Я. Х. Петерс

Пролетарский якобинец

Борьба с контрреволюцией началась одновременно с победой пролетарской революции. Феликс Эдмундович Дзержинский был одним из самых активных членов Военно-революционного комитета, и ему приходилось разрабатывать план борьбы против эсеровщины и кадетов, против буржуазной печати, которая клеветой обливала пролетарскую власть, производить первые аресты, допросы. Товарищу Дзержинскому приходилось также после упразднения Военно-революционного комитета работать в ликвидационной комиссии Военно-революционного комитета, на которую до образования ВЧК была возложена обязанность борьбы против контрреволюции.

Совет Народных Комиссаров постановлением от 7 (20) декабря 1917 года организовал Всероссийскую чрезвычайную комиссию. Председателем ее был назначен товарищ Дзержинский.

Это постановление Совнаркома возлагало на Всероссийскую чрезвычайную комиссию сначала две, а потом три грандиознейшие задачи, ибо вскоре на нее, кроме борьбы с контрреволюцией и саботажем, была возложена также задача борьбы со спекуляцией.

Легко сказать – бороться со спекуляцией, когда в Петрограде после Октябрьской революции продовольствия было на несколько дней. При этом везде остался аппарат почти исключительно частной торговли, использовавший переходный период – период хаоса, неразберихи и продовольственных затруднений, – для того, чтобы набить себе карман…

Бороться с контрреволюцией, когда Петроград был полон царскими офицерами и чиновниками, строившими планы борьбы с Советской властью; когда легально существовал «Комитет спасения родины и революции», в котором объединились все враги пролетарской власти; когда существовала еще буржуазная, меньшевистская печать наполнявшая ежедневно свои страницы клеветой и злобой против Советской власти, было задачей чрезвычайно тяжелой…

Вот в этой сложной, напряженной обстановке Феликс Эдмундович Дзержинский должен был организовать борьбу с ожесточенными врагами.

Подбирать сотрудников для аппарата было чрезвычайно тяжело. Когда мы перешли из Смольного в помещение бывшего градоначальства на Гороховой, 2, то весь аппарат ВЧК состоял из нескольких лиц; канцелярия находилась в портфеле Дзержинского, а касса – сперва тысяча рублей, а потом 10 тысяч рублей, которые были получены для организации ВЧК – у меня как казначея, в ящике стола. Первое время на работу в ВЧК приходилось брать исключительно коммунистов. И только постепенно вокруг ВЧК стали сплачиваться и беспартийные рабочие, которые верно шли за большевистской партией.

Рассчитывать на беспартийную интеллигенцию не приходилось. И даже не всех коммунистов из тех, кого мы намечали, удавалось вовлечь в работу в ВЧК. Гражданская война еще не научила понимать логику борьбы между пролетариатом и буржуазией. Неприятно было идти на обыски и аресты, видеть слезы на допросах. Не все усвоили, что пусть мы и победили, но, чтобы удержаться у власти, мы должны беспощадно бороться, не останавливаясь ни перед какими трудностями и не поддаваясь никакой сентиментальности, иначе нас разобьют, подавят, и мы снова станем рабами. И порою Дзержинскому приходилось уговаривать товарищей идти на работу в ВЧК.

Кроме того, немало было других трудностей. СНК вначале был составлен из членов двух партий: коммунистов и левых эсеров. Тогда во главе Наркомюста стоял эсер Штейнберг, который тормозил каждый более или менее решительный шаг по борьбе с врагами Советской власти и старался подчинить ВЧК своему контролю. Каждый неудачный шаг ВЧК левые эсеры раздували и боролись против прав ВЧК.

Так, некий проходимец со своими подручными якобы от имени ВЧК организовал «обыск» у кутящих буржуев в гостинице «Медведь», забрал у них ценности и деньги и заявил, что это делается по поручению Дзержинского. Проходимец ничего общего с ВЧК не имел. Это был просто хулиган и грабитель, но тем не менее, когда об этом «обыске» узнал Штейнберг, он пустился в такую истерику что товарищу Дзержинскому пришлось потратить чрезвычайно много времени и сил, чтобы доказать, что борьба с хулиганами и грабителями входит в задачи ВЧК.

А проходимцев тогда было немало. Спустя несколько дней после создания СНК был арестован бывший князь Эболи с подложными бланками и печатями СНК, ЦИК, ВЧК, НКВД. По подложному мандату он от имени ВЧК производил обыски и присваивал себе найденные драгоценности и деньги.

Только такой человек как Дзержинский, с его решительностью, твердостью и неослабеваемой энергией мог преодолеть все эти препятствия, завоевать доверие к себе и к ВЧК, создать аппарат, спаять его в стальной дисциплине и успешно бороться с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией.

Петроградский период ВЧК знаменуется этими трудностями борьбы и организации аппарата. Тем не менее, до переезда в Москву в марте 1918 года ВЧК уже стала твердо на ноги, имела около 120 сотрудников, выработанные методы борьбы и завоеванное имя, перед которым дрожали враги Советской власти.

В Москве многое пришлось начинать сначала, с той только разницей, что ВЧК имела кадры подобранных работников, имела имя. Но это имя не всем нравилось. В Москве существовала «черная гвардия» и штаб «анархистов», которые занимали самовольно буржуазные особняки, захватывали ценности, золото, серебро, а разный хлам раздавали обывателям. По вечерам черногвардейцы устраивали облавы на улицах, отбирали оружие.

Как только ВЧК переехала в Москву, она сейчас же столкнулась с этими хулиганствующими элементами. В первый же день приезда ВЧК в Москву несколько товарищей из отряда ВЧК зашли в чайную. Но не успели они сесть за столик, как на них напали бандиты. В схватке один сотрудник ВЧК был убит. Немедленно Дзержинский отдал распоряжение разыскать убийц… Дзержинский решительно поставил вопрос о ликвидации ненормального положения в Москве. Он потребовал разоружения так называемых «анархистов» с их «черной гвардией».

Дзержинский доказывал, что дальше терпеть такое положение невозможно, и, добившись согласия, блестяще провел всю операцию по разоружению анархиствующих бандитов.

В конце апреля – начале мая 1918 года ВЧК стало известно, что в Москве существует крупная контрреволюционная организация, так называемый «Союз спасения родины и свободы». Он был обнаружен и разгромлен.

Но этот заговор, так же как раскрытый несколько месяцев позднее заговор иностранных послов, поставил перед аппаратом ВЧК новую сложную и чрезвычайно трудную задачу. Одно дело – бороться с хулиганством и бандитизмом, и с небольшими группами белогвардейцев, другое – разбираться в материалах, допросах хорошо подобранной белогвардейской организации, имеющей специальный шифр, пароли и дисциплину. А между тем комиссары и следователи ВЧК в то время почти исключительно состояли из рабочих. И вот им, этим малоподготовленным бойцам, предстояло выдержать экзамен, тяжелый экзамен по раскрытию всех контрреволюционных заговоров.

Так, по найденным паролям выявилась возможность послать из Москвы в Казань под видом белогвардейского офицера одного из наших комиссаров, для того чтобы раскрыть белогвардейский заговорщический штаб. Мы снарядили сотрудника ВЧК – рабочего, здорового парня с толстой фигурой и непослушными волосами. Он и еще один чекист приехали в Казань, явились к лицу, адрес которого был указан в явке, сообщили пароль. После долгих мытарств их направили в штаб казанской белогвардейской организации.

Они вошли вдвоем в комнату, где заседало около 20 человек, предъявили явки. Их приняли очень любезно, предложили чай и булки; они попили чаю, подсели поближе к дверям. Сначала их вид не вызвал подозрения, но скоро начали шептаться.

Видя, что другого выхода нет, наши товарищи выхватили маузеры, скомандовали «руки вверх». Кое-как позвали милицию и арестовали заговорщиков.

На допросе было не меньше затруднений. Белогвардейцы, несмотря на обильный материал, найденный при обыске, стали все отрицать или изображать в ином виде. Нужна была кропотливая работа, чтобы шаг за шагом все расшифровать и найти нити контрреволюционного заговора…

Иногда говорили, что Дзержинский слишком много загружал себя мелкой работой, но именно благодаря тому, что Феликс Эдмундович днем и ночью сидел и кропотливо работал над расшифровкой нитей белогвардейских заговоров, их удалось полностью раскрыть. Он делал многое сам, а главное – учил своим примером следователей и комиссаров, как надо работать. И нетерпеливые комиссары, и следователи учились у него – как можно найти ценнейшие нити для дальнейшего раскрытия контрреволюционных заговоров, работая над расшифровкой мелких бумажек.

После того, как ВЧК успешно выдержала экзамен по раскрытию савинковской организации и особенно после подавления восстания левых эсеров, аппарат ВЧК окреп. Было ликвидировано ненормальное положение, которое создалось в ВЧК до восстания, когда приходилось считаться с мнением части членов коллегии – левых эсеров, стремившихся не к укреплению Советской власти, а к ее дезорганизации.

Из коллегии и аппарата ВЧК изгнали левых эсеров. Это совпало с началом интенсивной работы контрреволюционных сил в стране. Десанты союзников окрылили мечты антисоветских сил. В ближайшие месяцы после левоэсеровского мятежа ВЧК открыла целый ряд крупнейших контрреволюционных заговоров, которые могли нанести Советской власти чрезвычайно тяжелые удары.

Вслед за делом Локкарта или, вернее, за несколько дней до ликвидации дела Локкарта правыми эсерами были совершены убийство Урицкого и покушение на Владимира Ильича. Эти события взволновали всю страну. В день убийства Урицкого Владимир Ильич позвонил в ВЧК и предложил Феликсу Эдмундовичу немедленно отправиться в Петроград для выяснения на месте обстоятельств убийства.

А вечером было совершено покушение на Владимира Ильича. Этот наглый предательский удар в спину пролетарской революции, совершенный социалистами-революционерами, встряхнул всю страну. Безо всяких директив из центра, с мест стали поступать сведения о решительной расправе с контрреволюционерами, начиная с эсеров и заканчивая белогвардейскими генералами. В ВЧК поступали телеграммы очень часто такого содержания: что в таком-то городе общее собрание, обсудив вопрос о покушении на Владимира Ильича, постановило расстрелять столько-то контрреволюционеров. Дзержинскому, коллегии ВЧК приходилось сдерживать это возмущение трудящихся масс, направлять борьбу против зарвавшихся агентов иностранных капиталистов в правильное русло.

Можно было бы перечислить еще десятки крупных заговоров по всей стране во время гражданской войны, раскрытых в такое время, когда белогвардейцы уже были накануне выступления и могли нанести тяжелый удар красным фронтам.

Вся эта работа могла быть проделана лишь аппаратом, полностью преданным интересам пролетарской революции, аппаратом дисциплинированным и решительным, готовым идти в бой за торжество коммунизма в какой угодно обстановке, аппаратом, созданным и руководимым Дзержинским…

Дзержинский в этом отношении был самым подходящим якобинцем пролетарской революции. Для него не существовало никаких трудностей, никаких преград. Он шел вперед убежденно, верно, не срываясь. Несмотря на то, что он горел в борьбе, что для него борьба была сама жизнь, он не увлекался, сохраняя хладнокровие в самые тяжелые моменты борьбы.

Только такой человек, с такой выдержкой, с такой решимостью, мог возглавлять ВЧК. Его глубокая вера в успех революции, его неисчерпаемая энергия, решимость бороться, несмотря ни на какие препятствия, передавались аппарату сверху донизу, и никогда не было в ВЧК большего авторитета, чем авторитет Феликса Эдмундовича Дзержинского. Такой авторитет он создал себе не только качествами борца. Он его создал также своей образцовой личной жизнью. Занимая ответственнейшие государственные посты, Феликс Эдмундович оставался образцом скромности. Не потому, что он хотел, как некоторые, щеголять этим, а потому, что не мог жить иначе.

 

М. И. Лацис

Дзержинский и ВЧК

Образование ВЧК и ее работа настолько тесно связаны с именем Ф. Э. Дзержинского, что нельзя говорить о них отдельно. Он был одним из инициаторов создания ВЧК, организовывал ее аппарат, неоднократно реорганизовывал его, совершенствуя деятельность ВЧК. Поэтому, говоря о Дзержинском, о его работе по охране Октября, нам неизбежно придется говорить и о ВЧК и ее органах.

Недели через две после Октябрьской революции, когда от Военно-революционного комитета постепенно стали отпочковываться органы управления Советским государством, Дзержинский был назначен членом коллегии Народного комиссариата внутренних дел. При распределении обязанностей между членами коллегии НКВД (не знаю, нашло ли это суждение какое-нибудь отражение в протоколе, так как тогда не все записывалось или, вернее, мало что записывалось) Феликс Эдмундович попросил поручить ему самую тяжелую работу – восстановление порядка в стране.

Первым делом надо водворить порядок в столице Советского государства. Естественно, что Дзержинский, оставаясь одновременно и членом Петроградского военно-революционного комитета, начал намечать планы по охране революционного строя в столице. Им был создан комитет по охране Петрограда, который возглавил К. Е. Ворошилов. Комитет по охране города имел некоторую преемственность от бывшего градоначальства, поэтому и разместился в его здании. Ф. Э. Дзержинский всецело ушел в эту работу и очень редко показывался в комиссариате. Но, вслед за столицей, деятельность контрреволюционеров распространилась и на провинцию. Потребовалось создание особого чрезвычайного органа борьбы с контрреволюцией по всей стране. Этим органом и явилась Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Вопрос о ее организации был предрешен еще 19 декабря 1917 года, но запротоколировано о ее организации 20 декабря.

Протокол гласил буквально следующее:

«Назвать комиссию Всероссийской чрезвычайной комиссией при Совете Народных Комиссаров по борьбе с контрреволюцией и саботажем и утвердить ее.

Задачи комиссии:

1) пресекать и ликвидировать все контрреволюционные и саботажнические попытки и действия по всей России, со стороны кого бы они ни исходили;

2) предание суду революционного трибунала всех саботажников и контрреволюционеров и выработка мер борьбы с ними;

3) комиссия ведет только предварительное расследование, поскольку это нужно для пресечения;

4) комиссия разделяется на отделы: 1) информационный, 2) организационный отдел (для организации борьбы с контрреволюцией по всей России и филиальных отделов), 3) отдел борьбы.

Комиссия сконструируется окончательно завтра. Пока действует ликвидационная комиссия В. Р. Комитета.

Комиссия обратит в первую голову внимание на печать, саботаж и т. д. правых с.-p., саботажников и стачечников.

Меры – конфискация, выдворение, лишение карточек, опубликование списков врагов народа и т. д.».

Это, скорее, черновой набросок, чем декрет об организации ВЧК. Но в те дни некогда было отшлифовывать. Необходимо было действовать. Толчок был дан, направление выявлено, пусть члены комиссии развивают дело, руководствуясь революционным правосознанием и своей совестью.

Все же, как явствует из приведенного документа, ВЧК тогда хотя и мыслилась как орган непосредственного подавления контрреволюции, ей предоставлялось право конфискации, лишения карточек, опубликования списков врагов народа и т. п., но в области судебной предполагалось, что все судебные дела после предварительных следствий ВЧК будет передавать в революционный трибунал. Этот правовой момент мы здесь подчеркиваем преднамеренно, чтобы яснее выступила потом фигура Феликса Эдмундовича, правильно определившего задачи и формы работы ВЧК, действовавшего согласно своему классовому правосознанию и совести.

ВЧК организовалась в тот же день, разместилась в доме бывшего градоначальника по Гороховой ул., 2, и приступила немедленно к работе, собственно, продолжая работу ликвидационной комиссии Петроградского военно-революционного комитета.

Во что выльется в ближайшие же месяцы работа ВЧК, никто еще не знал, и те задачи и права, которые были даны ВЧК, заставили серьезно отнестись к подбору руководителей этого органа пролетарской диктатуры.

Кому поручить столь важное и ответственное дело? По внешности борьба с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией – самая черновая работа революции. В перчатках ее не осуществишь. И в то же время – это самая необходимая работа. Не всякий бы за эту работу взялся, и не всякому эту работу можно было поручить. Счастьем нашей революции было назначение председателем ВЧК Феликса Эдмундовича Дзержинского.

Кристально чистый, самоотверженный, волеустремленный, человек немедленного действия, не отступающий перед препятствиями, подчиняющий свои личные интересы интересам революции, забывающий себя, справедливый даже по отношению к своим врагам – вот каким Дзержинский показал себя за долгие годы работы, вплоть до своей смерти.

Итак, Феликс Эдмундович – председатель ВЧК. Он начинает действовать. Будем следовать за ним в его работе.

Нет еще опыта на этом фронте борьбы. Налицо только постановление Совнаркома и жизнь, требующая немедленного действия. Поэтому ВЧК не берет на себя судебных функций и действует через революционный трибунал. На вечернем заседании коллегии ВЧК от 20 декабря Дзержинский протоколирует:

«Комиссия ведет только предварительное расследование».

Жизнь, однако, уже на первых шагах комиссии диктует другое, она требует предоставления ВЧК более широких прав в борьбе с контрреволюцией.

Пользуясь периодом перестройки аппарата управления, и в связи с этим естественным временным отсутствием государственного аппарата, прикрываясь флагом революционеров, творящих революционное правосудие, разные темные элементы начинают действовать в своих личных интересах, производя грабежи. Некоторые из них начинают действовать под видом сотрудников ВЧК. Это последнее очень опасно – нельзя допустить скомпрометирования имени ВЧК. Ее имя должно быть чисто. К этому органу должны обращаться за помощью все ищущие революционного правосудия. Так мыслил Феликс Эдмундович.

И вот когда в руки ВЧК попал шантажист и бандит, известный под именем князя Эболи, действовавший при вымогательстве под видом сотрудника ВЧК, Феликс Эдмундович подписывает решение о расстреле. Эболи был расстрелян 24 февраля 1918 года.

Завершился первый период работы ВЧК: жизнь заставила присвоить революционным путем право непосредственной расправы. Это право – право расстрела – ВЧК применяла до июля 1918 года только по отношению к бандитам и спекулянтам. Политические противники этой каре не подвергались.

Получив решительный отпор в Петрограде, контрреволюционеры переносят свою работу в провинцию, мобилизуют свои силы и начинают планомерно наступать на Советскую власть.

Ясно, что ВЧК уже не может ограничить свою работу одним лишь Петроградом. Необходимо раскинуть аппарат по всей стране. Первым делом организуется Московская чрезвычайная комиссия. Но она не успела развернуть своей работы, как вынужденная эвакуация Петрограда заставляет и ВЧК переехать в Москву. К этому времени в Москве бесчинствовали анархисты, к которым примазались уголовные элементы. Имея свои вооруженные отряды, анархисты стали не просто политической партией, а вооруженной силой. В Москве начался произвол.

Сюда переехали правительство и Центральный Комитет партии большевиков. Необходимо было железной метлой вымести всю нечисть, терроризирующую население и срывающую мирную работу. За очищение Москвы от бандитов берется Ф. Э. Дзержинский. Совместно с комендантом города он мобилизует войска московского гарнизона и в одну ночь разоружает все штабы анархистов. Последние оказывают сопротивление, и советским войскам приходится пускать в дело пушки.

В борьбе с анархо-бандитизмом, как и во всей своей деятельности, ВЧК опиралась на массы. 3 апреля 1918 года Дзержинский опубликовал обращение к населению Москвы. Это обращение было программой действий, поэтому мы здесь его приводим целиком.

«К НАСЕЛЕНИЮ ГОР. МОСКВЫ

От Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией при Совете Народных Комиссаров.

Волею Совета Народных Комиссаров Российской Социалистической Федеративной Советской Республики мы призваны к деятельности в г. Москве. Вступая в отправление своих обязанностей, Всероссийская чрезвычайная комиссия считает необходимым довести до сведения граждан г. Москвы, что первейшей задачей Всероссийской чрезвычайной комиссии будет борьба за полную безопасность и неприкосновенность личности и имущества граждан от произвола и насилия самовольных захватчиков и бандитов, разбойников и хулиганов, и обыкновенного жулья, осмелившихся называться и выдавать себя за красногвардейцев и членов других революционных организаций. В борьбе с этими двойными преступниками, охотно входящими в сношения и принимающими в свою среду контрреволюционеров, ударников и белогвардейцев, будет проявлена особая решительность и беспощадность. Все население Москвы призывается к полному спокойствию и содействию законной власти, и неукоснительному покорению всех элементов, деятельность которых явно враждебна свободному республиканскому строительству нашего социалистического Отечества.

Население должно знать, что во Всероссийской чрезвычайной комиссии оно встретит самую живую отзывчивость к каждому делу, где попрана справедливость, совершено и готовится совершиться преступление.

За каждое сообщение о местопребывании громил, захватчиков, спиртогонов, спекулянтов, саботажников и контрреволюционеров Всероссийская чрезвычайная комиссия будет признательна и благодарна. Надо твердо знать, что только общими усилиями твердой власти и друзей свободной России мы можем непоколебимо и могущественно утвердить начало нового строя революционно-социалистической России.

За истекшие месяцы со дня Октябрьской революции к работе правительства примазались под маской сочувствующих и единомышленников различные нежелательные элементы.

Очищением от этой своры комиссия займется особенно усердно, и здесь мы просим содействия граждан. Необходимо немедленно заявить Всероссийской чрезвычайной комиссии о каждом неправомерном, незаконном или преступном поступке всех без различия положения и службы, наперед зная, что всякое такое заявление, письменное или устное, будет встречено искренней благодарностью.

Все лица, носящие оружие, должны позаботиться о выправлении у Советской власти надлежащих удостоверений, причем Всероссийская чрезвычайная комиссия предупреждает, что после опубликования этого обращения к населению всякое незарегистрированное холодное или огнестрельное оружие не только будет отбираться, но собственники его будут подвергаться самой суровой ответственности.

Все взрывчатые вещества, хранящиеся в сыром виде, а также бомбы, гранаты, машины и прочие приспособления, находящиеся в распоряжении частных лиц, учреждений и партийных организаций, не получивших правительственного разрешения, должны быть сданы во Всероссийскую чрезвычайную комиссию немедленно. Лица, не подчинившиеся этому постановлению, тем самым объявляют себя врагами народа и становятся вне закона.

Лицам, занимающимся грабежом, убийствами, захватами, налетами и прочей преступной деятельностью, предлагается в двадцать четыре часа покинуть г. Москву или совершенно отрешиться от своей преступной деятельности, зная наперед, что через двадцать четыре часа после опубликования этого заявления все застигнутые на месте преступления немедленно будут расстреливаться».

Это обращение к населению Москвы свидетельствует о том, что Феликс Эдмундович еще рассчитывал на благоразумие антисоветских партий.

Этой верой в благоразумие объясняется и сотрудничество с левыми эсерами.

На первых порах мыслилось, что в ВЧК войдут исключительно большевики. Но вскоре ЦК левых эсеров потребовал себе место во Всероссийской чрезвычайной комиссии. Из числа левых эсеров тогда были введены в ВЧК Александрович – в качестве заместителя председателя, и Закс. К июлю 1918 года из 20 членов коллегии Всероссийской чрезвычайной комиссии семь были левые эсеры. Кроме того, начальником отряда ВЧК был левый эсер Попов.

Ф. Э. Дзержинский считал такое положение нормальным. Поскольку левые эсеры разделяют государственную власть, то пусть несут и ответственность за подавление бандитизма, саботажа и контрреволюции. Все это было так, пока левые эсеры не ушли от власти, то есть до Брестского мира. Но как только они от власти ушли, следовало их «уйти» и из ВЧК.

Этот момент Дзержинский просмотрел, в чем потом себя открыто обвинял на заседании Совета Народных Комиссаров.

6 июля эсеры подняли мятеж и воспользовались силами отряда ВЧК, где находился их повстанческий штаб.

Феликс Эдмундович был арестован эсерами. Вместе с ним были арестованы Лацис, Беленький и несколько комиссаров ВЧК. Это единственный серьезный промах, допущенный Дзержинским за время работы в ВЧК.

Эту ошибку он признал и после освобождения его из штаба эсеров на заседании Совнаркома потребовал своего отстранения от работы в ВЧК до разбора дела следственной комиссией Стучки. Так как Феликс Эдмундович решительно настаивал на этом, Совнарком принял это предложение, и председателем ВЧК временно был назначен Петерс.

Эта черта характера – немедленное открытое сознание ошибки и немедленные меры к ее исправлению – делала Феликса Эдмундовича неоценимым работником…

Стало ясным, что антисоветские партии пошли на все, не брезгуя ничем. Или мы, или они. И ВЧК предоставляется право применять расстрел к политическим противникам, выступившим с оружием против нас. Война остается войной, где бы она ни проходила – на границе или внутри страны.

ВЧК с первых шагов действовала с помощью трудящихся. В этом мы убеждаемся, взглянув на состав сотрудников ВЧК. В первые месяцы работы ВЧК в Москве в ее аппарате насчитывалось всего 40 сотрудников, включая сюда шоферов и курьеров. Даже к моменту мятежа левых эсеров число сотрудников ВЧК доходило только до 120 человек. Если все же ВЧК осуществляла сравнительно большую работу, то главным образом благодаря содействию населения. Почти все крупные заговоры были раскрыты по сигналам населения. Первая нить бралась от населения и потом уже разматывалась аппаратом ВЧК.

Начиная с марта 1918 года Дзержинский приступает к организации аппарата ВЧК на местах. Сначала он мыслил организацию только губчека, а потом и уездных, но на местах иногда забегали вперед и создавали даже районные и волостные чрезвычайные комиссии. Приходилось вносить поправки.

Проникшая в военную сферу контрреволюция приводит к необходимости организации фронтовых чрезвычайных комиссий. Потом организуются транспортные чрезвычайные комиссии и создаются войска ВЧК. К началу 1919 года ВЧК уже имела широко разветвленный аппарат и была в состоянии пресекать в корне все попытки контрреволюции, направленные как к непосредственному вооруженному свержению Советов, так и к экономическому удушению путем расстройства транспорта, промышленности и сельского хозяйства.

Естественно, что широко разветвленный аппарат не мог охранить повсюду исключительную добросовестность. Нередко к аппарату ВЧК примазывались негодные элементы, иногда даже контрреволюционеры. Одни это делали исключительно в «карманных» интересах, другие – с целью скомпрометировать ВЧК, выведать тайны. Особенно много неприятностей было с низовым аппаратом. Ф. Э. Дзержинский самым решительным образом борется как с враждебными элементами, проникшими в ЧК, так и с должностными преступлениями работников ЧК. Он каленым железом выжигает обнаруженную язву. К сотрудникам – самые строгие требования, а за преступления – самая строгая кара.

Но Ф. Э. Дзержинский не просто организатор, не просто председатель ВЧК. Его натура не довольствуется только руководством. Он сам жаждет действовать. И мы нередко видим, как он сам допрашивает обвиняемых и роется в изобличительных материалах. Его настолько захватывает дело, что он просиживает ночи в помещении ВЧК. Ему некогда сходить домой. Он спит тут же, в кабинете за ширмой. Он и столуется тут же, курьер приносит ему в кабинет еду, какой питаются все сотрудники ВЧК. Правда, курьер старается приготовить для него что-нибудь получше; вместо конины, которой все питались в 1919 и 1920 годах, приносит поджаренный картофель с салом. Но Дзержинский не любит, чтобы для него создавали какие-то исключительные условия, и ругает курьера-старика и А. Я. Беленького, взявшего на себя заботу о Дзержинском. Поэтому нередко приходится его обманывать, говоря, что и для других сотрудников тот же обед.

Усиленная работа расшатывает и без того изнуренный каторгой организм Дзержинского, и за ним необходим лучший уход. А. Я. Беленький в меру своих сил и средств ВЧК старался предоставить Феликсу Эдмундовичу хоть минимум удобств.

Самым напряженным в работе ВЧК было время после покушения на Владимира Ильича, когда обнаглевшая свора лжесоциалистических партий решилась на индивидуальный и массовый террор, и когда «комитет членов Учредительного собрания» (в Самаре), опираясь на чехословацких белогвардейцев, начал наступление на Волге.

Это положение страны приводит к необходимости предоставить ВЧК самый широкий круг прав, и Совнарком в сентябре принимает следующее постановление:

«Совет Народных Комиссаров, заслушав доклад председателя Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлением по должности о деятельности этой комиссии, находит, что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью, что для усиления деятельности Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлением по должности и внесения в нее большей планомерности необходимо направить туда возможно большее число ответственных партийных товарищей; что необходимо обезопасить Советскую республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях, что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам, что необходимо опубликовывать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры».

После этого и в Москве к делу борьбы с контрреволюцией привлекаются все районы. На белый террор жизнь заставила ответить красным террором.

