В Доме Престарелых заканчивался обед. Волошинскую, приходящую на обед одной из первых, а уходящую одной из последних, чтобы ничего из разговоров не пропустить, Дэн увидел сразу. Другие старушки в столовой сами подносили свои тарелки собиравшей грязную посуду Кате, но Волошинская никогда. Вот и сегодня она встала, закончив обед, и гордо последовала к выходу, оставив грязную посуду на столе. Спасибо, правда, сказала, но не более того. Дэн с Арсением ждали ее в коридоре. Дэн показал на нее пальцем, Арсений кивнул и через мгновенье четыре скучные стены, чистые, но безликие предстали перед ними во всей своей красе. Экран памяти светился отрывками обеденных разговоров. Женщина явно заново прокручивала их в своей голове, чтобы ничего не забыть.
Арсений задержался, но Дэн понял, о чем идет разговор, даже не глядя на экран. Говорили о пропавшем паспорте. Паспорте Зины, которая умерла. Бабки недоумевали зачем он мог ей понадобиться, если она его из сейфа забрала. И куда мог деться, если посетители к ней не ходили, кроме приезжавшей девчонки. Да и забрала она его много раньше, чем девчонка та первый раз в этом году у нее появилась. Упоминание Евы, даже вскользь в разговоре, заставили его повернуться к Экрану. Он увидел Еву глазами Веры Павловны на кладбище, целующую старушку в холодный лоб. Ее несчастное заплаканное лицо даже с размазанной тушью было таким родным и прекрасным, что Дэн невольно залюбовался. Арсений подмигнул ему и показал поднятый вверх палец, одобряя его выбор. Он махнул ему рукой, приглашая за собой по знакомому уже коридору. Ему нужны были довольно старые воспоминания. Но неожиданно засветилась дверь совсем рядом с выходом. Он еще думал стоит ли туда зайти, когда Арсений, все еще оглядываясь на Экран, уже открыл эту ожившую дверь.
- Вы целовались прямо на кладбище? - шепотом спросил потрясенный Арсений, когда дверь за ними закрылась, и они были еще в межвременном тумане. Арсений знал, что здесь их почти не было слышно. И чем глубже в воспоминания они уходили, тем громче можно было говорить.
Дэн кивнул, не глядя на потрясенного друга и осмотрелся. Комната была тети Зины, но самой Зинаиды Ивановны в ней не было. Зато была Волошинская. И Дэн не сильно удивился, когда понял, что она роется в чужом комоде. Толи действительно она что-то искала, толи ей просто было интересно копаться в чужих вещах, но она методично открывала ящик за ящиком, аккуратно перебирая содержимое, стараясь не нарушать порядок разложенных вещей. Она закрыла последний ящик и стала прощупывать кровать, зная, что многие держат ценные вещи именно под подушкой или под матрасом. Боясь ее спугнуть, на этот раз Арсений указал пальцем на то, что она нашла. Но Дэн и сам уже понял. Завёрнутый в целлофановый пакет и зачем-то в носовой платок сверху, это был потерянный паспорт. И Волошинская, убедившись, что это он, засунула его в карман прямо вместе с этим платком и пакетом и вышла. Они вышли вслед за ней.
В больничном коридоре, она встретила Дэна, который не обратил на нее внимания, чем изрядно повеселил Арсения. И дошли до ее комнаты, где украденный документ она спрятала под подоконником и как ни в чем не бывало тут же вышла. Они снова вышли за ней, но только что закрытая дверь внезапно засветилась и теперь уже Дэн, не раздумывая тут же ее открыл. Но интуитивно остановился на пороге - стоя в пол-оборота к двери в пол-оборота к Волошинской в ее комнате был Шейн. Шейн не мог их почувствовать, их разделяла граница измерений, но Дэну показалось, что он беспокойно обернулся при их появлении. Но тут же Дэн понял, что беспокоился Шейн о другом. Освобожденный от ненужной упаковки в виде видавшего вида пакетика и платка, Волошинская передала Шейну паспорт.
