Он проснулся от звонка в чужой жёсткой кровати в полной темноте, хотя будильник поставил на восемь, и едва заметное утро уже должно было сереть в окне. Осознание приходило не сразу: здесь не видно рассвет, потому что нет окон. Он в Замке. В древнем Замке, в котором многие века жили члены Ордена Лимонного Дерева.

После дня мучительных сомнений и многочисленных звонков Еве, ни на один из которых она не ответила, он позвонил Феликсу и согласился принять его предложение вступить в некое тайное общество.

Три дня он должен был безвылазно прожить в Замке, учить устав, клятву, выслушивать многочисленные наставления, вникать в правила.

Вчера к вечеру его официально посвятили в Рыцари, и он стал одним из двенадцати. Теперь ему могли, наконец-то рассказать все тайны Ордена, и он наконец-то сможет поговорить с Магистром, с тем самым, чью щеку украшал тонкий шрам и к которому у Дэна накопилось слишком много вопросов.

Работать членам Ордена разрешалось, если работа не будет мешать обучению и выполнению тех обязанностей, которым нужно посвятить себя в Ордене целиком и полностью. Дэн умел подчиняться, легко соглашаясь с любыми правилами, если считал их справедливыми, пока ни один из заведённых в Замке порядков его не напрягал.

Его разместили в одной из свободных спален. Он мог жить в ней постоянно, как, например, Командор, мог возвращаться в неё только когда ему потребуется, как поступало большинство членов их братства – никто не ограничивал его личную свободу, кроме случаев, когда его присутствие здесь было действительно необходимо.

Его обязательное трёхдневное заточение закончилось ещё вчера, но ночевать дома ему было невыносимо, а в Доме Престарелых, пока там днём и ночью присматривал за своей беременной женщиной Шейн, ему было делать нечего. Поэтому он написал официальное заявление на отпуск и уехал.

Ева по-прежнему не отвечала, а заявиться к ней без приглашения он не посмел. От мамы он узнал, что София регулярно ей звонила, интересовалась, не требуется ли чего, и у Евы вроде всё в порядке. Он помнил, что взял на себя обязательство её содержать, поэтому попросил маму закинуть ей на карточку денег. София так и попыталась сделать, но Ева от денег отказалась, мотивируя тем, что собирается выйти на работу.

Изабеллу сегодня выписывали из больницы. Арсений все эти дни провёл с ней, и Дэн не приставал к нему ни с какими вопросами. Он со всем старался справляться сам: с болью, с отчаянием и с чувством тоскливого одиночества, которое поселилось у него внутри. Наверно, хорошо, что ему приходилось общаться сейчас с новыми людьми, которые его совсем не знали – его мрачную молчаливость, замкнутость и нелюдимость они считали обычными чертами его характера и не придавали им особого значения. Почти таким же неразговорчивым и суровым был Алекс, их Командор. Командор хотел подготовить из него свою смену, и никто не удивился, что Дэн был на него чем-то похож. Слегка тревожился за него Феликс, но получив на свой вопрос о том всё ли у него в порядке, короткий утвердительный кивок головы, больше не лез.

Вчера вечером, едва его выпустили из мрачного подземелья на свободу, и он отправился домой взять кое-какие вещи, ему позвонила Виктория и попросила о встрече. Он хотел отказаться, он мог бы отказаться, но зная, что эта пиявка просто так не отцепится, решил пойти, чтобы расставить в их отношениях все точки над «и».

Она задавала так много вопросов о Еве, что ему пришлось сказать, что они расстались. Она, конечно, обрадовалась, и ей хватило наглости даже настаивать на замужестве, но он согласился только дать своё имя своему ребёнку. Своему! Ребёнку.

 Честно говоря, соглашаясь на эту встречу, он надеялся, что уж кто-кто, а она помнит правду. Пусть не захочет в ней признаваться, но помнит. Увы, Вики помнила в точности то, что он рассказал про них Еве и Ева, на беду, в это поверила. Фенита ля комедиа!

Он вернулся даже мрачнее, чем уходил. Но сегодня у него была встреча с Магистром, и он надеялся, что он получит ответы хотя бы на часть своих вопросов, или может просто набьёт ему морду, что, кстати, ни одним пунктом их Устава не запрещалось – он специально изучил его на этот счёт. В-общем, он знал на ком выместить свою злость, хоть и не был уверен, что ему станет легче.

Он по привычке отправился домой принимать душ и чистить зубы, и, выйдя из ванной, обнаружил в своей комнате сестру.

— Мы определили вещество в шприце, — сказала она серьёзно. — Оно совпадает с тем, что выделили из конфеты, которую Ева подобрала у бабки. Сразу скажу: бабка это не ела, иначе умерла бы также как её предшественница – с опухшим языком и отёкшим горлом, перекрывшим дыхание. То, что Ева, откусив кусок этой конфеты, отделалась лёгкой тошнотой и странной вибрацией сознания, так только потому, что изменение её крови уже произошло, и она перестала быть человеческой во всех смыслах этого слова.

