— Ты, воевода, монету волхвам передай сам, мне недосуг. Я пойду с Тридревом переговорю.

— Ух, ты какой! Я тоже пойду. Воевода я или…

— Ну, как знаешь! Пошли, вместе поговорим.

Путники выскочили на причал, Коттин начал усердно кланяться задремавшему старику — тому самому, с длинной белой бородой. Старик открыл один глаз, прищурился — долго смотрел сквозь странника, наконец, соизволил его заметить. Коттин ткнул локтем воеводу, Чудес подскочил к старику, зашептал ему что-то на ухо. Через минуту шёпота и кивков монета перекочевала за пазуху волхва. Старик нехотя поднялся, осмотрел дремлющих стражников, позвал старшину — тот зевнул, потянулся, осмотрелся. Процедура повторилась с подчинёнными, и наконец, прихватив троих, старшина поплёлся за поднимающимися по лестнице путниками.

Тридрев отдыхал после праведных трудов в светёлке, в резном кресле, положив ногу, изукрашенную мягким сапожком с вышивкой, на большой храмовый сундук. Сундук был затворён хитрым запором — внутренним замком, ключ от которого висел на груди старика. Эту вещь в незапамятные времена привезли по Волге откуда-то с юга — не то из Тавриды, не то из неведомых стран.

Настроение у волхва было неплохим — пришла весть, что в гражданской столице преставился светлый князь — и теперь, несомненно, пирует с богами. Убили ли светлого намеренно, или он погиб случайно — точными данными Тридрев пока не располагал, но ждал известий. Белозерск был наводнён храмовыми людьми — приглядами и шпионами. Покойный Чурило не любил жреческую касту, о чём неоднократно говорил вслух, дошло до того, что при его правлении Тридрев ни разу не был приглашён к престолу. Даже приличного волхва в столице не было, а ведь там жило более тысячи человек. Приличного — в смысле человека Тридрева.

Первый вестник, прибежавший в Тотьму, подробно доложил о заговоре, о резне дружины и бояр — видимо, он был вхож во дворец. Тридрев почесал затылок — далее шла разноголосица. Одни говорили, что часть дружины оказала сопротивление, и что вожаки мятежа то ли убиты, то ли тяжело ранены. И что воевода бежал и вот-вот явится в священную столицу за помощью. «Надо бы наградить гонца за верную новость», — подумал волхв о вестнике, что информировал храм о прибытии воеводы Чудеса. Были ещё совсем нелепые, тёмные намёки и слухи, что за переворотом стоит кто-то из древних или потусторонних — не то Кот Баюн, не то сам великан Бергельмир, но Тридрев отнёсся к слухам скептически, хотя его сердце кольнуло при упоминании о Коте. Дело в том, что лет десять назад, только придя к верховной власти, Тридрев решил перебрать содержимое храмового кофра, заодно составив опись чудесных предметов и золотых украшений. Все надеялись, что боги смогут показать или рассказать, как работают редкостные вещицы, хранящиеся в сундуке. (Тут Тридрев тяжко вздохнул — несмотря на молитвы и жертвы, боги Прави молчали). При осмотре вещей была обнаружена и представлена пред очи Главного волхва старинная медная коробочка с текстом на крышке. Долго грамотеи ломали головы, наконец, один паломник откуда-то с Южного Урала сумел прочитать черты — там говорилось, что в шкатулке хранится кость, принадлежащая древнему Коту Баюну. Стали вспоминать — кто таков, припомнили все байки, расспросили стариков, бросились читать ветхие свитки. Выяснилось — на заре времён некий герой, владеющий искусством превращения в Кота, покровительствовал народу мифической Царской Скифии, предшественнице Великой Перми — тоже практически мифической. Он, этот Кот и другие витязи древности, привели сюда, в леса, часть своего народа. Что там было на самом деле — неведомо. То ли это был какой-то стратегический план и поиск новых земель, то ли народ просто спасался от жестокого врага.

За чашей вечернего храмового мёда, Тридрев развеселился — коль в шкатулке кость вышеуказанного Кота, то он, по-видимому, уже давно скончался — откуда тогда взялась кость? Один молодой волхв предположил, что данная кость — от отрезанного котовьего хвоста, над этим все долго смеялись, кто-то даже упал под стол. Стали спорить — где находится могила Баюна? Неплохо бы учинить культ покойного, построить капище, собирать подати… продавать шерстинки… Достали шкатулку, хотели вскрыть — и тут раздались удары в дверь.

Что было дальше — Тридрев вспоминать не мог. Не то что бы ни хотел — натурально не мог… Хорошо, что всё закончилось. И слава богам.

Тридрев взял кубок с морсом — выпил глоток. План у Верховного волхва был блестящ и дерзок — на фоне раздрая в столице и гибели династии, исключительно в целях наведения порядка и улучшения благосостояния простого народа — срочно прибыть в Белозерск. С полусотней храмовых стражей. Поэтому прибытие знаменитого воеводы в Тотьму — на пользу. Жаль, с ним только один воин. Но это ничего, воевода — всего лишь знамя. Тридрев умел говорить с людьми, в том числе со знатными воинами, героями. Сейчас, конечно, беглецов чуть-чуть побили, немного попинали, унизили. Но это к их же пользе — пусть воевода с самого начала знает: власть меняется, у каждого должно быть своё место. Будет верно служить храму — будет богат и знатен. Но волхвы храма будут всегда на верху пирамиды.

Пока всё складывалось удачно, боги не дали погибнуть путникам в бегстве из стольного града. Ага, вот скрипит лестница, слышен тихий говор людей, сейчас воевода Чудес предстанет перед будущим властителем. Створки тяжёлых дверей медленно распахнулись, широкая щель, всё увеличиваясь, засияла ярко, словно молния словенского Перуна. В дверях стоял воевода, такой, каким его и представлял Тридрев — усатый, рыжий, широкоплечий. Порванный армяк, надетый на голове тело, свидетельствовал о тяжком пути, меч, так и не отданный храмовой страже — о мужестве и упрямстве. Из-за спины воеводы выглянул старик-волхв, подмигнул Тридреву, похлопал по карману — значит, ещё один золотой талер или динар ляжет в заветный сундук. Верховный волхв ухмыльнулся — старик когда-то учил его уму-разуму, случалось, что и подзатыльниками.

Воевода Чудес сделал шаг вперёд, и только было открыл рот, чтобы приветствовать волхва, как вдруг кто-то молодой легко отодвинул старого воина, шагнул вперёд. У Тридрева внезапно отчаянно заболел живот, страшное предчувствие промелькнуло в растерянном мозгу, пальцы задрожали, как у пьяницы. Человек, поначалу бывший просто чёрным силуэтом, шагнул во тьму храма из сияющего света, вытащил из-за плеча меч чудной работы. Охрана позади него сразу же напряглась, взяла дружинника на прицел.

«Да пьяный он, что ли?» — подумал Верховный волхв. Затем, видя, что незваный гость не сделал бы и шага, чтобы не получить стрелу в спину, спокойно промолвил:

— Хороший меч. Принёс пожертвовать храму?

— Смотри сюда. Внимательно! — голос дружинника был мягок, мяукающ. Воевода протянул, было, руку — удержать соратника, тот небрежно отмахнулся. Меч в руках гостя вдруг засветился, по нему побежали древние буквы.

— Меч древнего героя? — удивился Тридрев. — Кого же? Скифа? Или самого Руса? Нет? Ангела? Франка?

— Бери выше, — ухмыльнулся белобрысый. — Думай, волхв.

— Неужели пророка Христа? Ему же тут, на Земле, не место! Или последнего, Мухаммеда?

— Выше, волхв, выше. Неужели не слышал о Страже меча?

— Нет, не слышал — проблеял Тридрев. — Ты зачем сюда пришёл? Пошёл вон!

— Где моя кость? Отдавай! — жутким шёпотом прошипел гость.

— Самозванец! — в ужасе заорал Тридрев, пустив в порты. — Обманщик! — и, внезапно, ошибочно прозрев что-то нехорошее: — Покойник!

