После сгустившихся над Эмском сумерек попасть в яркое солнечное утро было неожиданно. А после упоминаний Изабеллой гостиницы, Ева рассчитывала на тихий гостиничный уют, а оказалась на окраине леса. Лес шёл от просёлочной дороги резко вверх, вниз расстилались луга. После искусственного света гостиной, в которой они только что находились, яркость, что была повсюду, резала глаза. Невыносимое синее небо, слепящее оранжевое солнце, ядовитых оттенков зелень и в довершение ко всему — пронзительно-красный маленький автомобиль, возле которого они оказались.

— Господи, меня сейчас стошнит от этого буйства красок, — сказала Ева, прикрывая рукой глаза.

— Надеюсь, не на меня, — голос Арсения раздался совсем рядом. — Рад тебя слышать!

— Взаимно, — убрала она руку, рассматривая парня. В этой кепке, футболке-поло и летних брюках он был похож на гольфиста. К тому же опирался одной рукой в перчатке на что-то похожее на клюшку для гольфа, — Это что у тебя в руке?

— Лопата, — показал он, поднимая предмет, который действительно был небольшой складной лопатой, сверкавшей своей полированной и нетронутой металлической чистотой. — Это всё, что здесь удалось прикупить из инвентаря.

— Да, — почесала Ева макушку. — Чувствую, раскопки затянутся.

Он аккуратно прислонил своё орудие труда к машине.

— А вот теперь я тебя вижу и с удовольствием обниму. Рад, что ты вернулась! Здорово, что присоединишься к нам.

— Честно говоря, я больше хотела присоединиться к своему телу, — улыбнулась ему Ева, понимая, что до этого они находились в разных измерениях.

— Эмма уже наверху, хотя идти, скажу тебе честно, ей пришлось прилично. Нас отец сразу притащил на развалины. А она поднималась сама.

— Да, да, и она уже ждёт не дождётся, что ты, наконец, освободишь её от этого бренного тела, и её перестанут мучить мозоли, которые она уже успела натереть, — сказала Изабелла, вылезая из машины с упаковкой лейкопластырей в руках.

— Тебе с этим инвентарём тоже придётся топать в гору, — напомнила Изабелла Арсению.

— Ничего, если мне надоест, я его тупо брошу, — пообещал он.

— Тогда, до встречи! — сказала девушка и взяла Еву за руку.

Эти заросшие мхом и плющом камни действительно были похожи на развалины. На очень древние развалины. Если эти останки каменных стен и были видны снизу с дороги, то только зимой, когда на деревьях нет листвы и только высоко задрав голову. Всё, что сохранилось от когда-то огромного величественного замка Гарденштайн — это густо заросшие лесом, беспорядочно расположенные, разрушенные почти до основания небольшие постройки, которые Еве напоминали что угодно, только не замок: заброшенную стройку, старое бобмоубежище, декорации для игры в пейнтбол.

 На карте, которую начертил Арсений, всё было так просто, но сейчас, глядя на этот лес, Ева не представляла себе, как здесь что-то можно найти.

— Эмма! — крикнула Изабелла.

— Я здесь, здесь, — Затрещали где-то справа от них ветки. — Идите сюда!

— Проклятье! — Изабелла наступила на подушку листвы и ухнула в яму по колено, неудобно вывернув ногу. — Как ты здесь прошла? — обратилась она к Эмме протянувшей ей руку.

— Не знаю. Повезло. Ева!

— Я здесь, здесь, — откликнулась она совсем рядом. — Постоянно забываю, что меня никто не видит.

— Рада, тебя слышать. Чувствуете, какой здесь воздух? — потянула носом Эмма. — Прямо лёгкие радуются.

— Воздух как воздух, — ответила за Еву Изабелла. Она села на край обвалившейся стены и потирала ушибленную ногу. — Ты разобралась, что тут где?

— Конечно! — она покрутила план, что держала в руках и ткнула пальцем в небо. — Это восточная стена, она была самая крутая и неприступная. Вон там, — и она показала  куда-то в лес, — пересохший ров. Сейчас он похож на заросший овраг. А вон там, — и она показала в другом направлении, где высилась единственная постройка, выступающая из земли более чем на метр. — Как раз то, что нам нужно. Башня Парацельса.

— Глупая затея, — сказала Изабелла, подходя к ним прихрамывая. — Ты, кстати, мозоли свои заклеивать будешь?

— О, нет! Пусть моими любимыми мозолями теперь Ева занимается, — улыбнулась она. — Ты, кстати, где? Меняемся?

