Даже когда Боги были живы, людям трудно было выбрать для поклонения одного их них. Когда же от них осталась лишь Светлая Память сделать это стало еще труднее. Богов было Восемь. Четыре Истинных и четыре Мудрейших. Истинные Боги были Светлые и Темные, или Белые и Черные, кому как нравилось. И они всё время менялись, имели разные имена и разные характеры, но всегда их было две пары. Белая Богиня и Черный Бог. Черная Богиня и Белый Бог. Мудрейшие же Боги были всегда одни и те же – Мать, Вещая, Базель и Ватэс Дукс. Богиня Мать давала жизнь и владела душами, Вещая предсказывала будущее, Бази всё знал, а Ватэс Дукс… был самым загадочным и самым непонятным. Его имя переводили как Главный Пророк, но зачем нужен был еще пророк, если была Вещая?  Это имя не прижилось, и он всегда был просто Ватэс Дукс.  И в Последней Битве исчезла Вещая, не стало Матери, погиб Бази, но в смерть ВД не верил никто. Скорбели о всех Богах, и больше всего о Бази. С ним были потеряны все знания алисангов. Без защиты и покровительства Матери было трудно, без предсказаний Вещей тяжело, без Бази просто невыносимо, но Ватэс Дукс…  о его способностях слагали легенды, его возможности считали безграничными, его исчезновение загадочным. И поскольку никто о нем ничего точно не знал, его тоже было принято считать погибшим, но именно в него алисанги верили больше всего и именно на него возлагали все свои надежды.

Всем керам-монахиням полагалось поклоняться Богине-Матери. Не то чтобы это им вменялось в обязанность - они могли молиться любому из Богов, или даже всем, но именно Богиня-Мать была покровительницей монашества, потому что и сама ей была и очень многое сделала для того чтобы в Замке Кер было все устроено именно так, как оно и сейчас там устроено. Например, именно она основала этот приют для Блаженных. Именно она добилась того, чтобы считать их особенными больными, одержимыми Богами, а не просто выжившими из ума или потерявшими память. Раз они ее потеряли, значит, кто-то ее нашел или обязательно найдет, считала она. Значит, их память кому-то нужна и это не просто так. Она была очень мудрой, хотя на всех изображениях выглядит совсем молодой девушкой. И Агата ее очень уважала и ценила все что она сделала, но в своей скромной келье на самом почетном месте все же повесила иконку с изображением Ватэса Дукса.

Однажды, в библиотеке Замка она наткнулась на гравюру с изображением неизвестного молодого человека с усами и надписью DV. И решила, что ее Дукс Ватэс будет выглядеть именно так. Она попросила сделать ей копию и повесила ее на стену в аккуратной рамочке. Ватэс Дукс он у каждого мог быть свой. Было только два условия, по которым любое изображение считалось таинственным Богом - он должен быть мужчиной и его должны подписать двумя буквами D и V. Все остальное в его туманной личности было неопределенным, и никто не знал его подлинного лица. У Агаты он определенно был похож на Алекса.

Алекс, Алекс, Алекс. Как далеко было для Агаты все связанное с этим именем. Как близко, в самом сердце, все оно было. Он был старше Гудрун всего на кокой-то год, но родился на тридцать шесть лет позже нее. Он мог бы остаться с ней, но она приняла решение принять обет, а он был мемо, а значит, воином, как все мемо. Он принял решение сражаться и тоже сдержал свое слово. В Аллее Славы теперь висит его фотография. Александр Штерн (Алекс). В возрасте 46 лет после самого тяжелого расследования в его жизни он стал одним из немногим алисангов, попросивших смерти, прошение которых удовлетворили. Ему удалось спасти трех детей, замученных Чикатило, но жить с этим он уже не мог. Его добровольный уход из жизни никто не считал слабостью. Десять из десяти бойцов особого подразделения спасения жертв серийных убийц расстались с жизнью добровольно. Проникновение в это безумие не выдерживала даже закаленная психика алисанга.

 Была в этой Алее Славы и фотография Ирмы. Она была зверски замучена в лагере смерти Освенцим. Это была нелепость, глупая случайность и ее сознательное решение одновременно. Благодаря ей, алисанги узнали, что фашисты были достаточно осведомлены об существовании алисангов, и надписи над воротами концлагерей - не пустой звук, были сделаны не случайно. Они закрывают другое пространство и ни один алисанг, вошедший под эту надпись, не может ни перейти в другое измерение, ни выйти из него. Услышав ее, они также на время лишались своих способностей. Теперь алисангам было известно о двух таких фразах. Первой из них была «Suum cuique» или «Jedem das Seine», то есть «Каждому свое», которая была помещена над входом в Бухенвальд. Над входом в Освенцим висела «Arbeit macht frei». «Labor omnia vinci» на латыни, или «Труд делает свободным» на русском, на любом языке – она работала, и Ирма отдала за это знание свою жизнь.