— Какой ещё покойник? — страшный человек с мечом сделал шаг по направлению к волхву. — Отдай мою кость!

— Коттин! Может, обойдёмся без костей? — воевода важно выдвинулся вперёд, приблизился к соратнику. Стража держала обоих на прицеле, наконечники стрел нервно дрожали.

— Погоди, воевода. Сейчас я ему про Кота Баюна шепну, как и говорил. Старик, — обращаясь к Верховному волхву, — хочешь ли с древним Котом пообщаться?

— Он давно умер! Его кость…

— Арей и Фригг, — прошипел белобрысый, и кольцо с аквамарином на его пальце засветилось, запульсировало ярким неземным светом. Затем всё вокруг вспыхнуло, так, что и воевода, и стража, и сам Тридрев на миг ослепли, только что-то звякнуло — кольцо упало на пол, покатилось по доскам, погасло.

Когда ослепление закончилось и все обрели зрение, то, несомненно, подумали, что зря. Лучше бы они ничего не видели. Над дрожащим стариком навис страшный зверь — высокий, покрытый рыжей шерстью, с треугольными ушами на большой башке. Но самым ужасным было то, что зверь носил куртку и красные сапоги — с вылезшими наружу острыми когтями.

— Опустить луки! — мяукающим голосом промолвил Кот Баюн. И, видя, что стража онемела, рявкнул высоко, вибрирующее. — Вон отсюда!

Добры молодцы дрогнули, кубарем слетели с лестницы, даже воевода опустился на колено, чуть не выронил меч — усы его дрожали, круглые глаза смотрели изумлённо.

— Я догадывался! Я почти что знал — то есть, я даже наверняка знал! — первым пришёл он в себя.

— Воевода, постой у дверей, пока я вот с этим поговорю! Не в обиду — просто никого не пускай!

— Ко… Кот, — прошелестел верховный волхв Тридрев.

— Какой ещё Кокот? — осведомился Баюн, оскалив сотню мелких острых зубов, — Сундук открывай! Я вам лично сдавал на хранение своё имущество — триста тридцать пять лет тому назад.

— О! А! Сюда уже приходил такой… даже страшнее тебя!

— Что такое? — Кот Баюн вонзил плохо держащийся в лапе меч в струганный дощатый пол, огромным прыжком достиг старинного сундука. Подёргал крышку, что-то вспомнил. — Давай ключ! Или тоже потерял?

На полусогнутых ногах Тридрев приковылял к сундуку, открыл потайной запор. Страшное животное с головой залезло в кофр — оттуда полетели свитки, зазвенели золотые талеры и арабские деньги. Наконец Кот Баюн выпрямился, в лапе его была та самая шкатулка, он нажал когтем на какой-то знак, что-то повернул — с мелодичным звоном коробочка открылась. Кот тупо уставился на пустое донышко, выложенное бархатом.

Тридрев бухнулся на колени, заплакал. Баюн безнадёжно махнул лапой, зашёл за тяжёлую занавесь. Через минуту оттуда вышел пасмурный мокрый Коттин.

— Говори, — буркнул он.

— Хотели мы узнать, что внутри… и тут пришёл он. Всё отобрал, избил стражу… обрюхатил девок… даже меня! В смысле — избил…

— Да кто это он? Не понял!

— Великий колдун! Рыжий, словно ты… а? словно Кот…Глаза зелёные… Улетел… ах…

— Как улетел? — не понял Коттин.

— Превратился в огромного нетопыря… Сказал, что кость забрал он, Олег. Дескать, ему надо… играть с каким-то Асмодеем…

— Слыхал я про вещего Олега… про древнего Волхва…

— Да что ж это за кость? — спросил любопытствующий воевода.

— Игральная! С дырочками! Не видал никогда?

— А! Тебе тоже поиграть захотелось?

— Священная кость, — улыбнулся древний странник, — Спроси у Стефана с Мишной — они расскажут, с кем я играл!

— Неужели что-то волшебное, принадлежащее людям — ещё работает? — простонал Тридрев.

— Уже нет, — Коттин подобрал бесполезное кольцо, бросил в сундук. — Кость забрал Олег, но мы … не совсем люди. И потом — я ж сказал священный, а не волшебный. Кость напиталась силой — правда, очень давно. Ещё есть меч — он подарен богом. Его звали — Индра, потом Папай, Патер Дый… Но зачем он, этот меч — я не ведаю. Он не откликается на мои призывы — меч в смысле.

— А говорил, что меч принадлежал царю Булгаку, — проворчал Чудес, — но я-то сразу не поверил. Видно ведь — меч неземной, волшебный.

— Ты сколько стражей тут держишь? — сменил тему Коттин,

— Полсотни, — ответил испуганный волхв, не смея соврать.

— На стольный град идти собираешься? — иронически спросил воевода.

— Никогда! — всё-таки соврал Тридрев.

— Иди, иди! Порядок надо же кому-то наводить в государстве. Только полководцем будет Чудес, а не ты. Ты пока людей собирай — скоро мы с воеводой подмогу приведём. Как вернёмся — доложишь, что в мире творится.

— Аминте пошли гонца, пусть сюда скачет со своими людьми! — предложил воевода.

— Он на вологодских волоках? — спросил воспрянувший волхв.

— Пусть монету везёт сюда, а не в столицу! — добавил Коттин. — Скажи — воевода Чудес велел!

— Значит, мне стражу в готовности держать и вас дожидаться? — навострил уши Тридрев, услышав про монеты, и поняв, что сейчас его убивать, не станут.

— Верно, уловил! Жди к осени!

— К осени? — изумился Тридрев, мысленно потирая ручки. — Вы не в Персию собрались?

— Много будешь знать — никогда не состаришься… молодым помрёшь.

Волхв хотел, было, возмутиться, что он достаточно стар, но вдруг до него дошло, что перед ним стоит существо с грузом веков за плечами. И что не нужно надеяться, что до осени страшный гость где-нибудь сгинет, и он, Тридрев, благополучно въедет в стольный град без надсмотрщика. Волхв вздохнул, решил действовать крайне осторожно, не нарываясь на неприятности:

— Лодочку-то нашу возьмите, что ж вы на старом карбасе пойдёте? И на вёсла пару человечков, не надо ли??

— Сами дойдём! — голоса страшных посетителей удалялись, шаги по лестнице затихали и, наконец, наступила тишина.

— Я велю погрузить, что надо, в дорожку! — на всякий случай крикнул волхв и притих, задумавшись.

— Спасибо, что не проговорился, воевода! Не время сейчас каждому встречному про меня рассказывать!

— Что я, не ведаю, что творю? — Чудес сидел на вёслах, изредка поднимая их над водой и наблюдая, как падают капли.

Разговор возник после небольшой остановки на месте впадения в Сухону реки Лузы — там стоял сторожевой городок на три избы, но уже не Белозерского князя — Вычегодской земли. Бородатые стражники с семьями жили своей жизнью, раз, в месяц, посылая гонца в Соль Вычегодскую с доносом — не появились ли враги, не имеет ли кто злого умысла против солеваров. Воеводу и Коттина встретили настороженно, но, видя, что путников двое — смягчились, однако ворот не открыли. Спросили лишь — нет ли какой нужды? Удостоверившись, что всё в порядке — сказали: «Путь до города недалёк, хотите — заходите, а не хотите — так и не заходите, дальше идите». Почесав затылок, решили идти дальше, тем более пути действительно оставалось немного. Видя недоумение воеводы, Коттин уже в лодке начал смеялся — просто у стражников по избам сидели дочери на выданье, а до осени, до свадеб ещё далеко — вот мужики и озаботились, не пустили в избу таких видных путников, как они. Воевода расправил плечи, его глаза заблестели — приятно видеть в себе угрозу девичьим прелестям.

Наконец достигли слияния Сухоны с Вычегдой, текущей с восхода. В этом месте река поворачивала на север, уже под именем Двины несла воды в Полярное море. Пришлось много работать вёслами — как раз случилась очередь бывшего Кота. Войдя в Вычегду, шли против течения, правда, медленного — большая вода уже прошла. Коттин ворчал, ругался, потом предложил пристать к берегу, идти пешком — вдоль берега шла тропа, заворачивала на север.

