1

На той же самой даче на берегу моря, в такой же утренний час отец и сын завтракали на открытой веранде. Но погода уже стояла не летняя, серые дождевые тучи затянули небо, и старый Кемпстер был одет в теплую шерстяную куртку. Попивая кофе, он то и дело покряхтывал.

Фред Кемпстер во всех подробностях ознакомил отца с впечатлениями от путешествия и наблюдениями над жизнью огромного парохода. Больше всего его поразил способ подготовки молодых моряков. Работа кочегара, старшего кочегара, матроса и боцмана была настоящим ремеслом со всевозможными профессиональными тонкостями, а все знания им приходилось приобретать случайным путем, — наблюдая работу старших товарищей и по своей инициативе интересуясь тем, что было непонятно. Люди, которые ничего не смыслили в навигации или в механике, приступали к работе совершенными профанами, и их развитие зависело от помощи старших товарищей и собственной сметки. Если попадались хорошие и толковые товарищи, которые разъясняли непонятное и показывали правильные приемы работы, то новичок быстро постигал тайны своего ремесла, но если он попадал в среду людей замкнутых, с предрассудками, то он мог годами плавать на корабле и все же не знать, как лучше держать пар в котлах, как стоять за штурвалом или вязать морские узлы. Для подготовки механиков и штурманов имелись школы. А матросы, кочегары и машинисты всему должны были научиться сами. А каждая без толку сожженная тонна угля стоила денег, любая снасть раньше срока приходила в негодность, из-за недостаточных знаний происходили недоразумения и несчастные случаи и за все это приходилось платить из средств пароходства. Фред предлагал основать школу или курсы для нужд своего пароходства, где за пару месяцев подготавливали бы матросов, кочегаров и машинистов. Во что обойдутся такие курсы? Почти что даром.

Компания, которой принадлежит тридцать больших пароходов, может позволить себе такую роскошь — истратить в год пару тысяч фунтов стерлингов на подготовку кадров.

Старый Кемпстер с улыбкой выслушал до конца предложение сына, потом покачал головой и сказал:

— Не только пару тысяч фунтов стерлингов — даже пенни я не собираюсь переводить на такие пустяки. Зачем мне швыряться деньгами, зачем учить матросов и кочегаров, которые потом уйдут плавать на пароходы других компаний? Пусть лучше другие готовят их для нас.

— Но ведь ни одна фирма этого не делает… — пытался возразить Фред.

— Зачем нам принимать на работу невежд? — продолжал старый Кемпстер. — Пусть другие выучат их на своих судах. Мы на свои принимаем на работу только, подготовленных, опытных моряков, и это нам не стоит ни одного пенни. Теперь тебе ясно?

— Вполне ясно! — восторженно воскликнул Фред. — Мне не пришло в голову, что можно и так. Папа, ты действительно превосходный делец — настоящий гений на хозяйственном поприще! И в самом деле, за каким чертом нам тратиться, если того же результата можно добиться безо всяких затрат. Пусть тра» тятся другие.

— Вот это совсем другой разговор. Было бы недурно, Фред, если бы ты так же быстро усвоил и все мои прочие принципы. С библейскими притчами в жизни далеко не уедешь. Лучше быть волком, чем ягненком. Что мое, то навсегда должно остаться моим, а то, что сегодня еще не мое, нужно постараться завтра или послезавтра сделать своим. Ненасытность — самая благородная и полезная из всех страстей. Только глупец или разиня не делают попыток завладеть предметом своих желаний. Болван раздумывает, а умный берет.

— Папа, позволь мне с твоего разрешения применить один из этих принципов сейчас, — проговорил Фред, когда умолк отец.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился старый Кемпстер.

— Одно дело, чисто личного свойства, — ответил Фред. — Если не ошибаюсь, то мне уже минуло двадцать восемь лет…

Роберт Кемпстер посмотрел сыну в глаза и улыб* нулся:

— Пора жениться, не так ли?

— Я думаю, ты ничего не будешь иметь против?

— Как раз наоборот — я бы приветствовал* это.

— Надеюсь, что в этом деле ты мне предоставишь свободу действий, — продолжал Фред. — Или, может быть, у тебя на этот счет имеются какие-нибудь соображения и планы?

