Гудрун получила желаемое назначение и с головой погрузилась в новую работу. Сначала, конечно, это было обучение. И хоть все пять девочек, которым посчастливилось быть назначенными Повитухами рвались побыстрее начать выполнять свою миссию, оказалось, что обучение будет сложным и долгим. Прежде всего, как ни странно их стали учить основам настоящего акушерства. И хоть показывали все на макетах, поначалу даже принять пластикового младенца из резиновых родовых путей оказалось достаточно страшно и сложно. Но к следующему этапу обучения перешли лишь после того, как положенное количество пластиковых малышей было рождено, разлучено с пуповиной, спелёнато и накормлено.

 Как ни странно, но процесс обучения шёл в сравнении со школьным с точностью до наоборот. Сначала проходили практические занятия, а потом переходили к теории. Сначала научились принимать роды, а потом стали изучать как ставить Поющие метки. Поющие метки были сухой теорией, потому что никто и никогда не слышал, как они поют, и хоть они делились на мужские женские и ещё по цветам, понять по их тонам и полутонам какого цвета эта бирка могли разве что дельфины. На обычный слух они определённо молчали и разве что поскрипывали целлофаном, который надо было аккуратно снять. Для обычного глаза они все были в форме родинок или родимых пятен, которые необходимо было прикреплять в место на затылке, где обычно и бывают у новорождённых пятнышки, называемые «укус аиста» или «поцелуй ангела». Но, в принципе, прикрепить можно было куда угодно. Кто их делал и прослушивал, как работают и для чего они нужны Повитухам знать не полагалось. Они ненужных вопросов и не задавали.

 Дальше снова перешли к практике. Их водили по огромным Залам Судьбы, в которых по длинным стеклянным трубопроводам двигались цветные шары. Кто их двигает, почему они двигаются, как они там появляются, и кто их туда помещает тоже не рассказывали. Верхняя часть залов, с которой спускались по этим трубам эти шарики находилась в ведении одной службы, за средней частью, лабиринтами и путепроводами следила другая, Повитух же интересовала самая нижняя часть, так называемый Родовой зал.

В Родовом зале не было мучающихся схватками женщин, не было акушерок в стерильных перчатках, там можно сказать и вообще никого не было, кроме единственной девушки регистратора, которая подавала сигнал, выдавала записку с именами и вела записи в журнале. Всё остальное происходило по никому не известному порядку, словно само собой, но с соблюдением строгих правил. А правила были просты. По сигналу Регистратора явиться, принять Хрустальный шар и Поющую метку, получить записку со списком имён и отправиться по назначению.

 В маленьком хрустальном шаре была заключена Душа, которую следовало доставить новорождённому младенцу. Только Кера-Повитуха могла почувствовать куда она должна отправиться с этой новорождённой душой, только она могла открыть этот шар и только она могла передать её ребёнку. Обучали этому, казалось бы, несложному процессу юных послушниц девушки ненамного старше их самих. Там и обучать-то особо было нечему. Они просто клали тяжёлый шарик в карман, иногда откровенно зевая и потягиваясь, особенно когда их будили ночью или ранним утром, брали записку, иногда не глядя и отправлялись в только им известное место.

Но то что для них становилось рутинной работой, для семьи, в которой рождался ребёнок было важным событием, поэтому важным условием было соответственно одеться. Чаще всего это были воздушные белые одежды, чтобы керы были похожи на Ангелов, таких, какими их представляют люди. Юные бледные и прекрасные. Именно поэтому Повитухами работали не более чем до 25 лет. Спасибо, что теперь не заставляли одевать огромные крылья из перьев, как раньше. Но эти тяжёлые пыльные и поеденные молью сооружения до сих пор хранились в их Музее как экспонаты.

И вот Ангел появлялся у колыбели новорождённого, брал младенца в руки и ждал, пока ему выберут согласно полученной записки имя. К счастью, этот список имён был всем известен и точно соответствовал дню рождения, его публиковали как календарь задолго до начала следующего года, поэтому родители как правило, готовы были назвать имя и без него, но Ангел обязательно должен был удостовериться, что выбранное имя в списке есть и оно уже не занято – редко, но в один день могло родиться детей больше чем указано имён. После этого Ангел торжественно объявлял это имя ребёнку и возвращал его матери. Так это выглядело со стороны. На самом деле Ангел не только должна была незаметно приклеить на младенца метку, но и приносила ему Душу, которая, выбрала его сама.