— Вот озеро Солониха, видишь? — Коттин, высунув нос из кустов, показывал воеводе достопримечательности открывшейся местности.

— За частоколом стрельцы, — бубнил под нос воевода, запоминая расположение ворот, высоту ограды, количество торчащих шапок за забором.

— Воевать собрался? — усмехнулся бывший Кот.

— На всякий случай, — скромно ответил Чудес, ткнув пальцем с обгрызенным ногтем в городок. — Ворота днём всегда открыты?

— Это же Усолье, его скорее необходимо охранять снаружи, чем изнутри, — загадочно ответил Коттин. — Видишь речка? Называется Усоль.

— Всё соль, да соль, — проворчал воевода.

— Ну да. А земля зовётся Соль Вычегодская. В соли и есть вся сила этой земли.

Становилось всё темнее, тени от елей убегали на восток, достигли забора.

— Смотри, — шепнул Коттин.

За рекой, на дальнем берегу озера, где стояли амбары и курился дымок, началось движение. По тропе в сторону ворот вели людей — многие пошатывались, кто-то звенел цепями, кто-то был в колодках. Впереди толпы шёл огромный мужик, поигрывая кнутом, его чёрная борода загибалась набок, из-под кожаной безрукавки виднелась волосатая, как у дива, грудь.

— Эй, Строг, постояльцев ведёшь? — крикнули с частокола весёлые стрельцы, и тут же притворно спрятались, — Строг погрозил им кнутом.

После толпы рабов в городок вошли солевары — в сапогах, длиннополых рубахах, многие сжимали в руках толстые тканые перчатки, почти у всех были узелки — обедали на месте, сменяя друг друга.

— Не охраняют что ли воров-то?

— Почему ж? — Коттин указал на пару стрельцов, затерявшихся в толпе солеваров.

— Мало же! Разве не бегут с такого наказания?

— Здесь бежать особо некуда, — пожал плечами Коттин, — кругом леса. Да и сами солевары не дадут убежать. Уж больно тяжёл их труд.

— Зато доход хорош. Соль идёт по всей земле, и в Словенск, и далее в Ганзу — по всей империи Франков.

— Да. И цена по мере продвижения растёт. А то, что соль идёт в Булгар — забыл? Поэтому все заинтересованы, воров и преступников, избежавших смерти по милости князей, ссылать на соляные работы.

— Города растут — всё больше тёмных людишек в них заводится, — пожаловался воевода. — А солеварни не растут: больше соли добудешь — цена упадёт.

— Ничего, — успокоил воеводу Коттин, — мы тем тёмным людишкам скоро найдём применение.

Старый воин с изумлением посмотрел на странного спутника, не понимая, куда, кроме тяжёлой работы, можно погнать преступников. — Отсюда заберёшь на другие работы?

— Зачем? Ты ж сам сказал — в городах тёмных людишек много. Прямо из города их и возьмём. А впрочем — спасибо за идею. И отсюда возьмём.

— Куда же ты их погонишь?

— Да ты что? — Коттин посмотрел на воеводу с искренним изумлением. — Я что, варвар, что ли? Сами пойдут, с песнями! И мы пойдём, — тихо сказал бывший Кот через пару минут. — Уже темно, в городок соваться не следует. Сейчас продвинемся к амбарам, что за озером, заночуем в лесу, без костра. Рыба у нас осталась? А медовуха?

Обошли городок осторожно, не ступая на сухие ветки. Когда переходили вброд речку, воевода ладонью зачерпнул воду — точно, солоноватая! Вот чудо — боги дали такое богатство, надо только уметь его взять!

Утром, только взошло солнце, послышался звон цепей — на промысле началась работа. Путники сидели на невысоком пригорке, закрытые порослью молодых сосёнок, Коттин растолковывал воеводе особенности невиданного в Белозерском крае дела. Было видно, что древний странник здесь не новичок.

— Видишь, на сухих мелях белые полосы? Это солнце выпарило соль из воды. То соль самородная! Но её почти занесло песком, да и полос тех осталось мало, почти всё выбрали. Так что уже построили специальную башню.

— Смотри, Коттин, колодники-то босые! Ненадолго они тут, быстро уйдут в могилу.

— Это точно, уйдут хорошо просолёнными, — согласился Коттин. — Так, их ведь никто не заставлял воровать и грабить. Причём, любая рана доставляет им невыносимую боль, ведь соль разъедает кожу до костей. Поделом вору и мука. Небось, не князья — только те могут брать, что им надо, — убеждённо закончил он.

— Много чести — говорить об их муках. Ты лучше скажи — что это за башня? — воевода указал на шестистенку, собранную из бревён, без окон, зато с покатой крышей.

— Вода в озере солёная, как ты уже сам попробовал, — усмехнулся Коттин, — но почти вся соль сверху выбрана, поэтому необходимо добывать рассол снизу, с глубины. Сначала роют яму, глубиной метра два. Потом срубают в лесу дерево, самое толстое — в три обхвата. Да не одно — несколько. Вырубают сердцевину, чтобы получилась матица — огромная труба. Ставят матицу в яму, укрепляют брёвнами и землёй, чтоб не завалилась, а наверху делают помост. Теперь нам нужна кузница.

— Вон она дымит! Что это они там делают?

— Они ставят заклёпки на огромную сковороду.

— Из бронзы вылили? Точно, огромная, как в твоих байках про христианский ад, где Ваал мясо жарит!

— Не Ваал, а дьявол, и не мясо, а грешников, — проворчал Коттин.

— Это всё равно, — отмахнулся воевода. — А зачем она здесь, сковорода-то?

— Сбил ты меня, — разозлился бывший Кот. — Сковорода — это новое веяние, это я позже расскажу. Кузнецы куют огромный бур. Видишь на помосте ворот, как у колодца? На канате поднимают бур, потом снимают верёвку с ворота и бросают бур вниз! Когда надолбят много породы, используют журавль. Вниз опускают рабов, те наполняют бадью породой, потом её вытаскивают журавлём. Так и роют. Когда одна матица уйдёт в землю полностью, на неё ставят другую. Иногда доходит и до пяти стволов! Наконец, доходят до рассола. Он под землёй крепкий, ведь грунтовая вода размывает соль.

— Черпают бадьями?

— Нет, это долго. Опускают на канате льяло — кожаный чулок, ростом с тебя. Внизу дырка, закрытая широким клапаном и груз. Льяло заполняется водой, его поднимают, и клапан, закрывшись, не даёт вытекать рассолу. Рассол сливают сначала в деревянные бадьи, он там настаивается, затем в сковороду, только это никакая не сковорода — это варница или цырен. Сейчас его склепают и потащат вот в тот сарай, видишь — с трубой наверху? Там цырен поставят над ямой, выложенной камнем, для жара. Сверху над варницей сооружён большой куб с трубой — для тяги. Рассол выльют в цырен и начинают варю — солеварение. Это уже работа солеваров.

— Потом соль грузят в мешки?

— Не торопись — она же мокрая. Солевары огромными скребками выгребают соль к краям варницы, потом шумовками — лопатами с дырками, закидывают мокрую соль на полати — навес над варницей. Там она сушится.

— Мешки делают сами?

— Нет, конечно. На промысле работает всё Усолье. Льняную рогожу на ту же соль меняют вятичи, из неё шьют мешки, да и одежду. Вон — из варницы вышли соленосы. Они собирают лопатами соль с полатей в мешки и тащат их в амбары — видишь, где сидят стрельцы с луками?

— Какое богатство! Тут же зимой бывает ярмарка? Гости отовсюду приходят?

— Конечно! Торговые караваны идут в Булгар, в Словенск — это через нас, в Северск, и далее — в Кыев, к ляхам, тевтонам, франкам. На юг, в Хазарию — туда не ходят. Там своя соль есть.

— Зачем мы здесь? Что ты задумал?

— Угадай с трёх раз!

