После прохладного ритуального зала на улице жарко, а на душе грустно.

— Угостить тебя кофе? — Вайс вышел первым, но к Генке, замершей в раздумьях, подошёл из-за спины. Судя по тому, что Герман даже не оглянулся на него, залезая в чёрную тонированную машину, поддержкой отца он не был. У Генки даже и вопроса не возникло, почему он не едет на поминки.

— Нет, Вайс, спасибо. Я по-прежнему не пью кофе. Скажи, что хотела полиция?

— Да, ничего. Стандартная процедура. Пришли, составили какую-то бумажку. Ты же знаешь, при таком диагнозе даже вскрытие не делают. Её врач подтвердил «смерть от естественных причин».

— Не верю я в эти причины, — Генка сняла блейзер и покосилась на презрительно скривлённые губы парня.

— Да, да, ты права, — правильно оценил он её взгляд. — Я хотел, я мог, у меня руки чесались накрыть её ночью подушкой, но она, к несчастью, почти не спала.

— Как это непрофессионально — подушкой, — сморщилась Генка и достала телефон, чтобы вызвать такси.

— Отец пригласил меня передать кое-какие дела, но на самом деле он хотел, чтобы я попросил у неё прощения, — сказал Вайс, когда Генке пообещали машину в течение пяти минут.

— Чем же ты так перед ней провинился?

— Ничем, о чём стоило бы жалеть. Но я первый раз решил уступить просьбе отца. Я пришёл в парк, зная, что она оттуда уже не вернётся. Я тянул до самого последнего момента. И мне не жаль, что я опоздал.

В автобус садились последние из желающих проехать на поминальный обед, и Вайс вдруг сорвался с места и заскочил на подножку перед закрывающимися дверями. Ушёл истинно по-английски, не прощаясь. Генка проводила глазами уезжающий автобус — хорошо, что он оставил её одну. Хорошо, что они все на поминках. Садясь в такси, она поменяла тот фонарный адрес, что назвала при Вайсе на адрес особняка Долговых.

Она не пошла в центральные ворота, хотя охрана её скорее всего впустила бы. Ей и не нужен сам особняк. Подоткнув платье, она полезла через забор, в том месте, где он примыкал к забору соседей. В том злополучном месте, где она и разодрала ногу. Но сейчас она не торопилась. Осторожно переставляя ноги между кованными зубьями, ей нестерпимо хотелось спрыгнуть в чужой огород, но она пробиралась к тому, что разбила в уголке тенистого сада экономка. С тоской поглядев на цветущие в теплице у соседей помидоры, она спрыгнула в другую сторону. Проведя рукой по хилой морковной ботве, вдохнула полной грудью травяной запах. И села на чурбак, поставленный между двух обитыми досками грядок. Именно за этим она сюда и пришла.

В учебниках психологии не описано ни одного случая болезненного пристрастия к овощным грядкам, но в этом мире когда-то всё бывает в первый раз. Ей было лет семь, когда она увязалась с соседскими пацанами лазить по дачам. Их цели были простыми и приземлёнными — наворовать что найдут. Как-то раз, пока парни набивали рты сладкой малиной, а карманы — янтарным крыжовником, Генка села прямо на землю среди картофельных кустов и наблюдала за ярко-красными жуками на листьях. Потом она перебралась в помидоры, которые пахли намного вкуснее. И только, когда её лучший друг Леший, потащил её за руку домой, она вырвала с грядки пучок тонких крысиных хвостиков морковки — это был её вклад в общее дело. С того момента её стало тянуть к этим запахам и ощущениям всё сильнее и сильнее.

Леший был старше её года на три и получил своё прозвище за лишаи, что мамка прижигала ему ярко-розовой жидкостью, среди всклокоченных снежно-белых волос. Он научил её драться и опекал как младшую сестру. Эта стайка вечно грязных и вечно что-то замышлявших пацанов ценила её за бесстрашие и терпеливость — в отличие от остальных маленьких девочек, она никогда не ныла. Леший был у них главным. В тот день, когда он разбился, сорвавшись с утёса, Генка окончательно осиротела.

Все, кто её любил — умерли. Все, кого любила она — покинули этот мир.

Ей остались грядки с колючей ботвой. Только в них она чувствовала себя живой. Среди жужжащих пчёл, суетящихся над цветущими головками лука-батуна её отпускала пустота, что осталась на месте прошлого.

