Феликс никогда так не волновался. Никогда! Даже когда вышел первый раз на большой подиум, даже когда подписывал свой первый контракт с известным модным домом, и когда совершал свой первый выход в прошлое через написанный каким-то средневековым монахом труд он нервничал, но не так. Но в тот день, когда он наконец собрался с силами и позвонил Еве, чтобы сказать, что он прилетел и готов встретиться – у него дрожали руки. И они всё ещё дрожали, когда минут через десять она перезвонила и сказала, что можно встретиться прямо сейчас у неё. Теперь его перестали слушаться и ноги – они стали бессильно подгибаться, и он сел. Нужно было во что бы то ни стало успокоиться!

На самом деле он никуда и не летал. Целую неделю он просидел в кабинете отца в рыцарском замке, просматривая всё, что предоставили ему отец, Алекс и большая библиотека. Библиотека была многотомной и основательной лишь потому, что как в групповом дневнике там велись записи о каждом члене Ордена во все времена его существования. Кто какое задание получил и как справился. Что узнали, что добыли, что принесли – всё записывалось в этих амбарных книгах. Каждой вещи, каждому клочку бумаги давался инвентарный номер, и отводилось своё место. Но бегать открывать каждый пронумерованный ящик и заглядывать какую хитроумную штуковину обозвали «Ксифос с бронзовой рукоятью» ему было не с руки. Хотя, кажется, это был греческий меч, притащенный в качестве ценного трофея лишь потому, что имел на упомянутой рукояти греческую букву «мю», а может «ню» — на пожелтевших страницах этого было уже не разобрать.

Ему опротивели эти скучные записи ещё до того, как он добрался до конца первого из начатых фолиантов. Он боролся с зевотой, мужественно подпирал голову как атлант небо то одной то другой рукой, но это было сильнее его.

Он проснулся, прилипнув щекой к бесценной странице рукописи, и после перерыва на кофе, приходить с которым в библиотеку и кабинет отца категорически запрещалось, решил перейти к материалам, которые представляли на его взгляд действительную ценность. Например, работа одного из рыцарей, который систематизировал всю имеющую информацию по буквам L, M, N и Т. Видимо, расположены они были в порядке приоритета самого рыцаря, потому что первые из версий значения букв были самыми подробными и логичными.

«ELEMENTA – это ЭЛЕМЕНТЫ, перевод множественного числа слова «элемент» с латинского языка» — считал мудрый рыцарь Некто Бесфамильный (в том смысле, что и имя, и фамилия его были Феликсу неизвестны). Элементы – как отдельные части чего—либо целого. Прежде всего, это — химические элементы, входящие в состав крови разных родов алисангов – медь, никель, кобальт и железо, или ЭЛЕМЕНТЫ КРОВИ. И это сейчас медь – cuprum, железо — ferrum, кобальт люди вообще открыли в 1735 году, а никель – в 1751—м. Во времена появления первых упоминаний ЭЛЕМЕНТЫ в первоисточниках на латыни медь называли «мать» или «материнский элемент», Mater, а железо – «свободным» то есть Liberi, кобальт – «ядовитым», Toxicus, а никель – «новый», Novis. И это был не единственный вариант. Нет, прилежный автор, наверняка прочитал все дневники, навевающие на Феликса невыносимую скуку, и просмотрел все свитки, манускрипты и даже разрозненные обрывки рукописей, бережно хранимые Орденом. Из разных источников он нашёл по нескольку соответствий каждого металла – каждой букве. При этом согласные буквы выделялись из слова без соединяющих их гласных.

 Далее по тому же принципу были указаны ЭЛЕМЕНТЫ ЦВЕТА. И хоть это показалось Феликсу откровенно притянутым за уши, составлено это было до того, как ожило Дерево, и шары проснулись и явили свой настоящий цвет. Тем не менее автор точно приписал букве L – шар красного цвета, M – жёлтого, N — зелёного и Т – голубого. Сам бы Феликс сопоставил М с мемо, и красным цветом, поэтому увидев очевидную правоту автора стал читать и дальше.