— Угадал, — торжественно объявил воевода, когда Коттин вдруг поднялся и стал неторопливо спускаться к озеру.

— Давай, говори! Интересно послушать!

— Мы сейчас пойдём к местному князю и попросим золота на войну!

Коттин остановился, словно налетел на стену, потом засмеялся. Когда он выпрямился с красным лицом, то иронически посмотрел на воеводу, заметил:

— Не дадут.

— Почему? Я ж всё-таки Белозерский воевода…

— Не так. Здесь нет князя.

Теперь на невидимую стену налетел Чудес.

— А кто же тут правит?

— А вот этот мастер Строг и есть главный солевар. Он принимает купцов, торгуется за оградой Усолья — внутри, в своём амбаре. Там же стоят сараи, где живут рабы. Поэтому ограду обычно охраняют снаружи.

— А налетят враги?

— И что? Сами будут солеварить? Местные разбегутся — кто будет работать? Здесь свои секреты! Я думаю, ещё лет пятьсот никто не захочет брать этот городок с боем!

— Значит, ты будешь просить заём у мастера Строга?

— Зачем нам золото? Местное золото вон в том амбаре. Куда соленосы несут мешки.

Воевода надулся, он ничего не понял — Коттин нагнал туману, сбил старого воина с толку.

Когда подходили к варнице — путников окружила толпа вольных соленосов. Мешки таскали и мужики и бабы — только у мужиков ноша была в два раза тяжелее — по пять пудов. Толпа перешёптывалась, воевода же рассматривал соленосов — все родом из чуди — белёсые глаза, светлые волосы, много курносых, у всех красные воспалённые уши. Чудес догадался сам — от мешков с солью, что всё время раздражают кожу трением просоленной ткани. Однако, не заморённые, белые зубы блестят, женщины улыбаются незнакомцам, шепчутся тихонько за спинами мужиков.

Увидев, что из варницы вышли солевары, а от амбаров движется группа людей — стрельцов и мастеров во главе с огромным Строгом, Чудес приосанился, расчесал рукой волосы, даже вытащил из ножен меч — пусть видят сияющую сталь.

— С чем господа хорошие пожаловали? Вижу — издалёка путь держите! Нет ли каких известий? — прогудел Строг, в то время как стрельцы незаметно окружили гостей.

— Я Белозерский воевода Чудес! Это мой соратник Коттин! Пришли говорить по тайному делу!

— У нас нет тайных дел! — засмеялся Строг. — У нас все дела решает вече! И доход делим по справедливости! А справедливость устанавливаю я — Строг! Местный посадник и старший мастер. Говорите здесь или разговора не будет совсем!

Толпа зашумела, из варницы и амбаров подтянулись люди, стрельцы жадно ловили, слова Строга, даже рабы бросили лопаты, прислушивались, что происходит.

Воевода поначалу растерялся, затем решил играть в открытую:

— В Белозерске беда — князь погиб, воры попытались захватить престол. Я ранил главаря мятежников, но пришлось временно сменить позиции — искать новых союзников для воцарения порядка. Одна из княгинь жива, за ней присматривают наши люди. Нам нужно золото для похода.

Новость огорошила солеваров — такого произвола на их памяти не было. Были набеги хазарских отрядов на соседей-вятичей, принудивших их платить дань. Белку и мешок льна с рала. Тут же — внутренняя неурядица, угрожающая торговле. В толпе начали кричать за подмогу воеводе и его соратнику — предложили двадцать людей, полностью вооружённых, конных. Оплата потом — после разборки с мятежниками. Если их ещё не скрутили горожане. И не повесили на воротах. Строг оглядел толпу, свирепо рассмеялся.

— Вы что, бросите новое дело — башню и варницу? Скоро ярмарка — оставите город без соли? А значит без пшена и тканей? Без серебра и рыбы? Послать с воеводой достойного человека — пусть посмотрит на месте, что и как. Потом вернётся по осени, и если вопрос за то время не решится сам собой — тогда будем думать!

Толпа закивала, заговорила. Дело оказалось лёгким — горожане стольного града Белозерска, наверняка, уже сами отловили разбойников. У нас-то, в Усолье — всегда так. Значит и везде.

— Осенью думать будет поздно, — вдруг выступил соратник воеводы.

— С чего бы это? — оскалился могучий Строг. — Было бы чем — а подумать всегда успеем.

— Думать можно только тогда, когда голова прочно сидит на плечах. А у тебя она держится, пока ты посадник Соли Вычегодской!

— И кто её мне снимет? — издевательски заметил посадник, давая команду стрельцам быть наготове.

— Да уж не я! — Коттин выхватил из-за плеча Индру, меч засветился, по небу побежали письмена. — Хотя мой меч готов выпить крови — видишь, как горит!

Строг поднял руку, стрельцы положили на тетиву стрелы, ждали отмашки.

— Тише, вы, воины! Я ещё не всё сказал, — Коттин повернулся к Строгу, начал медленно говорить, глядя ему прямо в глаза. От слов древнего странника, воевода замер, открыв рот, глаза его округлились, усы обвисли. Толпа замерла, было слышно, как звенели комары, шелестели мошки. — Я велю вам, люди Соли Вычегодской, сделать следующее. Соль не добывать месяц. На ярмарке поднять цену в три раза — до трёх серебряных ногат за мешок. А будут выть — сказать, что поднимете до гривны. В дальнейшем — до осени, варить соль вполовину от нынешнего. Кормить воров, что живут тут в рабстве, вам станет невыгодно — я забираю половину. Десятниками пойдут ваши усольцы — как раз двадцать человек и выйдет. Воевода — славный Чудес. Идём на Белозерск. Когда дело будет исполнено — делайте, что хотите. А захотите вы одного — возвратить всё, как было. Включая цены. Я не против.

Мёртвая тишина длилась несколько минут, потом Строг захохотал. Толпа тоже зашепталась, послышались смешки. Стрельцы опустили стрелы, заулыбались.

— Я думал, ты… дружинник воеводы, — утирая слёзы, прохрюкал Строг, — а ты… а ты… скоморох! Спасибо за представление, с детства не видел!

— Ну, как хочешь, — скромно промолвил Коттин, доставая из-за пазухи что-то маленькое, похожее на ягоду дикой вишни.

— Давай, ещё… посмеши, — слёзы лились из глаз страшного посадника, он перегибался пополам, держась за живот.

— Давай, посмешу! — Коттин раздавил пальцами ягодку, крикнул в небо древнее Слово. — Бергельмир! Явись!

С нескрываемой усмешкой Строг посмотрел наверх, толпа тоже, теряя шапки, уставилась в небеса — там ничего не происходило. Через минуту уже всё смотрели на Коттина — осуждающе, с лёгкой укоризной. Кто-то потянулся за ножом. Яркое солнце по-прежнему слепило глаза, летний жар, настоянный на солёном воздухе, проникал сквозь кожу.

— Кого ты звал? — недобро блестя глазами, спросил посадник. — Тебя никто не услышал.

Вдруг возник ветерок, он пронизал толпу прохладой. Люди вздрогнули, запахнули рубахи. Следующий порыв заставил поёжиться, толпа посмотрела с недоумением друг на друга, заговорила. Ледяной ветер дунул с севера, ещё и ещё раз. Каждый вздох ветра был всё морознее — слёзы на лице Строга застыли, над толпой поднялось облако пара. Над лесом возник вихрь, он раскачивал макушки елей, приближался к солёному озеру, однако, за его пределами стояла тишина — всё затихло, даже птицы попрятались в густых кронах и дуплах.

— Кто меня призвал? — раздался низкий раздражённый голос, и огромный великан перешагнул через деревья. — Сейчас не время! Летом я гуляю по полярным островам и вечным льдам!

— Я получил твой привет, Бергельмир!

— А, это ты, маленький странник? Неужели ты ещё жив? — римтурс наморщил лоб, прикидывая, сколько времени прошло с тех пор, как он гулял по ледникам Хайрата. — Что ты хочешь от ётуна?

