«Здравствуй, дорогая!

Моя сказка закончилась, и жизнь снова пошла своим чередом. Я снова хожу на свою скучную работу, а вечерами смотрю сериалы.

 Досмотрела на днях «Белый воротничок» и решила больше узнать о красавчике Ниле Кэффри, вернее о Мэтте Бомере, который его играл. И знаешь, что я узнала? Он — голубой! Страшное потрясение для меня. Послушай мой совет: никогда, слышишь, никогда не интересуйся актёрами! Вот нравится тебе персонаж — наслаждайся! И не надо ничего знать о личной жизни того, кто его играет. Я раньше всегда так делала и была счастлива, и вот изменила своему правилу и расплачиваюсь теперь. Ещё и фотографии посмотрела, где они со своим мужем целуются на пляже… меня тошнило. Он практически разбил мне сердце. Конечно, не так как тот парень чьё имя я теперь не называю, но всё же.

Помнишь, после того собеседования в компании, в которую тебя так и не взяли, и ты вообще перестала искать работу, мы поссорились. Конечно, помнишь! Да, мне тоже неприятно это вспоминать, и всё же, прости ещё раз — я только сейчас поняла, как я была не права. Тогда на высоте своего счастья мне казалось, ты не имеешь права отказываться от такого мужчины. Как ты его называла? Председатель международного комитета? Ха—ха! А потом видела его в новостях, и он оказался директором какого-то международного фонда. Разведённый и бездетный. Благотворительного фонда, если что.  Почти и не ошиблась. А ты подозревала его в жене, детях, куче любовниц и скрытых садомазохистских наклонностях))) Потому что ни один нормальный человек не поверит, что так бывает. Что это было: он сошёл со своей небесной аллеи и встречал тебя с букетом цветов возле подъезда просто потому, что ты ему понравилась.

Никто не поверит, ну, кроме разве что Золушки, Красотки (в виде Джулии Робертс) ну и меня, конечно. Потому что я тоже тогда оказалась в такой сказке. Я, замухрышка из 49 квартиры, и вдруг Он, и именно такой идеальный, именно Тот, Кого Я Всегда Ждала. И я поверила в своё счастье, а ты – нет. Ты не поверила и отказалась, сославшись на то, что в твоей жизни нет, просто нет ему места. И ты ничего не можешь менять и не хочешь, потому что потом слишком больно падать с такой высоты, и если своё сердце ты потом как-нибудь залепишь лейкопластырем и сможешь жить, то разбитое сердце своего сына, который с первой же встречи назвал его «папа» уже никак.

Конечно, сын маленький и просто ещё не понимает «папа», «дядя». Он забудет. Но как не смогла понять я, взрослая тётка, что сказки придумали люди, чтобы им не так тоскливо было жить. Я поверила, и моё сердце уже ничем не склеишь. И ты оказалась права, а я нет.

И мне стыдно, что, так увлёкшись своими новыми отношениями и друзьями, и чёрт знает, чем ещё, я наговорила тебе всяких гадостей и перестала писать. А потом, когда мне стало невыносимо плохо, ты оказалась единственной, кому я смогла поплакаться и ни разу не упрекнула меня за это. Спасибо тебе, что ты меня не бросила! Спасибо, что ты у меня есть!

И я, кстати, ещё поняла, что чтение в таких запущенных случаях как у меня — не помогает. Я раньше считала, что книжкой можно отвлечься от всего. Фиг! Компьютерными играми можно, даже лучше всего. Правда, там если нужных гаджетов нет – извини, сейчас такие требования у игрушек, твоя ипотека стоит дешевле. Поэтому таким бедным как я самое то – сериалы. Главное, чтобы не романтические. Детективные, фантастические, и чтобы кровища, кровища… Про кровищу шучу))) В-общем, кино помогает, а чтение книг нет. И хоть я совсем перестала читать, но, ты удивишься… я начала писать. Оказывается, писать – тоже помогает.

Отправляю тебе с этим письмом свои перлы. Не суди строго.)))

Целую крепко, твоя Репка.»

Ева прикрепила файл и нажала «отправить». Она не знала, как поделиться с Розой тем, что она на самом деле чувствует, не знала, как рассказать о том, с чем сейчас приходиться жить. Она решила рассказать всё как есть, только от лица выдуманной героини. Пусть считает, что это просто книжка, просто плод её фантазии и ничего больше.

