Феликс бросил сумку на пол, и, как был в одежде, упал ничком на свою кровать. Он устал, у него болела голова и его все раздражало. Раздражала эта работа с постоянными перелетами и сменой часовых поясов. И эта зима, которая ещё толком не началась, но уже раздражала. Раздражал этот дом, большой и неуютный. Он даже хотел встать и уехать на свою квартиру, но вспомнил, что уволил домработницу, а значит, там почти неделю, с его отъезда, грязная посуда, несвежая постель и бардак. И свою комфортабельную современную квартиру он любил даже меньше чем этот неуютный старый дом. Здесь он жил, туда же приезжал развлекаться с девушками, ни одна из которых не была у него дважды.

- Фелюня, ты будешь завтракать? - бесцеремонно открыв дверь, спросила его женщина в пеньюаре с распущенными рыжими волосами.

- Нет, - промычал он, демонстративно отворачиваясь.

Женщина эта, его мачеха, которую он с детства звал просто Клара, тоже его раздражала, причём сегодня не больше, чем всегда. Раздражала всем: своим елейным голоском; своими полупрозрачными халатами, в которых она разгуливала по дому по утрам; своим свободным обращением с его именем, называя его уменьшительно-ласкательно на разный манер, что его бесило, и она прекрасно это знала. И самое главное тем, что с детства она его не любила. Рыжая, наглая и плутоватая как настоящая лиса, она не только не любила Феликса, но еще и всячески старалась ему это продемонстрировать, никогда не выходя при этом за рамки приличий, не срываясь, не повышая голос, не проявляя раздражения, чем приводила Феликса в еще большее бешенство. Если бы она не отравляла сам воздух этого дома, возможно, он нравился бы Феликсу больше. Его утешало то, что Клару никогда не любил отец. А Феликса любил. Возможно, она это понимала, потому и отыгрывалась на Феликсе. Возможно, недолюбливала она его и потому, что Феликса все считали её родным сыном, и она дала обещание отцу что будет придерживаться этой версии всю жизнь, а своих детей у неё не было. В любом случае Феликса утешила правда, что она не его родная мама, несмотря на то, что, когда ему это сказали, он был ещё маленьким. С ощущением того что тебя не любит родная мать ему жить было ещё тяжелее. Он злорадствовал, она была беспощадна. Зачем отец с ней до сих пор жил, Феликсу было непонятно. Но у старика всегда были свои причуды. Этот дом, например, одна из них.

Старый дом из красного кирпича, построенный в начале века был даже одно время охраняемым объектом, представляя для города историческую ценность. Но с самого первого дня своей постройки оказался несчастливым и за годы своего существования обрастал легендами одна страшнее другой. Говорили, что этот дом в начале двадцатого века построил в качестве приданого для своей дочери один богатый купец. И когда он был почти готов, в нем обрушились перекрытия второго этажа. Возможно, кто-то и посчитал это дурным предзнаменованием, но только не купец. Он уволил архитектора, ничего ему не заплатив, и дом отстроил заново. В него должны были переехать молодые после свадьбы. Но в ночь перед свадьбой случился пожар, в котором сгорели и жених, и отец невесты. Сама невеста выжила, и даже через какое-то время переехала жить в этот дом. От того, что была она в трауре, а может потому, что при пожаре тоже получила ожоги, она всегда ходила в плотной чёрной вуали, и никто никогда не видел её лица. Тем не менее, будучи единственной дочерью купца, ей пришлось принять на себя обязанности по управлению отцовским делом. И надо сказать, получилось у неё это неплохо. Говорили, в том страшном пожаре выгорело полдеревни, в которой собирались справлять свадьбу, но ещё один человек - приказчик купца, чудом остался цел и даже невредим. Вот за этого приказчика, в конце концов, и собралась во второй раз замуж купеческая дочка. Но накануне свадьбы умирает и он. Только вот в причинах его смерти мнения разделились. Кто-то говорил - он повесился, кто-то - что был отравлен, другие утверждали - покончил жизнь самоубийством, выстрелив себе толи в висок, толи в сердце. Некоторые утверждал даже, что он просто сбежал, прихватив изрядную долю купеческого добра. Как бы то ни было, но и второй раз свадьба не состоялась. И девушка продала все отцовские предприятия и недвижимость, оставив за собой только этот дом, и уехала в неизвестном направлении.

Что только не пытались с приходом советской власти устроить в этом доме. И ресторан, и галантерейный магазин, и гостиницу, и ещё какие-то общественные заведения, потому что дом стоял в центре исторической части города и был бы востребован, если бы не одно «но». Что бы в нем не открывали - заканчивало это предприятие плохо. То пожар, то банкротство, то несчастные случаи с рабочими, то хищения. В конце концов, когда власти города смирились с его дурной славой и отдали его под музейное хранилище с минимумом обслуживающего персонала, подвальный этаж дома с самыми ценными экспонатами неожиданно затопило. Музей ещё подсчитывал убытки, когда отец Феликса решил его купить. Вот тогда с него и сняли статус исторического объекта и даже оформили в частную собственность. Феликс никогда не спрашивал у отца, как ему это удалась. Он и все эти зловещие подробности про Даму в вуали узнал совсем недавно, а именно после того как привёл первый раз в гости Еву, единственную девушку, которую он сюда привёл. Ева так живо всем этим интересовалась, а ему так хотелось ее порадовать.

Он вспомнил про Еву, достал телефон и в очередной раз попытался до неё дозвониться. Но она второй день не отвечала. Вчера он ещё не переживал, но сегодня начал волноваться и решил вечером её навестить. Эта мысль ему понравилась, и он нашёл в себе силы подняться.