Следующим напряженным периодом в работе ВЧК была осень 1919 года, когда был взорван Московский комитет и раскрыт заговор «Национального центра». Все ближе и ближе к столице и Петрограду подходили белогвардейские войска. Контрреволюционеры организовали в Москве и ее окрестностях крупные вооруженные силы. Враги рассчитывали: как только Деникин подойдет ближе к Москве, они поднимут восстание и облегчат овладение Москвой. Но замысел врагов был пресечен раскрытием «Национального центра». В то же время завершена ликвидация подполья анархистов, работавших в тесном контакте с крайним течением левых эсеров.

На фронтах наступил перелом. Красная Армия победоносно наступала. Феликс Эдмундович отправляется на Украину, где орудуют банды Махно и других «батек». Он попросил назначить его на должность начальника тыла Украинского фронта.

Для Дзержинского не важен чин. Ему важна работа.

Дзержинский внимательно следил за всем, что происходило в стране. Как только представилась возможность, он выступил за смягчение карательных мер. В январе 1920 года он входит в Совнарком с предложением об отмене расстрелов по приговорам ВЧК. Совнарком с этим соглашается и утверждает проект постановления, внесенный Феликсом Эдмундовичем.

Феликс Эдмундович не ограничивается борьбой с контрреволюцией. Он направляет ВЧК на активную борьбу с должностными преступлениями, с теми, кто преднамеренно компрометирует авторитет Советской власти перед рабочими и крестьянами взяточничеством, незаконными поборами или личным поведением; кто хотя и непреднамеренно, но в своих личных интересах, ради своей утробы, ради личного благополучия не довольствуется выделенной для него нормой потребления и хочет жить за счет урезания и так голодного пайка другого. Разве эти действия должностных лиц не подлежат искоренению и разве это не должно войти в круг работы ВЧК?

А тот, кто преднамеренно или непреднамеренно разрушает транспорт, тормозит товарообмен, кто мешает хотя бы своим попустительством развитию производительных сил страны и строит препятствия на пути изобретательного духа народа, – разве все они не работают на руку контрреволюции? Разве ВЧК до них нет никакого дела? Нет, все это вредно, подлежит искоренению, и ВЧК должна всем этим заняться. Сам Феликс Эдмундович вникает во все эти вопросы, и ВЧК занимается всем этим.

Борьба с мошенничеством, с Сухаревкой, борьба с фальшивомонетчиками, с укрывателями и фальсификаторами продуктов – это становится предметом внимания ВЧК. Спекулянты да и сами бывшие собственники вывозят за границу драгоценности, укрывают их от сдачи. Это – ограбление Советского государства.

Мы напрасно пытались бы перечислить все области народной жизни, которыми интересовался Феликс Эдмундович, и в которых работала ВЧК. Все это привело к тому, что Владимир Ильич стал давать Дзержинскому поручения по линии хозяйственного строительства. Так, ВЧК оберегала и поддерживала серьезных изобретателей, работу которых Владимир Ильич считал нужным держать в секрете.

ВЧК чувствуется повсюду, где проявляет себя контрреволюция. Ее рука тяжело опускается на плечи врагов Советской власти.

Про ВЧК за границей появилась специальная литература. Одним это было нужно, чтобы подработать на пропитание, другим – чтобы выместить свою злобу, третьим – чтобы обрабатывать общественное мнение в политических целях. В этих писаниях на ВЧК, на ее работников выливаются ушаты грязи, самой подлой клеветы. Доходило до инсценировки зверств ЧК, и эти инсценировки заснимались на киноленты.

Все же и в этой литературе имя Дзержинского вынуждены были выделять. Дзержинский в этих описаниях – фанатик своего дела, неумолимо тверд в проведении борьбы с контрреволюцией, но не истязатель, не взяточник, не развратник, каковыми эпитетами наделялось большинство сотрудников ВЧК. Дзержинский даже в глазах врагов – рыцарь революции.

Эту чистоту характера Феликс Эдмундович перенес полностью и на ВЧК. Органам ВЧК вверены судьбы людей, их имущество. Разве трудно в таких условиях поскользнуться рядовому сотруднику? Ведь кругом искушения, а власть почти безграничная. Ослабить вожжи или хоть немного отклониться от общественной нормы в своей личной жизни – разве это не приведет к развалу аппарата? Дзержинский это знает и держит в руках аппарат, подавая повсюду личный пример и строго наказывая злостных нарушителей устава ВЧК.

Но чем успешнее работа ВЧК, тем быстрее приближается время, когда этот аппарат, необходимый лишь для чрезвычайных условий, становится в некоторой части излишним. Поэтому к началу 1919 года Ф. Э. Дзержинский поднимает вопрос о ликвидации уездных чрезвычайных комиссий. Эти комиссии ликвидируются повсюду, кроме Украины и полосы фронта, где жизнь еще далеко не вошла в нормальное русло.

В связи с победой над вооруженной интервенцией союзников, Красная Армия переходит на мирное положение. Военный фронт заменяется фронтом труда. Контрреволюция внутри подавлена. Она уходит глубже в подполье и начинает разрабатывать другие методы борьбы – медленное экономическое удушение. В связи с этим Дзержинскому приходится перестроить и свой аппарат. От нервной, беспрерывной борьбы можно перейти к более спокойной планомерной работе по предупреждению глубоко задуманных заговоров и по пресечению военного и экономического шпионажа.

Учитывая это, Феликс Эдмундович в феврале 1922 года ходит в правительство с предложением о ликвидации ВЧК и организации вместо нее Государственного политического управления. Это предложение принимается, и ВЧК перестает существовать.

Спад кипучей и напряженной деятельности ВЧК, а потом ГПУ, не может удовлетворить беспокойную натуру Дзержинского. Он, оставаясь председателем ВЧК, а потом ГПУ, одновременно работает на транспорте в качестве народного комиссара путей сообщения, а потом председателя ВСНХ СССР.

Феликс Эдмундович и на этих государственных постах отдает всего себя работе, применяя те же принципы партийного подхода к делу, внимания к людям, беззаветного служения революции. За долгие годы работы в ВЧК у него воспитались закаленные работники – люди школы Дзержинского. Они также постепенно переходят на хозяйственную работу и здесь доказывают, что они кое-чему научились у своего учителя и умеют не только уничтожать контрреволюцию, но и уничтожать разруху, и создавать хозяйство.

 

И. С. Уншлихт

На боевом посту

Ф. Э. Дзержинский – это одна из самых светлых, прекраснейших личностей старого поколения революционеров, беззаветно преданных делу пролетариата.

Никогда не знал он личной жизни и отдыха…

Наступают послеоктябрьские дни. Пользуясь слабостью молодого рабоче-крестьянского правительства, наступлением на нас наших врагов, контрреволюция готовится взорвать Советскую власть изнутри. Необходимо быстро создать карательный орган диктатуры пролетариата, который бы беспощадно расправлялся со всеми темными силами реакции.

Кому поручить руководство столь сложной, трудной, ответственной работой? У Владимира Ильича нет колебаний. Выбор падает на Феликса Эдмундовича как на единственного кандидата, которому можно поручить это дело.

С первых дней Октябрьской революции он – руководитель борьбы с контрреволюцией…

В дни гражданской войны приходится строить не только Красную Армию, но и весь государственный аппарат. Стоят перед нами ударные боевые задачи. Одним из лучших руководителей и исполнителей этих задач всегда являлся Феликс Эдмундович.

Революционным порывом, натиском и неслыханной работоспособностью он берет все препятствия, преодолевает все трудности.

Благодаря своему политическому чутью, неусыпной бдительности он предотвратил много неожиданных, иногда весьма опасных ударов… Историческая роль Дзержинского в этой борьбе будет жить в умах и сердцах многих поколений раскрепощенного человечества.

1920 год. Наступление на Варшаву. Дзержинский – самый активный член Польского ревкома. Полон энтузиазма, полон веры в то, что близок час раскрепощения рабочего класса Польши, свержения буржуазии, осуществления диктатуры рабочего класса.

Горячее желание Феликса тогда не осуществилось. Польша осталась панской. Но он не унывает, не падает духом. Он знает: революция в Польше неизбежна. Нужна еще глубокая работа по революционизированию широких рабочих масс Польши.

Конец гражданской войны, начало мирного строительства. Дзержинский на постах наркома путей сообщения и председателя ВСНХ. Начало его работы на поприще хозяйственном… Он берется за новое для себя дело. Он это понимает и сознает. Он берется за самое добросовестное, самое усидчивое изучение порученных ему областей хозяйственной жизни…

С присущей ему энергией борется он с самой ожесточенной расхлябанностью, распущенностью, со всякого рода злоупотреблениями… То, чего его предшественники выполнить не могли, что было им не по силам, то выполняется целиком и полностью Дзержинским, несмотря на колоссальные трудности и препятствия…

Пусть светлая и прекрасная жизнь… неутомимого борца и революционера, беззаветно храброго и преданного товарища, строителя новой жизни Феликса Эдмундовича Дзержинского служит образцом для новой смены.

 

Л. Б. Ривин

Дзержинский в моей жизни

За время пребывания в Орловском централе мы – политзаключенные – почувствовали в Дзержинском стойкого революционера… и полюбили его. Расставаться с ним было тяжело.

В дни Февральской революции 1917 года трудящиеся города Орла вышли на улицы и потребовали освобождения из тюрем политических заключенных. Тяжкие оковы, давившие меня 10 лет, спали навсегда. Все революционеры получили долгожданную свободу и разъехались по родным местам. Я уехал к себе в Белоруссию и устроился на работу в одну из транспортных организаций. Через некоторое время наш район был оккупирован германскими войсками. Всем советским учреждениям пришлось эвакуироваться в тыл… Я решил поехать в Саратов к сестре, которую не видел много лет. Мой путь лежал через Москву.

Побывать в новой советской столице было давнишней моей мечтой. Не скрою, очень хотелось встретиться с Дзержинским. Мне говорили, что он работает в Кремле вместе с В. И. Лениным.

Москва встретила меня ясным апрельским утром. От Александровского (теперь Белорусского) вокзала до Казанского решил пройти пешком и посмотреть город…

С Красной площади не хотелось уходить. Словно завороженный смотрел на развевающийся красный флаг над зеленым куполом Кремлевского дворца – символ победившей пролетарской революции, за которую мы боролись и страдали в тюремных казематах. Сознание того, что в Кремле живет и работает наш вождь и учитель В. И. Ленин, а рядом с ним – мой друг Ф. Э. Дзержинский, радовало и вдохновляло меня. Однако зайти к Феликсу Эдмундовичу в Кремль я постеснялся.

С мыслями о Ленине и о Дзержинском через Никольскую улицу (ныне улица 25 Октября) вышел на Лубянскую площадь (площадь Дзержинского) и по улице Большая Лубянка (улица Дзержинского) направился в сторону Казанского вокзала. Иду, наблюдаю, мечтаю… И вдруг… я почувствовал на плече чью-то руку и тут же услыхал радостный возглас:

– Лазарь, дорогой, это ты?

Оглянувшись, я увидел Феликса. Вместо каторжника в тюремной робе, худого и бледного, каким он в 1916 году покинул Орловский централ, передо мной стоял стройный, в длинной шинели человек. На голове военная фуражка с красной звездой, а на ногах вычищенные до блеска сапоги. Чисто выбритое лицо расплылось в доброй улыбке, искрящиеся глаза излучали радость.

В первые секунды я настолько растерялся, что не мог сказать ни слова…

– Ты откуда и какими судьбами оказался в Москве? Я ведь работаю в этом здании, – указал Феликс на красивый угловой дом на Большой Лубянке, около которого мы встретились.

– Идем ко мне, там и поговорим.

С этими словами Дзержинский взял меня под руку, мы вошли в вестибюль дома. По тому, как приветствовали его часовые с винтовками в руках и сновавшие мимо люди в кожаных куртках с висящими на ремнях маузерами, я понял, что здесь какой-то военный штаб и Феликс Эдмундович здесь главный. Обращал на себя внимание и стоявший на возвышенной площадке в вестибюле пулемет «максим»…

– А я слышал, что ты работаешь в Кремле вместе с Лениным? – спросил я Дзержинского…

– В Кремле у Владимира Ильича бываю часто, но работаю, можно сказать, днюю и ночую, здесь, – ответил Дзержинский.

– Ну, теперь рассказывай о себе все, – предложил Феликс Эдмундович, когда мы вошли в его рабочий кабинет и уселись друг против друга.

Я последовательно, но кратко поведал о своем освобождении из тюрьмы, о пребывании на родине…

Затем мы начали вспоминать нашу жизнь в Орловском централе, которая казалась нам теперь кошмарным сном…

Как бы подводя итог нашим воспоминаниям, Дзержинский сказал:

– Главное, Лазарь, в том, что неимоверные трудности и страдания, которые мы пережили, не сломили нас, не погасили в наших сердцах идеи, за которые мы боролись. Более того, эти тяжелые годы закалили нас для борьбы и труда.

Затем речь зашла о положении в стране. Феликс говорил, что молодая Республика Советов переживает тяжелый кризис. На заключение Брестского мира с Германией мы пошли, чтобы спасти революцию и укрепить Советскую власть. Однако эсеры и меньшевики стараются сорвать этот мир, спровоцировать войну и таким образом погубить рабочих и крестьян. Бывшие союзники царской России в войне с Германией готовят интервенцию. В то же время внутренняя контрреволюция всюду поднимает голову, формирует белые армии, организует заговоры и восстания, усиливает саботаж и спекуляцию.

– Но Республика Советов непобедима, – решительно заявил Дзержинский. – Ее резервы неисчерпаемы. Вождь революции В. И. Ленин и большевистская партия принимают все меры, чтобы отстоять завоевания Октября… А для борьбы с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией создана Всероссийская чрезвычайная комиссия при Совете Народных Комиссаров. Мне поручили возглавить этот орган пролетарской диктатуры…

Посмотрев через окно куда-то на улицу, Дзержинский продолжал:

– Работников хороших у нас мало, вот беда! – И, подумав минуту, вдруг спросил:

– А как ты смотришь на то, чтобы остаться работать здесь, в ВЧК?..

Такой поворот в нашем разговоре был для меня настолько неожиданным, что я растерялся. Собравшись с мыслями, ответил:

– Я, Феликс, рад твоему вниманию, но о деятельности ВЧК знаю очень мало. Боюсь, что не смогу быть полезным вам.

Дзержинский улыбнулся и сказал, что ему раньше тоже не приходилось работать в ЧК… Порешили на том, что я съезжу в Саратов к сестре, подумаю и по возвращении дам ответ.

В процессе нашего разговора часто звонил телефон. Ответы руководителя ВЧК были краткими и четкими: «Согласен», «Не возражаю», «Проверьте тщательно», «Соберите доказательства», «Действуйте в зависимости от обстановки» и т. п.

Чувствовалось, что здесь, в огромном городе, да и во всей стране идет напряженная, невиданная война с врагами революции.

Во время беседы я спросил Дзержинского:

– Чем объяснить, что у вас такая боеготовность, всюду стоят пулеметы, часовые, все при оружии?

– На днях мы раскрыли крупный белогвардейский заговор савинковской организации под демагогическим названием «Союз защиты родины и свободы». Организация насчитывала до 5 тысяч членов, главным образом – бывших офицеров царской армии. Заговорщики ставили целью поднять вооруженное восстание, арестовать и уничтожить Советское правительство, всех коммунистов и советских активистов города, а затем открыть ворота в Москву англо-французским интервентам.

– Ты представляешь, какая грозная опасность надвигалась на молодую Республику Советов? – с возмущением говорил Дзержинский.

Затянувшись папироской, он продолжал:

– Сейчас в городе продолжаются аресты участников заговора, и мы находимся в боевой готовности…

После беседы Феликс предложил мне зайти в столовую и пообедать… Прощаясь, пожелал мне счастливого пути…

В Москву я вернулся через восемь дней. С вокзала направился прямо на Большую Лубянку, в дом № 11. В вестибюле у меня потребовали пропуск. Я объяснил, что иду к товарищу Дзержинскому по договоренности. Дежурный куда-то позвонил, и меня пропустили.

Как только я вошел в кабинет, Феликс Эдмундович встал из-за стола, мы крепко обнялись. Он поинтересовался, как прошла моя поездка к сестре, какова жизнь в Саратове, каково положение на транспорте. Затем спросил о моем решении относительно работы в ВЧК.

Я ответил, что согласен работать в ЧК, но только не в Москве, а в Белоруссии.

– Почему? – последовал вопрос.

– Для работы в центральном аппарате я не подготовлен. На периферии принесу больше пользы для Советской власти. В Белоруссии я родился, там прошло мое детство, юность… Мне хорошо известны местные условия, обстановка, люди.

– Ну что ж. Нам позарез нужны работники и на местах, мы как раз занимаемся организацией и укреплением местных ЧК. Поезжай в Оршу начальником пограничной чрезвычайной комиссии.

– В Оршу – так в Оршу. Этот город мне знаком.

– Вот и хорошо. Орша сейчас – один из боевых участков нашей работы. Через железнодорожную станцию Орша за демаркационную линию на Запад ежедневно проезжает много людей. Там стекаются белоэмигранты и перебежчики, контрабандисты и спекулянты, шпионы и диверсанты. Временную границу в районе Орши надо закрыть на замок.

Председатель ВЧК подробно разъяснил, как создать аппарат пограничной комиссии и с чего начать работу.

– Главное, – подчеркивал Феликс Эдмундович, – подобрать надежных и грамотных оперативных работников и сформировать боевой отряд. ЧК должна располагать вооруженной силой, на которую можно опереться, особенно в борьбе с бандитизмом. Для этого необходимо связаться и поддерживать постоянный контакт с местными партийными и советскими органами, а также с частями Красной Армии. Если потребуется помощь в обмундировании и вооружении отряда, обращайтесь к нам. Регулярно информируйте о ходе работы… А теперь скажи, сколько времени тебе потребуется на подготовку к отъезду?

– Думаю, что за трое суток уложусь, – ответил я.

– Тогда сегодня же свяжись с иногородним отделом ВЧК и получи там необходимые инструкции и документы. В свободное время обязательно посмотри Москву, ее достопримечательности. Мы, чекисты, должны не только безупречно знать специфику своей работы, военное дело, но и быть развитыми политически и культурно. Только при этом условии мы сможем правильно строить отношения с любой категорией людей.

Обратив внимание на мой чемоданчик, Дзержинский заметил:

– Ты, я вижу, прямо с вокзала. Остановиться в Москве тебе, конечно, негде, а на гостиницу не рассчитывай – там все коридоры наполнены. Но ты не расстраивайся. Ночевать будешь здесь, в моем кабинете.

С этими словами Феликс обратил мое внимание на ширму у стены, за которой стояла узкая железная кровать с убранной постелью.

– Это мое пристанище. А пока здесь будешь спать ты. Я на это время буду ходить ночевать к сестре Ядвиге. В связи с наступлением кайзеровских войск на Западном фронте в 1915 году она эвакуировалась из Литвы в Москву и живет здесь до сих пор.

Несмотря на мои возражения, Дзержинский настоял на своем, и я три ночи спал в ВЧК. Правда, спал я мало: приходил я за полночь, а руководитель Чрезвычайной комиссии работал еще дольше. Несмотря на это, в 9 часов он был уже в кабинете.

Получив нужные документы, оружие, значительную сумму денег и пишущую машинку, я выехал в Оршу.

По делам службы мне часто приходилось бывать в Москве, и всякий раз я в первую очередь заходил к Феликсу Эдмундовичу. Он внимательно выслушивал мои доклады, давал наставления, распоряжался о выдаче мне нужных для дела оружия, материальных и денежных средств.

Я, как и все чекисты, старался, во что бы то ни стало, выполнить указания председателя ВЧК, руководствоваться стилем его работы, и это было лучшей гарантией успешной борьбы с контрреволюцией на порученном мне участке.

 

В. Н. Алтайский

Специальное задание

8 августа 1918 года Орловский окружной военкомат направил нашу специальную техническую команду в распоряжение штаба Восточного фронта. Трудное тогда было время для Советской республики. Интервенты и белогвардейцы захватили почти весь Урал, Сибирь, район Среднего Поволжья…

Когда мы прибыли в город Свияжск, нашу команду зачислили в резерв. Нам поручили охрану штаба армии, давали и отдельные боевые задания.

9 сентября войска Красной Армии перешли в наступление на Казань. К утру 10 сентября город был охвачен с трех сторон. С севера двигалась 2-я армия, с запада и юга – части 5-й армии, а с Волги – речная флотилия. 13 сентября наша команда вместе со штабным поездом прибыла в Казань.

Вскоре нас откомандировали в распоряжение начальника особого отдела 5-й армии Ивана Петровича Павлуновского. Этого необычайно храброго чекиста очень уважал и ценил Ф. Э. Дзержинский…

Зная характер Павлуновского, Дзержинский всегда просил его быть осмотрительней и осторожней. Хотя сам Феликс Эдмундович часто рисковал жизнью.

Познакомившись с нами, Павлуновский сказал:

– Вначале вам предстоит серьезная учеба. Вы должны пройти курс специальной разведывательной службы. Без этих знаний хороших разведчиков из вас не получится.

Вскоре особый отдел 5-й армии и наша команда были переведены в Симбирск. Здесь мы и начали учиться.

По окончании курса Павлуновский вызвал меня и сказал:

– Беру вас с собой в Москву.

Так как у начальства не положено спрашивать, зачем и почему, я откозырял и вышел из кабинета.

Но раздумья не оставляли меня. Зачем в Москву? Какие для нас могут быть там дела? Тут, на фронте, мы нужнее.

И только в поезде Павлуновский, как бы между прочим, обронил:

– Получим специальное задание и вернемся обратно. Мы ведь работники Восточного фронта…

По приезде в Москву мы с И. П. Павлуновским сразу же пошли на Лубянку.

– Иван Петрович, а к кому мы идем?

Павлуновский метнул на меня строгий взгляд и бросил:

– Придем – узнаешь!

Получили пропуска, поднялись на второй этаж и вошли в комнату, где сидел секретарь.

– Здравствуйте, товарищ! Мы приехали по вызову, – сказал Павлуновский.

– Здравствуйте, товарищ Павлуновский! – ответил секретарь и предложил: – Посидите немного. Сейчас доложу Феликсу Эдмундовичу. Он о вас уже спрашивал.

Когда из кабинета председателя ВЧК вышел какой-то посетитель, секретарь сказал:

– Проходите.

Первым к двери шагнул Павлуновский, за ним – я. Навстречу из-за письменного стола вышел Дзержинский. Поздоровавшись с нами за руку, он сказал:

– Располагайтесь, товарищи! – И указал рукой на кресла. – Как у вас там дела? Рассказывайте.

Иван Петрович подробно докладывал председателю ВЧК о работе особого отдела 5-й армии, а я с интересом рассматривал легендарного Дзержинского и его кабинет.

Феликс Эдмундович был высок ростом, в простой гимнастерке защитного цвета, в таких же брюках и хромовых сапогах. Широкий ремень на узкой талии еще больше подчеркивал стройность его фигуры. Никакого оружия при нем не было. Худощавое лицо Дзержинского с небольшой клиновидной бородкой выглядело усталым, взгляд сосредоточен, внимателен, даже строг.

Когда он оборачивался в мою сторону, я чувствовал себя как-то неловко, стесненно. А вот Павлуновский, хорошо знающий Ф. Э. Дзержинского, явно не испытывал такого чувства. Он разговаривал с ним совершенно свободно, называя его по имени-отчеству.

Кабинет Феликса Эдмундовича представлял собой обыкновенную, не очень большую комнату. На письменном столе кроме чернильного прибора, электролампы и телефона – стопка книг и чья-то фотография в рамке. Рядом, под рукой, – этажерка с книгами и журналами. В углу комнаты – ширма, из-за которой видны простая солдатская кровать и умывальник на стене. Нетрудно было догадаться, что здесь, в кабинете, хозяин проводит большую часть суток. Кроме письменного стола, нескольких кресел и стульев стоял еще небольшой столик, у самого окна. На нем лежали какие-то свертки – не то чертежи, не то карты. Словом, в кабинете ничего лишнего. Обстановка самая скромная.

Во время разговора дверь приоткрылась, и вошедший секретарь доложил:

– Приехал Сорокин.

– Пусть входит. Тут люди свои, – отозвался Дзержинский.

В кабинет вошел человек лет пятидесяти с бородой и усами. Сквозь стекла очков на нас взглянули прищуренные глаза. Среднего роста, в сатиновой косоворотке и черных брюках, заправленных в сапоги, он выглядел простачком. Еще больше удивило его обращение к председателю:

– Господин Дзержинский, все сделано, как вы велели.

– Хорошо, господин Сорокин, – с улыбкой ответил Дзержинский. – Прошу вас немного подождать. Можете здесь, можете там.

Секретарь и Сорокин вышли, а я недоумевал: почему этот человек называет председателя ВЧК господином?

Между тем Дзержинский продолжал расспрашивать Павлуновского:

– А как наши чекисты и особисты помогали Красной Армии в боях за Казань?

– Все было подчинено интересам общего дела. Некоторые бойцы нашей специальной технической команды даже участвовали в штурме города. Подрывники и десантники действовали замечательно. Они, Феликс Эдмундович, достойны всяческой похвалы…

– Обо всем этом представите подробный письменный доклад, – сказал Дзержинский. Потом обратился ко мне: – Вы товарищ, отлично окончили учебу. Мне об этом уже известно. Посоветовавшись с вашим начальником, – Дзержинский кивнул в сторону Павлуновского, – я решил именно вам поручить ответственное задание. Какое – вы узнаете от Ивана Петровича. А мне остается только напомнить вам главный закон разведчика. – Дзержинский встал, оперся руками о стол и продолжал: – Основа всему – тайна. Знает один – полная гарантия успеха. Двое – может быть. Трое… – Феликс Эдмундович умолк и энергичным жестом показал, что никакой тайны уже не существует.

Далее он сказал:

– Помните, что вы идете на серьезную и опасную работу. Одной храбрости там мало, нужна еще колоссальная выдержка. Надо хорошо помнить намеченный план, действовать осмотрительно и осторожно. Малейший промах может и вас погубить, и всю операцию провалить.

Дзержинский говорил так, что каждое его слово западало в душу. Потом встал и распрощался с нами.

Когда мы были уже в вестибюле, Иван Петрович спросил:

– А знаешь, кто такой Сорокин? – И, не дожидаясь ответа, пояснил: – Это самый преданный Дзержинскому человек, его личный курьер. До революции Григорий Кириллович Сорокин был курьером в петроградском градоначальстве. Оно находилось на Гороховой улице, в доме номер два. Как-то Дзержинский решил осмотреть этот дом, чтобы разместить там ВЧК. Ему открыл дверь незнакомый человек. Дзержинский спросил, кто он.

– Я курьер, – ответил незнакомец, – все разбежались, а я охраняю добро.

– Это очень хорошо. Так и продолжайте, – похвалил его Дзержинский.

Осмотрев здание, Феликс Эдмундович спросил:

– А не желаете ли у нас служить?

– Отчего же не служить? – ответил курьер.

Так Григорий Кириллович и остался в ВЧК. Он очень любит Дзержинского и по старой привычке называет его господином. Но дело ведь не в том, как он его величает. Важно, что у Феликса Эдмундовича есть надежный и преданный человек.

– А что за портрет я видел на столе у Феликса Эдмундовича?

– Это портрет его сына Ясика, – ответил Павлуновский.

Из Москвы мы выехали в Симбирск. 5-я армия в то время наступала вдоль Волго-Бугульминской железной дороги на Бугульму. Она продвигалась двумя группами: одна – в направлении Мелекесс-Бугульма, другая – на Чистополь-Бугульма. Эти группы образовали как бы клещи.

В особом отделе мы получили задание. Оно заключалось в следующем: пробравшись через фронт белых, наша группа должна была проникнуть в Уфу, связаться с местными подпольными большевистскими организациями и развернуть активную диверсионную деятельность. Кроме того, требовалось непрерывно передавать своим информацию о противнике.

Не буду описывать подробности выполнения задания. Скажу только, что справились мы с ним неплохо. Может, потому, что нашей работой в тылу врага руководил лично Павлуновский. Это был, конечно, очень рискованный шаг для начальника особого отдела. Но что делать, произошло именно так. В условное время он выходил на одну из улиц Уфы торговать газетами и тихо отдавал нам короткие указания. С перевязанной щекой, в штатском поношенном костюме его просто невозможно было узнать.

29 декабря 1918 года части 1-й армии овладели городом Стерлитамаком, а 31 декабря войска 5-й армии заняли Уфу. Однако частный успех в центре не изменил тяжелого положения на всем Восточном фронте. Колчаковцы усилили нажим на нашем левом фланге. 3-я армия стойко вела борьбу, проявив немало героизма, и все же 24 декабря 1918 года ее части оставили Пермь. Захват белыми этого города создавал прямую угрозу Вятке, а их соединение с белогвардейцами, действовавшими с севера, грозило катастрофой всему Восточному фронту.