Она подошла к окну. Какой чудесный вид! Заснеженный парк и замёрзшее озеро, украшенное к Новому Году разноцветными огнями. Она видела и горку, которая после выпавшего на прошлой неделе рекордного количества снега выросла так, что из неё можно было горнолыжную трассу сделать, а не просто спуск для санок ради забавы.

Прошло всего две недели после того как она нечаянно «забеременела» в теле Анны Гард. Решение жить в Замке Гард до того пока ребёнок родится казалось ей логичным. Она думала будет тяжелее, но оказалось всё не так уж плохо. Она легко освоилась в своём новом теле и физически, несмотря на свою беременность, чувствовала себя неплохо. Доктор поставил срок 12 недель, сейчас почти 14, значит, рожать ей в июне. Может быть она даже успеет родить до приезда мамы и вернётся в своё тело.

 Кстати, её тело тоже бегало где-то рядом. Эмму тоже пригласили жить в Замок и она, посоветовавшись с Евой, согласилась. Правда, сказала, что иногда будет уезжать в «свою» квартиру, чтобы она без неё не скучала. И её тело именно бегало, потому что Эмма была счастлива. Это была совсем не такая жизнь как в теле старушки, это было похоже на самую настоящую жизнь. Понимая, что это не навсегда, Эмма наслаждалась каждым мгновеньем и порхала как бабочка в отличие от Евы, которая по замку ползала, едва переставляя ноги.

Несмотря на то, что за телом Анны Гард тщательно следили, и у него была массажистка, парикмахер и маникюрша в одном лице – интимные стрижки ей удавались лучше, чем массаж, и мышцы сильно ослабели. Но Ева стала заниматься под руководством всё того же доктора и уже делала успехи — она поднималась по лестнице до своей комнаты на третьем этаже всего с шестью остановками.

С телом оказалось проще всего. Самым невыносимым было каждый день видеть влюблённые глаза отца Арсения. Конечно, он держал себя в руках, конечно, вёл себя исключительно нейтрально, но иногда, забывшись, смотрел на неё так, что мурашки – самое безобидное, что её беспокоило. Поэтому Ева перебралась в эту комнату на последнем этаже башни Парацельса, как её называли в Замке. В ней очень давно никто не жил, а может и вообще никто никогда не жил, но Еве именно это в ней и понравилось: её необжитость, её удалённость, а ещё этот вид из окна.

Две недели кроме обследований, занятий и приёмов пищи — два из которых ей приносили в комнату, и только к ужину она спускалась – она писала. Помогало ли ей это что-то переосмыслить – возможно, хотела ли она это заново пережить – просто не хотела забывать, но главное, она нашла способ как этим поделиться с подругой, и это радовало её больше всего. И тело Анны Гард, живущее материнским инстинктом к двум своим детям – уже взрослому и ещё не рождённому, давало ей прекрасную возможность не рвать больше свою душу и относиться ко всему философски, словно со стороны.

Она посмотрела на странный календарь – единственную вещь, которую она принесла сюда из своей прежней жизни. Вместо дней месяца, которые она заклеила, там были написанные от руки чёрные цифры, значение которых было понятно только Еве. Сегодня там стояла цифра 23. Двадцать три дня без Дэна. Всего двадцать три дня, а казалось, прошла целая жизнь. Даже несколько жизней: две из них – до Дэна и с Дэном, а теперь идёт третья – без него.

В тот день, когда она влезла в это тело, их оставили вдвоём, чтобы они поговорили. Они могли бы говорить вечно, ведь когда он был рядом, время до сих пор останавливалось, но разговор был коротким.

— Я думаю, мы не должны больше бегать друг от друга, — начала она, сидя напротив него всё на том же диване в гостиной.

— Я не бегал. Просто так сложились обстоятельства, — начал он, но вдруг осёкся, оставшись явно недовольным собой, и замолчал.

— Вот об этом я и говорю – обстоятельства или любые другие причины, в которых ты не виноват: так сложились звёзды, так упала карта, так было предсказано. Всё это больше не имеет значения, — она видела, как он поморщился, словно у него резко заболели все зубы, но не перебил, и Ева продолжила, — Тебе больше не надо передо мной оправдываться. Ты мне ничего не должен. Я освобождаю тебя от всех обязательств, что ты мне дал. И возвращаю тебе все те слова, что ты мне сказал.

