1

Вполне естественно, что вершители судеб Британской империи не могли примириться с неудачей своих представителей на острове Ригонда. Обстоятельный и красочный рапорт капитана второго ранга Спенсера о провале экспедиции досконально изучили и на заседании правления Южноморского торгового Общества, и у генерал-губернатора, и в Лондоне — в продолговатом кабинете премьер-министра на Даунинг-стрит. Министерство иностранных дел приняло все меры, чтобы отголоски ригондских событий не просочились в прессу и ничего не стало известно общественности. Принимая во внимание тайный характер карательной экспедиции, это отчасти и удалось. Канонерку «Шарк» по возвращении из, Сиднея отправили на какой-то дальний, расположенный на отшибе архипелаг, пока матросы не успели еще разболтать в сиднейских кабачках ничего нежелательного о своих приключениях на мятежном острове.

Письмо Ако капитану Спенсеру фигурировало в качестве официального документа и вЪоду сопровождало рапорт начальника экспедиции — в Сиднее остались две копии, а подлинник попал даже на стол к королю Англии, и «высочайшие» очи самолично прочли его несколько раз. Смелый, независимый тон письма и категорические требования, которые Ако поставил Спенсеру, заставляли кровь кипеть в жилах августейшей особы и ее верных министров. Один престарелый адмирал, у которого пошаливало сердце, чуть не отдал богу душу от волнения — его пришлось немедленно положить в больницу и долго лечить.

Лордам мерещилось, что тут, верно, дело не обошлось без большевиков. Отзвуки Великой Октябрьской социалистической революции далеко разнеслись по всему миру, не было теперь такого уголка на земном шаре, где не знали бы о событиях в России, — имена Ленина и Сталина стали известны угнетенным и простым людям всех стран. По мнению лордов, Ако был воспитанником большевиков и действовал по их заданию; тем опаснее он был и с ним следовало разде* латься во что бы то ни стало.

Генерал-губернатору и командующему военно-морскими силами Австралии был отдан приказ любой ценой и всеми средствами подавить бунт на острове Ригонда, истребить всех туземцев, которые окажут хотя бы малейшее сопротивление; оставшихся в живых развезти по другим островам на принудительные работы, рассеять по разным архипелагам, а на Ригонде поселить прирученных, покорных рабов двадцатого века.

На Ригонду отправилась новая экспедиция. Это была уже не какая-нибудь захудалая канонерка во главе с капитаном второго ранга, а полдюжина мощных военных кораблей, и на флагмане — крейсере — находился некий вице-адмирал, имя которого пользовалось известностью во всей Британской империи. Об истинных задачах экспедиции был осведомлен лишь узкий круг высших офицеров, все же прочие полагали, что военные корабли отправляются на обычные маневры.

Период ливней окончился. Снова сияло солнце над океаном и островами, снова пели птицы и дивными цветами красовались ригондские рощи, холмы и долины, когда в море за рифом, против старого поселка, шесть военных кораблей отдали якоря и повернули жерла своих орудий по направлению к острову. И началась вакханалия. С утра до полудня гремела канонада. Артиллерийские снаряды рвались в поселке островитян, разворачивали рощи, чащи, склоны гор. Волна смерти неумолимо катилась над островом, с юга на север, расплескиваясь по всем его уголкам. Конечно, не каждую пядь ригондской земли мог накрыть этот артиллерийский шквал, всюду оставались на ней нетронутыми значительные пятна, но не было больше на острове места, где человек мог бы чувствовать себя в безопасности.

Когда умолкла канонада, на побережье острова высадился десант — не горстка матросов, с которыми Ако мог, как в прошлый раз, затеять игру в жмурки, а настоящее войско — более тысячи вооруженных людей, которым под силу обшарить каждую пядь Ригондской земли.

Захватчики были жестоки, как звери. От их рук гибли женщины и дети, немощные седовласые старцы и полные сил юноши. Свинцовые пулеметные очереди крошили кустарники и тростниковые заросли. А когда спустились вечерние сумерки, мощные прожекторы обратили ночь в день и освещали путь войску. Птицы взмывали в воздух со своих гнезд и с громкими криками кружились над чащей, выползшие на мель крабы пускались наутек обратно в лагуну, а если иному случалось замешкаться, его расплющивал окованный железом каблук солдатского сапога. Казалось, будто вся сила гнева империи сосредоточилась в этом месте, а в удар бронированного кулака заложены весь гнет, вся жестокость и пламя мести королевской власти. Грохотали залпы, рвались гранаты, кровью окрашивалась тучная земля Ригонды. Со стоном боли на устах умирали добродушнейшие люди, которые ни единому человеку на свете не хотели причинить зла.