Далее шла любимая его отцом теория, где буквам соответствовали какие—то общечеловеческие понятия и чувства. Но к очередному удивлению Феликса автор назвал их – ЭЛЕМЕНТЫ ЖИЗНИ, и к явному неудовольствия отца выделил букве L понятие не любви, а всё ту же libertas – свободу, М – память, N – веру, а T – любовь. И нашёл им соответствия не только в древнем языке, считавшимся алисангами прародителем всех остальных языков, но также и в древнегреческом и латинском. Сомнительным показалось Феликсу соответствия букве N, то есть «вере» слова «norma» в толковании «руководящее начало, правило», но автор настаивал, что под верой подразумевается ни что иное, а именно вера в Богов, и возвращение жизни к установленным ими законам и нормам. Ещё чуднее трактовалось соответствие буквы T – любви. «Т» выступало здесь в значении «табу», запрет на любовь. Несмотря на то, что сам термин «табу» был позаимствован современным человечеством у индейцев Полинезии, именно это слово как нельзя лучше передаёт тот запрет, что был наложен на Любовь как на угрозу существования. И только Память просто и без выкрутасов соответствовала Мнемозине на древнегреческом и слову «memoria» на латыни. Далее шло ещё несколько трактовок, которые тоже имели место быть, с большей или меньшей степенью притянутости за уши, но Феликса потрясла до глубины души именно эта. Не точностью сухого перевода, а именно глубиной раскрытия сути. ЭЛЕМЕНТЫ ЖИЗНИ, новой, лучшей, будущей и просто имеющей место быть жизни – СВОБОДА, ПАМЯТЬ, ВЕРА и ЛЮБОВЬ.

Феликс мерил широкими шагами кабинет – как он обычно делал, когда думал. Жаль, что сюда нельзя кофе, жаль, что ничего нельзя отсюда выносить, он бы с радостью листал пухлую тетрадь лёжа на своей большой кровати с упругим ортопедическим матрасом – он отсидел себе всё мягкое место на этом жёстком стуле, но, по крайней мере хоть потраченного времени больше не жалел.

 После очередной порции кофе любезный автор предложил ему ознакомиться с версиями, которые не опускали гласные буква в слове «ELEMENTA» и рассматривали их полноправными участниками этой головоломки. И одной из первых была версия, что E и А обозначают принадлежность к мужскому и женскому полу тех лиц, что были зашифрованы согласными L, M, N и T. И если Е – мужской, А – женский, то на одну А должно быть три Е. Эта версия тоже была уже подтверждена – Избранных было четверо, и Ева была среди них единственной девушкой. И снова версия стояла в списке первой, поэтому остальные Феликс просмотрел по диагонали.

Последней в этом разборе слова на разные составляющие части была группа версий, где отдельно рассматривалась каждая буква как самостоятельная единица, при этом повторы гласной «Е» не брались в расчёт, а согласные буквы (L, M, N, T) во всех версиях рассматривались как одно целое, а именно – алисанги всех четырёх видов. Е – считали человеком, а А – пророчицей, потому что легенды и пояснения, оставленные в древних текстах, говорили и об этом тоже – должен быть человек и должна быть пророчица. Может быть и наоборот, Е — пророчица, но после того как Феликс познакомился с Евой, Е казалось ему человечней чем А. Ева ни на минуту не выходила у него из головы, чем бы он не занимался.

И сейчас, сидя в своей квартире и чувствуя, как перед предстоящей встречей даже пересохло во рту, Феликс пытался подобрать слова, которые он мог бы ей сказать. Хотя, какая разница, что он ей уже скажет. Всё это будет напрасно. Его время прошло, а он так и не произнёс самого главного — что любит её. Несколько раз он был готов это сделать, но так и промолчал, ему казалось – рано, не подходящий момент, он ещё не готов или она ещё не готова. Он набирал в лёгкие воздух, но, задержав дыхание, каждый раз какая—то из этих причин его останавливала. Возможно, решись он, и она была бы сейчас с ним. Хотя что—то ему подсказывало, что нет – она бы его всё равно не выбрала.

