Вечером в комнате старушки за накрытым столом собрались втроем: собственно, сама старушка, Шейн и Дэн. Екатерину Петровну позвали, но она отказалась, сославшись на дела. Настаивать не стали, тем более и так было понятно, что такие посиделки с постояльцами она не одобряет и участвовать в них категорически не собирается. У Купчихи в Доме Престарелых подруг тоже не нашлось, да и звать она никого и не хотела.

Старушка сидела на своем любимом месте у окна и держалась настолько естественно, словно каждый день в ее честь организовывали застолье. Если бы Дэн не знал, что она не настоящая Купцова, то подумал бы, что подобная царственность досталась ей по наследству вместе с голубой кровью и дворянским титулом. К сожалению, Шейн, заходивший к ней во время послеобеденного сна,  не узнал о ней ничего, кроме кое-каких подробностей ее жизни связанных с Домом Престарелых. Дэн не стал спрашивать, как азуры выделяют эти обрывки реальных событий из того потока сознания, что проходит перед их глазами во время сна пациента, он поверил на слово. В Дубровке она помнила многих постояльцев. До того как замолчала, была и общительней и веселей. Здесь к ней заходила только Иванцова, врачи, да обслуживающий персонал.

Вот так сухо и, словно экономя слова, поведал Шейн Дэну подробности ее жизни. И, глядя на эту хрупкую старушку, которая так мастерски занюхивала водку кусочком черного хлеба, Дэн искренне восхищался ее мужеством и жизнелюбием.

Надо отдать должное Шейну, он ни о чём не спрашивал эту пожилую женщину за столом, рассказывал какие-то байки о жизни своих пациентов, которые по роду его деятельности почти сплошь все были пожилыми людьми. Дэн хохотал от души, бабка тихонько посмеивалась и искренне была рада такому вниманию.

Она даже обняла Дэна на прощание и категорически отказалась оставить в своем крошечном холодильнике оставшиеся закуски. А потому с почти непочатой бутылкой водки и кучей еды Дэн с Шейном перекочевали в комнату к Дэну.

- Знаешь, что не дает мне покоя, - сказал Шейн, выдохнув и одним глотком проглотив крепкий напиток. Он даже покраснел и сморщился так, что Дэн хотел спросить: "Не пошла?"

- Эх, хорошо пошла! - удивил парня старший товарищ и, хрустя маринованным огурчиком, продолжил: - Ведь все наши маркеры и все исследования по этой бабульке говорят о том, что ей больше ста лет.

- Ну, учитывая все те испытания, что выпали на ее жизнь, думаю и за 75 лет организм мог износиться до такого состояния,- возразил Дэн.

- Износиться мог, но есть такие маркеры, которые не ошибаются. Как годовые кольца на деревьях. Бывает, конечно, что и дерево не образует годовое кольцо, бывает, что образует за год два, но это разница в несколько лет, ну никак не на три десятилетия.

Дэн пожал плечами и налил в обе рюмки еще по глотку.

- Эти методы определения одинаково хорошо работают и на нас, и на людях - продолжил доктор Шейн, - и, знаешь, что интересно?

Дэн, конечно, не знал, но Шейн и не стал томить его догадками.

- Человеку отмерен срок в сто двадцать лет.

- Что значит, отмерен? - уточнил Дэн, тоже хрустя огурцом.

- То и значит, что человек должен жить сто двадцать лет. Все его органы, системы и процессы в его организме рассчитаны на то, чтобы проработать никак не меньше этого срока, - удивил его Шейн.

- Почему же тогда он столько не живет?

- Вот! Почему? - ткнул в его сторону вилкой с огурцом старший товарищ.

Дэн поднял рюмку.

- За то, чтобы люди жили не меньше ста двадцати лет!

- Да, решительно поддерживаю!

Они чокнулись хрустальными стопками, одолженными Шейном у Екатерины, дружно выдохнули, выпили и, поморщившись, закусили кто чем.

- Человек живет вдвое дольше, чем нужно для элементарного продления рода, - продолжил свою мысль ученый, - но вдвое меньше, чем мог бы жить.

- А сколько нужно для продления рода? - на всякий случай уточнил Дэн.

- 30-35 лет – возраст, когда ты уже оставил после себя жизнеспособное потомство. Столько живут, например, в разных племенах Африки.

- Так мало? - расстроился Дэн.

- Да, увы, но человек в среднем живет в два раза дольше! - повторился Шейн.

- И, тем не менее намного меньше, чем мог бы! - повторил за собеседником и Дэн.

- А я так надеялся на эту бабку! - с горечью махнул рукой Шейн.

- Не расстраивайтесь, Шейн, у нас еще есть время, я думаю. Мы ведь только начали! - пытался успокоить его парень.

- Боюсь, мой друг, у меня времени уже почти нет - и глаза Шейна наполнились слезами.

Дэн ничего не понимал.

- Аркадий Виленович, почему у Вас почти нет времени? Вы больны? - со страхом ожидая ответ, посмотрел на него Дэн.

- Нет, нет, коллега. Увы, не я, - он небрежно смахнул скатившуюся слезу.

И хоть Дэн и сам был уже изрядно пьян, от Шейна он никак не ждал откровений. Тем не менее, Шейн поднял на него полные слез глаза и сказал:

- Моя дочь больна, - и уронил голову, закрыв руками лицо.

- У Вас есть дочь? -  уставился на него парень.