Задета была гордость насильников и их державы, какое-то племя чинило препятствие произволу угнетателей, — поэтому должна была литься кровь, раздаваться стоны, иначе лорды и адмиралы будут страдать по ночам бессонницей.

С самого начала вторжения Ако понял, что о сопротивлении нечего и помышлять, — превосходство противника было очевидным. Следовало позаботиться о спасении людей, об эвакуации острова. Тотчас же после того как прозвучал тревожный сигнал, Ако приказал слабосильным, женщинам и детям направиться к потайному селению в горной долине, которое так хорошо скрывало их во время первого нападения. Некоторые пали жертвой шальных артиллерийских снарядов, так и не достигнув поселка. Одну семью такой шальной снаряд уничтожил уже в поселке, угодив прямо чуть ли не в самую хижину.

К середине дня, когда артиллерийская канонада смолкла и десантники, рассредоточившись широким фронтом, начали продвижение в глубь острова, стало ясно, что потайной стан на этот раз не спасет ни одного человека, — его расположение оказалось прямо на пути войска. Ако велел перебраться всем в другой поселок у Тростникового залива; судя по тому, в каком направлении шагали цепи десантников, они могли выйти к противоположному берегу острова примерно на километр севернее Тростникового залива, — пока они доберутся туда, уже свечереет и лодки-плоты .с беженцами успеют беспрепятственно выйти в море.

Когда все племя собралось, наконец, в одном месте, в новом стане, у южного мыса Ригонды показался светло-серый силуэт легкого крейсера. Тихим ходом, держась примерно в километре от берега, плыл он вокруг острова, и офицеры с палубы корабля в сильные подзорные трубы тщательно рассматривали побережье.

Каждому островитянину предоставлялось на выбор: либо пуститься в чреватое опасностями путешествие по морю к неведомым островам, либо остаться здесь и ожидать участи, уготованной врагами. Большинство пожелало уйти, считая гибель в открытом, океане менее ужасной, нежели смерть от руки захватчиков; только около трети людей — по большой части престарелые, больные и раненые, матери с малыми детьми, потерявшими отцов, — решилось остаться на месте.

В вечернем полумраке отъезжающие взошли на плоты-лодки и приготовились к отплытию. Легкий крейсер, прожектором ощупывая побережье, медленно плыл обратно. На какой-то лодке уже был натянут парус, и яркий луч света нащупал его. Крейсер еще больше замедлил ход и на всякий случай выпустил несколько орудийных снарядов по подозрительному месту. Снаряды разорвались в Тростниковом заливе, в самой гуще лодок, разнеся в щепки три самых больших плота. Затем крейсер продолжал свой путь, то и дело словно бы оглядываясь на это место чудовищным глазом своего прожектора. По счастью, к моменту обстрела в разрушенных лодках еще не разместились люди — те, кто должны были отплыть в этих лодках, стояли на берегу и в отчаянии взирали на разметанные обломки. На одной из этих лодок предназначалось место и для Ако с Нелимой.

— Что же нам теперь делать? — спросила Нелима, глядя, как уцелевшие лодки пересекали лагуну, уплывали по узкой расселине в рифе и сливались с темной ширью океана. — Теперь нам не уплыть.

Маленький Мансфилд сладко дремал, прижавшись к ее груди.

— Мы все-таки поплывем, — ответил Ако. — Сядем в какую-нибудь пирогу, привяжем ее к последнему плоту и двинемся в путь.

Так он и сделал, так же поступили и некоторые другие семьи. К каждому плоту привязали по пироге, в которую садились по два-три человека, и под прикрытием темноты люди отправлялись в путь. Ако со своей маленькой семьей самым последним вышел на просторы океана искать убежище и новую родину, хотя хорошо знал, что всюду, к какому бы берегу он ни пристал, его ожидало такое же самое рабство, какое сегодня принесли на своих штыках на Ригонду чужеземные солдаты.