Сейчас перед предстоящей встречей он больше всего боялся увидеть в Евиных глазах чувство, которое он так и не смог у неё вызвать, но при взгляде на того, другого парня. Мысль об этом вызывала невыносимую боль. Он боялся этого и всё же хотел это видеть, хотел знать какое оно, настоящее, светящееся в её невероятных глазах.

Он встал, чтобы хлебнуть воды. Он понимал, что эта встреча неизбежна, но всё оттягивал её и оттягивал встречу с тем, кто оказался лучше него. И тот парень был лучше, потому что Ева выбрала его. Его, а не Феликса. И как не постыдно было признавать, это был удар по самолюбию. Но Феликс хотел знать, чем он лучше? Что такого она в нём нашла, чего не смог бы дать ей Феликс. Это тоже было больно. И он даже боялся думать о том, что ему может быть ежедневно придётся видеть того другого, что оказался лучше него.

Феликс не любил проигрывать. И всегда побеждал легко, не напрягаясь, шутя. Всегда, только не в этот раз. Хотя, был ещё один случай, который Феликс давно загнал в такие глубины своей памяти, что вырваться это воспоминание могло только в исключительных обстоятельствах. Возможно, именно они и настали.

Дело было очень давно, в детстве. Феликсу было лет семь, может восемь. И Клара, как самая полоумная мамаша на свете решила, что он непременно должен участвовать в конкурсе детских талантов. И блеснуть он должен был своими вокальными данными. Не то, чтобы Феликсу наступил на ухо медведь, слух у него был, но петь! Петь он ненавидел. Худенький бледный мальчик мало что мог противопоставить своей властной мачехе и ему пришлось. Он честно занимался со специально нанятым учителем. На репетициях вполне сносно попадал в такт и вполне сносно выводил верхние ноты, но, когда почти в обморочном состоянии его вытолкнули на большую сцену под ослепляющий свет софитов, забыл слова. Забыл и даже не пытался их вспомнить. Он словно оцепенел, выпал из времени, потерял сознание, сжимая в руках огромный, обтянутый сверху чем—то мягким, микрофон.

Фонограмма проиграла почти до середины, когда он, очнувшись вдруг в середине припева, затянул начальные строки первого куплета. Тогда он не понял, что музыку, звучавшую на весь зал он не слышал. Он слышал музыку у себя в голове. И она только началась. И он точно попал в нужный такт. Он так и продолжал петь, повинуясь ритму только ему одному слышной музыки, когда услышал, как неистово, безудержно хохочет зал. Только тогда он окончательно пришёл в себя и понял, что поёт исключительно под аккомпанемент этого смеха, и его фонограмма уже давно закончилась.

Клара не краснела за него за кулисами, не прикрывала рукой от стыда глаза, не пошла красными пятнами, переживая за ребёнка, не схватилась за сердце – она смеялась вместе со всеми. Феликс мог бы поклясться, что громче всех.

Она была так довольна после этого концерта, словно её целью было его именно унизить, словно точно знала, что он опозорится и развеселит весь зал. Но Феликс не разделял её веселья, тогда он поклялся себе, что больше никто и никогда не будет над ним смеяться. И пусть это было сказано просто от обиды, но до сих пор подобных ситуаций в его жизни не было. До этого дня.

Конечно, он не думал, что Ева будет над ним смеяться, он даже был уверен, что и её парень не выскажет ни грамма превосходства. Всё что знали о характере Даниэля Майера в Ордене, говорило об исключительном благородстве и чистоте его души. Но это чувство, словно Феликса снова подставили, вынудили делать то, что он не хочет, заставили идти туда, где он будет освистан, вдруг вызвало в его памяти неприятное для него воспоминание. Он вспомнил смеющееся лицо Клары, и удушливое волнение, что не давало ему собраться с силами, прошло.

Нет, он не позволит себе сейчас снова упасть в этот обморок, не позволит раскиснуть и потерять контроль. Он вообще не должен думать о себе! Это – его долг, его работа, его предназначение. И это его сознательный выбор — быть там, где Она. И как бы ему не было трудно – он будет рядом.

Он надел пальто, взял приготовленный букет и вышел.