— Ева, я не…, — он поднял голову, чтобы на неё посмотреть и тут же опустил её. Ева понимала. Даже голос её сейчас был чужим. А уж вести такой тяжёлый разговор, глядя в глаза незнакомой женщины, было просто невыносимо.

— Мы должны расстаться, Дэн. Вернее, мы уже расстались, только нужно принять это. И я не говорю, что это будет просто для нас обоих. Я понимаю, что ты тоже мучаешься, но я не смогу простить. Это всегда будет стоять между нами. Всегда. Разбитую чашку не склеишь, она навсегда останется разбитой чашкой. И между нами никогда не будет всё по-прежнему. Увы! И мне очень, очень жаль.

— Ева, прости меня, — он всё же посмотрел ей в глаза.

— Я простила тебя, Дэн. Теперь уже простила. Но я никогда не смогу забыть.

— Нет, — возразил он очень убедительно. — То, чего ты мне никогда не сможешь простить я никогда и не делал. Пусть даже я в этом признался, но я не знал, как по-другому поступить. И я прошу простить меня именно за это. За то, что не придумал ничего умнее. За боль, которую я тебе причинил. Но, я умоляю тебя, дай мне шанс. Я ещё не знаю, как, но я сумею найти способ всё исправить.

— Дэн, ты просишь меня простить тебя за то, что ты сказал правду? — усмехнулась Ева, — Простить, что не соврал?

— Нет, как раз наоборот, — и он снова поднял глаза, — Прости за то, что соврал.

Ева не понимала. Она слышала, что он говорит, но смысл его слов до неё не доходил. В любом случае, что толку оттягивать неизбежное. Понимала она его или нет, всё кончено.

— Это уже не важно, Дэн. Соврал ты или сказал правду. Не важно. Мы больше не вместе. И ты свободен, — сказала она спокойно.

Если бы она могла, то сейчас встала бы и ушла. Но она не могла даже положить ногу на ногу, настолько в тот день была слаба, поэтому ей пришлось закончить этот разговор почти грубо.

— Я больше ни о чём не хочу говорить. Пожалуйста, уходи!

— Хорошо, — сказал он, вставая. — Сегодня я уйду. Но я вернусь, когда мне будет что тебе сказать. Потому что я люблю тебя. И никогда не перестану тебя любить.

Он ушёл. Больше всего на свете ей хотелось крикнуть: «И я люблю тебя! И никогда не перестану тебя любить!» Но она не крикнула и не прошептала. И даже не заплакала. Что толку в этих слезах? Он ушёл, и мир снова опустел, стал безжизненным, блёклым и холодным.

Она почти ненавидела его за то, что он снова дал ей надежду. Но в этот раз Ева решила довериться разуму, а не чувствам.

Две недели она потратила на то, чтобы всё это написать для Розы. И теперь ждала от неё ответа. А ещё праздника. Потому что сегодня был Новый Год, и всех пригласили праздновать его в Замок Гард.

Ева не любила Новый год. Она вообще не любила праздники, потому что не умела веселиться, и считала себя настоящей занудой. Но, видимо, Анна Гард любила, потому что с самого утра она чувствовала сегодня это предвкушение праздника и волшебства.

Когда несколько дней назад дом только начали украшать, развесили гирлянды, венки из хвойных веток с красными лентами и яблоками, расставили праздничные свечи и установили по центру гостиной большую пушистую ёлку, настроение Евы привычно испортилось. И хоть Альберт Борисович и Арсений постоянно спрашивали её советов о том что и как сделать лучше, по-настоящему им помогала только Эмма. Ева одобрительно кивала головой, стараясь никого не обидеть, и всегда находила способ самоустраниться от этой суеты.

Но сегодня это ощущение праздника всё же проникло ей под кожу и ко второму завтраку, который обычно подавали к одиннадцати, она решила спуститься вниз.

Живот был ещё совсем маленьким, и, одевая свободную одежду Еве неплохо удавалось прятать его не только от любопытной прислуги, которой по случаю предстоящих хлопот в доме было видимо не видимо, но, главное, от мужа Анны Гард, который нет—нет, да поглядывал тайком в его направлении. Ева делала вид, что не замечает, и действительно старалась не замечать.

