Не пушкинские строки в не пушкинской расстановке – вот в каком виде печатают отрывки из десятой главы «Евгения Онегина».

Начиная с первой публикации, с 1910 года, и до сего дня читателям преподносят всего лишь компоновку догадок. жаль, что не принято сопровождать каждую предполагаемую строку фамилией ее изобретателя. Тогда сразу перестали бы объявлять гениальными строки, обидные для представления о поэзии вообще, для поэзии Пушкина в частности и в особенности.

Большому академическому изданию присвоили звание стабильного. звучит вроде бы солидно, уважительно. Но что сие означает на деле? Текстологов лишили права на внесение новых прочтений. Тем самым фактически остановили дальнейшие разыскания.

Незадолго до своей внезапной кончины один из виднейших пушкинистов Н. Я. Эйдельман заявил во всеуслышание, что все еще существует сорок тайн, не подлежащих обсуждению, и самой главной является сорок первая – список всех этих тайн. Не исключено, что текст Десятой главы находится в составе секретов, предположенных пушкинистом.

Попробую развернуть возможный ход мысли Н. Я. Эйдельмана. Десятую главу сочли опасной, даже вредной, по той причине, что она противостоит культу государства. Рискованно дозволять какие-либо дополнительные находки. Они могут оказаться продолжением неудобных сатирических строк, таких, как «О русский глупый наш народ», или «Нечаянно пригретый Славой». А посему текст следует заморозить, дальнейшее изучение остановить, прекратить, а затем объявить главу не состоявшейся. Не осуществленная попытка, не вышедшая за пределы малоудачных черновых набросков, вскоре полностью отброшенная…

Что на это сказать? Предположение о том, что государство, взявшее под административный контроль все закоулки истории XX века, не оставило без своей утеснительной опеки и XIX век – вполне логично. Однако панический страх перед якобы зловредным произведением – есть всего лишь усердие не по разуму. Недоразумение печальное, постыдное, но всего лишь недоразумение. Сначала придумали, что Десятая глава – крамольная, антипатриотическая, затем испугались собственной придумки. Тому пример: строка-оплеуха, строка-затрещина, строка, заклеймившая Александра Первого – «Нечаянно пригретый Славой». Она опять-таки не пушкинская, у Пушкина этого выпада нет.

К сожалению, школьные преподаватели не смогли объяснить ученикам то, что им, преподавателям, не объяснили пушкинисты. «Пригретый» взято не с потолка. В рукописи похожее слово осталось недописано. После «пригреты» – виток, заменяющий окончание. Так не бывает – не заменяют длинным завитком одну единственную букву, В данном случае недописаны две последние. По какой причине? Чтоб непрошеные читатели не догадались – где истинное место этой строки, к чему она относится?

Чтоб правильно переставить четверостишия – надо разгадать шифр. И еще надо ясно понять: что зашифровано, когда, по какой причине. Короче говоря: в чем смысл всей затеи.

Отсюда вывод: пока не поймем смысл – не удастся прочесть текст.

И еще вывод: пока не прочтен текст – не удастся понять смысл.

Оба суждения правильные, но они противостоят друг другу, образуют порочный круг. Поскольку мы решить его не умеем – придется за помощью, за советом, за подсказкой обратиться к Пушкину.

Бесполезно? Поздно? Ничего не ответит? А все же попробуем, раз никакого другого выхода нет.

Ключ расположен в форме квадрата. В нем шестнадцать клеточек. В каждой – одна из четырех цифр, от единицы до четверки. Сумма любого горизонтального ряда – десять. Сумма любого вертикального столбца опять-таки десять.

Среди приходно-расходных бумаг находим запись о плате за проезд, за сто верст до Оренбурга, на 4 лошадях, на сумму 44,0 рубля.

В сборнике «Рукою Пушкина» дан комментарий: четыре лошади указаны ошибочно, согласно чину полагалась тройка…

Комментарий остановился в одном шаге от разгадки, которую можно именовать «магический квадрат», или, выражаясь проще, четыре на четыре, сумма десять.

Уцелеет ли запись о плате за лошадей? Разгадают ли ее потомки? Пушкин не стал полагаться на случай. В папке, озаглавленной «Tabletalk», т. е. «Застольные разговоры» – 55 разрозненных записей. Их датируют 1835–1836 годом. Шестой листок по содержанию никак не вяжется с остальными.

«Форма цыфров арабских составлена из следующей фигуры».