Если бы только в тот день он знал, что решение охранять её как верный пёс окажется таким правильным, он бы принял его раньше и думал только о его выполнении и ни о чём больше. Он решил, что даже волосок, слетевший с её головы ещё не достигнет земли, а он уже будет рядом. Но, увидев рядом с ней Дэна, который, казалось, предугадывал её желания, подумал, что в принципе при такой опеке он ей и не нужен.

Они очень подходили друг другу — Ева и Дэн. И Феликс, глядя на них, чувствовал — Ева будет с этим парнем счастлива. И вдруг успокоился. Совсем. Он ждал мучительной боли, а чувствовал радость, он готовился к испытаниям, а в результате расслабился и получал удовольствие от общения с этими людьми. Он чувствовал себя одним из них, частью их мира, полноправным членом их команды и ему это нравилось. Первый раз за долгие двадцать восемь прожитых им лет он не чувствовал себя одиноким. И он понял, что мучительное чувство, которое он испытывал к Еве – была не любовь. Он боялся её потерять, потому что она была его единственным другом. Пусть строптивым, но искренним, пусть язвительным, но верным. И в тот момент, когда он понял, что не потерял её, а наоборот, приобрёл много больше – понимание, принятие, одобрение от людей, которые были близки ему по духу — жизнь первый раз показалась ему действительно прекрасной.

Конечно, ещё там было вино. Много вина. Но что он раньше никогда не пил? Девушки не казалась ему от этого краше, а жизнь полней. Он вообще никогда не расслаблялся, может быть, просто не умел. Но сидя в этой небольшой уютной Евиной квартирке и тёплой компании, словно Сизиф, бросивший вдруг свой бесполезный камень, сбросил образ безупречности и позволил себе просто быть самим собой. И девушка, которая сидела рядом с ним. Виктория Шейн. Чёрт! Кажется, он ей таким нравился.

Он, конечно, не сразу сбросил маску, и эта уверенная в своей неотразимости Виктория была достойной соперницей. Но она была ещё так молода и так привыкла получать желаемое — с неё не мешало немножко стряхнуть спесь. Он мог бы больше, он чувствовал, что смог бы всё: покорить её, увлечь, очаровать, заставить забыть обо всём. Но зачем? Она была достойной соперницей — ей просто не хватало того огромного опыта, что был у него. Хотя природные задатки роковой обольстительницы просто зашкаливали, он и не ожидал. Но подурачились – и хватит. Всё же их объединяла общая задача, им предстояла тяжёлая работа вместе, а не игры в кошки—мышки, и Феликс один, наверно, пока знал, насколько она тяжела. Он перестал держать девушку в напряжении, и она тоже перестала ершиться и расслабилась. И вечер был чудесен.

Правда, даже почувствовав себя принятым, Феликс решил пока не выкладывать всё, что им нужно было знать. В конце концов, задачу минимум он выполнил – познакомился, и пока ему нужен был только Дэн.

А Дэн был даже лучше, чем Феликс пытался себе его объективно представить. Впрочем, о какой объективности могла идти речь, пока он считал Еву своей. И чем ближе он с ним знакомился, тем больше он ему нравился. Только одно ему было непонятно: при первой встрече он показался Феликсу таким жизнерадостным, улыбчивым, открытым, так много шутил, а потом вдруг замкнулся, и все эти три тря, проведённых в Замке до Посвящения в Рыцари, был мрачен, молчалив и сдержан. Возможно, он слишком серьёзно отнёсся к вступлению в Орден, хотя, это вряд ли – Феликс чувствовал, что что-то случилось, но он не лез.

Они были едва знакомы, но даже в то недолгое время что они провели вместе, было понятно, что он страдает. И он понимал, что причина страданий Дэна – Ева. Возможно, поссорились, бывает. И к Еве он бы тоже ни за что не пошёл узнавать причину их размолвки, не маленькие – сами разберутся, но подумал, что возможно, она тоже страдает. И тут он вспомнил о своём решении – быть рядом с ней как верный пёс, пусть даже придётся всего лишь подавать ей носовые платки.

