В кое-как отмытых сапогах и с чистыми руками Ева стояла в туалете и смотрела в стену над умывальником, на которой должно было висеть зеркало. Она очень хотела бы посмотреть на себя сейчас в зеркало, чтобы поверить в реальность происходящего. Но зеркала не было, и она чувствовала себя как Алиса с обратной стороны зеркала. Только Ева попала в правильное Зазеркалье. В Зазеркалье, в сказку, в сон, в наваждение - Ева готова была поверить сейчас во что угодно, потому что это не могло быть правдой. Это могло быть чем угодно, только не правдой!
Когда вчера ей позвонил Рома из Сосновки и сказал, что тетя Зина умерла, она расплакалась прямо на работе. У начальника, глядя на ее несчастное зареванное лицо, даже мысли не возникло ее не отпустить, куда бы она не собралась. А она все плакала и плакала. На работе, по дороге домой, дома. Конечно, старушку ей тоже было жалко, но оплакивала Ева не ее смерть, а свою жизнь. Еще вчера она гордо заявила подруге, что будет ездить в эту деревню, хоть каждые выходные, лишь бы только Его увидеть. А сегодня действительность жестоко насмехалась над ее самоуверенностью. Тетя Зина умерла! Ей больше не к кому ездить! Она больше никогда Его не увидит! И слезы текли Ниагарским водопадом из ее глаз. Да, она поедет. Конечно, она поедет на похороны. И, может быть, ей даже повезет, и Он там будет. Может быть, даже он с ней поздоровается и поговорит о чем-нибудь пустом и незначительном. Может быть! Она больше ни в чем не была уверена. Но пусть хоть так! Пусть даже не здоровается! Только пусть Он там будет! Пожалуйста, пусть просто будет!
Она перестала плакать. Ухватившись за эту крошечную надежду, она не хотела больше ныть. Пусть в последний раз, пусть ненадолго, но она его увидит, и она решила, что должна для этого выглядеть хорошо. Лежа в ванне, глядя в потолок, знакомый до боли, она подумала, что так, наверно, чувствуют себя перед смертной казнью. Сегодня ты еще жив, и этот мир словно существует для тебя, но завтра тебя уже не будет, а этот мир так и останется. Только зачем ей весь этот мир без Него? Завтра ее жизнь закончиться, так и не успев толком начаться. Но это будет только завтра.
Ничто так не придает уверенности в себе, как осознание того, что у тебя все идеально. Скраб для тела, гель, станок, увлажняющее масло. Маникюр, педикюр, идеально уложенные волосы. Зеркало осталось довольно. Да, она хотела бы умереть именно так. И открыв шкаф с одеждой, сразу наткнулась на черную рубашку.
Ну, конечно! Камиса нэгра!
Она открыла планшет, нашла и включила на полную громкость то, что икала:
Tengo la camisa negra
Hoy mi amor está de luto
Hoy tengo en el alma una pena
Y es por culpa de tu embrujo
Hoy sé que tú ya no me quieres
Y eso es lo que más me hiere
Que tengo la camisa negra
Y una pena que me duele
На мне черная рубашка,
Сегодня моя любовь в трауре
В душе моей боль,
И виной тому твои чары.
Я знаю, что ты меня уже не любишь,
И это сильнее всего меня ранит
Сегодня на мне черная рубашка
И боль, которая меня терзает.
Жаль, что она так и не выучила испанский язык!
Песня твоего настроения? - услужливо спросил поисковик.
- О, да! - ответила ему Ева в слух.
И Хуанес, своим неподражаемым голосом пел сейчас только для нее:
Que tengo la camisa negra
Y debajo tengo el difunto
...на мне черная рубашка,
а под ней мой труп.
Она критически оценила свое отражение в прихожей. Пусть эти сапоги на каблуках не самая подходящая одежда для кладбища. Пусть это пальто не совсем удобно для поездки. Пусть наносить косметику, чтобы провести ночь в поезде, нелогично. Это последняя ночь в ее жизни, в которой еще есть место надежде. Уместно ли думать о таких мелочах? И вышла.
Таксист, который встречал ее у подъезда, чтобы отвезти на вокзал, против не проронил ни слова, когда она попросила завезти ее в похоронное бюро.
Она выбрала самый красивый венок. Как для себя. Она и представляла его на своей могиле.
- Ленту с какой надписью завязать? - спросил услужливый продавец.
- А какие есть? - спросила она спокойно.
- Вот тут список, - протянул продавец листок с коротким текстом, напечатанным напротив каждой цифры. "Мир праху твоему" - очень подходяще!" - подумала Ева. Его и выбрала.
- А Вы кому? - запоздало спросил продавец.