Этот квадрат Пушкин дополнительно обвел, поместил его в круг. Заметьте, что в центре – буква «Е», она же, в переводе на цифры – пять. Переведем на цифры все пять букв. Какой получится сумма? Все та же самая – десять. Попутно прочитаем обе горизонтали: A – B, D – C. Переведем на цифры: 1–2–4–3.

Такой окажется формула еще одного ряда «магического квадрата», а именно третьего.

Третья группа, группа «С» соответственно подчиняется третьему ряду (1–2, 4–3), четвертая группа – четвертому (2–1,3–4).

Решение выглядит стройно, изящно. Одна беда: ключ не подходит к данному замку! Вторую группу, группу «В», не удается уложить в формулу «4–3 – 2–1». Чтоб получить сколько-нибудь осмысленное чередование, придется две цифры – тройку и единицу – поменять местами. В этом случае, при 4–1–2–3 сохраняется правильная сумма горизонтали, но теряется изящество формы. Два вертикальных столбца вместо суммы «десять» дают результат «восемь» и «двенадцать».

А теперь глянем на простенькое вычитание.

44

32

12

«Испорченная» сумма 12 обозначена напрямик. Другая «неправильная» сумма – 8 – обозначена косвенно, она получается в результате сложения любой из двух вертикалей.

Не ухватились ли мы за случайные совпадения? Не навязываем ли поэту избыток остроумия? Такое впечатление возможно – если отвлечься от азбучных правил шифровального мастерства.

Шифр, в котором ничего не перепутано, стройный, логичный, безупречно правильный – это плохой, никуда негодный шифр. Чем он прямолинейней, чем аккуратней – тем быстрее будет разгадан.

Вот почему в каждом ключе должен быть свой дополнительный излом. Эту защиту именуют «пароль». И только неумелый любитель позволит себе, в погоне за красотой, за изяществом, обойтись без защиты, не прибавить «пароль».

Пушкин приучился к работе с шифрами по долгу службы, когда находился в подчинении у графа Каподистрия. Это предположение мною подробно изложено в газете «Автограф», 1996, № 11.

Вернемся к второй строке «магического квадрата». Есть другой выход из положения. Не берусь судить, который путь основной, который побочный. Ни одну цифру не сдвигаем с мест, предписанных магическим квадратом. К четырем цифрам первого ряда присоединяем следующую, пятую. Три остальные цифры второго ряда меняют направление движения. Получается своего рода танцевальная фигура: пять шагов танцуем вперед, три шага – назад.

На новых местах, в новых сочетаниях, строки обрели иные грамматические формы. Кое-что стало более связным, более понятным, но и только. Иначе говоря, в пушкинской расстановке продолжают торчать непушкинские строки.

Далеко не все они возникли в результате недомыслия специалистов, далеко не все сохраняются по злой воле неких темных сил. Большая часть испорчена не пушкинистами, а Пушкиным. И это не вина его, а заслуга.

Для чего поэту понадобилась умышленная порча строк? Цель была поставлена и достигнута: изменить до неузнаваемости.

При всей важности второго ключа, определяющего расстановку, не менее важен третий ключ, он же прием умышленной порчи.

Краеугольной считается запись, сделанная внизу последней страницы черновика повести «Метель». Ее прочтение предложено Н. Лернером: «19 окт. сожж. X песнь».

На сем основании утверждали, что, будучи в Болдине, поэт, в один и тот же день,

а) завершил работу над X главой,

б) рукопись зашифровал,

в) оригинал сжег,

г) о чем тут же оставил откровенную запись.

Не многовато ли событий для одного дня? И где тут логика? Не перечислен ли ряд поступков, друг другу противоположных? Впрочем, кое-что в этой записи пробовали читать по-разному. Спорили – которое, собственно, число? 19, 11 или 12? Какой месяц? «Окт.» или «мар.»? Относить ли запись к болдинской осени, к 1830 году, или, что выглядит не менее резонно, к 1831-му?

На мой взгляд, следует отклонить все перечисленные варианты прочтения. Запись сделана не по-русски, а по-французски. В таком случае, вместо «песнь» читается «total», что означает «вся», «целиком», «полностью».

Там, где вообразили «19», не видно никаких цифр. Ребусное обозначение, зарисовка, воспроизведение отчеркиваний, помарок на полях. Так или иначе – здесь не вся фраза, только вторая ее половина.