— У меня только одно соображение и условие, — сказал старый Кемпстер. — Твоя жена должна быть здоровой, так как мне нужен внук, который после тебя унаследовал бы наши корабли, дома и другое имущество. Я не желаю, чтобы мое добро, хотя бы в третьем или четвертом поколении перешло в руки чужих людей. И кроме того, твой брак не должен быть смешон.

— Об этом не беспокойся. Мой выбор вполне нормален. Мне кажется, мы достаточно богаты, чтобы делать выбор независимо от размеров приданого невесты.

На лбу старого Кемпстера залегли морщины недовольства.

— Ты уже выбрал? — спросил он, пытливо всматриваясь в лицо сына.

—Да. Это Марго Фарман, дочь нашего капитана Томаса Фармана.

— Против семейства Фарманов у меня возражений нет, но я желаю познакомиться с твоей невестой, пока она еще не стала моей невесткой. Если она глупа и старше тебя, то лучше и не показывай. Тогда я заранее говорю — нет.

— Она на восемь лет младше меня, образованная и прелестная девушка. Наш дом Марго не опозорит.

— Ну, хорошо. Через месяц «Полуночная мечта» будет готова.

«Полуночной мечтой» звалась паровая яхта, которую строили для Кемпстеров. Замечание отца означало, что если все будет в порядке, Фред сможет отправиться в свадебное путешествие на новой яхте. А что все будет в порядке, он нимало не сомневался.

…Известие о помолвке молодого Кемпстера с дочерью капитана Фармана вызвало довольно бурные толки в тех кругах, в которых Кемпстеры имели вес, а эти круги были весьма широки и влиятельны. В газетах появились портреты помолвленных и пространные очерки о романтичном браке. По единодушному мнению общества, Марго Фарман делает блестящую партию и очень счастлива, а Фреда Кемпстера следует считать одним из самых романтичных юношей «нашего черствого века, когда над чувствами властвуют расчет и коммерческие соображения». Друзья Фреда говорили, что у него отличный вкус, а молодые незамужние дамы или такие, у которых были сестры или дочери на выданье, добавляли, что Марго Фарман сумела опутать Кемпстера за время двухмесячного плаванья.

Помилуйте, о чем же тут сожалеть! Если Фред такой простак, что дал завлечь себя, то…

Почтовые пароходы быстро бороздят океаны, а если надо какую-либо весть передать еще быстрее, то для этого служит телеграф. Случилось так, что уже через несколько дней после того, как в газетах появилось сообщение о помолвке Фреда Кемпстера и Марго Фарман, Эдуард Харбингер прочитал об этом в одной из американских газет. На следующий день Роберт Кемпстер получил из Галвестона телеграмму, в которой капитан «Кардигана» просил освободить его от занимаемой должности и по возможности скорее назначить его заместителя.

— Вот тебе и новый капитан, — показал он сыну телеграмму. — Что бы это могло означать?

— Странный человек… — пробормотал Фред Кемпстер. — Не будем его удерживать. Если хочет, пусть уходит.

Но Марго он об этом ничего не сказал.

Вскоре после пробного рейса «Полуночной мечты» отпраздновали свадьбу. Роскошная яхта была подготовлена к дальнему путешествию. Так как маршрутом предусматривалось и посещение островов Южного Моря, Марго уговорила Ако перейти на яхту в качестве ее слуги. Фред Кемпстер обещал, что вдоль и поперек исколесит все Южное море, пока не найдет таинственную родину Ако, о которой юноша рассказы* вал всякие чудеса.

Прямо со свадебнога пиршества, в котором принимал участие лишь узкий круг ближайших друзей дома, новобрачные отправились на яхту. Было условлено, что вначале они отправятся к фиордам Норвегии и затем вдоль западного побережья Европы на Мадейру, на Канарские острова и в Средиземное море, где к ним присоединятся еще несколько человек — друзья юности Фреда Кемпстера. Их ожидала великолепная одиссея — то, о чем так страстно мечтала Марго.

Но когда яхта вышла в море, Ако стал замечать, что улыбка молодой госпожи Кемпстер, которой она отвечала на восторженные замечания своего мужа, была какой-то неестественной, вымученной. Море было очень неспокойно, Марго, верно, чувствовала себя плохо. Тогда Фред отослал ее отдохнуть, а сам остался на командном мостике и заговорил с капитаном.