Она сняла туфли и прижала ступни к прохладной земле.

Однажды, лет в десять, Генка робко попросила бабушку завести дачу. Конечно, не объясняя причин, она себе-то их объяснить не могла. Она говорила, как взрослая, что это будет для них подспорье и приятно чувствовать себя ближе к земле, и казалась себе убедительной, но бабушка только рассмеялась в ответ. В день своего совершеннолетия Генка узнала, что от родителей ей остались полмиллиона долларов. Перед своей смертью бабушка передала ей ещё полмиллиона. Столько же она уже заработала сама. Но пока не видела ни одной причины их тратить. И делать так, как когда-то учила её бабушка — тоже.

Она наставляла её не привязываться к клиентам. Не слушать их исповеди, не вникать в их дела. Вайс стал бы в её школе лучшим учеником. Но Генка не боялась сближаться с теми, кому осталось жить так мало. Наоборот, жадно впитывала их истории, игнорируя бабушкино сравнение с наполнителем для кошачьего туалета. Она прикипала лишь к тому, что не надолго.

Все, кого она любила — умерли. Все, кто её любил — покинули этот мир.

Генка растёрла в руке комочек влажной земли. Она пришла сюда подумать о красивой женщине. Это её персональные поминки.

Не она помогла ей. И сожалела об этом. В последние секунды жизни ей было больно и страшно, а ведь Генка обещала, что этого не случится. Она подвела её. Не убить оказалось хуже, чем убить. Незнакомое чувство.

Она складывала два и два. Елену в парк привёз муж. Вайс пришёл с ней просто поговорить, и уже застал её мёртвой. Кто-то приходил между ними. И Генка не верила в естественные причины. Как не поверила она в её рак. Стойкий запах хлорки во всём доме, кашель, хрипота, кровь в стуле и рвоте — женщина сознательно травила себя хлорамином. Генка раскусила её на раз, и уговорила не усугублять последние дни своей жизни ненужными страданиями — она поможет ей. Только сильнее химиката, душу красивой, но такой несчастной женщины разъедало чувство вины.

Вина перед мальчиком, которого она оставила без отца. И перед мужем за то, что заставляла его общаться с сыном. В то лето парень приехал всего лишь с дежурным визитом, гордый своим дипломом Уэльского университета, презиравший эту дикую необразованную русскую, вторую жену отца, считая нескладной их старшую дочь и назойливым их младшего пятилетнего сына.

Но Лизе как раз исполнилось тринадцать, и она расцвела, округлилась и, что ещё более удивительно, без лишней скромности оценила, как удачно сложились в ней гены: изящество матери и яркость отца. Она росла красавицей и умела пользоваться этим. («А Вайс — рыжий, невнятный, напыщенный как индюк», — добавила Генка от себя, теперь, когда знала, кем оказался тот парень.) Елена же охарактеризовала его как «благородный английский денди». В их одноэтажной американской глуши, по её мнению, он, конечно, вскружил девочке голову. («Травка, секс и высокопарные разговоры о своих чувствах — с того времени Вайс мало продвинулся в методах охмурения», — была уверена Генка.) Герман сам застал их в постели и выставил сына.

Взрослый парень совратил невинную девочку. Если бы его тогда посадили, все остались бы живы, и не только члены их семьи. Но Лиза истерила, что наложит на себя руки (в тринадцать лет жизнь всегда кажется мрачной и бесконечной, как в плохой компьютерной игре), Герман настаивал на заявлении в полицию, а Елена металась между двух правд: дочь его соблазнила или парень её изнасиловал. Девочка росла с характером, но и парень оказался не подарок. Лизе удалось уговорить отца, но возненавидела она за это мать. Их мир дал трещину, а затем рухнул.

— Сынок, я же просила налить в бочку воды, чтобы она за день нагрелась, — женский голос из-за забора вывел Генку из раздумий.

— Сейчас налью, — а этот голос, прозвучавший обречённым вздохом, показался Генке знакомым.

— Сейчас налью, — передразнила его женщина. — Напомнила — сделал, не напомнила — забыл. Что за отношение к матери? Я бы сама налила, если бы не похороны.

— Давай! — парень. Недовольно, но требовательно.

— Иди куда собирался. Теперь я уже сама, — женщина вяло сопротивлялась, но парень всё же настоял на своём. В пустую бочку, отплёвываясь, полилась вода.

