Найти эту хвастливую пустобрешку даже на переполненных вечерних улицах города оказалось нетрудно. Жители готовились к встрече возвращавшегося с войны войска. Жгли костры, коптили колбасы, варили пиво. Девушки резали дорогие ткани на тонкие ленты, завтра их развесят по городу и улицы, украшенные яркими лоскутами, станут нарядными, разноцветными, красивыми.
Судя по кислым лицам подруг, Уна прожужжала им все уши своим будущим свиданьем.
— И он сказал, чтобы я ждала его в Храме и поцеловал на прощание. А потом уходя, всё оглядывался и оглядывался, и махал мне рукой.
«Ого, как всё запущено!» — сказала Таэл, и хотела немедленно избавить её от этой нездоровой зависимости от собственных фантазий, но передумала. Пусть ещё денёк побудет влюблённой и поспешила в поля.
Там среди утопающих в зелени холмов остановилась на ночевку их армия.
В темноте не только все кошки, но и все холмы казались чёрными. Таэл никогда не бродила по своим владеньям ночью. После полыхающего огнями, многолюдного и шумного города в лагере стояла почти гробовая тишина. Большая часть уставших вояк уже мирно посапывала в своих палатках и только единицы сидели возле костров, поддерживая огонь. Одиноко сидел у костра и Ратвис.
Тёмный след на его доспехах был заметен даже в неровном пламени затухающего костра. Таэл села напротив, всматриваясь в его лицо. Он был небрит, молчалив и печален. Ещё он, наверно, был пьян, но та жидкость, которую он отхлёбывал периодически из кожаного бурдюка и морщился, не приносила ему облегчения. О чём он думал? О чём печалился?
Таэл прижала к себе «сердечко», висящее на шее на кожаном ремешке. «Может он думает о тебе, Иом? Наверно, ты была бы рада это узнать». И словно услышав её слова, он прижал руку к тёмному пятну на груди.
Таэл сняла с груди кулон и повесила ему на шею.
— Когда ты снимешь доспехи и не сможешь больше чувствовать под ладонью её кровь, с тобой останется её сердце. Знай, она любила тебя! И умерла с твоим именем на губах. Её звали Иом.
— Иом? — он удивлённо уставился на внезапно появившийся на его груди кулон.
— Да. Я не знаю, что она в тебе нашла, — продолжила свой монолог Таэл, словно он мог её слышать. — Но её сердце всегда принадлежало тебе. Так что, бери!
Он поднёс к глазам крошечное сердечко, и Таэл показалось, что в его ладони оно стало биться сильнее и стало ярко-алым как угли в костре. И, может быть, всему виной лишь кривые всполохи огня и тёплое вино, но в его глазах заблестели слёзы.
Встречать пришедшую с победой армию оказалось весело. Музыканты играли, цветные ленточки развевались над головами, ароматные запахи возбуждали аппетит и хмельные напитки текли по улицам рекой.
Первый отряд ступил на главную площадь, едва солнце стало клониться к западу. На белом коне во главе отряда гордо восседал главнокомандующий (нет, ещё не Эмэн, а их отец Аман). Он произнёс пламенную речь, обращаясь к жителям, про то, что они одержали победу и страна под надёжной защитой, и всякое такое бла-бла-бла… А потом красиво слинял, предоставляя своей армии право на растерзание приготовленных угощений и аппетитных селянок, ради такого дела сбежавшихся в столицу со всех уголков страны. Сегодня каждый воин вправе выбрать себе жену и её признают законной, а наследника законнорождённым. И жрецы всех храмов уже с утра натирали пальцы противомозольной мазью, готовясь фиксировать браки.
Все юные некоронованные боги тоже были на своих местах. В их обязанности входило эти браки подтверждать. Сидела и Таэл в своей мраморной истуканше. Сидела и Уна в своём неизменно голубом платье у подножия её статуи. Сидела печалилась. И было чему. Ратвиса ни в передовом отряде, ни во всех остальных не было.
Таэл на всякий случай проверила, не замыкал ли он шествие. Нет, нёсший их яркое шестицветное знамя замыкающий заехал в распахнутые ворота и сдал полотнище на руки специальным людям. Те унесли его чинить и вытряхивать дорожную пыль, а Ратвис так и не объявился.
Заглядывающие в храм хихикающие подружки, которые, видимо, именно за этим и приходили — посмеяться над зазнайкой — добавляли изрядное количество масла в огонь её отчаяния. И она готова была вот-вот разразиться слезами. Целым потоком слёз. А слёзы Таэл не любила.