— Не могу ли я вам чем-нибудь услужить? — спросил Ако, оказавшийся на пути своей госпожи.

— Нет, Ако, ничего не надо… — удрученно улыбнулась она. — Сегодня тебе больше ничего не нужно будет делать.

Ако молча посторонился. Они находились в коридоре возле двери каюты Марго.

— Я сегодня получила одно письмо, Ако, — сказала Марго. — Не можешь ли ты сохранить его у себя? Так, чтобы никто его не увидел…

— Да, госпожа, я сделаю это. Никто не найдет. Она отвернулась и поискала спрятанный на груди конверт, затем подала его Ако. Он тотчас же спрятал письмо в карман.

— Там нет ничего страшного, но лучше, если мой муж не узнает об этом… это причинит ему боль, — сказала Марго. — Но уничтожить письмо мне не хотелось бы. Это для меня последняя память от твоего друга, Ако.

— Письмо не пропадет, и я его никогда не буду читать, — заверил Ако.

— Ты можешь его прочесть. Оно от Эдуарда Харбингера. Он ушел с корабля и поступил на другое место… Смотрителем маяка в каком-то пустынном и мрачном месте.

— У него там будет хорошая жизнь… лучше, чем на корабле? — спросил Ако.

— Там он будет один… одинок, но свободен… — прошептала Марго. — Нет, Ако, там ему будет гораздо хуже, чем на корабле.

— Почему же он тогда ушел с парохода и поселился на маяке? — продолжал Ако.

Марго хотела что-то сказать, но слезы сдавили ей горло. Она вытерла глаза, странно улыбнулась и вошла в свою каюту.

«Что за странные люди! — думал Ако. — У них на сердце больно, а они притворяются веселыми. И сами же они себе причиняют боль».

Со скоростью двадцати миль в час «Полуночная мечта» мчалась на север, навстречу Шотландским островам, Оркнеям, заполярному солнцу. Море было бесцветно, и большие птицы, которые с криками следовали за яхтой, казались такими же бесцветными, как и все то, что мог различить человеческий глаз в этой растревоженной стихии.

2

Из чудес Арктики им довелось увидеть очень мало, так как все время, пока «Полуночная мечта» плавала в северных водах, погода стояла ненастная и ветреная. Они упустили подходящее время для такого путешествия и прибыли туда с большим опозданием. Осмотрев Нордкап, завернув в несколько наиболее примечательных норвежских фиордов и задержавшись на пару дней в одном из портов Северной Франции, они поспешили на юг. Бордо, Биарриц, Лиссабон, Мадейра, Канарские острова, Гибралтар, Болеарские острова, Ривьера… незнакомые места и незнакомые люди быстро сменялись, мелькали у них перед глазами. Фотоаппарату Марго каждый день была работа. Охотнее всего она фотографировала мрачные, уединенные места на берегу моря, темные скалы и расположенные где-нибудь на отшибе мысы, где по ночам мигали огни маяков. Каждый раз, когда «Полуночная мечта» проходила мимо какого-нибудь одинокого маяка, взор Марго, как зачарованный, останавливался на нем и в потемневших глазах молодой женщины угадывалась боль. Она знала, что там нет Харбингера, что он коротает свои дни где-то далеко, на севере, где сейчас стремительный Гольфстрим разбивает буруны о прибрежные скалы, и все же каждый встреченный по пути маяк наводил ее на мысль о далеком друге, и мрачной в ее воображении представлялась его судьба.

Вначале ее ослепила новая обстановка, роскошь яхты, удобства, почти неограниченные возможности в исполнении любого желания, связанного с деньгами. Когда же такое положение стало обыденным и привычным, — а это происходит скорее, чем принято думать, ибо способность человека свыкаться огромна, — вещи утратили свое магическое обаяние, и снова единственно весомым и значительным остался сам человек со своими радостями и горестями, стремлениями и чувствами.

Фред был очень мил и внимателен — такой, каким обыкновенно бывают все влюбленные мужчины. Он не навязывал Марго своих привычек, но старался деликатно приноровиться к ее привычкам.