Когда после душа в трико и футболке он пришёл на кухню, мачеха все ещё была там. В пеньюаре, но уже с макияжем, с сигаретой в зубах и газетой в руках. Глядя на кружевные рюши её одеяния, он брезгливо отвернулся и ни слова не говоря, пошёл делать себе бутерброд и варить кофе. Именно из-за её пеньюаров он терпеть не мог халаты, даже после душа он их никогда не надевал. Он даже отказался от контракта с одной известной фирмой по производству махрового текстиля оттого, что нужно было сниматься в банном халате. А тогда он ещё не мог себе такого позволить - разбрасываться контрактами. И эта её привычка - курить на кухне и непременно читать по утрам бумажные газеты. Что-то было в этом глубоко мещанское и лично противное для Феликса. Кто вообще сейчас читает бумажные газеты? Как же он злорадствовал, когда однажды пепел с сигареты упал на газету, она загорелась, и огнем расплавился гипюровый халат, оставив у Клары на ноге приличный ожог. Он, конечно, помогал потушить огонь и даже ездил с ней в клинику, но втайне надеялся, что это её отучит курить и читать одновременно, но не тут-то было. Раньше он думал, что она делает это ему назло, но потом понял, что наверно, ей действительно это просто нравиться. Наверно, он все же слишком к ней придирался. Для своих пятидесяти лет выглядела она отлично и вообще была женщиной красивой и ухоженной.  Ева нашла её просто бесподобной. «Фактурной», как выразилась она. Феликс не понял, что именно она хотела этим сказать, но после этого стал относиться к своей мачехе терпимее, всё пытаясь разглядеть в ней ту самую «фактуру». С появлением Евы в этом доме и в его жизни вообще он ко многому стал относиться по-другому. И это его в себе и удивляло и пугало одновременно, поэтому он виделся с Евой не так уж и часто первое время. Но сейчас потребность в ней становилась все настойчивее. Если бы не эта работа!

Если бы не эта работа, они бы могли провести вместе замечательные выходные. Но погода в Лондоне портилась, и вылет срочно перенесли с понедельника на пятницу. Он даже не успел её предупредить. В принципе, он и не должен был. Такие уж у них были отношения без звонков и обязательств. Но все же достал в аэропорту телефон - так хотелось ее услышать, и в последний момент передумал. Если бы не эта работа, возможно, он получил бы хоть какое-нибудь образование и зарабатывал деньги своими мозгами, а не своим телом. Но он в пять лет стал фотомоделью. И повинна в этом опять была Клара, активно рассылавшая его портфолио в разные агентства. Она мечтала объездить с ним весь мир. Но в столь юном возрасте Феликса пригласили всего единственный раз, правда, в Париж. О, с каким воодушевлением она ехала! Но в первый же день в уличном кафе Феликс чем-то отравился, и на съемках был бледным, вялым и безжизненным. И Париж оставил у Клары впечатление города мрачного, парижане людьми вечно на что-то жалующимися, и два слова, которыми она описала жизнь там, были beau (бу) – красиво и cher (ше) – дорого.

А какая у неё была истерика, когда в семь лет он упал и проткнул себе штырем бок. Он лежал в больнице, а она все переживала, что у него останется шрам. Шрам - это же так непрофессионально. Наверно, она не знала, что хоть тогда ещё и не изобрели Фотошоп, но ретушировать изображения все равно умели. А он так хотел быть обычным ребёнком. Ходить в обычную школу, иметь друзей.

С бутербродом и чашкой кофе он сел за стол и тогда только увидел, что Клара поставила ему стакан молока и тарелку хлопьев.

Он первый раз за утро на нее посмотрел.

- Не стоит благодарностей, - ответила она из-за газеты.

- Клара, ты не могла бы найти мне новую домработницу, - сказал он, отодвигая молоко.

На этот раз она опустила газету и отведя в сторону зажатый в тонких пальцах мундштук с дымящейся сигаретой, посмотрела на него удивленно.

- Она же старше меня лет на десять! Неужели с ней ты тоже переспал?

- Нет, с ней мы просто не сошлись во взглядах, - ответил Феликс без пояснений. На самом деле женщина решила сделать ему замечание по поводу количества комплектов белья, которое она должна была менять после каждой его гостьи, - Идеально, если она будет глухонемая.

- Хорошо, но боюсь, придется обратиться в новое агентство, на твой притязательный вкус, в старом уже не из чего выбирать.

- Да мне без разницы, только займись этим сегодня. Мне к вечеру нужна чистая квартира.

- Я постараюсь, - ответила она и, сделав затяжку, снова увлеклась газетой.

Выдержанная в старомодном стиле кухня с большим круглым столом, покрытым плотной скатертью с бахромой под таким же большим круглым абажуром с кистями была бы единственным местом, за которым они с Кларой виделись, если бы она по своему желанию не расширяла свои владения на весь дом. Она жила на одной половине дома, а они с отцом на другой. С ее стороны был отдельный выход, которым раньше пользовалась прислуга, а сейчас кроме самой Клары еще ее мужчины, на которых отец давным-давно не обращал никакого внимания. Только просил не знакомить с ними ребенка. Но с детства Феликс время от времени встречался с каким-нибудь мускулистым мачо в этой самой кухне. Клара питала слабость к атлетически сложенным мужчинам. Именно по этой причине она каждый день по нескольку часов проводила в спортзале, правда, ее фигуре это тоже шло на пользу. По этой же причине с маниакальной настойчивостью она нанимала Феликсу индивидуальных тренеров, которые лепили из худощавого нескладного подростка пропорционально сложенного обросшего рельефными мышцами юношу. Причем тренера у него менялись настолько же часто, насколько часто Клара заводила себе нового друга-качка. Должен ли он быть за это ей благодарен? Наверно, да. Спасибо, что ей не нравились скрипачи.

Феликс выпил кофе с бутербродом, а потом все же захрустел хлопьями, запивая их молоком. Он похудел за эту неделю, ему нужен был хоть какой-то белок. А с питанием в их доме всегда было неважно. Клара всю жизнь была на диете, отец ел что было, чаще всего то, что на скорую руку мог приготовить сам. Феликс тоже перебивался тем, что находил в холодильнике и окрестным фастфудом. Еда в их доме была чем-то второстепенным и незначительным, и Феликс не обращал на это внимания. Он доел хлопья и решил, что лучшее средство разогнать свое дурное настроение - отправился в спортзал.