Завтрак накрыли в столовой, несмотря на то, что они с Арсением были там вдвоём — в любимой всеми кухне была такая суета, что Антонина Михайловна побоялась что их там затопчут. Горячие булочки, мало, джем, кофе — Ева обожала вторые завтраки. На первые подавали ненавистные ей каши или творог. И Арсений её полностью поддерживал, хотя, сказать по правде, он только ко второму и вставал. На своей работе в студии у отца он взял, как он называл это — творческий отпуск, и теперь спал до обеда, временами бесцельно шлялся по дому, временами отсутствовал.

 Ева не спрашивала где он бывал. Она замечала за собой, что с трудом могла с ним разговаривать как раньше, как с другом. То её одолевало невыносимое желание его потискать как котёнка, то в разговорах она незаметно переходила на поучительный тон, и Арсений, замечая это, непременно говорил: «Ну, мааам!» и смешно выпячивал губы. Смехом это обычно и заканчивалось, и в том, чтобы его обнять, погладить по голове или взъерошить его шелковистые волосы она тоже не могла себе отказать. И даже не чувствовала себя неловко. Это получалось у неё так естественно, а он реагировал так непосредственно, что даже строгая Изабелла не возражала.

Алиенора поправилась, Изабелла вышла на свою работу в Замок Кер и от неё все узнали, что настоящая Анна Гард в лазарете, возможно, в коме, и врачи понятия не имели, как это могло произойти.

Дерево отцвело и покрылось сизыми кожистыми листьями, от чего теперь смотрится сине-голубым.

Дедушка попросил у мамы прощения, и она его простила. Изабелла понятия не имела как они разговаривали, но сегодня был первый раз, когда бабушка согласилась взять её на свидание с мамой. Так что для Изабеллы сегодня тоже был и волнующий и праздничный день, и они с Арсением ждали её возвращения с минуты на минуту.

— С добрым утром! – сказала Ева ещё полусонному Арсению, — Если оно, конечно, доброе.

— Конечно, доброе, — вяло отозвался он, подперев щеку рукой, закрывая глаза и демонстрируя, что на самом деле он ещё не проснулся.

Ева покачала головой, глядя на художественный беспорядок на его голове, но Арсений с Изабеллой уже перешли на тот уровень отношений, когда на такие мелочи не обращают внимания. По крайней мере, Арсений точно перешёл. И хоть Ева ни разу не видела, чтобы Изабелла оставалась ночевать в Замке, каким-то, видимо, материнским чутьём она чувствовала, что девушка провела с ним в постели уже не одну ночь. Правда, не сегодняшнюю: красные глаза, сонный вид, примятые подушкой с одной стороны волосы — играл или сидел всю ночь в интернете. И толком не выспавшись, встал в такую рань именно ради неё, своей девушки.

Ева уже доела булочку, когда Антонина Михайловна принесла Арсению свой фирменный кофе, чтобы он взбодрился.

— Святая Либертина! – это словосочетание из лексикона Анны Гард тоже прочно к ней прилипло, — Как же ты собираешься отмечать Новый Год, если без кофе проснуться не можешь?

— Ну, к тому времени как раз и проснусь, — ответил он после того как опрокинул в себя кофе. — А вообще я надеялся, что мне удастся до вечера вздремнуть.

 — При таком-то количестве народа? – покачала головой Ева. — Ты видел список гостей? Тридцать шесть человек!

— И я знаю из них меньше половины, — отозвался Арсений. — Но ты в курсе, что тебе тоже не отсидеться в сторонке? Отец собирается представить тебя как свою воскресшую жену.

— Ты шутишь что ли? – не поверила ему Ева.

— А как ты думаешь он будет объяснять твоё сходство с женщиной на портрете? – заставил её занервничать сын.

— Золотко моё, а как он объяснит моё чудесное воскрешение? – не показывая вида, что испугалась, спросила она, — И, кстати, портрет убрали ещё вчера. Теперь там шикарный натюрморт с бокалом шампанского, который твой отец нарисовал к твоему шестнадцатилетию. И там только виноград и персики – единственные фрукты, которые ты любишь. И шампанское, которое тебе первый раз в свой день рождения и налили.