- Как и обещала, - сказала она, протягивая Шейну красную книжечку.
Он не стал даже проверять, засунул полученное в карман, передал бабке из руки в руки деньги, кивнул и стремительно вышел. Дэн едва успел отскочить с прохода. Бабка же села на кровать, с удовольствием послюнявила палец и начала пересчитывать согнутые пополам купюры. Арсений пытался последовать за Шейном, но этот эпизод бабкиной памяти заканчивался за дверью, в которую вышел Шейн глухой стеной и у него ничего не получилось. Куда спрячет или потратит эти деньги старуха, Дэн смотреть не хотел, и взяв Арсения за руку, он вновь вышел в комнату с Экраном.
Было слышно, как бубнит телевизор, обрывки новостей мелькали на Экране памяти, превращаясь в беспорядочный репортаж о несвязанных межу собой событиях. Дэн предпринял вторую попытку выйти в довольно узкий коридор. Молчавший все это время Арсений, едва поспевая за стремительно удалявшемся вглубь Дэном, наконец, не выдержал и спросил:
- Это был Шейн?
Дэн утвердительно кивнул.
- Я знаю об этом не больше, чем ты. И, наверно, не меньше чем ты потрясен, - наконец сказал он.
- Я не особо потрясен. Но насколько я понял, это и был пропавший паспорт?
- Видимо, да, - подал плечами Дэн, - И я ума не приложу зачем он мог понадобиться Шейну. И эти деньги. Что к чему?
- А он хорош! - сказал Арсений, - На два фронта работает.
- Если не на три, - ответил Дэн, - мне говорит одно, Екатерине другое, а сам судя по всему работает на кого-то еще. Если только не на себя.
- А сейчас мы куда идем? - спросил Арсений.
- Лет на десять назад. У бабки здесь как в аптеке. Все строго по полочкам, по датам, по годам. Никогда раньше не видел такого порядка, - ответил Дэн.
- Что нас интересует?
- Драгоценности.
- Шутишь? - удивился Семен.
- Отнюдь. Бабка эта, ее, кстати, Вера Павловна зовут. Так вот она любительница и собирать всякие сплетни и распускать. Когда-то они с моей Купчихой жили вместе в другом Доме Престарелых, в Дубровке. Там в Дубровке про семью Купцовых много интересного рассказывали. И Волошинская узнала, что есть у Купцовой какое-то ожерелье заговоренное и решила его толи спереть, как тот паспорт, толи просто посмотреть, как она говорит. Только Купцова ее видимо застала, с той поры они вроде как в контрах.
- А что за ожерелье? - уточнил Семен.
- Сень, если бы я знал, то не тащился бы сейчас в такую даль. Хотя Волошинская сказала, что оно вроде как стеклянное, а не драгоценное вовсе.
- Любопытно, - почесал подбородок Семен.
- Вот и мне. Потому и идем. Не уверен, что получиться открыть такие старые двери, но бывает везет.
- Но они же стеклянные, - заметил Арсений, оглядываясь по сторонам, - Главное, найти нужные, а если заперто - разобьем. Где наша не пропадала.
- Будет потом бабка кошмарами мучиться, - предупредил его Дэн.
- Да эта пусть помучается, ей полезно, - усмехнулся Арсений.
Скованный запретами, втолкованными ему школьными учителями, Дэн всегда удивлялся насколько шире мыслит Арсений, не знакомый с правилами поведения во внутреннем пространстве памяти.
- Стой! Мы куда-то слишком далеко зашли. Это уже почти двадцать первый век, - сказал Арсений, показывая на дверь с цифрой 1999.
- Странно! - удивился Дэн, заглядывая в мутное стекло, - Но это Дом Престарелых. Не могла бабка в этом году в доме престарелых быть. Она ж еще даже на пенсию не вышла.