Спортзал хотели делать в том самом подвале, где были затоплены когда-то музейные реликвии, но Клара вмешалась и здесь. Ее не устраивали маленькие окна, расположенные на уровне ног идущих по улице прохожих - через них проникало слишком мало света и слишком мало воздуха. И как отец ее не отговаривал, ссылаясь и на обрушившиеся когда-то перекрытия, и на количество тяжелого инвентаря, который придется тянуть по узким лестницам на третий этаж – ее ничто не убедило. Тренажерный зал сделали над ее спальней, и Феликс часто намеренно приходил погреметь железом, когда она уже отправлялась спать. Она делала вид, что не замечает, главное, она опять настояла на своем.

Делая несложный жим на тренажере сидя, Феликс думал о том, что с некоторых пор не давало ему покоя. То недолгое время, что он учился в школе – он учился хорошо и ему даже нравилось. Он не был от природы глупым. Если бы ему дали учиться! Если бы его ранняя самостоятельность не увлекла его ощущением мнимой свободы, и в 16 лет он так не стремился уйти из-под навязчивой опеки Клары, возможно, он пошел бы даже в какой-нибудь медицинский институт и стал врачом. Если бы сам факт его рождения не скрывали так тщательно, то, возможно, он завел бы друзей хотя бы среди алисангов. Ему говорили, что их учат в специальной Школе. Но в алисанги его посвятили тайно, признав за ним способности кера. И Клара, рыжая и покрытая веснушками до самых пяток, давилась от смеха, когда говорила ему, имея в виду себя: «Альбинос, теперь ты один из нас!» Его отец был азур. Такой же как Феликс блондинистый и голубоглазый, он был азур, а Феликс – кер.

Возможно, если бы отец проводил с ним больше времени, а не был бы занят своими сложными научными проектами и поисками неизвестно чего, он не чувствовал бы себя в детстве таким одиноким. Да, кого он обманывал! Он и сейчас был бесконечно одинок. Но Феликс смирился. Когда его посвятили в алисанги, то сказали почему они не сильно беспокоились за его знания. К чему было напрягать мозги, если у них была всемогущая Лулу, и благодаря ей Феликс теперь свободно разговаривал на любом языке и мог знать все, что считал нужным. Но ни Лулу, ни отец, ни Клара не могли стать ему друзьями. А он так отчаянно в них нуждался.

«Тигры не живут стаями!», - любил повторять ему отец, но Феликс не чувствовал себя тигром. Охотником – да, зверем – да, хищником – однозначно, но хоть он и был временами и агрессивен, и жесток, ему нужен был прайд, и плечо друга. Он чувствовал себя скорее львом. Но отец вел какую-то сложную одному ему понятную игру, и не предлагал ему выбрать каким бы животным он хотел быть, он сказал, что Феликс должен вырасти тигром и Феликс рос. Он сказал, что Феликс должен познакомиться с Евой и Феликс познакомился.

Схема была до безобразия проста. Познакомиться и влюбить в себя девушку. Феликсу показалось это таким скучным – ни одна девушка еще не устояла перед его обаянием. Как раз так совпало, что в самолете Феликс познакомился с помощницей одной известной певицы, что летела на гастроли из столицы в Эмск. Она дала ему два пригласительных на концерт. И один из билетов отец умудрился вручить Еве через одну из своих «знакомых», что «нечаянно» работала с девушкой в одной организации. И Ева пошла. Одна. На тот концерт Феликс опоздал. Он пришел, когда концерт уже шел, и проходя по ряду для ВИП-гостей, даже наступил Еве на ногу, а единственное оставшееся свободным место было между двумя мужиками. Ни один из них не мог быть нужной ему девушкой и всю оставшуюся часть представления до антракта он мучительно высматривал какая же из девушек в этом ряду должна быть его «жертвой». И ошибся. Он выбрал ту, что сидела рядом с Евой. В антракте путем сложных манипуляций удалось передвинуть десять человек ровно на одно сидение влево, и он уже сел рядом и многозначительно улыбнулся той, что выбрал, когда у девушки справа от него завибрировал телефон. Он не интересовался ее делами, но она громко возмутилась в трубку:

- Мам, что значит: Ева – нет? Я что маленькая девочка, чтобы ты мне запрещала? И я не могу сейчас говорить… Нет, не об этом. Я вообще не могу говорить. Пока!

И она выключила телефон, и расстроившись, бросила его в сумку.

Какова вероятность того, что в одном ряду рядом будут сидеть две Евы? Феликс решил, что нулевая. И продолжая флиртовать с выбранной девушкой, которая оказалась толи Настей, толи Катей, он старался ни на секунду не выпустить из вида нужную.

По окончании концерта Катя-Настя уехала домой с его визиткой в кармане, а вот Ева все стояла на остановке и ждала какой-то автобус, который ходил, видимо, раз в год. Феликс устал топтаться на газоне позади нее, поэтому просто остановил такси и пригласил ее в машину. Но она не села. Решив, что ее автобус уже не придет, она не придумала ничего умнее как отправиться домой пешком. И она шла по тротуару, а Феликс в такси ехал черепашьим шагом рядом с ней. Потом они поравнялись с цветочным киоском, и Феликс купил розу. Такси снова нагнало ее, и приветливо открыв перед ней двери, Феликс протянул ей руку с цветком. Она взяла цветок, но сесть в машину снова отказалась, и тогда вмешался таксист.

- Девушка, - сказал он, - видите, у меня номер на капоте, у меня диспетчер на связи, скажите, куда вас подвести, и я сообщу ей этот адрес. И обещаю, что этот парень, даже если он и маньяк, за вами из моей машины не выйдет. Пожалейте, я не могу ползти за вами всю ночь, меня дети ждут, мне тоже надо домой.

И она согласилась. Она честно призналась, что ей страшно, но идти по темным улицам еще страшней. А идти ей было не близко. Феликс решил - она назвала ненастоящий адрес. Он старался как мог ее к себе расположить, и делал только хуже. Он все же вручил ей свою визитку со словами: «Я буду счастлив, если Вы позвоните», но она так и не позвонила. И в этой партии, которую он рассчитывал выиграть за пару стандартных ходов, это был шах. Но еще не мат.