— Чёрт! А я думал ты дальше столовой не ходишь, — улыбнулся он. — И чёрт! Чёрт! Чёрт! Ты слишком много обо мне знаешь!

— Ну, технически я твоя мать, — улыбнулась Ева. — Так что там с моей ролью на празднике?

— Ну, тебя представят, как дальнюю родственницу, — ответил он и потянулся за круассаном.

— Понимаю, — кивнула Ева и снова улыбнулась. — Видимо, бедную дальнюю родственницу?

— И ещё не совсем здоровую, — он с невинным лицом откусил французское хлебобулочное изделие больше чем наполовину и даже не поморщился.

Ева облегчённо выдохнула к нескрываемой радости Арсения. И когда только этот стервец уже научился пить её кровь?

Ева твёрдо решила, что на банкете присутствовать не будет, и вообще не хотела спускаться. Но когда вчера Альберт Борисович показывал ей список гостей, она обнаружила в нём фамилию Дэна, и Майеров там было пятеро – вся их семья вместе с бабушкой — и решила пойти. И вдруг она поняла причину своего приподнятого с утра настроения. Совсем не характер Анны Гард был тому виной, а Дэн. Дэн, которого она снова сегодня увидит.

Антонина Михайловна сказала, что первые гости прибудут уже через час, и Ева так хотела, чтобы это были Майеры, что хотела немедленно бежать переодеваться. Но тут появилась Изабелла.

— Боже, — упала она на стул рядом с Арсением и получила он него приветственный поцелуй в щеку. — Я перед своим первым выходом после инициации так не волновалась, — поделилась она.

— Как прошло? – спросила Ева, допивая свой чай.

— Сначала было тяжело. Я сидела как на иголках, да и мама тоже волновалась. А бабушка злилась.

— На что? – удивилась Ева.

— Не знаю. Такой уж у неё характер. Она всегда злится, когда нервничает, — пожала плечами Белка, и обратилась к стоящей в кухне Антонине Михайловне: — А можно мне тоже кофе?

Та утвердительно кивнула и вышла.

— Всю ночь не спала! Всё думала, думала. Что я ей скажу? Как себя вести? Она же немая, а значит, говорить придётся только мне. А я, когда волнуюсь, не могу из себя ни слова выдавить, — делилась девушка.

— Да ты и без посторонних не особо разговорчивая, — улыбнулся ей Арсений.

— Зато ты обычно болтаешь за двоих, — состроила она ему в ответ ехидную мордочку и показалась Еве похожей на настоящую белку.

— И как она тебе? – спросила Ева, имея в виду её мать.

— Юная, совсем почти девчонка, — вздохнула Изабелла. — Это так странно, когда твоя мать моложе тебя. Это так… противоестественно, — она поморщилась, видимо, ей не легко было это признать.

— Да, я тоже чувствую себя странно, осознавая, что у меня такой взрослый сын, — и она посмотрела на Арсения, который пытался слушать, подперев голову рукой.

— Ты по крайней мере его старше. Пусть ненамного, лет на пять, но старше, — возразила девушка. — А она моложе меня на четыре года.

— Зато, когда её наказание закончится, у неё впереди будет целая жизнь, — оптимистично заявила Ева.

— Да, без семьи, без давно умерших детей, без друзей, — напомнил Арсений.

— Ну и пусть! Она родит себе новых, — не сдавалась Ева.

— Ты так думаешь, потому что ты сама беременная, — предположил он.

— Нет, я тоже об этом подумала, — вмешалась Белка, — и мне тоже кажется, что это хорошо, что через сто лет нас никого уже не будет. Ей не придётся ни за кого переживать как сейчас.

— А сейчас она переживает? – удивился Арсений.

— Конечно! За тебя, за меня, за бабушку, за деда. Представляете, они теперь каждый день видятся! – счастливо улыбнулась Изабелла.

— За меня? – переспросил Арсений.

— Да, за тебя. Я ей всё про тебя рассказала, — ответила Белка, благодарно кивая и принимая из рук экономки чашку кофе. — Сначала говорила одна бабушка, а мы обе сидели, молчали, и натянуто так улыбались друг другу. Бабушка рассказывала всякую ерунду. Про коммунальные услуги, соседей по дому, которых мама почему-то должна была помнить, хотя они и в её детстве мало с ними общались.