Начало, по нашей догадке, укрыто в верхнем левом углу одного из стихотворений ‹«Стамбул гяуры нынче славят»›. Предлагаем, опять-таки впервые, прочтение первой половины:

‹17 окт. прид‹умал› п‹орядок› разб‹росанных› стр‹ок›…

Также впервые предлагаем прочтение второй половины фразы, записанной по-французски, сокращенно, ребусно.

«– царских помарок, ‹повлекших упразднение› Десятой целиком».

Итак, в чем смысл «разбросанных строк»? Это – перечень тех фрагментов Десятой главы, кои вызвали неудовольствие государя. Вымарки высшего цензора настолько искалечили Десятую главу, что пришлось от нее отказаться. Похоже, что именно об этом Пушкин в 1832 году говорил П. А. Катенину: «…Тут были замечания, суждения, выражения, слишком резкие для обнародования, и потому он рассудил за благо предать их вечному забвению, и вместе выкинуть из повести всю главу, без них слишком короткую и как бы оскудевшую».

Царь, отличавшийся превосходной памятью, несколько лет спустя попросил поэта предать сожжению рукопись, на которой имелись его запретительские пометы. Поэт не мог не выполнить пожелание Николая. Вместе с тем поэт отнюдь не имел намерения вызволять царя, освобождать его от суда истории.

Ход событий переворачивается. Значит, не было сожжения для утайки от Николая, было сожжение по приказу Николая. Не в Болдине, в Петербурге. Не тогда, не там, не потому.

Коли «разбросанные строки» воспроизводят царские помарки – сие не означает, что все помарки включены в этот перечень. По всей вероятности, были, не могли не быть, и другие, вызвавшие неудовольствие, отрывки. Наиболее четкие философские формулы никак не поддавались «умышленной порче».

Вот почему Пушкин придумал еще один способ зашифровки. Он принялся сочинять… мнимые черновики! И если в таком черновике зачеркнуты самые лучшие, самые значительные четверостишия или строфы – не следовало самонадеянным редакторам распоряжаться и отбрасывать «зачеркнутое» в раздел «черновых вариантов». Это, опять-таки, строки, насторожившие, обеспокоившие носителя государственной точки зрения, императора Николая.

В одной из предыдущих публикаций я подробно рассказывал, как строка «Но бог помог – стал ропот ниже…» превратилась после ряда улучшений в «Но проччь пошел, пал деспот, ниже…»

Так и напечатал. И, тем самым, сделал ряд ошибок.

Напрасно оставил без замены казалось бы безобидное «Но». Не отыскал более естественное прочтение «И проччь пошел». Самое главное: эту строку нельзя было ставить вплотную за предыдущей. Между ними оказалась пропущенной целая Онегинская строфа, то есть четырнадцать строк!

Изучающие Десятую главу нередко стремились навязать ей изложение взглядов и оценок, имевших хождение в данный отрезок двадцатого века. При таком подходе отбрасывались за ненадобностью свидетельства современников поэта. М. П. Погодин в дневнике за декабрь 1830 года свел свои впечатления от услышанных отрывков к одному слову: «Прелесть».

За несколько дней до того П. А. Вяземский записал, что Пушкин «читал мне строфы о 1812 годе и следующих – славная хроника». В другом месте Вяземский пишет, что Пушкину было присуще «верное понимание истории». Стало быть, Десятая глава должна отличаться верным взглядом, быть уравновешенной, состоять не только из острых слов. Если мы не можем, вслед за Вяземским, воскликнуть «славная хроника», значит, плоды наших разысканий страдают однобокостью, дают неполную картину.

Не всматривались, упускали из виду, упрощали личность царя Николая. Меж тем, кроме полномочий и обязанностей, царь имел свой характер, свой круг беспокойных опасений и переживаний. В этой связи обратимся к отзывам Александры Осиповны Россет. Вот запись, сделанная по-французски: «Я сохранила конверт, который содержал 10 главу Онегина».

А на том конверте – надпись Николая I: «Александре Осиповне Россет в собственные руки». Дата свадьбы Россет, в замужестве Смирновой, – 11 января 1832 года. Стало быть, данный эпизод имел место не позднее конца 1831 года. По предположению А. Гербстмана «скорее всего, в августе-сентябре 1831 года».

Гербстман приводил – в своем переводе – еще одну запись:

«Конечно, я была того же мнения и сохранила пакет, там эти великолепные росчерки и в них виден весь человек, т. е. Повелитель».

По причине излишнего доверия к словарям получалось, что одна из умнейших женщин того времени восхищается, как малое дитя, всего лишь тем, что у царя «великолепный росчерк». Но речь идет не о завитушках. Французское «параф» имело другой смысл, отмеченный лишь в словарях прошлого века.