Выправить создавшееся положение на Восточном фронте могли только решительные меры партии и правительства. По предложению В. И. Ленина ЦК РКП(б) принял решение создать партийно-следственную комиссию для подробного расследования причин сдачи Перми и принятия необходимых мер к скорейшему восстановлению как партийной, так и советской работы в районах действий 3-й и 2-й армий.

Подробно рассказывать об этом историческом факте нет необходимости. Он с достаточной полнотой освещен в нашей литературе, в том числе и в воспоминаниях участников гражданской войны. Стоит лишь подчеркнуть, что Ф. Э. Дзержинский сыграл особенно выдающуюся роль как член этой комиссии.

Начавшееся наступление армий Восточного фронта шло с переменным успехом, но план Колчака по захвату Вятки был сорван. Успехи же войск правого крыла Восточного фронта – взятие Оренбурга и Уральска – и вовсе положили начало разгрому Колчака.

В конце января Ф. Э. Дзержинский выехал в Москву. Он вез В. И. Ленину доклад о работе комиссии и положении на Восточном фронте.

В дальнейшем, когда меня назначили в коллегию ОГПУ, я стал часто встречаться с Феликсом Эдмундовичем. Работал он почти круглые сутки. Бывало, дежуришь ночью, и вдруг часа в четыре открывается дверь, входит Феликс Эдмундович. Как всегда, обращается на «вы» и спокойно говорит: прошу вас к утру сделать то-то и то-то.

Да, он всегда находился на посту, денно и нощно. На том высоком посту, который по его заслугам доверили ему наша партия.

 

С. Г. Уралов

Герой Октября

Есть люди, память о которых не стирает неумолимое время. Таким человеком был Феликс Эдмундович Дзержинский.

Впервые я увидел его в дни Февральской революции в здании городской Думы (теперь здесь Музей В. И. Ленина). Сюда в те дни – уже не в Думу, а в только что обосновавшийся Московский Совет рабочих и солдатских депутатов – ежедневно толпами приходил народ. Слишком много причин было для этого: город бурлил от событий, потрясших страну, и людям трудно было усидеть дома. Все спешили туда, где можно поделиться своими настроениями, услышать объяснение происходящему. А события все нарастали.

День, о котором идет речь, был особенным: в Московский Совет привезли политзаключенных, освобожденных из Бутырской тюрьмы. Среди них был и Феликс Эдмундович Дзержинский. Его высокий рост и тонкие черты болезненно-бледного лица сразу привлекли внимание всех присутствующих. Рукоплескания, бесконечное «ура», крепкие рукопожатия и объятия друзей, слезы радости сопровождали прибывших, пока они поднимались на второй этаж. Конечно, я тогда даже думать не мог, что очень скоро мне придется работать под непосредственным руководством Феликса Эдмундовича.

Вторая моя встреча и знакомство с ним состоялись в Петрограде на VI съезде РСДРП(б). Я присутствовал на съезде в качестве гостя от Центрального совета фабрично-заводских комитетов Петрограда. Феликс Эдмундович был делегатом и активным участником съезда.

Как известно, на съезде он был избран в состав Центрального Комитета РСДРП(б), которому выпала историческая миссия – во главе с Владимиром Ильичом Лениным руководить великим восстанием в октябре 1917 года. И теперь еще хорошо помню, как на одном из заседаний съезда Дзержинский решительно высказался против провокационных происков Временного правительства, требовавшего явки В. И. Ленина на суд. Его слова: «Мы не доверяем Временному правительству и буржуазии… мы не выдадим Ленина… Мы должны от имени съезда одобрить поведение Ленина…» – звучали вдохновенно и требовательно.

Позже, в Смольном, работая в Центральном совете фабзавкомов, мне часто приходилось наблюдать кипучую деятельность Ф. Э. Дзержинского, вновь и вновь убеждаться в его организаторском таланте. Феликс Эдмундович был тогда членом Военно-революционного комитета и членом партийного Военно-революционного центра по руководству вооруженным восстанием. Уйдя с головой в подготовку восстания, он не покидал Смольного. Тысячами нитей Дзержинский был связан с красногвардейскими отрядами питерских заводов и фабрик, которые в момент восстания сыграли решающую роль. В день восстания, 25 октября 1917 года, Дзержинский руководил захватом Центрального телеграфа, почты.

А 26 октября (8 ноября) я снова увидел его. Ф. Э. Дзержинский выступал с трибуны II Всероссийского съезда Советов в переполненном до отказа Актовом зале Смольного. Во всех концах этого огромного помещения был слышен четкий голос Феликса Эдмундовича, когда он взял слово по вопросу о мире после доклада В. И. Ленина. Взволнованность и искренность звучали в каждом его слове и покоряли слушателей.

Он говорил: «Мы знаем, что единственная сила, которая может освободить мир, это – пролетариат, который борется за социализм».

Первые послеоктябрьские дни… Кто из тех, кто жил тогда в Петрограде, забудет это время! Октябрь принес не только радость. Мутным потоком хлынули темные силы, угрожая потопить еще не окрепшую Страну Советов в водовороте антисоветских мятежей, заговоров, бандитизма, мошенничества. Город кишел шпионами, диверсантами, жуликами и саботажниками. Вытряхнутые из своих нор свежим ветром Великого Октября, они объединились и начали открытую и скрытую борьбу против Советской власти.

Ненависть классового врага вынудила молодую Советскую республику обнажить меч пролетарской диктатуры в защиту завоеваний Октября. Партия большевиков, возглавляемая Лениным, считала своей задачей в этот период мобилизацию всех сил на защиту диктатуры пролетариата от всевозможных выступлений контрреволюции.

И вот 7 (20) декабря 1917 года Ф. Э. Дзержинский делает доклад Совету Народных Комиссаров о мерах борьбы с саботажниками и контрреволюционерами, и Совнарком принимает решение о создании Всероссийской чрезвычайной комиссии – ВЧК. Когда встал вопрос, кого же поставить во главе ВЧК, В. И. Ленин назвал, а Совнарком утвердил первым председателем ВЧК Феликса Эдмундовича Дзержинского.

ВЧК ставила задачу на удары контрреволюции отвечать двойными ударами, отвечать по указанию Ленина «репрессией, беспощадной, быстрой, немедленной, опирающейся на сочувствие рабочих и крестьян».

Создавая аппарат ВЧК, Феликс Эдмундович заботился о том, чтобы в него вошли люди честные и мужественные, партийные и беспартийные, преданные делу пролетарской революции, испытанные борьбой с царизмом и буржуазией в революционном подполье, организованные и исполнительные.

Упорно и терпеливо воспитывал он кадры, прививая им навыки чекистской работы, требуя от них всестороннего знания дела, сознательной дисциплины, настойчивости и выдержки. Феликс Эдмундович своим личным примером показывал нам, работникам ВЧК, как надо бороться за интересы Советской власти. Не было для чекистов более высокого образца бесстрашия, верности долгу, строгого отношения к себе, чем весь облик председателя ВЧК. Поэтому девизом звучали слова на личных удостоверениях чекистов: «Звание чекиста требует бдительности, решительности и храбрости».

Сам Дзержинский обладал редким чутьем в деле распознавания врага. Он умел по малейшему сигналу предупредить надвигающуюся опасность, судил о человеке не по словам, а по его делам.

Осторожно и терпеливо распутывая тайные нити контрреволюции, Дзержинский проявлял величайшее мужество. Меткость и точность удара по врагу – характерная черта в его работе как чекиста. Эти высокие качества он воспитывал и в своих работниках, мощной когорте чекистов.

Дзержинский не раз рисковал головой, но делал это как чекист, решительно и хладнокровно. 6 июля 1918 года левые эсеры, чтобы спровоцировать войну с Германией, убили в Москве германского посла Мирбаха. Дзержинский узнал об этом в тот момент, когда собирался ехать на заседание V съезда Советов, проходившее в здании Большого театра. Феликс Эдмундович немедленно выехал в германское посольство, помещавшееся тогда в Денежном переулке (теперь это улица Веснина), и на месте установил подробности случившегося. Там ему было объявлено, что убийство совершено работниками ВЧК по приказанию Дзержинского, и Феликсу Эдмундовичу показали документ, который должен был это подтвердить. Документ был выдан на имя Блюмкина и Андреева, действительно находившихся на службе ВЧК и в то же время состоявших в партии левых эсеров. Однако подписи Дзержинского и секретаря ВЧК на документе были поддельными. Но печать была подлинной. Ее поставил заместитель председателя ВЧК эсер Александрович.

Блюмкин и Андреев после убийства Мирбаха укрылись в отряде ВЧК, которым командовал левый эсер Попов. Дзержинский тотчас же поехал к Покровским воротам, где располагался этот отряд. Приехав туда, он потребовал явки преступников. Однако Попов отказался их выдать. Из другой комнаты вышли окруженные вооруженными матросами члены ЦК левых эсеров Прошьян и Карелин. Они крикливо заявили Дзержинскому:

– Можете не искать. Мы Блюмкина не выдадим, так как граф Мирбах убит им по приказу ЦК левых эсеров, и мы принимаем на себя ответственность за этот акт.

– В таком случае я вынужден арестовать вас. Прошу следовать в мою машину, – решительно заявил Дзержинский.

После этого главари левых эсеров с помощью обманутых ими матросов обезоружили председателя ВЧК и объявили его заложником.

– Это предательство! Вы подрываете революцию изнутри! – возмущенно сказал Феликс Эдмундович.

Обращаясь к появившемуся здесь Попову, он потребовал:

– Дайте мне ваш револьвер!

Растерявшийся Попов спросил:

– А зачем?

– Я пущу вам пулю в лоб как негодяю!

Попов бросился бежать.

– Вы трус, презренный трус! – крикнул ему вдогонку Феликс Эдмундович.

Арестовав Дзержинского и некоторых других руководящих работников – большевиков, левые эсеры начали давно задуманный вооруженный мятеж. Они намеревались захватить власть в стране и начать проведение своей авантюристической политики, что неминуемо привело бы к гибели молодой Республики Советов.

Принятыми мерами мятеж был ликвидирован на второй день. В. И. Ленин лично руководил этой операцией. Ему помогал Я. М. Свердлов. Левоэсеровская фракция съезда была задержана по решению Советского правительства в здании Большого театра в качестве заложников.

Дзержинский освободился 7 июля утром и сразу же провел энергичные меры по задержанию пытавшихся скрыться главарей заговора. Предателя Александровича задержали на одном из вокзалов, куда он, переодевшись и сбрив всем хорошо знакомую бороду, приехал, чтобы бежать из Москвы.

Дзержинский очень тяжело переживал июльские события. Взвешивая происшедшее, он, как предельно честный и прямой человек, поступил так, как ему подсказывала партийная совесть. В «Правде» за 8 июля 1918 года было опубликовано его заявление:

«Ввиду того, что я являюсь, несомненно, одним из главных свидетелей по делу об убийстве германского посланника графа Мирбаха, я не считаю для себя возможным оставаться больше во Всероссийской чрезвычайной комиссии… в качестве ее председателя, равно как и вообще принимать какое-либо участие в комиссии. Я прошу Совет Народных Комиссаров освободить меня от работы в комиссии».

Совнарком, понимая Дзержинского, принял его отставку. Но ненадолго, ровно настолько, чтобы Ф. Э. Дзержинский понял, что не он в ответе за подлость людей, предавших свое отечество.

И вот, 22 августа при назначении новой коллегии ВЧК Совнарком вынес постановление, в котором председателем ВЧК вновь назначался Ф. Э. Дзержинский, «отставка которого была принята… по собственному его прошению».

Тяжелые дни переживала Советская страна в 1919 году. Она вновь очутилась во вражеском кольце.

Ленин и Дзержинский 31 мая через газету «Правда» обратились с призывом усилить всеобщую бдительность и внимание к проискам белогвардейских шпионов и диверсантов. И народ всячески помогал чекистам.

«ВЧК была орудием диктатуры трудящихся, – писал Дзержинский в 1922 году. – Пролетариат выделил для работы в органах ЧК лучших сынов своих. И не удивительно, что враги наши бешено ненавидели ЧК и чекистов. Их ненависть вполне заслуженна… Только доверие рабочих и крестьян дало силу ВЧК, и затем ГПУ, выполнить возложенную революцией на них задачу…».

За свою самоотверженную деятельность Феликс Эдмундович Дзержинский в январе 1920 года был награжден орденом Красного Знамени.

Без преувеличения можно сказать, что поистине великим счастьем для всех нас было то, что во главе ВЧК стоял Феликс Дзержинский.

Профессиональный революционер, подпольщик с острым политическим зрением, знаток человеческой психологии, он побеждал врагов прежде всего потому, что был глубоко партийным человеком. Мы пользовались громадными правами, и Дзержинский постоянно обращал внимание на нашу величайшую ответственность перед партией, требовал умело, правильно использовать эти права. Чтобы яснее можно было понять, какими правами мы тогда обладали, приведу мандат, выданный мне в 1919 году Ф. Э. Дзержинским.

«МАНДАТ

Председатель ВЧК Ф. Дзержинский

Настоящий мандат выдан Президиумом ВЧК члену коллегии ВЧК тов. Уралову, командируемому с поездом имени ЛЕНИНА для организации и инструктирования губернских чрезвычайных комиссий в районы Поволжья, Урала и Сибири с правом производства ревизии, ареста, устранения, перемещения и привлечения к ответственности должностных лиц, а также для усиления состава Губчека партийными товарищами через Губкомпарты.

Секретарь В. Савинов».

Кроме того, тов. Уралов по усмотрению может созывать тройку и утверждать от имени Президиума ВЧК постановления Губчека.

Вокруг Дзержинского сложилось ядро таких известных партийных работников, как Менжинский В. Р., Петерс Я. Х., Ксенофонтов И. К., Лацис М. Я., Кедров М. С., Урицкий М. С., Бокий Г. И., Скрыпник Н. А., Чугурин И. Д., Благонравов Г. И., Фомин В. В., Манцев В. Н., Павлуновский И. П., Валобуев К. М., и много, много других славных защитников великих завоеваний Октября. Пройдя замечательную школу Дзержинского, эти и другие товарищи стали видными чекистами, под руководством партии умело наносили удары по контрреволюции.

Чем шире разгоралась классовая борьба, тем больше требовалось осторожности и в подборе людей в ВЧК. И это понятно, так как нигде не было столько соблазнов, сколько в ВЧК, особенно в тяжелые 1918–1919 годы. В эти годы голода и разрухи в буржуазных квартирах нередко при обысках находилось продовольствие, драгоценности, однако преступлений со стороны сотрудников, получавших также по осьмушке хлеба, почти не было.

Объясняется это тем, что подбор личного состава был исключительно тщательным, а также той идейной спайкой, которая существовала в ВЧК-ОГПУ при Феликсе Эдмундовиче и при В. Р. Менжинском.

Можно считать, что известную роль играла и практика беспощадного наказания коллегией ВЧК сотрудников в тех случаях, когда они допускали преступления или злоупотребления предоставленными им правами.

Работавшие с Ф. Э. Дзержинским, наверное, хорошо помнят, с какой силой он обрушивался на тех товарищей, которые медлили с выполнением директив партии или нарушали социалистическую законность.

Один из следователей, выведенный из терпения арестованным бандитом, во время допроса ударил его. Узнав об этом, Феликс Эдмундович немедленно назначил суд над следователем. На суд были приглашены все сотрудники, и Дзержинский, взяв на себя роль обвинителя, потребовал сурового наказания следователя. Чтобы искупить свою вину, следователь попросился на фронт (шла гражданская война).

Однажды незаконно была задержана женщина, пришедшая за справкой об арестованном брате. Феликс Эдмундович объявил работнику ВЧК, который допустил этот произвол, строгий выговор. Женщину по приказу Дзержинского немедленно освободили и отправили домой на его машине.

Феликс Эдмундович постоянно болел душой за безопасность вождя и учителя трудящихся В. И. Ленина.

Никогда не забудется 25 мая 1919 года. В этот день на Красной площади был назначен парад рабочих полков Всевобуча, который должен был принять Владимир Ильич. За несколько дней до парада меня вызвал Дзержинский и объявил, что президиум ВЧК поручает мне обеспечить охрану Ленина на Красной площади во время парада.

– Учтите, – говорил Феликс Эдмундович, – белогвардейцы, эсеры и прочие контрреволюционеры не отказались от белого террора. Событие, имевшее место 30 августа 1918 года, не должно повториться. Мы должны быть постоянно начеку. Подберите себе помощников и продуманно расставьте силы.

Признаться честно, кроме гордости за такое доверие, я испытывал и сильное волнение. Ведь предстояло сделать все возможное, чтобы не допустить ситуаций, которые угрожали бы жизни Ильича. Несмотря на то, что наряд был подобран, проинструктирован, я не спал ночей, вновь и вновь продумывал расстановку охраны во время парада.

Весь день 25 мая прошел в невероятном напряжении. Я ни на одно мгновение не упускал Владимира Ильича из виду. День выдался теплый, солнечный. Ленин шел по площади в распахнутом легком пальто. Во время приема парада Ильич, обходя выстроенные на площади рабочие полки, все время был очень оживлен. Я следовал рядом с ним.

После того как парад был принят, Ленин обратился ко мне:

– Откуда я буду выступать?

– Вот отсюда, Владимир Ильич, – ответил я и проводил Ленина к грузовику, который был заранее для этого подготовлен.

Здесь вождь революции произнес пламенную речь о важности и необходимости овладения трудящимися военным делом для защиты нового общественного строя – Республики Советов.

Выступление Ленина перед полками Всевобуча было снято на кинопленку, и народ, затаив дыхание, смотрит теперь живого Ильича.

После парада мы проводили Ленина в Кремль. Прощаясь, он крепко пожал нам руки и поблагодарил. И это сердечное рукопожатие, и слова признательности вознаградили нас за все переживания прошедшего дня.

 

И. Ильин

Первые шаги ВЧК

Накануне октябрьского вооруженного восстания на одном из собраний Путиловского завода, на котором я работал слесарем с 1913 года, стоял вопрос о выделении двух представителей в Петроградский военно-революционный комитет. Рабочие избрали меня от коллектива турбинной мастерской и Прохорова – от коллектива башенного цеха.

В тот же день с путевками завкома явились мы в Смольный в распоряжение председателя ВРК Н. И. Подвойского.

Кроме Подвойского здесь впервые мы встретили и работали совместно с известными революционерами Антоновым-Овсеенко, Невским, Механошиным, Дзержинским, Еремеевым, Менжинским, Урицким и многими другими.

Это были бурные, незабываемые дни. Смольный выглядел торжественно и сурово. Непрерывным потоком входили и выходили на выполнение боевых заданий вооруженные рабочие, солдаты и матросы. В одном из таких отрядов мне пришлось принимать участие в занятии телефонной станции, охраняемой юнкерами.

А с каким волнением и подъемом слушали мы выступление В. И. Ленина на II съезде Советов! Мне посчастливилось встретиться и непосредственно с Владимиром Ильичом. Произошло это при следующих обстоятельствах.

Во время наступления на Петроград контрреволюционных войск Краснова, в одну из ночей я был дежурным по ВРК. Телеграфист, находившийся у аппарата «юза», принял депешу о занятии красновцами Гатчины. Никого из членов оперативного штаба ВРК на месте не оказалось.

Я решил передать срочное донесение Владимиру Ильичу.

Схватив депешу, я почти бегом поспешил в ту часть Смольного, где помещался Совнарком. В коридоре было полутемно, и я чуть было не столкнулся с Лениным.

– Вы куда так спешите? – спросил он.

– Простите, Владимир Ильич, я несу вам срочную телеграмму.

Ленин подошел к ближайшей лампочке, прочитал телеграмму и сказал:

– Да, батенька, с такой телеграммой немудрено сбить с ног. Молодец! – И добавил: – Не огорчайтесь, товарищ, все меры будут приняты.

Теперь все мы знаем, какие решительные действия были предприняты В. И. Лениным по разгрому мятежных войск Краснова.

После того, как были образованы народные комиссариаты, ВРК прекратил свою деятельность. Многие члены ВРК были отозваны на работу в другие ведомства. Ряду товарищей – Петерсу, Ксенофонтову, Фомину, мне и некоторым другим – предложили перейти в только что созданную Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией при Совете Народных Комиссаров. Мы, разумеется, не задумываясь, согласились. Речь шла о защите победившей социалистической революции. Для нас имело большое значение и то, что во главе комиссии, по рекомендации В. И. Ленина, был поставлен Ф. Э. Дзержинский.

Феликс Эдмундович уже тогда был известен как пламенный революционер, несгибаемый борец с царизмом. Во время работы в Военно-революционном комитете мы были свидетелями его смелых, энергичных действий по борьбе с мятежниками, с саботажниками и громилами. Дзержинский неоднократно выполнял обязанности председателя Военно-революционного комитета. На этом посту особенно ярко проявились его организаторские способности, умение правильно оценивать создавшуюся обстановку и разумно направлять действия революционных масс. Работать с таким руководителем было страстным желанием каждого из нас.

Я был назначен членом коллегии ВЧК и вместе с другим членом коллегии И. К. Ксенофонтовым выполнял обязанности секретаря коллегии.

Штат Чрезвычайной комиссии был мизерным. Мы не имели даже машинистки. Все документы, даже ордера на арест врагов революции, писались от руки и подписывались председателем ВЧК Дзержинским, секретарем Ксенофонтовым или мной.

А работы навалилось горы. Прежде всего, надо было сломить саботаж царских чиновников, пресечь подрывную деятельность кадетской контрреволюции, раскрыть и ликвидировать белогвардейские организации из бывших офицеров.

Саботаж чиновников ставил под угрозу срыва многие мероприятия Советского правительства и мог привести к гибели революции. ВЧК вынуждена была принять против саботажников самые твердые меры.

Вспоминаю, как чиновники старого министерства просвещения создавали видимость нормальной деятельности.

Они организовывали какие-то курсы, выдавали аттестаты и дипломы. В то же время они не признавали Народный комиссариат просвещения и открыто саботировали мероприятия Советского правительства по народному образованию. Народный комиссар просвещения обратился в ВЧК с просьбой принять меры к ликвидации самозванного «министерства». Чекисты начали с того, что пришли в «министерство» и арестовали зачинщиков саботажа. Затем они собрали митинг служащих, разъяснили им цели и задачи Советской власти и призвали их к выполнению директив Наркомата просвещения. Действия чекистов помогли Наркомпросу покончить с саботажем и наладить работу по народному образованию.

От служащих Народного комиссариата финансов в ВЧК поступило сообщение о том, что директор отделения Петроградской торговой палаты создал стачечный комитет и подбивает чиновников к саботажу. Члены коллегии ВЧК проверили поступившие сигналы. Оказалось, что директор отделения выдавал жалованье за несколько месяцев вперед тем, кто соглашался не выходить на работу. Выявлены были и члены стачечного комитета. Зачинщика саботажа пришлось арестовать.

В январе 1918 года забастовала петроградская адвокатура. Нарушилась нормальная работа народных судов.

Адвокаты-саботажники дошли до такой наглости, что на своем собрании приняли решение послать приветственную телеграмму Керенскому. Против этих саботажников пришлось принять более строгие меры: их предали суду революционного трибунала.

Особенно опасен был саботаж в продовольственном деле. Он обрекал рабочих на голодную смерть. В борьбе с этими саботажниками ВЧК действовала исключительно оперативно. Злостные саботажники арестовывались, но они освобождались тотчас же, если изъявляли желание работать добросовестно.

Все рассказанное – лишь отдельные штрихи громадной работы, которую выполняли сотрудники ВЧК по борьбе с саботажем.

Главной силой, объединявшей контрреволюцию, была партия кадетов. Кадеты давали миллионные средства царским генералам для создания белогвардейских армий, организовывали и субсидировали саботаж. В союзе с меньшевиками и эсерами они пытались свергнуть Советскую власть под прикрытием Учредительного собрания. Естественно, что ВЧК много работала над обезвреживанием кадетского заговора.

В начале декабря 1917 года в Петрограде была вскрыта и ликвидирована кадетская заговорщическая организация, возглавляемая приват-доцентом Петроградского университета Громовым и князем Какуатовым. При аресте у Громова были найдены тысячи погромных листовок, программа действий заговорщиков и даже новый состав правительства военной диктатуры. Следствие установило, что кадетами под прикрытием культурно-просветительных солдатских университетов и народных Аудиторий формировались вооруженные отряды. Организаторы заговора были преданы суду революционного трибунала.

Большим ударом по кадетской и эсеро-меньшевистской контрреволюции явился арест Чрезвычайной комиссией членов заговорщического «Союза защиты Учредительного собрания». На деньги, отпускаемые крупной буржуазией, союз предпринимал попытки создания вооруженной охраны Учредительного собрания со всеми вытекающими отсюда последствиями. 5 января 1918 года – в день открытия Учредительного собрания – заговорщики готовились организовать в Петрограде внушительную вооруженную демонстрацию с тем, чтобы перевести ее затем в восстание, арестовать Совнарком и передать власть Учредительному собранию.

Арест руководителей заговора и меры предосторожности, предпринятые Советским правительством, подорвали силы врага. В день открытия Учредительного собрания контрреволюции удалось собрать и вывести на улицу лишь жалкие кучки сторонников Учредительного собрания.

В то же время сотрудниками ВЧК были предприняты срочные меры по предупреждению вооруженного мятежа в Москве. Имея достоверные сведения о том, что правые эсеры похитили из Арсенала Кремля большое количество винтовок, а кадеты готовят вооруженное выступление, чекисты выехали в Москву и организовали заставы красногвардейцев в важнейших пунктах города. В день открытия Учредительного собрания они арестовали московский комитет правых эсеров, а также лидеров кадетской партии, стоявших во главе готовившегося контрреволюционного восстания. При помощи красногвардейцев была окружена «демонстрация дворников». Арестованные «дворники» оказались переодетыми полицейскими. У «демонстрантов» отобрано свыше сотни револьверов. Этими энергичными и решительными мерами ВЧК сорвала план заговорщиков.

Хочу рассказать эпизод, связанный с раскрытием в Петрограде пункта по вербовке и отправке офицеров на Дон к Каледину. Дело это мне особенно запомнилось, поскольку я имел к нему прямое отношение.

Сотрудники главного штаба старой армии, лояльно настроенные к Советской власти, обратили внимание на то, что в главный штаб стали часто приходить бывшие офицеры. Они требовали выдать им документы, удостоверяющие их службу в старой армии и воинский чин. На вопросы сотрудников, для чего нужны им документы, офицеры давали невразумительные ответы и старались быстро скрыться. О подозрительном поведении офицеров кто-то из сотрудников сообщил в ВЧК. Сигналы о группировании офицеров и их связях с Калединым ВЧК имела и до этого случая. Феликс Эдмундович созвал оперативное совещание членов коллегии и предложил серьезно заняться офицерами.

– В этой враждебной нам среде, – говорил Дзержинский, – у нас нет своих людей и нам не на кого опереться.

Единственный выход – внедриться туда кому-нибудь из чекистов. Правда, это предприятие связано с большим риском и опасностью. Но других средств у нас нет. Надо действовать быстро и решительно. Туда следует послать товарища, который редко бывает в городе и меньше других известен как сотрудник ВЧК.

– Разрешите мне, Феликс Эдмундович, – встал и сказал я. – Из-за занятости внутренними делами комиссии я совсем не выезжаю на операции. В городе меня вряд ли кто знает.

Мое заявление было неожиданным для присутствующих. Оно несколько удивило и в то же время обрадовало председателя ВЧК.

– Как смотрите, товарищи, подойдет Ильин для этой роли? – обратился Дзержинский к членам коллегии.

Все члены коллегии поддержали мою кандидатуру, обязав меня тщательно подготовиться к выполнению оперативного задания.

Яков Христофорович Петерс, ведавший отделом по борьбе с контрреволюцией, нашел в архиве градоначальства личные документы умершего поручика князя Мещерского и передал их мне. Достали офицерское обмундирование. И вот я, в аккуратно подогнанной офицерской форме, под видом безработного военного специалиста стал завсегдатаем тех кафе и ресторанов на Невском проспекте, которые часто посещались бывшими офицерами. Уже через два-три дня мне удалось познакомиться и подружиться с одним из офицеров, который по секрету рассказал мне о существовании подпольной организации по набору и отправке ударных отрядов офицеров на Дон к генералу Каледину. Новоявленный «друг» стал усиленно уговаривать меня записаться в отряд ударников, обещая при этом деньги и разные привилегии.

