Наверно в этом мире что-то происходило после того, как она умерла. Наверно, эти Мудрейшие создали новый предел. Наверно, воскресили своих истинных богов. Наверно, дали людям всё, что могли дать. Знания, свободу, веру, независимость. Всё это Дэна уже не касалось.

Еву похоронили на том холме, где стояли забытые всеми, кроме неё памятники.

Чтобы не сойти с ума, он расчищал вокруг её могилы место, вырубал деревья, вырывал траву. Поправлял покосившиеся камни памятников, которые там действительно были. Обновлял надписи. Она помнила все эти фамилии наизусть, а ему приходилось сверяться с бумажкой. Он извинялся за свою дырявую память, советовался, как сделать лучше, хотя прекрасно знал, что она ему ничего не ответит.

Он бы вычистил всё кладбище, которое она так любила, лишь бы только быть там, где она. Но лето незаметно подошло к концу, и последние тёплые дни осени тоже пролетели. Под моросящим дождём он сидел на лавочке и смотрел на её улыбающуюся фотографию. И когда полетели первые снежинки, он тоже встретил зиму здесь, подставляя лицо колючему снегу.

Он не мог уехать даже на день, потому что боялся оставить её одну. Он работал как прежде в больнице, и доме престарелых, нянчился с малышом Екатерины Петровны и Шейна и старался не замечать сочувственных взглядов и вздохов, которые неизменно звучали за его спиной.

Каждый день он рассказывал ей, как прошёл его день. У малого режутся зубки, Наталье Климовой сделали вторую операцию на глаз, и она теперь видит, Декабриста неожиданно забрали родственники, и у них в доме престарелых освободилось место.

А когда наступал вечер, он уходил туда, где она ещё была жива.

Особенно он любил тот день, когда они познакомились. Где она ещё не знала его, не была влюблена, не была обречена их миром и дурацким проклятьем.

 Она пришла навестить свою тётку. Потрясённая, растерянная, она немела, глядя на его руки, и столбенела, встретив его взгляд. И он смеялся, глядя со стороны на своё серьёзное лицо и на её смущённый вид. Она была такая искренняя, и такая милая, а он вёл себя как напыщенный индюк.

И когда она читала вслух бабке, он сам открыл себе дверь, чтобы не разминуться с ней. Хотя сейчас он даже жалел об этом. Пройди он мимо, и с ней ничего не случилось бы. Иногда ему даже казалось, что ей позволили бы прожить свою жизнь так, как она хотела.

А потом они вместе ехали в поезде. Ему просто невероятно повезло, что в вагоне было так пусто. Он садился напротив, и она пугалась и удивлялась, и была счастлива, неподдельно счастлива, что он с ней поехал. Неважно, какие он придумывал дела, которые якобы срочно появились у него в городе. Главное, её это радовало, и он это знал.

Они говорили о пустяковых вещах, о бабушкином доме в деревне. Она так его любила. О вещах, которые все до одной она помнила. Картина Крамского, телевизор, стиральная машина? Она восхищалась, когда он угадывал.

— Ты знаешь… — она смущённо улыбнулась. — Даже не пойму, зачем я тебе это рассказываю. Но если посчитаешь меня сумасшедшей, обещай мне сделать вид, что считаешь меня нормальной. Обещаешь? — она посмотрела на него, прищурив один глаз.

— Я постараюсь, — честно пообещал он.

— Так вот. Я с детства очень любила наше деревенское кладбище. Стой, стой, это ещё не секрет! А что уже звучит странно?

Он почесал свою якобы мефистофелевскую бородку.

— Ну, как тебе сказать? Нет, пожалуй, нет, не странно.

— Фух! — и она вытерла несуществующий пот со лба. — Я-то уже испугалась.

— И что там за секрет? Я уже в предвкушении.

— Однажды, когда мне было лет десять, я встретила там дядьку. Он был совсем не страшный, просто грустный немного, наверно, кого-то близкого похоронил. Это же кладбище.

Дэн просто обожал этот момент.

— И он сказал мне, что в прошлое можно возвращаться.

— И всего лишь?

— Всего лишь?! Да это перевернуло мой мир! Он сказал, что это просто. Нужно всего лишь его хорошо-хорошо запомнить. И с того дня — Я точно помню, именно с того дня! — я старалась запоминать всё-всё что для меня важно в мельчайших деталях. Так подробно, как только могла. И знаешь, что? Ты там ещё не считаешь меня сумасшедшей?

Она убрала его руку, которой он старательно пытался прикрывать свои смеющиеся глаза, и сказала очень серьёзно.

— Тебя я тоже запомню.

И прикоснулась рукой к его щеке и смотрела долго и пристально.

Он хотел поцеловать её руку, но она смутилась, и стала снова рассказывать про бабушкин дом.