- Себе, - мрачно ответила Ева и вышла с венком в руке.
Она так и села в поезд с венком в руках. Она так и положила его рядом с собой на полку. И мнительные пассажиры шарахались от нее, крестились, но встречаясь с ней взглядом, трусливо помалкивали. Во всем черном, с мрачным макияжем в стиле Тайры Бэнкс, она создавала, наверно, зловещее впечатление. Первый раз в жизни, она не боялась ничего, а ее боялись. Тем не менее, когда, преодолевая робость, проводница предложила ей поставить ее багаж, показывая на венок, у себя в служебном купе, Ева согласилась.
Почти бессонная ночь в поезде. Усилием воли она запретила себе плакать и заставила себя немного поспать. Она должна хорошо выглядеть! Утром, посмотрев на себя в тусклое зеркало туалета, она осталась довольна. Ноги предательски подгибались, и от ее вчерашней мрачной смелости не осталось и следа, но она справится. Она просто посмотрит на него, чтобы больше никогда не забыть. И уедет, чтобы больше никогда не вернуться.
Вот и станция! Конечно, чуда не произошло. Нелепо веселый Роман шел ей навстречу по перрону. Она понимала, что он ей рад, но не вправе была тратить сейчас свои силы на пустую вежливость. Она сухо поздоровалась и больше ни на что не реагировала. Было холодно, но она надела капюшон скорее по привычке. Она не чувствовала холода. Ноги болели от ходьбы в непривычной для них обуви, но она не чувствовала боли. Она не видела направление, не понимала расстояние, она знала только, что идет туда, где Он. Один единственный раз она посмотрела на плетущегося рядом с ней Романа, который без умолку бубнил о своих подвигах за вчерашний день, когда он сказал «доктор Майер». "Да!" – сказала она себе, и сердце ее забилось еще чаще. "Да, да, да, он здесь!" И ускорила шаг.
Его не было в вестибюле. Его не было на лестнице. Перед выходом на этаж она остановилась, и как перед выходом на сцену, настроилась, собралась и сделала этот шаг.
Если бы там была сейчас тысяча человек, она бы его все равно увидела. Но их там было всего двое. Он и главврач. Главврач увидела ее первая, а он повернулся не сразу, словно нехотя. И главврач поздоровалась и пособолезновала, а он не спеша подошел и из вежливости, видимо, просто постоял рядом. «Пусть! Пусть так!» - сказала она себе и вошла в комнату, где теперь, вместо радовавшейся Еве старушки, стоял сейчас гроб с ее телом. Ей было жаль старушку и невыносимо больно за себя. Он вошел в комнату и поставил к стенке ее венок. И у нее не было больше сил, слезы предательски заполнили глаза. Но какая-то старушка сказала:
- Отмучилась!
Ева посмотрела на усопшую, и ей стало стыдно, что она занята сейчас какими-то своими проблемами. В конце концов, она приехала на похороны. И она должна выполнить свою печальную миссию. Пусть всё же этот день будет посвящен светлой памяти тети Зины. А свою пропащую жизнь, Ева оплачет потом. И она честно думала о старушке, когда всех попросили выйти. Она вдруг почувствовала, что еще жива, потому что стала волноваться перед этой поездкой на кладбище именно о самой поездке на кладбище.
Конечно, она видела его, снова стоящего у окна. И его легкая щетина, и черная водолазка, и эта длинная прямая челка, что падала с одной стороны на лоб, безумно ему шли. Она хотела запомнить их навсегда. Она не смотрела на него, и ничего кроме него не видела. А потом он повернулся и сказал:
- Да вы не переживайте!
Да она и не переживала! И не красными пляшущими буквами дьявольского послания, а черным мелким шрифтом Times New Roman перед ее мысленным взором возникли строчки из сообщения подруги: "Поздоровается, поговорит ни о чем из вежливости... а потом пойдет дальше по своим делам". Ей даже стало смешно как все до нелепости просто.
И тут подошла главврач. Да, женщины определенно наблюдательнее мужчин! Наверно, из окна падал достаточно яркий свет, раз она спросила про Евины глаза. Да, папины синие глаза. Инопланетянин? В детстве она представляла себе отца, которого не знала, именно так. Даже забавно! Но надо было идти!
Он шел рядом. И чтобы не думать об этом, Ева решила сосредоточиться на простых вещах, например, как переставлять ноги вниз по лестнице, чтобы не упасть, или как не удариться об косяк, проходя в дверь. Оказалось, это было совершенно ни к чему. Оттого что он просто был рядом, мир неожиданно перестал для нее делиться на части. Не было прошлого или будущего, не было других мест. Было только здесь и сейчас! И здесь, и сейчас мир был полным, настоящим и удивительно прекрасным. Он просто был рядом, и это было так естественно, как дышать. Ей не нужно было думать как дышать, и не нужно было думать как переставлять ноги и как попасть в дверной проем. Ей было уютно, спокойно и радостно, просто потому, что он был рядом.