После некоторых «колебаний» и «сомнений» я «согласился» поехать на Дон. Вскоре в кафе Филиппова на Невском я был представлен главарю организации, штабс-капитану под кличкой Орел. Он внимательно проверил мои документы, выслушал рекомендации «друга» и объявил, что он включает меня в отряд ударников. Я обязан был ежедневно приходить в кафе на обед и ужин, и всякий раз быть готовым для отъезда. На текущие расходы Орел выдал мне какую-то сумму денег.

Так была достигнута поставленная Дзержинским цель – внедриться в белогвардейскую организацию. В ту же ночь я доложил об этом Феликсу Эдмундовичу и Якову Христофоровичу. Они одобрили мои действия и предупредили о необходимости соблюдения бдительности и осторожности. Договорились и о связи с ВЧК на случай выезда отряда из города.

Около двух недель я обедал и ужинал в кафе Филиппова, встречаясь со старыми и новыми «друзьями», гадая о том, что нас ждет в будущем. Наконец нам объявили собраться всем в большом кафе на углу Невского проспекта и Николаевской улицы. Я понял, что приближается развязка, но как сообщить в ВЧК? Наблюдение участников организации друг за другом стало более пристальным. Отлучаться поодиночке никому не разрешалось. Тем временем, в назначенный час собралось 50 офицеров. Орел объявил о предстоящем отъезде на юг и выдал каждому по 300 рублей на дорогу. На радостях стали заказывать вино и закуски. За ужином уточняли план выезда из города и путь следования до Ростова.

А меня мучила мысль: «Как сообщить Дзержинскому? Лучшего момента для ликвидации заговора не дождешься. Такого случая упустить нельзя!»

Внимательно слежу за обстановкой и жду повода отлучиться. Некоторые ударники настолько напились, что им стало дурно. Я притворился пьяным, закрыл платком рот, выбежал на улицу, стремительно влетел в телефонную будку, набрал номер Дзержинского: «Все в сборе перед отъездом, адрес кафе – угол Невского и Николаевской». «Жди наряд», – услышал я ответ. Спокойно возвращаюсь в зал. Незаметно обозреваю присутствующих. «Кажется, никто не обратил внимания. Значит, номер прошел». На всякий случай руку держу в кармане, в котором револьвер с шестью патронами.

Не прошло и получаса, как в кафе ворвалась группа чекистов с револьверами и гранатами в руках. Впереди Петерс.

– Ни с места, господа! Здание окружено! Попытки бегства бесполезны! – раздался громкий и твердый голос Петерса.

Однако кое-кто попытался уйти. Я бросился к черному ходу, куда побежал Орел.

– Стойте! – крикнул я, наставив наган в его грудь.

Все офицеры во главе с Орлом на грузовиках были доставлены на Гороховую, 2.

Вскоре ВЧК вскрыла еще одну организацию белогвардейцев, возглавлявшуюся генералом Хомутовым. В отличие от Орла, Хомутов занимался вербовкой и отправкой офицеров к генералу Корнилову. При аресте Хомутова сотрудники ВЧК обнаружили два письма. В одном из них, отправленном из ставки Корнилова, Хомутову предлагалось выжидать в Петрограде особых событий. Из содержания письма также явствовало, что в Петрограде действует еще несколько белогвардейских организаций.

Получив эти сведения, чекисты усилили поиски белогвардейцев.

Не прошло и нескольких дней, как нами был арестован полковник чеченского полка Гейман. У него нашли письмо и записную книжку с вытравленными адресами. Большую часть адресов удалось восстановить. Это помогло выявить офицерскую организацию «Военная лига». Она занималась подготовкой контрреволюционного мятежа. Многие участники «Военной лиги» были арестованы.

Из-за острого недостатка оперативных сотрудников на боевые операции по аресту контрреволюционеров часто приходилось выезжать самим членам коллегии и даже председателю ВЧК.

Вскоре Дзержинский дал мне новое ответственное задание.

– Вы, Иван Ильич, хорошо справились с задачей раскрытия организации калединцев, – сказал Феликс Эдмундович на очередном заседании коллегии. Теперь мы поручаем вам новое задание. Надо арестовать генерала Скугар-Скварского – одного из главарей опаснейшей контрреволюционной организации «Возрождение России».

– Учтите, – продолжал Дзержинский, – это хитрый и опасный враг. Он может оказать вооруженное сопротивление. Будьте внимательны и осторожны.

На операцию я отправился с двумя бойцами из отряда ВЧК. Скугар-Скварский проживал на Морской улице и занимал квартиру из десяти комнат. В целях гласности операции мы пригласили с собой дворника дома.

Дверь открыла нам горничная. На мой вопрос, дома ли хозяин, она ответила неопределенно:

– Не знаю. Я только что пришла с улицы.

Оставив одного бойца у парадных дверей, а другого у черного выхода, я с дворником отправился искать генерала. Мы прошли несколько комнат и оказались в кабинете. Ни генерала, ни членов его семьи в квартире не обнаружили. Тогда я решил взять документы из стола и оставить в квартире засаду. Только я приступил к изъятию документов из стола, как из-за ширмы выскочил Скугар-Скварский с браунингом в руке. Я отвел левой рукой браунинг в сторону, а правой наставил наган на противника.

Но раздался выстрел, и моя рука была прострелена. На выстрел прибежали бойцы. Генерал был обезоружен.

По показаниям генерала Скугар-Скварского были установлены и арестованы все другие члены главного штаба контрреволюционной организации «Возрождение России».

Заслугой Чрезвычайной комиссии было раскрытие преступной деятельности официально существовавшей организации «Союз георгиевских кавалеров». Под прикрытием «культурно-просветительной» работы союз проводил подготовку к открытому вооруженному выступлению. Руководители союза были убеждены в том, что их истинная деятельность неизвестна советским органам. В январе 1918 года на заседании президиума исполкома союза они даже приняли решение просить Совет Народных Комиссаров поручить союзу сбор на фронте оружия и военного снаряжения. Таким путем главари этой контрреволюционной организации рассчитывали вооружить свои банды.

Зная о вражеских намерениях союза, чекисты произвели внезапный обыск в занимаемом им помещении, и нашли материалы о его подрывной работе.

В разоблачении «Союза георгиевских кавалеров» помогли люди, случайно оказавшиеся вовлеченными в преступные дела. Один из них – Спиридов, явился в Смольный и сообщил, что ему предложено 20 тысяч рублей за убийство В. И. Ленина. Следствием было установлено, что «Союз георгиевских кавалеров» готовил покушение на В. И. Ленина и обсуждал план увоза его из Петрограда с целью расправы. ВЧК выявила всех заядлых контрреволюционеров, прикрывавшихся вывеской союза, арестовала их и предала суду революционного трибунала.

Уже во время работы над этими воспоминаниями мне показали найденный в архиве ордер на арест полковника Колпашникова. Ордер датирован 5 декабря (по старому стилю) 1917 года и подписан Дзержинским и мною. Меня просили рассказать о существе дела Колпашникова. Вот что осталось в моей памяти.

На след белогвардейца Колпашникова мы вышли благодаря раскрытию ряда организаций по вербовке офицеров и отправке их на Дон. Оказалось, что в Петрограде велась активная работа контрреволюционеров не только по набору офицерских кадров для Каледина и Корнилова, но и по снабжению их автомобилями и снаряжением, необходимыми для формирования белогвардейских частей.

Выяснилось, что подрывная деятельность против Республики Советов направлялась и финансировалась русскими капиталистами в союзе с иностранными посольствами и миссиями.

Полковник Колпашников, работавший некоторое время в американском Красном Кресте в Румынии, пользуясь документами, выданными американским послом Френсисом, пытался перевезти из Петрограда в Ростов для Каледина десятки грузовых и санитарных автомобилей, медицинское оборудование и много других материалов военного назначения. Для осуществления этой операции американское посольство выдало Колпашникову 100 тысяч рублей. Колпашников оказался на редкость изворотливым и ловким дельцом. Он успел сформировать специальный эшелон и частично погрузить машины и другие материалы.

Чекисты вовремя схватили за руку продавшегося американским империалистам коммивояжера и посадили его за решетку. При аресте у него изъяли ценные документы, которые были опубликованы в советской печати. Была сорвана маска с агентов империализма, доказано их вмешательство во внутренние дела Советской России.

 

Я. Я. Буйкис

«Трудности надо преодолевать, а не бояться их!»

Весной 1918 года вместе с товарищами по полку я приехал в Москву. Прямо с вокзала мы поехали в латышскую секцию московской городской организации большевиков. Там нам предложили работать в ВЧК. Я тогда не имел ни малейшего представления, что это такое – ВЧК. Но раз нужно для революции, то будем работать!

С запиской из латышской секции направились на Большую Лубянку, в дом № 11 к Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому. Там с каждым вновь поступающим беседовали председатель ВЧК или его заместитель. Со мной беседовал Феликс Эдмундович. С первого взгляда он показался мне суровым и строгим, но стоило ему заговорить, как мои впечатления изменились.

Его приветливость и спокойный голос как-то располагали к откровенной беседе. Он попросил меня рассказать о себе, расспросил о службе в царской армии. Затем, объяснив цели и задачи ВЧК, заявил, что зачисляет меня на должность комиссара оперативного отдела. При этом он напомнил, что работа будет опасная, требующая самоотверженности. Но беседа с ним вселила в меня не страх, а убеждение, что работа в ВЧК – очень нужное дело для революции. Феликс Эдмундович умел, как никто, вливать в души людей мужество и смелость при выполнении самых опасных поручений. Так было и со мной.

Я стал работать в ВЧК с горячим желанием оправдать оказанное мне доверие. Феликс Эдмундович часто заходил в оперативный отдел, расспрашивал нас, учил, давал советы.

– Чекист должен быть правдивым, честным и дисциплинированным, – говорил он. – Вот, например, кто-то из вас выполнил задание. Возможно, ему захочется похвастаться, приукрасить свое сообщение, сказать, что он сделал больше, чем на самом деле. Или, наоборот, сочтет какие-то детали незначительными и умолчит о них. А ведь мы будем считать его сообщение совершенно объективным, чего-то не сможем учесть, и это повредит делу. Будьте дисциплинированными. Раз уж вам дано задание, нужно его выполнить.

Феликс Эдмундович не любил лишних разговоров.

– Если вам что-то поручили, значит, раскрыли какой-то секрет, – говорил он нам. – Если же вы об этом расскажете «по секрету» другому, третьему, то секрет перестанет быть секретом, а враг может воспользоваться болтовней.

Мне по нескольку раз в день приходилось бывать в кабинете у Ф. Э. Дзержинского. Как сейчас, вижу перед собой этот скромный, строгий, небольшой кабинет с двумя телефонами, простым письменным столом, покрытым красным сукном, а за ним высокого, слегка сутулого Феликса Эдмундовича. Когда бы я ни заходил к нему – утром, днем, поздно ночью, я всегда заставал его за работой. Невольно возникала мысль: когда же он спит? И спит ли вообще? Часа в три-четыре ночи Дзержинский ложился отдыхать тут же в кабинете за ширмой на простую железную кровать. Но стоило только открыть дверь, как он тут же вставал и снова был на своем рабочем месте.

Давая оперативные поручения, Феликс Эдмундович четко и ясно инструктировал, предупреждал о необходимой предосторожности. Но всегда напоминал при этом, что мы, чекисты, – представители Советской власти и в любых условиях должны вести себя так, чтобы не ронять своим поведением ее авторитета и достоинства, никогда не кричать на арестованного, не допускать никаких грубостей.

Сам Феликс Эдмундович говорил, не повышая голоса, спокойно. Мы никогда не слышали от него окрика или грубого обращения. Он не приказывал, но говорил с нами так убедительно, так четко определял свое требование, что мы сами понимали, как следует поступать в том или ином случае. Он умел в нескольких словах сказать многое. Объясняя задание, он всегда давал понять, почему данную работу хочет возложить на такого-то товарища и что эта работа именно ему по плечу. При этом Дзержинский предоставлял полную возможность проявить собственную инициативу.

Он часто говорил:

– Действуйте, смотря по обстоятельствам. На месте будет виднее.

Слушая сообщение о результатах проведенной операции, всегда бывал доволен, если сотрудник сумел проявить находчивость, не растерялся в сложной обстановке и нашел удачный выход.

Самые трудные и опасные операции Феликс Эдмундович проводил сам и своим бесстрашием, решительностью, смелостью всегда служил для нас примером.

Он не признавал никаких заявлений о трудностях при выполнении оперативных заданий.

– Разве трудное задание не должно выполняться? – спрашивал он и добавлял: – Если бы трудные дела мы откладывали и не стали бы их выполнять, то не было бы революции, и буржуазия продолжала бы властвовать над рабочим классом. А если трудное поручение передать другому, то от этого трудность не уменьшится. Трудности надо преодолевать, а не бояться их!

Со мной в начале 1919 года был такой случай. Феликс Эдмундович направил меня со сложным и ответственным заданием в Самарскую, Оренбургскую и Уфимскую губернии. Когда я ему сказал, что хорошо бы еще кого-нибудь послать вместе со мной, что одному мне будет трудно, он спросил:

– Вы рабочий?

– Да.

– Для рабочего ничего трудного не бывает. Он умеет преодолевать трудности и не боится их.

Для выполнения задания мне вручили мандат с особыми полномочиями. Мне были предоставлены такие права, что я смутился и обратился к Дзержинскому:

– Феликс Эдмундович, ведь я могу ошибиться. Вдруг превышу свои полномочия. Что тогда будет?

– Если вы ошибетесь в пользу государства, – ответил он спокойно, – то будет хорошо, спасибо скажут. Но если превысите свои права в личных целях, то вы сами знаете, что будет. Так что же вы спрашиваете?

В своей работе я не раз встречался с огромными трудностями. Еще в первые месяцы моей работы в ВЧК в 1918 году Феликс Эдмундович поручил мне и моему товарищу Спроги-су проникнуть в логово контрреволюции, обнаружить источник, питающий заговоры, раскрыть главных руководителей. Не было сомнений, что в них участвуют иностранные государства. Но кто именно?

– Отправляйтесь в Петроград, – сказал нам Дзержинский. – Надо влиться в контрреволюционные организации и найти нити, которые ими управляют. Ясно? Через две недели доложите обстановку.

Две недели в Петрограде мы отыскивали пути, как связаться с контрреволюционными организациями. Знакомились с бывшими офицерами и чиновниками, водили многих в рестораны, вызывая на откровенный разговор, но организации не нащупали. Через две недели вернулись в Москву с пустыми руками и со страхом ждали беседы с Дзержинским. Скажу прямо, чувствовали мы себя очень неважно и совсем, как говорится, носы повесили.

Феликс Эдмундович встретил нас, как обычно, приветливо. Рассказав о своих неудачных поисках, мы стали просить освободить нас от этого задания.

– Пошлите кого-нибудь поопытнее, – говорили мы, – у нас не получается.

– Кого же поопытнее? – ответил он. – Мы все пришли в ЧК одновременно – один месяцем раньше, другой позже. Нет уж, вы эту работу продолжайте – получится. Кто вам ставил условие: закончить все дело за две недели? Такого условия не было.

Он ободрил нас, заставил поверить в свои силы, и мы снова отправились в Петроград.

Прошли недели новых поисков, и нам удалось раскрыть не одну, а несколько контрреволюционных организаций и заговоров. Мы выдали себя за представителей московского контрреволюционного подполья, приехавших в Петроград для установления контакта с петроградским подпольем.

Под видом офицеров латышского полка, недовольных Советской властью, проникли в организацию, которой руководил английский военно-морской атташе Кроми. Нам стало ясно, что напали на верный след и столкнулись с иностранной разведкой. Вскоре на сцене появился и опытный английский шпион Сидней Рейли. Войдя в доверие к ним, мы получили от Кроми рекомендательное письмо к руководителю всех этих заговорщиков – английскому посланнику в Москве Роберту Брюсу Локкарту.

Особенно запомнилась мне ночь накануне отъезда с письмом Кроми в Москву. Мы ее провели в гостинице, размышляя над тем, как передать письмо, прежде, всего в руки Феликса Эдмундовича.

Вдруг рано утром в дверь раздался стук. Вошел Сидней Рейли. Он спросил нас:

– Не возникло ли каких-либо затруднений с передачей письма Локкарту? Не нужна ли моя помощь?

Нам стало ясно, что этот ранний визит был проверкой: не попало ли письмо в чужие руки. Увидев, что все в порядке, он спокойно покинул гостиницу.

Приехав в Москву и опасаясь слежки, мы направились с вокзала пешком. При этом мы шли только нам известным путем, который гарантировал нам уход от слежки, если бы мы ее обнаружили. Убедившись, что за нами никто не наблюдает, мы в тот же день доставили письмо Дзержинскому. Он внимательно нас выслушал и дал указание, как действовать дальше.

Придя к Локкарту, я вручил ему письмо Кроми. Представился я подпоручиком царской армии Шмидхеном, поддерживающим связь с влиятельными командирами латышских стрелков. Я рассказал, что среди латышских командиров растет недовольство и разочарование Советской властью и многие из них готовы выступить в контакте с союзниками.

Прочитав письмо, Локкарт убедился в его подлинности и назначил мне новое свидание. Конечно, он поверил мне не сразу, у такого опытного разведчика, как Локкарт, могли оставаться в душе какие-то сомнения. Недаром же он позже в своей книге «Буря над Россией» писал: «С тех пор я со Шмидхеном не встречался. То ли его расстреляли за участие в заговоре, то ли наградили за раскрытие заговора». Но все же через некоторое время Локкарт изложил свой план. Он предложил путем подкупа и провокаций поднять на восстание латышские части, охранявшие Кремль, и при их помощи свергнуть Советскую власть, арестовать правительство и убить В. И. Ленина. При этом сказал:

– Денег на это будет сколько угодно.

При первой же возможности мы обо всем сообщили Дзержинскому. Услышав от нас о намерении заговорщиков убить В. И. Ленина, Феликс Эдмундович изменился в лице. Я никогда не видел его в такой тревоге и волнении.

– Немедленно, немедленно к Ленину!..

Он сел в машину и уехал в Кремль к Владимиру Ильичу.

У Феликса Эдмундовича созрел новый план, и он предложил нам познакомить Локкарта с Э. П. Берзиным, командиром латышского особого дивизиона, которому в то время была поручена охрана Кремля. Я представил Берзина Локкарту и в дальнейшем присутствовал при всех их встречах. Мы понимали, что Локкарт установит за нами наблюдение, и делали все возможное, чтобы убедить его в нашей заинтересованности в осуществлении заговора. Я встречался с Берзиным только в условленных местах. Обычно это происходило в Сокольниках, у Оленьих прудов. Локкарт знал о предстоящих встречах и, конечно, за нами следил. Но все его предосторожности были напрасны. Заговор чекистами был раскрыт.

Локкарт и его сподручные были арестованы, иностранные шпионы и заговорщики разоблачены, пойманы с поличным. Они предстали перед советским судом, и об их гнусных делах и намерениях с возмущением узнали трудящиеся Советской России и всего мира. Планы врагов были вовремя сорваны.

Радостным событием для чекистов был приезд Владимира Ильича Ленина 7 ноября 1918 года, в первую годовщину Октябрьской революции, к нам в клуб на митинг-концерт. В своем выступлении он говорил о задачах и работе чекистов. Когда речь зашла о саботаже чиновников и специалистов, Владимир Ильич сказал, что нужно уметь отличать и отбрасывать мелочи, не всегда действовать одними только репрессиями, надо уметь воспитывать людей, влиять на них убеждением.

Вскоре мне пришлось по заданию Дзержинского заняться такой работой. В ВСНХ саботаж служащих принял широкие размеры, и Феликс Эдмундович выделил специальную комиссию «по борьбе с саботажем и преступлениями по должности в органах ВСНХ», как значилось в мандатах членов комиссии (Фридмана, Матулевича и в моем).

Изучая обстановку в ВСНХ, мы установили, что часть старых специалистов работает добросовестно. Однако их было меньшинство. Многие служащие работали кое-как, некоторые из них приходили только в дни выдачи заработной платы, чтобы получить деньги. Пришлось заняться воспитанием: беседовать с ними, убеждать их. Когда же наши уговоры не помогали, мы предупреждали, что если они не станут честно работать, а будут продолжать злостный саботаж, то придется вызвать их для беседы на Лубянку.

Вскоре саботаж прекратился. Но дисциплина осталась очень низкой. Служащие приходили на работу, когда им заблагорассудится, даже через несколько часов после начала рабочего дня. Тогда мы взяли чистый лист бумаги и терпеливо стали поджидать «опаздывающих». Когда они приходили, их заставили самих на этом листе проставить время явки на работу и расписаться. После этого дисциплина, конечно, подтянулась.

Феликс Эдмундович был доволен результатами работы нашей комиссии.

Деятельность ВЧК проходила под непосредственным контролем и руководством партии. Дзержинский сам был очень самокритичен и заставлял нас критически оценивать свою работу. Он постоянно напоминал, что ВЧК – это вооруженный отряд рабочего класса, осуществляющий диктатуру пролетариата, и учил нас всегда опираться на партию и трудящиеся массы…

Феликс Эдмундович был человеком очень скромным. Он ни в чем не выделял себя, не пользовался никакими привилегиями по сравнению с другими работниками ВЧК. Если только работа ему позволяла, он приходил обедать в общую столовую. Сам брал на раздаче пищу, такую же, как получали все, садился с нами за стол, сколоченный из длинных досок и установленный на козлы. С обеих сторон стола стояли длинные скамейки. Однажды, обедая, я оглянулся и увидел Дзержинского, который с тарелкой в руках перешагивал через скамейку, чтобы сесть за стол.

Обеды тогда готовились без мяса и жиров. На первое – жидкие постные щи, на второе – каша из чечевицы или ячменя, изредка давали конину.

Когда Феликс Эдмундович был занят, и обедать ему приходилось в своем кабинете, он справлялся у сотрудников, что они ели в столовой, не допуская, чтобы ему приносили что-либо лучшее. Настоящего чая тогда не было, часто пили просто кипяток или какой-нибудь суррогат. Дзержинский тоже пил морковный чай или кипяток, как и все.

Мы глубоко и преданно любили своего Дзержинского и готовы были идти за ним на самые трудные дела и подвиги. В нем было что-то светлое, особенное. Он как бы излучал тепло, проникающее в душу. Само присутствие Феликса Эдмундовича среди нас вселяло спокойную уверенность, бодрость и желание работать самоотверженно и смело. Закаленные Дзержинским, чекисты оказались умнее и сильнее любой вражеской и иностранной разведки. Чекисты были неподкупны, честны. Преодолевая огромные трудности, не зная часто ни сна, ни отдыха, бесстрашно работая под руководством партии, они верно и беззаветно защищали завоевания Октября. Роль в этом Ф. Э. Дзержинского была великой и незабываемой. Он поистине был пролетарским якобинцем и рыцарем революции.

 

В. Н. Манцев

Меч революции

С совершенной определенностью можно сказать, что та громадная работа в борьбе с контрреволюцией, которую так успешно непосредственно после Октября и позднее проводила Всероссийская чрезвычайная комиссия и ее организации на местах, обязана своими достижениями в громадной степени тому, что во главе этой борьбы… стоял Феликс Эдмундович Дзержинский…

Он как председатель ВЧК полнее, чем кто бы то ни было… обладал характером, в котором твердость, энергия, энтузиазм революционера сочетались с глубочайшей верой в революционные силы рабочих и крестьян, с глубочайшей верой в конечную победу социальной революции, с глубочайшей верой в правоту того дела, за которое поднял восстание рабочий класс…

Основным методом работы ЧК являлась организация массовой борьбы против контрреволюции. Скажем, на Украине в 1920 году в тот момент, когда мы имели крымский и польский фронты и когда вся Украина была сплошь покрыта бандами, когда мы почти не могли иметь совершенно правильно функционирующих советских органов власти, когда для борьбы с бандитизмом мы могли выдвинуть только незначительные кадры наших воинских сил, Дзержинский твердо проводил основную идею привлечения масс к работе в ЧК. Он, как и всегда в этих случаях, приехал сам на Украину, став там начальником тыла. И если в то время бандитизму был нанесен основной удар, то это в громадной степени явилось результатом энергии, настойчивости, с которой Дзержинский руководил этой борьбой…

Помню, в беседах с нами… в своих приказах он неустанно повторял, что достигнуть максимального успеха в нашей борьбе мы можем, только неразрывно связывая нашу деятельность с партией, следуя ее директивам и проводя свою борьбу при посредстве рабочего класса и крестьянства. Он всегда говорил, что мы не должны самонадеянно объяснять успехи в нашей борьбе только мощью нашей организации, что в конечном итоге они зависят от того, что мы правильно использовали революционную энергию рабочего класса и крестьянства. Но в то же время Феликс Эдмундович был твердо уверен в необходимости создания организации охраны завоеваний революции такой мощи и силы, которые соответствовали бы силам и мощи основного движущего класса – революционного пролетариата. Поэтому максимум своего времени и энергии он отдавал внутренним… делам ВЧК. Он стремился к тому, чтобы ЧК в максимальной степени были классовыми по своему составу, чтобы большинство работников в них были из рабочего класса. Он стремился к тому, чтобы ЧК не превратились в бюрократическое учреждение… И мы видим, что за короткий срок он привлек к этой работе людей, которые выполнили партийные директивы и оправдали доверие рабочего класса.

К личным чертам Дзержинского как руководителя ЧК нужно отнести ту величайшую обаятельность его характера, благодаря которой основные кадры работников ЧК совершенно безгранично были преданы ему и беспрекословно выполняли его приказы, зная, что они являются в то же время революционной необходимостью и приказами партии.

К тому же Дзержинский был всегда товарищески прост и товарищески верен. Этим объясняется то, что чекисты при его водительстве составляли тесную, дружную, спаянную семью, объединенную пламенной верой в правоту революционной пролетарской идеи и в конечную победу Рабочего класса.

 

Я. А. Равич

«Революционер должен мечтать…»

Вскоре после переезда Советского правительства из Петрограда в Москву в начале апреля 1918 года мы с Делафаром сидели в комнате одного из богатых московских особняков. Делафар читал мне свои стихи. Комната была заставлена старинной мебелью красного дерева, на стенах висели картины – прежний хозяин считался известным коллекционером. На столе работы мастеров павловского времени стояли две солдатские алюминиевые кружки и большой жестяной чайник. Взамен сахара на бумажке лежало несколько слипшихся леденцов…

Изразцовые печи с синим затейливым рисунком почти не давали тепла. Для того чтобы прожить долго, говорится в одной старинной книге, нужно жить в деревянном доме и кафельные печи топить березовыми дровами. Тогда теплый воздух будет бодрящим и освежающим… Не только березовых, но и сосновых дров не было, топили чем попало.

Делафар был молодым человеком с пушистыми светлыми волосами, правильными чертами лица и горящими глазами. Улыбался он или сердился, читал стихи или допрашивал арестованных – его голубые глаза всегда горели. Он мог часами говорить о Марате и Робеспьере, прекрасно знал историю французской революции, восторгался якобинцами, верил в то, что капиталистический мир погибнет в самое ближайшее время, и считал, что систематическое уничтожение контрреволюционных элементов является таким же необходимым гигиеническим мероприятием, как, скажем, чистка зубов. Делафар был чекистом-поэтом, чекистом по убеждению и призванию, хотя и происходил из аристократической французской семьи (предки его бежали во время французской революции в Россию). Теперь правнук бежавшего маркиза являлся участником величайшей из революций. Такова диалектика истории.

Позднее, в 1919 году, Делафар был послан на подпольную работу в Одессу, оккупированную французскими войсками. Оккупанты долго не могли его выследить. Однажды они напали на его след, окружили, но ему удалось уйти. Это было ночью. Делафар отстреливался и исчез. В другой раз, при новой перестрелке, он был ранен и схвачен. Его судил французский военный суд. На суде Делафар произнес на блестящем французском языке гневную речь, в которой клеймил оккупантов. Делафара расстреляли на барже. Он отказался от повязки, скрестил руки на груди и воскликнул: «Да здравствует мировая революция!»

В тот апрельский день, когда Делафар читал мне стихи, он и я, как и многие молодые люди нашего поколения, полагали, что мировая революция – дело совсем близкое и сравнительно несложное. Такое представление отражалось и в его стихах, где описывалось падение старого мира и будущее царство труда. В какой-то особенно патетический момент, когда Делафар, ударяя кулаком по столу, читал описание последнего решительного боя, в комнату вошел высокий, худощавый человек лет сорока, с бородкой и усами. Он придерживал накинутую на плечи солдатскую шинель, выражение его продолговатых серых глаз было задумчивым. Человек постоял, послушал, потом сел на диван. Неожиданно улыбнулся, лицо его подобрело, он осторожно взял кружки, подскакивавшие от ударов делафаровского кулака, и переставил их на подоконник.