Первый раз, нарядная и даже с лёгким макияжем, Гудрун ждала свою наставницу возле небольшой открытой двустворчатой перламутровой раковины и страшно волновалась. В углублении раковины лежала как настоящая жемчужина мягко отливающая розовым готовая к рождению душа. Наставницу звали Лина и она относилась к своим обязанностям очень ответственно. Она поздоровалась с Гудрун, взяла записку с именами, состоящую всего из пяти имён, и которые Гудрун выучила наизусть, пока ждала, так как записка уже лежала возле ракушки. Лина тоже внимательно её прочитала и даже повторила вслух одними губами. Потом наклонилась к Жемчужинке.

- Ну, кто тут у нас сегодня? – она бережно двумя руками взяла розовый шар и поднесла к лицу, - Снова воин?

Густой туман внутри всколыхнулся то ли от движения, толи от её слов и из розового стал малиновым, затем темно-красным и снова посветлел.

- Мы слишком легко одеты, - сказала она, обращаясь к Гудрун, - нас ждут в Шотландии, и там уже выпал снег. И Гудрун снова, теперь уже вместе с Линой, пошла в гардеробную. Только ради того, чтобы хоть раз прогуляться в такой красивой шубе из струящегося белого меха, уже стоило стать Повитухой. И первый раз Гудрун понравилось её отражение в зеркале.

- Ну, готова? – И Лина взяла её за руку.

В тот день они оказались внутри одного из холодных Шотландских замков. Хоть в комнате и горел камин, для такого большого помещения его явно было недостаточно. Их ждали. Молодая мать взволнованно приподнялась с подушек, её муж встал и повернулся в сторону долгожданных гостей - они с Линой ещё не реинспирировались, и молодые родители их не видели, а только почувствовали. Лина показала Гудрун как аккуратно поместить на подушечку пальца крошечную метку, чтобы незаметно её приклеить, пока младенец будет у неё на руках. Душа Новорождённого уже расположилась сама где-то внутри Лины и её перемещение сможет почувствовать только она одна.

Имя этого славного мальчугана Гудрун запомнила на всю жизнь. Оно так соответствовало всей этой средневековой обстановке, и то, что оно оказалось в том году свободным было большой удачей и для родителей, и для самого малыша. Передавая ребёнка с рук на руки Лине, мать робея и явно волнуясь сказала, что они бы хотели назвать сына Ричардом. Лина улыбнулась малышу, прижав его к груди и ласково сказала:

- Ну, здравствуй, Ричард!

И все собравшиеся к тому времени в комнате родственники и друзья громко зааплодировали и бросились поздравлять счастливых родителей.

Гудрун даже прослезилась, глядя на все это. Она всё мысленно повторяла в уме: Ролан, Ричард, Родион, Рудольф и Равиль. А Лина вернула ребёнка на руки счастливой матери и с Гудрун за руку незаметно исчезла.

- Ричард, - сказала она девушке-регистратору, и положила перед ней пустой стеклянный шарик. Девушка бросила шарик в специальную корзинку и, кивнув, записала имя в журнал.

- Вот и все, - сказала она Гудрун, - И тебе очень сильно повезло, что твои Первые Роды прошли в такой торжественной обстановке.

- Ну, это ещё не её Роды, - сказала, ухмыляясь и подходя к ним девушка в таком же белом струящемся платье как они, - Привет, Лина!

Гудрун она не удостоила даже кивком.

- Привет, Рената! – ответила ей Лина.

- А это кто у нас? – имея в виду Гудрун, она по-прежнему обращалась к Лине.

- Её ещё не переименовали, - ответила Лина, словно Гудрун рядом с ней и не было и вообще она была никем, даже без имени.

- Ты как обычно воспитываешь молодняк? – уточнила Рената.

- А ты как обычно работаешь за двоих? – спросила её Лина.

- И не говори, - неожиданно миролюбиво ответила Рената, и Гудрун поняла, что её раздражительность скорее всего была связана с усталостью, - Вторые сутки толком не высыпаюсь. Эти мемо плодятся как кролики.

- А чего ты хочешь? Война! – пожала плечами Лина.

- Так люди же воюют, не мы! Вот опять! - И она посмотрела сначала на тонко запищавший браслет на своей руке, а потом на одну из ракушек.

У Лины на руке тоже запищал браслет и Гудрун увидела, как ещё одна ракушка начала медленно открываться.