Окидывая прощальным взглядом опустошенный остров, Ако думал: «Тираны сумели одолеть нас и навязать нам свою волю только потому, что они имели дело лишь с нами — с одним островом и одним небольшим племенем. Но если бы однажды восстали на борьбу за свободу и справедливость все угнетенные племена и народы, — у насильников не хватило бы военных кораблей, пушек и солдат, чтобы и дальше держать нас в рабстве. Сегодня я во второй раз потерял свою родину, и только упорной борьбой смогу вернуть ее — ни один, а вместе со всеми угнетенными и униженными. Отныне задача всей моей жизни: пробуждать жажду свободы, поднимать на борьбу всех, кто сегодня томится в ярме рабства. И пока в груди моей бьется сердце, — я буду делать это. Да, буду делать, это станет великой целью моей жизни. И настанет день, когда им больше не помогут ни военные корабли, ни пушки, — наш день!»

Путь был далек и море неспокойно. Многие лодки погибли, не достигнув других островов, но некоторые все же пробились к чужим берегам и принесли тамошним людям весть об Ако и его племени, которое осмелилось подняться на открытую борьбу против Британской империи.

Оставшихся на острове на другой же день после отплытия Ако постигла горькая участь. От штыков английских солдат умирали старые мужчины и женщины, которых не стоило перевозить на принудительные работы на другие острова. Захватчики насиловали девушек и женщин, а потом всех, кто остался в живых, согнали в темные зловонные корабельные трюмы и увезли далеко на чужбину — в рабство к владельцам плантаций и рудников. Никогда ни один из них не увидел больше своей родины. Через некоторое время Южноморское торговое Общество поселило на Ригонде несколько сот меланезийцев, которые теперь под командой белых надсмотрщиков создавали ценности для Генри П. Кука. У главного надсмотрщика всегда имелось в запасе несколько плетей и хлыстов, ибо эти предметы изо дня в день пускались в ход и быстро приходили в негодность.

2

Два дня и две ночи маленькую лодчонку Ако тащил за собой на привязи большой плот с парусом. Потом поднялся сильный ветер и ночью оборвался буксир — ненадежная плетенка из травы, которая заменяла канат. Всю ночь в темноте Ако боролся со стихией, а когда наступило утро, плота нигде уже не было видно. Ако ни на минуту не решался выпустить весло из рук, чтобы маленькая шаткая пирога не опрокинулась в волнах. К вечеру ветер утих, и океан постепенно успокоился.

Плакал маленький Мансфилд, слабыми ручонками уцепившись за мать. Белые птицы пролетали над лодкой, спеша на северо-запад — в ту же сторону, кула Ако направлял свою пирогу.

На четвертый день мимо них прошел какой-то военный корабль, должно быть, один из тех, которые принимали участие в карательной экспедиции на Ригонде. Может быть, он торопился в Сидней известить генерал-губернатора об одержанной победе, может быть, искал на морских просторах беженцев-островитян. Не заметив одинокой пироги, он спешил — так же, как Ако и белые птицы — на северо-запад и вскоре исчез за горизонтом.

На седьмой день Нелима выпила последний глоток пресной воды — Ако от своей доли уже давно отказался. Плач маленького Мансфилда с каждым часом становился все тише и слабее. Потом он совсем перестал плакать, не цеплялся маленькими ручонками за мать, а тихий и недвижимый покоился на руках Не* лимы. Придвинувшись к ним и предоставив лодке некоторое время свободно колыхаться на затихших волнах, Ако гладил руки Нелимы и шептал ей слова утешения и бодрости. Она не плакала, только все смотрела остановившимся взором на исхудалое, застывшее личико ребенка и думала о чем-то ей одной ведомом.

— Мансфилд счастливый… — говорил Ако. — Он умер свободным человеком, не изведав горьких мук рабства. Ему никогда больше не придется страдать. Чужеземным насильникам не удалось схватить его своими хищными руками. Крепись, Нелима, друг мой, мы должны еще жить и бороться…

Но Нелима молчала, не выпуская из рук угасшее тельце своего ребенка. Только на другой день после смерти Мансфилда она вняла увещеваниям Ако и позволила отдать своего первенца морю. И лодка медленно плыла дальше. Солнце пылало над океаном, у бортов пироги с легким бульканьем плескалась вода, в волнах нет-нет да и проплывал пучок тростника или ветка с куста, возвещая о близости земли, а взгляд Нелимы, как зачарованный, был прикован к одному месту — далеко-далеко от лодки, в открытом море, где осталось ее дитя.

