До назначенного срока оставалось две недели. Ева и ждала этого дня с нетерпением, и боялась. Ходить по лестнице стало совсем невыносимо, и она перебралась жить в гостиную. Оказалось, там самый удобный в доме диван. А на самом деле она стала тяготиться одиночеством, вынужденным бездельем и бесполезностью. Здесь же всё время кто-то был, что-то происходило, пусть даже у повара подгорал пирог. Зато Ева узнавала это первой — сначала по нецензурной итальянской брани, потом по запаху горелого бисквита — и ей это нравилось.
Сегодня было на редкость скучно и немноголюдно. Дэн уже несколько дней как не вылазил с Сосновки. Эмма настояла на своём и полетела в Швейцарию. Буквально пару часов назад к ней присоединились Альберт Борисович, Арсений и Изабелла. Что делал Феликс, ей было неизвестно, и он, к несчастью, не обязан был ей докладывать.
«Я не поняла, — писала ей Роза в очередном своём комментарии к её «книге», — как это письмо может быть отправлено из будущего в прошлое. Ещё и Почтой России».
К счастью, на этот вопрос она знала ответ. Не всё пока мог объяснить ей Дэн, не всё понимал сам, но про штамп на конверте ответ у него был.
«Наверно, в будущем он так и остался работать в своём институте и в Доме престарелых в Сосновке. И этот лист с письмом просто вложил в конверт со штемпелем, который у него сохранился от другого письма, которое ему пришло из его института. Иначе ему бы никто не поверил. Он взял этот конверт и принёс его в прошлое. Надеюсь, ты поняла?»
Жаль, что разница во времени позволяла полноценно общаться лишь несколько часов в день. И пока эти благословенные часы ещё не настали.
Она открыла последнюю главу и дописала туда то, что только что ответила подруге. Получится ли ей дописать эту книгу? Она каждый день заглядывала в глаза Дэна, но не видела в них ту невыносимую тоску, что была в письме. Хотя в последнее время он был сам не свой. Осунулся, похудел, и Ева чувствовала — что-то его угнетало. Что-то, чем он не мог поделиться ни с кем. Ева пробовала допытаться у Феликса, который был сейчас к Дэну ближе всех, но из камня воду выжать было легче. Секреты Дэна он хранил сильнее, чем швейцарский банк сбережения клиентов.
Швейцария. Мысли снова сменили направление. Эмма сообщила, что прекрасно долетела. Ева ни за что бы ни полетела в незнакомую страну, имея на руках лишь странную легенду, найденную в архиве и примерные координаты разрушенного замка, но Эмма собиралась. Никто, конечно, и не отпустил бы её одну. Всё же она определённо сумасшедшая!
Как не хотелось вставать, а всё же пришлось — она уже третий раз за последние полчаса ходила в туалет. Вроде и продукты все были свежие, и воды много не пила, но живот тянуло и тянуло. И главное ведь — ничего. Вот и опять, дошла, посидела. Ничего, но вроде полегчало.
В последнее время малышка бушевала всё чаще. Толкалась, ворочалась. То и дело Ева чувствовала то её выпирающие локотки, то коленки. С утра она едва дала ей поесть. Но сейчас успокоилась, и Ева почти наслаждалась этим спокойствием, если бы не эти странные позывы в туалет.
После того, как доктор сказал, что будет девочка, они часто развлекались тем, что придумывали ей имена. И хотя Ева твёрдо сказала, что имя ей будет давать мать, Арсений с Альбертом Борисовичем то и дело упражнялись, придумывая имена, которых и в природе то не было. Хотя, сегодня в утра вот вспоминали Америку.
— Назовём её Небраска, — предложил Арсений.
— А может Алабама? — спросил его отец. — Ева?
Еве отводилась роль переводчика. Положив руки на живот, она должна была определять, нравится это имя малышке или нет.
— Не Алабама, — ответила Ева, делая вид, что прислушивается.
— Может Дакота? — Арсений со своими энциклопедическими знаниями всегда побеждал количеством предложений даже без Лулу.
— Южная или северная? — спросил его отец.
— Джорджия? Ева? — Арсений смотрел умоляюще.
— Нет, она не согласна, — ответила Ева.
— Каролина?
— Тоже нет!
— Когда вы уже прекратите, — возмутилась Изабелла. — Имя ей нужно давать согласно правилам.
Она открыла свой потрёпанный буклетик, который ей выдали ещё когда она хотела пойти в монашки.