— Ну, не удивительно, — при такой-то доброжелательной соседке как твоя бабушка, — вставил Арсений.

— Да, — согласилась с ним Изабелла, намазывая масло на свежую горячую булочку, что принесла заботливая Антонина Михайловна вместе с кофе. — А потом бабушка ушла, и нам даже не хватило времени, чтобы обо всём поговорить.

— Правда? – удивилась Ева, бессовестным образом забирая у неё второй свежий круассан.

— Да. И без бабушки она оказалась такой милой и улыбчивой, и слушала меня так внимательно, и пусть ничего не могла сказать мне в ответ, но зато она познакомила меня с тобой. — и она выразительно посмотрела на Еву.

— Со мной? – Ева показала на себя рукой.

— С моей мамой, ты хотела сказать? – поправил Арсений.

— Да, с твоей мамой, и с ней, — и она тоже показала рукой на Еву, и улыбнулась, — Она очень на тебя похожа. Только спит. Вот как ты раньше, когда выходила из своего тела.

— А до этого ты её не видела? Там в Замке Кер? — Ева выжимала из пустой кружки остатки жидкости, чтобы запить рогалик.

— Господи, давай я налью, — Арсений встал и протянул руку к её пустой чашке.

— Благодарю, — сказала Ева с набитым ртом, и когда он вышел, заговорчески тихо спросила, — Ну, как, как она тебе?

— Она классная, Ев! Я бы с ней дружила! И она совсем не похожа на меня. Я серьёзная, нудная. Она весёлая и какая-то озорная. Она так забавно передразнивала твоего друга, ну, то есть друга Анны Гард. Такой важный лысоватый горбун. Я даже по губам поняла, что его зовут Тео, — понизив голос, рассказывала Изабелла, — Теодор, наверно.

— Теофраст, — поправила её Ева и сама себе удивилась, — И я понятия не имею, откуда это знаю.

— Теофраст Ренодо? – занося чай, спросил Арсений, смешно вытягивая губы и делая ударение на последний слог фамилии.

— Это ещё кто? – удивилась Ева.

— Французский врач, издатель и родоначальник современной журналистики, — пояснял Арсений, усаживаясь на своё место, — С 1926 года во Франции до сих пор вручают премию Ренодо за литературные заслуги как дополнение к Гонкуровской. Давид Фонкинос? Дельфина де Виган? Неужели ни о чём вам не говорит?

— Мне точно ни о чём, — улыбнулась Ева. — у меня же нет Лулу.

— Изабелла, Эмманюэль Каррер, его-то ты точно должна знать, — не унимался Арсений.

— Эммануэль, та—да—та—там, — пропела ему в ответ Изабелла известный мотив.

— Стыдись! Он написал роман-биографию о русском писателе и диссиденте Эдуарде Лимонове. За что, кстати, и получил эту премию Ренодо, — пояснял Арсений.

— И ты ещё называешь себя нудной? – наклонившись через стол, шёпотом спросила её Ева, косясь на Арсения.

— Ой, ой, ой! – передразнил её Арсений, — И этого, кстати, нет в Лулу. Наши французские сородичи заполняют свои страницы в её памяти на редкость неаккуратно. Но, в общем, я понял. Так что это за таинственный Теофраст?

— Парацельс, конечно! – развела руками Ева. — Арсений, будь проще!

— Проще? – вскинул брови Арсений, и посмотрел на Изабеллу. — Просто ты — неповторимая сложность простоты.

— Да, чего только люди не наплетут – подумал Интернет, — ответила Изабелла, после встречи с мамой и еды у неё явно было замечательное настроение, — А это в Лулу есть!  Это афоризмы Павла Шарпп! Я знаю, я знаю, ля—ля—ля!

— О, пошла я отсюда! – сказал Ева, вставая. — И кстати, он терпеть не может, когда я называю его Теофраст.

Она остановилась, удивлённо посмотрела на стул, с которого только что встала, словно это не она сказала, а кто-то, кто остался сидеть на её стуле. Потом посмотрела на Изабеллу.

— А твою маму, случайно, не сестра Беата зовут?

— Её зовут Кира, — ответила Изабелла, задумавшись, — но сейчас она да, сестра Беата.

— Значит, я видела твою маму, — беспечно заявила Ева, уходя. — Она, правда, классная!