Он дернул за ручку и дверь неожиданно легко поддалась.
- Класс! - присвистнул Арсений и как обычно, пошел первым.
В маленьком кабинете чисто и уютно, но окрашенные почти до самого потолка мрачной синей краской стены неизменно выдают казенное больничное помещение. В белом халате за стандартными письменным столом с аккуратно разложенным на нем бумагами сидит Волошинская. Такая же как сейчас, только в строгих роговых очках. Дверь в кабинет открылась, и Арсений ткнул Дэна, показывая на табличку "Директор", что была прикреплена к двери снаружи. А Дэн показывал Арсению на человека, который только что вошел, потому что это был Шейн. Такой же как всегда подтянутый с идеально уложенными волосами, только лет на двадцать моложе, чем сейчас.
- Раис Михална, - обратился он к Волошинской, - на сегодня все готово. Ждем вас через час. Не передумали?
Она сняла очки, прикрыв на пару секунд глаза, и не глядя на Шейна, ответила, вздохнув:
- Не передумала, Аркадий Виленович, не передумала. Жаль, что не тридцать лет назад это произошло. В шестьдесят один уже многое поздно.
- У каждого возраста есть свои преимущества, но я бы ни за что не дал вам столько. Максимум 48, - улыбнулся ей Шейн.
- Все шутите? - снова одевая очки и теперь поднимая на него глаза сказала женщина, тоже слегка улыбнувшись.
- Абсолютно серьезно, - ответил он и положил перед ней жестяную коробочку с крышкой, - Одну лучше принять сейчас. Еще одну перед самой процедурой. Не запивать, рассасывать до полного растворения.
Он сопроводил свою речь строгим помахиванием указательным пальцем.
- Хорошо. Все запомнила. Сделаю, - покачала она головой в ответ.
- Ну, до встречи через час, - сказал он и вышел.
Арсений разглядывал разложенные на столе документы. Дэн осматривал содержимое застекленных шкафов. Вера Павловна или Раиса Михайловна, как ее назвал Шейн, достала из коробочки завёрнутый в красную фольгу кубик, развернула. Для таблетки он был слишком большой и квадратный, для конфеты слишком маленький и белый. Задумавшись всего на секунду, она отправила его в рот и сморщилась. Смяла фантик и выбросила в ведро. Потом снова сняла очки, положила их в футляр, лежавший тут же на столе и, закрыв рукой глаза, заплакала. Вернее, Дэн думал, что она заплакала, когда увидел со спины ее содрогающиеся плечи и услышал характерные всхлипывающие звуки. Он смотрел в окно на двор, заканчивающийся неприметной кованой оградой, на укрытые еще зеленой, но уже уставшей листвой деревья. "Позднее лето, а может ранняя осень" - подумал он и только потом повернулся к Арсению, который, показывая на эту женщину в белом халате, крутил у виска пальцем. Нет, она не плакала, она смеялась! Подняв вверх голову и открыв рот, отчего ее выразительное "Ха! Ха! Ха!" звучало особенно четко. Конец этой истерики был предопределен. Нельзя смеяться с полным ртом! Она подавилась таблеткой, закашлялась и ей пришлось выпить целый стакан воды, чтобы успокоить мучительный кашель. Оказывать первую помощь не пришлось, хотя Дэн, повинуясь инстинктам, чуть было не бросился ей помогать. Его вовремя остановил Арсений, и не дожидаясь пока она откашляется, отчихается и вытрет невольно выступившие слезы, они ретировались в коридор.
- Ты что-нибудь понимаешь? - спросил Дэн Арсения.
- Только то, что Шейн ее знал раньше, когда ее звали какой-то Раисой, а не Верой, - ответил он, - И ни слова про драгоценности!
Дэн еще раз посмотрел на только что закрытую дверь. Табличка по-прежнему гласила "1999 год. Дом престарелых".
- Возвращаемся, - сказал Дэн.