— Какое тебе поставили число? Двадцать шестое мая? Смотрим. Двадцать шесть — это буква Э. В этом году разрешены: Элеонора, Эмилия, Элла и Эванс.
— Разве Эванс женское имя? — удивился Альберт Борисович.
— Не знаю, — пожала плечами Изабелла. — Здесь так написано.
— Если на «Э», давайте назовём её Энджи, — предложил Альберт Борисович.
— Может просто Анжела или Ангелина? Все они означают Ангел, — ответил Арсений.
— Нет! — очень эмоционально возразила Изабелла.
— Зачем нужен этот твой талмуд, если она всё равно будет неучтённым алисангом? — возмутился Арсений. — К тому же рождённым по любви.
— А вдруг к ней прилетит настоящий Ангел? Тогда ей понадобиться правильное имя. И она будет настоящим алисангом, а не незаконным. И она пойдёт в настоящую школу и у неё будет настоящий Бал Выпускников.
— Да, настоящее детство, настоящие друзья алисанги, — поддержала её Ева.
— И она будет счастливой девочкой, которая вырастет в счастливом мире со счастливым будущим, — ответила Изабелла, и трудно было ей возразить.
Все они так надеялись на это, и понимали, что именно от них зависит каким, оставят они этот мир маленькой девочке, которой они так самозабвенно придумывали имя.
Ева снова расчувствовалась, вспоминая, и попыталась набрать Дэна. Он был недоступен. В последнее время он был недоступен почти всегда.
«Знаешь, а ведь ты сама виновата, что всё стало так плохо, — заявила ей Роза на днях. — Ну, не в том смысле, что вот прямо ты. Я имею в виду Еву, которую ты написала. Зачем она меняла прошлое? Может быть, всё на самом деле было совсем не так? Может быть, его заставили так сказать? Может быть, он взял на себя чужую вину? Но она сказала это, зная, что обладает каким-то волшебным голосом и всё изменилось. Теперь Виктория родит Дэну ребёночка, и будут они жить долго и счастливо и умрут в один день.
— На счёт счастливо — это вряд ли, — ответила Ева, хотя ей нестерпимо хотелось сказать: «Этому никогда не бывать!»
— А так, может, родила бы девочку от Лоренцо. Ну, пожалуйста, пусть будет девочка и от Лоренцо! Ты же автор!
— Роза, даже, если это и мог быть ребёнок от Лоренцо, то это будет мальчик! Мальчик, иначе она бы не избавилась от своей Бирюзовой чумы.
— Черт! Сколько уже? Пятый месяц, а они всё помолвлены?
— Да.
«Да, да, да, да! Да! Они помолвлены, она в Италии, беременная его ребёнком, он здесь. Я в чужом теле беременная чужим ребёнком. И я изменила прошлое».
Что-то Ева так разнервничалась, перечитывая их переписку с подругой, что снова захотела в туалет.
Она почему-то ждала, что Дэн скажет ей на день рождения что-то важное. Он даже выглядел каким-то воодушевлённым. Но у них состоялся какой-то серьёзный разговор с Арсением. А Еве Дэн долго-долго смотрел в глаза, но так ничего и не сказал. Сердце тоскливо защемило. И живот тоже заболел сильнее.
Святая Либертина! Это же схватки!
— Нет, нет, нет, нет! — Ева металась по комнате, не зная за что хвататься.
Дэн недоступен, остальные в Швейцарии. Феликс! Нет, надо звонить доктору.
— Извините, доктор Морган на плановой операции, — ответил приятный женский голос. — Вы записаны?
— Да, но на двадцать пятое.
— А сегодня одиннадцатое. Ну, что же, бывает. Приезжайте, ждём вас!
Кто бы мог подумать, что в этом многолюдном доме именно в тот день, когда они больше всего нужны, рядом никого не окажется. Кроме заботливой экономки.
Они ехали в больницу на своей машине с водителем, и Антонина Михайловна гладила её по руке, успокаивая. С той поры, как она узнала, что начались схватки, и принялась помогать Еве, Ева и правда верила, что всё будет хорошо.
Невозмутимая Антонина Михайловна одновременно отпаивала валерьянкой эмоционального Мао, который расчувствовался и снова что-то спалил, проветривала кухню, помогла Еве собрать вещи, давала указания водителю. Схватки пока были редкими, поэтому скорую вызывать не стали. Ева сомневалась, стоит ли дёргать Альберта Борисовича и Арсения, но Антонина Михайловна мягко настояла, что, наверно, им следует знать и Ева звонила прямо из машины.