Более месяца прошло с начала путешествия, когда на Ривьере к ним присоединились новые спутники — Реджинальд Джибс со своей сестрой Грейс и друг детства Фреда Вальтер Дорман с супругой Эвелиной, американкой по происхождению. Все они были еще молодые и жизнерадостные люди.С их появлением жизнь на «Полуночной мечте» приобрела более шумный, веселый и богемный характер. Интимная тишина, в которой пролетел медовый месяц Кемпстеров, сменилась бесшабашными празднествами, когда хлопали пробки от бутылок шампанского, наигрывал патефон и в салоне шаркали ноги танцующих. Но так как путешествие было рассчитано по крайней мере на год или на полтора, на яхте существовала негласная договоренность, что каждый путешественник станет придерживаться своих привычек и будет жить так, как ему заблагорассудится, — иначе они скоро надоедят друг другу. Каждый вставал, когда хотел, кушал — как привык дома, и убивал свое время так, как находил наилучшим. Это не значило, что каждый в отдельности вел на яхте образ жизни обособленный и своеобразный, — ведь все они получили примерно одинаковое воспитание, вышли примерно из одной среды, и уже одно то обстоятельство, что они собрались сюда, чтобы принять участие в общем приключении, свидетельствовало о том, что у всех членов этого общества были почти одинаковые интересы и одинаковый стиль жизни. Таким образом, хотя каждый из них придерживался своих привычек, в действительности они держались общих традиций. Единственное различие составлял темперамент каждого члена этого общества, и этот темперамент в первую очередь почувствовал на себе темнокожий островитянин Ако.

На яхте он считался слугою Марго. Фреда обслуживал специальный камердинер, а к Джибсам и Дор— манам были назначены двое других. Ако был виною тому, что обе чужие дамы нарушили этот порядок и распределили обязанности прислуги иначе. Они пожелали, чтобы мелкие услуги им оказывал экзотический островитянин, а не надутые вымуштрованные английские стюарды. Это путешествие было необычно и романтично уже по одному своему маршруту, и для полноты картины необычным должно было быть и все остальное.

Нам необходимо помнить, что Ако уже исполнился двадцать один год, и это была пора его физического расцвета. Ни тюрьма, ни скитания по чужим краям не пошли во вред ему. По меньшей мере шести футов ростом, пропорционально сложенный, с очень своеобразной упругой походкой и правильными чертами лица, он безусловно был красивым парнем, не только в понимании своих соплеменников, но и в глазах любого, хоть мало-мальски разбирающегося в физической красоте человека. Но наибольшую привлекательность в глазах Эвелины Дорман и Грейс Джибс ему придавало его экзотическое происхождение. Он пленил их как существо из чуждого, неведомого мира, и здесь, на яхте, где течение жизни не распыляло внимания человека на тысячи различных неожиданностей и условно важных мелочей, Ако, сам того не желая, стал самым незаурядным и примечательным явлением.

Тому типу женщин, который Ако знал у себя на родине, больше всего соответствовала темноволосая американка Эвелина Дорман, в жилах которой, как гласило предание, текла кровь и коренных жителей Нового Света — индейцев. Всякий раз, когда она при» зывала Аполлона Южного моря в свою каюту, ее глаза странно загорались и бесстыдно, словно стремясь заворожить, смотрели на него. Она никогда не требовала от Ако трудных и неприятных услуг. Вывести на одежде какое-нибудь случайно посаженное пятно, почистить туфли, смахнуть пыль с полированных вещей в каюте — это ведь сущий пустяк. Эвелина каждый раз расспрашивала Ако о его прежней жизни, о нравах и обычаях на Ригонде и про.то, как там молодые любятся. Человеку ее круга такая форма беседы могла бы показаться насмешкой, но Ако не чувствовал иронии, и в действительности ничего иронического здесь и не было — просто нездоровое любопытство.

Иногда Эвелина даже старалась прикоснуться к нему, как бы невзначай погладить руку или щеку и при этом ободряюще усмехалась. Точно так же держала себя и Грейс Джибс, светловолосая стройная северянка с голубыми глазами, в которых появлялся лукавый блеск, когда Ако смотрел на нее.

Но он ничего не понимал. Эти женщины были для него всего лишь повелительницами, белыми госпожами — больше ничем. Уйдя от них, он переставал о них думать. Все его мечты летели за море, вдаль, к зеленому острову. Там были цветы и радость, там при свете луны сверкала лагуна и одна девушка ожидала его домой. Нелима звали ее. .Что значило в сравнении с ней все остальное!