Она не ответила. Он звонил несколько раз, телефон издавал длинные гудки, но никто не брал трубку. Он начал волноваться. И пусть это было неприлично, пусть она спрячется от него за мокрым полотенцем и отвесит ему хлёсткую пощёчину – он был готов. Лишь бы всё у неё было хорошо. Не прийти ей на помощь, из—за мнимых приличий, казалось ему во стократ хуже.

В первые же пять минут нахождения в её квартире он убедился, насколько он был прав.

— Ева! – крикнул он из прихожей, — Ты дома?

— Феликс? – поднимаясь с дивана ему на встречу, удивилась Ева, вернее то, что от неё осталось. Впавшие глаза с тёмными кругами на осунувшемся лице, обтянутые бледной сухой кожей скулы и чересчур костлявые руки, которые она протянула к нему. Так выглядели только полоумные анарексички, ну, или просто сильно больные люди, находящиеся при смерти.

— Я так рада тебя видеть, — сказала она и обняла его. И только тогда он понял, что она без тела. Он реинспирировался, чтобы убедиться в этом, и перестал её видеть. Её и ещё одну девушку, что была с ней.

Он снова вдохнул и даже не стал спрашивать всё ли с ней в порядке – что всё очень плохо было понятно и так. Но Ева, казалось, этого не замечала.

— Знакомься, — сказала Ева довольно, показывая на девушку — это Эмма Браун.

Феликс с недоумением уставился на стройную девушку в длинном голубом платье, похожую на привидение, испуганно смотрящую на него своими огромными прозрачно-голубыми глазами. «Азур» — сделал вывод Феликс, глядя на её длинные светлые волосы. «Мёртвый азур» — осенило его, и он уставился на девушку с ещё большим испугом, чем она.

— Эмма, это Феликс. Феликс Ранк, — сказала Ева девушке, и гримасы, сменявшиеся на её лице, были красноречивее слов. Удивление. Осознание. Боль.

— У него есть сын, — сказала она тихо и печальные глаза её не мигая смотрели на лицо Феликса.

— Вы знаете моего отца? – спросил он, видя её смятение.

Но она не ответила, пребывая в какой—то прострации от услышанного. Феликс повернулся к Еве и ещё раз ужаснулся её виду.

— Боги всемогущие, Ева что с тобой? И где твоё тело? – начал он оглядываться по сторонам, не обращая внимание на её радостное чирикание. Её голос тоже изменился, и стал как у охрипшего воробья. Феликс понял это, только когда слова полились из неё непрекращающимся потоком.

— Не важно где моё тело, главное я нашла Неразлучники. Сама. И сама извлекла Сару, то есть, прости, Эмму из бабкиного тела и привела её сюда. И Эмма наша главная удача, потому что…

Феликс не слышал её. Он стоял перед её бездыханным телом с впавшими закрытыми глазами, кроваво—красной помадой и замызганным белым цветком в волосах и был в ужасе. Оно выглядело даже хуже, чем Ева, что подошла к нему и всё продолжала что—то говорить и говорить.

— Ты что умерла? – обратился он к ней тихо, не в силах отвести глаза от безобразно размазанной помады, — Но кто… кто сделал это с тобой?

— Да, никто не сделал, — недовольно отмахнулась Ева, — Ты вообще меня слушал? Я же говорю тебе, оказалось, я могу вообще жить без тела, и оно мне ни к чему, — радостно сообщила она.

Феликс перевёл на неё глаза.

— Ты себя в зеркало видела?

— Феликс, какое зеркало! – возмутилась Ева, — При чём здесь вообще зеркало?

Он молча схватил её за костлявую руку и потянул в прихожую. Но в огромном во весь рост стекле он видел только себя и Эмму, которая подошла и тихо сказала:

— Она не отражается в зеркалах. И она ещё жива. Феликс, умоляю Вас, помогите ей!

О, разве его нужно было умолять!

— Ева, когда ты последний раз ела? А пила? Когда ты последний раз была в своём теле? – развернул он к себе девушку двумя руками и держал за плечи, слегка потрясывая.

— Не помню. Не знаю. Не важно, — вырывалась она. — И отпусти меня, мне больно.

— Я не отпущу. Ева, что с тобой? Ты вообще в своём уме? Что ты делаешь?