И почему-то обрадовалась, что ни один из них не отвечал. Пусть экономка делает что хочет, но Ева больше никому звонить не будет. И странное чувство, что ещё несколько часов и всё это для неё закончиться наполняло её каким-то железобетонным спокойствием. Она не могла больше думать ни о чём. И она не думала.
Она чётко выполняла все команды врача. Ей говорили тужиться, и она тужилась, говорили дышать — дышала. Но прибывала в своей непрошибаемой невозмутимости словно во сне. Даже плач ребёнка она услышала не сразу. «Девочка!» — сказал ей доктор, и поднёс ребёнка. И только когда по её кривящемуся ротику Ева поняла, что она плачет, эту завесу, что отгораживала Еву от настоящего мира, вдруг прорвало. Она услышала всё: её громкий плач, голос медсестры, скрип снимаемых резиновых перчаток, стук отодвигаемого стула, даже гул лампы под потолком. И чувства, которых не было, затопили её сознание:
— Мой ангелочек! Моя малышка! Моя умница! Моя самая красивая в мире девочка!
И счастье не от того, что всё это закончилось, а от того, что она держит в руках этот тёплый живой комочек, это чудо, которое только что появилось на свет, настоящее счастье, цельное, абсолютное заполнило каждую клеточку её тела и перелилось через край, делая этот мир ярким, красивым, живым.
Врачи говорят, организм женщины так устроен, что во время родов выбрасывает в кровь просто лошадиную дозу эндорфинов, чтобы не было больно, и страшно, и запомнилось хорошее. Но было и больно, и страшно, и всё это запомнилось. Только потом, когда, казалось всё уже позади, потом вдруг хлынули в кровь эти эндорфины. Врут врачи! Теперь Ева точно знала – врут! Она смотрела в опухшие глазки своей малышки и до сих пор не верила, что это чудо — её дочь. Она родилась, и всё остальное уже действительно было неважно.
Антонина Михайловна была нарасхват. Она столько раз уже рассказала всем и как они ехали, и как у Евы отошли воды, и как всем звонили, но никто не отвечал. А потом в подробностях каждую потугу, каждое слово доктора, каждый Евин вздох, что Еве казалось, ещё раз всё по новой она уже не выдержит. Но после Альберта Борисовича Арсения сменила Изабелла, а потом примчался Дэн и она начала всё заново. Не упуская ни одной детали: ни то какой мужественной была Ева, ни то, как серьёзно заплакала малышка. Совсем не так как другие дети, а громко, чисто, требовательно. И когда к самому концу её последнего рассказа подоспел и Феликс, Ева думала, что она больше ничего не скажет. Но она откашлялась и, видя его живой интерес начала заново. Ева бесконечно была ей благодарна за всё. А за этот подробный пересказ особенно.
— Если бы не она, я бы и сама толком не знала, что на самом деле происходило, — говорила Ева в трубку Эмме, которая тоже слышала всё по громкой связи.
И когда это оживление, наконец, затихло, малышка мирно спала у Евы на груди, а охрипшая Антонина Михайловна пила горячий чай с мёдом, произошло то, чего никто не ожидал.
— Ангел! — подскочила Изабелла, оглядываясь.
— Ангела заказывали? — спросила, появляясь из ниоткуда, девочка с рыжими кудряшками. Сама ещё совсем ребёнок, с крупными конопушками на бледном лице, но как положено с большими белыми крыльями, которые норовили сползти с её узеньких плеч. И поскольку ошарашенные её появлением, ей никто так и не ответил, она продолжила, протягивая руки к малышке:
— Имя выбрали?
Еве вдруг так страшно стало передавать ей в руки ребёнка. Ей казалось, она сейчас исчезнет вместе с ним, потому что здесь не могло быть Ангела.
Но конопатая и не думала исчезать.
— Как зовут тебя, красавица? — и сонная малышка слегка приоткрыла свои глазки.
— Лили. Лилия, — сказала Ева, не понимая откуда в её голове прозвучало это имя.
— Ну, здравствуй, Лилия! — сказала Ангел, и все радостно захлопали, и Альберт Борисович даже заплакал. И Ангел передала ребёнка прямо ему в руки и со словами «Берегите её!» исчезла.
Это не могло быть правдой, просто, не могло. И растрогавшись, Ева полезла в карман за платком, а нашла письмо.
«Не отдавай ребёнка в руки Ангелу!»
О, господи! Ева бессильно откинулась на подушку. Дэн молча забрал из её рук листок, и резко очерченные скулы на его лице стали ещё жёстче. Он посмотрел на неё так, словно прощался, и ни слова не говоря, исчез.