3

Им некуда было спешить. Реджинальд Джибс оказался непригодным к дипломатической карьере, а чтобы добиться успеха на каком-либо другом поприще, надо было прежде всего это поприще найти и избрать. А пока этого не случилось, он мог спокойно убивать время и тратить свою долю из семейных доходов, не беспокоясь о том, что когда-нибудь этот золотой источник может иссякнуть. Вальтер Дорман в материальном отношении зависел от своей жены, капиталы которой обеспечивали его благополучие. Если Эвелине нравилось путешествовать, то у Вальтера, естественно, не могло быть против этого никаких возражений. Ключом к счастью этого общества были деньги. В определенное время и в соответствующем месте стричь купоны — не бог весть какое большое и хитрое дело, Реджинальд Джибс и Вальтер Дорман отлично умели эта делать.

Самым занятым человеком этого общества в таком случае был Фред Кемпстер, которого по возвращении из путешествия ожидали определенные обязанности и определенная работа, но и ему особенно торопиться не приходилось, так как старый Кемпстер был еще жив и хорошо справлялся со всеми делами.

Маршрут путешествия был выработан заранее, но они могли свободно распоряжаться сроками. Случалось, что в каком-нибудь месте, где они предполагали задержаться несколько дней, им не нравилось. Тогда они сразу же отправлялись дальше. А другое место, где намечалось лишь возобновить запасы продовольствия, им приходилось по вкусу. Там они проводили три, четыре и больше дней. Бросив якорь в какой-нибудь гавани, они выходили на берег и направлялись в глубь страны. Так они посетили памятники античного мира, поездили верхом на ослах по Балканским горным отрогам, полюбовались красотами Канн и Галилеи, поднялись вверх по Нилу до Хартума и сделали много интересных снимков египетских пирамид и сфинксов. Всюду они встречали людей своей расы и всюду чувствовали себя как дома. И каждое непредвиденное препятствие помогали преодолевать деньги.

Красное море… Индийский океан… Коломбо… Бенарес… Рангун… Сингапур. Поездка в глубь страны до подножия Гималаев, охота на тигров в джунглях, посещение искателей жемчуга, знойные дни и напоенные истомой тропические ночи, таинственный сказочный Восток… Вдоль китайского побережья они поднялись до самой Японии и целый месяц пробыли в «стране восходящего солнца», потом повернули обратно, с тем, чтобы, миновав Филиппинские острова, Целебес и Новую Гвинекг, направиться в безбрежные просторы Океании.

Южное солнце и звезды буквально опьяняли северян. Ослепительными радужными видениями мелькали перед их глазами картины, одна прекраснее другой.

— Довольна ли ты путешествием? — спрашивал свою жену Фред Кемпстер.

Вздох ее был полон счастья:

— Мне кажется, что это сон. После него даже умереть не трудно.

Темный огонь в глазах Эвелины Дорман полыхал все ярче, ногти ее порою хищно впивались в плеча Ако.

— Ты прекрасен, Ако. О чем ты мечтаешь по ночам? Он покорно улыбался и не находил ответа.

— Знаешь ли ты, Ако, что такое любовь? Любил ли ты? Какая она? Красивее меня? Лучше?

— Белая госпожа, очень красива, — сказал Ако, — островитяне не белые. Ригондские девушки все темнокожие.

— А тебе нравятся белые женщины? Какие тебе кажутся красивее: такие ли, как я, или такие, как Грейс Джибс, светловолосые и с голубыми глазами? Эти светловолосые коварны. Они любят только себя, Ако, ты берегись их.

Вопросы Эвелины часто ставили Ако в неловкое положение. Тогда он прикидывался более недалеким, чем был на самом деле, не ведая, что именно эта его наивность более всего пленяла искушенную женщину. А когда Ако шел убирать каюту Грейс, светловолосая северянка мешала ему работать.

— Зачем ты так спешишь, Ако. Я хочу, чтобы ты подольше задержался у меня.

И однажды она ему тихонько шепнула на .ухо: *— Сегодня ночью, когда стемнеет и все уйдут спать, ты приходи ко мне. Приди так, чтобы тебя никто не видел. Я тебе что-то расскажу. Только никому не говори об этом.

Но Ако не пришел. Когда Грейс на другой день упрекнула его в непослушании, Ако солгал:

— Я не мог спуститься вниз, потому что у трапа все время сидел штурман. Он сказал: «Иди спать, что ты слоняешься тут!»