Прохладная вода в душе освежала, но Феликсу это уже было не нужно – его

взбодрила тренировка. И хоть пришлось второй раз за утро мыться – плевать, он разогнал дурное настроение и решил не ждать вечера, а навестить Еву прямо сейчас. Если она опять играла с ним в какие-то игры – игнорируя его звонки, он желал выяснить это немедленно. Можно было, конечно, воспользоваться услугами отцовской «информаторши», но с некоторых пор он больше не считал Еву «проектом отца». Он понимал, что не справился с его заданием влюбить ее в себя, но, казалось, отца устраивали и те отношения что у них завязались. Казалось, он вообще ей больше не интересовался, и Феликса это более чем устраивало. Он всего на несколько секунд замешкался перед выходом и этого оказалось достаточно, чтобы его планам не суждено было сбыться. Им и вообще было не суждено сбыться, но в тот момент, когда неожиданно открылась дверь из отцовского кабинета, Феликс этого еще не знал.

- Хорошо, что ты приехал, - сказал отец, жестом приглашая его войти, - Я должен тебе кое-что сказать. Подожди, я сейчас закончу.

Отец вышел, а Феликс остался в одном из трех помещений, что составляли «кабинет отца». В этом «кабинете» отец работал. Первым помещением был тамбур с отдельным выходом на улицу, уютным диванчиком с журналами и небольшим рабочим местом его помощницы, Ады, которая отвечала на звонки, поила ожидавших посетителей чаем-кофе и выполняла другие мелкие поручения. Вторым помещением был непосредственно рабочий кабинет, в котором отец принимал больных, вел с ними долгие беседы, и черт знает, что делал с ними еще, так как был врачом-психиатром. Шкафы с книгами, большой кожаный диван, красивый резной старинный письменный стол, за которым сидел отец, приглушенный мягкий свет, картины в дорогих рамах – все это создавало определенную атмосферу, которая видимо требовалась в его работе. В третьей комнате тоже находились шкафы, правда, с бумагами и папками вместо книг, стоял кожаный диванчик, на котором отец отдыхал сам, и видавший виды настоящий рабочий стол, за котором отец проводил большую часть времени, когда не принимал своих пациентов. Окно этого третьего помещения единственное выходило во двор. Феликс посмотрел на сиротливо чернеющие на фоне кирпичной стены тоненькие веточки трех молодых деревьев и его снова накрыли воспоминания.

- Ева, скажи честно, ты ведь не собирались мне звонить? – обворожительно улыбаясь сказал Феликс, поднимаясь с низкого кованого забора, огораживающего газон напротив выхода из здания, в котором работала девушка.

- Нет, - сказала она, и если и удивилась, увидев его, то Феликс не заметил.

- Тогда я не буду ругать себя за нетерпеливость, – он протянул ей розу.

Это была скромная садовая роза, лохматенькая, с веснушками на нежно-розовых лепестках, на тонком ненадежном стебле из местного питомника, но Феликс среди её статных эквадорских подруг с упругими бокаловидными бутонами на длинных как у балерин ногах, выбрал именно эту за аромат. Он чувствовал её чудесный запах все то время что она была у него в руках. Почувствовала его и Ева, принимая цветок и вдыхая его полной грудью.

- Если где-нибудь за поворотом притаилось такси, то знай, я никуда не поеду, - сказала она толи в шутку, толи всерьез.

- О, нет, - снова улыбнулся он, - никаких такси! Но, надеюсь, прогуляться со мной пешком ты не откажешься?

И он красноречиво показал рукой в направлении набережной.

По удачному стечению обстоятельств, здание, в котором она работала, находилось где-то посередине Центральной улицы, а дом, в котором он жил - в самом ее начале, как раз там, где через площадь начинался Парк, только пойдя этот парк и можно было попасть на Набережную. На этом все случайные обстоятельства заканчивались, и начинался тщательно продуманный план, согласно которого они должны были погулять в парке, побродить по Набережной, а потом зайти к Феликсу «в гости». Он предполагал, что она с ним никуда не поедет, но то, что он живет там, где жилых домов в принципе не было, станет для нее неожиданностью. И в этот раз все пошло по плану.

- Чтобы ты не считала меня маньяком, - сказал он, открывая перед ней входную дверь, чудом уцелевшую с прошлого века, - я решил сразу познакомить тебя со своей семьей.

Она удивилась и запрокинув голову стала рассматривать монументальный фасад здания.

- Ни за что бы ни подумала, что здесь могут жить люди, - ответила она и, показала на вывеску «Кабинет психологической помощи» на углу дома, - Это настораживает.

Но, улыбнувшись, всё же вошла в дом. И восхищение, которое Феликс пытался вызвать в ней к своей особе, целиком получило их старинное многоэтажное жилище. В этом доме её восхищало всё. И четырехметровой высоты потолки, где-то там на высоте птичьего полета украшенные лепниной. Именно из-за этих непропорционально высоких потолков Феликсу и казался таким неуютным этот дом. Возможно, предполагалось, что с потолка должны свисать огромные многоярусные хрустальные люстры, может они даже когда-то здесь и были, но все те светильники с потугами на старину, что развесила здесь Клара, казались жалкими, и высота поглощала и их свет, и их потуги. И широкие распашные двери, тоже слишком высокие, видимо, рассчитанные на непомерно высокие прически дам и кринолины. Но мода на них отошла еще во времена Екатерины Великой. Возможно, у архитектора была ностальгия по тем пышным временам, но размеры здания не позволяли выполнить проект с таким же размахом вширь, и он устремился ввысь. Ввысь устремились и его окна, которые так и остались с деревянными переплетами в несколько рядов. Рамы эти имели совсем другой вид при покупке дома, но отец распорядился восстановить прежние по старым фотографиям. Теперь они были новые, но старые. На них во всех комнатах, выходящих на улицу, висели тяжелые плотные шторы, не пропускающие свет. Но зачем они всегда были закрыты? Феликс не знал ответа на этот вопрос, он просто привык к полумраку. Ева же, в поисках света, обнаружила под ними шикарные тюли, разные на каждом окне, и они ходили по всем комнатам и раздергивали занавеси.