- Да, Даниэль. У меня давно уже нет жены, но есть дочь. Она не на много младше тебя. И она серьезно больна. С детства. Боюсь, ей осталось недолго.

Шейн встал и пошел к окну. Видел ли он что-нибудь за темным стеклом, кроме своего отражения Дэн не был уверен, сам он сидел ошарашенный, пытаясь как-то осмыслить услышанное.

- Простите, доктор Шейн, а чем она больна? - наконец не выдержал и спросил Дэн.

Шейн повернулся к нему лицом, решительно подошел к столу, разлил остатки водки по рюмкам.

- За жизнь! - сказал он тихо, выдохнул и, не чокаясь, выпил.

Дэн поддержал. Выпил, не поморщившись и даже закусывать не стал. Он молчал и смотрел, как Шейн гоняет по тарелке скользкий гриб. Наконец, гриб был наколот на вилку, но подняв вилку, Шейн неожиданно произнес:

- За глаза все говорят, что наш род проклят. Это глупо! И это несправедливо! И нечестно! И, тем не менее, мы не можем продолжать род кроме как через чистокровные браки. Но нас осталось так мало, что чистокровные браки стали возможны только с близкими родственниками и наши дети рождаются или нежизнеспособными, или больными.

Он бросил вилку с грибом в тарелку и снова пошел к окну, не в силах совладать с эмоциями.

- Мы умираем, мой друг! Вымираем как мамонты, - он оперся спиной о подоконник и горько усмехнулся, - и ничего не в силах с этим поделать.

Резко протрезвевший Дэн был, мягко говоря, в шоке. Алисанги так мало болели, в принципе, что, даже закончив мединститут, он не смог бы назвать и десяти заболеваний, которые встречались бы у его сородичей. Большая часть из них - травмы. Но чтобы генетическое и неизлечимое... на ум приходила только гемофилия. Он уже открыл рот, чтобы озвучить свое предположение, но Шейн его перебил:

- Друг мой, не хочу тебя обижать, но ты до крайности банален. Нет, это не гемофилия. Хотя бы потому, что кровь наша сильно отличается от человеческой.

Дэн готов был стукнуться головой об стену от собственной глупости и даже не заметил, что Шейн словно прочитал его мысли.

- Простите, профессор, но я ведь лечу людей, и именно их наследственные болезни в первую очередь лезут мне в голову, потому что, - он ненадолго задумался, - потому что у алисангов нет наследственных болезней.  Вернее, я раньше никогда о них не слышал.

Он обескуражено развел руками. Шейн ободряюще похлопал его по плечу и снова сел на свое место за столом.

- Скажу тебе честно, что гемофилия - это действительно первое, что и мне пришло в голову. Тем более, что зовут ее "болезнью королей" или " болезнью голубой крови". Кому же еще иметь чисто голубую кровь, если не азурам? Название нашей расы идет от слова известного во многих языках как azureus, azur. Что значит: голубой, синий, лазурный, бирюзовый, сапфировый, ультрамариновый и так далее.  И хоть цвет нашей крови красный, как и у всех людей и у всех алисангов, но от вашей крови она отличается наличием большого количества кобальта. Он и есть тот цвет, что изначально дал название нашей расе и до сих пор отличает нас от мемо, венетов и кер.

Да, Дэн помнил, что согласно одной из теорий их расы делились именно по цвету. Азуры - синие, венеты - зеленые, керы - жёлтые, а мемо - красные. Согласно другой теории они делились на сомниатов (от латинского somniates - сон), мемо ( лат. memoria - память), имаго ( imago - изображение) и дескрипы ( description - описание). Прижились только первые два. Почему керы звались керами, Дэн начисто забыл, хотя и знал, что была еще какая-то древняя классификация, где кроме кер были какие-то чудные названия у всех.

Что касается крови, то да, основное отличие алисангов от людей было именно в том, что основу их крови составляла медь как основной переносчик кислорода, а не железо, как у людей. Плюс к этому повышенное содержание железа у мемо, кобальта - у азуров, никеля - у венетов и абсолютная медь - у кер. Именно эту медную медь у кер подозревали в том, что в браке с керами всегда рождались только керы. Именно отличительными особенностями крови алисангов и занималась сестра Дэна Алька. Она постоянно рассказывала о своей работе родителям, но Дэн слушал обычно в пол уха.

- Так чем же больна Ваша дочь? - всё же спросил он снова.

Шейн беспомощно развел руками.

- Ну, точно связано с кровью. К сожалению, мы не можем понять, что.

- И Вы серьезно надеялись, что в прошлом этой бабки было какое-то волшебное средство, которое способно вылечить вашу дочь? - спросил Дэн.

- Когда-нибудь, когда у тебя будут собственные дети - а они у тебя обязательно будут! - ты меня поймешь. Не дай Бог тебе пройти через то, что досталось мне! Но даже при абсолютном благополучии ты узнаешь, что готов будешь отгрызть себе руку, если это поможет твоему ребенку. Я готов даже из могилы достать ту Купчиху, если есть хоть один шанс, один крохотный шанс, что это поможет мне спасти дочь.

Он решительно встал.

- Прости, Даниэль, я, пожалуй, пойду! Надеюсь, ты простишь меня, что я не помогу тебе здесь убраться?

- О, не беспокойтесь, Аркадий Виленович! До завтра!

- Да, спокойной ночи! Можно просто Шейн, - услышал Дэн за закрывающейся дверью.