Агата как раз отжимала половую тряпку, когда в Зал Великой Судьбы не обращая внимание ни на мокрый пол ни на саму Агату ворвался Горбун, таща за руку свою очаровательную спутницу. Она всячески дала Агате понять, что сильно извиняется за своего нетерпеливого компаньона, но ничего не могла с ним поделать. Агата только понимающе улыбнулась в ответ. Именно их она ждала, пожалуй, сегодня больше всего, но никак не ожидала, что они придут первыми.

- Готтэр Вэттэр! – закричал горбун прямо с порога, - А запах! Запах!

- Тео, они же пурпурные! – воскликнула его спутница, - Да, я знала! Я всегда это знала!

И она бросилась обнимать неказистого своего товарища, и они стали поздравлять друг друга и издавать все известные им победные кличи на всех известных им языках.

Агата как обычно, ничего не понимала, но так и продолжала стоять как истукан с мокрой тряпкой в руках. Она была рада, что эта пара так этому рада. Она понимала, что они знают что-то намного больше об этом Дереве чем она, намного больше, чем все посетители этого зала вместе, но не знала, что именно и никак не могла их об этом спросить. Она просто им улыбнулась, давая понять, что разделяет их радость, и поспешно пошла увозить на место свою уборочную тележку. Казалось, что их радостные крики услышали во всех концах Замка, и посетители буквально толпами повалили в оглушаемый воплями Зал.

В обязанности Агаты не входило принимать посетителей, но она должна была следить за Деревом, а значит, просто обязана была следить, чтобы его не растащили на сувениры, поэтому вернулась в Зал сразу, как только смогла. Если кто и отщипнул пару цветочков, а Агата сильно подозревала в этом Горбуна, то Дерево от этого не пострадало. Большая часть посетителей любовалась на него со стороны, заворожено охая и ахая, с удовольствием вдыхая сладкий медовый запах. Агата даже не успела позавтракать и так и простояла весь день до обеда в Зале, где ее после полудня сменила Сестра Беата. Они обменялись молчаливыми поклонами, и Агата, наконец, смогла пойти в столовую. После обеда у нее было личное время, которое она могла использовать как угодно. Она даже не успела подумать об этом, а ноги сами повернули к Алее Славы.

Милая славная Ирма, с изысканно убранными волосами под изящную шляпку смотрела на нее с портрета с улыбкой. Она просто светилась счастьем и жизнью. Гудрун помнила тот день, когда была сделана эта фотография. Они все же вернулись со Стасом в 1939 год, вернулись сначала в Мюнхен 8 ноября, пытаясь задержать Гитлера на злополучные 7 минут в пивной, из-за которых он благополучно избежал смерти при организованном на него покушении Георга Эльзера. И хоть Стас уже сто раз объяснил ей почему их попытка не удастся, Ирма упрямо считала, что они просто плохо старались. Потом они вернулись в Варшаву поздней весной 1939 года, чтобы сполна насладиться еще существующим миром и цветущей Варшавой, и посмотреть все то, что уже через несколько месяцев будет погублено и утрачено навсегда. Эта фотография была сделана в этой довоенной великолепной Варшаве в тот день, когда Стас сделал ей предложение и она согласилась стать его женой.

Они вместе с Гудрун и Алексом отмечали это в ресторане, и Ирма все время пыталась посчитать какой сегодня день в ее реальной жизни, и у нее это никак не получалось. А Стас был пьян и счастлив, и весь вечер не сводил с нее влюбленных глаз. Алексу и Гудрун в тот день тоже пришлось объясниться. Гудрун честно сказала о своих планах, и Алекс не смел ни на чем настаивать. Милый грустный и серьезный Алекс. В тот день они расстались, чтобы увидеться еще только один раз и расстаться уже навсегда.

А Ирма со Стасом поженились. Венчали их в Александро-Невском Соборе любимой Ирмой Варшаве в марте 1913 года, как раз после празднования в нем 300-летия лома Романовых. Выбрала именно этот год, и этот русский православный Собор в столице Польши Ирма не случайно. В середине 1920-х годов власти города снесли его навсегда. Она хотела сохранить о нем память в своей душе и фотографии в наших архивах.