Делафар кончил читать, вынул из кожаной тужурки платок, отер лоб и повернулся к человеку, сидевшему на диване.

– Ну как? – И, не ожидая ответа, прибавил – Познакомьтесь, товарищи…

Человек в шинели приподнялся:

– Дзержинский…

– Ну как? – снова спросил Делафар. Дзержинский посмотрел на меня, на Делафара и сказал со своей удивительно мягкой и застенчивой улыбкой:

– Революционер должен мечтать, но конкретно – о вещах, которые из мечты превращаются в действительность. Все мы мечтали, что пролетариат захватит власть, эта мечта осуществилась. И все мы мечтаем о том, что, победив своих классовых врагов, создадим могучее социалистическое государство, которое откроет человечеству путь к коммунизму. Вот над осуществлением этой грандиозной задачи придется работать и нам, и, вероятно, нашим детям. А стихи… По-моему, неплохие.

Делафар молча посмотрел на Дзержинского, на меня, покраснел, поставил алюминиевые кружки обратно на стол, достал еще одну, взял чайник и пошел за кипятком. Дзержинский посмотрел ему вслед. Не обиделся ли? Ведь он в стихах выразил то, во что верит, чем заполнена его Душа.

Когда Делафар вернулся, разговор перешел на общие темы. Я сказал, что часть интеллигенции, честно желающая служить Советской власти, смущена все возрастающим бандитизмом в Москве, беспорядком в учреждениях, исчезновением продуктов и тем, что спекулянты продают их не за деньги, которые катастрофически теряют свою ценность, а в обмен на ценные вещи. Дзержинский усмехнулся.

– Удивляюсь вашей наивности. Идет классовая борьба не на жизнь, а на смерть. Буржуазия применяет самые подлые методы по отношению к рабочему классу и его правительству. Саботаж, уничтожение и утаивание продуктов, печатание фальшивых денег, организация бандитизма – вот с чем мы сталкиваемся. Помимо заговоров и шпионажа. По Москве бродят шайки анархистов, грабят, захватывают особняки, убивают. Кто они? Идейных анархистов там ничтожное количество. Основное – это уголовники и офицеры, которые ими руководят. Например, в Петрограде бандитами руководил князь Эболи… Но мы справимся со всем этим…

Он поправил спадавшую с плеч шинель, сделал глоток из кружки и встал. И уже в дверях, как бы на прощание, сказал:

– Все честное, что есть в стране, перейдет к нам. Остальное – я говорю о наших врагах – или будет уничтожено, или рассеется, сойдет с исторической сцены.

И вдруг Дзержинский улыбнулся. Его глаза как будто засветились, и худощавое, суровое лицо аскета стало необыкновенно добрым.

– Ничего, вы еще увидите, как расцветет наше социалистическое государство. А то, что происходит сейчас, – это неизбежные этапы борьбы рабочего класса за свое будущее.

Он ушел, и мы несколько минут просидели молча. Когда я собрался уходить, Делафар поднялся.

– Я провожу вас немного, – сказал он.

Делафар взял лежавшую на подоконнике кобуру с револьвером и надел ее на ремень под кожаной курткой, снял фуражку с вешалки, и мы вышли на улицу.

Было уже темно. Стоял ясный холодный апрельский вечер. По пустынным неубранным улицам ветер гнал мусор и обрывки бумаги. В переулке, выходящем со стороны Малой Дмитровки в Каретный ряд, хлопнул выстрел, потом другой, послышались крики «Стой!» и топот бегущих людей. Потом все стихло. Мы продолжали идти. Полная луна освещала голые деревья Страстного бульвара, пустые аллеи и занятые влюбленными скамейки.

Делафар оглянулся, вдохнул полной грудью свежий вечерний воздух, в котором чувствовался весенний запах оттаявшей земли, и сказал:

– Хорошо! Надо пережить этот год, а там наступит революция в Европе, образуется союз социалистических стран и исчезнут все наши трудности…

Если бы мы оба могли знать, что через год Делафар будет отправлен на подпольную работу и погибнет, что немного позже и я переживу тяжелые испытания в подполье, и что через два года мне придется встретиться с Ф. Э. Дзержинским в совершенно других условиях…

Весной 1920 года я вернулся вместе с одним из старейших украинских большевиков В. А. Ордынским из польского подполья. В Смоленске мы расстались. Я получил назначение в Харьков, в штаб Юго-Западного фронта на должность начальника секретно-информационного отдела при начальнике тыла фронта. Ордынский назначен был в Киев, в военную прокуратуру.

Начальником тыла Юго-Западного фронта был Ф. Э. Дзержинский.

За два года, прошедшие со дня нашей первой встречи, Ф. Э. Дзержинский довольно заметно изменился – похудел, побледнел и частенько покашливал, чего раньше не было.

После заключения в польской тюрьме, неудачного побега и пребывания в лагере «Дембью» под Краковом здоровье мое пошатнулось. Работа в штабе была напряженной и кончалась поздно ночью. Поэтому меня поместили в санаторий на Рымарской улице. Там же некоторое время находился и Дзержинский. В половине девятого утра мы обычно выходили и пешком шли в штаб. Машина ехала за нами. Если Дзержинский уставал, мы садились в нее.

Это была единственная прогулка Дзержинского за день. Спал он мало, ел нерегулярно. Теперь даже трудно представить себе, какую нагрузку выдерживала ленинская плеяда руководителей Советского государства. Помимо того, что Ф. Э. Дзержинский был начальником тыла Юго-Западного фронта (представлявшего в период махновщины самостоятельный внутренний фронт), он был еще председателем ВЧК, народным комиссаром внутренних дел и членом Реввоенсовета Юго-Западного фронта.

Кто мог сказать, сколько еще времени организм Дзержинского выдержит такое напряжение? Это вызывало беспокойство даже у Центрального Комитета партии. Но на фронте шли решающие бои, и всякое упоминание о необходимости отдыха приводило Феликса Эдмундовича в страшное раздражение. «Кто вам наврал о состоянии моего здоровья и перегрузке работой?» – запрашивал он Центральный Комитет 9 июня 1920 года…

Обычно Феликс Эдмундович носил гимнастерку, подпоясанную широким ремнем, армейские брюки, сапоги, солдатскую шинель, фуражку. Все, однако, было хорошо подогнано. Он был во всем очень аккуратен. При огромной нагрузке день Дзержинского был точно распределен. Феликс Эдмундович говорил очень тихо и обладал железной выдержкой. Какие бы ни поступали известия – хорошие или плохие, лицо его было одинаково спокойно…

За время работы с Феликсом Эдмундовичем в двадцатом году я редко видел его в состоянии раздражения…

Дзержинский органически не терпел никакой грубости. Он никогда не повышал голоса, был очень вежлив и предупредителен по отношению к другим; с удивительной чуткостью он относился к нуждам сотрудников и мало обращал внимания на себя.

Легко можно представить себе, что в период широкого польского наступления на Украину, одновременного наступления Врангеля, активизации махновщины, когда все контрреволюционные элементы зашевелились, стремясь взорвать фронт с тыла, работы было более чем достаточно.

Сам Ф. Э. Дзержинский отправлялся на работу в половине девятого утра, а возвращался поздно ночью. Во всех подведомственных ему учреждениях официальное время для занятий было установлено с 11 часов утра до 10 часов вечера, с двухчасовым перерывом на обед. Если же в установленное время работа не была выполнена, никто не имел права уходить.

Зная это, Ф. Э. Дзержинский сам проверял, как питаются сотрудники.

Однажды, заметив, что в снабжении имеются перебои, он издал специальный приказ, в котором говорилось: «Учитывая, что подобная напряженная работа сотрудников потребует исключительного напряжения сил и не может протекать в условиях хронического недоедания, предписываю начальнику снабжения принять срочные меры к удовлетворению сотрудников полным положенным фронтовым пайком, чтобы случаи недодачи пайка, в особенности мяса или рыбы, не имели бы места в будущем…»

В апреле польские войска на всем фронте перешли в наступление. Остатки петлюровцев присоединились к полякам. В своем обозе поляки везли Петлюру.

Начал наступательные операции Врангель. Зашевелились махновские банды.

Почти не существует печатных материалов о Ф. Э. Дзержинском как о военачальнике. Между тем, именно в период с мая по июль 1920 года, когда он был начальником тыла Юго-Западного фронта, ему пришлось непосредственно руководить широкими маневренными операциями по ликвидации крупных бандитских шаек в тылу, в первую очередь против армии Махно.

Можно безо всякого преувеличения сказать, что Дзержинский выработал ту технику борьбы с кулацко-белогвардейскими бандами, которая применялась и впоследствии до окончания так называемой «малой гражданской войны».

Ф. Э. Дзержинский прекрасно изучил все наши ошибки в борьбе с бандитизмом на Украине в 1919 году.

В подробном приказе по войскам тыла он указывал на «несостоятельность принципа окружения бандитов небольшими силами» и требовал «прилагать все усилия к сосредоточенному действию, разбивая банду маневренными ударами, после чего применять ее окружение и уничтожение».

Категорически запрещалось удовлетворяться выключением банд из боя. Перед каждым командиром ставилась задача энергичного преследования противника, для того чтобы в конечном счете он был уничтожен.

Разумеется, для такой войны – чисто маневренного характера и на больших пространствах – требовалась особая армия, обладающая большой подвижностью. Примерно к концу мая численность войск внутренней охраны тыла Юго-Западного фронта достигала 50 тысяч человек. В их составе было большое количество конницы, звено самолетов, бронеавтомобили. Наряду с маневренными группами в наиболее важных стратегических пунктах были созданы постоянные гарнизоны. Важнейшее значение придавалось охране железных дорог, телефонных и телеграфных линий, складов и наведению порядка на транспорте. Надо было обезопасить все станции от шпионов, диверсантов, мешочников и спекулянтов, установить точный график движения поездов, обеспечить быстрое продвижение военных эшелонов и составов с продовольствием.

Как я уже говорил, Феликс Эдмундович больше всего любил систему в работе и тщательную продуманность каждого мероприятия. Он прекрасно понимал, что одних военных мероприятий мало, надо, чтобы на селе низовой аппарат Советской власти работал честно, добросовестно и пользовался авторитетом у крестьян. Командирам отдельных подразделений ни в коем случае не разрешалось подменять собой местные административные органы. Поэтому в штабе тыла была создана специальная политическая секция. Она занималась печатной и устной агитацией на селе, организацией повседневной помощи местным органам Советской власти и обязана была сообщать секретно-информационному отделу обо всех злоупотреблениях на местах.

Даже такое мероприятие, как повсеместное изъятие оружия у населения, проводилось крайне осторожно. В приказе от 27 июня 1920 года Ф. Э. Дзержинский указывал: «Обыски производить только в том случае, когда есть уверенность, что оружие будет найдено, а необдуманных и неорганизованных действий не допускать».

Ф. Э. Дзержинский воспитывал чекистские кадры в духе высокой партийности и строгого соблюдения советских законов. «Железный Феликс», будучи сам рыцарем «без страха и упрека», карал беспощадно каждого, кто пятнал репутацию чекиста, какое бы положение он ни занимал.

«…Члены коллегии ЧК обязаны знать все декреты и ими в своей работе руководствоваться. Это необходимо для того, чтобы избежать ошибок и самим не превратиться в преступников против Советской власти, интересы которой мы призваны блюсти».

Инструкция о производстве обысков и арестов, написанная Ф. Э. Дзержинским в марте 1918 года, начинается так: «Вторжение вооруженных людей в частную квартиру и лишение свободы повинных людей есть зло, к которому и в настоящее время необходимо еще прибегать, чтобы восторжествовало добро и правда. Но всегда нужно помнить, что это зло, что наша задача – пользуясь злом, искоренить необходимость прибегать к этому средству в будущем. А потому пусть все те, которым поручено произвести обыск, лишить человека свободы и держать его в тюрьме, относятся бережно к людям, арестуемым и обыскиваемым… помня, что лишенный свободы не может защищаться и что он в нашей власти. Каждый должен помнить, что он представитель Советской власти рабочих и крестьян, и что всякий его окрик, грубость, нескромность, невежливость – пятно, которое ложится на эту власть.

Феликс Эдмундович считал необходимым разоблачать клеветников, склочников, авторов анонимок, людей, занимающихся доносами на честных граждан.

В одном из приказов он пишет о таких «доносителях»: «Часто авторами подобных заявлений являются лица, не заслуживающие никакого доверия, а мотивами подачи заявлений – сведение личных счетов, желание дискредитировать того или другого сотрудника, а иногда и убрать его с дороги ради своей личной карьеры. Часто даже подписанные заявления являются анонимными или с подложными фамилиями; в таких случаях необходимо найти самих заявителей…

Необходимо оберегать честь и доброе имя ответственных партийных и советских работников… В случаях, когда возникает против кого-либо только подозрение, необходимо проверить его основательность с таким расчетом, чтобы сама проверка не запачкала имени работника».

Май 1920 года был очень тяжелым. Поляки заняли Киев и все еще сохраняли свой наступательный порыв. Страна под руководством В. И. Ленина напрягала все силы для того, чтобы нанести им ответный сокрушительный удар.

Стояли прекрасные солнечные дни, какие бывают только на Украине во второй половине мая. Тогда мало занимались украшением городов, но все-таки в скверах и на некоторых площадях пестрели клумбы с цветами.

В одно такое сияющее, полное света утро, направляясь к штабу, мы проходили через сквер. Вдруг Дзержинский остановился:

– Как пахнут цветы! Наверное, сейчас хорошо в лесу, слышатся птичьи голоса, сквозь деревья видны облака, плывущие по небу… Воздух чист и легко дышать…

Он прошел несколько шагов и прибавил:

– Как мало людей, которые могут пользоваться тем, что дает им природа…

И я почувствовал, что этот замкнутый и сдержанный человек любит природу, цветы, детей с такой силой, на какую способны только люди, которых многолетнее пребывание в тюрьме лишало всех радостей жизни. Но и теперь, когда осуществилось то, ради чего Дзержинский боролся столько лет, и пролетариат пришел к власти, он, как и прежде, отдавал себя полностью работе, сокращая время для еды и сна. Нужно было иметь железную волю, чтобы изо дня в день выдерживать такую нагрузку. При этом основная черта «железного Феликса», как прозвали его в партийной среде и в народе, заключалась в том, что каждое дело, которым он занимался, – большое или маленькое – он изучал с величайшей тщательностью. Он не прощал ошибок, считая, что они могут быть результатом только небрежности или верхоглядства…

Почти год Дзержинский изучал экономические и политические причины махновщины и положение в украинской деревне. Несомненно, что его доклады были важной частью тех многочисленных материалов, которые привели В. И. Ленина к мысли о необходимости перехода от продразверстки к продналогу.

Впоследствии начальник штаба махновской армии В. Белаш показал: «В июне 1921 года крестьянство осознало новую экономическую политику и в большинстве своем отвернулось от Махно, и стало на сторону Советской власти…»

В июле 1920 года Красная Армия подошла к Львову и Варшаве, в октябре было подписано соглашение о перемирии, в ноябре советские войска покончили с Врангелем…

…Ф. Э. Дзержинский уже в конце июля выехал на Западный фронт, штаб Юго-Западного превратился в штаб Южного фронта, менялось командование, но система работы и принципы воспитания кадров, установленные Дзержинским, оставались неизменными.

Менее всего эта система основывалась на применении наказаний. Дзержинский терпеливо учил работать сотни молодых людей, состоявших в его аппарате. При этом сам он был в глазах молодежи живым примером рыцаря революции «без страха и упрека». Он приучал к тому, чтобы люди никогда не спешили, но и не запаздывали, чтобы, прежде чем доложить о чем-нибудь, все было бы обдумано и проверено и, самое главное, чтобы люди умели владеть собой при любых обстоятельствах и никогда не говорили неправду. Он считал, что мы должны быть по своей культуре, выдержке, честности неизмеримо выше своих врагов.

Решительность, принципиальность, кристальная честность «революционных якобинцев» сделали из ВЧК, по словам Ленина, то учреждение, которое было нашим разящим оружием против бесчисленных заговоров, бесчисленных покушений на Советскую власть со стороны людей, которые были значительно сильнее нас…

Много лет спустя после смерти Дзержинского мне пришлось побывать в селе Тасееве, расположенном на тракте в 150 километрах от Канска. Это старинное сибирское село, которое очень разрослось за годы Советской власти. Когда-то по этому тракту шли на каторгу партии политических. В деревне Хандалы, что находится в 15 километрах от Тасеева, партии останавливались. Снимали кандалы, и каторжане, раскованные, шли дальше, через Тасеево в село Троицкое – на соляные копи. В самом Тасееве селили ссыльных.

Теперь, если въехать в это село по Буденновской улице, которая тянется километра два, то доедешь до почты, а от нее сворачивает налево в гору улица Дзержинского. На углу стоит деревянный старенький дом, к стене которого прибита мемориальная доска. Сюда, приговоренный к вечному поселению в Сибири, в 1909 году был доставлен Ф. Э. Дзержинский. Через семь дней после прибытия он бежал. Это был его третий побег. Дикая тайга и сейчас окружает село; осень делает дороги непроходимыми. В те годы даже самые лучшие ямщики в осенние месяцы не решались выезжать в город. Нужно было иметь душу орла, чтобы из этой глуши решиться бежать за тысячи километров в другую часть света и снова продолжать борьбу, зная, что тебе опять грозит ссылка или тюрьма.

И этот революционный порыв, несгибаемую волю и готовность жертвовать собой ради дела коммунизма Дзержинский сохранил до конца жизни. Он умер, защищая то, что ему было дороже всего, – чистоту ленинского учения.

 

О. Э. Редлих

Незабываемые встречи

Бывают встречи, которые запоминаются до мельчайших подробностей, оставляют неизгладимый след в жизни. Я много прожил, много повидал, был знаком со многими интересными людьми. Но самыми памятными были встречи с Феликсом Эдмундовичем Дзержинским, с человеком, который при жизни стал легендой, которого народ любовно называл «железным Феликсом», рыцарем революции, рыцарем «без страха и упрека».

Впервые я встретился с Феликсом Эдмундовичем Дзержинским вскоре после Великой Октябрьской социалистической революции. Командованием красногвардейского отряда, действовавшего в Новгороде, мне было поручено во что бы то ни стало привести из Петрограда подкрепление, чтобы дать бой орудовавшим в городе контрреволюционным… отрядам.

В то время я был еще молодым солдатом, попал в кипевший революционными страстями Петроград и растерялся. Куда идти, к кому обратиться за подкреплением? В Смольном штаб революции, в Смольном большевики – об этом говорили все. Я пошел в Смольный… Один матрос, на бескозырке которого пламенело название легендарной «Авроры», выслушал меня и говорит:

– Хочешь быстро решить дело – иди к Дзержинскому…

Пошел по коридорам Смольного, спрашиваю у встречных солдат, где найти Дзержинского. Мне показали дверь одного из кабинетов военно-революционного комитета, у которого толпились люди. Встал и я в очередь, думаю, весь день простою – столько народа ждет. Но, на удивление, посетители быстро выходили из кабинета: одни – озабоченные, другие – довольные. Дошла и моя очередь. Вхожу, смотрю – за столом сидит человек с худым, землистого цвета лицом, с острой бородкой… высоким крутым лбом.

– Я вас слушаю, товарищ, – поднялся из-за стола Дзержинский. На нем была военная гимнастерка… брюки навыпуск и тяжелые солдатские ботинки на толстой подметке.

Я стал рассказывать о контрреволюционерах, о том, что самим нам с ними не справиться – уж больно неравны силы. Протянул Дзержинскому огромный мандат, в котором были написаны все мои полномочия. Дзержинский внимательно прочитал бумагу, выслушал меня… В конце беседы он передал мне записку. В ней указывалось, что в Новгород отправляется 150 питерских солдат, которые будут действовать совместно с нашим новгородским отрядом.

– А как у вас с оружием? – спросил Дзержинский.

– Негусто, – ответил я.

Дзержинский написал еще одну записку, по которой из одного питерского склада в наше распоряжение выделялись винтовки и патроны.

– Желаю удачи, – сказал на прощание Феликс Эдмундович.

Помощь пришла к новгородцам вовремя. Объединенными усилиями нам удалось разгромить контрреволюционеров, отстоять Советскую власть в этом древнем русском городе.

После этого памятного знакомства мне часто приходилось слышать о Дзержинском. Среди работников ЧК, революционных войск о нем ходили легенды, говорили о его личной храбрости, проницательности, умении распутывать самые сложные заговоры контрреволюции, непримиримости, беспощадности к врагам…

Вторая встреча произошла уже в Москве, в здании Всероссийской чрезвычайной комиссии. Из разных мест собрались в здании на Лубянке молодые чекисты, был среди них и я. Вот входит в комнату Феликс Эдмундович Дзержинский. Его проницательные глаза покраснели от недосыпания, лицо, кажется, еще больше исхудало. Он начал говорить о высоком призвании тех, кому партия, молодая Советская власть доверили оберегать спокойствие народа, бороться с его врагами. Много лет прошло с тех пор, но я помню, с какой страстностью Феликс Эдмундович говорил о преданности партии, о том, что чекисты должны работать под строгим контролем партии, выполнять ее волю. Несколько раз он подчеркнул мысль, что ЧК выполнит свои задачи только тогда, когда будет опираться на народ, прислушиваться к нему, учиться у него. Помню, какое большое впечатление на всех нас произвело высказывание Дзержинского о том, что надо заботливо и внимательно относиться к каждому человеку. И с заключенными надо быть гуманными, нельзя рассматривать всех, совершивших преступления, как неисправимых, обреченных людей. Из этой беседы мы на всю жизнь сделали для себя вывод, что чекист должен быть не только беспощадным к врагам, не только строгим, но и справедливым, глубоко партийным человеком.

После выступления Дзержинского мы его окружили тесным кольцом, стали задавать самые различные вопросы. Он на них охотно, убедительно отвечал. Потом сам стал нас расспрашивать о положении на местах, откуда кто родом, как живут семьи. Узнав, что я родом из Прибалтики, Феликс Эдмундович улыбнулся, сказал, что мы земляки, почти соседи. Помню, с какой убежденностью он заявил, что и над Латвией, и над Литвой, и над Белоруссией будет развеваться красный флаг свободы.

После этой встречи я работал в ВЧК в Москве, и мне часто приходилось и видеть, и слышать Феликса Эдмундовича, разговаривать с ним. И всегда для всех нас Дзержинский был примером настоящего коммуниста. Он был не только блестящим организатором, но и очень скромным человеком, для которого партийная директива была превыше всего. Эти качества он старался привить и всем работникам ЧК… Все мы его любили, и каждое его задание старались выполнять особенно тщательно, вкладывая в него и душу, и революционный пыл.

Запомнился мне такой боевой эпизод. Осенью 1919 года в Москве был раскрыт контрреволюционный заговор под названием «Национальный центр». Ликвидации этого центра придавалось большое значение. Руководил операцией непосредственно Феликс Эдмундович Дзержинский… Участниками этой контрреволюционной организации были, в основном, военные… Заговорщики предполагали начать выступление в пригородах Москвы, отвлечь туда силы, а затем уже поднять восстание в самом городе. Штаб мятежников разбил Москву на сектора. Они намеревались изолировать центр от районов, а потом повести наступление на Кремль.

Выявить этот «Национальный центр» удалось благодаря тесным связям Дзержинского и других чекистов с народом. До начала операции Феликс Эдмундович уже точно знал, где, в каких местах находятся главные силы заговорщиков, знал адреса вожаков заговора. Он очень четко определил задание каждому из нас. Мне с группой таких же молодых чекистов было поручено разоружить и арестовать контрреволюционеров, окопавшихся в Высшей стрелковой школе в Кунцево. Давая это задание, Феликс Эдмундович предупредил, что надо быть внимательным, осторожным. Он указал места, где в школе хранится оружие, предупредил, что среди руководителей школы, преподавателей много бывших царских офицеров. На слушателей также нельзя положиться. Руководителям школы удалось укомплектовать ее из молодежи, сочувствующей старому режиму.

– Будьте смелы, но небезрассудны, – сказал на прощание Феликс Эдмундович. – Помните, что жизнь каждого из нас нужна революции, нужна народу.

Четко разработанная операция прошла успешно, и никаких жертв мы не понесли. Враги были быстро обезврежены, опасность, нависшая над Москвой, ликвидирована.

Пламенным, бесстрашным, глубоко душевным, отзывчивым человеком – таким навсегда остался в моей памяти Феликс Эдмундович Дзержинский, соратник великого Ленина. Его жизнь, полностью отданная революции, народу, служит ярким примером для каждого из нас.

 

В. И. Герсон, А. Я. Беленький

Первый чекист

Дзержинский и ВЧК – эти слова неразрывно связаны между собой. Невозможно представить себе этот вооруженный отряд пролетарской революции – железную когорту чекистов – без Феликса Эдмундовича. Выполняя волю партии, он был и организатором ЧК, и ее вдохновителем, был душой и сердцем чекистов. Все, кто работал вместе с ним и под его руководством, никогда не забудут этого преданного сына большевистской партии – бесстрашного, несгибаемого революционера, человека кристальной честности и прямоты.

Чекисты помнят, как Феликс Эдмундович лично занимался многими особо важными делами. Ни одно крупное дело, раскрытое ВЧК, не прошло без участия Феликса Эдмундовича.

Трудна была боевая служба чекистов. У них не было опыта ни розыскной, ни следственной работы… Но Феликс Эдмундович всегда говорил, что главная сила ВЧК в связи с массами, что только поддержка тысяч рабочих давала силы вести успешную борьбу с врагами революции, с врагами рабоче-крестьянской Советской власти…

Прямоты, глубокой идейности и честности Феликс Эдмундович требовал от каждого сотрудника ВЧК. Он многим прощал ошибки, если в них сознавались, но был беспощаден к тем, кто хоть в малейшей степени лгал. Лжи он не прощал никогда.

Дзержинский требовал полной доказанности обвинений. Бывали случаи, когда после допроса выяснялась невиновность человека. Он тут же освобождался, и из ЧК его отвозили прямо домой…

Буржуазная печать неистовствовала, обвиняя ЧК в жестокости. Дзержинский дал резкую отповедь клеветникам: «ЧК не суд, – говорил он, – ЧК – защита революции…»

Дело защиты завоеваний Октября было главным для Дзержинского… Он не щадил себя. День у него был строго рассчитан… работал он до 3–4 часов ночи. Но, не жалея себя, ко всем окружающим относился с величайшей заботой. Как-то курьерша принесла ему стакан чаю. Феликс Эдмундович внимательно посмотрел на нее:

– Вы что такая бледная?

Та смутилась и ничего не ответила.

И потом, когда она ушла, Дзержинский вызвал секретаря, поручил ему договориться о медицинском освидетельствовании курьерши и доложить ему результаты.

Об одном из работников НКПС Дзержинский написал своему секретарю:

– Посмотрите, как он живет дома. Есть ли у него все необходимое для работы? Есть ли у него чертежные принадлежности, линейки?

В архиве Дзержинского хранятся сотни подобных записок с просьбой оказать помощь тому или иному товарищу, о лечении, выдаче лекарств и т. д.

Внимание к мелочам, контроль и проверка исполнения, величайшая требовательность ко всем, и в первую очередь к себе, были неотъемлемыми чертами характера этого… человека.

Когда его назначили по совместительству с работой в ВЧК-ГПУ наркомом путей сообщения, он в первую очередь поехал на станцию железной дороги, вышел на пути к стрелочнику, представился тому и расспросил о его работе. На полотне железной дороги Феликс Эдмундович заметил разбросанные ржавые куски железа, выдернутые костыли. Вечером он написал приказ о сборе металлолома на всех железнодорожных путях…

В. И. Ленин очень любил Дзержинского и чрезвычайно беспокоился о состоянии его здоровья. В 1922 году Феликс Эдмундович был откомандирован в Сибирь для того, чтобы обеспечить армию и рабочих хлебом. Положение было исключительно напряженным. Дзержинский, как всегда, отдался работе со всей энергией и не спал ночей.

В Сибири Феликсу Эдмундовичу сильно нездоровилось. Об этом стало известно Владимиру Ильичу. Но он знал, что Дзержинский не любит подвергаться врачебному осмотру, и приказал созвать консилиум и осмотреть больного, но так, чтобы тот не знал об этом намерении. Результаты освидетельствования и заключение консилиума Ленин потребовал прислать ему в Москву.

Товарищам пришлось пойти на хитрость. Приглашенных профессоров и врачей неожиданно ввели в комнату, где находился Дзержинский, и сказали ему:

– Вот к вам пришли врачи.