- О, у тебя голубая! – сказала Рената, и наклонившись к списку аккуратно вложенному Регистратором в специальную ячейку, прокомментировала, - Девочка! Господи, Амалия, ты не сама случайно, придумываешь эти ужасные имена? Ну, вот что что? Руфина. Русалина. Жуть! – сказала она вслед Регистратору.

Девушка-регистратор только молча улыбнулась ей в ответ.

- Я думаю, они назовут ее Рианна, - сказала Лина, глядя на предложенный список.

- Давай махнёмся! – неожиданно предложила Рената, - Я скажу, что Рианна уже недоступно. Пусть будет Раисой или Резедой.

И она злорадно засмеялась и Гудрун испугалась, что Лина согласиться.

- Нет, - сказала она, бережно беря в руки нежно-голубой шар, - Пусть она родиться по любви!

Возможно, ребёнок мог бы и совсем не получать эту Душу, потому что он не умрёт без неё, не перестанет быть алисангом, никто кроме керы даже не заметит, что где-то там внутри него останется пустое место, которое должен занять этот Дар Богов. Но керы-повитухи должны были свято следить, чтобы все их дети стали Одарёнными. Вот эти разноцветные шары в хрустальных упаковках – это было всё, что оставили алисангам в дар покинувшие их Боги. И матери суеверно боялись, что их дитя останется без этого Подарка, хотя на самом деле действительно получали его не все. Были дети, которым этот бесценный Дар был и не нужен – дети, рождённые в Любви.

Конечно, Ангел обязательно навещала и их, и обязательно приносила с собой цветной хрустальный шарик. И обязательно подтверждала имя ребёнка, но шарик приносила назад полный и уже не отдавала его Регистратору, а шла в специальную комнату, доступ в которую могла открыть только Повитуха каплей своей крови, и возвращала его в стоящую там ракушку, которая медленно закрывалась и опускалась куда-то ещё ниже со своей драгоценной ношей внутри.

То же самое нужно было сделать, если ребёнок умирал и Дар не был вручён. Считалось, что дети, уже получившие Дар, умирали реже, поэтому матери стремились получить это благословение Богов как можно раньше. Но у Повитухи на этот счёт тоже были чёткие инструкции. И это была самая трудная часть работы керы – ей нужно было самой принять решение. Она могла вручить Дар больному ребёнку, но если он умирал в течение нескольких дней и Дар его возвращался нереализованным, то керу наказывали. Если же она не вручала дар слишком долго, и он мутнел, то могли выгнать. Если же она потеряла дар, то могли и казнить. Считалось, что последнее невозможно. Кера чувствовала вручённый ей Дар как часть себя. Он был для неё живой, дышащий, пульсирующий в ней, словно ребёнок в утробе матери. Из-за этих ощущений Повитухи чаще называли себя скорее уж Роженицами, а сам процесс Родами. Невозможно представить, чтобы мать нечаянно где-то потеряла или забыла ребёнка, находящегося у неё в животе. Также и кера не могла не чувствовать, как вручает или уносит с собой назад свой Дар. За это условно назначена была смертная казнь, но об этом говорили вскользь и словно не всерьёз, пока это не произошло.

Прошло шесть долгих месяцев с начала обучения Гудрун, и её, наконец, посвятили во все, положенные в её работе тайны и дали новое имя. Теперь её звали Долорес, или просто Долли. Она с трудом привыкала к новому имени.  И хоть в то время ещё никто не знал про одноименную клонированную овцу, почему-то именно такие ассоциации, причём со старым и злым домашним животным, это имя у Гудрун и вызывало. Имя Долли, как её пытались называть подруги по работе, она категорически игнорировала, также, как и Лоли и Лола. После жёсткого и грубоватого Гудрун, имя, начинающееся с невнятной «Л» она никак не воспринимала своим. Поэтому в конце концов согласилась на Дорис или Дору.

В Замке Кер трудно было следить за сменой времён года, там не было ни осадков, ни колебания температур, но судя по тому, что все Повитухи практически не вылезали из своих белоснежных шуб на большей территории их работы, стояла зима. Гудрун-Долорес старалась не думать про Алекса, и надеялась, что у Ирмы все благополучно, так как ни одного письма от неё она, так и не получила. В тот день она как обычно, бралась за самые сложные случаи. Приятно было ходить со своей миссией по богатым замкам или маленьким уютным квартиркам, но природа распорядилась так, что беременная женщина не имела возможности перемещаться, поэтому несчастные женщины рожали и в поездах, и в чистом поле, и в грязных бараках. И повитух не зря обучали навыкам первой помощи и акушерства, порой они становились единственной ниточкой, связывающей мать и её ребёнка с их миром. И Гудрун с исступлением свойственным только самым отчаянным смельчакам бралась за самые тяжёлые случаи.