- Гудрун, ты представляешь, я беременна, - выпалила Ирма прямо с порога, скидывая легкое пальто прямо на кровать.

- Беременна? – Гудрун уставилась на нее удивленно, - Но этого же не может быть.

- Может, может! Очень даже может! – засмеялась Ирма.

- Тогда либо ты не венет, либо твой парень не азур, - ответила Ирма.

- Он мне вовсе не парень, а муж, - поправила подругу Ирма.

- Да, да, конечно, только с точки зрения физиологии это ничего не меняет, - упрямилась подруга.

- Значит, дело вовсе не в физиологии, - снова улыбнулась Ирма, - Это Любовь!

- Вот так просто? Любовь и все? – Гудрун это вдруг разозлило, - Ты считаешь вы первые вот так встретились и полюбили друг друга? Ты считаешь ты вот так запросто раз и одна все поняла.

Они встретились в Берлине в квартире у родителей Ирмы. Завтра Гудрун покинет свой прежний дом навсегда и поселиться в Замке Кер. Завтра самый торжественный и важный день в ее жизни, а Ирма — вот так с порога - сообщает новость, которая напрочь перечеркивает всю важность предстоящего обета Гудрун.

- Нет, я ничего такого не считаю, - сказала она миролюбиво и села напротив подруги, - Я просто беременна и это факт. Мне кажется, уже даже заметен живот.

И она двумя руками натянула на плоском животе платье.

- Может ты просто капусты объелась и тебя пучит? – вяло предположила подруга.

Ирма заливисто рассмеялась в ответ.

- Какая ты все-таки смешная. Поверь мне, я могу отличить беременность от капусты.

- А они чем-то отличаются? По мне так одинаково неприятно, - пробубнила Гудрун.

- Я больше не могу перемещаться, - сказала она тихо, - Поверь мне, ни одна капуста такого эффекта не дает.

И снова засмеялась.

- Я даже к тебе приехала на трамвае! Представляешь? А ведь я венет!

- Святая Августа! Ну, хоть наконец-то перестанешь мотаться в свою любимую Польшу и посидишь дома, - всплеснула руками Гудрун.

- А вот и не угадала! Я уже сделала все необходимые документы и выезжаю в Варшаву буквально через несколько дней, - снова счастливо улыбнулась она, - А кто такая Святая Августа?

- Не важно, - отмахнулась Гудрун, - И что сказал тебе на это Стас?

- Он еще не знает, - вздохнула Ирма.

- И ты собралась ехать мало того, что в оккупированную Польшу, еще и без его ведома?

- Рунка, понимаешь, если я ему сейчас скажу, он ведь меня не пустит. Сделает все что угодно, но заставит меня остаться здесь.

- Уверяю тебя, здесь он тебя ни за что не оставит! Он увезет тебя в Швейцарию, в Америку, хоть в Африку, куда угодно, но подальше от всего этого и особенно от войны, - горячо возразила ей Гудрун.

- Знаешь, семья и дети - это, конечно, важно, но есть вещи важнее, - сказала Ирма неожиданно серьезно, - Тебе ли это не понимать. Кстати, когда твой подстриг?

- Спасибо, что спросила, - криво усмехнулась Ирма, - Я вроде как за этим тебя и позвала. Попрощаться. И нас, кстати, там не стригут.

Ирма пропустила это мимо ушей.

- Так, когда?

- Завтра.

- Как? Уже завтра? – воскликнула подруга, - И что я больше тебя никогда не увижу?

- В мире людей нет, - спокойно ответила Гудрун, а потом попыталась улыбнуться, - Но ты можешь приходить в гости.

Улыбнуться получилось плохо, и шутка тоже не удалась. Гостей монахини не принимают.

Но отлучаться за пределы Замка им не запрещено.

- А я так надеялась, что именно ты примешь и благословишь мою новорожденную дочь, - невозмутимо заявила Ирма.

Благословлять детей у алисангов значило совсем не то, что у людей. Просто они употребляли одни и те же слова для многих своих ритуалов, но и сама процедура ритуала и его значение отличались разительно. Новорожденный алисанг должен был получить Метку и Душу. И то и другое ему могла дать только кера, но не абы какая кера, а специально обученная и посвященная в тайну именно этого обряда. Универсальных кер не бывает. Одни работают Повитухами, другие проводят Инициацию, третьи встречают после смерти. У каждой работы были свои тонкости, свои тайны и свои правила. И свои критерии отбора кер пригодных для той или иной работы. Для работы повитухами брали только совсем юных кер, обязательно девственниц и обязательно принявших обет. И Гудрун с Ирмой не раз обсуждали эту тему. Гудрун хотела быть именно Повитухой и очень надеялась, что ее выберут именно для этой работы. Но никто из девчонок точно не знал будут ли Гудрун спрашивать кем она хочет стать или нет, и это было самым неприятным моментом в принятии «пострига». Может, конечно, кому-то было и все равно, но для Гудрун это было так важно! И Ирма задела сейчас Гудрун за живое.