Ева кое-как сдержалась, чтобы не заорать «Да!». Она так по себе соскучилась! Но ей не давало покоя чувство, что, возвращая своё, она забирает это у Эммы. Какая-то неловкость, что она дала ей попользоваться, а теперь хоть и должна забрать, но ведь лишает Эмму тела.

— Эмма, я, — начала Ева, запинаясь, не зная, как это сказать-то.

— Ой, я тебя умоляю, — словно прочитала её мысли Эмма. — Честно говоря, я сама думала, что мне будет жалко с тобой расставаться, жалко остаться считай без права на существование, но, знаешь, это не так. Мне, честное слово, надоело, что надо есть, надо мыться, надо стричь ногти. А уж эти, прости господи, критические дни. Ева, я жду не дождусь, когда ты избавишь меня от этих прокладок и неудобной обуви. Вот, смотри какой чудный мягонький мох. Предлагаю прилечь прямо здесь.

И она, недолго думая уселась, опёршись спиной о древнюю кладку.

— Давай, Белка, ты заешь что делать!

Возвращаться в своё тело оказалось и, правда, очень легко. Какие-то картинки немного помелькали перед глазами, потрещали в голове радиопомехами и всё. Но если до этого лес казался Еве просто лесом, беспорядочно и бесконтрольно захватившим оставленные человеком и забытые постройки, то сейчас, наполнившийся запахами, звуками и новыми красками он преобразился. Он был тенистый и сумрачный, с запахом хвои и прелой листвы, с яркими пятнами солнечных зайчиков в кронах. Он был живой, дышащий, говорящий. И от этой обрушившейся на неё реальности бытия Еве хотелось бегать, прыгать и кричать во всё горло.

— Боже! — сказала она вне себя от этих ощущений. — Как здесь красиво!

— Пфф! — прыснула Эмма, но теперь Ева её не видела.

— Как ты? — заботливо вглядывалась в неё Изабелла.

— Более-менее, — ответила Ева, всё же ей показалось неприличным сильно радоваться.

— Голова кружится? Какой-то у тебя немного пришибленный вид.

— Да, нет, всё в порядке, — ответила она и стала подниматься, шурша оказавшейся под ногами каменной крошкой, когда боль, такая уже далёкая, такая привычная, стала вдруг острой и требовательной и словно прострелила навылет.

Дэн! Она прижала руку к груди, не успев разогнуться.

— Тебе плохо? — подхватила её Изабелла, видимо, боясь, что она упадёт.

— Ничего, — она оперлась на стену, словно у неё закружилась голова.

«Нет-нет-нет, ничего не было, и никогда не было. Всё это было неправда. Он прикрыл Арсения, а я изменила воспоминания», — уговаривала она себя, втолковывая, вбивая в себя эти истины. Эмма этого не знала, а, значит, и тело не знало. Но оно помнило её боль, оно страдало. Всё это время страдало. И Эмма с этим жила.

— Не удивительно, что ты с такой радостью от него избавилась, — сказала Ева вслух. И, кажется, Эмма прекрасно поняла, о чём говорит Ева, а, может, нет.

— Да, пятки в кровь, — ответила она, и Ева услышала настоящий голос Эммы.

И пока этим многострадальным пяткам оказывали первую помощь, наконец, пришёл и Арсений, всё же не бросивший свою детскую лопату.

— У кого план? — спросил он. — Эмма, у тебя?

— Нет, у Изабеллы, — ответил за его спиной незнакомый женский голос.

— Чёрт, теперь мне заново придётся к тебе привыкать!

И пока они там обсуждали свой план, привыкая друг другу в другом измерении, Ева от нечего делать, ковыряла лопатой землю между двумя кривыми деревьями. Наверно, это было эгоистично, но ей хотелось закончить со всем этим как можно быстрее, чтобы как можно быстрее вернуться домой. Она не хотела даже вникать.

— Там ты вряд ли найдёшь клад, — сказал Арсений и протянул руку.

И Ева не была уверена протяну он руку ей или чтобы забрать лопату, и протянула ему лопату.

— Спасибо, — сказал он, перехватил её в другую руку и снова протянул Еве раскрытую ладонь. — Пошли, нам туда.

Они перешли на другую сторону холма, потом спустились вниз, потом вернулись. Спорили, исчезали, появлялись, то там, то тут что-то копали, стучали по стене, без конца тыкали пальцами в план, отчего белый когда-то лист весь покрылся грязными пятнами, переходили с места на место, меряя расстояние то шагами, то ступнями, то многофункциональной лопатой. Ева тихонько присела на землю возле одной из разрушенных стен и кидала камешки в стену, напротив.

