"Кормить старушек" было для Дэна обычным занятием, но сегодня, работавшая до этого точно как швейцарские часы, кухня первый раз дала сбой. Привыкшие как собаки Павлова есть строго по расписанию, старушки, заждавшиеся завтрака, были голодны и злы. В первую очередь завтрак принесли в столовую и бедная Катя, и без того расстроенная, под недовольное ворчание постоялиц раскладывала кашу по тарелкам то и дело смахивая слезы. Каша подогрела. Совсем немного, но запах чувствовался. Это вызвало новую волну возмущения. Но Катя вытерпела и это. Дэн, помогавший ей с тяжелыми кастрюлями, знал, что Елизавета Петровна сегодня не вышла, на звонки не отвечала, и Кате самой пришлось готовить завтрак. Первый раз. Не все у нее получилось и, конечно, она из-за этого расстроилась. Если в ближайшие часы Лизавета не выйдет, готовку обеда с ужином ей одной не потянуть. Лидия Михайловна, вторая повариха, как назло уехала, вернется только вечером. И главврач, на скорую руку перекусив, кинулась искать старого или нового, любого повара.  Раскладывая кашу по тарелкам для лежачих постоялиц, Дэн обратил внимание, что его Купчиха в столовую не пришла. Поэтому разносить завтрак по комнатам начал с нее.

- Доброе утро! - сказал он бодро, внося поднос с едой.

Старушка, лежа на кровати, встретила его одними глазами.

- Здравствуйте, Евдокия Николаевна! - повторил свое приветствие Дэн, ставя поднос на стол.

- И тебе не хворать, - ответила она недружелюбно.

Но сегодня все были в таком настроении, поэтому Дэн ее тон проигнорировал.

- Елизавета Петровна сегодня не вышла. Кате пришлось завтрак самой готовить. Вот немного и задержались, - пояснил он.

- А я-то уж подумала, решили старуху голодом заморить, - сказала она потеплевшим голосом, спуская ноги с кровати, - Сам накладывал? С общего бачка?

- Сам, сам! - успокоил ее Дэн, не понимая, с чем связан ее вопрос.

- А чай сам? - не унималась подозрительная бабка.

- Сам. И масла кусок сам выбирал и сыр. Все с общей тарелки. В столовой сначала накрывали. Чего туда сегодня не пошли? - сказал он, составляя посуду с едой на стол, зная, что старушка есть с подноса не любит.

- Не хочу я Верку эту видеть. До чего баба противная! Раздражает она меня, - ответила бабка, пересаживать к столу.

- Верку это которую? Веру Палну? - уточнил Дэн.

- Ну, а кого ж еще! - подтвердила Купчиха, - Вечно все она знает, везде лезет, да ходит все вынюхивает про всех. Ко мне тоже все лезла, да только с меня ей толку мало. А как выставила ее однажды за дверь, так и все, как бабка отшептала, и перестала ходить.

Старушка с удовольствием понюхала кусочек белого хлеба, а затем только его откусила и принялась за кашу.

- А каша то пригорела, - заметила она, - Но да ничего, терпимо.

- Ну, приятного Вам аппетита! - сказал Дэн, подходя к двери, - Пошел я остальных кормить. С Вас сегодня начал.

- Иди, милай, иди, - кивнула старушка ему вслед.

И разнося завтрак по другим комнатам, Дэн вспомнил, что Вера эта тоже Купчиху недолюбливала. Правда, Евиной умершей тетке она сказала «не ходила к ней и не пойду», а сама то, как выяснилось, ходила. Но это Дэна совсем не удивило, и всё же решился он про Купчихину неприязнь при случае выяснить побольше. Чувствовал он, не на пустом месте она возникла.

К слову сказать, Вера Павловна Волошинская была в Доме Престарелых самой молодой и самой здоровой. Как попала она в эту богадельню, Дэн не знал. Но жила она здесь давно. Она и еще три старухи с ней были так называемой "второй волной", как говорила про них Екатерина. И Дом Престарелых был тогда наполовину пуст, не то, что сейчас. Брали всех. "Первой волной" были покойная теть Зина и Купчиха. И не откладывая в долгий ящик, Дэн решил посмотреть личное дело этой Волошинской.