Найти среди тысяч воспоминаний нужное, к тому же доступное, задача практически не выполнимая. Поэтому Дэн ни на что не надеялся, проходя мимо многочисленных одинаковых дверей. Но Арсений не был таким пессимистом и упрямо заглядывал сквозь стекло в каждую дверь.
- Дэн! - крикнул он стремительно удалявшемуся другу, - Дэн!
И отчаянно замахал рукой, чтобы тот вернулся.
- Смотри, это случайно не твоя бабка? - показывал Семен в стекло.
- Купчиха? - удивился Дэн, присматриваюсь, - Вроде она. И Волошинская с ней, - Черт! Заперто!
Дэн дергал изо всех сил, но дверь не поддавалась.
- А здесь открыто, - потянул его Арсений в соседнюю дверь, - Они же рядом. Вдруг связаны?
И исчез.
- О, папенька у меня был человеком продуманным, - сказала Евдокия Николаевна, сидящим за столом двум старушкам и деду, - Он всем своим дочкам имена так давал, чтобы они с одной буквы начинались. Вот и были мы у него Екатерина, Елизавета, да Евдокия.
- Это ж для чего так? - спросил дед.
- Это для приданого. Он на всей посуде, мебели, даже постельном белье, что заказывали, велел одинаковые инициалы делать "Е" и "К". Чтобы, какая дочка в замуж не пошла, а всем бы все сгодилось.
- Так, а еж ли бы у жениха фамилия не на "К" была, а на другую букву начиналась? Приданое-то за невестой жениху дают, - осведомилась одна из старушек.
- Это папенька посчитал второстепенным. Пусть, говорит, нашу фамилию берет. А за таким приданым редкий жених откажется. Но самое интересное, что большая часть всего с инициалами "ЕК" ему как раз с матушкиного приданого и досталось. А матушка моя была Евлампией. Вот папенька и решил и дочерей так называть, чтобы и маменькино приданое не пропадало.
- Да, хитрый был мужик. Домовитый, - согласился дед.
- Далеко бы пошел, кабы не советская власть, - сказала Евдокия Николаевна, - А ты чего Вера стоишь? Иди присядь с нами.
Сказала она стоящей в дверях Волошинской.
- Скажи, Дуся, - сказала Вера Павловна, ставя стул на освобожденное подвинувшимися старухами место, - А ты не того ли Купцова дочка, что в Елабуге завод свой мукомольный держал?
- Что ты Вера, да отродясь в нашей Елабуге ни про какой завод не слыхали, - удивился дед.
- У нас и не с чего ту муку то было молоть. Разве что с кедрового ореха. Одна тайга вокруг, - подала голос одна из старух.
Но Вера Павловна не сводила глаз с Купчихи.
- Не наша то Елабуга, а западная. Вятского уезда.
- Что-то ты Вера путаешь все, - не моргнув глазом, сказала Купчиха, - Вятский уезд он при городе Вятка был, а при Елабуге свой Елабужский уезд. Только не было ни в Вятке, ни в Елабуге Купцовых, хотя заводов мукомольных было полно. В прочем, Вятская губерния обширной была, всех то и не упомнишь. А мы, Вера, Вологодские, - сказала она, намеренно четко произнеся каждую букву "О", изображая характерный для тех мест говор.
- Поди вот по карте то посмотри где Вологда, а где кто, - продолжая намеренно окать, сказала она Вере Павловне.
- Купцова, мы ж вас обыскались, - появившаяся в дверях женщина в белом халате, недовольно покачала головой, - Здесь она, Анатолий Платоныч!
Приятный молодой мужчина при галстуке и тоже в белом халате поверх строгого костюма появился в дверном проеме. Купцова помрачнела и его радушной улыбке не только не обрадовалась, а скривилась, словно блеск его белоснежных зубов вызвал у нее зубную боль.
- Здравствуйте! - обратился ко всем присутствующим белозубый доктор, - Евдокия Николаевна, позвольте пригласить Вас на прием.