Генка сняла шляпу и осторожно заглянула через кирпичное окошко в заборе: пустой шезлонг на подстриженной траве, одинокая книжка. А вода лилась где-то совсем рядом. Она перенесла чурбак, на котором только что сидела. С его высоты соседский участок предстал перед ней совсем под другим углом, и крупный парень, держащий шланг, тоже.

Аккуратно подстриженный русый затылок. Словно в народном танце, упиравшаяся в бок рука. Знакомые летние брюки. Пепси?! И женщина с широким лицом, показавшаяся ей знакомой на похоронах.

Генка отпрянула к стене и чуть не навернулась с неустойчивой чурки.

По дороге домой она оправдывала себя тем, что никогда не верила в случайные знакомства, благородных рыцарей и добрых фей, но слишком громко хлопнула дверью и чересчур сильно швырнула шляпу. Головной убор пролетел через всю комнату, ударился в штору, и упал, обнажив свои прошитые ровными стежками внутренности. Генка увидела себя, так же доверчиво подставившую первому встречному мягкое брюшко.

— Кажется, нас с тобой дурят, Амон, — пристёгивая поводок, поделилась она с псом. Он в ответ сладко зевнул и пригнув голову, встал у двери, ожидая, когда его выведут на прогулку.

Пепси заявился, когда солнце уже развернулось и грязные разводы на только что вымытых окнах проступили в его лучах особенно отчётливо. На диване Генка развесила сушиться шторы, а сама сидела на стуле, оседлав его как коня, и никак не могла определиться оттирать эти круговые следы тряпки или так сойдёт.

— Привет! — он ввалился с очередным пакетом, прижатым к груди, из которого торчал батон и пучок зелени.

«Поди с маменькиного огородика», — смерила его взглядом Генка. Амон вышел из кухни, радостно размахивая хвостом.

— Скажи, Пепси, если в двенадцать часов ночи идёт дождь, то можно ли ожидать, что через семьдесят два часа будет солнечная погода?

— Нет, — ответил он, ногой закрывая дверь. — Через семьдесят два часа снова будет полночь. Что за проверка сообразительности? Новый тест на вступление в твой загадочный клуб?

— Так и думала, что ты ботаник.

Она забрала у него пакет и унесла на кухню, вдыхая по дороге пряный запах укропа.

— Держи, друг, это тебе, — Пепси протянул собаке свиное ухо. Оно моментально исчезло в пасти почти целиком. — Что-то я и забыл какой ты крупный мальчик.

Пепси обескураженно почесал затылок.

— Что-то ты не в духе сегодня, — он покосился на кислую мину Генки и стал выкладывать из пакета продукты.

— Меня опять навещало привидение.

Он на секунду замер, а потом продолжил своё занятие.

— Оставило отпечатки ладоней на окне, грязные следы на полу, порылось в моих вещах, выпустило на улицу собаку и любезно заперло за ней дверь.

Наверно, она говорила чуть более зло, чем следовало. Он бросил пакет и упёр руки в бока совсем так же, как до этого перед бочкой с водой:

— Ты меня в этом подозреваешь?

— А ты считаешь меня полной дурой? Да, я оставляю дверь открытой. Да, у меня добрый и доверчивый пёс. Но не надо играть со мной в эти игры, тупые и скучные. Просто скажи, что тебе от меня нужно.

Она взяла со стола огурец и потерев его о штаны, откусила. Он сочно хрустнул, и Пепси, кажется, открыл рот больше для того, чтобы сказать, что не мешало бы его помыть, чем для того, чтобы ответить на её вопрос. Он постоял так, потом шумно выдохнул и произнёс:

— Мне ничего не надо. Она сказала мне, что ты — убийца. Что ты за деньги убиваешь людей. Но я ей не поверил. И я видел, что ты этого не делала.

— Кто она? — Генка перестала есть, изучая его открытое лицо. Эмоции читались на нём чётко, как линии судьбы на ладони для опытного хироманта. Он не верил, он был полон праведного гнева, заступаясь за Генку.

— Девушка, — очень исчерпывающе начал он, но Генка ждала. — Я встретил её на берегу. Она бродила в одиночестве, а я пошёл сказать ей, что это пляжи частные, и здесь нельзя ходить без разрешения хозяев.

— И как давно это было? — Генка продолжила есть свой огурец и задавать свои вопросы.