Кабинет директора Дома-интерната для престарелых и инвалидов (как официально называлось это учреждение) решено было переделать в еще одну палату, поэтому все личные дела перенесли в кабинет главврача больницы на первый этаж. Туда Дэн и направился.

Но кабинет оказался закрыт, а звонкий голос Екатерины Петровны раздавался с кухни. "Надеюсь, она не сама собралась обед готовить?" – подумал Дэн, хотя, зная боевой характер этой женщины, он бы не удивился. К счастью для всех (Катину кашу все уже оценили с утра, а как готовит Екатерина, питающаяся исключительно черным кофе, Дэн мог только догадываться) Елизавета Петровна объявилась. И уже активно включилась в работу, сквозь шипение, шкворчание и бульканье, отдавая указания скромно улыбающейся Кате.

- Молодец, Катерина, молодец! - перекрикивая весь этот шум, хвалила девчонку главврач, - Учись, настоящим поваром будешь!

- Да она и есть настоящий повар! - возразила Лизавета, - она ж училище в прошлом году кулинарное закончила. Ей просто опыта в таких котлах варить не хватает. А в остальном она умница у меня.

- Полностью согласен про умницу, - громко подтвердил незаметно подошедший Дэн.

Катя от неожиданности выронила из рук сковороду, упавшую на кафельный пол с ужасным грохотом, и густо покраснела.

- Вот ты еще на нашу голову! - стукнула его главврач, тоже вздрогнув, правда, больше от звука упавшей на пол посудины, - Людей пугаешь!

- Хорошо хоть пустая сковорода, - заметил Дэн, - а то половину обеда с полу собирать пришлось бы.

- Тебя бы им и накормили, - сказала она в ответ, - так что радуйся, что пустая. Ладно, пошли, не будем мешать.

- Идите уж! - махнула на них полотенцем Лизавета Петровна, - Совсем мне девчонку застесняли!

- Кофе? - спросила его Екатерина Петровна, открывая свой кабинет.

- Можно, - согласился Дэн, падая на стул, который пронзительно и жалобно под ним заскрипел.

- Ты аккуратнее со стульями-то, - заметила Екатерина, - развалишь казенное добро, кто мне денег на новую мебель даст?

- Кстати, про новую мебель. Не поискать ли нам каких меценатов, чтобы в столовую новые стулья со спинками купить. Ведь на табуретках этих невозможно сидеть!

- Да ладно! Шесть лет сидели и ничего. А до этого лет десять на них в Дубровке сидели и тоже ничего, - возразила главврач, заряжая кофемашину, - И они еще столько же прослужат. Это тебе не современная одноразовая мебель! Эти делались на века. Но если есть желание - мецената поищи, поищи. Есть у нас бреши в бюджете, которые закрыть не помешало бы.

И она сладенько ему улыбнулась.

- Ясно, - он почесал голову, понимая, что погорячился, - А что с Лизаветой то случилось?

- Да ничего страшного. У дочки она в Городе была, а поезд опоздал. Вот и припозднилась. Что там у тебя наверху? Все нормально?

- Да, нормально! Наелись, так подобрели все. А то чуть Катю не разорвали с голоду, фурии эти престарелые, - отчитался Дэн, - Я, кстати, личное дело Волошинской пришел посмотреть.

- В шкафу, - сказала Екатерина, доставая из ящика стола и бросая на стол связку ключей, - Чего это ты ей заинтересовался?

- Да с моей бабкой у них какая-то конфронтация, - Дэн не с первого раза выбрал нужный ключ, но открыл наконец, дверцу шкафа и начал перебирать тонкие папки.

- Давно? - удивилась Екатерина Петровна.

- Вроде да, с Дубровки еще, - Дэн нашел, что искал и снова плюхнулся на стул, который жалобно скрипнул.

Екатерина только покачала головой в ответ на этот скрип, и стала разливать по кружкам кофе.

- Не густо, - Дэн разочарованно закрыл папку, - Родственников нет. Переведена из Дубровки. Все!

- А ты что хотел найти? - Екатерина поставила перед ним кружку.

- Хоть что-нибудь новенькое.

- Откуда ж там новенькому взяться? Новенькие у них только болячки каждый день появляются. Но это ты в ее медицинской карте посмотри.

