© Михаил Ладыгин, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 

Глава I. Неожиданная встреча

«Человеку всегда хочется того, чего у него нет», – эта банальная сентенция оформилась у меня в голове в тот самый момент, когда я вдруг осознал, что хочу выпить коньяку.

Я ехал домой и размышлял о том, чем в первую очередь следует заняться после довольно напряжённого дня. Шёл одиннадцатый час ночи, и все магазины были уже, конечно, закрыты. Дома в баре у меня стояли водка, спирт, виски, ямайский ром и несколько сортов вин, но вот коньяка там не было, это я знал точно.

Несколько секунд я находился в «пограничной ситуации», совершая вполне свободный выбор: подавить ли порочное желание, чтобы не отклоняться от маршрута, или же дать волю внезапно пробудившейся потребности и отправиться на поиски вожделенного напитка. Вспомнив, что жизнь коротка, а радостей в ней достаточно мало, я перестроился в правый ряд и, круто вывернув руль автомашины, свернул в переулок. Услужливая память подсказала мне, что в нескольких кварталах от того места, где я находился, располагается ночной магазин.

Жребий был брошен, и сердце моё сразу же успокоилось. Довольно быстро я достиг цели и, припарковав машину рядом с автомобилем какого-то запасливого таксиста, направился в торговый зал. Разглядывая удручающе пустую витрину, где, впрочем, красовалась бутылка, этикетка которой указывала на содержащийся в ней «Наполеон», чему я не очень верил, я вновь ощутил какое-то странное беспокойство. Расплачиваясь за напиток, я одновременно размышлял, что же за напасть опять выбила меня из привычной колеи.

Внимательно осмотрев магазин, я не заметил ничего примечательного. Покачав головой и направившись к выходу, я внезапно понял, что причиной беспокойства стал пьяный бородатый старик, сидевший на ступеньках у дверей магазина. Торопясь к прилавку, я лишь мельком взглянул на него, а вот теперь ощутил, что мучительно вспоминаю, где я мог его раньше видеть?

Я быстро распахнул дверь. Бородач сидел на том же самом месте, тупо глядя на мой автомобиль. Присмотревшись повнимательнее, я с изумлением узнал в нём Нику Соколова, точнее, отца Никодима, ибо мой однокашник давно уже закончил семинарию и был рукоположен в сан. Тем непостижимее было его теперешнее состояние! Ещё будучи просто Никой Соколовым, он поражал всех твёрдостью характера и неприятием любых разновидностей порока, а уж после рукоположения…

Всё это, безусловно, требовало разъяснений. Я решительно направился к бывшему приятелю.

– Негоже, отче, срамить сан, – насмешливо бросил я.

– Изыди, – нехотя бросил он, не поднимая глаз.

– Негоже бесей тешить, – наставительно изрёк я. – Опомнись, отец Никодим, ты же не у себя дома, а почти в центре Первопрестольной.

Услышав своё имя, он тяжело поднял голову, уставившись на меня. Постепенно в его глазах появилось осмысленное выражение. Слабое подобие улыбки промелькнуло на опухшем лице, и он хрипло спросил:

– Алёшка? Выпить есть?

– Есть, есть… Вот только не хватит ли тебе, отче?..

– Горе у меня, – пробурчал он, и в глазах его прорвалась такая тоска, что у меня пропала всякая охота насмешничать.

– Поехали! – решил я, помогая ему подняться.

Не без труда запихнув ошалевшего батюшку в лимузин, я включил зажигание, а потом, бодро развернувшись, покатил домой.

– Куда ты меня везёшь? – вдруг засуетился мой пассажир.

– К себе!

– А мне говорили, что ты живёшь за городом! – беспокойно настаивал пьяный поп. В голосе его звучала тревога. Он явно чего-то боялся.

– Вообще-то прописка у меня в Москве, – объяснил я, – но живу почти всё время на даче, за городом. Однако сегодня я как раз еду на квартиру.

– Ну и ладно!

Он успокоился и задремал. Несколько минут мы ехали спокойно. В это время я следил за дорогой, почти перестав поглядывать на спутника. Это едва не стоило нам жизни. Отец Никодим вдруг истошно взревел и вцепился в руль. С огромным трудом мне удалось вывернуть из-под колес встречного МАЗа. Я уже открыл рот, чтобы рассказать алкоголику всё, что я о нём думаю, но ужас, написанный на его лице, заставил меня сдержаться. На всякий случай сбросив скорость, я теперь всю дорогу искоса приглядывал за своим пассажиром. К счастью, улицы в это время суток оказались почти пустыми, а ехать оставалось совсем немного.

Дома я сначала запихнул попа в ванну, а пока он плескался там, приготовил ужин. Душ благотворно подействовал на отца Никодима. Его по-прежнему пошатывало, но глаза смотрели вполне осмысленно.

– Может, кофе сварить? – поинтересовался я.

– Нет, – решительно возразил он. – Доставай водку.

– Тебе виднее, – пожал я плечами, предоставив ему desipere in loco.