— Моя просьба ничтожна, о первозданный! Ты дышишь воздухом, не замечая этого?

— Конечно! — удивился великан, соображая, что к чему.

— Моя просьба состоит в том, что бы ты как следует, выдохнул! В смысле дунул — вот на это озеро. Только людей не поморозь, — заметил бывший Кот.

— Да они все разбежались! — удивился Бергельмир. — Кого-то испугались? Не тебя ли, храбрый воин? — обратился римтурс к оцепеневшему воеводе. Тот отрицательно покачал головой — нет, не может быть!

— Тогда я сейчас выдохну! Потому что ты, Страж, удивил меня!

— Чем же, о, великий? — бывший Кот скромно потупил взор.

— Я тебя встречаю уже не первый раз! И что интересно — с большими перерывами. Однако, за это время растаял Великий Лёд и высохло море! Ты старожил, паренёк!

— Немного есть, — с достоинством ответил Коттин. — Веду здоровый образ жизни! Много сплю, часто умываюсь, холост.

Великан засмеялся и дунул. Долина покрылась белёсой изморосью, озеро — толстым слоем льда. Огонь в варнице погас, даже дым растаял, всё замерло — только по дороге в Усольск убегала толпа солеваров. Они обогнали даже колодников и стрельцов.

— Мы прогуляемся в городок, а ты тут постой, всего пять минут! Для пущего страху! Пожалуйста!

— Привет кому-нибудь передать? — с любопытством спросил римтурс.

— Если только ледяным волкам! — промолвил бывший Кот, три раза щёлкнув пальцами.

Переговоры с посадником прошли на редкость успешно. Солевары вдруг загорелись помочь приезжим. Наличие за их спинами потусторонней силы придало воеводе и Коттину небывалый вес — писари составили списки колодников, поступающих для отбывания наказания в Белозерск. Купцы предоставили запасы провизии и оружие — без предоплаты. Девушки строили глазки, парочка аппетитных вдовушек случайно встретились на пути беглецов — намекнули на вечерние пироги и брагу — вон в той избе. Пришлось согласиться — в огороде виднелась банька, решили заодно и помыться. Мальчишки скакали на палочках с деревянными саблями — все мечтали записаться в поход на соседнюю землю для наведения порядка.

На вопрос о внезапном рвении усольцев, Коттин ответил воеводе просто:

— Ты что, воевода, не понял, что ли? Вознамерились прибрать к рукам весь Соляной путь отсюда до Словенска. А там проходит Стальной путь. И ещё много чего там проходит — и мёд, и лён, и дёготь, и пушнина. И рыба помимо всего прочего.

— Что делать-то будем? Сами приведём, что ли, их в стольный град?

— Не переживай. Уравновесим.

— Ась? По грани идёшь!

— Ничего. Стражи храма за ними присмотрят. Я знаю, что им пообещать!

— Кому? — удивился Чудес, — Тем или этим?

— Да всем, — отмахнулся Коттин. — Все получат то, что пожелают!

После событий страшной ночи прошёл месяц — но жизнь в стольном граде так и не вошла в привычную колею. То есть, торжок на майдане всё так же шумел — но чуть тише, городские ворота охранялись — но бестолково, безначально, по детинцу ходили люди — но всё больше чудные, новые.

Уже месяц, как с Белого озера привезли князя и княгиню — люди шептались, что князя добили, он синел лицом, словно после удушения. Княгиню Светлану сокрыли покровом — была сильно переломана санями. Наследника так и не нашли — течения сделали своё дело. Весь город и слободы сбежались на майдан, били молотом в железную доску, тяжёлый протяжный звук плыл над стольным градом. Кинулись во дворец, вооружённые пиками и дрекольем, весь город знал про вечернюю резню. В байку про неведомого Кота Баюна никто не поверил — при дедах, может быть, такое и случалось — но не сейчас. Поймали пару гридней — пытали ножами и огнём. Те выдали подвал, где были спрятаны трупы бояр и дружинников. Народ завыл, все были так или иначе роднёй — начался погром, гридни и повара заперлись в княжеской половине. Боярские семьи, большие и богатые, побежали в дружинные палаты — там сидели насупленные дружинники, мрачно чистили оружие. Много кричали, ругались.

Дружина с полчаса подумала, и вывалила на майдан. Пали на колени — дескать, была неразбериха, князь погиб в полынье, во дворце измена. Не все правильно сориентировались в сложной обстановке. Покойный боярин Литвин гулял со своими людьми — многие спьяну и не поняли, кто за кого и что происходит. А воевода утонул в Шексне — дрался с врагом. С кем? Да с ворами из гридницы. Они, гридни — дружинников и порезали. А кто у них главарь? Грубер, мать его! Вдруг толпа стала шептаться, чесать в задумчивости затылки — кто-то пустил слух, что прусс умер плохой смертью. Был бы жив — полетел бы с двух берёз к облакам — двумя кусками. Но женская рука сумела найти применение острому кинжалу.

Потом закричали — нас предал Долгодуб! Побежали искать — нашли полуживого управляющего, перевязанного тряпьём, в горячке. По злобе стукнули его по голове дубиной — он и умер. Мёртвое тело долго таскали и пинали, потом выбросили за ограду — псам.

Пошли вязать гридней. Те, почуяв смерть, побежали с ножами к южным воротам — одного стражника убили, пытались отбить коней. Дружинники, воспрянув, под крики толпы стали стрелять из луков, кидать дротики — и всех убили. В гриднях в основном ходили пришлые — из деревень, с малых селений — городские по ним не стали скучать и плакать. Даже немного пограбили трупы — кто снял золотое кольцо, кто прибрал стальной кинжал. Вроде, как война — немного можно.

В это время во дворец проскользнула рабыня Хава — возле мыльни стоял дружинник, сторожил дверь. Хава шепнула ему, что дружина пошла с народом, и что режут уже гридней. Тот на радостях отворил двери, Хава бросилась внутрь, обняла Рогнеду. Поплакали, Хава умыла высокородную правительницу. Крикнули дворцовых девок, те и повылазили из чуланов — княгиню накрасили, одели, повели на майдан. Народ пал на колени — в городе осталась всего одна особа голубой крови, все вдруг заинтересовались её безопасностью и милостью. Кроме самой Рогнеды — она вполне понимала, что в состоянии управлять только закромами, тряпками и посудой. Но не княжеством.

Вдруг кто-то из покаявшихся дружинников вспомнил про вече — вроде и гонцов по городкам уже отправили. Вздохнули, заговорили свободней — вон оно как, оказывается, выход есть. Большое вече памов — это путь в будущее. Что же поделаешь — и династии пресекаются. Вече может выбрать нового князя — посадники стольному граду ни к чему!

Рогнеда вышла на красное крыльцо, взглянула на толпу — ей стало страшно и неуютно. Повторила нашёптанное Хавой слово о вече — народ слушал в пол уха, и так уже все всё знали.

Объявила о тризне, о трёх днях траура — не смеяться, весёлые песни не петь, скоморохам, если такие есть в городе, пляски не устраивать, шутки не шутить, на дудках играть — не сметь. Вызвать немедленно богатыря Аминту с отрядом — пусть прибудет в стольный град. Хаве, верной рабыне — дать вольную (та и пала без чувств — бабы пустили слезу, подняли, пожалели). Пусть заведует хозяйством.

На том и разошлись — готовить тризну по светлому князю с женой и боярами.

Скорбели три дня: пили горькую медовуху, приносили жертвы богам — прямо на майдане, со старым Тарасом во главе.

Боги молчали. Все развели руками и стали ждать — что-то будет? Но ничего не происходило. И тогда по городу в страшной тайне поползла весть. Запирались тайком по баням, сидели по пять-шесть человек — слушали. В озарении уходили, шёпотом обсуждали, чесали заскорузлые затылки. Весть была огромной. И ужасной. Глядели в небеса, опять шептались и спорили. Боги молчали по-прежнему.

Трупы мятежников кинули в Шексну — на поживу ракам. Раков-то народ уважал — пусть растут и плодятся. В гридни набрали слободских парней, оставшиеся повара и торговцы вернулись, поплакав перед народом, к своим обязанностям.