- Опять этот мозгоправ, - заворчала, вставая Купцова, но так чтобы он не слышал, а потом уже громче - Иду, иду!
И они ушли. А Волошинская осталась.
- Говорят, отец ее был купцом первой гильдии, - сказала она, - Богатства баснословные здесь нажил. Возил сюда сначала с запада муку, ткани, керосин, табак. Потом с Шанхая стал возить. А здесь построил завод пивоваренный, что потом в Сосновке в бумажную фабрику переделали.
- А дочка его свой век в богадельне доживает. Вот она судьба-то, - покачала головой одна из старушек за столом.
- А откуда ее в нашу богадельню то привезли? - спросила другая.
- Так с той Сосновки и привезли, - ответил дед, - и всего богатства при ней было один комод резной. Тяжеленный, как свинцом залитый. Еле его доперли. Но с ним бабка расставаться ни в какую не хотела.
- Так в нем может богатства бабкины и попрятаны? - снова спросила первая.
- Может и попрятаны. Говорят, у Дуси на шее и ключ от того комода висит, она с ним не расстается, - ответила вторая, - только не богатства там припрятаны, а карта, где папаша ее добро нажитое в тайге зарыл. Самого-то его, говорят, за те богатства пытали, да он ничего не сказал. Так ничего и не нашли.
- Да не нашли, потому что не прятал он ничего, а в Китай все вывез, не зря ж он с китайцами все путался, - сказал дед, - И не его пытали, а приказчика его, а сам Купцов в тот Китай со всей семьей и сбежал. Одна только младшая ехать не захотела, потому как в приказчика того влюблена была. С ним и осталась.
- Ой, горе то горе! - запричитала первая, - А приказчика того до смерти видать замучили?
- Понятно до смерти. Да и ее, говорят, изрядно помучили. Не зря ж к ней все этот мозгоправ ходит. Она его хоть не любит, а помогает он ей. Видишь, с людями общаться начала.
- Да не лечит ее тот мозгоправ, - внезапно вмешалась еще одна подошедшая к ним старушка и присев на свободное место продолжила.
- Пытает он ее. Вводит в гипноз, а сам все про ожерелье какое-то спрашивает. Я своими ушами слышала.
- Господи помилуй! - перекрестилась первая, - Сколько лет прошло, а не дает людям покоя ее прежнее богатство. Зачем она только вернулася?
- Затем и вернулась, что было за чем возвращаться, видимо, - многозначительно поджала губы Волошинская.
И все молча покачали головами. И потом разговор пошел совсем о другом, а Вера Павловна тихонько встала и вышла. И Дэн подумал, что на этом все и закончиться, но Арсений пошел за ней и на этот раз ему легко это удалось. Поспешил за ними и Дэн, потому что Волошинская чуть не бежала по коридору, а затем вверх по лестнице. Даже не успев отдышаться, она открыла своим ключом туалет для персонала и зашла. Арсений в растерянности застыл перед дверью.
- Ох уж мне эта твоя деликатность! - сказал ему запыхавшийся Дэн, решительно берясь за ручку, - Хотела бы облегчиться, не стала бы тащиться в такую даль!
И в пустых кабинках ее действительно не было. Оказалось, в этот туалет дверь была не только с коридора, но еще и из внутреннего помещения, которое было процедурным кабинетом. Вот в той процедурной, прижимаясь ухом к замочной скважине, и стояла любопытная бабка. Дэн с Арсением покрутились вокруг ее оттопыренного зада, но не отталкивать же ее? Пришлось просто прижаться ухом к двери. Хотя это было и не обязательно. Все что говорили в соседнем приемном кабинете, было прекрасно слышно и так. Это же было бабкино воспоминание, поэтому все, что слышала она, слышали и парни.
- Сара, ты слышишь меня? - произнес доктор своим елейным голосом, - Ну, здравствуй, Сара! Признаюсь, заставила ты меня побегать, заставила!