— Тогда приходи сегодня ночью. Не вечно же там будет сидеть штурман.

Но Ако не пришел и в эту ночь. Перехватив раздраженные взгляды Грейс, которые та бросала на Ако, Эвелина Дорман поняла, что островитянин равнодушен к блондинкам. Это ей пришлось по душе, и в следующий раз, когда Ако находился в ее каюте, Эвелина, возбужденно посмеиваясь, заглянула ему в глаза:

— Ты порядочный парень, Ако, если Грейс на тебя сердится.

И прежде чем он успел опомниться, она поцеловала его в висок. Ако показалось, что ко лбу его прикоснулся пылающий уголь.

— Понравилось тебе?

— Я не знаю… госпожа. Это было впервые.

— Но ты должен научиться, Ако. Это ведь чудесно… Только не смей никому рассказывать об этом.

Разумеется, Ако никому ничего не сказал. Одно время его одолевало желание поговорить о странном поведении белой леди с Марго — может быть, она дала бы хороший совет, но ему было стыдно заводить об этом разговор.

Не дождавшись взаимности Ако, Грейс Джибс заметила, что на яхте есть красивый рулевой, молодой парень Чарльз Смит. Он, конечно, не был столь экзотичен, как Ако, но в его взоре полыхало то первобытное пламя, вспышки которого Грейс тщетно ожидала в глазах Ако. Его взгляд настойчиво провожал Грейс, когда она появлялась на палубе, |— она знала об этом.

Вечером, когда он стоял у.руля, Грейс поднялась на капитанский мостик и лукаво, поощряюще посмотрела ему в глаза. Парень покраснел, смутился, и яхта стала рыскать из стороны в сторону.

— В чем дело, Чарли? — воскликнул штурман, бросив взгляд на компас. — Курс позабыл, что ли?

Грейс возбужденно засмеялась и сошла на палубу. Час спустя сменялись рулевые. Когда Чарли Смит спускался по трапу, ему навстречу в ночной полутьме сверкнул уголек сигареты. Получилось так, что ему пришлось остановиться, чтобы пропустить Грейс, так как он оказался у нее на пути. Опять глаза ее лукаво усмехнулись, и рядом с Чарли раздался шепот:

— Четвертая кабина справа… Приходи через час. Но ты должен уметь молчать.

Чарльз Смит был сообразительней Ако. Он пришел. И он умел молчать. «Полуночная мечта», словно во сне, скользила по водам Кораллового моря. * …Две разные жизни в непосредственной близости друг от друга протекали на великолепной яхте. Одною жили Фред Кемпстер, Марго и их гости — в роскошном салоне и комфортабельных каютах. Другая жизнь проходила в кубриках и тесных каютах команды и обслуживающего персонала, где набитые, как сельди в бочке, обитали матросы, кочегары и слуги «Полуночной мечты». Там пахло потом и машинным маслом, там был спертый воздух и так мало места, что люди не могли разминуться, не задев соседа. Из расположенного поблизости котельного отделения сюда проникал раскаленный воздух, превращая и без того уже душное жилье в настоящий ад. И все же Ако чувствовал себя здесь гораздо лучше, чем там наверху — в салоне хозяина яхты и каютах гостей.

По вечерам, когда все дела были переделаны, Ако любил заходить в кубрик к матросам и кочегарам и часами слушать их разговоры, в которых звучала ненависть к тем, кто беспечно проводит свои дни в безделье, наслаждениях и развлечениях.

— На каждый обед молодой Кемпстер со своими гостями тратит больше, чем моя семья на питание в течение целого года, — сказал как-то один из кочегаров Джо Скотт,, сын углекопа из Южного Уэльса. — Мы гнем спины, как рабы, каплю за каплей отдаем свои силы, создаем ценности, которые позволяют этим кровопийцам утопать в роскоши и всю жизнь бездельничать, а нам за это бросают жалкие крохи. Откуда взялось их богатство? Все создано нами, все украдено у нас, а попробуй ты лишь прикоснуться к малейшей крупице из награбленного ими — тебя сейчас же объявят вором и разбойником и сгноят в тюрьме. Эх, впихнуть бы их всех в какой-нибудь старый угольщик, вывезти в море, туда, где поглубже, да пустить ко дну, может тогда и мы зажили бы по-человечески.