— Ничего я не делаю. Выполняю свою миссию, — сверкнули гневом её глаза.

— Какую миссию? Ты же выглядишь как труп! Пошли! – и он снова потянул её к кровати. И одной рукой стирая прямо одеялом с её лица помаду, другой крепко держал упирающуюся девушку, — Смотри! Ты сейчас выглядишь так же!

— Нет! – сопротивлялась она, и отворачивалась, — Она не я! Она слабая, вечно ноющая, глупая! Я не такая! Пусть она сдохнет!

И наоравшись, она плюнула на своё тело с презрением. Феликс прижал её к себе, хоть она и вырывалась.

— Ева, послушай меня, послушай! Я не знаю, что у вас произошло. Я вижу, ты страдаешь, Дэн тоже страдает, — пытался успокоить её Феликс.

— Не произноси при мне его имя! – снова пыталась вырваться она.

— Тссс! – не отпустил её Феликс, — Я не знаю, что у вас произошло, но я точно знаю, что если это тело умрёт, ты умрёшь вместе с ним. Окончательно и бесповоротно. Так, как умирают люди. И плевать мне на эту миссию, на наш мир, на весь этот мир, если в нём не будет тебя. Ты была моим другом, моим единственным другом, и я не хочу, не могу тебя потерять.

— А мне казалось, ты меня любил, — сказала она тихо.

— Я тоже так думал, — вздохнул он тяжело, — Я, просто не знал, что такое любовь. Я принял за неё привязанность к тебе и родство душ, которое как мне казалось, между нами было.

— Значит, я не разбила тебе сердце? – спросила она с надеждой.

— Нет, — грустно улыбнулся он, гладя её по голове, — Любовь – это то, что у вас с Дэном. Но если ты умрёшь, я не смогу это пережить. Никогда.

— Он бросил меня, — сказала она спокойно, — изменил и бросил. Они все меня бросили. Дэн, Изабелла, Арсений. Я понимаю, они были его друзьями. Его, не моими. У меня же остался только ты. И понимать, что и я тебя бросила ради него, было очень горько.

— Ты никогда меня не бросала. И я тебя никогда не брошу. Я здесь. Я с тобой. И я буду с тобой, когда ты вернёшься в своё тело. Буду рядом всегда.

— Нет, — сказала она и отстранилась. И сделала от него два шага назад, — Нет! Я не вернусь в это тело.

Она отрицательно мотала головой и с ужасом смотрела на то, что осталось от неё на кровати.

— Я не могу. Я, правда, не могу, — она смотрела на Феликса как затравленная собака, — Ещё раз я не смогу через это пройти. Я не выдержу.

Феликс безнадёжно опустил голову. Он верил ей. Чудовищные, непосильные муки он видел в её взгляде. Он не мог заставить пережить её всё это заново, и он не знал, что ему делать.

— Я знаю, как можно ей помочь, — услышал он спокойный голос Эммы и поднял глаза на девушку, — Я могу попасть в её тело.

— Ты? – переспросил он удивлённо.

— Да, твой отец сто раз делал это со мной. Думаю, в сто первый раз это получится и у его сына, — криво улыбнулась она, — И у нас есть то, что для этого надо – ты и Неразлучники.

Феликс знал, что такое Неразлучники. Он видел их изображения в бумагах ордена, но то, что он сейчас держал в руках, всё же от рисунков отличалось. Это было не ожерелье, не кулон, это была пряжка пояса в виде фигурок двух лебедей. Тяжёлая выкованная из меди с большим искусством, она застёгивалась так, что выгнутые шеи лебедей образовывали фигуру в форме сердца. И с обеих сторон она выглядела одинаково рельефно и выпукло.

Для того, чтобы извлечь душу Эммы из тела старушки Ева привязала к пряжке кусок обычной бельевой верёвки, так с верёвкой Феликс и держал её сейчас в руках. Наверно, это было немного неуважение к древнему артефакту – ярко-зелёный бельевой шнур — но это работало, и это было главное.

Феликс расстегнул пряжку, чтобы просунуть её у Евы под спиной, перевязал шнур – талия Евы была почти в два раза тоньше бабкиной, и когда Эмма заняла своё место внутри неё – застегнул.