Мишна же по-прежнему жила в избе старого Чухрая.

Княжеская половина опустела, Рогнеда занимала одну комнату в палатах — волей-неволей рядом поселилась Хава. Гридни были по большей части новенькие, молодые, и верховодить стали более опытные девушки. Чулан с тайным ходом сломали, сделали нормальный проход на девичью половину. Правда, на входе навесили двери и посадили стража — чтоб особо не шалили.

Рогнеда неожиданно приблизила к себе Мишну — общие памятные переживания сыграли не последнюю роль. Девушка оставила решето с бельём и вёдра с водой, всё больше времени проводила возле княгини, то с клубком в руках, беседуя с высокорожденной, то, примеряя ей новое платье, то, занимаясь её причёской. Дома и побывать стало некогда.

— Хава, пришли кого-нибудь — княгиня изволит спать ложиться, — Мишна в новом сарафане из хазарской ткани смотрелась роскошно — плечи раздвинуты, грудь торчком, на лице румянец.

— Сейчас, милая, сейчас! — улыбаясь, отвечала старуха. — Эй, Светка, ложись-ка под двери, да спи чутко — воды подашь госпоже, если попросит! — новенькой молодке из девичьей.

— Хава, ты оставайся здесь сегодня, я завтра. Госпожа, спокойной ночи! — задремавшей Рогнеде, лежащей на ложе под балдахином, с белой пушистой кошкой. Княгиня кивнула, не открывая глаз. Хава с Мишной покинули опочивальню — одна для того, чтобы вздремнуть на сундуке, вторая — отправиться домой.

— Странное имя — Светка, похоже на Светлану.

— Господин Коттин говаривал, что на его древнем языке оно означает «светлая», это одно и то же имя.

— Тогда в точку, светленькая девочка. Что слышно?

— Господин Коттин с воеводой ушли в Соль Вычегодскую.

— Это слухи или, правда?

— Хава, город наводнён храмовыми наушниками и приглядами. Один из них обратился к истинной вере — теперь мы знаем всё, что происходит к востоку от Белозерска.

— Осторожней, моя девочка! Скоро с востока придёт войско, нагрянут волхвы, придут памы — будет вече!

— Будут сажать нового князя, ведь дети Рогнеды объявлены побочными, прав на престол не имеют! Будем смотреть…

— Ты не забеременей… от своего Стефана. Хотя, он тоже королевских кровей.

— Там седьмая вода на киселе… да и…

— Что, дорогая?

— Он глуповат… гот, как-никак. А на белом свете сейчас такие чудеса происходят! После падения Израиля от рук проклятого гоя Тита прошло восемь веков — и наша вера восстала в Хазарском царстве! И Кыев с полянами, и вятичи, и мурома — все платят дань хазарскому кагану!

Хава остановилась, долго всматривалась горящим взором во взволнованное лицо девушки — тихо и медленно промолвила:

— Ты пока своего-то не гони, пусть живёт… Посмотрим, кого на княжение посадят — а там, и тебя объявим пропавшей принцессой. Все мужики — дураки, ими вертеть легко. Союз княгини Белозерской и Каганата принесёт такую мощь…

— Тише, тише! — целуя старушку в смуглую щеку. — Это пока наши фантазии — даже и не планы. Да и потом — кто же Стефана на престол посадит?

— Залазь сюда, правда тут темно, зато вкусно пахнет — сеном!

— Фу, пауки ползают…

— Иди ко мне, милая, — обнимая девушку за талию, гладя ладонями по спине.

— Стефан, оно колется. Ой, ты меня совсем задавил, дышать нечем… Ну слезь уже… Ай, в глаз травинка попала…

— Мишна, ты вся изстоналась… Никакого удовольствия.

— Ты только о себе и думаешь!

— Ну, прости меня, я был не прав. Ты моё солнышко! Я люблю тебя, ладушка!

— Если б любил — сделал бы так, чтоб не по сеновалам любиться. Ещё не всё устроилось? Про события той ночи уже все позабыли. Будешь жить на сеновале, пока господин Коттин вернётся? Ну, ладно… (Целуя в небритую щёку)

— Чухрай, дедушка, ты не мог бы сегодня у дружинников ночевать? Ну, очень надо!

— Матушка Мишна, ты ж знаешь, как я тебя… Да ради тебя я готов…

— Чухрай, на тебе ногату, погуляй со старыми соратниками…

— Без меня ничего устроить не можешь. Пошли в избу, там, на печи мягкая перина. Ну, ну, отстань! — отталкивая руку Стефана, игриво проникшую между перламутровыми пуговицами.

— Ну что ты обижаешься! О, какой большой петушок! (трогая юношу и доводя его до исступления). Пойдём быстрее, я тоже хочу… Нет, иди, сначала помойся, грязнуля. Фу! В голове мыши не завелись?

— Не так, не так. Быстрее! Медленнее! Ой, хорошо-то как… А главное — здесь мягко и чисто. Что бы ты без меня делал? Это тебе не в стогу попу сеном щекотать. Да не в меня, не в меня! Успел? Не попало? Беги бегом за водой, дурачина…

Удар в железную доску прокатился над майданом. На красное крыльцо восходила процессия, однако двигалась она не из княжеского дворца, а со стороны рынка. Это было настолько необычно, что покупателей как ветром сдуло — все оказались возле крыльца. Более того, многие торговцы закрывали лавки, просили соседей присмотреть за лотками, да и просто на свой страх и риск прикрывали товар мешками и старой одеждой — все бежали к растущей толпе. Дружинники, охраняющие по новому обычаю оба входа во дворец, стражи всех городских ворот, повара с поварни и мясники со двора — все проявили интерес, кое-кто шептался с товарищами и тайком покидал работу, пробираясь поближе, что бы посмотреть и послушать, не пропустить небывалое событие.

— Что это? Князя выбирать будут?

— Ой, дубина! Памы ещё не прибыли на вече! Кто ж его выкликать будет?

— Я знаю! Заморские скоморохи театр представлять будут! Цирк называется!

— Баран ты, однако! Представляют с медведями и мартышками! Я в Словенске видел!

— Тише вы! Не слышали, что ли — о новом могучем боге ходят слухи? Говорить сейчас будут! — пристыженным спутникам.

— Это об Аллахе, ему ещё в Булгаре поклоняются? Или о Христе, которому франки молятся?

— Которому ромеи храмы строят! С золотыми куполами! Мне один варяг рассказывал! — молодая женщина, смешливо улыбаясь.

— Вот, дура! Иди со своим варягом в стог, и не рассуждай о том, чего не понимаешь! В Восточной империи и в королевстве франков один и тот же бог!

— Нет, не один! Свевольд говорит, что франки Христу на латинском языке молитвы читают, а ромейский Иисус понимает лишь на греческом — это разные боги.

— Овца в сумерках!

— Замолчите! Идут!

Впереди процессии под руки вели Мишну: с одной стороны старая Хава, с другой — однорукий Чухрай. За ними шли богатейшие купцы — свои и гости, старые дружинники, некоторые семьи покойных бояр, ждущие вече, чтоб побороться за княжеский престол. Плотная толпа поклонников состояла из двухсот человек, разрозненная, из любопытных — из полутысячи. Последний раз столько народу майдан видел в день после боярской резни.

Мишна белела роскошным платьем серебряного шитья, с рукавами до земли, по Кыевской моде — руки продеты в прорези, сложены на груди, в невиданных белых перчатках. Голова покрыта бело-серебряным же платком, из-под которого пробивались золотые кудри, накрученные накануне. Ланиты девушки накрасили красными румянами, глаза подвели чёрным грифелем, губы — вишнёвой заморской помадой, уши горели синими, под цвет глаз, драгоценными камнями — сапфирами.

— Тише, матушка говорить будет!

— А Рогнеда у нас тогда кто? — вопросил какой-то мясник, заметив выглядывавшую из-за штор, со второго поверха дворца, княгиню.