В его комнате был бардак. Не грязные носки, к счастью, но на кровати, столе и даже на полу лежали разных лет журналы все открытые примерно на одинаковых страницах – реклама мужского нижнего белья. Феликс получил предложение от одного очень известного брэнда, производителя нижнего белья, и ему хотелось понять, что именно они могут от него хотеть. А возможно, наоборот, он хотел иметь представление о том, что именно уже было и постараться сделать что-то свое, иногда у него получалось удивлять даже видавших виды фотографов. В любом случае вид обнаженных мужских тел в таком количестве в комнате парня, наверно, именно тогда натолкнул Еву на мысль о его нетрадиционной ориентации, хотя она ни о чем его не спросила, и он сильно пожалел, что пренебрег этими журналами, когда готовился к этой встрече. Это был очередной его промах с ней. Они раздернули шторы - и его комната ему даже понравилась - и пошли дальше.

В кухне штор не было. Совсем. Ни тюли, ни штор. По верху окон тянулся длинный ламбрекен с такими же кистями как на абажуре, на той же высоте. За окнами было тоскливо – глухой кирпичный двор. Не узкий как бывает в некоторых двориках старой Европы – похожий на каменный колодец – нет, просто огороженный как тюремный высокими глухими кирпичными стенами соседних зданий. Ни скрипучей качели с беззаботной детворой, ни бродячих собак, таких же облезлых, как и ленивых, даже ни одного дерева, мужественного вросшего в утоптанную до каменного состояния землю пустынного двора.

- Никогда в жизни не видела более одинокого двора, - сказала Ева, глядя в окно, - В самом центре города и такое безжизненное и грустное место. Здесь нет даже мусорных контейнеров. А куда вы выбрасываете мусор? – обратилась она к Кларе, смотрящей на нее от соседнего окна с легкой смесью любопытства и беспокойства.

- Я не знаю, - невинно развела она руками, - Это делает домработница. Может, она забирает его с собой.

Феликс на всякий случай проверил холодильник, убеждаясь, что он пуст, и, подойдя к Еве, стал искать в телефоне номер ближайшей пиццерии.

- С чем будешь пиццу? – спросил он, пока шли гудки, - Маргарита у них ничего, Четыре сыра.

- Я буду Маргариту, - сказала Клара.

Феликс даже не успел огрызнуться, на том конце ответили.

- Пипперони, - тихонько шепнула ему Ева.

Он нажал отбой и тоже уставился в высокое пустое окно. Клара ненавидела горшечные растения, на этом унылом подоконнике не стояло даже какого-нибудь измученного неволей фикуса, а ведь он, или удушливая герань просились в этот плюшевый и бахромчатый интерьер как никогда отчетливо. Он оглянулся на мачеху - она увлеченно рассматривала свой идеальный маникюр. Он посмотрел на девушку, застывшую с полным скорби лицом перед окном. Наконец, он посмотрел на двор, и одиночество, которое до этого он воспринимал как фон, на котором разыгрывалась пьеса его жизни, стало жечь его изнутри. Он был также пуст, бесполезен и одинок как это двор, молчаливо сопровождавший его всю жизнь. А ведь за окном бушевала весна. Парк, по которому они только что гуляли был наполнен пьянящим ароматом и усыпан белым снегом лепестков отцветающей черемухи. И молодые листья на деревьях были еще так свежи, так зелены, и так прекрасны. Но ничто, кроме кое-где пробивающейся хилой травки, не напоминало о весне в этом дворе.

- Может нанять садовника и посадить на этом пустыре какие-нибудь деревья? – спросил Феликс толи Клару, толи сам себя.

  Клара улыбнулась, и невозможно было по этой полуулыбке-полуухмылке понять, что именно она об этом думает.

- Если под этой вековой пылью не обнаружиться асфальт, то вполне можно сделать это самим. У вас есть лопата? - обратилась она к Феликсу.

Он пожал плечами, точно также как за пару минут до этого пожимала плечами Клара на вопрос о мусоре.

- Подожди, - сказал он Еве и стал кому-то звонить, - Ирина, скажите, у нас есть лопата? – спросил он трубку, - А это где?.. Понял.

Клара выразительно покрутила пальцем у виска, одними губами сказала Еве: «Это-домработница!» и усевшись за стол, закурила. Ева смотрела поочередно, то на ее ставшее злым лицо, то на лицо Феликса, ставшее счастливым.

- Пошли, - сказал Феликс Еве, - кажется, я понял, где это.

В небольшой каморке рядом с черным ходом стояли метлы и широкие подборные лопаты, которые использовали для уборки снега.

- Вот, - торжественно сказал он Еве, включая в тесном помещении свет.

- Это же пластиковые лопаты, - с недоумением посмотрела на инвентарь Ева, - ими сгребают снег. Хотя, - и она нагнулась в угол и извлекла оттуда на длинной ручке что-то вроде узкого топора. Он был очень тяжелый.

- Не знаю, как это правильно называется, - прокомментировала она, но этим скалывают с дорожек лед.

- Ледоруб? – предположил Феликс.

- Да, или пешня, - пожала плечами девушка, - давай попробуем ей поковырять землю.

- Хорошо, - кивнул Феликс, и понес тяжелый инструмент во двор.

Удивительно, как там во дворе было уютно и тепло, несмотря на то, что солнце уже садилось. После набережной, где они провели столько времени на пронзительном ветру, что у Феликса ломило уши, во дворе было тихо и так спокойно.

- Надо же, а из окна он кажется совсем другим, - искренне восхитилась Ева, видимо, почувствовав тоже что и Феликс. Она всматривалась в окна, пытаясь угадать какое из них кухонное. Долго гадать не пришлось. Кухонным было то, в котором скрестив на груди руки стояла рыжеволосая женщина с длинной сигаретой в руке. Ева ей приветливо помахала, она кивнула в ответ.

- Здесь? – спросил Феликс со всей силы втыкая в землю тяжелый ледоруб. Он отколол кусок слежавшейся земли, и Ева присела, чтобы посмотреть на нее поближе.

- Давай-давай! – призывала она его долбить еще. Он стал ритмично поднимать и опускать инструмент, и земля крошилась, отмалывалась, но обнажала под пыльно-серым только более темный и влажные слои.

