна котельной. После судить о моих намерениях труда не составляло.

– Детишек! Ну, сука, блядь, молись. Дай сюда ее «калаш»! С него и ляжешь, падла.

– Ша назад, – остановил второй. – Ребят спугаешь, вдруг им в окно видать. Тащи ее в кусты за гаражи.

Я продолжала давиться сухими всхлипами. Меня развернули за шиворот и пинками погнали сквозь серый сухостой в человеческий рост. Стебли били в лицо, в глазах рябило. То смыкалась мгла, то зажигались ослепительные звездчатые вспышки. Я спотыкалась, тогда меня несильно били ниже ребер. Скоро я задохнулась и рухнула на четвереньки.

– Вперед пошла к забору! Бздишь, сука? Неохота подыхать? А хрена тебе. Когда вы, выродки, по нашим детсадам разрывными снарядами… моего Никитку… мать в летнике…

– Дай сюда!

Спутник отобрал у товарища мой автомат. Его напарник вдруг завыл громче меня, растирая слюну и слезы рукавом по лицу. Прицелиться он уже не смог бы. Вместо этого бросился ко мне, неточно вскользь ударил ногой под ребра, сам упал от замаха и сложился пополам, продолжая реветь и ногтями царапать мерзлую землю.

– Мать. Сынишку. Суки… будьте прокляты…

Я плохо понимала, что он говорит. Взгляд приковала черная монета без аверса. В ней смерть. Смерть от жизни пяти малышей отделил хлопок двери. Отделил их от меня. Почему? Меня этому не учили. Я и женщина в белом по обе стороны разбитого стекла. Глаза еще живых детей. Как это? В голове моей начали лопаться кровавые пузыри.

Раздалась короткая очередь – и мир стал черно-белым. Земля вскипела у меня под руками, царапнула кожу каменистым песком. Стрелок не решился справиться с первого захода с безоружной на коленях. Невредимая, инстинктивно я подобрала пальцы. Грохот выстрелов перевернул страницу.

И фейерверком взорвалась спасительная мысль: я не человек. Нет, нет! Я не должна понимать. Никак. Нипочему. Не я. Я не могу быть виновата. Потому что есть я, а есть люди.

– Встать, сука. Встать!

Сука.

Ствол собственного моего оружия по-прежнему дрожал передо мной, не выпуская цели. В рост стрелявшему было бы проще. Я дернулась в попытке исполнить команду и не смогла подняться. Только сейчас все постепенно перемещалось на свои места. Вернулся полный вдох. Я подобрала ноги. Моих толчковых конечностей четыре. Я во всей полноте, наконец, ощутила опору под брюхом. Подыхая, на одну ножку не встанешь. Страха я уже не испытывала, но сердце молотило под горлом бешеный галоп.

И последний раз:

– Встать!

Приказы позади. Я напряглась, вдохнула до упора.

Ну, давай! Кто первый?

Оскалив пасть, я бросилась вперед. Из глотки вырвался рык, который помог мне успешно оттолкнуться. В два прыжка я нагнала бойца, зубами вгрызлась в связку под коленом и рванула кнаружи. Человека с автоматом мотнуло, он едва устоял на разъехавшихся ногах. Поднял двумя руками свое оружие над головой, отчаянно завизжал, стряхнул меня в диком пируэте и бросился бежать.

– Мать твою, господи…

Резцы сладко заныли. Я повернула голову. Второй боец, боясь себя обнаружить и не в силах отвернуться от меня, задом отползал в высокие кусты. Галопом я рванула в заросли мимо него. Он только зажмурился. Нет, то не было бегство. Я возвращалась к себе самой.

Бежала долго, с наслаждением, до полного изнеможения, когда силы есть только на вдох. Как я свободна! Тогда упала в мягкое небытие сухой травы, как в яму, и проспала до первых звезд. Проснулась, когда холод стал опасным. Согрелась одним коротким напряжением всех мышц и связок. Потянула спину, ягодицы, ноги. Прислушалась…

Вдали стоял тяжелый мутный вой. Был он еле слышен – так далеко, но шерсть моя все равно встала дыбом на затылке. Я завыла в ответ, но меня не услышали.

Скорее! Я неслась вперед, не разбирая дороги. Каждым шагом я чувствовала, что опоздала. Но должна была убедиться.

Взобравшись на кирпичную россыпь поваленного забора, в закатных сумерках я разглядела у руин большого дома добротную дощатую будку. Прикованная к ней цепью, обреченно выла крупная рыжая сука. Бока ее ввалились, шерсть свалялась клоками. Цепь разбила в щепу часть переднего угла конуры, но до свободы оставалось еще бессчетное количество ударов. Я бросилась вперед. В тот же миг она рванулась мне навстречу.

Ярость ее была беспощадной, а цепь – довольно длинной. Я едва успела взобраться назад, на свою насыпь. Я обращалась к ней, но цель ее была одна. Уничтожить меня. Подойти к будке так близко, чтобы освободить ее, она не подпускала.

Я применила весь свой арсенал. Кричала, выла, свистела – напрасно. Стремительно садилось солнце. Время уходило. В конце концов, я перестала бороться и посмотрела ей в глаза. В них не таилось, а горело огнем всеобъемлющее неодолимое безумие. Страх, одиночество и жажда довершили дело. Существо, оставленное одно умирать на цепи, теперь хотело только одного. Убить. Считаные часы остались ей до гибели от жажды, но этот жалкий монстр уже о жажде не помнил.

Первым выстрелом я перебила цепь. Дала собаке несколько секунд насладиться свободой преследования и тогда выстрелила в лоб. Короткий миг она летела птицей, потом потерялась в прыжке, не успев издать ни звука и кувыркнувшись через голову, упала мне под ноги. В смертном покое была она огромной.

«Я докажу… ты человек», – отчетливо прозвучало в моей голове.

Это Лермонтов. Миф из прошлого, давно казавшийся забытым.

«Человек! Хочешь?»

Тупо я смотрела на пистолет в своей руке. Поднялась тошнота, и тепленько вспотела ладонь под металлом. Когда-то этот предмет принадлежал самопровозглашенному боевому командиру. Когда меня расстреливали, я не вспомнила о нем. Все это время он оставался сзади за поясом. Кто я?

Я бросила ствол как можно дальше, он попал в сорный сухостой. Опустилась на колени. Рука непреодолимо потянулась к теплой спутанной шерсти… самое лучшее прикосновение в мире. Втянула ноздрями запах стреляного пороха…

Кто же? Кто я есть?

Вдох. Вдох и вдох, часто-часто… это место… эти звуки… я знаю. Я все, все помню!!! Всмотревшись в руины дома, я узнала их даже в густой тьме. Мое.

Мой запах. Мои стены. Я подошла к будке и ощупала остывающие доски. Я знаю каждую. На ощупь отыскала в глубине желтый пластиковый колокольчик. Он изгрызен и не гремит теперь: в нем шарика недостает …

Там я была убита взрывом. Это заняло какое-то время. Последняя страница моей тетради в клетку без полей помаячила перед мысленным взором и померкла, подрожала и погасла до пустоты. Она уже не будет мной написана.