Она старалась не смотреть на Арсения, на его тёмные волосы, стянутые под бейсболкой в хвост, на его руки, которыми он то и дело махал, что-то показывая, на его тонкую талию и обтягивающие ягодицы брюки, и не могла не смотреть. Она представляла его с Вики. Как её куриные лапки обнимают его за плечи, как она шепчет что-то ему в ухо, как двигаются мышцы на его обнажённой спине, как напрягаются ягодицы…

— Чёрт, чёрт, чёрт! Бедный Феликс! — прошептала она, в сердцах кидая по камешку на каждое произнесённое вслух слово. — Бедная Изабелла!

И не говори!

Прозвучал у неё в голове мужской голос, и так знакомо заныли виски.

— Баз! — крикнула она, но заметив на себе рассеянные взгляды друзей, тут же перешла на шёпот. — Как здорово, что ты вернулся!

Э, нет! Это ты, наконец, вернулась! О чём ты вообще думала?

— Я не думала, Баз, честно, не думала.

Я так и понял. Ну, что? Какие планы? Чем это вы занимаетесь тут в девственном швейцарском лесу?

— Мне кажется, страдаем хернёй.

Это и невооружённым глазом видно. А вообще?

— Ищем что-то, оставленное нам в наследство Парацельсом. Вроде как оно нам капец как надо.

Может и надо. Только этот упрямец растерял остатки разума ещё в тот день, когда комета Галлея махала над Санкт-Галленом своим шикарным хвостом. Уж если где и могла быть его лаборатория так в Девичьей башне, а она была сторожевой.

— Я видела, Девичья башня была на их плане. Погоди-ка!

Она поднялась и прихрамывая направилась к бумаге, оставшейся лежать прижатой к земле небольшими камешками.

— Вот, вот она! — сказала она громко, пользуясь тем, что её друзья отошли вглубь к деревьям.

Тогда нам направо!

Ева, не задумываясь, повернулась и пошла

Я сказал направо, а не налево! — усмехнулся он.

Но она остановилась как вкопанная, потому что вспомнила этот голос. Услышала в своей голове и, наконец, вспомнила.

— Этого не может быть.

Мог бы поспорить, но, к сожалению, не знаю с чем.

— Я была вчера в Замке Кер.

Похвально. Первый раз? До сих пор сама себе не веришь?

— Баз, я слышала вчера твой голос. Там в Замке.

Мне приятно, что я тебе мерещился. Значит, всё-таки скучала?

— Швейцар, который открывал нам двери. Он говорил твоим голосом.

Правда? Какая прэлэсть! — сказал он, подражая Фаине Раневской.

И он хотел ещё что-то добавить, но Ева его перебила:

— Хватит! Теперь я как никогда уверена, что это был ты.

И Ева вспомнила благородное лицо швейцара и никак не могла увязать его с этим язвительным чудовищем, что снова жило у неё в голове.

Да, да, — неожиданно сдался Баз. — Допустим, это был я. И что?

— Не знаю. Ты мне скажи.

Я тебе уже два раза сказал: нам направо, а ты до сих пор стоишь как верстовой столб.

Она поняла, что настаивать бесполезно и послушно пошла. Правда, снова повернула налево, но потом опомнилась и выбрала нужное направление.

Что видишь?

— То же что и везде. Лес, старые камни. Снова подъем в гору.

Вот, это оно! Девичья башня стояла на самом высоком месте замка и казалась самой высокой, но на самом деле была ниже всех. В ней держали девиц на выданье, или тех, что не смогли выдать. Иногда вдов бывших владельцев замка. А мёрли владельцы, к слову сказать, часто, потому как непрестанно воевали.

— Я должна позвать остальных!

— С чего ты решила, что башня Парацельса именно это? — спросил Арсений, устало заваливаясь на траву.

Подъем был трудный, и разговаривать по дороге не получилось.

— Мне сказал Бази, — призналась Ева.

— Серьёзно? Он вернулся? — воскликнула Изабелла.

О, да! Как любимая мозоль!

— Уверена, что это он? — скептически улыбнулся Арсений.

— Уверена, — улыбнулась Ева.

Вижу, девочка, которую ты не видишь, здесь самая умная.

Эмма, которую Ева действительно не видела, промолчала. И Ева даже не была уверена, здесь ли она.

— Эмма?

— Я здесь, здесь! — прокричала она откуда-то издалека. — Посмотрите, какая красота!

Ева пошла на её голос и вышла из леса. Оказалось, они не дошли совсем немного. Оставшийся от башни холм и уверенно обозначенные разрушенными камнями её круглые очертания были совсем близко.