- Отлично, - сказала Ева, - похоже, земля, - и поднялась, отряхивая руки.

- Ты умеешь садить деревья? - на всякий случай спросил ее Феликс.

- Не особо, - пожала она плечами и улыбнулась, - но я видела, как это делают.

- Отлично, - повторил за ней Феликс, - предлагаю завтра же этим и заняться, - если ты мне, конечно, составишь компанию. Или все же лучше садовника?

- Ну, ты же не собираешься разбивать здесь фруктовый сад? – на всякий случай уточнила Ева, и когда Феликс отрицательно покачал головой, добавила: - Думаю, хотя бы одно дерево мы точно сумеем посадить сами.

Пока они дошли обратно, пока ставили назад ледоруб, мыли руки, и Ева рассказывала о том, что много времени провела в деревне, пиццу уже привезли. И Клара даже ее нарезала. Сидеть с ними женщина не стала, и, положив себе на тарелку всего один тоненький кусочек, удалилась.

Феликс помнил каждое слово того их застольного разговора, только совсем забыл про то, что должен ее был очаровывать и влюблять. Она говорила о том, что никогда не была за границей. Ему, проводившему в зарубежных поездках большую часть своего рабочего времени это было странно. И еще более странным было то, что она не хотела никуда ехать. Девушки, с которыми он общался, если еще не были где-то за рубежом, то мечтали обязательно побывать, а те, что бывали, мечтали непременно поехать еще, и еще, и еще. И так преданно, так по-собачьи заглядывали ему в глаза и завидовали, что он объездил весь мир. А Ева не заглядывала, не завидовала и вообще считала, что ездить как это делает он – по работе, важному делу, в поисках вдохновения или по еще какой-нибудь причине - правильно, и нужно. А так как она не имела ни одной хоть сколько-нибудь уважительной причины отправиться в путешествие, то и смысла в этом не видела и не хотела.

- А на отдых? Куда-нибудь к морю? – предположил Феликс.

- Знаешь, где бы я действительно отдохнула? – спросила она, - У бабушки в деревне. В том самом старом доме, и в том самом старом саду, где я видела, как сажают деревья.

- Снова перечитывать Чехова? – улыбнулся он.

В парке он еще помнил, что должен ее очаровать, а потому узнав, что она сейчас читает Чехова, умничал и поражал ее своими познаниями его творчества. И она, ни разу не перебила его за время этого многословного монолога. Он же пояснял ей чем отличается раннее творчество Чехова от позднего, что восхищало в нем его современников и почему он был мастером короткого жанра. Потом перестав, наконец, красоваться, он решил узнать зачем она то его сейчас читает.

- Недавно в одной интернет-публикации я прочитала, что, когда Чехов был в Венеции, его встретила там Зинаида Гиппиус, и как все петербургские снобы, посчитала своим долгом поставить провинциала на место и намеренно запутала его в ценах на гостиницу. И написала в своем дневнике что-то типа «нормальный провинциальный доктор…тонкая наблюдательность в своем пределе…грубоватые манеры». И мне так стало обидно за него, что острое чувство несправедливости заставляет меня все перечитывать его рассказы и перечитывать, и перечитывать, и перечитывать. Но оно не отпускает. Чехов плохо видел, плохо знал иностранные языки, поэтому был практически беспомощен за границей, он был болен, четырнадцать лет он мужественно боролся с туберкулезом. И это так чудовищно бесчеловечно, жестоко и подло с ее стороны.

Всю его спесь разом как рукой сняло. Он мучительно рылся в бесконечной памяти Лулу, силясь выудить хоть что-нибудь успокоительное.

 - Знаешь, может это тебя немного утешит, - наконец, сказал он, -  но эта Гиппиус, она вообще была сукой по жизни.

- А еще все они умерли, - грустно улыбнулась Ева.

- И давно умерли! И ты перечитываешь Чехова, а не Гиппиус. Ты любишь Чехова и плевать, что кто-то там позволил себе отозваться о нем плохо. Художника каждый может обидеть, - он подал ей руку, чтобы помочь спуститься по высоким ступенькам к самой воде.

- Откуда ты так много знаешь про Чехова? - спросила Ева, отправляя в рот кусок еще теплой пиццы, тоже вспомнив недавний разговор.

- Я так много времени провожу в дороге, должен же я себя чем-нибудь при этом занимать, - сказал он с невозмутимым лицом.

Она чуть не подавилась, поперхнулась, пытаясь сказать, что она об этом думает с набитым ртом, но справилась, проглотила и потом только разразилась мучительным кашлем напополам со смехом.

- Только не говори мне, что перечитываешь биографии русских писателей, а не смотришь какие-нибудь Игры престолов, - выдавила она сквозь смех с кашлем.

- Все что успели снять, я уже посмотрел, и я слишком много летаю, - сказал он, легонько похлопав ее по спине, - Думаю, не все из нас доживут до завершения Игр Престолов, и Джордж Мартин будет одним из тех, кто не доживет, - улыбнулся он.

- Неправда, снимают они быстрее, чем он пишет, - все еще прерывающимся сиплым голосом сказала Ева, - Вот с книгами засада, не спорю.

Феликс рад был, что опасную тему про его познания, они миновали. И он злился на себя за то, что умничал там, где не следовало бы. И чувствовал, что эти ненастоящие знания – если и не абсолютное зло, то и не добро, точно.

- Так откуда такие познания о Чехове? – неожиданно вернулась она к теме, когда он уже облегченно выдохнул.

- Как-то видел по телеку передачу, - импровизировал он на ходу, - И все думал при этом - зачем я это смотрю? А видишь, пригодилось.

-  Хорошая у тебя память, - искренне позавидовала ему Ева, и он в ответ только скромно улыбнулся.

- Спасибо за ужин, но мне уже пора, - она встала, глядя в темные окна, в которых отражались только их фигуры в нечетком желтом свете от огромной, но тусклой лампы скрытой плотным абажуром.

- Может, такси? – улыбнулся он.

- Только если ты со мной не поедешь, - улыбнулась она в ответ.

- Не поеду, но завтра буду ждать под твоими окнами с деревом в руках, - ответил Феликс.