Она сделала судорожный вздох и открыла глаза.

— Ева? – спросил Феликс тревожно.

— Эмма, — чуть слышно ответила девушка.

— Как себя чувствуешь? – спросила Ева.

— Хочу в туалет, — улыбнулась она и протянула Феликсу руку.

Он не стал рисковать и до туалета донёс её на руках, там с ней осталась Ева.

Удивительно, что она пролежала без еды и воды пять дней и даже была в сознании, и даже сама ходила. Наверно, ей нужна была капельница с каким-нибудь питательным раствором, но для это им нужен был Дэн. И теперь уже не сама Ева, а Эмма в её теле категорически запротестовала. Её напоили. И под чутким руководством Евы Феликс первый раз в своей жизни варил куриный бульон.

— Тебе сильно повезло, что тело без души сильно замедляет свою жизнедеятельность, — сказал Феликс Еве, дуя на ложку с бульоном. Всё же она была очень обессилена, и даже согласилась на то, чтобы её кормили, — После такой потери крови и столько дней ничего не есть!

Он сокрушённо покачал головой. Ева-Эмма, которую он кормил, была неразговорчива и подавлена. И глядя на её красные глаза, Феликс понимал, что она изо всех сил старается не плакать.

— С кем из нас ты сейчас разговариваешь? – сказал ему голос из ниоткуда — судя по нему Ева сидела на диване рядом с Евой—Эммой.

— Разумеется с тобой, — ответил он девушке. — Ты же приняла такое странное решение — жить без тела.

— И я понимаю сейчас, почему она его приняла, — вступилась Эмма, — Это, правда, невыносимо. Такая боль! – и тяжело вздохнула. — Но почему? Почему он так поступил?

Её губы затряслись, и она отодвинула от себя ложку с супом. Феликс подал ей салфетку, но она неожиданно справилась.

— Господи, я и в половину так не любила Шейна, — снова тяжело вздохнув, сказала она.

Феликс посмотрел на девушку с недоумением.

— Ты любила Шейна?

— Феликс, ты вообще слушал, что я тебе говорила? – сказал Евин голос.

— Ева, прости, я слушал, но, видимо, услышал не всё.

— Эмма – жена Шейна, которая погибла по вине твоего отца, — ответил голос.

— Нет, — возразила Эмма точно таким же голосом, — Филипп не виноват. Это была трагическая случайность и это я настаивала в продолжении экспериментов. И кстати, сними с меня этих птичек, они что-то слишком туго застёгнуты.

— Ты хочешь выйти? – испуганно переспросил Феликс, имея в виду «выйти из Евиного тела».

— Нет, она слишком слаба, чтобы туда-сюда прыгать. Просто я так наелась, что пряжка давит мне на желудок. Но чтобы её снять – её не нужно расстёгивать, просто отвяжи верёвку с одной из сторон.

— Откуда ты всё это знаешь? – удивился Феликс, вытаскивая развязанный шнур.

— Я же сказала! – возмутился голос. — Твой отец сотни раз разделял её душу с телом, а душу потом засовывал в умерших и ещё не совсем людей. С помощью Неразлучников.

— Это я сказала, про сотню раз, — вставила Эмма, — на самом деле намного меньше. Он пытался разделить и свою душу, но я ему не разрешила и отказалась помогать. И больше никто был не в курсе.

— Ева, наверно, я понял даже меньше, чем слышал. — ответил Феликс, крутя туда-сюда головой. — И, знаешь, тебя что-то слишком много.

— А я предлагала, чтобы она умерла, а не раздвоилась, — усмехнулся голос.

— Да, и я рад, что не согласился, — улыбнулся Феликс. — Странно, что у отца вообще оказались эти Неразлучники. Считается, что они давно утеряны.

— Они и оказались утеряны. Твоим отцом. Эмма спрятала их после своей смерти, — это был голос.

— Я их не спрятала, я попросила старушку их забрать. А она уже спрятала их в гроб с твоей тёткой, — а это Эмма.