 Когда в Родовом зале она застала плачущую Кору, то сразу поняла, что все очень плохо.

- Я не смогу, Дора, не смогу, - причитала она, - Это война, голод, меня непременно накажут. И я ничем не смогу ей помочь. Я думала, мы будем прилетать как настоящие Ангелы к розовощёким младенцам и их счастливым матерям, а прошлый раз в меня чуть не попал снаряд, - и она показала на грязный и рваный подол шубы, - Меня дети скоро пугаться начнут!

И она снова заплакала, обнимая подругу.

- Хорошо, хорошо, - подгадила её по вздрагивающей спине Гудрун, - Я возьму. Ты пока переоденься, я видела, там приносили новую одежду.

Девушка подняла на неё заплаканное лицо.

- Не шутишь? Прямо новую? Или просто почищенную?

- Прямо новую. И вся твоего размера, - улыбнулась ей Гудрун. К слову сказать, все Повитухи носили один и тот же размер одежды, но девушка шутку не оценила и, все ещё недоверчиво оглядываясь на Гудрун, все же вышла.

Гудрун вздохнула и подошла к раскрытой ракушке. Она положила руку на хрустальный сосуд и в увиденной ей молодой матери не сразу узнала Ирму. Исхудавшая до состояния скелета с закрытыми глазами, она показалась ей мёртвой. Гудрун прижала к груди холодный шарик и ей сразу стало невыносимо тяжело дышать – он словно раздирал изнутри грудную клетку. Наверно, это был слишком сильный Дар, или слишком большой. Гудрун нестерпимо захотелось от него немедленно избавиться, но она справилась с собой. Поглощённая этим незнакомым ей чувством, записку с именами она засунула в карман машинально и не глядя. Когда потом на суде её спрашивали какого цвета был этот шар и какие имена были указаны на записке, она не могла это вспомнить. Не смогли это выудить из её памяти даже насильно - она не видела его цвет, сначала накрыв рукой, а потом так же не глядя прижав к груди. Ей было не до этого, потому что она ещё пыталась справиться с собственным дыханием, когда в центре жемчужины увидела второй хрустальный шар. Этого не могло быть! Он показался ей голубым, но она не была уверена. Она оглянулась по сторонам. Но девушка-регистратор сидела к ней спиной, а не бежала к ней с новой запиской. Она не знала, что ей делать. Она прикоснулась к этому второму шару и снова увидела Ирму. Два дара для одного малыша? Никто не говорил им, что такое может произойти. Но самым логичным было взять и этот шар.  И она его взяла. Оказалось, кера не может вместить в себя оба дара одновременно, поэтому ничего не оставалось, как только положить его в карман и наконец, переместиться.

На её появление Ирма отреагировала моментально. Секунду назад она казалась мёртвой, но тут же открыла глаза и улыбнулась, ещё никого не видя.

- Гудрун? – прошептала она хрипло. Потом откашлялась и уже более твёрдым голосом повторила в пустоту, - Гудрун, это ты?

Комнатка в которой обнаружила девушка подругу была крошечной, но довольно уютной и чистенькой. Кружевная салфеточка на столе. Стопка отглаженных пелёнок. Ирма, конечно, похудела, но была не так плоха, как первоначально показалось Гудрун. Она недоверчиво посмотрела на занавеску вместо двери, но все же решилась появиться.

- Ирма! – она бросилась к её постели и только сейчас увидела крошечный свёрток с красным личиком рядом с ней.

- Гудрун! – Ирма протянула руки к девушке в белой одежде, - Я знала, знала, что это будешь ты! Я же говорила, что все у тебя получиться! Ты похожа на настоящего ангела. Да что я говорю, ты же и есть настоящий Ангел!

Ирма, наконец отпустила подругу, и с восторгом передала ей крошечный свёрток.

- Правда, она красавица?

- Правда, - не краснея соврала Гудрун, и внимательно посмотрела на серьёзное личико новорождённой, но совершенно с другой целью. Этот ребёнок не нуждался даже в одном Даре, а уж тем более в двух.