- Я тоже сильно на это надеюсь, - вздохнула она.

- Вот видишь, нас уже двое надеющихся на одно и то же. Думаю, если бы наши Боги были живы, они бы нас услышали, - улыбнулась Ирма.

Она встала и обняла подругу.

- Ты даже не представляешь себе, как сильно я буду по тебе скучать! Я желаю тебе исполнения всех твоих самых заветных желаний! И помни, что ты всегда будешь моей самой лучшей подругой, что бы не случилось!

Она отпустила её, чтобы вытереть слезы. Гудрун тоже шмыгала носом. И это был, пожалуй, единственный миг, когда она сильно, очень сильно засомневалась в правильности своего решения. Но он прошел, и она улыбнулась.

- Я навещу тебя, как только смогу. Ты только не забывай писать письма с подробным описанием всего что там у тебя будет происходить, а особенно подробно описывай места, где мы могли бы встретиться хоть ненадолго, - наказала подруге Гудрун.

- Конечно, я обязательно буду писать, - пообещала Ирма.

И снова крепко обнявшись они расстались возле входной двери.

Если бы весь следующий день Гудрун не был занят церемонией Принятия обета и символическим «постригом». Если бы все это не было сопряжено с переездом в Замок и прочими мероприятиями, возможно, она бы нашла способ связаться со Стасом в тот же день и рассказать ему если не о беременности, то хотя бы о том, что Ирма собирается вернуться в Варшаву, причем, обычным путем, что для любого алисанга довольно серьезный шаг, а значит, делается он не просто так. Но в этот день Гудрун «остригли» и хоть ей положено было забыть о своих мирских проблемах в тот же момент, но она не смогла. Решение о ее Призвании еще было не принято, и она откровенно томилась от вынужденного ожидания и безделья. И мучительно думала, как предупредить мужа Ирмы, чтобы уберечь свою подругу от необдуманного шага. Если бы только он не был из будущего! Она бы ему позвонила. Но кто знает где он сейчас. И где Алекс?

Помощь пришла откуда не ждали. Вспоминая Алекса, Ирма вдруг так отчетливо представила себе его лицо, что стена в узкой келье, по которой Гудрун металась в поисках решения, неожиданно стала расплываться и она увидела его одиноко стоящего на мосту. Это не было воспоминанием. Это была самая прямая и короткая дорога в мире. Дорога Любящего Сердца. Если ты кого-то действительно любишь, достаточно просто подумать о нем и ты не просто его увидишь, ты можешь обнять его, если захочешь. Так же работала и Дорога Матери. Мать может переместиться к своему ребенку где бы он ни был, и помочь ему, забрать или отшлепать. Но Дорога Матери всегда с односторонним движением. Мать может найти своего ребенка, но ребенок мать, к сожалению, нет. У Дороги Любящего Сердца, если чувства взаимны, связь есть с обоих сторон, если же нет, то Дорогу не проложишь.

Гудрун смотрела сейчас на одинокую фигуру парня и боялась вздохнуть. Истина так запоздало и так неожиданно открылась ей сейчас со всем ужасом необратимости этой потери и осознания чудовищной ошибки. Она хотела его окликнуть и боялась. Хотя, чего ей уже было бояться? Все самое страшное для нее уже произошло. Может она хотя бы остановит подругу?

- Алекс, - сказала она тихо-тихо.

Он встрепенулся от этого звука так, словно она крикнула ему в самое ухо.

- Гудрун? – он повернулся точно на ее голос, и счастливая улыбка на его лице не оставила ей никаких сомнений. Он протянул ей руку, - Гудрун!

Она шагнула к нему на мост. И он смотрел ей прямо в глаза и, казалось, не замечал, ни монашеской рясы, ни белого капюшона, которым после обряда покрыли ее голову. И только слезы в его глазах говорили о том, что это не так. Он все заметил и все понял без слов. Она тоже не в силах была отвести от него взгляд. Слезы текли по ее лицу, но она их не вытирала. Сердце рвалось на части в ее груди и единственное чего она сейчас действительно хотела, это умереть. Здесь и сейчас. Умереть и больше ничего. Умереть как все эти бестолковые Боги, светлой памяти которых она так поспешно решила посвятить свою жизнь.

