Это был самый долгий месяц в жизни Дэна. Бесконечный. Тяжелый. Трагичный.

Он едва успел успокоить Марго. Объяснил, что можно говорить и чего нельзя, как себя вести, и почему его рядом практически не будет, как Кэкэчэн стало совсем плохо.

Когда он только вернулся, ободрённая его появлением, она показалась ему не так уж и плоха.

— Кто там сегодня с тобой? — спрашивала она ежедневно, демонстративно выглядывая из-за Дэна и разглядывая его невидимое сопровождение. — Ушастенький? А голубоглазенькая когда будет? Очень уж она хороша.

Обычно его телохранители не имели привычки отвечать, но стеснительный Крот или так полюбившаяся бабке Ирис, иногда развлекали её своими историями.

— Вижу дело совсем плохо, раз к тебе тень приставили, — как-то сказала она.

— Да так, перестраховываются, — отмахнулся Дэн. — У вас как дела, Кэкэчэн?

— А, плохо! — сказала она просто. — Думала тебя и не дождусь. Как там Сарка моя? Скучаю я по ней.

— Она хотела со мной приехать, но ей не разрешили, — честно сказал Дэн.

— Это кто же? Жених?

— Нет, — хмыкнул Дэн. — Не жених. Я.

— Я с некоторых пор стал сам себе писать из будущего письма, — сознался он.

— Так почему бы и нет. Вы ж туда-сюда по времени мотаетесь, правильно себе какие заметки оставлять, чтобы не забыть.

— Я вы когда-нибудь видели двух меня одновременно?

— Так я ж со своей комнаты редко выхожу. Но вот когда Ева твоя здесь была, мне кажется, пару раз ты двоился. А может, показалось. Я за вами не слежу. Устала я за эти годы от вас.

Это был их последний разговор, потом она слегла, и Дэн понял, что дело и, правда, плохо. Он пытался её расспрашивать о её народе, о легендах, о Ватэсе, но это было трудно. Она путала прошлое и настоящее, забывала, как его зовут. И как Дэну не горько было это сознавать, но уже не дни, а часы её были сочтены.

— Позови-ка мне Райку, — сказала она в последнее утро своей долгой жизни.

— Веру Павловну? Волошинскую? — на всякий случай спросил Дэн, убедиться, что она не бредит.

— Да, её, Волошинскую, будь она не ладна.

После долгого разговора за закрытыми дверями, Вера Павловна вышла заплаканная и пошла одеваться. Бабка желала прогуляться.

Дэн нёс её на руках, закутанную в тёплый платок, в стареньком пальто, которое было ей велико на несколько размеров и простая мысль о том, что оно больше никогда не будет ей в пору, рвала на части его душу. Он боялся, что она увидит его слёзы, которые ему нечем было вытереть, но она на него не смотрела. Она как ребёнок радовалась солнцу, ещё холодному, но уже по весеннему яркому, чистому небу без единого облачка и уже кое-где пробивающейся по косогорам первой травке.

Идти оказалось далеко, за деревню. Но Кэкэчэн показывала дорогу и попутно осуждала распаханные с осени огороды.

— Наш народ считал, что земля — это дракон, и пахать землю — наносить ей раны. Они жили собирательством, охотой и рыбной ловлей. Да, и сейчас живут. Свободный народ никогда не станет другим. Да, Райка?

Вера Павловна не ответила. За всю дорогу она не проронила ни слова, но шла бойко, не отставала и не жаловалась.

— Почти пришли, — сказала Кэкэчэн и показала рукой на пологую сопку. — Нам во-о-он к тому камню.

На границе ещё чёрного леса вверху и уже заметно зазеленевшей поляны внизу лежал огромный камень. Простой серый, он был похож на треугольную пирамиду, только сильно скруглённую временем, ветрами и осадками.

— Видишь эти кусты? Через пару дней вся эта сопка станет лиловой — зацветёт багульник, — поясняла старушка, пока они поднимались. — Больше всего на свете я люблю как цветёт багульник. Мои предки говорили, если в это время загадать желание – оно обязательно сбудется.

— А это могила того, о ком ты спрашивал, — обратилась бабка к Дэну, когда он поставил её на землю возле камня.  Она прижалась к камню щекой и погладила двумя руками, словно пытаясь обнять. — Ну, здравствуй, чужой белый бог!

Дэн обошёл камень по кругу. Даже он со своим ростом едва мог дотянуться до его вершины, а старушка, распластавшись на нём, едва доставала головой до его середины.

Крот, который всё это время шёл вместе с ними, тихонько шепнул Дэну, когда он скрылся от старушек за камнем:

— Это разлом.

Дэн был здесь вместе с ними зимой, когда участвовал в спасении укушенной змеёй девушки, но не помнил этого места.

— Видишь едва заметную колею? Когда два фургона в разном времени одновременно делают полный круг вокруг камня, из прошлого человек переносится в будущее. Из фургона прошлого в фургон будущего. Так это работает.

— А я, значит, тоже переместился, хотя не должен был? — еле слышным шёпотом спросил Дэн.

— Да, — ответил Крот и замолчал, потому что к ним шла Волошинская.