 Она умилялась, глядя на подстаканники, из которых они пили чай, и вспоминала, как однажды дом не захотел быть жёлтым. И он снимал ей матрас, а она заправляла ему постель.

И всегда забывала, как он ехал вместе с ней. У него была с ней целая жизнь, состоящая из одного дня. И каждый день он проживал её заново.

Жизнь после Евы.

Он ничего не мог изменить. У него больше не было сил ничего менять. Он знал, что она умрёт, что бы он ни сделал. Он видел себя раздавленного, уничтоженного, превратившегося в оголённый нерв. Себя со шрамами на плече, похоронившем её на этом холме не раз, не два, не пять. Он видел себя таким, каким он станет, пытаясь её вернуть. И он знал, что в тот день, когда она отдала ребёнка Ангелу, эта рыжая девчонка запомнила её навсегда. И что бы он ни делал, её всё равно находят и убивают. Убивают у него на глазах. Он устал видеть её затухающий взгляд, устал её хоронить. Он жил тем днём, что он сохранил у себя в душе и больше ничего не хотел знать.

Иногда он приходил на свой холм в прошлое и разговаривал с Кэкэчэн. Она сидела на лавочке, перевязывая платок. И он находил мучительное удовольствие в том, что она ничего не забывала. Он рассказывал ей про свою жизнь, про Еву и даже про неё саму, а возвращаясь в следующий раз, радовался, что она помнит все его рассказы. Даже то, что Ева умрёт. И что она тоже умрёт. Но своя смерть где-то там, в далёком двадцать первом веке её совершенно не трогала. Там ей было семнадцать, и у неё вся жизнь была впереди.

    — Дэн, я знаю, что ты никого не хочешь видеть.

Кто эта женщина с рыжими волосами? Изабелла? Он смотрел на её постаревшее лицо и не верил своим глазам. Она села рядом на его скамейку и, улыбнулась, глядя на портрет Евы.

— Какая она здесь счастливая.

— Да, это было их первое свиданье с Феликсом. У меня не оказалось ни одной её фотографии.

Он тоже улыбнулся, а девушка, кутаясь в тёплый шарф — Снова осень! — накрыла сверху своей рукой его руку. Но он её убрал.

— Дэн, — она порывисто повернулась к нему, — я знаю, что ты ничего не хочешь знать. Что для тебя больше не существует наш мир. Но прошло десять лет, Дэн. И всё плохо. И становится только хуже.

— Неужели ваши могущественные боги ничем не помогли вам?

— Ничем. Они только всё испортили. Они дали нам знания, но люди стали циничны и высокомерны. А ещё ленивы. Школу закрывают. Там больше некому учиться.

— Дети с рождения стали умнее своих родителей? — усмехнулся он, запахивая плотнее пальто. Холодало.

— Нет, Дэн. Детей больше нет. За десять лет не родился ни один ребёнок. Поколение дочери Вики стало последним.

— У неё родилась дочь?

— Да, и она назвала её Ева.

— Хм! Какая ирония.

— Она назвала её в честь нашей Евы. И она так и не призналась кто её отец, но у неё тёмные волосы и синие глаза.

  — Видимо, кто-то темноволосый и с синими глазами, — развёл он руками.

— Рада, что ты не разучился шутить, — она тоже скрестила на груди руки, пытаясь согреться.

— Я разучился, Белка. Она же звала тебя Белка?

— Да. Дэн, они обещали, что помогут тебе её вернуть.

— Я видел их помощь. Я больше не верю богам. Они никогда не говорят всей правды. Они не врут, но пользуясь нашим доверием, изворачиваются так, что мы никогда не догадаемся, какие настоящие цели они преследуют. Ты знаешь, что она писала книгу?

— Ева? Книгу? Нет.

— Я тоже не знал, но подруга забросала её письмами. Я хотел честно ответить, что она умерла, но не смог. Понимаешь, она написала, что мы вместе, только уехали туда, где нет интернета. Понимаешь, нет интернета и всё, нет человека. Больше никто не пишет бумажные письма.

— Так что там в книге?

— Там вся наша жизнь. Такая, какой она её видела. И там она тоже умерла. Не так, не от брошенного в спину копья, ветки, не знаю даже, что это было. Она умерла на алтаре, потому что знала, что была расходным материалом. Потому что этим богам всегда нужен был я.

— Она просто идеализировала тебя, Дэн. Потому что слишком сильно любила.

— Да, она считала меня идеальным, но её книга заканчивается разговором Аполлона и Ватэса. И разговор идёт о том, что я не просто Избранный. Я реинкарнация того, кого любила юная богиня. Весь их мир и рухнул из-за её страданий. И Ватэс каким-то образом в этом виноват. Ты считаешь, это она тоже придумала?

— Ну, при богатой фантазии, наверно, это не сложно, — пожала плечами Изабелла.