Дни сменялись ночами, но ничто не изменялось в однообразном ландшафте океана. Только весло в руках Ако теперь поднималось медленнее и тяжелее, и все ниже опускалась на грудь голова Нелимы. И в одну из ночей, когда на потемневших небесах ярко заблистали мириады звезд, будто желая осветить путь одиноким морским скитальцам, угасла прекрасная островитянка Нелима — умерла среди моря, свободным человеком. Когда Ако понял, что остался на свете один, он сел у ног своей жены и долго смотрел в ее лицо, на котором больше не было ни радости, ни горя, ни гнева, ни нежности — только великое спокойствие и ему одному понятная неповторимая красота, которую даже сама смерть не смогла уничтожить. Тяжело ему было. Пересохшими потрескавшимися губами тихо шептал он нежные слова, которые когда-то говорил Нелиме; потом умолкал, будто ожидая, что она ему ответит. Ничего не дождавшись, он шептал их снова и снова, все еще не в силах свыкнуться с мыслью, что утрата безвозвратна и что в его жизни и в сердце образовалась пустота, которую ничто и никогда не сможет заполнить.

Всю ночь и весь следующий день они вдвоем блуждали по океану, и только поздним вечером в волшебный час заката Ако отдал морской пучине своего самого близкого друга. Он так устал, что едва мог подымать весло. На другое утро, когда Ако увидел на горизонте верхушки пальм, у него даже не хватило сил радоваться этому. Будто во сне, он весь день работал веслом и направлял свою пирогу к земле. Была уже ночь и месяц рассыпал серебряные лучи над пальмовой рощей и чужой спокойной лагуной, когда Ако вышел на берег. Он так ослаб, что не мог удержаться на ногах. Ползком добрался он по берегу до ближайшей кокосовой пальмы и тотчас же заснул.

Прошло немного времени и с острова на остров пошли слухи об одном полинезийце, который рассказывал островитянам о правде и несправедливости на земле, и всюду, где бы он ни появлялся, он пробуждал в сердцах людей мечты о свободе, отвагу и дух протеста. Он свободно изъяснялся на английском языке, много читал и книг и газет и потому постоянно был в курсе всего, что происходило в разных уголках земного шара. И хотя то, что он рассказывал и разъяснял людям, была сущая правда и хотя целью его усилий было только одно — добиться, чтобы людям лучше и счастливее жилось на свете, — в безопасности он мог чувствовать себя только среди простых и угнетенных людей, от остальных же ему приходилось скрываться.

О его деятельности вскоре стало известно губернаторам островов и другим администраторам пониже рангом, и они усмотрели в его действиях не только помеху, но и определенную опасность для себя и своей деятельности. Они стали охотиться за ним, гоняться по его следам и объявили Ако вне закона. Не оказалось, что схватить этого человека не так-то легко. Когда Ако в каком-либо месте грозила опасность, островитяне всегда вовремя предупреждали его, прятали в джунглях или увозили в своих лодка.х на другие острова и другие архипелаги. Т,огда колонизаторы объявили, что заплатят много денег тому, кто передаст его в руки властей или будет способствовать его поимке. Обещанное вознаграждение было достаточно велико, чтобы прельстить негодяя или заставить призадуматься какого-нибудь несознательного человека, но слишком мало для того, чтобы смутить простых и честных людей — друзей Ако.

Пролетали месяцы, проходил год за годом, но Ако по-прежнему не был схвачен. Его враги лезли из кожи вон от злости, во второй, в третий и четвертый раз увеличивали суммы вознаграждения за поимку Ако, по его следам пускали хитрых и опытных сыщиков — некоторые из них были специально для этой цели выписаны из Европы, — но все их усилия оставались бесплодными.

Не помогла неограниченна?! власть австралийского генерал-губернатора, не помогли миллионы Генри П. Кука — идея, которой Ако посвятил свою жизнь, оказалась сильнее, непреоборимее и оценивалась дороже, чем все капиталы Южноморского торгового Общества.

Ако знал об опасностях, подстерегавших его на каждом шагу, но ничто не могло удержать его или заставить из предосторожности хотя бы на время отказаться от работы. Бесконечно широк был район его деятельности и на удивление плодородна почва, на которую он сеял свое драгоценное семя. Полными пригоршнями посеяв его в одном месте и убедившись, что первые всходы уже пробиваются, он отправлялся дальше, на другое место, и неустанно продолжал свой благородный, героический труд — неуловимый, неустрашимый, неугомонный, как сам дух свободы. Повсюду ему сопутствовали любовь и дружба угнетенных племен; эта любовь и дружба и были той силой, которая спасала Ако от его врагов и от всех опасностей.