Думая, что те пришли с какой-нибудь просьбой, Феликс Эдмундович спросил:

– Здравствуйте, в чем дело?

Здороваясь с ним, один из врачей, как бы по профессиональной привычке, стал щупать пульс и настойчиво заявил, что его необходимо осмотреть.

После консилиума Феликс Эдмундович разгорячился. Он больше всего боялся, чтобы его не отозвали из Сибири до выполнения задания.

– Кто вас просил приглашать врачей? – напустился он на товарищей.

– Это приказ Владимира Ильича.

Тут только Феликс Эдмундович смирился… Величайшая скромность во всем отличала Феликса Эдмундовича. Трудно представить другого человека, который бы так ненавидел малейшую позу и фразу. Если он что-либо делал, то это исходило из глубокого внутреннего убеждения. Некоторым казалось иногда, что он даже излишне требователен к себе. Работники милиции избрали его почетным милиционером и прислали комплект обмундирования. Зная, в каком тяжелом положении находится страна, Феликс Эдмундович искренно удивился:

– Заберите это, мне две пары брюк не нужны.

Но одновременно со всем этим Дзержинский при каждом удобном случае напоминал, что чекисты не должны превращаться в аскетов, что жить надо полной жизнью и знать ее следует со всех сторон.

– ЧК не может быть узкой цеховой организацией, наша сила – в связи с рабочими массами, без этой связи грош нам цена, – вновь и вновь повторял он…

Владимир Ильич Ленин всегда был для Феликса Эдмундовича выразителем воли партии и ее интересов. Под руководством шла его кипучая жизнь. И последний день этой жизни явился глубоким символом, отражающим всю его беспредельную любовь к делу великой пролетарской революции.

Накануне, перед выступлением на Объединенном июльском пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) (1926 год), Феликс Эдмундович работал всю ночь. Он готовился к речи. Еще и еще раз просматривал цифры и материалы. Тщательно писал конспект доклада по международному положению, который ему так и не удалось сделать.

Утром он пришел в ОГПУ намного раньше обычного и, застав там чекистов, спросил:

– А вы почему так рано здесь?

Лицо его было усталым… Видно было, что он плохо себя чувствовал. Наотрез отказавшись от завтрака, Феликс Эдмундович проработал в ОГПУ до полудня, дал указание, что приготовить ему к вечернему докладу, и уехал в ВСНХ.

Впоследствии в его маленьком карманном дневнике… была обнаружена запись: «Чувствую себя плохо».

Из ВСНХ Дзержинский поехал на пленум и произнес там свою незабываемую огневую речь, разящую… оппортунистов. Выступать Феликсу Эдмундовичу было трудно. Он очень волновался, переживал каждую фразу, говорил громко; и казалось, что слова шли у него прямо из сердца. Грудная жаба душила его… и, когда он заканчивал речь, чувствовалось, как ему не хватает воздуха…

Кончив речь, Дзержинский под бурные аплодисменты… сошел с трибуны, направился в соседнюю комнату и лег на диван. К нему подошли товарищи. Врачи стали щупать пульс. Его почти не было слышно.

Когда первый приступ слабости прошел, он встал и, пошатнувшись, пошел по коридору. На просьбу отдать свой портфель, ответил:

– Я сам могу.

Придя на квартиру, он подошел к постели и, опять отклонив помощь, чуть слышно прошептал:

– Я сам…

И тут же замертво упал…

Во время пятилетнего юбилея ВЧК Феликс Эдмундович, мечтая о счастливом будущем, говорил:

– День, когда не нужна будет ЧК, будет самым счастливым днем для ЧК.

 

В. Н. Чайванов

«Опирайтесь на коллектив»

Как-то в личном архиве я обнаружил мандат, выданный мне 11 февраля 1922 года и подписанный Феликсом Эдмундовичем Дзержинским. Невольно на меня нахлынули волнующие воспоминания.

В то время я работал начальником следственного и экономического отделов Новониколаевской (теперь Новосибирской) губернской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, саботажем, спекуляцией и преступлениями по должности.

Тогда мы, сибирские чекисты, все знали: Москва, Лубянка, Дзержинский. Но едва ли кому-либо из нас было известно больше. Тем более, никто из нас ни разу еще не видел Феликса Эдмундовича, но стиль его работы был нам знаком хорошо. На документах, поступавших из Москвы, часто стояла подпись председателя ВЧК. Она обязывала нас ко многому, и прежде всего к строжайшей революционной законности. Сам Дзержинский представлялся нам суровым и каким-то недоступным человеком.

В январе 1922 года мы узнали о том, что в Омск прибыл специальный поезд экспедиции во главе с председателем ВЧК, он же и нарком путей сообщения. Все мы сразу подтянулись, собрались, стали ожидать новых распоряжений, возможных встреч с Дзержинским. Вскоре так и получилось. От Сибирского бюро ЦК РКП(б) я получил срочную командировку в Омск. Там я узнал, что меня приглашают в поезд экспедиции, где примет лично Феликс Эдмундович. «Меня, рядового чекиста, к самому председателю ВЧК! С чего бы это, по какому делу?» – думал я. Поволноваться пришлось изрядно. Дежурный поезда предложил мне пройти в вагон и ожидать приема.

В купе, куда я вошел, сидели два товарища, видимо дежурные. Ответив на мое приветствие, они продолжали свою беседу, шутили, смеялись. А мне было не до шуток: ведь я вот-вот должен увидеть Дзержинского!

Хлопнула дверь, и в коридоре послышались быстрые шаги. В купе вошел товарищ с бородкой, с виду похожий на ученого. Зачесанные назад волосы, высокий лоб. И – мягкая улыбка. Одет скромно: защитного цвета рубашка, брюки, заправленные в сапоги. «Какой-нибудь специалист» – подумал я. Обращаясь к дежурным, он сказал:

– Я буду у себя.

– Кто это? – спросил я соседей.

– Как, вы не знаете? Это Дзержинский!

«Так вот он какой! – облегченно подумал я. – Обыкновенный, человечный и совсем не страшный».

Вскоре я был в кабинете Феликса Эдмундовича. Он вышел из-за стола, положил мне руку на плечо:

– О себе – ни слова, все знаю. Ближе к делу. Садитесь…

Вот тут-то я и узнал о цели моего вызова. Оказывается, мне подготовлено ответственное задание. На линии Омск-Челябинск и Петропавловск-Кокчетав сгрудилось много поездов, которые должны были вывозить из Сибири хлеб и другое продовольствие, чтобы спасти от голода население центра и Поволжья. А поезда стояли. Не было топлива. Железнодорожные пути занесены снегом и захламлены.

– Чтобы спасти положение, нужны чрезвычайные меры, – сказал Феликс Эдмундович. – Ликвидировать пробки на этой линии поручается вам. Вы будете действовать в качестве уполномоченного представителя Народного комиссариата путей сообщения.

Мне был вручен мандат, в котором говорилось, что «предъявителю сего предоставляется право принимать любые меры, необходимые для ударного вывоза в Европейскую Россию продовольственных грузов», и что неисполнение моих приказаний «влечет ответственность по всей строгости революционных законов».

Вручая этот мандат, Феликс Эдмундович сказал:

– Вы получили большие права, но у вас ничего не выйдет, если люди не поймут ваших прав, вашего задания, если они не осознают, что вся наша работа – в интересах народа, в интересах укрепления первого в мире государства рабочих и крестьян. Не отрывайтесь от людей. Опирайтесь на коллектив.

К месту работы я поехал окрыленный. Всю дорогу думал о том, как подробно, ясно и просто разъяснил Дзержинский способы выполнения стоящей передо мной задачи, как он тепло пожелал мне успехов в работе. Он сказал это таким тоном, так убежденно, как будто никакого сомнения в успехе не было.

Ряд товарищей с такими же заданиями Дзержинский направил на другие важнейшие железнодорожные участки… Так, в Томск и Красноярск был командирован член экспедиции Зимин, в Барнаул поехал комиссар округа путей сообщения Назаров, на Южно-Сибирскую линию – омский губернский комиссар Монастырский, в Енисейскую губернию – заместитель председателя Сибирского продовольственного комитета Богунский и другие. Каждого из них Феликс Эдмундович инструктировал лично.

Следуя указаниям наркома путей сообщения и председателя ВЧК, я приложил все свои силы и способности, чтобы выполнить его поручение. И мне это удалось сделать, хотя трудности порой казались непреодолимыми. Железнодорожные пути были расчищены, и подвижной состав был использован по назначению. При подведении итогов работы экспедиции Дзержинский одобрил наши действия, и это было лучшей для нас наградой.

В конце марта 1922 года снова неожиданность. Сибирское бюро ЦК РКП(б) получило телефонограмму за подписью Ф. Э. Дзержинского о моем срочном выезде в Москву. Опять недоумение, но теперь уже без боязни. Знал, коль вызывают, значит, надо для дела, значит, какое-то новое ответственное задание.

Предвидение сбылось. В Москве меня назначили управляющим делами Государственного политического управления (ГПУ). Мой отказ, ссылка на то, что мне, провинциальному работнику, не справиться со столь большими обязанностями в центральном аппарате, ни к чему не привели.

– Я вас знаю, – коротко ответил Феликс Эдмундович. – С управлением делами ГПУ справитесь. Только помните: от правильной и четкой постановки делопроизводства во многом зависит успех нашей работы. В органах ГПУ за каждым документом стоят живые люди, подчас решаются их судьбы. Поэтому в канцелярии должен быть абсолютный порядок и строгая система…

Пришлось, как и в Сибири, сидеть днями и ночами, пока не овладел и не наладил делопроизводство в столь важном и ответственном учреждении. А работа оказалась интересной, большой и разносторонней. Главное же – постоянное общение с легендарным революционером, «железным Феликсом». Успеху в работе способствовала царившая в аппарате ГПУ атмосфера строгой деловитости, здоровой дружбы и товарищества, спаянности коллектива, центром притяжения которого был председатель ГПУ.

Феликс Эдмундович всем своим поведением являл образец корректности, принципиальности и справедливости. Он никогда никого не называл на «ты», не кричал, не горячился. Принимая то или иное решение, тщательно взвешивал «за» и «против» и приходил всегда к верному, хотя на первый взгляд как будто и неожиданному, решению.

Помнится, в 1922 году Дзержинский объявил о сокращении штатов ГПУ. Для многих такое решение Феликса Эдмундовича было неожиданным. Посыпались возражения со ссылками на большой объем работы и на то, что сокращение штата вызовет волокиту, поскольку центр не сможет быстро отвечать на запросы с мест. Но у Дзержинского все было продумано заранее. Он сумел убедить сомневавшихся в полезности принимаемых мер.

– Сократив штаты, – говорил он, – мы избавимся от малоценных людей и сделаем наш аппарат более гибким и работоспособным. Вместе с тем мы сэкономим государственные средства для других неотложных целей. А чтобы не было волокиты, надо сократить до минимума бумажную переписку путем предоставления широких полномочий местным органам ГПУ.

Предложение Дзержинского коллегией ГПУ было принято и проведено в жизнь. Вскоре примеру ГПУ последовали другие ведомства. При Совнаркоме была создана даже специальная комиссия по пересмотру структуры всех ведомств СССР, председателем которой был назначен Ф. Э. Дзержинский.

Феликс Эдмундович как зеницу ока оберегал «свое детище» ВЧК-ОГПУ от ее недругов, от попыток свести на нет ее деятельность. В 1924 году после кончины В. И. Ленина троцкисты и зиновьевцы усилили нападки на партию и на важнейшие государственные органы. Особенно сильно ополчились они на боевой орган диктатуры пролетариата – ОГПУ. Возглавлявший тогда Народный комиссариат финансов троцкист Сокольников стал настойчиво добиваться сокращения сметы Объединенному государственному политическому управлению до таких размеров, что оно не в состоянии было бы выполнять свои функции. Узнав об этом, Дзержинский запротестовал самым решительным образом. Он обратился в Политбюро ЦК ВКП(б) с письмом, в котором с возмущением писал, что этот эксперимент Сокольникова может стать началом развала органа охраны пролетарской революции. В условиях, когда СССР подвергается натиску со стороны внутренних и внешних враждебных сил, сдача этой позиции означает разоружение Советского государства перед контрреволюцией.

Советское правительство внимательно отнеслось к протесту Дзержинского и отменило решение Наркомфина.

Хочется остановиться еще на одной своеобразной черте характера и деятельности Феликса Эдмундовича. К лицам, совершившим то или иное преступление, он подходил строго дифференцированно. Прежде чем подвергнуть это лицо наказанию, он учитывал степень опасности совершенного деяния, социальное положение преступника и его поведение в процессе расследования преступления. Любопытный в этом отношении случай произошел в 1922 году с одним молодым человеком.

В гараже ГПУ раздался телефонный звонок: «Говорит Дзержинский, немедленно подайте мне машину». Машина была подана по указанному адресу. Уже стемнело, а она не возвращалась. В гараже забеспокоились. Позвонили секретарю Дзержинского, но ответил сам Феликс Эдмундович.

– Как? Вы у себя, а где же машина?

– Какая машина?

– Да ваша. Вы же вызвали, и вот ее нет до сего времени.

– Немедленно отыскать машину, пассажиров – ко мне в кабинет!

Автомобиль был задержан, а обнаруженный в нем человек был доставлен в кабинет Дзержинского. Перед Феликсом Эдмундовичем предстал невысокого роста человек в солдатской шинели и фуражке. Бородка клинышком, усы. Доставленный был сильно взволнован, побледнел, усы, борода, губы тряслись.

– А! Дзержинский! – иронически заговорил председатель ГПУ. – Приятно с вами познакомиться. А я думал, что я Дзержинский. Оказывается, вы! Посмотрите, точно Дзержинский. Усы, бородка, одежда! Только вот ростом не вышел…

Пассажир пытался броситься на колени. Путался, прося прощения. Феликс Эдмундович предложил ему твердо держаться, спокойно рассказывать всю правду: зачем вызвал машину, куда ездил. Пока это происходило, стало известно, что задержанный – сотрудник Наркомпути. Никогда ни в чем предосудительном не был замечен, но почему вызвал машину, выяснено не было. Пассажир рассказал об этом сам.

– Сегодня воскресный день… Товарищи решили вместе отдохнуть. Пообедали, выпили… Захотелось с шиком покататься по Москве. Моим товарищам вызвать машину из гаража Наркомпути не удалось. Я назвал их шляпами и поспорил с ними, что вызову машину из гаража ГПУ. Меня подняли на смех. Я предложил товарищам пари, которое было принято. Машина пришла, и мы отправились кататься. Стемнело. На одной из улиц поперек встала чья-то машина, из которой вышли военные. Мои спутники сразу исчезли, а я растерялся.

Пассажир совершенно отрезвел. Феликс Эдмундович назвал все это преступным трюком, который заслуживает самого строгого наказания. Казалось, все кончено: судьба сотрудника Наркомпути незавидная. Но, оказывается, мы ошиблись. Дзержинский поднялся из-за стола и, подойдя к пассажиру, по-отцовски сказал:

– Вы совершили серьезное преступление, угнав государственную машину, и заслуживаете наказания. Но вы правильно поступили, что чистосердечно признали свою вину. Кроме того, вы, как нам сообщили, безупречный работник. Поэтому мы прощаем вас в надежде, что больше вы ничего подобного не повторите. Вместе с тем, должен заметить, что вы преподали нам большой урок. Оказывается, у нас в гараже сидят ротозеи, зеваки. У них из-под носа была уведена машина председателя ГПУ. Подумать только! Вы свободны.

Пассажир исчез, как будто его ветром вынесло. Феликс Эдмундович предложил составить приказ с инструкцией пользования машинами гаража. Дело было налажено, виновные понесли заслуженное наказание.

Ф. Э. Дзержинский еще задолго до назначения его на пост председателя ВСНХ многое делал для того, чтобы силами и средствами ВЧК-ГПУ помочь восстановлению разрушенного народного хозяйства. Отсюда – борьба чекистов с саботажем и спекуляцией, с детской беспризорностью и бандитизмом, со взяточничеством и должностными преступлениями, которые являлись сильным тормозом в налаживании экономики страны. Характерным в этом отношении может быть такой пример.

В 1923 году чекисты убедились в том, что пока в Москве будет действовать Хитров рынок, окончательное искоренение в столице спекуляции и уголовных преступлений невозможно. Свое мнение они доложили Дзержинскому. Феликс Эдмундович тотчас же в сопровождении чекистов инкогнито отправился на Хитров рынок. Там ему представилась мрачная картина: рынок кишел отбросами общества – спекулянтами, шулерами, ворами и другими паразитическими элементами. На другой день он связался с Московским Советом и добился ликвидации Хитрова рынка – этого остатка старой, крепостной Москвы.

С переходом Дзержинского в ВСНХ перевод чекистских органов на хозяйственные рельсы получил особенно яркое выражение. Возрождение и строительство промышленности, поднятие производительности труда, улучшение положения и быта рабочих и крестьян, укрепление их союза он считал главными и самыми ответственными участками боевого фронта. Задача ОГПУ – всемерно содействовать победе на этом фронте.

Помощь органов ВЧК-ОГПУ возрождению хозяйства выразилась, в частности, в том, что по указанию Дзержинского ряд опытных и закаленных в борьбе с контрреволюцией чекистов были направлены на хозяйственную работу. Автор этих воспоминаний также был переведен на работу в ВСНХ…

Умение ценить людей, справедливая и принципиальная оценка их поступков, их труда снискали любовь и уважение к Дзержинскому всех, кто знал его не только лично, но и по его делам. Славная когорта чекистов, армия промышленников, хозяйственников и бесчисленные массы рабочих верили ему, шли за ним, беспрекословно выполняли его указания.

Для Дзержинского не было жизни, кроме работы, в которой он кипел непрерывно, сердце же его все больше сдавало. Оно не выдержало огромного напряжения. Врачи предостерегали, друзья уговаривали щадить себя. Но Феликс Эдмундович не мог иначе…

 

С Г. Тихомолов

Восемь лет с Дзержинским

Моя первая встреча с Феликсом Эдмундовичем Дзержинским состоялась 27 мая 1918 года. Прежде чем я приступил к работе шофером на машине «Паккард» в ВЧК, меня вызвали к нему на беседу…

Когда я вошел в кабинет, навстречу ко мне из-за стола поднялся высокий, худой человек с умными, проницательными глазами. Одет он был очень скромно: солдатская гимнастерка и брюки, заправленные в сапоги.

– Здравствуйте! – сказал он. – Как вас зовут?

– Сергей Тихомолов.

– А я Дзержинский.

Я тогда еще не знал, кто такой Дзержинский.

Феликс Эдмундович расспросил меня о моей предыдущей работе и сказал, что я буду обслуживать членов президиума ВЧК.

– Работать придется в три смены. Подберите себе помощников. О жилье для вас позаботится Абрам Яковлевич Беленький…

Мне выдали продовольственную карточку: на хлеб, на завтрак, обед и ужин. Хлеба давали 100 граммов в сутки, завтрак состоял из двух маленьких лепешек и стакана чая, в обед – суп или щи из конины, на второе – тушеная конина с соусом из отрубей, а на ужин – опять две лепешки с чаем…

Белогвардейские банды и иностранные интервенты терзали нашу Советскую страну со всех сторон. Кулачье восставало, прятало хлеб, развелось много мешочников и спекулянтов. И со всем этим приходилось бороться ВЧК под руководством Ф. Э. Дзержинского.

Жил Феликс Эдмундович в 1918 году в основном в своем кабинете в ВЧК, хотя был прописан у своей сестры Ядвиги Эдмундовны Кушелевской в Успенском переулке, а затем на Петровке под фамилией Доманский. Но он редко там бывал. Осенью 1918 года он получил комнату в Кремле.

Однажды меня вызвал к себе заместитель председателя ВЧК Петерс и сказал, чтобы я по одной и той же дороге из Кремля не ездил, а все время менял маршруты. Стало известно, что на Дзержинского готовится покушение. Я начал выполнять распоряжение Петерса и каждый раз ездил другим путем. Феликс Эдмундович это заметил и спросил:

– Что это вы меня возите по разным улицам?

Я объяснил, почему так делаю. На это он сказал:

– Не бойтесь и поезжайте старым путем.

И мы стали ездить старой дорогой.

6 июля 1918 года меня с машиной вызвал к подъезду ВЧК Петерс. Я подал машину. Из подъезда торопливо вышел очень взволнованный Феликс Эдмундович. С ним было еще несколько товарищей. Все быстро сели в машину и поехали в Денежный переулок к германскому посольству. По дороге из разговора я понял, что на германского посла Мирбаха было совершено покушение.

Феликс Эдмундович сказал:

– Это такая провокация, на которую даже Азеф не был бы способен.

Когда мы подъехали к посольству, там уже было несколько машин из следственных органов. Феликс Эдмундович прошел в здание посольства, где пробыл больше часа. Затем мы поехали в Трехсвятительский переулок, в отряд Попова… По дороге я узнал, что левые эсеры Блюмкин и Андреев, получив от заместителя председателя ВЧК левого эсера Александровича мандат с поддельными подписями Дзержинского и Ксенофонтова, явились в германское посольство и убили Мирбаха. Они, скорее всего, укрылись в отряде Попова…

Подъехав к белому особняку, где располагался отряд Попова, я остановил машину. Феликс Эдмундович и его товарищи вошли в особняк, а я остался ждать у подъезда.

Вскоре ко мне подошли два матроса и предложили войти в помещение. Я выдернул провод выключения двигателя и пошел с матросами. Когда вошел в здание, то, прежде всего, увидел Александровича. Он спросил меня:

– Ты за кого?

– Я за Советскую власть, – отвечаю.

– Я тебя спрашиваю еще раз: ты за кого?

– За Ленина, – говорю.

– Еще за кого?

– За Дзержинского.

– И его туда же, – приказал Александрович.

Мне вывернули руки, вытащили револьвер из-за пояса и толкнули в закрытую дверь. Она распахнулась, и я оказался в комнате, где уже было человек двадцать-тридцать. Я увидел Феликса Эдмундовича, наркома почт и телеграфа Подбельского, сотрудников ВЧК Соколова, Хрусталева, Лациса и других товарищей.

Феликс Эдмундович подошел ко мне и сказал:

– Почему же вы не уехали?

– Я ждал вас, – отвечаю.

– Напрасно. Я слышал, о чем вас спрашивали и ваши ответы. Вы молодец.

Феликс Эдмундович держал себя бодро, даже шутил, поддерживал дух у товарищей. Через некоторое время входит матрос и спрашивает:

– Где здесь шофер с машины Дзержинского? Нам надо ехать в ВЧК.

Феликс Эдмундович тихо сказал мне:

– Поезжайте и сообщите там, что левые эсеры подняли мятеж.

Когда я подошел к машине, то у поднятого капота, у двигателя, возился какой-то парень. Он говорит:

– Не заводится.

Отстранив его, я для вида немного повозился с машиной, незаметно соединил провод второго выключения и завел двигатель. По дороге нас остановили военные, спросили пароль и пропустили. Я запомнил пароль и отзыв. Но доезжая Кисельного переулка, матросы сказали:

– Жди здесь, – а сами пошли в сторону ВЧК.

Когда они отошли, я немедленно рванул по Кисельному переулку к Рождественке, прямо в гараж во дворе ВЧК. Сразу же побежал к Петерсу и все ему рассказал, сообщив также пароль и отзыв.

Когда на следующий день мятеж был подавлен, Феликс Эдмундович вернулся в ВЧК, его встретили бурной радостью, схватили на руки и стали качать.

Когда в сентябре 1918 года Владимир Ильич Ленин после ранения лежал больной, Феликс Эдмундович часто ездил к нему в Кремль. К зданию Совнаркома мы подъезжали тихо, чтобы шумом или сигналом не потревожить Владимира Ильича.

В феврале 1919 года в Москву из эмиграции приехала с сыном Ясиком жена Феликса Эдмундовича Софья Сигизмундовна. Мы с Феликсом Эдмундовичем поехали их встречать на Александровский (ныне Белорусский) вокзал. Они вышли из среднего подъезда, и я заметил, что они очень скромно одеты. Запомнился мне Ясик – худенький мальчик, застенчивый, в очках. На голове у него была вязаная шапочка с помпоном.

Феликс Эдмундович был счастлив, радостно улыбался и ласкал сына. Я их отвез в Кремль, где у Феликса Эдмундовича была комната в Кавалерском корпусе.

1919 год был самым тяжелым годом для нашей революции. По всей стране возникали заговоры, вспыхивали контрреволюционные мятежи, к Петрограду рвался Юденич, к Москве – Деникин. Феликс Эдмундович работал с необыкновенным напряжением. Я не знаю, когда он отдыхал…

В начале 1920 года Феликс Эдмундович был награжден орденом Красного Знамени. Когда я его поздравил, он сказал:

– Это награда всем сотрудникам ВЧК.

В мае 1920 года его назначили начальником тыла Юго-Западного фронта, и мы с ним выехали в Харьков. Там Дзержинский жил в здании ЧК Украины, где начальником в то время был Манцев. Я со вторым шофером, начавшим работать вместе со мной, Адольфом Ипполитовичем Шпилевским, жил в том же доме, что и Феликс Эдмундович, в отдельной комнате на нижнем этаже, а машина наша стояла во дворе в маленьком гараже. В то время за неимением бензина пользовались разными спиртовыми смесями. И вот нам дали для машины какую-то смесь, от которой заело поршни в цилиндрах двигателя. Произвели анализ этой смеси, и в ней оказалось большое количество патоки и какого-то осадка. Когда вызвали директора спирто-водочного завода, на котором мы получали эту смесь, директор очень испугался. Узнав об этом, Феликс Эдмундович пришел, успокоил его, сказал, чтобы сам он проверял то, что с завода отпускается.

В Харькове мы пробыли более двух месяцев, а затем, вернувшись в Москву, через три дня отправились на Западный фронт. Это было в конце июля 1920 года. Вместе с Феликсом Эдмундовичем из Москвы поездом выехали Мархлевский, Ф. Я. Кон и другие товарищи. Поездом мы ехали через Смоленск в Минск. Из Минска по железной дороге доехали до станции Молодечно… Все кругом было разрушено…

Сгрузив машину, я повез Феликса Эдмундовича и его товарищей в Лиду, где в госпитале лежал И. С. Уншлихт с переломом ноги после автомобильной катастрофы. Из Лиды мы поехали в Вильно. В Вильно в то время находился реввоенсовет Западного фронта. Феликс Эдмундович пробыл там более двух суток, а затем направился в Белосток через Гродно. Нас сопровождали две машины. В нашей машине, которую мы вели по очереди со Шпилевским, ехали Дзержинский, Мархлевский, Кон, Богуцкий и еще один товарищ.

В дороге с машиной произошла серьезная авария. Нас всех, за исключением Шпилевского, выбросило из открытой машины, а его машина накрыла. Крестовиной сломанного руля разрезан был мускул на его руке. У меня оказался перелом ключицы, у Богуцкого перелом руки, сильно ушиб руку и бедро Феликс Эдмундович. Подъехавшие товарищи поставили нашу машину на колеса. Это произошло около местечка Меричи, недалеко от Гродно. В Меричи нам оказали первую помощь, а на другой день меня и Богуцкого отвезли в госпиталь в Гродно.

Феликс Эдмундович навестил меня в госпитале. Он трогательно позаботился обо мне, прислав собственноручно написанное удостоверение, по которому мне предоставлялся отпуск до 1 октября 1920 года, снабдил деньгами и пожелал быстрейшего выздоровления. Но, пробыв некоторое время в госпитале, я сбежал оттуда и добрался до Вильно, где еще стоял наш поезд. Вскоре поезд отправился в Белосток, где находился Феликс Эдмундович и другие члены Польревкома.

Феликс Эдмундович был удивлен моим появлением. Он не разрешил мне остаться, а велел долечиваться и дал мне записку к коменданту поезда Сотникову. На словах передал, чтобы поезд немедленно отправлялся в Минск. Шпилевскому он поручил отвезти меня на машине на вокзал. В Минск мы прибыли 27 августа утром. Феликс Эдмундович был уже там. В тот же день он продлил мне отпускное удостоверение до 1 ноября, а на обороте написал: «Тов. Герсон или Беленький, окажите т. Тихомолову всяческое продовольственное и лечебное содействие» – и проставил дату: «27/VIII-20 г. гор. Минск». Чувствовал я себя очень плохо, и в тот же день вечером по распоряжению Феликса Эдмундовича меня с сопровождающим отправили в Москву.