— Ну, что? Дохвасталась? — спросила её Таэл, чувствуя, что корсет на девушке сегодня затянут туже прежнего.
— Его, нет, моя Богиня! Нет! — её голос тонул в шуме, доносившимся с площади через распахнутые двери.
— А ты, конечно, уже заняла очередь к жрецу? — спросила Таэл, краем глаза рассматривая первые парочки, которые забежали в храм по-быстренькому пожениться.
— Ты тоже смеёшься надо мной?
— Ты сама виновата! Придумывала, хвасталась на всех углах.
— Говорят, если то, чего хочешь больше всего в жизни представлять уже случившимся, оно обязательно случится!
— Боги всемогущие, какое мракобесие! Это кто ж тебе такую глупость сказал?
— Люди говорят, а им сказали человеки! Некоторые из них приходили в дальние селения. Приехавшие девушки такое про них рассказывали! Говорят, у них железная кровь и у всех одинаково красная, хотя люди есть и с ржавыми волосами, и с темными, и с совсем светлыми. И те, что приходили, были белолицые, но есть среди них и темнокожие как закопчённые чугунки и даже жёлтые.
— Моя Богиня! — склонился жрец перед мраморной статуей, протягивая бумагу. — Изъяви свою волю!
— Погоди-ка, — сказала Таэл, выбираясь из девушки.
Она на секунду задумалась. Плюнуть на этот жёлтый пергамент? Тогда её знак расползётся по нему белым пятном. Или приложить кольцо? На этот случай ей выдали большое медное кольцо с её именем. Плевать было веселее. Но она потёрла о ткань платья перстень и приложила к бумаге. Запахло палёным и на протянутом свитке стали видны выжженные «стрелочка» и «крестик». Она ещё немного полюбовалась твореньем рук своих под радостные вопли брачующихся и хотела вернуться к девушке, когда прямо у ворот храма услышала конский топот и радостные приветствия:
— Ратвис! Ну, наконец-то! Мы думали, ты всё веселье пропустишь! Посмотри, какие аппетитные сыроежки тебя тут заждались!
— Да, да, — что-то рассеяно отвечал он друзьям, и, спрыгнув с коня прямо у ворот, вбежал в храм.
— Моя Богиня! — он упал на колени перед мраморной статуей и с его шеи свесился подаренный Таэл кулон.
— Вообще-то я здесь, — произнесла Таэл справа от него.
Он повернулся вправо, склонившись прямо к её ногам.
— Моя Богиня! Я был на её могиле. Я молил о прощении. Это я должен был её защитить, а не она меня, хрупкая нежная бабочка. Она отдала свою жизнь, чтобы я жил.
— Поверь, она ни секунды не жалела о своей жертве, — ответила Таэл, и он словно прислушался.
— Что же мне делать теперь?
— Живи!
Он поднял на неё глаза. И Таэл растерялась под его взглядом. Боги всемогущие, он её видел! И было в его взгляде что-то такое от чего у Таэл по всему телу побежали мурашки. Ей внезапно стало холодно, а потом сразу жарко, а потом у неё начали подкашиваться колени, и она опустилась рядом с ним на холодный пол.
— Я даже представить не мог, какая ты красивая! — его глаза прожигали в ней дырку, и она прижала руки к груди в том месте, где она вот-вот должна была появиться.
Ей было страшно и больно дышать, и весь огромный мир сейчас ужимался до размеров этой ступеньки, потому что никто никогда не смотрел на неё ТАК.
Эта хитрая бабочка не просто отдала ему сердце, она подарила ему свои возможности. Она посчитала его достойным их.
— Ратвис! — пискнула у неё над ухом Уна.
Он поднялся и подал Таэл руку.
— Извини, не помню, как там тебя, но я сегодня занят, — он мельком взглянул на девушку и улыбнулся Таэл. А потом снял кулон и повесил ей на шею: — Мне кажется, тебе он больше идёт.
Аааааааах! В едином вздохе замер весь зал. И все они смотрели на Таэл. Смотрели и не верили.
— Лопни мои глаза, — выразил всеобщее мнение какой-то толстяк, — Это же богиня!
— Смотрите! Богиня! Белая Богиня! — понеслось по залу, и кто-то закричал даже на площади.
— Бро, — пришла в себя Таэл и протянула перстень жрецу, — Возьми! Не хочу торчать здесь весь день.
— Понимаю, — зачарованно произнёс жрец, принимая перстень и, кажется, забыл закрыть рот.
Но Таэл этого уже не видела, она чувствовала только горячую руку Ратвиса, которая тянула её за собой.
Куда? Да какая разница!