—  Так, про гроб я твой рассказ услышал. Там что-то было связано с кольцом, — оживился Феликс, — Могу я взглянуть на это кольцо?

— Конечно! – ответил голос. — Эмма, покажи ему. Оно, кстати, до сих пор на моей руке. Ты что не чувствуешь, как оно колется?

— Чувствую, скорее, как оно болтается на пальце, — и Эмма легко сняла кольцо.

— Ого, какое жало! – удивился Феликс, рассматривая бледно-голубой камень.

— Об этом ты что-нибудь знаешь? – спросил голос.

— Нет, но у отца есть куча информации по камням. Могу порыться, — предложил Феликс.

— Поройся. Думаю, нам может пригодиться любая информация — ответил голос. И Феликсу показалось, что без тела Ева была какая-то слишком деловая. Он был так потрясён её состоянием, когда пришёл, что сразу не заметил. Но сейчас чувствовал — она разговаривает сухо, серьёзно и без эмоций. И где было её чувство юмора и лёгкость, которые он в ней так любил? Если что-то ещё и трогало её, оставшуюся без тела, так только упоминания о Дэне. И как бы это не было жестоко – он должен был в этом убедиться.

— Единственное, о чём ты мне не рассказала – это что же на самом деле произошло у вас с Дэном. — Он поднял руку, в ответ на её возмущённый возглас, несмотря на то, что даже не видел её. — Это важно!

И обратил внимание, какой мучительной гримасой исказилось лицо Евы-Эммы, и она непроизвольно приложила руку к, видимо, занывшей груди.

— Я всё сказала! – невидимая Ева снова начала повышать голос. — Он меня бросил! Изменил мне с Викторией и бросил! И ни разу больше не позвонил и не пришёл!

— Ты отключила телефон, — напомнила ей Эмма.

— Не важно! – рявкнула Ева. — Он мог бы прийти! Хотя бы просто удостовериться, что я жива. Хотя, жива ли я?

— Ева, я уверен, он хотел! – Феликс чувствовал, что был прав, и эта ядовитая стрела измены проткнула её насквозь, оставив незаживающую рану и в теле, и в душе. — Он просто не мог, физически не мог. Я не могу сказать, чем он был занят, но я был с ним рядом все эти три бесконечных долгих для него дня.

А потом он перевёл разговор на тему, которая волновала его самого.

— Но ты сказала с Викторией? Он изменил тебе с Викторией Шейн? – не поверил  своим ушам Феликс.

— Хм! – вдруг злорадно хмыкнула Ева. — Вижу, эта бледная поганка и тебя не оставила равнодушным?

Да, без тела она была в разы проницательней, чем в теле. Феликс сам этого не понял ещё, а она уже заметила.

— Но когда? И с чего вдруг? – пропустил её замечание Феликс. — Мы виделись в понедельник, здесь, — и он показал рукой на Евину квартиру. — И плевать ему было на Викторию, для него никого не существовало кроме тебя. А во вторник он был уже с разбитым сердцем. Мы виделись, чтобы отменить ту поездку, что запланировали на эти выходные, и он рассказал про Изабеллу. Честно говоря, я думал, он подавлен из-за случившегося с ней и не сразу понял, что между вами тоже что-то произошло.

— Странно, — сухо сказал Евин голос. — Он рассказал тебе про Изабеллу и опустил пикантные подробности про себя?

— Изабелла думала, что ей изменил Арсений, но это не так. Это Виктория его соблазняла. Ну, она, видимо, всех соблазняет, — улыбнулся Феликс.

— Виктория беременна, Феликс. И беременна от Дэна. Его она соблазнила задолго до того, как начала цепляться к Арсению. Не знаю, зачем ей нужен был Арсений, если она уже знала, что беременна. Видимо, действительно, такая у неё сучья натура. Она переспала даже с собственным отчимом. Думаю, ты будешь следующим, — снова хмыкнула она.

И Феликс подумал, что, наверно, не будет даже против. Наверно, даже наоборот. Это он проявит к ней повышенный интерес.

Он улыбнулся в ответ, коварно и плутовато.

— Ого! — присвистнула Ева, — А ты-то, я вижу, всеми руками за.