— И что это за вещество? – спросил Дэн, вытирая капающую с волос воду полотенцем.

— Я скажу, но тебе зачем? Это с одной стороны нафтеновый углеводород, производное циклопентанопергидрофенантрена, а с другой стороны…

— Я имел в виду, что это по действию? – перебил её Дэн.

— Именно то, что тебе и сказали. Оно стирает память, причём краткосрочную, события, совсем свежие, или произошедшие недавно. Видимо, зависит от дозы. Мне никогда раньше не приходилось работать с такими веществами, но я порылась в наших архивах, и угадай, какие две фамилии стоят на выложенной по этому веществу монографии?

— Ранк и Шейн?

— Бинго! – улыбнулась сестра. — Очень древняя монография. И очень сырое вещество, до сих пор сырое. Такое ощущение, что дальнейшую работу над ним тогда забросили и только сейчас зачем-то снова вытащили его на свет божий. Ну, либо кто-то тоже отрыл эту монографию и пытается его синтезировать.

— А в нём есть золото? – спросил Дэн.

— Да, и если бы ты меня не перебил, то уже бы знал, что с другой стороны там такое соединение золота, которое оно в принципе образовывать не может, будучи металлом инертным и вялым.

— И у Евы в крови это золото образовывается самостоятельно?

— Нет. Возможно, мог быть какой-то переходный этап, хотя вряд ли. Думаю, в её крови это золото появилось из пули.

— То есть пуля тоже была не обычная? Нет, но ты спроси, ей случайно не отдали то, что вынули у неё из плеча? Я бы посмотрела, стало бы понятней.

— Аль, попроси маму, мы с Евой сейчас немного расстались, — поморщился Дэн.

— Немного больше, чем совсем? – переспросила сестра.

— Не знаю. Всё сложно, — он махнул рукой.

— Ты говоришь сейчас статусом из Контакта, который стоит там у половины глупых девочек.

— Ну, значит, я девочка. Глупая. А может просто тряпка. Прости, не хочу это обсуждать.

— Да, ладно, норм! Понимаю, — ответила она и добавила: — Знаешь, что ещё я хотела тебе сказать про это золото? У нас с отцом такое ощущение, что кто-то притащил это золото, например, из космоса, не знаю, или из недр земли, или из какого-то ныне каменного прошлого и пытается получать вещества на его основе. Потому что оно по сути своей уникально. А то, что из него можно получить, трудно себе даже представить — такой простор для возможностей.

— Если только это не крошечный образец, выковырнутый из какого-нибудь метеорита, — прервал полёт её бурной фантазии Дэн.

— Да, — согласилась она. — Ладно, мне пора!

— Давай! – махнул ей Дэн. — Мне, вообще-то тоже.

Гладко выбритый и строго одетый Дэн мерял шагами своё новое жильё, пытаясь максимально лаконично сформулировать те вопросы, которые он собирался задать Франкину. Получалось плохо. В голове постоянно возникали мысли о том, что только что сообщила ему Алька, а ещё о разговоре с Шейном, который у них состоялся в тот злополучный день. Потом он вспомнил про список, который подготовил ему педантичный дед.

Аккуратным мелким, но разборчивым почерком дед исписал несколько тетрадных листов. И свой труд в простой школьной тетради в клетку так Дэну и вручил.

На первой странице был список из девяти пунктов с именами, фамилиями и названиями. Первым стоял Доктор со шрамом. На следующей странице под цифрой один стояли года, иногда даже точные даты, когда «Доктор» был замечен дедом в деревне, и первые из них относились к 1983 году, за три года до того, как погиб Сергей Мещерский. И это был единственный лист, исписанный с двух сторон.

Вторым пунктом — и Дэн был сильно удивлён — шёл не Шейн, а Сергей Алексеевич или Доктор Айболит, как его все звали в больнице. И трёхкратное появление его в Сосновке трижды совпало с появлением здесь Франкина. Правда, последний раз, в год перевода сюда Купчихи, Франкин уехал, а Айболит остался и работает до сих пор.

Далее подозревались некий чёрный фургон, наблюдаемый здесь с завидной регулярностью и появившийся задолго до Франкина, в первый же год как сюда приехал сам подполковник Мещерский. С фургоном Дэну было всё ясно, кроме частоты, с которой навещал он скромную деревеньку с незапамятных лет.

Подозревал дед и главврача, и Гену, хирурга, и даже Катерину, или как звала её Ева «Рыбу губастую». Ну, эта, видимо, не понравилась деду своим жёстким характером и командным тоном. И только последним стоял у деда в списке Шейн, приехавший ненамного раньше, чем сам Дэн. Дэна, кстати, дед тоже внёс, десятым, но потом зачеркнул. Дэн подумал, что это был намёк, что за ним дед тоже пристально наблюдает, если что.