- Это необязательно - так мучить несчастное дерево, - снова улыбнулась она, - я могу сама приехать к тебе часам к одиннадцати, например.

- На самом деле я надеялся, что ты поможешь мне не только посадить это дерево, но и выбрать, поэтому давай к этому времени все же приеду я и буду ждать в том месте, где прошлый раз тебя высадило такси, если не хочешь говорить мне где ты живешь, - и он сдержанно улыбнулся самыми уголками губ.

- Я живу как раз в том самом доме, где прошлый раз вышла, - улыбнулась она, напротив, широко и беззаботно, - Так что считай, договорились.

- Завтра в одиннадцать, - сказал он, и захлопнул за ней дверцу такси.

Феликс обернулся на звук шагов.

- Садись, - сказал ему отец, и сам сел за заваленный бумагами стол.

Феликс снял пальто, шарф – он же собирался уходить – бросил их на подлокотник дивана, сам присел рядом. Раз отец расположился за своим столом и пытается навести на нем порядок, значит, разговор будет сложный, и возможно, долгий. Отец, не глядя на него перебирал бумаги, Феликс пытался устроиться на мягком диване, то откинувшись на спинку, но наоборот, наклонившись вперед. Как ни сядь – было неудобно. Он исподлобья смотрел на отца. Светловолосый и голубоглазый как все азуры, красиво стареющий как все алисанги, он всегда был спокоен и сдержан на эмоции, и только глубокая морщинка, залегшая между его бровей, говорила о том, что его что-то беспокоит. Благородную внешность отца не портил даже шрам, тонкой полоской пересекающий от виска до подбородка его левую щеку.  Каждый раз, когда Феликс спрашивал его об этом шраме, он неизменно отвечал «бандитская пуля» и ни слова больше.

- Ты хотел поговорить, - напомнил ему о себе Феликс, замечая по отсутствующему взгляду, что отец все глубже и глубже погружается в свои мысли.

- Да, прости, задумался, - встрепенулся отец, но так и не оторвался от своих бумаг, - Это про ту девушку, Еву.

Феликс не удивился, они не раз про нее разговаривали, возможно, отец решил посвятить наконец сына в свои планы на счет нее.

- Ее ранили, она в больнице, - сказал отец и посмотрел, наконец, на Феликса.

- Ранили? – силился осознать смысл этих слов парень, - В больнице?

- Да, да, в больнице, - подтвердил отец. Он поднялся, обогнул стол, прислонился к нему спиной и, вздохнув, снова обратился к Феликсу.

- Произошла чудовищная ошибка, и, боюсь, это моя вина. Я давно собирался тебе рассказать про Еву, но у вас вроде завязались отношения, и я не стал торопить события. И вот события повернулись так, что она чуть не погибла. И я, только я в этом виноват.

- Подожди ты со своей виной, - перебил его Феликс, - скажи уже, наконец, толком что произошло.

- Да, да, конечно, - закивал головой отец и Феликсу захотелось подойти и как следует его тряхнуть.

- Чем ее ранили? Как это произошло? Где, в конце концов? – начал нервничать и повышать голос Феликс.

- Тсссс! – приложил палец к губам отец, - В нее стреляли. Нет, стреляли не в нее, а в того мемо, что нанял для своих исследований Шейн.

- И Шейн в этом тоже замешан? – продолжал срываться на крик Феликс.

- Тсссс! – снова дал ему понять, что надо говорить тише отец, - Шейн в этом не замешан. Но так уж получилось, что всё это оказалось связано.

- Что всё? Что связано? – тише, но все так же нервно продолжал выпытывать Феликс.

- Пойми, я не знаю, с чего начать, потому что у этой истории нет начала. Нет момента, о котором я мог бы определенно сказать – вот с этого всё и началось. С чего бы я ни начал, оказывается, что всё это началось еще раньше, и так каждый раз, как только я пытаюсь с чего-то начать.

- Хрен с ним, тогда, с началом, - сказал Феликс и встал, - Давай начнем с конца. В какой она больнице? Потому что как только ты закончишь пудрить мне мозги, я тотчас же отправлюсь именно туда.

- Она в больнице в деревне с названием Сосновка. Ты знаешь где это? Ты в курсе что это за деревня? – спросил его отец.

- Да, я в курсе – какая-то забытая богом дыра, в которой она проводила летние каникулы, - сказал Феликс с чувством, - Что она делала там сейчас? Я видел ее в прошлый четверг. Сегодня среда? Или уже четверг? Когда ее ранили?

- Сегодня четверг. Ранили ее во вторник, два дня назад. А сегодня с утра меня пригласили к моему бывшему пациенту, который и сделал этот выстрел.

- О, господи! – Феликс наматывал круги по узкому пространству, - Как же так получилось, что стрелял он в мемо, а попал в Еву? И что она там делала - ты так и не сказал.

- Сядь, успокойся, - сказал ему отец, - Я же говорю, всё сложно. В двух словах не расскажешь.

- Ты достал меня затыкать, усаживать и успокаивать! – возмутился Феликс, но все же упал на диван, скрестив на груди руки и закинув ногу на ногу. Верхняя в этой фигуре из его двух ног нога продолжала отбивать нервный ритм лакированным носком дорогого ботинка.

- Она приехала на похороны какой-то своей дальней родственницы, которая умерла в выходные. Эта родственница ее жила в Доме Престарелых, в котором работает Шейн и его этот молодой коллега, врач. Там проходили поминки. Там же находится больница, в которой она сейчас лежит под присмотром все того же врача, - наконец, выдал хоть какую-то внятную информацию отец, - И врач этот, мемо, на прошлой неделе сумел добраться до бабкиной памяти. Над которой второй год уже бьется Шейн, и в которую ему не следовало лезть.

- Почему? – спросил Феликс.

- Потому что в ней есть информация, которая не должна быть ему известна. И это я поставил этой бабке блок, который ни один мемо не должен был пробить.

- Но этот, видимо, смог, - предположил Феликс.

- Да, Феликс, да! И как только он до нее добрался мне позвонил ничего не подозревающий Шейн и сказал, что блок сняли, бабка пришла в себя, и…, - отец замялся, - В-общем, много чего сказал. Никак нельзя было допустить, чтобы эта информация выплыла наружу. Еще пару сеансов и Шейн бы догадался.