Работал я с Феликсом Эдмундовичем и в НКПС, и ВСНХ. Он, как правило, очень поздно заканчивал работу, и я его отвозил сначала в ВЧК, а затем уже домой, в Кремль, часто совсем поздно ночью. Однажды мы ехали из НКПС по Мясницкой улице (ныне улица Кирова). На улице днем в специальных котлах варили асфальт, ночью же в этих котлах ютились беспризорные дети. Феликс Эдмундович велел мне остановиться около одного из котлов. Выйдя из машины и подойдя к котлу, он извлек оттуда ребятишек. Часть из них тут же разбежалась. Феликс Эдмундович взял оставшихся ребятишек к себе в машину, и мы поехали на Лубянскую площадь в ВЧК. Ребята были в восторге от поездки на машине, но, когда сошли у подъезда ВЧК, несколько из них все же убежало. Остались трое. Они пошли с Феликсом Эдмундовичем в здание ВЧК. Потом, когда я отвозил Феликса Эдмундовича домой, он рассказал, что ребят отвел в свой кабинет, там их накормил, побеседовал с ними. Они согласились пойти в детский дом, а сейчас спокойно спят в одной из комнат ВЧК.

Когда Феликс Эдмундович работал в НКПС, я часто, особенно во время голода в 1921 году в Поволжье, с его разрешения ездил к своей матери, которая в то время жила с сестренками в Астрахани. И каждый раз он что-нибудь из продуктов посылал ей.

Феликс Эдмундович был человеком отзывчивым и очень скромным. Он жил и умер как солдат революции. Смерть его была сильным ударом для меня, тяжелейшей потерей. Я стоял у гроба и смотрел на него, лежащего в простой военной гимнастерке с орденом Красного Знамени на груди, и никак не мог поверить, что уже не поедет он, как всегда, со мной в машине.

 

П. И. Студитов

Учиться на образе Дзержинского

В начале января 1922 г. Дзержинский в качестве особого уполномоченного ЦК РКП(б) и Советского правительства прибыл в Сибирь. В его задачу входил вывоз из Сибири в центральные районы России и охваченное неурожаем Поволжье запасов хлеба и семенных фондов.

Мы, чекисты Сибири (я тогда работал председателем Тюменской губернской ЧК), были нацелены на оказание всемерного содействия в продвижении по железной дороге продовольственных грузов. Должен сказать, что Тюменская губчека с этой задачей справилась. Случаев «пробок» или задержки эшелонов с хлебом на станции Тюмень не было. Этот факт был отмечен в отчете сибирской экспедиции, возглавляемой Дзержинским.

В марте того же года на мое имя было получено предписание полномочного представителя ГПУ по Сибири И. П. Павлуновского: предписывалось встретить в Тюмени народного комиссара путей сообщения и председателя ГПУ Ф. Э. Дзержинского, возвращающегося из Сибири в Москву.

Мы своевременно подготовились к встрече.

Когда поезд экспедиции прибыл на станцию Тюмень, я вошел в вагон руководителей экспедиции и там впервые увидел Ф. Э. Дзержинского. Я представился, и он по-товарищески поздоровался со мной. Прослушав мой доклад о политическом положении в губернии и о последствиях кулацко-эсеровского восстания в Тюменской губернии, ликвидированного в 1921 году, председатель ГПУ просил обратить внимание на те населенные пункты, в которых осели бывшие колчаковцы, следить за тем, чтобы контрреволюционные элементы не проникали в советские учреждения с целью дискредитации политики партии по восстановлению промышленности и сельского хозяйства, рекомендовал своевременно вскрывать и ликвидировать нелегальные кулацко-белогвардейские группы и организации. Советовал также всю работу губчека проводить в тесной связи с партийными и советскими организациями, опираться на рабочих и беднейшее крестьянство.

На перроне, куда Феликс Эдмундович вышел покурить, произошел любопытный эпизод.

Мимо нас проходил пожилой смазчик вагонов. Поравнявшись, он обратился к Дзержинскому:

– Товарищ военный (нарком был в военной гимнастерке и в шинели, накинутой на плечи), дайте, пожалуйста, закурить. С табачком у нас туговато, вот беда!

– Пожалуйста, закуривайте. – При этом Дзержинский передал рабочему портсигар с табаком и бумагой. – Ну, как у вас тут работается? – поинтересовался он у смазчика.

– В последнее время дело наладилось. Поезда идут один за другим.

Затянувшись папироской, он продолжал:

– Говорят, нарком Дзержинский тут в Сибири находится, он и раскачал «железку», а то было – совсем движение заглохло. Дай бог ему здоровья.

Я смотрел на Феликса Эдмундовича и видел, какой радостью заблестели его глаза. Чувствовалось, что похвала простого рабочего… является самой дорогой для него наградой. Улыбаясь, он ответил рабочему:

– Что ж, надо пожелать наркому, чтобы он поменьше сидел в своем кабинете и почаще выезжал на «железку»!

– Это правильно, товарищ военный. А за табачок большое спасибо.

– Пожалуйста, пожалуйста!

Эта первая встреча с Ф. Э. Дзержинским оставила у меня неизгладимое впечатление. Человек, занимавший столь высокое положение, оказался на редкость простым и благородным, внимательным и добрым. Да и внешний вид его был впечатляющим. В военной форме, стройный и подтянутый, несмотря на усталый вид, выглядел молодцевато, живым и подвижным. Тогда мне стало понятным то мобилизующее влияние, которое оказывало его имя на чекистов в их сложной борьбе с озверевшей контрреволюцией…

В 1925 году я был переведен на партийную работу. На XIV съезде партии меня избрали членом Центральной контрольной комиссии ВКП(б).

С 14 по 23 июля 1926 года я участвовал в работе Объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б), на котором в последний раз увидел и услышал своего любимого руководителя – Ф. Э. Дзержинского…

Пленум… восторженно приветствовал появление на трибуне 20 июля Дзержинского. Феликс Эдмундович с присущим ему темпераментом горячо протестовал против вздорных измышлений троцкистской оппозиции о плохой работе промышленности. Он разоблачал клеветников убедительными фактами первых успехов выполнения ленинских указаний и решений XIV съезда партии по вопросу индустриализации… После окончания речи… он тут же ушел в смежную с залом заседаний комнату и лег на диван.

Был объявлен обеденный перерыв. Собираясь на вечернее заседание, мы с изумлением увидели в фойе зала портрет Дзержинского, обрамленный в траур. Он умер на боевом посту, защищая ленинизм от врагов…

У меня, члена партии и чекиста, навсегда запечатлелся в памяти образ Дзержинского, в котором так полно воплотилась любовь к партии и Родине, энергия рабочего класса, страстность к преодолению любых препятствий, стоявших на пути строительства нового общества, и твердая уверенность в окончательной победе коммунизма. Он не жалел своих сил, горел на работе на благо народа. В то же время он отличался большой скромностью…

Я считаю себя счастливым человеком потому, что я состоял в боевых рядах чекистов, работавших под руководством незабываемого Феликса Эдмундовича Дзержинского, рыцаря пролетарской революции, верного соратника Ленина.

 

Ю. В. Садовский

Из воспоминаний чекиста

В мае 1923 года меня, 23-летнего коммуниста, призвали на работу в центральный аппарат Государственного политического управления. Первым моим желанием в этом ведомстве было увидеть Ф. Э. Дзержинского. Вскоре оно осуществилось.

Как-то в июньский жаркий день, возвращаясь с оперативного задания, я вошел в первый подъезд здания ГПУ. Предъявив пропуск, подошел к кабине лифта, который еще поднимался вверх. Через минуту вверху щелкнула закрывшаяся дверь, и я нажал кнопку… В этот момент я увидел, что вахтер и часовой-красноармеец замерли в положении «смирно». Оглянулся, вижу: по ступенькам лестницы от входа поднимается Феликс Эдмундович. Я был в штатском, без фуражки. Несколько растерявшись от неожиданности, я тоже вытянулся, молча приветствуя председателя ГПУ, и сделал шаг, чтобы подняться по лестнице. Но Дзержинский, дотронувшись до моего плеча, остановил меня:

– Вы же хотели подняться на лифте, поедемте вместе.

Феликс Эдмундович вошел в кабину и, поднимая руку к кнопкам управления, спросил:

– У вас какой этаж?

Нужно сказать, что тогда у нас существовало правило – включать лифт в целях экономии электроэнергии на этаж пассажира, поднимающегося выше остальных; те, которым нужно было ниже, спускались по лестнице пешком.

Я, не желая затруднять Феликса Эдмундовича, сказал: «Третий». Он внимательно посмотрел на меня и сказал:

– Вы говорите неправду, на третьем этаже я вас никогда не видел; вы работаете на четвертом?

Я вынужден был в большом смятении подтвердить это, и Феликс Эдмундович нажал кнопку четвертого этажа! Выйдя из кабины и опять слегка сжав мою руку выше локтя, он стал спускаться на третий этаж. Мне очень хотелось проводить его хотя бы взглядом, но, поняв, что это было бы бестактно, пересилил себя.

В конце того же года мне пришлось не только еще раз увидеть, но и услышать нашего руководителя. Тогда шла борьба партии с троцкистами. Для новых нападок на партию троцкисты использовали тяжелую болезнь В. И. Ленина. Вопреки решениям X съезда партии о ее единстве, троцкисты навязали ей новую дискуссию, в ходе которой пытались внести раскол и в партийную организацию ОГПУ.

Надо сказать, что и в среде чекистов нашлись люди, хотя и считанные единицы, которые не поняли антипартийной сущности троцкизма…

В декабре 1923 года в клубе ОГПУ по Большой Лубянке (теперь улица Дзержинского), дом № 13, проходило большое бурное партийное собрание ОГПУ. Оно продолжалось почти трое суток и кипело страстями. Перерывы устраивались только на день для текущей оперативной работы. С докладом выступил член коллегии ОГПУ, старый большевик М. А. Трилиссер, содокладчиком – один из лидеров троцкизма Преображенский. Вместе с Преображенским на собрание явилась большая группа троцкистов, не имевшая никакого отношения к ОГПУ. Они прошли в зал заранее, пользуясь тем, что пропускали не по служебным удостоверениям, а по партийным билетам. Многие коммунисты-чекисты из-за этого не могли попасть в зал: не хватило мест.

Дзержинского в первый день на собрании не было, и троцкисты вели себя довольно нахально. Они выступали один за другим крикливо, демагогично, сбивали несогласных с ними ораторов колкими репликами.

На другой день на собрание пришел Дзержинский и был избран председателем. Троцкисты пытались сорвать собрание, заявив, что при избрании президиума нарушена внутрипартийная демократия. Феликс Эдмундович потребовал переголосования его кандидатуры и вновь был избран председателем подавляющим большинством голосов.

В ходе острой полемики слово взял Дзержинский.

Обширный зал клуба замер, остановленный поднятой рукой Феликса Эдмундовича. Его внешне спокойная, сдержанная, но, чувствовалось, внутренне накаленная речь продолжалась недолго. В суровом молчании вслушивались чекисты в остро отточенные, жесткие слова «железного Феликса», бичующего троцкизм…

В октябре 1924 года состоялась вторая моя встреча с Феликсом Эдмундовичем. Она прошла в его кабинете во время заседания, на котором обсуждалось состояние работы нашего подразделения.

К Дзержинскому нас пригласили поздно ночью. Некоторое время мы ждали в приемной у его секретаря товарища Герсона. В большом… кабинете было очень тихо. Мы сидели молча, глубоко взволнованные.

Но вот тихий звонок, и секретарь пригласил нас войти.

Феликс Эдмундович стоял за столом очень скромно обставленного кабинета. Поздоровавшись, он предложил нам сесть, и заседание началось.

В своем выступлении по нашей работе Дзержинский высказал ряд критических замечаний. Но сделал он это с таким тактом, с таким вниманием к сотрудникам подразделения, что мы, молодые чекисты, не только не испытывали никакого разочарования, но вышли от него окрыленными, еще более влюбленными в своего вождя. Эту влюбленность я пронес до сих пор, она не покинет меня до конца моих дней.

Во время заседания Феликс Эдмундович несколько раз пристально вглядывался в меня. Потом спросил, почему я такой худой и бледный? Я тогда болел туберкулезом легких, всего месяц, как оправился от довольно тяжелого состояния. Я сказал об этом. Он тут же поручил руководителю нашего подразделения Т. Д. Дерибасу получше позаботиться обо мне. Думается, что и эта деталь еще раз показывает гуманность и заботливость о рядовом сотруднике великого человека, грозы буржуазии.

Третья и последняя моя встреча с Феликсом Эдмундовичем произошла, как это ни странно, опять у лифта первого подъезда здания ОГПУ в один из июньских дней 1926 года. Но теперь мы встретились как старые знакомые. Улыбнувшись, Дзержинский поздоровался со мной за руку. Нажимая на кнопку четвертого этажа, он, шутя, спросил:

– Вам на третий?

В лифте, глядя на меня, заметил:

– На здоровье вы теперь, как видно, не жалуетесь? – Я действительно чувствовал себя здоровым и выглядел неплохо.

– А я прогрессивно старею, – продолжал Дзержинский.

Лифт остановился, и мы распрощались. Феликс Эдмундович выглядел очень утомленным, несколько располневшим, но его внимательные глаза по-прежнему светились огромным умом и великой человечностью.

После этой встречи не прошло и месяца, как Дзержинского не стало…

 

В. Р. Менжинский

Рыцарь революции

Организатор ВЧК, в первое бурное время, когда не было ни опыта, ни денег, ни людей, сам ходивший на обыски и аресты, лично изучавший все детали чекистского дела, столь трудного для старого революционера довоенной выделки, сросшийся с ЧК, которая стала его воплощением, Дзержинский был самым строгим критиком своего детища. Равнодушно относясь к воплям буржуазии о коммунистических палачах, чрезвычайно резко отражая нападки недостаточно революционных товарищей на ЧК, Дзержинский чрезвычайно боялся, чтобы в ней не завелась червоточина, чтобы она не стала самодовлеющим органом, чтобы не получилось отрыва от партии, наконец, чтобы ее работники не разложились, пользуясь громадными правами в обстановке гражданской войны. Он постоянно ломал и перестраивал ЧК и опять снова пересматривал людей, структуру, приемы, больше всего боясь, чтобы в ВЧК-ГПУ не завелась волокита, бумага, бездушие и рутина.

Но ЧК, прежде и больше всего орган борьбы с контрреволюцией, не может оставаться неизменной при изменившемся соотношении борющихся классов, и Дзержинский всегда первый шел на перемены как в практике, так и в организации своего детища, применяясь к новой политической обстановке, охотно отказываясь от прав, ставших ненужными или вредными, например, при переходе от военной полосы к мирной и, наоборот, настойчиво требуя их расширения, когда это снова становилось нужным. Для него было важно одно – лишь бы новая форма организации ЧК, ее новые приемы и подходы – скажем, переход от массовых ударов к тонким изысканиям в контрреволюционной среде и наоборот – по-прежнему достигали главной цели: разложения и разгрома контрреволюции.

Говорить о Дзержинском-чекисте – значит писать историю ВЧК-ГПУ как в обстановке гражданской войны, так и в условиях нэпа. Для этого время не пришло. Сам Дзержинский считал и заявлял, что писать о ЧК можно будет только тогда, когда в ней пройдет надобность. Одно можно сказать, что ВЧК-ГПУ создавалась и развивалась с трудом, с болью, со страшной растратой сил работников, – дело было новое, трудное, тяжкое, требовавшее не только железной воли и крепких нервов, но и ясной головы, кристальной честности, гибкости неслыханной и абсолютной, беспрекословной преданности и законопослушности партии. «ЧК должна быть органом Центрального Комитета, иначе она вредна, тогда она выродится в охранку или орган контрреволюции», – постоянно говорил Дзержинский.

При всем безграничном энтузиазме работников ЧК, большей частью рабочих, их отваге, преданности, способности жить и работать в нечеловеческих условиях – не дни и месяцы, а целые годы подряд – никогда не удалось бы построить той ВЧК-ОГПУ, которую знает история первой пролетарской революции, если бы Дзержинский, при всех его качествах организатора-коммуниста, не был великим партийцем, законопослушным и скромным, для которого партийная директива была всем, и если бы он не сумел так слить дело ЧК с делом самого рабочего класса, что рабочая масса постоянно все эти годы – и в дни побед, и в дни тревог – воспринимала чекистское дело как свое собственное, а ЧК принимала нутром как свой орган, орган пролетариата, диктатуры рабочего класса. Безоговорочно принимая партийное руководство, Дзержинский сумел в чекистской работе опереться на рабочий класс, и контрреволюция, несмотря на технику, старые связи, деньги и помощь иностранных государств, оказалась разбитой наголову. И как бы она ни пыталась поднять голову на деньги англичан или других заграничных давальцев, она будет снова побеждена, пока в ЧК-ГПУ живы заветы Дзержинского, сделавшие ее вооруженной частью партии.

Но Дзержинскому, с его кипучей энергией, всегда было мало чекистской работы. Он знал, конечно, что, борясь с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем, ЧК является могучим рычагом в деле строительства социализма, но ему, как коммунисту, хотелось принимать и непосредственное участие в строительной работе, самому носить кирпичи для здания будущего коммунистического строя. Отсюда его постоянные порывы к хозяйственной работе, его переход в НКПС, а затем в ВСНХ. Пусть об этой работе скажут те, кто видел ее вблизи – его ближайшие сотрудники и помощники. Мы, чекисты, можем сказать только одно: мало того, что он всю ЧК-ГПУ поставил на службу хозяйственному строительству, он и на новом поприще работал по мере возможности чекистскими методами, то есть в постоянной, неразрывной связи с партией и массами, достигая при этом колоссальных успехов. Сейчас слишком бурное время, чтобы предаваться истпартовским воспоминаниям, особенно по поводу Дзержинского, который не очень-то их жаловал. Да и сам Дзержинский – слишком живая фигура, чтобы покрывать его нервные волевые черты все обезличивающей пылью некрологов, и нам, людям, близко знавшим Дзержинского, долгими годами работавшим под его руководством, особенно трудно писать о нем. Массы знали и любили его как руководителя борьбы с контрреволюцией, как борца за восстановление хозяйства, как стойкого партийца, умершего в борьбе за единство партии. Казалось бы, и довольно. Зачем говорить о нем как о человеке? Дзержинский-человек и Дзержинский-деятель так не похож на тот казенный образ, который уже начал слагаться и заслонять живого человека, что секрет его влияния на всех, кто с ним встречался, и особенно на тех, кого он вел за собой, начинает становиться непонятной тайной. Поэтому в интересах молодежи, которая не имела счастья лично его знать, я попробую дать представление о некоторых его чертах.

Дзержинский был очень сложной натурой при всей своей прямоте, стремительности и, когда нужно, беспощадности…

Для того чтобы работать в ЧК, вовсе не надо быть художественной натурой, любить искусство и природу. Но если бы у Дзержинского всего этого не было, то Дзержинский, при всем его подпольном стаже, никогда бы не достиг тех вершин чекистского искусства по разложению противника, которые делали его головой выше всех его сотрудников.

Дзержинский никогда не был прямолинеен и беспощаден, а тем более расслабленно-человечен. По натуре это был очень милый, привлекательный человек с очень нежной, гордой и целомудренной душой. Но он никогда но позволял своим личным качествам брать верх над собой при решении того или другого дела. Наказание как таковое он отметал принципиально, как буржуазный подход. На меры репрессии он смотрел только как на средство борьбы, причем все определялось данной политической обстановкой и перспективой дальнейшего развития революции… Дзержинский всегда строго следил, чтобы указания, даваемые им, не были выдуманы самостоятельно, на основании данных ЧК, а строго сообразовывались со взглядами партии на текущий момент…

Ошибка ЧК, которой можно было избежать при большей старательности и тщании, – вот что не давало ему покоя и делало политически важным то или другое незначительное дело… Тем же самым объясняется и его постоянная боязнь, чтобы работники ЧК не зачерствели на своем деле. «Тот, кто стал черствым, не годится больше для работы в ЧК», – говаривал он…

Дзержинский был очень бурной натурой, страстно вынашивавшей свои убеждения, невольно подавлявшей сотрудников своей личностью, своим партийным весом и своим деловым подходом.

Между тем, все его соратники имели чрезвычайно большой простор в своей работе. Это объясняется тем, что, как крупный, талантливый организатор, он придавал колоссальное значение самодеятельности работников и поэтому предпочитал сплошь и рядом заканчивать спор словами: «Делайте по-своему, но вы ответственны за результат». Зато он первый радовался всякому крупному успеху, достигнутому методом, против которого он боролся. Не многие начальники и организаторы советских учреждений говорят подчиненным: «Вы были правы, я ошибался».

Этим объясняется его почти магическое воздействие на крупных технических специалистов, которые не могут работать, как заведенная машина, ограничиваясь голым исполнением приказаний начальства. Всем известно его умение вдохновлять на работу, при этом на работу творческую, представителей чуждых нам классов.

Сохраняя в своих руках руководство работой ОГПУ, Дзержинский применил в своих отношениях к специалистам то же отсутствие формализма, которое он проявлял на чекистской работе. Сплошь и рядом, когда работники ОГПУ приходили к нему с доказательствами в руках, что тот или другой крупный спец исподтишка занимается контрреволюционной работой, Дзержинский отвечал: «Предоставьте его мне, я его переломаю, а он незаменимый работник». И действительно переламывал.

В чем же был секрет его неотразимого воздействия на людей? Не в литературном таланте, не в ораторских способностях, не в теоретическом творчестве. У Дзержинского был свой талант, который ставит его на свое, совершенно особенное место. Это – моральный талант, талант непреклонного революционного действия и делового творчества, не останавливающийся ни перед какими препятствиями, не руководимый никакими побочными целями, кроме одной – торжества пролетарской революции. Его личность внушала непреодолимое доверие. Возьмите его выступления. Он говорил трудно, неправильным русским языком, с неверными ударениями, все это было неважно. Безразлично было построение речи, которую он всегда так долго готовил, уснащая ее фактами, материалами, цифрами, десятки раз проверенными и пересчитанными им лично. Важно было одно – говорил Дзержинский. И в самой трудной обстановке, по самому больному вопросу его встречала овация и провожала нескончаемая овация рабочих, услышавших слово своего Дзержинского хотя бы по вопросу о том, что государство не в силах прибавить им заработной платы.

Он – хозяйственник, сторонник рационализации, проповедник трудовой дисциплины – мог доказывать на громадных рабочих собраниях необходимость сокращения рабочих на фабриках и сплошь и рядом легче, бесповоротнее добиваться успеха, чем профессионалисты. Дзержинский сказал, – значит, так. Любовь и доверие рабочих к нему были беспредельны…

 

Я. М. Генкин

Скромнейший из скромных

Все 20-е годы я работал в центральном аппарате ВЧК-ОГПУ. По характеру работы мне не приходилось иметь дело непосредственно с Ф. Э. Дзержинским, за исключением одного случая. Но видеть и встречаться с ним случалось довольно часто.

На службу Феликс Эдмундович приходил… к девяти часам утра. Не раз можно было наблюдать, как председатель ВЧК проходил по Лубянской площади… своей размеренной походкой. А фигура его заметно выделялась среди других пешеходов: высокого роста, летом – в поношенной, но всегда чистой и хорошо подогнанной военной гимнастерке, в брюках, заправленных в сапоги, и фуражке; зимой – в длинной армейской шинели и шапке-ушанке. На его одежде никогда не было каких-либо отличительных знаков.

В здание ВЧК на улице Большая Лубянка (теперь улица Дзержинского), 2 входил вместе с другими сотрудниками через 1-й (парадный) подъезд, что со стороны площади. Если он входил в лифт первым, то ждал, пока лифт не заполнится другими желающими ехать. Иногда в лифте становилось так тесно, что все стояли впритирку друг к другу.

Скромность этого необыкновенного человека поражала мое воображение.

Припоминается такой случай. Вместе с сотрудниками в лифт вошла пожилая женщина. Она спросила:

– На каком этаже находится товарищ Дзержинский?

– На третьем, – ответил присутствовавший здесь Феликс Эдмундович.

Когда лифт остановился, он обратился к женщине:

– Выходите, я вас провожу к Дзержинскому.

Он пропустил посетительницу вперед и вышел за ней.

Все мы, находившиеся в лифте, улыбнулись и подумали про себя: «Чудесный человек наш руководитель».

Однажды мне было поручено доложить Дзержинскому одно следственное дело. С бьющимся от волнения сердцем входил я в его кабинет. Ведь мне впервые глаз на глаз предстояло быть с человеком, о котором ходили легенды.

Феликс Эдмундович в кабинете находился один. Я поздоровался и представился.

Он ответил на приветствие и предложил мне сесть на стул против него. Закончив писать какой-то документ, попросил доложить интересовавшее его дело.

Простая и спокойная обстановка успокоила меня, и я подробно изложил содержание дела. Председатель слушал меня внимательно. Потом попросил дать ему дело. Он перелистал его и прочел некоторые протоколы допроса. Возвращая дело, он сказал:

– Хорошо. Продолжайте следствие.

 

В. В. Соколов

Неожиданная встреча

В начале 20-х годов меня и еще нескольких молодых рабочих-комсомольцев призвали на работу в центральный аппарат ВЧК. О содержании работы «чрезвычайки» мы, рабочие, знали, так как не раз привлекались в помощь чекистам для производства обысков в домах буржуазии, участия в облавах на бандитов и спекулянтов. Знали мы и о Ф. Э. Дзержинском, как о закаленном и бесстрашном революционере, прошедшем царские тюрьмы и каторгу, а теперь защищающем революцию от контрреволюции. Но одно дело – знать об этом грозном учреждении со стороны, наблюдать, как в его огромном красивом здании на Лубянке, 2, во всех окнах за полночь горит свет. Другое дело – находиться и работать там. Было, естественно, боязно и заманчиво. Уж очень хотелось видеть «грозу буржуазии» и громить контрреволюцию под его руководством. Да и доверие рабочего коллектива, пославшего нас на работу в ЧК, нельзя было не оправдать.

Переступив порог здания ВЧК, мы вскоре убедились, что ничего страшного там нет. Нас встретили и окружили вниманием сотрудники, в прошлом тоже рабочие или красноармейцы, старые подпольщики или командиры Красной Армии. Кругом чувствовались порядок, организованность и дисциплина. Каждый был занят работой на своем участке. Жизнь била ключом.

По характеру работы мне не приходилось иметь дело лично с Ф. Э. Дзержинским, хотя встречаться с ним случалось не раз. Его можно было видеть прохаживающимся по тротуару у здания ВЧК в ожидании автомобиля, поднимающимся вместе с другими в лифте, шагающим по коридорам.

На всю жизнь запомнился обаятельный образ первого руководителя ВЧК: высокий, стройный, резкий профиль лица с бородкой, в полувоенной форме. Даже по его внешнему виду чувствовалось, что это настоящий рыцарь революции, «гроза буржуазии». Работать под его руководством, в одном с ним здании каждый из нас считал большим счастьем.

Направляющая рука председателя ВЧК, а затем ОГПУ проявлялась всюду и во всем. Написанные им документы изучались нами досконально. Оперативные совещания проходили под девизом выполнения указаний и распоряжений «отца». На комсомольских и партийных собраниях выступающие часто ссылались на Дзержинского. А когда возникал спор по какому-либо вопросу чекистской работы, то непререкаемым авторитетом были высказывания об этом Феликса Эдмундовича…

Дзержинский требовал, чтобы во всем и всюду соблюдались порядок, чистота, дисциплина, и это требование исполнялось неукоснительно.

«Отец» презирал ложь, лицемерие, подхалимство, и, если кто «болел» этими «недугами», он должен был решительно исправиться, иначе он не подходил для работы в ВЧК. Отношения между начальниками и подчиненными строились исключительно на деловой, демократической и товарищеской основе.

Все мы знали, как самозабвенно работает Феликс Эдмундович, как справедливо, просто и внимательно он относится к подчиненным, и старались поступать так же, быть такими же, как и он… Феликс Эдмундович умел и пошутить с сотрудниками, сделать уместное замечание в тактичной форме.

В транспортном отделе ВЧК работал инспектором мой хороший друг Саша Лапшин, простой парень из рабочих, но любитель пофорсить.

Работники транспортных ЧК носили тогда довольно яркую форму: черная фуражка с малиновым верхом, гимнастерка защитного цвета с широкими красными стрелами на груди и с малиновыми петлицами со знаками различия, черные галифе с малиновым кантом и сапоги со шпорами. Знаки различия в сравнении с общевойсковыми были довольно высокими. У Лапшина эта форма всегда была тщательно подогнанной, отутюженной и выглядела новой, сапоги и шпоры – вычищенными до блеска, фуражка – набекрень.

Как-то Лапшин рассказал мне о своей неожиданной встрече с Дзержинским.

– Понимаешь, Вася, спешу я на службу. Вхожу в подъезд, что с Лубянской площади, и вижу, как лифтер уже закрывает дверь лифта, чтобы подняться вверх. Я кричу ему: «Эй, постой!»