- Я же говорила, это будет девочка, - она совсем побледнела и откинулась на подушку, и Гудрун поняла, что её сил на долго не хватит. Ей нужно отдохнуть.

- Ты придумала ей имя? – спросила Гудрун тихо, прислушиваясь к звукам за занавеской.

- Я понятия не имею имена на какую букву сегодня раздают, но на всякий случай решила назвать её Сара.

Гудрун потянулась в карман за запиской и наткнулась там на второй хрустальный шар. Она просто физически почувствовала, как он встрепенулся к её тёплой руке. «Может этой девочке предназначен тот второй дар?» - успела подумать Гудрун прежде чем моментально исчезла, а из-за занавески в комнату заглянула пожилая женщина. Она внимательно осмотрела комнату и шаркая ногами по полу удалилась куда-то в недра квартиры.

Прежде чем снова появиться, Гудрун решила, что должна попробовать принять тот второй Дар, что она принесла. Она зажала в кармане пустой шар и почувствовала, как медленно эта не похожая на остальные Душа возвращается из неё в свой сосуд. Потом она зажала второй шар, который показался ей меньше, и Дар стал втекать в неё тонкой струйкой пока не стало привычно тяжело дышать, и она с облегчением почувствовала, что этому крошечному тельцу, он нужен. И то, что мешало ей дышать стало медленно перетекать в ребёнка.

Гудрун была слишком занята перемещениями внутри себя, чтобы обратить внимание как голова Ирмы беспомощно упала на подушку. Она снова материализовалась и попыталась её разбудить, но на эти усилия откликнулась только новорождённая девочка. Она запыхтела, скривила ротик и неожиданно громко заплакала. Гудрун прижала её к себе и так распереживалась, что совсем забыла, что они были не одни. Занавеска резко отдёрнулась, Гудрун вздрогнула, но исчезнуть не успела. К счастью, это был Стас. Конечно, он узнал Гудрун, но, едва кивнув, бросился к жене.

- Господи, Ирма! – он легонько похлопал её по щекам, приложил руку к шее, пытаясь нащупать слабый пульс. Судя по облегчению на его лице, ему это удалось.

- Она уже третий раз теряет сознание, - сказал он Гудрун, и посмотрел на неё как побитая собака, - Она ждала тебя. Наверно, я даже рад тебя видеть.

Он устало сел на кровать рядом с бесчувственной женой. Но она не очнулась.

- Ты скажешь мне как её зовут? – он попытался улыбнуться, глядя на дочь.

Гудрун даже не заметила, когда малышка замолчала.

- Конечно! Её зовут Сара.

Словно услышав своё имя, девочка попыталась открыть опухшие глазки, у неё это получилось наполовину и одним ярко-голубым глазом она с любопытством посмотрела на Гудрун. Гудрун невольно ей улыбнулась, а Стас заплакал. Горько, безутешно, почти навзрыд. Так плачут только мужчины, переживая действительно сильное горе.

- Хорошо…хорошо, что она была без сознания, - сказал он с трудом, - Пойдём, ты же Ангел, ты должна это видеть.

И совершенно не заботясь о том, что девушка в странной белой одежде могла вызвать много вопросов у остальных жильцов, он повёл её в помещение, очень напоминающее кухню в коммунальной квартире.

В углу стоял ящик, из которого он достал свёрток, положил его на стол, откинул край цветной тряпки, в которую он был завернут и отвернулся. Гудрун вздрогнула и малышка в её руках тоже, испугавшись этого невольного движения Гудрун, но не заплакала. В тряпке лежал синий сморщенный мёртвый младенец, подтянув к голове ножки, словно он все ещё в утробе матери. Тёмные длинные волосики на его голове слиплись, крошечные пальчики были зажаты в кулачки.

- Таки она опять без сознания, - сказала, входя уже знакомая Гудрун пожилая женщина, все так же шаркая ногами по полу, тяжело переставляя искалеченные артритом и неестественно вывернутые ноги. Она казалось, совершенно не заметила Гудрун застывшую по середине кухни с малышкой на руках, накрыла тряпкой и спрятала мёртвого младенца в ящик, словно случайно забытую кем-то на столе вещь, и сказала спине Стаса:

- Таки придётся найти для пани молока, иначе не выкарабкается.

Стас стоял лицом к окну, скрестив на груди руки и не шевелился.

- Пане таки слышал меня? – спросила его женщина.