- Да болячки ее я все наизусть знаю. Косточка на большом пальце левой ноги. Шпора на правой пятке.  Большой синий невус на правом запястье, ей все кажется, что он растет, а на самом деле родинка как родинка, только большая и темная. Бывает давление. Иногда. И все!

Он отхлебнул горячий напиток.

- Для ее возраста негусто, - подтвердила Екатерина.

- Да и возраст то, - Дэн снова открыл тоненькую папочку, посчитал в уме, - Семьдесят один год!

- Да нормальный возраст! Одинцовой семьдесят два всего было, а все, похоронили! - развела руками главврач, - Ты, кстати, в курсе, что мы паспорт ее не нашли? Все вещи ее перетрясли, а паспорта нет.

- А в сейфе? - удивился Дэн.

- В сейфе я в первую очередь посмотрела. Только забирала она его из сейфа. Уже не помню зачем, но лично сама я ей его носила. Там в журнале и подпись ее стоит. У меня все строго с сейфом! - уверила его Екатерина.

- А Еву спросили? - не поднимая глаз от чашки, спросил Дэн.

- И Еву твою спросили, - сказала Екатерина с ударением на слово "твою" и улыбнулась.

Дэн не возражал. Напоминание о девушке заставило его сердце биться чаще.

- Вещи теткины, кстати, если она что будет забирать, в сарай пока снесли. Возьми потом ключ у завхоза, пусть она посмотрит.

- Хорошо. Скажу, - согласился Дэн, вставая, - Спасибо за кофе! Пойду.

- Здрасте! Пойдет он! - возмутилась Екатерина, - Давай на место все складывай!

- Ой, я и забыл! - искренне удивился Дэн, глядя на папки и открытый шкаф.

Екатерина только молча улыбнулась на его рассеянность. Явно эта девушка зацепила его не на шутку. Думая далеко не об этих папках, Дэн машинально спихивал всё в шкаф.

- Вот теперь иди, - сказала она, пряча обратно в стол ключи, - Еве привет!

Он только покачал головой в ответ на ее невинную улыбочку и вышел.

К Еве Дэн, конечно, зашел, но она спала, и он не стал ее будить. Возвращаясь из ее палаты, в вестибюле больницы он встретил Волошинскую. Легка на помине! Тепло одетая, с красным носом с мороза, она стряхнула несколько снежинок с воротника добротного пальто и перехватив поудобнее нетяжелую сумку одновременно с Дэном подошла к дверям на второй этаж. Он открыл для нее дверь.

- Свежим воздухом дышали, Вера Пална?

- Да, прогулялась немного, да в магазин вот зашла на всякий случай. А то если и обед задержат, боюсь, до вечера не доживу. Так хоть сухариков погрызу, - ответила старушка, не преминув напомнить про задержку с завтраком, - Такие вкусные, кстати, сухари! Не брали?

И старушка, начавшая было не торопясь подниматься по лестнице, остановилась и сверху вниз посмотрела на Дэна, еще стоявшего у подножия лестницы.

- Не брал, - честно признался он.

- Зря! Такие вкусные! Сладенькие! Их на нашем хлебозаводе из булочек делают. И с изюмом, и с повидлом попадаются. И стоят недорого! А давайте я Вас угощу, - и старушка полезла было в сумку.

- Вер Пална, спасибо большое, только давайте я к Вам потом зайду и угостите, - отказался Дэн, - Я как раз на обход иду.

- А! Ну, давайте, давайте! - согласилась она, - Да Вы бегите тогда вперед, а то пока я поднимусь! - и она посторонилась к перилам, пропуская своего доктора.

- Спасибо! - сказал Дэн и, перешагивая через две ступеньки, заспешил вперед.

             Раньше он не придал бы значения и этому разговору, и ее внешности. Но как это обычно бывает, стоит кому-то заострить твое внимание на чем-то и кажется, что оно так и начинает лезть в глаза. И он почему-то обратил внимание на ее губы, ярко накрашенные, причем помадой явно специально проведено шире естественных контуров. Как у клоуна. А клоунов Дэн с детства не любил. И Дэн попытался припомнить что-нибудь из ее прошлого, известного только ему.