Впрочем, это было и все, что они услышали внятно. А потом доктор стал говорить все тише и тише, и из его вкрадчивого шепота были понятны только отдельные слова. Стекло, ожерелье, молодость - все те слова, выводы из которых бабка сделала сама, и то, до чего она додумалась, Дэн уже слышал буквально несколькими часами раньше.
Они уныло побрели к выходу. Арсений ожидал большего, поэтому расстроился, а Дэн просто устал. Он даже не успел еще поделиться друг с другом своими предположениями, когда Дэн сначала услышал мягкий бархатистый голос Шейна, а потом непонятный шум из-за спины. Не сговариваясь, они побежали на шум.
- Второе сентября одна тысяча девятьсот девяносто девятого года, - сказал Шейн. Голос его словно шел из рупора у них над головами, и надпись "1999 год. Дом престарелых" тут же сменилась на "2 сентября".
- Чудесный теплый солнечный день.
Сидевшая до этого за столом Волошинская как была в очках и белом халате подошла к окну.
- Сегодня Семен наконец начал перекрашивать забор.
И по незаметному до этого среди зеленой листвы деревьев забору под безжалостной кистью новоявленного маляра стали появляться мазки ядовитого сиреневого цвета.
- Согласно последним полученным распоряжениям, обстановка в Доме-интернате должна радовать глаз, быть яркой, нарядной, позитивной. И, выполняя инструкции, вы всегда старались привлекать к этому самих постояльцев. Потому что трудотерапия – это средство повышения общего жизненного тонуса пожилого человека.
И рядом с безжалостно портившим забор Семеном тут же появилось два сгорбленных деда с кисточками в руках.
- Я понял, - сказал Арсений, снова выходя в коридор и перекрывая голос продолжавшего вещать голосом Левитана Шейна на весь бабкин слабенький мозг, - Она уснула.
- И он меняет сейчас ее воспоминания, - подтвердил Дэн, - Хотя его не должно было быть сегодня в больнице. То есть его вообще здесь не должно было быть. Он говорил, что никогда не приходит, если реально его в больнице нет.
И Дэн еще больше расстроился.
- Да не парься, ты, Дэн! - как мог, успокаивал его Арсений, когда они реинспирировались в комнате Дэна, - Главное, мы успели зайти туда раньше него. И знаешь, вот еще что.
И он достал из кармана скомканный красный фантик.
- Может там даже остались частички того лекарства, которым он ее напичкал.
- Сеня, ты просто гения! - кинулся к нему с объятиями Дэн, - Но когда ты успел? И как на счет техники безопасности?
Чтобы вытащить из мусорной корзины фантик Арсению требовалось выйти в это воспоминание, а это как минимум было опасно, и Дэн это отчетливо понимал.
- Слушай, давай как-нибудь без этих нежностей, - аккуратно отстранился от него Арсений, проигнорировав вопрос безопасности, - Я понимаю, раньше у тебя девушки не было… Не, но на кладбище! - и он укоризненно покачал головой, вспомнив нечаянно увиденную сцену. - Ты меня пугаешь, брат! И ведь не один я это видел! Бедные старушки, что они о тебе подумали?
- Семен, ты не опаздываешь случайно в филармонию? - выразительно посмотрел на него Дэн.
- Выпроваживаешь, значит? Вот значит, как? Чуть против шерсти и все, не нужен больше Семен? - шутливо запричитал Арсений.
- Кстати, этот Анатолий Платонович, уж не тот ли доктор, что бабку «Рожью» залечил чуть не до смерти? - сменил тему Дэн.
- Так погоди, еще залечит. Это ж тот Дом Престарелых в котором она раньше была? Сюда, ты говорил, ее уже давно молчавшую привезли?
- И Волошинская эта совсем не Волошинская, - задумчиво сказал Дэн, - ты где-нибудь фамилию ее в документах видел?
- А как он ее назвал? Раиса?