- О чём? – мрачно спросил Феликс.

- Неважно, вот это как раз никак не связано с Евой, и касается только нашего с Шейном прошлого. Как бы то ни было, я решил, что мемо знает гораздо больше, чем говорит Шейну. И я решил, что пока не поздно, его нужно убрать.

- Ты вообще в своем уме? – в ужасе уставился на него Феликс, снова вскочил и зашагал по комнате, - Ты решил убить алисанга? Убить?

- Нет, Феликс, нет! Конечно, я не собирался его убивать! Я просто хотел стереть эти воспоминания. Но я никак не думал, что мой парень будет в него стрелять и промахнется настолько, что случайно попадет совсем в другого человека.

- И этим другим случайно оказалась Ева, которая оказалась там случайно? – сомневался Феликс, - Не слишком ли много случайностей? И зачем вообще нужно было стрелять? Нельзя было подсыпать ему это вещество в чай?

- Нельзя, слишком слабое действие, если в чай, - сказал отец со знанием дела, - Нужно сразу в кровь. Тогда даже после смерти он ничего не вспомнит.

- То есть возможность смерти не исключалась? – зло сверкнул на него глазами Феликс, - И я все равно не понимаю зачем было стрелять. Простая инъекция решила бы все твои проблемы, если они действительно появились, - предположил Феликс.

- Инъекция и была предусмотрена. А этот пистолет с заряженной в него пулей с этим стирающим память веществом был оставлен мной в тайнике на всякий случай, и вовсе не для него. Но этот долбанный психопат его нашел, и решил расправиться с ним именно таким образом.

- Как вообще ты завербовал этого психопата? – продолжал выпытывать парень.

- Это еще одна долгая история, не имеющая отношения к нашей Еве, - отмахнулся отец.

- Отлично! – психанул Феликс, - В итоге мы имеем раненую девушку, которая вообще ни при чём, мемо, который цел и невредим, и так и разгуливает по деревне с твоими секретами, бабку, которая вот-вот выболтает все что знает, если уже не выболтала, и Шейна, который вот-вот узнает что-то, чего ему знать никак нельзя. Я ничего не перепутал?

- Ну, еще парень, который получит срок за покушение на убийство из ревности, - добавил отец.

- Собирайся! – прикрикнул на него Феликс, - Ты должен ехать туда немедленно. Сам. И контролировать бабку. Почему, кстати, тебе просто не избавиться тогда от неё со всеми твоими секретами, раз ситуация настолько вышла из-под контроля, что твои пациенты хватаются за оружие?

- Она нужна мне живой, - коротко ответил отец.

- А, понимаю, к Еве это не имеет никакого отношения, - передразнил он отца, - И я поеду с тобой и заберу оттуда девушку. А по дороге ты расскажешь мне все те страшные тайны, которые ты так скрываешь и, наконец, объяснишь мне что в этой девчонке такого важного. А то мое неведение на счет неё определенно начинает действовать мне на нервы.

- Феликс, ты не можешь ее сейчас забрать, - как и прежде спокойно сказал отец, - Она в тяжелом состоянии.

- Ты сказал, она всего лишь ранена, - уставился на него Феликс.

- Я сказал, что она ранена. Но ранена она тяжело. Ты можешь проведать ее со мной, я не раз был в этой больнице, но она не должна тебя видеть, ты же понимаешь. Или можешь поехать к ней как все обычные люди, но там нет ни гостиницы, а у тебя знакомых, у которых можно остановиться. И чтобы все не усложнять еще больше – не надо привлекать к ней лишнего внимания.

Феликс посмотрел на него внимательно, но промолчал.

- Пусть она просто останется жертвой ревности сумасшедшего парня, которого отправят на принудительное лечение и не более того.

- Ты уже промыл ему мозги? – нахмурился Феликс.

- Да, и комар носа не подточит как там с этой ревностью получилось все гладко. Он действительно приревновал к этому мемо сначала свою девушку, которая всё сохла по симпатичному эскулапу. Потом приехала Ева, он решил приударить за ней, как раз своей девушке назло. Но девушке это совсем не понравилось, она ляпнула, что уже давно с доктором спит. А тут на похоронах и Ева начала целоваться с этим работником красного креста. Всё, это стало отправной точкой. А поскольку…

И отец еще продолжал говорить, как давно и долго он работал с этим парнишкой, чтобы сделать из него бомбу отложенного действия и в случае необходимости активировать, но Феликс его не слышал.

- Ева с врачом? Целоваться? На похоронах? – задавал он вслух свои вопросы, но так тихо, что отец его даже не расслышал.

- Что? – переспросил он сына, и понял, что дело неладно, только увидев его застывший взгляд.

Феликс не мог поверить своим ушам. Она? Его Ева? Ева, которой несколько дней назад он готов был сделать предложение? Ева, которая была для него важнее, чем отец со всеми его тайнами и заговорами? Ева, без которой он не мог представить свою жизнь?

- Ты сказал она целовалась с доктором? – повторил он безжизненным голосом.

- Господи, Феликс! Она была расстроена, подавлена горем, немножко в состоянии аффекта, скорее всего. Возможно, он воспользовался ситуацией, - пояснял отец.

- Хренов мем! Я оторву ему башку! – и Феликс со всей силы пнул беззащитный диван, - Убью эту суку своими руками! Как он посмел вообще к ней прикоснуться!

Отец разглядывал его с любопытством. Феликс бегал по кабинету, вымещая свою ярость на всем, что попадалось под руку, пока наконец, обессилев, не рухнул на покалеченный им диван.

- Когда ее можно будет забрать? – спросил он, успокоившись.

- Я узнаю, - спокойно ответил отец.

- И, если он еще хоть пальцем к ней прикоснется, я сам лично вколю ему этот яд, чтобы он забыл даже думать о ней, - пригрозил он отцу, словно, следить за ним входило в его обязанности. Впрочем, именно этим и собирался заниматься его отец. Именно этим он и занимался до этого - всю жизнь, с самого дня её рождения, он следил за Евой.