Когда Шейн принял его в свою команду, то первым его заданием было обследовать всех бабушек на предмет их воспоминаний. Дэн взялся за эту работу с энтузиазмом. Как оказалось, задание было не из легких. Прежде всего, потому, что у пожилых людей вся накопленная за жизнь информация и знания, которыми они не пользуются, были словно погребены под толстым-толстым слоем пыли. Отличие было только в том, у кого и что скрывалось под этим слоем пыли. Иногда по ощущениям за запыленными дверями были просто огромные кучи мусора - склоки, обиды, ссоры, выяснения отношений, разных размеров пакости. Хотелось немедленно выскочить оттуда, зажав нос. Иногда это были двери, за которыми открывались помпезно обставленные с претензией на роскошь помещения. Они напоминали Дэну о Помпеях. И хотелось бы узнать больше, но вулканический пепел времени слежался над этими воспоминаниями намертво. Порой лежавшая толстым слоем пыль была даже спасением, принося облегчение, приглушая боль, покрывая забвением лишения и трудности, которые пришлось пережить. Дэн трудился без устали, разгребая этот мусор, пепел и пыль. Но беспощадное время не щадит и память. В те дни ему стало понятно, почему память пожилых людей так странно работает - они помнят, как в босоногом детстве рвали малину в соседском саду, но не помнят, что ели сегодня на обед и обедали ли вообще. В их памяти просто нет больше места для новой информации, ей негде там приютиться, разве что в каком-нибудь пыльном углу. Но пыльные углы не любят даже воспоминания. Это было совершенно антинаучное объяснение, но видя эти захламленные дома памяти каждый день, ничего другого ему на ум не шло.

Правда, больше всего Дэна поражало не это запустение, а то, что воспоминания делились на группы. И самое центральное место всегда занимали не самые красивые двери.  Сначала Дэн принял их за ценные для человека воспоминания, пусть и не самые лучшие и красивые, но важные. Но он глубоко ошибался. На самом деле это были незаконченные дела и события, которые уже нельзя было изменить. Какие угодно. Нерешенная задача. Недописанная работа. Неисправленная ошибка. Несказанные слова. Не сданный экзамен. Парень в трамвае, к которому так и не хватило мужества подойти, а ведь он улыбнулся и все смотрел вслед. Сидящий зимой на канализационном люке бомж, провожающий каждый день равнодушных людей таким же равнодушным взглядом. Скулящая на цепи за забором собака. Может, ей нужна была помощь? Все это не забывается, не прощается, не отпускается. Оно остается с нами навсегда и постоянно возвращается, возвращается и возвращается в старости, а порой и намного раньше, превращаясь в наихудший ночной кошмар. Потом Дэн научился отличать эти двери от остальных с первого взгляда. Это было легко. Двери к этим воспоминаниям никогда не светились и не становились прозрачными, но и никогда не запирались. Они были или приоткрыты, или хлопали, словно от сквозняка, или выглядели так, словно совраны с петель. Дэн научился эти сломанные двери находить, а Шейн ремонтировать - лечить. Первое время они с Шейном целыми месяцами работали вместе, порой без отдыха и выходных.

А память человеческая была многолика. Были в ней и Премиум-двери или ВИП-двери по личной классификации Дэна. Те самые пресловутые лучшие моменты в жизни. Личные подвиги и победы. Это были самые нарядные двери, и они тоже многое говорили об их владельце. Признание заслуг. Личное достижение. Заслуженная победа, а порой и нечаянная удача, счастливый случай. Кто-то выжил после страшной аварии, а кто-то справился с болезнью. Кто-то построил дом, а кто-то отсудил квартиру у родственников. Особенно чувствовалось за этими дверями советское прошлое этих многое видавших на своем веку женщин. Вручение медали, победа в соцсоревнованиях и доска почета хоть за одной из этих дверей, а непременно прятались. У других людей за такими дверями часто были рождения детей и браки. Но категория постоялиц Дома престарелых к таким людям не относилась. Их двери с воспоминаниями о мужьях и детях входили совсем в другую категорию и рядком стояли у условно названной Дэном Стены слез. Ибо воспоминания эти были болезненными, и со слез начиналась и слезами же и заканчивались, хотя и были когда-то счастливыми. По глупости своей и неопытности Дэн поначалу совал свой нос и за эти двери, но плохой аппетит и собственные дурные сны быстро отбили у него интерес к хождению в те закоулки памяти.