Видимо, ей тоже неловко было стоять рядом с Кэкэчэн — что-то слишком личное связывало старушку с этим камнем. Но говорила она громко, поэтому они слышали каждое слово.

— Я выполнила свой долг. Я сорок лет берегла твою девочку. Я отдала её той, что ты сказал. Я отдала ей всё, что ты просил. — Она немного помолчала, словно собираясь с силами, и продолжила: — Я жила своим умом и никогда не была праведницей. Но только об одном я жалею. Что устроила этот пожар. Пусть завладела богатством нечестным путём, пусть лгала, изворачивалась, приспосабливалась. Это глупость всё, богатство — тлен. Но то, что столько жизней людских сгубила, не могу себе простить. Не прощай и ты. Но сними мой обет и отпусти меня. И пусть меня примут с миром наши древние боги.

Они не слышали, что она делала и какое время была тишина.

— Райка! Поди-ка сюда, — позвала она.

Они все вместе вышли на этот зов.

— Я привела свою внучку, — сказала она по-прежнему громко и взяла её за руку.

Волошинская не сопротивлялась. И бабка развернула её руку ладонью вверх и неожиданно полоснула ножом, зажатым в другой руке.

— Аааааа! — закричала Волошинская и стала вырываться, но Кэкэчэн с силой неизвестно откуда появившейся в этом тщедушном теле, прижала её кровоточащую руку к камню, и та словно забылась, успокоилась и медленно оседала вниз, оставляя на камне кровавый след.

Камень впитывал кровь словно губка, а бабка, не обращая внимание на всхлипывания своей престарелой внучки, не отрываясь смотрела вверх. И она увидела, что хотела. Сначала появилась одна кровавая буква. «V» Потом, пересекая её в нижней части ещё одна, но наоборот, как «А». И когда Крот уже прошептал Дэну «Это же метка Ордена!», подчёркивая вторую букву, снизу появилась горизонтальная линия. «V» и «Д». И хотя только одна из них была похожа на русскую, Дэн точно понял, что там написано.

Ватэс Дукс.

Кэкэчэн достала из кармана заранее припрятанный бинт и протянула Дэну:

— Перевяжи-ка её.

Дэна не пришлось просить дважды. Он бинтовал руку плачущей старушке, а Кэкэчэн, обессилев и привалившись спиной к камню, рассуждала:

— Он не должен был простить. Людей убивать нельзя. Я хотела дочь его привести, или сына. Родную кровь. И эту клушу не должен был выбрать, ведь у неё нет детей и никогда уже не будет, — она хмуро посмотрела на внучку.

— У меня есть, — горько всхлипнула она. — Дочь. И внучка есть.

— Что ж ты молчала, дура жадная? Думала тебе богатство или бессмертие перепадёт? Привели бы девчонку. Ей с этого только польза была бы. Сила, знания, ум. Тебе вот, дуре, они зачем?

   — Пусть растёт, маленькая она ещё! Настанет время, всё ей передам. А вы, когда пришли? — и она с недоумением уставилась на Крота.

— О! Вот я же говорю, дура! — махнула рукой бабка. — Ну, мои годы сколько не длились, а кончились. Теперь все вопросы к ней.

И она хотела встать, но уже не смогла.

Дэн донес её на руках назад, по дороге она заснула. И только когда он укладывал её на кровать, вдруг открыла глаза, встрепенулась. Но, увидела Дэна и взгляд её потеплел.

— Я прожила долгую жизнь, — сказала она тихо. — Но ни разу не видела такой любви как у вас. Однажды ты спросишь меня кое о чём, но я тебе не отвечу. Так знай, мой ответ: Никогда!

Она закрыла глаза и уснула, чтобы больше никогда не проснуться.

Через два дня Эмма приехала её хоронить.

Возле гроба на пустом кладбище они стояли вчетвером: Дэн, Эмма, Волошинская и дед Мещерский. Во всей деревне за столько лет не осталось ни одного человека, который бы помнил гилякскую девочку, дочь купца Ланца, взявшую фамилию своей сводной сестры по мужу Купцова. Она прожила трудную жизнь, наделала много ошибок, но выполнила свою клятву перед чужим богом. Они пришли проститься с ней. Они будут помнить её такой. Не боявшейся смерти. Мудрой и сильной. И пусть её примут её древние боги!

Этот апрель на кладбище так был похож на ноябрь. Тоже серо, голо, неуютно. Те же жухлые листья и среди деревьев местами снег. Но солнце припекало совсем по-летнему, и из-под неприглядной листвы уже пробивалась молодая трава. И девушка, которая плакала у него на груди, была так похожа на Еву, но это была не она.

На свежей могиле поставили простой деревянный крест из двух перекладин, написали дату смерти и две буквы: «Е.К.» Кто-то подумает: «Евдокия Купцова», а кто-то скажет: «Кэкэчэн Елагина». Её жизнь осталась тайной, пусть её смерть тоже будет загадкой.

Эмма бросила последний взгляд на могилу и, подняв голову, осмотрелась:

— Боги всемогущие, Дэн что это?

Все сопки вокруг кладбища покрылись лиловым.

— Загадывай желание! Багульник цветёт!