— А Рогнеда у нас пока княгиня, со всем почтением. Слышал, сегодня памы на вече прибывают? Вот они всё и решат. И, вообще — не путай зелёное с кислым, сейчас о богах говорить будут.

— Вы все уже слышали моё слово! — кивок в первые ряды.

— Да, матушка! — шепот многих голосов.

— Но я впервые говорю перед таким собранием! Невзирая на то, что проповедовать, нам не предписано, особенно, женщинам.

— Говори, матушка! Сейчас особый случай.

— Да. Те, кого вы почитали, как богов — ушли. Но причина не только в этом — от Русского до Варяжского моря сейчас устанавливается власть Бога единого.

— Говори слово! Мы слушаем!

— Я не зову в свой народ новичков, прозелитов — не это мне нужно. Только по собственному желанию человек может принять гиюр и стать новообращённым единоверцем. Так слушайте же! Мы, народ иегуди — потомки колена Израилева, заключили завет с самим Творцом! Потому мы и должны соблюдать мицвот — все шестьсот тринадцать ограничений, предписанных в Пятикнижии.

Вам же достаточно соблюдать семь законов, изложенных в завете сыновей Ноя с Творцом, после Великого потопа:

Первый закон — вы признаёте единственного Бога — Творца. Все остальные существа — его творения. Человек же не есть бог, а лишь, как Иисус — пророк назарян, так и Мухаммед — пророк исмаилитов.

Второй закон — вы почитаете Творца и приносите ему жертвы. Жертвы есть не плоть, а молитвы.

Третий — не убей. Вы более никого не убиваете по своеволию своему. А лишь по приказу законных военачальников, по суду и защищаясь от преступника. То не есть убийство, а лишь защита родины, закона и жизни.

Четвёртый — не прелюбодействуй. Если женатый мужчина или замужняя женщина вступает в связь с семейным человеком — это есть прелюбодеяние. Плодятся незаконные дети — потом ни один судья не распутает клубок наследования собственности. Связь с незамужними или гетерами — не есть прелюбодеяние, но всего лишь блуд.

Пятый — не воруй! Если ты голоден или гол — приди, и тебя накормят и оденут единоверцы. То же и с деньгами — попроси в долг, и тебе дадут.

Шестой — дикие племена всё ещё едят живую плоть, то есть мясо с кровью, а значит и душой. Это приводит к превращению человека в зверя.

Седьмой — для соблюдения этих заповедей должны быть выбраны судьи и установлен закон. Все сыны Ноя должны уважать законы и подчиняться им.

И будет мир.

— Матушка, расскажи нам о Боге-Творце!

— Да. Только один Бог сотворил мир и человека — по своему образу и подобию. Бог любит человека, как своего сына, потому всегда желаем ему добра.

Бог есть Совершенство, он всемогущ и справедлив. Бог — источник любви и разума. Он не только господин наш, но и Отец.

Обращаетесь к Богу — и он услышит вас, но и вы слушайте слово Божье.

Человек — любимый сын Божий, он обладает свободой воли и способностью к совершенствованию.

Мы, народ Израиля — народ избранный. С нами заключён завет, и мы доносим до всех племён Божьи заповеди. Неважно — через Христа или через Мухаммеда.

Творец дал нам тело, в котором заключена бессмертная душа. Назначение нашей земной жизни — следовать указаниям Божьим и совершенствовать через испытания свой дух.

В конце же времён придёт Мессия, и все народы перекуют свои мечи на орала и свои копья на серпы. И не поднимет меча народ на народ, и не будут больше учиться воевать — наполнится Земля лишь познанием Господа. Так сказано в Книге. Тот Мессия родится из колена Давидова, и будет помазан на царство древним пророком Илиёй, что был взят на небеса и придёт оттуда.

Исполняете сказанное слово — и Мессия воскресит вас во плоти для жизни вечной — без болезней и плача.

Над площадью стояла тишина. Даже люди, глядящие в окна, оцепенели. Кто-то смотрел в небеса — но древние боги молчали по-прежнему. Мишна спустилась с красного крыльца и пошла в дом Чухрая — народ расступался перед ней. Следом за ней быстрым шагом шёл Стефан:

— Иисус не пророк, он Бог живой.

— Пророк, из последних.

— В Книге, на которую ты ссылалась — он Бог. Про Троицу слышала?

— Как же, слышала. Горыныч очень доходчиво объяснил.

— Тьфу ты! Вот видишь — даже он это знает.

— Сам же говорил — не верь Древнему дракону. Кстати — и не спорь с иудейкой. Себе дороже.

Коттин и воевода сидели на конях — под древним странником конь храпел, чуял волшебство. Странник пошлёпывал его ладонью по гладкой шее. Воевода, за несколько недель проведённых в Усольске, приобрёл уверенный, сытый вид. Усы его свисали рыжими кисточками, новый кафтан сидел ладно, внушающее, на поясе висел кожаный кошель, вышитый нежной женской рукой. В заплечных мешках беглецов были уложены круглые усольские хлеба, копчёное сало, вяленое мясо и рыба.

Перед воеводой и оборотнем проходило новоявленное войско — впереди ехал, сам Строг — он решил в качестве заместителя славного Чудеса лично вести войско на освобождение соседей от воров и изменников. За градоначальником и старшим мастером Усольска шла полусотня всадников — на тяжеловатых гиперборейских лошадках, вооружённая длинными пиками, с луками за спиной. Конники, в красных кафтанах и красных же шапках — высоких, с отворотами, шли по узкой дорожке по двое в ряд. Полусотня, внушительно растянулась — глаза воеводы горели от удовольствия — собралась какая-никакая, а сила.

— Слышь, воевода, придём в Тотьму — каждому всаднику выдай добрую сабельку.

— Так, где ж взять? Или, думаешь, святые волхвы уже столько наковали?

— У волхвов и отнимешь. Зачем им оружие? — удивился бывший Кот. — Пусть молитвами, молитвами…

— Не отдадут! — усомнился воевода.

— Кому? Нам? — засмеялся Коттин, кивая на ряды конных усольчан. — А будут возмущаться — в поход совсем не возьмём. Пусть сидят в своём храме.

— От злости лопнут, — хмыкнул Чудес. — Вперёд нас побегут. С амулетами и свитками вместо сабель.

— То-то же. В Белозерск всем попасть охота. Не забыл — вече на носу. Так что поспешаем.

За конными, с горожанами-десятниками во главе, шли наёмники — по трое в шеренгу, путаясь в ногах, зыркая белыми глазами, пугая ворон разбойничьими рожами. Глядя на их бороды, на серые казённые рубахи, подпоясанные кожаными поясами, на сапоги с квадратными носами, пошитые на один размер и ногу, смазанные дёгтем, воевода передёрнулся:

— Коттин, сам-то не боишься этих защитничков Родины?

— Воевода, отвянь. Не с Луны же они свалились. Наши же бабы их и нарожали. Сиськой кормили. В куклы с ними играли. Вот такое и выросло.

— Фу, это же подонки. Ну, со дна жизни, которые. Бандиты, короче. Забыл уже, откуда ты их вынул? Каторга!

— Зато жути нагоним. Нам же нужен князь, точно, воевода? А там вече, боярские семьи, купцы. Сам не желаешь в князья? — ухмыльнулся Коттин.

— Нет!

— А что так? Всех баб подгребёшь…

— Я думал, если честно, что ты сам метишь! — воевода Чудес посмотрел на бывшего Кота изумлёнными и честными глазами, почесал рыжий стриженый затылок.

— Я лучше тайным советником. Не то время сейчас — сидеть на троне, императора из себя корчить. Родина в опасности!

Бывшие каторжники прошли мимо, потянулись телеги, груженные разным скарбом — мешками с овсом, хлебами, крупой. Отдельно шли повозки с пиками, щитами, мечами и прочим боевым железом. Коттин разглядел местных купцов, отправившихся в поход с войском на собственных повозках, груженных сапогами, армяками, сушёной рыбой… Этот табор растянулся ещё на сотни метров — в конце передвигалось монументальное сооружение на огромных колёсах — на облучке сидела толстая баба в красном солдатском кафтане, помахивала кнутом.