 И только у одной старушки из всего его пенсионерского Легиона не было Стены слез, и была идеальная чистота. И это была Волошинская.  Если и были у нее муж или дети, то она давно и благополучно о них забыла. И ни о чем она не сожалела, и ни по кому не плакала. Зато у нее была Стена ненависти. И самой популярной в ней была дверь с воспоминаниями о родителях. Нет, в ее памяти родители и детские годы поместились не в Стене Вечной Памяти, а именно там, где другие люди даже кошачьей дверки не оставляют. Она ненавидела своих родителей за то, что они были простыми рабочими людьми. Ненавидела свое детство за то, что оно было таким обычным. "Как вы можете пялиться в этот ящик, - заявила она родителям, когда отец принес в дом предмет самой большой гордости их семьи - ламповый телевизор с небольшим выпуклым экраном, - когда кругом кипит настоящая жизнь!" Она словно утопила их в своей ненависти, похоронила за этой дверью, которую исправно мыла и красила, как оградку кладбища в Родительский день, такой ухоженной она была, и начала жизнь заново. Жизнь чужими заботами чужих людей. Да, Дэн вспомнил, увидев ее накрашенные красной помадой губы, что ее память напомнила ему не комнату, а бесконечный коридор. Коридор Красных Фонарей. Только там не торговали любовью за деньги, как на известной улице.  Там предлагали то, что Вере не нужно было в своей идеальной жизни. Краски, эмоции, впечатления, переживания, страдания. Вот она успокаивает плачущую подругу, которую бросил муж. Какая трагедия! Она даже искренне всплакнула вместе с ней, и всю ночь просидела у так и не зазвонившего телефона. А потом ушла в свою уютную квартирку и порадовалась, что не ее это муж, да и нет у нее никакого мужа, и счастливо заснула. Вот она играет с чужим ребенком. И он улыбается и гулит, и она радостно смеется, глядя на него. Но вот он испачкал пеленки, расплакался, и некрасиво скривил личико. И она брезгливо передала его матери и поспешила вымыть руки и проверить все ли в порядке с ее прической и по последней моде скроенном платьем. Неужели это она имела в виду, когда говорила родителям про кипящую настоящую жизнь? Все это было так фальшиво, так наиграно и так предсказуемо, как в плохой пьесе. И Дэну как зрителю было скучно и противно одновременно.

 Эмоциальная депривация - поставил диагноз Шейн. Гипертрофированный эгоизм, ставший принципом жизни - решил для себя Дэн. И ему страшно не хотелось снова ходить по ее чистым коридорам, хотя он понимал, что должен. Он вздохнул, и пошел по палатам.

Еще один дежурный обход. Сегодня позднее, чем обычно. К его удивлению в первых двух палатах оказалось пусто. Хотя, чему удивляться, это у доктора Майера свободное посещение, а у постоялиц весь день идет по жесткому графику, заданному, программой передач: завтрак, обход, потом сериал и/или телевизионный суд, потом обед, сон-час, и снова, то суд, то сериал, ужин, сериал и сон. И между всем этим неизменные выпуски новостей.  Не все даже гулять ходят, чтобы что-нибудь не пропустить, хотя он их заставляет, прямо насильно иногда выпроваживает, помогая одеться и спуститься. Но не сегодня. Как он понял, большинство старушек после завтрака, который был поздним, так и остались сидеть в столовой, где на стене был закреплен довольно большой телевизор. Обычно они возвращались сюда после обхода. Даже ужасные табуретки их не пугали. Они составляли их к противоположной от телевизора стене, чтобы можно было опереться о стену. Некоторые для удобства приносили с собой небольшие подушки, а иногда и просто кофты и подкладывали их под спину. Так и сидели, задрав головы к экрану. У многих телевизоры были в комнатах, но вместе смотреть было веселее. Иногда после просмотра играли в домино или карты. Кто-то из посетителей даже принес Монополию, но она как-то не прижилась, так и лежала в новой коробке в шкафу.

"Нет, стулья новые точно нужны! " - подумал Дэн, глядя на неудобно скорчившихся бабулек.