Она даже не успела толком испугаться, что ее засунут в кузов Скорой помощи, когда Екатерина Петровна уже уступила ей свое место в кабине. Правда, слева от нее был сильно озабоченный ею Роман. Но нельзя же ехать без водителя! Зато справа от нее был Дэн. И это преображало и допотопную машину, и россказни водителя. Ева не прислушивалась к тому, что он говорил. Она чувствовала тепло ноги Дэна, которая плотно прижималась к ней в тесной кабине. Она чувствовала его дыхание и запах кожаной куртки, обтягивающей его плечо, которым он так старательно старался на Еву не давить. Она чувствовала, что живет и была счастлива.
Вот и кладбище! И свежевырытая могила, и суетящиеся с гробом рабочие мгновенно вернули Еву к осознанию того, что это тяжелый день. Она разом вспомнила, как таким же холодным ноябрьским днем хоронили деда. Тогда всю дорогу до кладбища они шли пешком, народа было много, и их процессию сопровождал небольшой оркестр. Время от времени оркестр играл Похоронный марш, и эта музыка раздирала в клочья душу. Ева тогда решила, что никогда и никому не хочет заказывать на похороны музыку. Пока оркестр молчал, родные еще хоть как-то держались, но стоило только услышать первые аккорды этой бессмертной сонаты Шопена, и хотелось выть в голос от горя.
Их хоть их сегодняшняя разношерстная кучка скорбящих была мала, но похороны есть похороны, все переживали, а приехавшие старушки особенно. Ведь каждая из них видела на месте покойницы себя, и это предавало в их глазах происходящему дополнительный драматизм и важность.
«Нет, пожалуйста!» - взмолилась Ева. Она не хочет лезть в гроб! От кого еще здесь она могла ожидать помощи? Она повернулась в поисках Дэна. Оказывается, он стоял совсем рядом. И она видела, что он готов помочь. Но Роман стоял ближе. Что ж, должна же быть и от него какая-нибудь польза! И первый раз за сегодняшний день Ева посмотрела на него с уважением. Ему два раза пришлось лезть под саван, и оба раза он был спокоен, собран, и даже немного циничен.
- Прощайтесь! – сказал мужик с лопатой.
И глядя на этих суетящихся у гроба тепло одетых сгорбленных женщин, Еве стало невыносимо жаль и этих, многое переживших стареньких бабушек, и ее тихо умершую в полном одиночестве тетку. Которую никто из родных, кроме Евы, которая и родственницей-то ей толком не была, не пришел хоронить.
Ева не боялась покойников. Целовать тетку в холодный лоб было не противно. Было никак, словно прикасаешься губами к холодному мрамору. «Спи спокойно!» - сказала она ей тихо. И так хотелось добавить: «Надеюсь, еще увидимся!» Но они уже никогда не увидятся, поэтому она просто молча помахала ей рукой. Это «Никогда!» своей окончательностью резало ей сердце острым ножом, и она больше не могла не плакать. «Прощай, моя милая добрая тетя, сама того не зная, подарившая мне лучшие воспоминания моей жизни! Ставшая ангелом, познакомившим меня с человеком без которого я не знаю, как мне дальше жить!»
И она хотела сделать шаг назад, чтобы пропустить рабочих, но тонкие каблуки завязли в сырой глине, и она потеряла равновесие. Если бы не эти подхватившие ее сильные руки, она упала бы в грязь. Но ей было так плохо, что было все равно, кто ее сейчас поддержал: рабочий с лопатой, или беспокойный Роман. Но ей повезло, и судя по тому, что она чувствовала себя на этой мужской груди как дома - это было то самое, единственное в мире место, где ей хотелось бы плакать. И когда застучали эти безжалостные молотки, заколачивая крышку гроба, она даже не пыталась сдержаться. Наверно, он гладил ее по голове. Она честно не помнила, это было или ей показалось. Она помнила запах свежести, исходящий от него, но это был не парфюм, нет, скорее стиральный порошок. Она помнила, что свитер был мягкий, а грудь по ним твердая. Она помнила, что подумала, что от ее косметики останутся пятна. Но гладил ли он ее в тот момент, когда она так напряженно обо всем этом думала, она не помнила. Она слышала, что гроб начали опускать, но характерного удара о дно ямы не было. Она облегченно вздохнула. Почему-то все очень переживают, когда гроб ставят неаккуратно. Она видела, как опять по очереди стали подходить к краю могилы старушки. Да, надо бросить горсть земли! Она развернулась. Но он не убрал свою руку. Она нагнулась, чтобы взять землю, он нагнулся вместе с ней, но ее не отпустил. Она бросила липкую землю, он бросил следом. Она посмотрела на свою испачканную руку, достала пропитанный слезами платок, потерла. У нее было две свободных руки, а он одной рукой держал ее за талию. Поэтому она взяла и попыталась вытереть и его руку тоже. Он не возражал. «Неужели он думает, что я могу сигануть в эту могилу, поэтому держит?» - нашла она единственное разумное объяснение его так надолго задержавшейся на ее талии руке. Он стал отходить подальше от могилы и аккуратно потянул ее за собой. Она не сопротивлялась.