Дэн перелистнул последний заполненный лист. А недюжинная память у этого старого чекиста! Он посмотрел на выцветшую от времени тетрадь. Наверно, она принадлежала ещё его сыну школьнику. Дэн не хотел пока ни с кем делиться этой информацией, особенно нечаянно, поэтому он засунул тетрадь между уже оставленными здесь кем-то жившим до него толстыми тетрадями на большой навесной полке над таким же массивным столом. Интересно, кем?

Он достал одну из тетрадей, сел, включил над столом свет. Он напоминал себе крота. Наверно, если он проведёт в этой келье безвылазно несколько месяцев – ему понадобятся очки. Свет от слабой лампочки был жёлтым и тусклым.

Он надеялся, что это будет интересное чтиво, поэтому постарался устроиться поудобнее, подвинув стул, откинувшись на его жёсткую спинку, но с первых же страниц начинались формулы. Формулы, графики, снова формулы, химические уравнения, диаграммы и ещё чёрт знает что. Приглянулся Дэну только лев с косматой гривой и оскаленной пастью, изображённый схематично, но искусно, с нарисованной по центру его туловища буквой L. А потом ещё один лев, правда, не такой агрессивный, обозначенный M. Дэн хотел пролистать дальше, но записи неожиданно закончилась, хотя до конца тетради ещё оставались пустые листы. «Вот так начали за здравие, а кончили, можно сказать за упокой», — подумал Дэн и тут же вспомнил Шейна, разговор с которым он тоже закончил этой нетленной фразой.

Шейн ни от чего не открещивался. Ни от своей дружбы с Франкиным, ни от того, что тот помог ему с работой, когда дела Шейна пошли совсем плохо. Да, всё это было. И да, даже сейчас они редко, но общаются, но как это бывает со старыми друзьями, которые когда-то сильно поссорились, больше не говорят о прошлом. Обходят они стороной и разговоры о работе. Дэну трудно было понять, как у них это получается, они с Арсением могут начать говорить о чём угодно, хоть о средних надоях на селе, но разговор всё равно свернёт или к воспоминаниям о былых событиях, или о работе Дэна, которая стала уже частью их обоих. Хотя, может, это просто он так считал? Не хотелось об этом думать, Арсений стал для него темой не менее болезненной, чем Ева.

А Шейн повторил Дэну в точности всё то же, что он уже им рассказывал. Про Эмму, ребенка, Варвару, или как её звали в Италии – Барбару, свою вторую жену. Про Викторию, Марго и своего уже умершего отца. Дэн надеялся подловить его с Волошинской, но с ней оказалось всё так, так рассказала им бабка про свою внучку. Была она жадновата и озабочена на омоложении, а он по счастливому стечению обстоятельств мог предложить ей и то и другое. У неё же было то, что нужно было ему. Он и на самой Волошинской, и на постоялицах возглавляемого ей Дома престарелых, проверял действие создаваемых им лекарств. Но он поклялся Дэну жизнью своего ещё не рождённого малыша, чтобы у Дэна действительно не осталось ни грамма сомнения, что ничего такого, что могло бы спровоцировать или вызвать смерть старушек он им не давал. Совершенно безобидные вещи, способствующие хорошему сну, регулярному стулу, снижению нервозности. Он намеревался лишь поднять качество из жизни, но не более того.

С Волошинской же, которую он тоже не бросил, помог перебраться сюда, устроил, да, он проводил эксперименты посерьёзнее: омоложение – процедура ответственная, требует и знаний, и серьёзной подготовки.

Последней его разработкой стало вещество подавляющее волю. В этом он сознался Дэну неохотно, потому что считал это своим серьёзным прорывом в науке, и намеревался эту субстанцию зарегистрировать, чтобы провести по ней основательные исследования. Волошинская была единственным его добровольцем, которого он позволил себе взять для испытаний. На ней он поставил опыт с похищением паспорта. Внезапно умершую Одинцову при этом выбрал случайно. А память обо всём, что помнила про него Волошинская, стирал потому, что после той массовой смерти постоялиц, боялся, что всё это могут использовать против него. В принципе, так и произошло, только без такого глубокого расследования  — спустили на тормозах, но ведь могут начать ворошить прошлое.

Дэн поделился с ним тем, что Одинцова убита, и тем, что в веществе этом обнаружено золото. Шейн уверял его, что никакого золота, кроме коллоидного и то, кроме как в тех омолаживающих гомеопатических пилюлях не использует. И Дэн всем этим удовлетворился. Тогда он, конечно, не знал про то странное соединение, о котором ему рассказала сестра, но придёт время, и он обязательно спросит. А сейчас ему предстояла встреча с человеком, к которому ведут все ниточки от всех клубков событий, в которые Дэну нечаянно или намеренно пришлось вплести свою жизнь.