- Дамы, - обратился он к собравшимся в столовой пожилым женщинам, обратив внимание, что зашел он удачно, как раз во время показа рекламы, - Если есть у кого какие жалобы или вопросы, я готов выслушать, - он сделал паузу, давая возможность своим пациенткам высказаться, - Если нет, то не буду вас отвлекать. Не заметив ни единого движения в свою сторону, кроме отрицательного качания головой, и недовольного махания руками, так как сериал уже начался, он вышел. "Отлично! Значит, навещу только лежачих!" - решил он. Но лежачие тоже отказывались от осмотра одна за другой, пока он не дошел до Липовой. Липова никогда не только не отказывалась, но еще и как могла затягивала общение с доктором. А может Дэну так только казалось, но времени всё равно в ее палате он обычно проводил вдвое больше, чем в любой другой. Он зашел, но задав несколько дежурных вопросов и получив на все из них односложные отрицательные ответы, даже присаживаться не стал, понял, что и Липовой он сегодня не нужен. "Что ж это за день то сегодня такой?" - подумал он, выходя. Но еще больше он удивился, когда, закрывая за собой дверь, увидел спину Веры Павловны Волошинской, заходящей в комнату Евдокии Николаевны Купцовой. Инспирация в пустом коридоре заняла у него доли секунды, он вдохнул прямо на ходу, боясь пропустить хоть слово и успев протиснуться в закрывавшуюся дверь.

Вера Павловна закрыла дверь аккуратно и плотно и потом только поздоровалась.

- Здравствуй, Дуся!

- И тебе, Вера, не хворать, - ответила Евдокия Николаевна, сидящая за столом на своем любимом месте у окна.

- Присесть можно? - спросила гостья.

Купчиха махнула жилистой рукой на стул с противоположной стороны стола.

 - Давно, Дуся, мы с тобой не общались, - сказала Волошинская, долго и тщательно устраиваясь на стуле.

- Давно, Вера, давно, - согласилась хозяйка, и по хмурому выражению ее лица было понятно, что и ещё бы столько же она бы с ней не говорила, если бы она сейчас не пришла, - Чему обязана?

- Разговор есть, - ответила гостья, снова поерзав на стуле.

- Ну, говори, коли есть, - ответила Купцова, пристально посмотрев на гостью.

- Прощенья я, Дуся, хочу попросить, - сказала Вера Павловна словно съеживаясь под ее взглядом и не поднимая глаз, - Виновата я перед тобой.

- Ну, вина она ж не дым, глаза не ест, - сказала Евдокия Николаевна, брезгливо отворачиваясь к окну.

- Глаза не ест, а душу жжет. Прости меня, Дуся! Не со зла я! Попутал черт! Ввел во грех! - с чувством сказала старушка, посмотрев наконец, на Купцову, прижимая руку с сжатым кулаком к груди, - Вся душа изболелася! Покою мне не дает. Я ж думала, не будет у меня возможности с тобой поговорить. Хотела уж так прийти повиниться. А тут ты в память пришла, вот и подумала я, что это мой шанс.

- Ага, для тебя такой нарядной, доктор меня с того света вытаскивал, - возразила хозяйка.

- Может и не для меня. Но я больше всех обрадовалась, когда ты говорить начала и в столовую приходить. Все момента ждала удобного зайти.

Купчиха только головой покачала.

- Не хотела я Дуся ничего брать. Вот те крест, не хотела! - и в подтверждение своих слов старушка с чувством перекрестилась, - Я только посмотреть хотела. Только посмотреть! Ведь про вас, про Купцовых, каких только небылиц в Дубровке не рассказывали.

- А разве не ты ли те слухи по Дубровке разносила как сорока на хвосте? - ухмыльнулась бабка.

- У меня фантазии такое придумать, что про вас говорили, не хватит, - отмахнулась гостья.

- Придумать ума не хватит, а вот трепаться на всех углах ума много не надо, - возразила Евдокия Николаевна.

- Трепалась я, Дуся, да, трепалась! Много ли у бабки в богадельне развлечений, вот только языком и молоть, - согласилась Вера Павловна.

- Ты и мела как помело. Язык то он что, без костей!

- Только сама я за свое любопытство и поплатилась! - сказала гостья.

- Любопытство оно у кошки, а ты обворовать меня пыталась! - зло прошипела бабка, наклонившись к гостье через стол.

- Господь с тобой, Дуся, говорю же тебе, не хотела я ничего брать, только посмотреть хотела. Убедиться, правду ли люди про то ожерелье говорят. Клянусь тебе, Дуся, только посмотреть! И бабка снова начала истово креститься.