Остальные кочегары соглашались с Джо Скоттом. И хотя грубее, проще и наивней, они выражали ту же мысль, что в тюрьме проповедовал Мансфилд. Они ненавидели Фреда Кемпстера и ему подобных, и их ненависть постепенно передавалась и Ако, хотя Фред пока что не сделал ему ничего дурного. Лично ему — ничего, но зато его другу — Эдуарду Харбингеру… Присутствие Марго на яхте было живым напоминанием о ловком преступлении Фреда Кемпстера против друга Ако. С каждым днем островитянин все больше и больше ненавидел Фреда. Ако нимало не сомневался в том, что когда-нибудь этот человек причинит зло и ему. Следуя совету Мансфилда, Ако приобрел несколько книг из тех, которые тот рекомендовал ему прочесть. Каждый день, вернее говоря — ночь, он читал и учился часа по два, и его кругозор с каждым днем становился все шире. Уже теперь Ако мог судить о таких вещах, о которых у его товарищей по работе не было ни малейшего представления, но он не старался блеснуть своими знаниями и никогда не заводил со своими соседями разговора о прочитанном, поэтому они и не подозревали о его действительном уровне развития и знаниях. Так же. как Эвелина Дорман и Грейс Джибс, многие матросы и кочегары яхты по прежнему усматривали в личности Ако всего лишь нечто экзотическое.

Поздно вечером, когда на яхте все стихало, Ако иногда усаживался на носу, у самого бугшприта, и глядел на звездное небо. Там, наверху, опять были видны те самые созвездия, которые Ако не мог отыскать на севере. Легкий ветерок,, шумевший над водой, птицы, порою появлявшиеся близ яхты, рыба, которую белые люди вылавливали удочкой, цветущие острова, в заливах которых они иногда бросали якорь, — все было точно таким, как на родине Ако. Ако ощущал близость Ригонды,. его взор, полный надежды, обращался к горизонту. Скоро… может быть, уже сегодня… может быть, завтра…

Взволнованный ожиданием, он не мог уснуть, по ночам. Все меньше интересовался он жизнью белых людей на яхте. Ему было безразлично, чем они занимались, о чем тосковали, что чувствовали. Скоро он расстанется с ними…

На яхте все знали о переживаниях Ако. Марго Кемпстер на каждом острове и в каждой гавани расспрашивала островитян и мореплавателей, не знают ли они чего-либо о родине Ако. Судя по рассказам самого Ако, они— еще не вошли в нужный пояс. Ригонда должна была находиться где-то дальше на восток.

…В тот вечер на яхте дольше обычного не стихал пУмон: Вальтер Дорман праздновал день рождения. Много было опорожнено бутылок, много выкурено сигарет. Когда, наконец, сам виновник торжества утомилея и уплелся в свою каюту спать, постепенно разошлись и остальные. Все были, изрядно под хмельком, и Эвелина Дорман полагала, что сегодня ночью можно действовать смелее. Шампанское сделало ее беспечной и решительной.

Удостоверившись, что Вальтер в своей каюте заснул и в остальных каютах все утихомирилось, Эвелина укуталась в светло-серый шелковый плед и выскользнула на палубу. Воздух ее освежил. С минуту полюбовавшись фосфорическими переливами волн, она направилась на нос яхты.

— Ако, это ты? — тихо спросила Эвелина. Юноша очнулся от мечтаний и медленно поднялся на ноги.

— Да, госпожа. Уже поздно.

— Там, внизу, теперь настоящий хаос. Все перевзернуто вверх дном и разбросано. Я хочу привести в порядок свою каюту. Иди, Ако, помоги мне немного.

— Сейчас же?

— Я уйду первой. Немного погодя приходи и ты. Не стучись, а сам отвори дверь. И постарайся не шуметь, иначе потревожишь сон других.

Крепкими, раздражающими духами веяло от ее волос, рук, одежды. В воздухе стоял аромат и после того, как она ушла. Немного обождав, Ако последовал за Эвелиной. Услышав тихие шаги в коридоре, она сама отворила дверь и впустила Ако. В каюте была двойная дверь, а стены так задрапированы, что не пропускали звуков, поэтому Эвелина, заперев дверь, ничуть не старалась уме.рить свой голос и передвигаться потише.