— Вот сволочи, кто-то уже форму пропил, — проворчал воевода.

— Выдай всем по серебряной ногате — с условием, всё пропитое назад выкупить, на остальное погулять, — посоветовал Коттин. Воевода серьёзно кивнул, сморщил лоб, запоминая указание оборотня.

Огромный шатёр на колёсах проплывал мимо — баба улыбнулась военачальниками щербатым ртом, подмигнула — в закромах на колёсах плескалась огромная бочка браги, помимо десятка крынок крепкой медовухи. За пологом раздался женский смех, визг — колесо подпрыгнуло на камне, в разрезе сверкнули тёмные глаза, промелькнуло весёлое женское лицо.

— Маркитантки, — уважительно промолвил древний странник.

— Кому война мачеха, кому мать родна, — засмеялся воевода.

— Поставь их на стоянке в центре лагеря, рядом с нашим шатром. Под общей охраной.

— Ясное дело, — ухмыльнулся Чудес. — Чтоб ни разбежались?

— Чтоб наши дружинники их штурмом не взяли!

Когда прогнали небольшое стадо овец, пару коров и десяток лошадок, бывшие беглецы неспешно спустились с пригорка, направили коней вслед войску.

— Всё-таки боязно мне это войско в город запускать, — воевода сморщил лоб так, что зашевелились уши.

— Когда начнут грабить стольный град, повесим десяток. Ближе к вечеру, — зевнул бывший Кот.

Вскоре вдоль тропы запылали костры — десятники распоряжались умело, будто всю жизнь ходили в походы — лесным людям ночевать у костра привычно, не в новинку. Жарили мясо, жевали припасы — рыбу, чёрный хлеб. В середине лагеря поставили шатёр, разделили его пологом на две половины, для военачальников. Коттин лично поставил охрану — из усольских, велел сторожить по двое, по полночи, отгонять своих, высматривать чужих. Позвали дам из обоза — те явились в булгарских шелках, в цветастых платках, с медовухой и корзиной фруктов — яблок, груш. Пировали весело, весьма много выпили.

Ночью Коттин завалил подружку на ковёр, та пьяно хихикала, липла с поцелуями. Лихорадочно сорвали одежды, накрылись одеялом. Коттин гладил груди с фиолетовыми сосками — женщина громко дышала, тянула на себя, наконец, громко застонала.

Война приобретала привычные черты — как и всегда в течение многих веков.

* * *

Мишна заняла палату на втором поверхе рядом с княгиней Рогнедой, как бы в качестве придворной девушки при высокородной особе. За окном, составленным из множества драгоценных стеклянных кусочков, шумел майдан. Девушка сидела перед зеркалом, расчёсывала волосы — её муж, вернее любовник, Стефан, только что ушёл домой — в избу верного Чухрая. После ночи любви губы распухли и покраснели, внизу болело — юноша был страстным и необузданным. Мишна запудрила синяк от неумеренного поцелуя на шее, взяла в ладони груди, нежно погладила их, вытянула ноги — потянулась, словно большая кошка, промолвила капризным голосом:

— Под глазами мешки, губы распухли, в самом нежном месте мозоль, все мужики — козлы. Ещё на рынке с утра орут!

Ангел на правом плече пожал плечами, сложил крылышки, засунул пергамент в хитон:

— Ваш заказ на сегодняшний день принят! Только зачем Вам всё это?

Чёртик на левом плече захихикал, показал ангелу рога из пальцев, уши, ещё что-то непотребное.

Ангел плюнул за плечо, расправил крылья, улетел куда-то вверх, прямо сквозь потолок.

Девушка встала с мягкого стула, позвала:

— Хава, помоги одеться! Принеси синее платье!

В двери заглянул молодой стражник, из своих — как-то так получилось, что вокруг девушки вращалось всё больше людей из верных последователей. Чуть ли не больше, чем гридней вокруг княгини. Мишна, пошептавшись со старой Хавой, велела относиться к Рогнеде со всем почтением, соблюдать все внешние знаки вежества, все общепринятые ритуалы. Стражник кивнул, за дверями послышались шаги, в палату вошли девки с одеждой, с тазом тёплой воды, с притираниями, мылом, помадой, бельём, платьями — последней вошла бывшая рабыня.

— Чего изволите, принцесса?

Гридень, из новых, дремавший возле дверей Рогнеды, почесался, вяло подумал — не перейти ли на службу к молодой княжне? За дверями была тишина — княгиня изволила почивать долго, до обеда — ночами спала плохо, металась, кого-то звала.

* * *

Пам Папай бродил по майдану, присматривался к товарам — не Словенск, конечно, но короб соли купить бы, не помешало. И отрез сукна.

Сразу за мясными рядами, возле лавки торговца солью стояла толпа баб — слышалась визгливая ругань, крики и хохот. Папай, придерживая кожаный кошель на поясе, направился к толпе, приглядываясь, что к чему.

— Вот этот коробок за ногату? — толстомясая хозяйка совала к носу торговца берестяную шкатулку размером с кулак.

— Поставок нет! Это всё усольцы! — орал торговец, брызгая слюной.

— Грабители! Только свои карманы набиваете!

— Твои, что ли набивать? На воротах сбор ввели — куну с мешка! Цены и выросли!

— Чурилы на вас нет! Всех вас расстрелять! Стрел у нас хватит!

— Ну и болталась бы одна на всём белом свете, дура! Как цветок в проруби!

Баба полезла к торговцу с когтями, тут же огребла монументальный пинок, упала в лужу — сзади подошли с целью наведения порядка два дружинника, стали дознаваться — кто бунтует. Толпа тут же рассосалась.

— Я буду жаловаться! Княгине! Новой княжне!

— Да иди, жалуйся, корова! Нам же жалобу разбирать и поручат! — поигрывая дубинками, отвечали стражи порядка.

— Вот придёт войско древнего Кота…

— Дура! Нет никаких Котов! А Коттин — нормальный мужик, говорят! Да и воевода с ним, — дружинники засмеялись, направились к хмельной лавке…

Папай приблизился к злобному краснорожему лавочнику, спросил низким голосом:

— Мешок почём отдашь?

— Золотой! — рявкнул торговец.

— Чего? — не поверил своим ушам Папай. — Ты что, с печи на голову спрыгнул? Весной было три ногаты серебром!

— Вот и солил бы свою рыбу весной! Развелось указчиков.

— Ты чего орёшь, как слон?

— Какой слон? Я слон? А по сопатке веником?

— А по хлебалу кочергой?

Пам сцепился с лавочником, молотя его по широким скулам, пиная коленом, кусая за ухо. Получив локтем под рёбра взвыл, ударил кулаком со всей дури. Так, сцепившись, и упали в ту же лужу, откуда, только что вылезла толстомясая хозяйка. Долго катались, разбрызгивая грязь, грязными ладонями размазывая её по лицам. Наконец, пам дотянулся до ножа в сапоге, ткнул торговца в живот, прорезав армяк. Тот взвыл, лезвие достало до мяса. Вокруг орала толпа, кто-то под шумок взрезал мешок с солью, начался грабёж и безобразие. Торговцу досталось больше всех — даже и сапогами. Пам на трясущихся ногах выполз из толпы, побежал в конюшню — выходило, что власти в городе как бы и нет — а дело можно было рассматривать, как бунт. Обычно кровавая резня всегда начиналась из-за лотка с ягодами, не подвезённой вовремя муки. А тут соляной бунт — за соль, вернее её отсутствие, кто-то точно лишится головы, соль идёт до самого Кракова, Кёльна, Рима…

Уж пришёл бы воевода с войском, скорее навёл бы порядок! Пора бежать отсюда, скрыться в родной деревне, пусть здесь всё утихнет. Леший с ним, с вече — пусть сегодня выбирают сами, нам-то, что с того, кого выберут — нам с ними грибы не солить.

От хмельной лавки бежали уже четверо стражей, потрясали дубинками, кто-то потянулся за акинаком — коротким мечом…