- Раиса Михайловна вроде, - подтвердил Дэн.
- Значит, эР эМ. Гулевич! Да, Гулевич или Гуревич, директор Дома-интерната для инвалидов и пожилых людей какого-тот района. А вот название района не помню. - сказал Арсений.
- Пожарского, кажется, - вспомнил Дэн, - пойду как я погуглю, наверно, да отцу фантик этот отдам.
- Да, и мне пора, - согласился с ним Арсении, - Филармония, все дела! Ну, давай!
Он подмигнул, махнул рукой и исчез.
Гуневич Раиса Михайловна была директором Дома-интерната с 1982 по 2003 год, а потом была поспешно выпровожена на пенсию после серии смертей его постоялиц. Сам дом-интернат тоже несколькими годами позже сгорел и так и не был больше восстановлен. Дальнейшая судьба Гуневич была Гуглу неизвестна.
Все это Дэн узнал, пока ждал отца, который обещал быть минут через двадцать, но задерживался.
Дом был пуст. Он в одиночестве устроился в гостиной, тыкая в планшет.
- Фу! - сказал отец, падая рядом с Дэном на мягкий диван прямо из воздуха. И тут же из его кармана раздался телефонный звонок.
- Нет, это когда-нибудь закончиться? - возмутился он, доставая телефон и недоверчиво разглядывая номер входящего звонка, - А, это из банка. Ну, перезвонят! Что там у тебя? Привет!
Он упрятал трубку назад в карман и приготовился внимательно слушать сына.
- Привет! У меня вот здесь остатки какого-то вещества. Не знаю, получиться ли его определить, - сразу перешел прямо к делу Дэн и протянул отцу красную бумажку.
- Понял. А пакетика никакого не нашлось? - отец огляделся по сторонам, и не найдя ничего подходящего, встал и пошел в сторону кухни.
- Намекни хоть что искать, - сказал он, возвращаясь с яблоком в зубах.
- Не знаю, но тебе должно понравиться, - сказал Дэн, - Этим Шейн раньше потчевал своих пациенток.
Глаза отца поползли на лоб, но он ничего не сказал, потому что усердно пережевывал яблоко.
- Может и сейчас потчует, не знаю. Я прямо с полей, - добавил Дэн, - одна тысяча девятьсот девяносто девятый год.
- Понял. Посмотрю, - сказал отец, - Кстати, я же сам хотел тебе звонить. Готовы результаты по твоей девушке.
Дэн весь обратился в слух.
- Мы искали медь, а нашли, не поверишь, золото! Прямо как древние алхимики!
- Они же вроде наоборот, как раз искали золото, а получали медь, - вставил Дэн.
- Не важно! Главное, мы нашли золото! И золото несвязанное еще, свеженькое, я бы сказал. Словно оно только-только появилось.
- То есть, в первом образце его нет? - уточнил Дэн.
- Есть! Есть и в первом образце, но сначала мы нашли его во втором. Потом уже обнаружили его и в первом.
- Золото? - пожал плечами Дэн, - Тебе это о чем-нибудь говорит?
- Пока нет, но Алька! Она меня просто поражает эти дни. Она там задумала какое-то грандиозное исследование и, кстати, просила тебя еще принести кровь.
- Евину? - уточнил Дэн.
- Да, и Евину тоже. А еще она велела спросить, не мог бы ты привести к ней своего друга вена.
- А Сеня-то ей зачем? - удивился Дэн.
- Это ты у нее сам поинтересуйся. Я не вникал. Если вдруг у тебя еще есть друг кер, то ей и его кровь нужна тоже, - пояснил отец.
- А своих друзей она уже всех обескровила что ли? - удивился Дэн.
Отец только пожал в ответ плечами и у него снова зазвонил телефон.
- Пап, ты не мог бы, - начал было говорить Дэн, но отец уже ответил на звонок, и, исчезая, помахал ему рукой, - А, на свои куплю!