Бабки устали и замерзли, она видела, как медленно, убирая носовые платки, и поджидая друг друга, они пошли к машине. Она обратила внимание, что Роман, бросив на нее какой-то нервный взгляд, ушел вслед за бабками. Она все это замечала, но чувствовала только Его тепло за своей спиной. Рабочие слажено махали лопатами. Он нежно прижал ее к себе двумя руками.
Он не просто придерживал ее, или защищал, или грел. Он обнимал ее в самом полном смысле этого слова. Она забыла, что надо дышать. Она боялась пошевелиться. Но он и не думал разжимать свои крепкие руки. Он прижался своей колючей щекой к ее лицу. Она чувствовала его дыханье. Ей нестерпимо захотелось прикоснуться к нему. Она подняла руку, чтобы погладить его по щеке. Он чуть-чуть отвернул голову и, перехватив ее руку, прижал к своим губам.
Рабочие стали ставить крест. Если бы они сейчас воткнули его в свежезасыпанную могилу вверх ногами, Еве было бы все равно. Но рабочим было не всё равно, они никак не могли определиться с этим крестом, и ей пришлось показывать руками как он должен стоять. Дэну пришлось ее отпустить для этой пантомимы. Она смотрела, как по центру холмика поставили ее пушистый венок, как качается на нем траурная лента. «Мир праху твоему!» видела она, но эта надпись сейчас зазвучала для нее как-то по-новому. Рабочие вежливо кланялись ей и Дэну за ее спиной, сделав свою работу, и уходили. Ну, вот и все! Пора! Она повернулась, чтобы посмотреть куда идти, но у Него оказались другие планы. Он мягко, но точно запрокинул ее голову, и уверенно и убедительно ее поцеловал. У нее кружилась голова. Она отвечала, и он не останавливался. Он не прижимал ее к себе слишком близко, поэтому она не могла с полной уверенностью судить о его намерениях. Но она готова была поклясться любым богам, что, если он положит ее сейчас на эту свежую могилу как на постель, она не будет сопротивляться.
Судя по всему, сильно против этого был Роман. Он так нажал на сигнал в машине, что где-то в деревне залаяли собаки. Ева отстранилась. Она боялась посмотреть Дэну в глаза, она боялась того, что может в них увидеть. Но он держал ее голову и ждал. И она решилась. Нет, ни смеха, ни жалости, ни превосходства, ни разочарования. Только вопрос. Нужен ли я тебе так, как нужна мне ты? О, да! Подпись. Печать. И она подтвердила свой ответ еще одним коротким поцелуем. Опустила голову и все так же, не проронив ни одного слова, они пошли к машине.
Роман тоже не стал тратить ни слова, ни взгляды на то, чтобы сказать, как он ее ненавидит, в его руках было нечто более существенное – баранка его автомобиля. Он несся так и крутил баранкой так, словно в его руках был не руль, а Евина шея, которую он хотел непременно свернуть. Бабки в кузове ругались и охали. Дэн сгруппировался так, чтобы Ева, находясь в кольце его рук, ни обо что не ударилась. На единственном ровном отрезке дороги, Дэн приложил свои горячие руки к ее совсем замерзшим ушам. Она хотела погреть их сама, но ее руки были еще холоднее ушей.
Как ни гнал совсем обезумевший водитель, а они доехали в целости. Про несчастных старушек Ева того же сказать не могла. Роман пулей выскочил из машины и убежал. Дэн выпустил несчастных бабок, которые, не скупясь в выражениях, тут же стали жаловаться встречавшей их Екатерине Петровне. А Святая Екатерина Петровна дала ей Дэна в провожатые, поэтому даже если бы он хотел, то не мог бросить Еву одну.
И вот она стояла сейчас в этом странном Зазеркалье без зеркала и боялась поверить в происходящее. Интересно, он ее еще ждет?