С холма открывалась завораживающая картина! Приторно-зелёные луга, яркие и бархатные, с редкими жёлтыми полосами каких-то цветов. И тёмно-зелёный лес за ними, то тёмный, то зелёный. А вдалеке в это нереальное буйство зелени врывались белый и красно-коричневый. Маленькие, словно игрушечные домики с коричневыми крышами, выкрашенные в белый или красный цвет. Но это безумие цвета не раздражало — несмотря на всю свою яркость, оно было настоящим. И Ева, которая невольно, но первый раз была за границей, решила, что навсегда влюбилась в Швейцарию. Потому что в это невозможно было не влюбиться.

— Подозрительно знакомый пейзаж, — сказала, подходя к ним Изабелла.

— Хочешь сказать, что уже видел это? — спросила Эмма.

Она хочет сказать, что уже здесь была, — подал голос Баз.

— Он говорит, что ты здесь была, — сказала ей Ева.

Если что, то ты – тоже.

— Кто? Я? — спросила Ева.

— Тео сказал, что на камне, который открывает проход вниз, должны быть вот такие знаки, — и Арсений показал им рисунок.

И Ева с Изабеллой переглянулись. Да, похоже, они действительно были здесь.

— Серьёзно? Вот такие? — Изабелла еле сдерживалась, чтобы не засмеяться. — Тебе самому они ничего не напоминают?

— Да, я помню с каким трудом они мне дались, — Ева тоже улыбалась во весь рот.

— Здесь были…, — хотела она написать, но написала только «ЗДЕ».

— Кончайте ржать! Это греческие буквы, — перебил их Арсений.

— Они получились греческими, потому что невозможно было написать «З» круглой, — ответила Ева. — Арсений, прости, но это действительно написала я.

— Вот они! — закричала Эмма.

И они пошли на её голос.

Но те буквы, что сейчас нашла на старых камнях Эмма, не были Евиными. Они были похожи, но камень, в котором их выдолбили, повторив, был твёрже. Ева ни за что не процарапала бы шампуром ничего подобного. Глубокие борозды букв за века забились пылью, в них выросла трава. И взяв сухую палочку, Ева начала освобождать их от грязи. Они были больше, но это были те самые, процарапанные ей когда-то «ЗДЕ».

— А теперь точно придётся копать, — обречённо сказал Арсений, и воткнул лопату в плотно заросшую корнями растений почву.

Они пытались копать по очереди, но девчонки сдувались уже минут через десять, но даже за такое короткое время успели набить мозоли на руках, поэтому Арсений больше не давал им лопату.

Солнце казалось мягким, но уже через час после того как он снял промокшую насквозь футболку, спина у него покраснела. Изабелла заставила его одеться. Она же принесла из машины и несколько пар рабочих перчаток, которые не взяли сразу, а ещё бутылку воды и бутерброды. Короткий перекур придал всем сил, и они продолжили раскопки.

Теперь они работали все вместе, выворачивая из земли, обвалившиеся внутрь башни камни стен, и судя по тому сколько сантиметров от верха наметившейся двери им удалось освободить, работать им придётся ещё пару недель, не меньше.

— Я боюсь даже не того, что мы не докопаемся донизу, — сказал Арсений, вытирая рукой текущий по грязному лицу пот. — А того, что мы привлечём ненужное внимание. — Ева, тебе нужно уходить. Все мы просто исчезнем в случае чего. А тебя привлекут к ответственности. И, боюсь, швейцарская тюрьма тебе не понравится.

— Эмма, у тебя же был ещё какой-то план. Посетить что-то, здесь недалеко, — напомнила ей Изабелла. — Может, вы сходите, а мы всё равно пойдём за помощью.

У Евы сложилось впечатление, что Изабелла норовила от них избавиться, видимо, этой помощью должен быть Дэн. Ева кивнула и прихрамывая на обе стёртые ноги, молча пошла за Эммой.

Она вспомнила взгляд, которым одарил её Дэн на прощание и ей стало не по себе. Как бы ей не хотелось его увидеть, ей вдруг стало страшно. Потому что уже никогда не будет всё по-прежнему. Так много времени прошло. Всё изменилось, они изменились. Пусть Ева знала, как всё было на самом деле, но Дэн всё ещё помолвлен с Викторией и для него данные обещания не пустой звук. Пусть Ева знала теперь правду, но Дэн знал её всегда. И осознание того, что для него сегодня ничего не изменилось, и возможно, он больше и не хотел ничего не менять, причиняло боль сильнее, чем раскалывающиеся виски и кровоточащие мозоли. Душевные муки приносят нам намного больше страданий чем физические, теперь Ева точно это знала. Дэн был не просто любимой мозолью, он был вечно свежей кровоточащей раной в её сердце.