- Ой, брось ты Вера, свои кресты накладывать. Давно ли ты в Бога то уверовала, коммунистка хренова? Люди. Правду. Не смешила бы уж!

- Но ты мне тогда скажи. Правда ли что есть у тебя ожерелье такое, что молодость дает? - спросила Вера, ни разу не смутившись.

Купчиха откинулась на стуле и искренне разразилась глухим смехом.

- Шла бы ты, Вера, к себе, - отсмеявшись, сказала она зло, - а то сейчас доктор на обход придет, застанет тебя.

- Не застанет. Он к Липовой пошел, а это не меньше, чем на полчаса затянется, - невозмутимо возразила Вера Павловна, - Да хоть бы и застанет!

- А смелая ты! - восхитилась она, - В глаза врать, да креститься при том. Очень смелая!

- Не врала я. Говорю тебе как есть. Воровать не хотела, только посмотреть. А что про ожерелье то спрашиваю, так ведь так и не видела я его. Скажи, Дуся, ведь есть оно у тебя? Не Господь тебя одарил, а ожерелье это, что от Лукавого, силу тебе дает вторую сотню лет жить?

И гостья, видимо, задав главный свой вопрос, замерла, боязливо глядя на хозяйку. Та раскрыла ворот халат, с любопытством разглядывая свою впалую грудь.

- Ты видишь на моей шее ожерелье?

- Не вижу, - искренне призналась Вера Павловна.

- Вот и я не вижу. А если и награждал меня кто чем, так разве что папенька богатырским здоровьем, да вшами нательными солдаты в госпитале, за которыми мне ухаживать довелось. А будь у меня ожерелье, то еще в голодовку после засухи в двадцать первом году я бы его проела, или во время коллективизации в тридцать втором его бы за любую еду сменяла, а не зубов своих лишилась подчистую. Если и это тебя, дуру, не убедило, то скажи, где бы я укрыла драгоценности, про которые все вокруг, даже ты, знают? А? Где?

- Так в комоде бы и укрыла! - удивилась Вера Павловна очевидности объяснения, - Ты ж с этим комодом не расстаешься не зря.

- Не расстаюсь. Верно. Только уж больно приметный у меня комод, чтобы в нем драгоценности прятать. Да что я с тобой вообще-то толкую!

И она махнула на бабку рукой и полезла в карман за сигаретой.

- Складно Дуся ты говоришь, - заметила ехидно Вера Павловна, - Да только в том-то и фокус, что ожерелье то простое, а не драгоценность какая. Из простого стекла сделано.

- Ммм, вон в чем секрет, значит, - сказала Евдокия Николаевна, выпуская струйку дыма через уголок рта, - Что ж ты себе такое сама не сварганишь? У нас стекла этого после замены окон у завхоза в сарае пруд пруди. С ног до головы ожерельями можно увешаться. Главное не порезаться только насмерть, когда нацеплять будешь, а там глядишь, как раз с ним лет сто и проживешь.

- Ладно, пойду я и правда! - никак не отреагировала старушка на сарказм, закашлялась и бодро встала, - А то насидишься здесь у тебя в дыму и одежду провоняешь, и легкие еще потравишь. Я тебе, кстати, гостинец, под стать и принесла, - сказала Вера Павловна, доставая из кармана пачку сигарет, - Чуть не забыла.

Купчиха снова хрипло засмеялась, глядя на новую синюю пачку в прозрачной пленке с наклейной сверху акцизной маркой.

- Медиум, значит! Да, только я покрепче курю, - сказала она вместо спасибо, когда дверь за поспешно удалившейся гостьей уже закрылась.

Выкинула недокуренную сигарету в окно, подошла к комоду, открыла верхний ящик и бросила туда подарок. Погладила вырезанные по центру ящика буквы, тяжело вздохнула и только после этого закрыла комод и вернулась на свое место у окна.

Дэн все это время не отрываясь наблюдавший за старушкой, опомнился, что можно было узнать больше, пока они говорили, сконцентрировался... и на появившемся перед ним Экраном бабкиной памяти увидел то, чего никак не ожидал увидеть. Два ярко-зеленых попугайчика с красными клювами в большой ажурной клетке.