С течением времени немного ссутулилась статная фигура .Ако, неторопливее и тяжелее стала упругая походка островитянина, но не угасло его вечно юное душевное беспокойство. Много стран и людей повидал он за эти годы, странствуя из одного места в другое. С каждым днем везде появлялось все больше людей, не желавших жить по-старому. После длившегося веками сна пробуждался на борьбу за свободу и срои права весь огромный колониальный мир, как свежий утренний ветер, неслись из страны в страну идеи свободы и справедливости, и миллионы угнетенных и униженных людей в Азии, Африке и Океании перекликались между собой через моря и континенты. Всюду, где происходила борьба народов за свое освобождение или где только накоплялись силы для этой борьбы, Ако был желанным гостем. Когда ураган второй мировой войны свирепствовал над земным шаром, Ако находился в Индонезии; он был вместе с ее революционерами, когда они поднимали свои народы на «борьбу против японских империалистов. Он знал, что происходило в Китае и Вьетнаме. Ако сражался вместе с туземцами против голландских захватчиков в джунглях Суматры. Победа Советского Союза во второй мировой войне наполнила сердца угнетенных надеждой и уверенностью — это был залог победы справедливости во всем мире.

Еще лилась кровь, еще грохотали пушки и горели города и села, еще захватчики всеми средствами старались продлить дни своего господства, но новая заря уже занялась и для народов колоний — они знали, что свобода близка, и понимали, что ее можно завоевать только в борьбе.

Много было у Ако хороших и бесстрашных товарищей, с которыми он делил свою судьбу, вместе работал и вместе боролся. Уча и воспитывая новую смену борцов, Ако рос сам, становясь настоящим народным вождем в полном смысле этого слова. Потерявший родину, оторванный от своего народа, ни одного дня он не чувствовал себя изгнанником или чужим среди тех людей, с кем его связывали узы борьбы — самые прочные и неразрывные из всех уз. У кого была такая цель, как у Ако, и кто мог до такой степени без остатка пожертвовать собою для ее достижения, тот не зря жил на свете.

3

Несколько часов продолжалась битва в лесной чаще. Трещали пулеметы, длинными очередями лаяли автоматы, временами раздавались взрывы гранат и полумрак джунглей вдруг озарялся вспышками, как будто невидимая рука на мгновение включала и сейчас же выключала сильную электрическую лампу.

Потом снова наступала тишина, и чаща понемногу наполнялась своими обычными звуками: криками птиц, голосами зверей, шорохом осторожных шагов невидимых животных и мерным шумом невозмутимых девственных лесов.

Батальон голландского экспедиционного отряда, осмелившийся глубоко сунуть свой нос в джунгли большого острова, был разбит и почти полностью уничтожен — может быть, только какой-нибудь полсотне солдат удалось выскользнуть из окружения, и, спасая свои шкуры, они теперь скрывались, разыскивая дорогу, которая привела бы их обратно на полковую базу. Остальные лежали, разбросанные на площади в половину квадратного километра, и над их телами уже жужжали и гудели рои насекомых. Воины-индонезийцы, собрав трофеи и подобрав своих убитых и раненых, тоже ушли с поля боя. Их лагерь находился в лесу, неподалеку от берега моря.

Одного раненого в очень тяжелом состоянии на носилках несли четыре воина, и самый главный их командир, моложавый мужчина, с четкими, словно из бронзы отлитыми чертами лица, — следовал за носилками. Часа через два они достигли берега моря, где под защитой густого кустарника стояло несколько небольших палаток. В одной палатке работал врач и несколько санитаров. Раненого сейчас же осмотрели и оперировали, но когда после операции командир отозвал врача в сторону и, не говоря ни слова, глубоким вопрошающим взглядом посмотрел ему в глаза, тот вздохнул и тихо произнес:

— Мало надежды. Разве только переливание крови могло бы помочь, но… ты же знаешь, сейчас это невозможно.

— Возьми мою кровь, всю до последней капли, — сказал командир. — Возьми у меня полжизни, возьми всю мою жизнь, если нужно, но спаси его… если это в твоих силах.

Врач в смущении снял и протер очки.

— Это уже не в моих силах… — шепотом проговорил он. — Можешь мне поверить, я не пожалел бы и своей жизни, если бы это помогло Ако…

Они оба замолчали.

Через час к Ако вернулось сознание. Открыв глаза, он встретился с немым проникновенным взглядом командира и улыбнулся ему.

— Панди, друг мой, чем окончилось сражение? — спросил Ако. Его голос звучал так глухо, что Панди должен был совсем низко склониться над Ако, чтобы расслышать его слова.

— Мы победили, Ако… — ответил он. — Противник уничтожен. Теперь они так скоро не сунутся сюда.