 Но прошла целая вечность, а она все еще была жива, и неожиданный пароходный гудок вывел их из состояния этого всеобъемлющего ступора. Гудрун вздрогнула и улыбнулась.

- Рад тебя видеть, - сказал Алекс, но не позволил себе больше даже взять ее за руку.

- Я тоже, - она опустила голову и постаралась набрать побольше воздуха в грудь перед тем как снова на него посмотреть, - Я, я искала способ как связаться со Стасом, - наконец сказала она и продолжила дальше совсем без паузы, - Ирма беременна, и она больше не может перемещаться, но она собралась ехать в Варшаву.

- Когда? – тут же понял Алекс, о чем она говорит и нахмурился.

- Она сказала, что уже подготовила все документы. На днях. Вы должны ее остановить, пожалуйста! – она умоляюще на него посмотрела, - Наверно, даже силой. Боюсь, ни на какие уговоры она не согласиться.

- Я понял. Да, я знаю, где его найти, - он понимающе кивал.

- Я очень надеюсь на вас. Меня она слушать не стала. Она никогда меня не слушала, - улыбнулась Гудрун, и тяжело вздохнув, добавила, - Впрочем, как и я ее.

Было удивительно тихо и безлюдно. Странно, почему ей раньше всегда казалось, что на мосту обязательно должен дуть ветер. Низко-низко над водой стояло огромное красное солнце и казалось таким близким и таким доступным, что руку протяни и коснешься. Таким же близким и доступным в одном шаге от нее стояло сейчас ее счастье. Казалось, протяни руку и останься с ним навсегда. Что может быть проще? Но это тоже была лишь красивая иллюзия. Ей пора было возвращаться. Она интуитивно обернулась и сделала шаг назад. Ей нужно было сосредоточиться, чтобы вернуться, но она не могла отвернуться.

- Не обязательно поворачиваться, чтобы открыть выход, - подсказал ей Алекс, - ты можешь открыть проход в любом месте, на которое смотришь. Даже сквозь меня.

Он улыбнулся. И она решила выйти прямо в это закатное солнце, и с вызовом посмотрела прямо на него. И Солнце сдалось. Прямо с центра оно словно разъехалось к краям и вместо красного стало серым, серым как стены ее одинокого монашеского дома на всю оставшуюся жизнь.

- До свидания, Алекс! – сказала она, уже делая первый шаг.

- Прощай, мой Хороший отрезок пути! – ответил ей Алекс, так всегда переводила её имя его упрямая Лулу.

Она улыбнулась в ответ и медленно пошла вперед.

- Гудрун! – вдруг крикнул он, когда она почти уже скрылась, - Я люблю тебя!

Она успела обернуться и через мгновенье исчезла.

А Ирма всё же вернулась в военную Варшаву. И весь 1941 год проработала в варшавском гетто. Помогала как могла и чем могла. Немка по происхождению она не смогла смириться с геноцидом еврейского народа. Эти люди восхищали ее, поражали ее, они стали ее друзьями. Она не могла и не хотела их бросать. Там же в гетто она родила свою дочь. Стас метался между своей работой и женой с ребенком, между прошлым и будущим, между городами и странами, он умолял ее вернуться, он умолял отдать ему хотя бы дочь. Но она всегда находила поводы еще ненадолго остаться, и не отнимать у неё малышку. При всей своей легкости и мягкости она была невероятно упряма. Она заболела тифом и чуть не умерла, в это время ее дочь вместе с другими еврейскими детьми успели вывезти из гетто с помощью членов Жеготы, подпольного Совета помощи евреям. А едва сумевшую поправиться Ирму отправили вместе с остальными в Освенцим. Стас опоздал всего на несколько часов. В то время никто не знал, что из лагеря ей будет уже не выбраться. Стас сделал почти невозможное - он подкупил половину охранников, чтобы ее спасти, но после экспериментов доктора Менгеле никого не оставляли в живых. Он все же вынес ее из лагеря, но она умерла у него на руках. Последнее, о чем она его попросила - поцеловать за нее дочь. Последнее, о чем она попросила Гудрун в Замке кер - пусть об этом знают. Ей было 21 год. Но до этого у них с Ирмой будет еще одна встреча, которая изменит жизнь Гудрун навсегда.