Он открыл дверцу, и я, шагая через две ступеньки входной лесенки, пулей влетаю в лифт. Смотрю, а там стоит Феликс Эдмундович. Я было обратно из лифта. А он говорит мне:

– Куда же вы, товарищ? Вас подождали, а вы ехать не хотите?

Пришлось остаться. Я смутился, но поздоровался. Едем. Дзержинский смотрит на меня и улыбается и тут же спрашивает, показывая на мои знаки различия:

– Скажите, что это у вас за знаки различия?

– Командир полка, Феликс Эдмундович.

– А какую должность вы занимаете?

– Инспектор транспортного отдела.

– Каким же полком вы командуете?

Я смущенно промолчал.

– Ну а шпоры зачем, пришпоривать паровозы?

Я покраснел еще более, растерялся. Хорошо, что лифт остановился – третий этаж, и Феликс Эдмундович вышел из кабины, а мне ехать на пятый этаж. Но он, придерживая дверь, спросил меня:

– Как вы крикнули лифтеру, чтобы он подождал вас?

– «Эй, подожди!» – еле слышно и совсем растерявшись, ответил я.

– Это правильно?

– Нет.

– А как надо было сказать?

– «Подождите, пожалуйста!»

– Вот видите, форма еще более обязывает нас быть вежливыми и культурными, – прикрывая дверь, по-отечески заметил Дзержинский.

– Знаешь, друг, – заключил Саша, – эта встреча с «отцом» на всю жизнь останется в моей памяти. Хороший урок преподал он мне.

 

А. Х. Артузов

Слово друга о «Железном Феликсе»

Те, кто долго был знаком с Феликсом Эдмундовичем, вспоминают его почти всегда работающим, дающим свои ясные указания работникам ВЧК, поглощающим груды материалов, подсчитывающим ряды цифр, горячо и нервно выступающим на собрании ячейки, когда над нами нависла угроза троцкистов расколоть партию.

Дзержинский так горел на работе, что, казалось, невозможно его представить себе на отдыхе, в быту, в семье, в компании друзей. В его кабинете за ширмой стояла кровать, где он обычно спал, редко уходя из ВЧК к семье в Кремль.

Горячая активность исходила от этого замечательного человека, передаваясь непосредственно (или посредством его маленьких записочек-приказаний) его помощникам-ученикам. В этих записочках, кроме общей задачи, которую ставил Дзержинский, обычно заключался и способ разрешения задачи, причем способ наилучший, простой, ясный и стремительный.

Многие думают, что товарищ Дзержинский был всегда серьезен, молчалив и не любил смеяться. Это совсем неверно. Никто так весело не смеялся, как он, когда кому-нибудь из нас остроумным способом удавалось обмануть зазевавшегося врага или поймать его в ловушку.

Помню, как искренне смеялся Феликс Эдмундович над каждым эпизодом, который случался в наших «интригах» против парижских монархистов во главе с умершим теперь «гениальным» великокняжеским полководцем Николаем Николаевичем Романовым.

Действительно, трудно было удержаться от смеха при чтении инструкций для подпольной работы против нас, которые давал этот великокняжеский конспиратор…

Но особенно мне хочется рассказать о Дзержинском, отдыхающем в редкие минуты, когда он позволял себе передохнуть от своей колоссальной работы.

Это было в пятую годовщину ВЧК, когда группа товарищей, друзей Феликса Эдмундовича, устроила вечеринку в честь нашего юбилея. Дзержинский был весел, товарищи вспоминали разные эпизоды из первых шагов чекистской борьбы, все были в хорошем, шутливом настроении. Между прочим, было предложено каждому рассказать какой-нибудь эпизод из своей жизни либо произнести речь на какую-либо тему. Кому-то, кажется товарищу Аванесову, пришла коварная мысль предложить Дзержинскому произнести речь на тему, для него особенно неожиданную, – о любви к женщине. Одно мгновение Феликс Эдмундович, сконфузившись, пытался уклониться от такой необычной темы, да и мы все никак не представляли его декламирующим (он вообще очень редко и неохотно выступал) в лирическом стиле. Но колебание его было недолгим. Он встал и произнес совершенно исключительную по теплоте, искренности и жизнерадостности речь о женщине-товарище, которая в революционной борьбе идет в ногу с нами, мужчинами, которая зажигает нас на великое дело борьбы, которая одобряет и воодушевляет нас в минуты усталости и поражений, которая навещает нас в тюрьме и носит передачи, столь дорогие для узника, когда нас арестуют, которая улыбается на суде, чтобы поддержать нас в момент судебной расправы над нами, и которая бросает нам цветы, когда нас ведут на эшафот.

Я никогда не слыхал у гораздо лучших ораторов и профессионалов артистов более проникновенных, более сильных слов, чем те, которые сказал на эту затасканную буржуазной культурой тему этот необыкновенный революционер.

 

М. Я. Лапшин

Строитель нового мира

Впервые я увидел Феликса Эдмундовича Дзержинского на V Всероссийском съезде Советов, делегатом которого меня избрали солдаты 50-го пехотного полка ржевского гарнизона. Когда левые эсеры убили германского посла Мирбаха и подняли мятеж против Советской власти, мы, делегаты-большевики, как один, выступили на защиту завоеваний революции.

На V Всероссийском съезде Советов меня избрали членом ВЦИК. После съезда прихожу к секретарю ВЦИК Варлааму Аванесову и говорю:

– Ведь я же военный, как буду выполнять обязанности члена ВЦИК?

– Товарищ Лапшин, – слышу в ответ, – будешь работать в ЧК с товарищем Дзержинским!

С 15 июля 1918 года я стал работать в следственной группе ВЧК.

Впечатление о Дзержинском можно выразить такими словами: беспредельно преданный делу партии. Человек большой душевной щедрости. Неимоверно отважный, храбрый. Простой и доступный в общении. Ответственно выполнявший любую работу, которую поручали ему партия и Владимир Ильич Ленин.

Феликс Эдмундович был удивительно тактичным человеком. Как-то после доклада на коллегии ВЧК я замешкался и не ушел вместе со своими товарищами. Одному выходить было как-то неудобно.

– Товарищ Лапшин, – обратился ко мне кто-то из членов коллегии, – у вас есть еще какие-то вопросы?

Заметив мое замешательство, Феликс Эдмундович сказал:

– Товарищ Лапшин присутствует на заседании коллегии как член ВЦИК! – И, улыбнувшись, добавил: – Мы с ним оба, как члены ВЦИК, обладаем одинаковыми полномочиями.

В те годы партия посылала чекистов на самые трудные участки борьбы и социалистического строительства.

В начале 1920 года Феликс Эдмундович вызвал меня и сказал:

– Михаил Яковлевич, создана комиссия по борьбе с сыпняком. Поедете от ЧК на Южный фронт, в Донбасс. Там во многих местах саботируют создание госпиталей, лечебных пунктов, снабжение медикаментами. Это поручение Владимира Ильича…

Во время голода в Поволжье Дзержинский направил меня в Самару для ликвидации транспортной «пробки», мешавшей продвижению грузов для голодающих. Когда при Совете Труда и Обороны была создана комиссия по борьбе с взяточничеством, Феликс Эдмундович командировал группу чекистов на Юго-Восточную дорогу. Я был в их числе.

Дзержинский лично инструктировал нас перед отъездом.

– Владимир Ильич поручил нам объявить взяточничеству войну! – взволнованно говорил он. – Это такое же зло, как и контрреволюция!

После смерти В. И. Ленина Дзержинский вызвал меня и тихим голосом, усталый после многих бессонных ночей, сказал:

– Решением Оргбюро ЦК сто человек направляются на партийную работу. Есть предложение послать вас в Екатеринослав (теперь Днепропетровск) на Брянский завод…

На заводе меня избрали секретарем партийной организации доменного цеха. В 1926 году, когда Дзержинский приезжал на Украину по делам ВСНХ, мы его ждали у себя на заводе. Рабочие приходили в партийный комитет, в завком, и спрашивали, когда приедет Феликс Эдмундович. Неотложные дела не дали ему возможности побывать у нас. Но вскоре, будучи проездом в столице, я зашел к Дзержинскому в ВСНХ.

– Ждали-ждали вас, Феликс Эдмундович, но так и не дождались… – сказал я, радуясь возможности снова повидать его.

– Наверное, наводили на заводе чистоту и лоск? – шутил Дзержинский. – А вы считайте, что я могу приехать в любой момент. Пусть у вас в цехах всегда будет порядок!

Улыбка у Феликса Эдмундовича была на редкость обаятельная, запоминающаяся…

Он навсегда остался в моей памяти энергичным, уверенным в силе рабочего класса, увлеченным строителем нового мира…

 

Ф. Т. Фомин

Человечность, скромность, простота

…Суровый и беспощадный к тем, кто посягал на завоевания Великого Октября, Ф. Э. Дзержинский был внимателен и отзывчив к нуждам трудящихся. И что особенно для него характерно, очень любил детей, всегда заботился о них. Даже в самые ожесточенные моменты борьбы с контрреволюционным подпольем Феликс Эдмундович мечтал о том времени, когда сможет заняться воспитанием подрастающего поколения. В нем жил талантливейший педагог-воспитатель…

В 1924–1925 годах я работал начальником Терского окружного отдела ОГПУ. По согласованию с Дзержинским Северо-Кавказский крайком партии возложил на меня охрану членов ЦК партии и правительства, приезжавших на кавказские минеральные воды.

Летом 1924 года одним ранним утром у меня в кабинете раздался телефонный звонок. Сняв трубку, я услышал голос Дзержинского. Он сообщил, что в Кисловодск едут Надежда Константиновна Крупская и Мария Ильинична Ульянова.

– Прошу встретить их, хорошо устроить, а главное, уговорить, чтобы они подольше пожили в Кисловодске, они очень нуждаются в отдыхе и лечении.

Я встретил Надежду Константиновну и Марию Ильиничну на станции Минеральные Воды. Оттуда поехали в Кисловодск, на дачу «Каре»…

Приехали они больные. В первую неделю ни Надежда Константиновна, ни Мария Ильинична почти не выходили из комнаты. Но постепенно здоровье их улучшилось, и врачи разрешили им небольшие прогулки.

Феликс Эдмундович регулярно справлялся по телефону о состоянии их здоровья. Как обрадовался он, когда я сообщил, что Надежда Константиновна и Мария Ильинична почти целые дни проводят на воздухе и вот уже два дня как могут совершать прогулки до Красных камней…

Я знал и раньше, что у Феликса Эдмундовича доброе, отзывчивое сердце, но только теперь, наблюдая его отношение к членам семьи Владимира Ильича, смог по-настоящему оценить его душевную чуткость, теплоту, преданность друзьям…

Не прошло еще и месяца со дня приезда Н. К. Крупской и М. И. Ульяновой, как Надежда Константиновна заявляет мне:

– Нужно, товарищ Фомин, подумать об обратных билетах в Москву.

Я доложил об этом по телефону Ф. Э. Дзержинскому. Он был очень огорчен.

– Нельзя их отпускать из Кисловодска. Ни в коем случае! Убедите их остаться. Раз сами себя они не жалеют, то надо нам их поберечь. По меньшей мере, им еще нужен месяц на отдых и лечение…

Но все наши старания ни к чему не привели. Что делать?

Выручил зубной врач Бенинсон. Он уговорил Надежду Константиновну и Марию Ильиничну, пока они в Кисловодске, подлечить зубы. Они охотно согласились.

– Вот и хорошо, – сказала Мария Ильинична, – пока есть у нас свободное время, займемся зубами. А в Москве некогда будет.

По моей просьбе лечение зубов растянулось почти на полтора месяца. За это время Н. К. Крупская и М. И. Ульянова хорошо поправились. Феликс Эдмундович был очень доволен находчивостью зубного врача и просил передать ему благодарность…

Ф. Э. Дзержинский поручил мне позаботиться о возвращении в Москву Надежды Константиновны и Марии Ильиничны.

Здоровье самого Феликса Эдмундовича находилось под угрозой. Оно было серьезно подорвано еще в молодости тюрьмами и ссылками. После Октябрьской революции, в годы гражданской войны, Феликс Эдмундович, не щадя своих сил, вел борьбу с контрреволюцией. Вот уж про кого действительно можно сказать, что он горел на работе.

Несколько раз правительство, ЦК партии и лично Владимир Ильич Ленин предлагали ему отдохнуть и полечиться. Но Феликс Эдмундович всегда горячо возражал, что сейчас нет причины ему волноваться о своем здоровье. Да и обстановка не позволяет. Вот кончится гражданская война, тогда можно будет и о здоровье побеспокоиться. Но кончилась гражданская война, и на очередь стали другие неотложные дела…

Летом 1925 года Центральный Комитет партии категорически потребовал, чтобы Ф. Э. Дзержинский отправился на курорт.

И вот Феликс Эдмундович получает отпуск. На станции Минеральные Воды его встретили секретарь Терского окружного комитета партии С. О. Котляр, директор курортов кавказских минеральных вод С. Л. Мамушин и я. По дороге Феликс Эдмундович буквально забросал нас вопросами: сколько рабочих работает на железнодорожном узле Минеральные Воды, каков их средний заработок, в каких бытовых условиях находятся? Интересовался курортами: какая пропускная способность их летом, как поставлено медицинское обслуживание? И тут же сказал:

– Мне кажется, настало время все курорты перевести на круглогодовую работу. Потребность в этом у трудящихся очень большая. Вы, товарищ директор, соберите все данные о работе вверенных вам курортов и зайдите ко мне на дачу, ну, хотя бы через недельку. Мы с вами подготовим материал для обсуждения этого вопроса в Москве. Как член правительства и председатель ВСНХ обещаю вам оказать помощь.

В Кисловодске Ф. Э. Дзержинский поселился на даче «Каре». Должна была приехать и жена его, Софья Сигизмундовна. На втором этаже для них была приготовлена квартира из трех комнат. Но Феликс Эдмундович решительно отказался в ней жить:

– Зачем мне такая большая квартира? Вполне достаточно одной комнаты.

Глубокая человечность Ф. Э. Дзержинского, его забота о людях проявлялись всегда и везде.

Однажды в разговоре кто-то выразил удивление терпеливости и внимательности Феликса Эдмундовича ко всем, кто обращался к нему.

– Чему же тут удивляться? Не вижу здесь ничего особенного, – сказал Дзержинский. – Все мы имели великий пример в лице Владимира Ильича. Ведь мы, большевики, считаем себя слугами народа. А как можно служить народу, если равнодушен к его нуждам или заражен барским высокомерием?

Тема эта, как видно, сильно волновала Феликса Эдмундовича. Говорил он возбужденно:

– Думаете, это правильно, когда не замечают просьб и нужд отдельных людей? Нет. Массы состоят из личностей. И каждый человек имеет право на внимание.

Вот я приведу такой пример, – продолжал Дзержинский. – Перед самым моим отъездом из Москвы сюда, в Кисловодск, я получаю сведения, что некоторые сотрудники ОГПУ, работающие в бюро пропусков, в столе справок, в общем, те, кто обычно сидят за окошками и к кому ежедневно обращаются сотни граждан, грубо отвечают на вопросы посетителей. При проверке это подтвердилось. И тогда я распорядился, чтобы в часы приема посетителей за окошками сидели только начальники управлений и отделов ОГПУ и чтобы они сами давали исчерпывающие ответы на все вопросы посетителей, и непременно в вежливой форме.

Помню и такой разговор Феликса Эдмундовича со мной. Речь зашла о чекистах, которые находились на лечении в Кисловодске:

– Весьма возможно, что кто-нибудь из них пожелает прийти ко мне поговорить, посоветоваться. Я не должен лишать их такой возможности. Ведь во время отпуска я имею больше свободного времени и могу поговорить с каждым по душам. Вы, пожалуйста, не препятствуйте и пропускайте их ко мне.

И к Феликсу Эдмундовичу на дачу постоянно приходили сотрудники ОГПУ, да и не только они, а все, у кого была необходимость увидеться с ним. И ко всем он относился с дружеским участием, интересовался личной жизнью, работой, здоровьем, лечением.

Многие свои прогулки Феликс Эдмундович совершал вместе с В. Р. Менжинским, тоже лечившимся в то время в Кисловодске.

Однажды после обеда они решили поехать посмотреть Медовый водопад, находящийся за Кисловодском километрах в четырнадцати.

Утром прошел сильный дождь. А вслед за ним – радуга, солнце. День выдался отличный. Феликс Эдмундович и Вячеслав Рудольфович были в самом веселом настроении. Дорога шла по живописнейшим местам. Прогулка обещала быть на славу.

И вдруг машина резко затормозила. Шофер выскочил, осмотрел машину. Оказалось, что лопнула камера. Вид у него был испуганный. Феликс Эдмундович сразу обратил внимание на то, как изменились его лицо и голос.

– Товарищ Шибуняев, что это вы так сильно нервничаете? Спокойно заменяйте камеру, а мы пока походим, погуляем…

Феликс Эдмундович вышел из машины. Заметив, что я тоже волнуюсь, он спрашивает:

– А вы чего переживаете?

Я ответил, что мне крайне неприятно: хорошую прогулку испортил непредвиденный случай. Дзержинский прервал меня:

– Да что вы из-за такого пустяка волнуетесь! Лопнула камера – шофер заменит, и через десять минут поедем дальше. А если даже и не исправит машину – погода хорошая, отъехали мы немного, вернемся обратно пешком. Прогуляемся – и только.

Сняв с себя плащ, он разостлал его на траве, сел и нас пригласил сесть.

– Давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом… Вот я вам сейчас расскажу кое-что тоже про автомобили. В годы гражданской войны положение с автотранспортом в Москве было очень тяжелое. Автомобили все старые, изношенные, резины мало, бензина нет, заправляли моторы спиртом, смешанным с эфиром. Пользоваться автотранспортом разрешалось только для оперативных служебных целей. Однако под выходные и в выходные дни много автомобилей все же направлялось за город. Даже в то тяжелое время (1919 год!) находились любители покататься на государственный счет, покатать своих родственников и знакомых. И вот что интересно: резины, горючего и смазочных материалов в нерабочие дни расходовалось в Москве больше, чем в рабочие. Узнав об этом, я решил принять экстренные меры. Позвонил Владимиру Ильичу и сказал, что хочу на всех окраинах города и заставах выставить комиссаров ВЧК для регистрации автомобилей. Владимир Ильич одобрил мое предложение. И знаете, это возымело действие! Бывало, любители прогулок за город, как только увидят чекистов, быстро поворачивают обратно. В течение первых же двух недель расход горючего, резины и смазочного материала по Москве в нерабочие дни сократился наполовину…

Пока мы сидели и разговаривали, камера была заменена, и мы поехали дальше.

Феликс Эдмундович давно мечтал подняться на гору Машук.

– Иоанн Львович, – обратился он как-то к лечившему его доктору Баумгольцу, – я очень хочу осмотреть в Пятигорске лермонтовские места и подняться на гору Машук. Что вы на это скажете?

Доктор Баумгольц задумался:

– Что я могу ответить вам, Феликс Эдмундович? Если уж у вас такое большое желание подняться на Машук, то, по крайней мере, обещайте мне, что не будете переутомлять себя. Обязательно делайте через каждые 50 шагов минутную передышку.

Дзержинский дал слово неукоснительно выполнять все «требования медицины».

Вот и знаменитая гора…

Менжинский, тоже поехавший с нами, остался с одним из сотрудников у подножия Махлука. Я вызвался сопровождать Феликса Эдмундовича. Медленно стали мы подниматься по узкой тропке. Впереди шел Дзержинский. Обещание, данное врачу, он выполнял тщательным образом: как только пройдет 50 шагов, так минутную остановку сделает.

Поднялись мы на Машук. Прилегли отдохнуть. Феликс Эдмундович несколько минут лежал молча. Не знаю, о чем он думал. Может быть, о трагической судьбе гениального поэта, может быть, просто созерцал красоту горного пейзажа, а может быть, совсем иные мысли заставили его задуматься…

С Машука открывался необыкновенный вид на вершины гор, ущелья, долины. А вдали над всем величественно высился, сверкая снеговой шапкой, Эльбрус.

– Красота-то какая! – восхищенно воскликнул Феликс Эдмундович. – Хорошо бы везде побывать, посмотреть. И даже на Эльбрус подняться. Вот здоровье только, пожалуй, не позволит. Как вы думаете, позволят мне врачи на Эльбрус подняться? Конечно, не на вершину, а так, хоть немного?

– Не позволят, Феликс Эдмундович, ни за что не позволят!

– И я так думаю, – вздохнул он. – Ну а близлежащие достопримечательности мы посетим обязательно. Это что за гора?

– Это гора Бештау, а там вдали – их отсюда не видно – Седло и Кольцо. А вон за этим ущельем – Медовый водопад. Вы там уже были. Есть тут недалеко замок «Коварства и любви»… – Я показывал Феликсу Эдмундовичу все интересные места и рассказывал о них, что знал.

Феликс Эдмундович с восхищением смотрел на раскрывшуюся перед ним панораму.

– Во что бы то ни стало надо побывать везде. Теперь, как только выдастся свободный от процедур день, я уже не усижу на даче. Поскорей бы Софья Сигизмундовна приезжала. Я и ее соблазню на эти прогулки. Пусть тоже полюбуется…

Когда пришла телеграмма: «Софья Сигизмундовна сегодня выехала», я сразу же пошел к Феликсу Эдмундовичу, чтобы обрадовать его этим сообщением. Он спросил:

– Когда прибывает поезд в Минеральные Воды и когда нам нужно выехать отсюда?

Я ответил:

– Завтра в восемь часов утра нам нужно выехать из Кисловодска.

На следующий день Феликс Эдмундович поднялся рано утром и принарядился. Он надел белую полотняную рубашку, белые парусиновые брюки, сандалии и белую кавказскую, с большими полями шляпу. Вышел на крыльцо и, увидев меня, поздоровался и сказал:

– Товарищ Фомин, я готов.

– Ну что ж, Феликс Эдмундович, двинемся, – отвечаю.

Мы пошли пешком на станцию. Сели в поезд у открытого окна. Я рассказывал Феликсу Эдмундовичу о достопримечательностях, встречавшихся по пути. Когда поезд остановился на разъезде Иноземцево, я увидел, что под окнами поезда девочки продают цветы. Я купил два хороших букета, по рублю каждый.

Феликс Эдмундович спросил:

– Кому это вы, товарищ Фомин, предназначаете эти букеты?

Я ответил:

– Софье Сигизмундовне.

– Вот так-так, чужой муж моей жене покупает цветы. А в какое положение вы меня ставите? Не обижайте уж меня, уступите мне эти букеты.

– Охотно, Феликс Эдмундович.

– Сколько вы за них заплатили? Два рубля?

– Теперь уж вы меня не обижайте, Феликс Эдмундович, денег я не возьму.

– Э, нет! Я с вами должен расплатиться. Получите с меня стоимость цветов…

Подошел поезд. Феликс Эдмундович пошел к вагону навстречу Софье Сигизмундовне, радостно обнял ее и смущенно преподнес цветы.

В Кисловодск мы возвращались втроем. Феликс Эдмундович был весел и доволен.

Ежедневно потом Феликс Эдмундович и Софья Сигизмундовна совершали прогулки. Побывали они и в замке, и на Малом, и на Большом седле, и в других местах. Но излюбленным местом их прогулок были Красные камни, неподалеку от дачи, где на одной из скал высечен барельеф Владимира Ильича.

В последний раз я видел Феликса Эдмундовича Дзержинского в декабре 1925 года, когда был проездом в Москве. Я зашел к нему в ВСНХ. На Феликсе Эдмундовиче не было привычной, наглухо застегнутой защитного цвета гимнастерки. Он был в темном штатском костюме. Рубашка с крахмальным воротником, галстук…

– Видели ли вы меня когда-нибудь, товарищ Фомин, таким разодетым? – шутливо спросил он. – У меня даже ручка с золотым пером. Специально купил. Еду подписывать договор с англичанами о лесной концессии.

Дзержинский хоть и торопился, но принял меня с обычной сердечностью и вниманием. Интересовался моей работой, планами на будущее. Я обратился к нему с просьбой послать меня учиться.

– Мне очень приятно, – сказал Феликс Эдмундович, – что у вас появилось такое желание. Было время, когда мы только своей большевистской преданностью и чекистской храбростью побеждали контрреволюцию, а теперь к этому нужно еще добавить отличное знание своего дела и хорошее образование.

Узнав, что мне предстоит отпуск, Феликс Эдмундович стал заботливо расспрашивать, все ли есть у меня для отдыха, не нужна ли путевка, деньги и т. д.

Я поблагодарил и сказал, что ни в чем не нуждаюсь.

Прощаясь со мной, Феликс Эдмундович сказал:

– Обязательно пошлю вас учиться!

Думал ли я тогда, что в последний раз вижу и слышу этого пламенного рыцаря революции…

Приказ-обращение к чекистам в связи со смертью Ф. Э. Дзержинского, 29 июля 1926 года

Менжинский

Дорогие товарищи!

Дзержинский умер.

Нет больше в наших рядах нашего несменяемого, неповторимого Председателя ВЧК – ОГПУ.

Нет больше в наших рядах первого чекиста, друга-товарища, учителя-вождя.

Безмерно велика эта утрата для всей нашей партии, для Советского Союза, для рабоче-крестьянских масс нашей страны.

Но особенно тяжела эта потеря для нашей чекистской семьи.

Дзержинский – прежде всего творец и организатор ВЧК-ОГПУ, символ ее несокрушимой мощи, воплощение славных побед наших органов над темными силами контрреволюции.

Дзержинский – основа того беспредельного доверия и поддержки, которые оказывали и оказывают ВКП(б) и трудящиеся массы нашей стальной когорте, стоящей на страже пролетарской диктатуры.

Старый подпольщик – революционер, герой Октябрьской Революции, Дзержинский был, наконец, грозным символом разящей руки рабочего класса, знаменем пролетарской победы.

Бесконечно велика, до физической боли ощутима наша утрата. Но не должно быть места в наших рядах унынию и упадку. Бодрости, вере в дело пролетарской революции, в дело коммунизма учил нас Ф. Э. Дзержинский.

Дзержинского нет больше с нами, но он на примере своей необычайно кипучей, не знавшей усталости, многогранной и плодотворной работы учил нас тому, каким должен быть чекист – революционер, как он должен вести порученное партией дело, как нужно побеждать классового врага. И мы, его ученики и последователи, должны оказаться достойными своего великого учителя.

Зоркий часовой Советского Союза Ф. Э. Дзержинский, стоя уже на краю могилы, забил тревогу о растущей опасности для нашей страны со стороны капиталистических соседей. Он указал, что заправилы империалистических стран в последнее время снова начали строить козни против Союза Советских Социалистических Республик, стараясь подорвать мощь и силу рабоче-крестьянской страны предательскими заговорами, диверсией, шпионажем и открытой борьбой.

Происки и натиск наших классовых врагов теперь тем сильнее проявятся, что в наших рядах нет больше т. Дзержинского, одно имя которого заставляло трепетать буржуазию и ее прихвостней.

Трудны, чрезвычайно ответственны в этих условиях задачи органов ОГПУ, но мы их выполним до конца. Этого требует от нас наша партия, этого властно требуют от нас интересы пролетарской революции.

Однако выполнить их мы сможем лишь в дружном порыве, в творческом напряжении наших коллективных усилий и неослабной воли к победе, в неустанном общем труде на фронте борьбы с контрреволюцией.

Мы с честью выполним наше великое дело, потому что Дзержинский оставил нам могучую, непобедимую, прекрасно дисциплинированную организацию; он оставил нам кадры стойких, стальных, бесстрашных борцов за дело коммунизма.

Мы должны чрезвычайно беречь и укреплять тот неисчерпаемый запас доверия, тот громадный авторитет в рабочем классе, которые ВЧК – ОГПУ приобрели в истекшие годы напряженной борьбы. Всемерная непрекращающаяся поддержка трудящихся явится залогом наших дальнейших успехов и побед.

Теснее же сомкнем наши ряды. Единой, непоколебимой чекистской стеной мы отразим все атаки контрреволюции.

Еще больше, чем прежде, проявим свою чекистскую дисциплину, выдержанность и бдительность.

Еще с большим, чем прежде, энтузиазмом будем стоять на защите завоеваний пролетарской революции!

Еще с большей, чем прежде, спайкой объединимся под нашим победным красным знаменем.

Да здравствует пролетарская революция!

Да здравствует ВКП(б)!

Да здравствует победа рабочего класса во всем мире!

Смерть контрреволюции!

Приказ прочесть всем сотрудникам ОГПУ, в ротах, эскадронах, дивизионах и на судах ОГПУ.

Заместитель Председателя ОГПУ