— Наверно, — сказал Дэн. — Только всё что она написала до этого правда от первого до последнего слова. С чего бы ей придумывать финал?

Он встал. Он больше не хотел об этом говорить. И чего бы ни хотела от него Изабелла, она так и не попросила.

Между их последней встречей и следующей прошло столько лет, что он почти забыл об этом разговоре. Но однажды ранним летом, когда ещё всё цвело, а комары ещё не кусались, она пришла снова.

— Прости меня, что я тебе не поверила, — сказала она.

И первые седые волосы у неё на висках, и морщинки что залегли вокруг глаз, и сами глаза потухшие, безразличные говорили про её жизнь больше, чем слова. Он ни о чём и не спрашивал.

— Я говорила с Вики. Она сказала, что несколько раз видела этот сон ещё до того, как встретила тебя. Она видела тебя в красных доспехах с длинными волосами и тень девушки на земле. Она думала, что это она. Но в тот день, когда древние боги сделали её пророчицей, она увидела эту картинку целиком. Его убила девушка в голубом платье. Его звали Ратвис. И он как две капли воды был похож на тебя. Она ударила его в грудь ножом, и бросила умирать. Она считала, что богиня предала её. А богиня его просто любила. Любила больше жизни.

— Она не смогла без него жить?

— Не смогла. И они не смогли воскресить истинных, потому что ей не нужен мир, где его больше нет.

— О, разве это проблема? — Дэн подставил лицо пригревающему солнцу. — Ватэс всегда умел прикидываться мной.

— Да, он умеет, но он категорически отказался это делать. Потому что однажды он её уже обманул. Так что да, он был действительно виноват. И всё, что написала Ева — чистая правда.

Она встала и пошла на выход.

— Я не знаю, сколько нам осталось. У нас нет будущего, и скоро мы не сможем возвращаться в прошлое. Оно путается, оно меняется. Стало очень сложно возвращаться даже домой. Оно вот-вот схлопнется. Поэтому, я пришла предупредить. Если ты свил там, где-то в своей памяти уютное гнёздышко, лучше уйди туда сейчас. Завтра оно может просто исчезнуть.

Она ушла, не попрощавшись, а он ещё долго сидел, осмысливая её слова. Что было у него, кроме прошлого? Что осталось с тех времён, когда поставили на холме этот памятник? Все эти годы он словно и не жил. Просто старился, брился, машинально ходил на работу. Всё это время он жил не здесь. И со дня на день его лишат и этого немного, что у него было. У него нет настоящего, нет будущего, только прошлое – единственное, что уже нельзя потерять. Но оказывается, он мог лишиться и этого. А ведь он ещё жив, он ещё мог бы что-то исправить.

— Скажи, Кэкэчэн, где взять силы, чтобы жить дальше?

— В своём сердце, — ответила девушка, не раздумывая.

— А если нет больше сердца?

— Не сдавайся! Всё равно борись, до конца.

— Не сдаваться, даже если нет надежды?

Она улыбнулась и промолчала, но он уже знал ответ:

— Никогда!

Он вернулся, и, не разбирая дороги, побежал вниз с холма, к выходу с кладбища.

Он ещё жив! И он должен бороться! Даже за прошлое, а должен. «Не сдавайся!» — сказала ему Ева. «Никогда!» — сказала ему Кэкэчэн.

Никогда не сдавайся!

Он бежал по заросшей травой тропинке, и не узнавал это кладбище. Изабелла была права, прошлое путалось. Он попал в какой-то неизвестный ему год. Он расстроился, что так нелепо заблудился, когда, наконец, увидел ворота.

Он рванул к ним и чуть не сбил с ног девочку.

— О, прости! — извинился он, досадуя на свою невнимательность.

— Ничего! — ответила она.

 Темноволосая, лет десяти, она смотрела на него смело, но удивлённо. На его странную одежду — наверно, в её времени такую уже не носят — на его всклокоченные длинные волосы. И ему даже стало стыдно за свой неопрятный вид.

— Дяденька, а вы откуда?

И он оглянулся туда, откуда пришёл и не знал, что ей ответить.

— Наверно, из прошлого, — пожал он плечами и улыбнулся.

Но девочка не улыбнулась в ответ.

— А разве в него можно попасть?

— Конечно! — И он нагнулся и посмотрел на неё серьёзно. — Просто его нужно хорошо-хорошо запомнить.

Он до боли, до мучительных судорог в сердце помнил эти синие глаза.

— Если не веришь, хочешь, я угадаю, как тебя зовут?

— Попробуйте! — и она так знакомо прищурила один глаз.

— Ева? — спросил он тихо.

И глаза её стали огромными от удивления и восхищения.

«Я не сдамся, Ева, даже если у меня остался один единственный шанс!»

И он исчез прямо у неё на глазах, чтобы оказаться в единственном месте, которое считал незыблемым. В Замке Ордена.