- Да, да, Хана Захарьева. Я понял, - не поворачиваясь тихо ответил он.

- Зерахьевна, - поправила его старушка и, покачав головой, вышла.

- Мальчик родился первым, - все так же не поворачиваясь, сказал Стас, - Он даже сделал первый вздох и заплакал. Я слышал, он плакал. Но здесь повсюду плачут новорождённые дети. Вот опять!

Он ненадолго замолчал, прислушался и, наконец, повернулся.

- Я ведь не сошёл с ума?

Гудрун прислушалась. Да, где-то в другом конце коридора действительно плакал ребёнок.

- Я тоже слышу, - сказала она и внимательно посмотрела на его серое лицо. Он казался ей лет на десять старше своих девятнадцати лет.

- Надеюсь, теперь она позволит забрать себя из этого ужасного места, - совершенно без выражения продолжил он, - Когда он родился, она потеряла сознание. Эта Хана Захарьевна или Зерахьевна, - он скривился, словно, ему ненавистно было даже её имя, - единственная акушерка, которую здесь удалось найти, но она совсем не выходит, поэтому всех рожениц приводят к ней. И она берет деньги и за постой, и за роды, и за уход. Она сказала, что возьмёт с меня в двойном размере, потому что первоначально названная сумма подразумевалась за одного малыша, а она приняла «таки» двух. Но потом мальчик умер, и мы решили не говорить об этом Ирме, потому что, когда начались новые потуги и родилась девочка, она даже не поняла, что это второй малыш. И Хана Захарьевна передумала и взяла деньги только за одного. Господи! За что? За что она любит этих людей? – он покачал головой и пошёл обратно в комнату.

 Гудрун послушно поплелась за ним. Он склонился над женой, погладил её по щеке, и поправил выбившуюся прядь волос ей за ухо. Где-то совсем близко, видимо, за стеной, снова заплакал ребёнок. Тёплый комочек в руках Гудрун завошкался и тоже захныкал, изо всех сил крутя головой, видимо проголодавшись. Теперь Гудрун поняла, почему эта девочка такая маленькая. Их должно было быть двое. Она передала её отцу, и он аккуратно прислонил к себе светленькую головёнку, прижавшись губами к мягкому светлому пушку на затылке, торчавшему из сбившейся набок пелёнки. На звук её голоса Ирма пришла в себя и увидев их всех вместе, улыбнулась. Стас положил кряхтящую малышку ей на грудь и ещё немного похрюкав, она затихла.

На руке у Гудрун настойчиво запищал браслет.

- Я должна идти, - сказала она, - Но теперь у меня есть возможность вас навещать, - сказала она, глядя на малышку, - Берегите нашу Сару!

И она растаяла, словно её здесь никогда и не было.

В тот момент она ещё не знала, что свидеться им больше в этой жизни так и не придётся. Оба хрустальных шара в её карманах окажутся пусты. И на обоих будут висеть так и не приклеенные Метки.

Даже за одно из совершенных ей преступлений полагалась смертная казнь, а она совершила целых три. Она потеряла Душу, она не приклеила Метку и её видели люди. Один человек, который, впрочем, не поднял крик и не обратил на неё вообще никакого внимания. Но эта старая еврейка почему-то сразу стала подозреваться в воровстве Души, и то, что она ещё и видела Долорес воочию стало отягчающим обстоятельством. Дора -Гудрун была со всеми обвинениями согласна полностью Непростительная халатность с её стороны – забыть про Метку. Преступная легкомысленность – быть обнаруженной человеком. Но как могла исчезнуть Душа, она понятия не имела. Кстати, записка с именами, которые Гудрун так и не посмотрела тоже пропала. Но записку можно было и выронить, это всего лишь бумажка, а вот потерять Душу из хрустального шара - таких прецедентов не было.

 Она не просила адвоката, но всё же он у неё был. Пожилой дядька, с золотистой сединой в волосах, которая бывает только у стареющих керов, он говорил тихо, складно и немногословно, строго по существу. Производить впечатление в зале суда было не на кого - ни зрителей, ни присяжных - но тем не менее его речь сильно повлияла на приговор. Вместо казни, Долорес приговорили к заключению. Вместо пожизненного заключения ей отмерили срок до возвращения утерянной Души, а значит, максимум, 120 лет. И ей разрешено было одно посещение один раз в год, на котором даже разрешалось говорить.

 С момента назначения приговора до дня, когда зацвело Дерево прошло 74 года.