— Месяца полтора назад, может два. Тогда я встретил её первый раз. А потом увидел ещё раз. А потом мы стали общаться.

— Сколько ей лет?

— Не знаю. Я не спрашивал. Как мне или как тебе.

— Она живёт там, где-то недалеко от тебя?

— Не интересовался.

— О чём же вы говорили?

— Да, о чём угодно, — он переминался с ноги на ногу, опускал руки, потом скрещивал их на груди, потом начинал двигать пакеты с молоком и соком, выстраивая их по одной линии. — О Венеции и конях на соборе святого Марка. О фарфоровых блюдцах. О том, что кольчатые черви дышат через всю поверхность тела. А ещё о Саргассовом море, которое единственное является безбрежным.

— И почему?

— Оно расположено в Атлантическом океане, и примечательно тем, что почти сплошь покрыто зарослями водорослей. Его "берегами" являются воды океана. Ты права, я, наверно, действительно, ботаник. Я знаю, почему все тарелки имеют кольцевидную каёмку на нижней стороне и не догадался спросить, где она живёт.

— А как её зовут спросить догадался?

— Милана, — мозг Генки уже начал перебирать, есть ли у неё знакомые с таким именем, когда Пепси добавил: — Мне кажется, это её не настоящее имя.

— Как же ты об этом догадался?

— Она на него не откликается.

— Гениально!

— То есть сейчас уже откликается, а первое время — нет. Я как-то встретил её в городе. Это было после третьей или четвёртой нашей встречи, и она даже не повернулась, хотя я окликнул её довольно громко.

— И всё же среди всех этих энциклопедических знаний разговоры ваши как-то снизошли до простых людей. Каким образом вы вдруг стали говорить обо мне? — Генка взяла со стола ещё один огурец, и Пепси не выдержал, выхватил его, помыл и подал. Это дало ему некоторое время, чтобы собраться с мыслями, хотя начал он так, словно и не думал об этом:

— Мы говорили о соседях. О том, что люди отгораживаются друг от друга высокими заборами и совершенно не интересуются другими людьми. Я показывал на дома, а она рассказывала кто там живёт. Вон там, — тыкал я наугад. Молодая семья ждёт четвёртого ребёнка — отвечала она.

— Прямо уж и четвёртого? — удивлённо махнула рукой Генка, и брызги воды полетели на парня.

— Да, я потом специально посчитал. Так мы и перешли к дому, где женщина умирает от рака. И она сказала, что её убьёт сиделка, то есть — ты, — он виновато потупился.

— Вот ты врун! А делал вид, что не в курсе кто я, когда я рассказывала тебе про привидение.

— А кто ты? — он внезапно посерьёзнел. — Я не делал вид. Я просто ни о чём тебя не спрашивал. И я никакого отношения не имею к этому привидению, раз уж мы с него начали.

— Что же ты делал на лавочке перед моим домом?

— Ждал тебя.

— Что и следовало доказать, — она снова махнула рукой, в этот раз безнадёжно. — Зато теперь я понимаю, почему в такую жару ты сидел на лавочке, где солнце палит как на Риддике. Только с неё просматривается мой подъезд. Это Милана тебя попросила?

— Нет, я сам решил за тобой проследить. Я первый раз ей не поверил. Я не ожидал, что всё сложится именно так.

— Как, Пепси? Как? — Генка развела руками.

— Что тебе понадобится помощь. Что ты сама дашь мне ключи от своей квартиры.

— Хочешь, я тоже кое-что угадаю? — девушка пристально всматривалась в его несчастное лицо. — Именно в тот момент, когда с моими ключами в руках ты отправился в магазин, ты встретил там свою Милану.

— Не угадала. С того дня я больше её ни разу не видел. Я ждал, что она придёт сегодня. Она всегда словно чувствовала, что никого, кроме меня нет дома и всегда появлялась в эти моменты. Но сегодня она не пришла.

Генка вспомнила развёрнутый в сторону моря лежак. Он, наверно, так боялся её пропустить, что даже забыл, что его попросили налить воды.

— Она нравится тебе, да?

— Да, очень, — он покраснел. — У меня нет даже её телефона.

— Я, кажется, знаю, как тебе помочь, — похлопала его по плечу Генка. — Не сочти это неприличным предложением, но оставайся у меня сегодня на ночь.

— Ты, думаешь, твоё привидение — это она?

— Вот заодно и узнаем.