О сем я уже упоминал в печати, и впал в другую крайность, утверждая, вслед за давними словарями, что «параф» – «помарка на полях», требующая заменить или выбросить какое-либо слово или выражение.

Все так, но не только о «помарках» речь. Пометки на полях, то криволинейные, отрицательные, то прямые, положительные, в том и в другом случае – проявления государственного ума – они, вместе взятые, вызвали одобрение и восхищение Александры Россет.

Кстати, в «ребусной» записи Пушкина в наличии оба вида «парафов»: одна черта – прямая, рядом с ней – извилистая. Вот их-то и приняли за «19».

Полагаю, что царь выразил пожелание: отмеченные прямой линией положительные фрагменты не держать втуне.

Но коль скоро поэт принял настоятельные «добрые советы» к исполнению, сие не значит, что его так уж порадовало заботливое царское участие. Ведь немедленное печатание лучших мест надолго или навсегда разваливало Десятую главу, его любимое дитя, его историко-философскую исповедь. Поэт царю повиновался, но чувство внутреннего протеста его не покидало. Обязывающие хвалы столь же равно лишают независимости, как и прямые запрещения…

… Так или иначе, нам не следует впадать в односторонность.

Сего недовольно: ограничиваться восстановлением «разбросанных строк». Надобно попытаться воссоединить, совместить строфы «положительные» и «отрицательные». При этом мы не только вправе, но и обязаны кое-что присочинить «за Пушкина», «вместо Пушкина» и даже «вопреки Пушкину». Эти восполнения сочтем чем-то вроде переложенного в рифмы комментария, не более того. Но если какие-то вставочки, стихотворные заплаты, дальнейшему улучшению не поддадутся – позвольте надеяться, что они могли подразумеваться Пушкиным.

Совмещение 18 «отрицательных» и 14 «положительных» строк поведет к образованию фрагмента длиною в 32 строки.

Знакомая цифра, не так ли?

Мы уже выдвигали различные разгадки «простейшей арифметической записи».

44

32

12

Возникает еще одно объяснение.

«44» означает четыре куплета, четыре четверостишия.

«32», как мы наконец-то сообразили – 32 строки!

Но что в сих 32 строках может соответствовать числу 12?

Ничего отыскать не удается, ибо чисто арифметического значения тут нету.

Вот каким, в конце концов, оказывается смысл столь долго не поддававшейся шарады:

Четыре куплета

извлечены из 32 строк,

толкующих о событиях 12 года.

Полагаю, что мы натолкнулись на пушкинское подтверждение всей цепочки догадок.

Подсказав общее число – 32 строки, Пушкин тем самым обязал нас восполнить недостающие, закрыть пробел.

По нашему усмотрению? Вовсе нет.

Вслед за двустрочным пробелом, т. е. за строками 10 и 11, читаем:

12. Остервенение народа

13. Настигло.

Следственно в предыдущей строке непременно должно быть обозначено – кого «настигло»?

Ясное дело – речь идет о Наполеоне. Названном не поименно, а во избежание близкого повтора, косвенно, обиняком.

Содержание строки 10 тоже поддается определению.

В нее требуется вместить сказуемое, зависимое от строки 9 – «Гроза 12 года».

По законам построения онегинской строфы строки 10 и 11 постоянно рифмуются между собой. Тут обязательно парная мужская рифма, несущая ударение на последнем, на восьмом слоге.

Так достигается связность чтения, проясняется смысл. Можно ли сей стихотворный комментарий объявить пушкинским?

Ни в коем случае! За поэтом всегда остается право сказать нечто очевидное совершенно неожиданным способом…

«Исколот ниже» – галлицизм, буквальный перевод французского «perce bas». Словарь Н. П. Макарова дает смягченное значение: «L’homme bas perce» – «человек, опозоренный в конец».

Силою вещей – тоже галлицизм: «Par force de choses».

После третьей строфы, посвященной 1812 году, мы привели еще три. Ими начинаются размышления о круговороте истории, о мимолетности славы, о личности, роли, участи Наполеона.

Первоначальный вариант, более шестидесяти строк, был напечатан отдельно, при содействии М. П. Погодина, в начале 1831 года. В этом стихотворении – оно называется «Герой» – что-то напутала или подпортила редакция «Телескопа». В чем состояли ошибки или опечатки? Успел ли Погодин их устранить? Похоже, что не успел…

В число «разбросанных строк», т. е. в состав X главы, из текста «Героя» перенесено одно четверостишие, коему пушкинисты определили номер VIII.