Ако в недоумении окинул взглядом роскошное помещение: что же здесь еще прибирать? Каждая вещь находилась на своем месте. Разве только книга, небрежно брошенная на подушке, просилась, чтобы ее закрыли и положили на стол.

— Что прикажете делать, госпожа? — спрЪсил Ако. Его смущенный вид вызвал у Эвелины смех.

— Быть хорошим, милый Ако. Таким хорошим, каким ты со мной никогда еще не был. Я тебе нравлюсь, Ако?

— Госпожа очень любезна…

— Да, но Ако не любезен. Отчего это? Оттого, что думает, будто я хочу сделать Ако дурное.

— Этого я не думаю.

— Почему же тогда ты меня избегаешь? Видишь, ты молчишь. Пробовал ты когда-нибудь этот чудесный напиток? Нет? Возьми попробуй.

Это было шампанское, почти полная бутылка. Эвелина налила стакан, отпила глоток и подала Ако. — Пей, Ако. Я так хочу. Ничего дурного 0 тобой не случится.

Ако выпил стакан до дна. Действительно, ничего дурного не случилось.

— Вкусный напиток? — улыбнулась Эвелина.

—« Да, госпожа, прохладный и сладкий, — отве» тил Ако.

Не переставая улыбаться, Эвелина приблизилась к нему, обвила руками его шею и впилась губами в губы Ако. Поцеловала… долгим страстным поцелуем, так, что захватило дыхание. Потом отпустила его и, словно опьяненная, опустилась в мягкое кресло.

Растерянный Ако потупил взор и лишь изредка украдкой косился на дверь каюты. Он не осмеливался взглянуть в лицо этой женщине, в темных глазах которой пылали таинственный огонь, зов безумной страсти, мольба и приказание. Если бы Ако знал библейские мифы, эта сцена вызвала бы в его памяти образы Иосифа и жены Потифара. Но он не знал их, и чуждыми были ему многие поступки белых людей, поэтому такое положение могло только привести его в замешательство. Это не значит, что Ако был совершенно бесстрастным. Его сдержанность определялась понятиями отцов и дедов о житейской добропорядочности, эти понятия определяли также характер отношений между мужчиной и женщиной. Эвелина Дорман была женой Вальтера Дормана — для Ако она не была и не могла быть ничем иным. Ее красота, приветливость, ласки — соблазнительны и чудесны, но эти чудесные вещи принадлежали другому, поэтому Ако мог только издали смотреть на них, ни минуты не помышляя присвоить их или завладеть ими. К тому же Ако был убежден, что Нелима намного превосходит Эвелину.

— Подойди, поцелуй меня, Ако… — шептала она хриплым голосом.

— Не позволит ли мне госпожа уйти? — вздохнул Ако.

— Ты уйдешь, когда я разрешу тебе, Ако… Если ты не послушаешься, я прикажу.

Она нервно покачивала закинутой на колено ногой.

Но Ако не двинулся с места. Он вспомнил случаи на «Сигалле», когда матросы заставляли его съесть кусок мыла. Теперешнее происшествие было похоже на тот случай. Только там он был совершенно беззащитен и отдан на произвол дикарей матросов. На «Полуночной мечте» у него был друг, Марго… Это решительно меняло положение. Поэтому Ако мог смело сопротивляться.

— Ако, ты глуп, ты не отличаешь жемчуг от бисера, — поддразнивала Эвелина. — Но ты должен научиться отличать, поэтому я не отпущу тебя, до тех пор, пока ты не послушаешься меня. А если ты позовешь сюда других, я скажу, что ты сам ворвался в кабину и пристаешь ко мне. Они поверят мне, а тебя накажут.

Такой исход был вполне вероятен. Ако поник, и его несчастный вид вызвал новый взрыв смеха у Эвелины. Тогда он покорился и поцеловал белую женщину…

Потом Ако долго стоял на палубе и застывшим взглядом смотрел на море. «Белые женщины точно такие же, как их мужчины, — думал он. — Они добиваются того, чего желают. Человек, потерявший родину, ничего не может с ними поделать, каким бы умным и честным он ни был. Только у себя на родине человек может жить так, как того требуют его обычаи и совесть, а на чужбине он должен подчиняться чужой правоте и чужой воле… есть мыло и любить тех, кого он любить не желает».