— Хорошо, Панди… мы должны победить. Мы их всех когда-нибудь победим.

Немного погодя он спросил:

— У тебя есть какое-нибудь желание, Ако?

— Пусть меня вынесут на берег моря, Панди… — отвечал Ако. — Хочу посмотреть на юг… туда, где моя родина.

Панди подозвал нескольких воинов, и они отнесли Ако на берег моря. Под тенью старого ветвистого дерева устроили мягкое, удобное ложе, и Панди сел возле него; Ако долго смотрел вдаль, его мечтательный взор, казалось, порывался перелететь через необъятную морскую ширь туда, где за голубыми далями скрывалась его родина — Ригонда… самый несчастный и самый дорогой из всех островов Южного моря.

— Панди… — прошептал Ако через некоторое время.

— Да, друг… — тихо отозвался тот.

— Как прекрасна будет жизнь… когда великая последняя битва будет выиграна окончательно… когда народы перестанут воевать между собой, а все вместе дружно примутся строить новый, счастливый мир. Поработители будут изгнаны, поджигателей войны заставят замолчать, злые и темные силы обуздают. Дружба и радость свободного труда будут господствовать в мире. Я этого не увижу, но знаю, что так будет… и мне не трудно умирать, сознавая, что и я кое— что, самую малую толику, сделал для достижения этого.

Они говорили о настоящем и будущем, мысленным взором проникали в радужные картины завтрашнего дня, когда все континенты и все моря, все океаны и все острова будут свободны; когда будет уничтожена тирания во всем мире, когда больше не будет эксплуататоров и эксплуатируемых, когда великой дружной и братской семьей все белые, черные, коричневые и жел* тые люди построят замечательную жизнь — такую прекрасную, счастливую и зажиточную, что сегодня это даже трудно себе представить. За это стоило бороться, за это стоило и умирать.

И когда солнце почти склонилось к горизонту и в извечной игре света и теней на всей западной стороне небосклона стал распускаться будто огромный великолепный цветок, Ако попросил своего друга Панди принести ему из палатки простую солдатскую блузу, которая была на нем в последнем бою. С одной стороны блуза была залита кровью. Ослабевшими пальцами Ако вытащил из внутреннего кармана небольшую записную книжку. Он раскрыл ее, вынул небольшой сложенный листок бумаги, который хранился в отделении записной книжки, и долго взволнованный смотрел на него.

— Панди… — через некоторое время промолвил Ако. — У меня нет красивых и дорогих вещей, мне нечего оставить на память своим друзьям, когда меня больше не будет на свете. У меня была только большая, прекрасная мечта, которую не удалось осуществить до конца. Но я знаю: наступит день, когда осуществится и она… когда моя несчастная родина станет свободной и призовет к себе свой народ, рассеянный по чужим островам. Панди… у меня к тебе просьба… Если ты доживешь до того дня, то стань на мое место и сделай то, что сделал бы я. Разыщи людей с моей родины и отвези их обратно на Ригонду. Возьми этот листок бумаги — это карта моего родного острова. Теперь будет нетрудно его найти. А «здесь, в этой книжечке, записаны все те острова, где в неволе томятся люди с Ригонды.

Взволнованный Панди принял у Ако записную книжечку и некоторое время рассматривал вырезанную из какого-то журнала маленькую географическую карту.

— Хорошо, Ако… — прошептал он. — Я тебе обещаю это. Пока сердце бьется в моей груди, я останусь на твоем посту и сделаю все, что сделал бы ты.

Их руки соединились в крепком пожатии.

— Благодарю тебя, Панди… — едва слышные слова, слетели с уст Ако. — Привет… Ригонде…

Все море горело, и багрянцем полыхало небо в той стороне, где заходило солнце. Со стороны океана неслись стаи морских птиц, спеша до наступления темноты вернуться в свои убежища на побережье. Зашло солнце. Но вверху, на быстро темнеющем небосводе, уже замерцали звезды, их становилось все больше и больше с каждым мгновением — скоро все небо засияло светом миллионов далеких миров.

В кустах за палаткой врача, где расположились воины Панди, кто-то затянул песню. Это была новая песня, одна из тех, которые только в последние годы начали раздаваться в густых зарослях больших островов. Простые слова песни рассказывали о вчерашних муках, о сегодняшней великой борьбе и о завтрашнем счастье. К одинокому голосу вскоре присоединилось множество других голосов. Будто затаив дыхание, прислушивались к этой песне борьбы и великих мечтаний притихший девственный лес, спокойное море и сама звездная ночь.