Плюс еще одна строка – «Измучен казнию покоя». Б. Томашевский, за ним Н. Эйдельман предлагали целиком внести в X главу то четверостишие, из которого, по их мнению, извлечена строка-одиночка.

В таком случае требуется объяснить, почему остальные, соседние строчки не потревожили государево око?

Очевидно, некоторые отрицательные пометки Николая следует воспринимать не буквально, а расширительно. Весьма возможно, что в данном случае они окаймляют, отчеркивают «от» и «до», предназначают к удалению всю строфу, все 14 строк.

Нам предстоит восстановить нарушенное чередование рифм, возвратить его в строгие рамки онегинской строфы. Попутно, будем исправлять предполагаемые погрешности печатного текста «Героя».

Известна строка, почти полностью повторенная в разные годы, в трех разных беловиках:

Кто-то из специалистов удивлялся: почему последний по времени написания вариант не лучше, а хуже своих предшественников?

Надеюсь, что наши читатели сразу вспомнят о «приеме умышленной порчи». Не будем забывать и мы.

Впрочем, Пушкин не беспричинно жаловался Одоевскому, что каждая строка у него троится. Иначе говоря, ему нередко мешало «анбарра дю ришесс» – затруднение от изобилия. А посему даже весьма убедительная реконструкция не может быть признана стопроцентной.

Каждая из предстоящих онегинских строф являет собой цельный, законченный эпизод. В ближайшей имеется в виду временщик, крайний оплот реакции, граф Аракчеев. А также его приспешник, граф Клейнмихель, руководивший истреблением принадлежащих Аракчееву окрестных деревень. Расправа над невинными поселянами должна была служить возмездием за дело, в сущности, семейное, за убиение домоправительницы Аракчеева – Настасьи Минкиной.

Сей подвиг дал право поэту заклеймить Клейнмихеля, даровать ему нарицательное имя. Оно пишется по-разному:

Нимврод, Немрод, Нимрод. К последней форме постоянно прибегал Пушкин.

Кто был Нимрод? Вавилоно-халдейский деспот, ставший символом безграничной жестокости.

Все перечисленные обстоятельства Пушкин сумел уложить в одну строку:

О р‹ыцарь› пл‹ети›, ‹граф› Н‹имрод›

Эта расшифровка предлагается нами в противовес, в замену традиционному прочтению:

О р‹усский› гл‹упый› наш н‹арод›.

Следует строфа, в коей косвенно обозначен лорд Байрон. Ранее вместо «стихотвор великородный» ошибочно читали «стихоплет» и на сем основании столь же ошибочно подразумевали князя Ивана Михайловича Долгорукова. Между тем, и «шиболет» и «дороги вмиг исправят» – скрытые цитаты из Байрона.

Под «ханжой» разумели Магницкого, затем министра просвещения князя Голицына, наконец забывавшего свои обещания Александра I.

Однако, уточнение соседних строк – не «забывая», а «добывая», – не оставляет места для гаданий. Речь идет об архимандрите Фотии, наставнике и утешителе графини Анны Орловой, возведенном в должность настоятеля Новгород-Юрьевского монастыря.

Большинство остальных разночтений с доселе принятым текстом порождено необходимостью обратного переложения, то есть снятия последствий пушкинского «приема умышленной порчи». Разумеется, далеко не все попытки восстановления в равной степени убедительны. Так, в данной строфе взамен полностью отсутствующих строк 13 и 14 можно предложить вариант патетический,

Но ничем не хуже вариант иронический, имеющий опору в 12 строке –

К сему добавим, что неразлучная подруга Фотия графиня Анна Орлова владела огромным состоянием и, в частности, знаменитым конным заводом. Не был ли причастен Геккерн к приобретению заводом крупной партии кобыл, вывезенных из Голландии?

Далее следуют строфы, которые не нуждаются в наших пояснениях. Чтоб освежить в памяти общеизвестные сведения о конгрессах Священного Союза или о бунте в Семеновском полку, достаточно заглянуть в любой из комментариев к «Онегину».

На этом я обрываю рифмованное изложение вероятного содержания «разбросанных строк». Несомненно, далее следуют строфы, посвященные сначала «Зеленой Лампе», затем движению декабристов. Но поскольку эти строфы существуют еще и в форме «мнимых черновиков» – целесообразней их рассматривать отдельно, применяя иные приемы расшифровки.