А потом мы пили. Я – мало и только коньяк, он – много и исключительно водку. Чем больше он пил, тем спокойнее становился. Мне даже показалось, что он трезвеет от выпитого. Но нет! Он накачивал себя до того состояния невменяемости, когда мучившие его боль и ужас притуплялись, а он впадал в полубессознательный транс.

Около трёх часов ночи его вдруг прорвало. Тогда-то он и поведал мне свою историю. Совершенно невозможно передать интонацию и особенность выражений отца Никодима. К тому же рассказанное им содержало в себе столько неправдоподобного, что в трезвом состоянии он вряд ли решился бы рассказать это кому-нибудь. Суть его исповеди сводилась к следующему. Relata refero.

 

Глава II. О чём поведал отец Никодим

Никодим Соколов с раннего детства обратился к Богу и вполне сознательно избрал для себя стезю священнослужителя. Окончив семинарию в Сергиевом Посаде, он получил небольшой приход где-то под Вологдой. Ещё во время обучения он обратил внимание на одну из прихожанок и вскоре обзавёлся любящей женой, которая через положенный срок подарила ему сына. Несколько лет всё шло превосходно, но душа его жаждала подвига, а в его приходе жизнь текла удивительно благостно.

Однажды, находясь по церковным делам у местного владыки, отец Никодим узнал о том, что в одном отдаленном приходе попы мрут, как мухи. Не успеет назначенный на это место священник разобраться и обжиться в доме, как его уже несут на погост. Владыко сознался, что весьма обескуражен такой неприятной закономерностью и вот уже в течение года не решался кого-либо направить в этот приход.

– Пошлите меня, владыко, – немедленно вызвался отец Никодим.

Архипастырю понравился порыв молодого священника, но он тем не менее принялся отговаривать моего однокашника: и приход-де там очень маленький, и дороги плохие, и от районного центра далече…

Отец Никодим продолжал настаивать. Тогда владыко нехотя сообщил ему, что странный мор косит не только священников, но и их семьи. Поэтому он порешил направить туда вдового попа. На этом разговор закончился.

Прошло ещё несколько лет. И вот как-то владыко сам наведался к отцу Никодиму. Он сообщил ему что ещё два попа умерли, приняв гибельный приход, храм которого уже три года, как лишён настоятеля. Мой однокашник с прежним рвением выразил готовность отбыть на новое место. После этого владыко сам поговорил с женой отца Никодима, проявившей полную солидарность с мужем, после чего со вздохом согласился перевести жаждущего духовного подвига в опасный приход.

Дело было в конце лета. Осенью перебраться в отдалённое село было трудно, короче, лишь к Рождеству семья отца Никодима добралась до места.

Приход и в самом деле оказался очень маленьким. В селе жило всего несколько семей, преимущественно стариков, да ещё местный милиционер. Это была, как тогда говорили, «умирающая деревня». Располагалась она в глуши среди мрачных лесов и топких болот. Но в селе стояла действующая церковь, а значит, в ней следовало служить.

Отец Никодим рьяно взялся за дело. Он купил корову, коз, развёл кур и кроликов, засадил весной делянку картошкой, намереваясь утвердиться в Болотове надолго, однако прекрасно понимая, что такой бедный приход вряд ли прокормит его семейство. Жена и сын мужественно помогали ему. Правда, поскольку в селе не имелось школы, сына вскоре пришлось отправить в интернат, но и это не вызвало ни одного упрёка у верной попадьи.

Отец Никодим был не только истово верующим, но и достаточно умным человеком. Его не могла оставить равнодушным судьба предшественников. Обратившись с расспросами к своим прихожанам, он выяснил весьма немногое. Троих священников, как ему сообщили, растерзали волки, которых в местных лесах водилось великое множество, остальные же умерли от странной болезни. Они вдруг начинали слабеть, теряли аппетит, а затем ложились в постель, чтобы никогда больше не подниматься. «Климат здесь нездоровый», – пояснил священнику местный фельдшер. Подумал и добавил: «Кругом болота».

Отец Никодим задумался. Было в Болотове что-то странное, чего он не умел объяснить. С одной стороны, умирали здесь не только священники. Странная лихорадка косила как местных жителей, так и приезжих.

С другой стороны, жители Болотова вели себя непонятно.

«Вначале мне показалось, что я попал к старообрядцам или в секту какую», – объяснил мне отец Никодим. – Внешне все казались приветливыми, церковь посещали исправно, на вопросы отвечали охотно, но чувствовалась какая-то пропасть между жителями Болотова и всем остальным миром».

«Вот, например, волки, – рассказывал отец Никодим. – Селяне меня предупреждают: в лес не ходи, заедят, ночью корову запирай – не то задерут, собаку не заводи – сожрут. Но сами-то в лес не только без ружья, без палки ходят. Словно бы они от этих волков заговорённые».

«А может, не было никаких волков?» – предположил я.

Отец Никодим криво усмехнулся: «Были, Алёшка, были! Не приведи Бог ещё раз такую страсть увидеть! Зимой окружат дом и воют, в окна заглядывают, в сарай к скотине рвутся… По ночам, конечно. Днем нет их, а как за полночь – беда!»

Стремясь докопаться до истины, отец Никодим принялся расспрашивать местного милиционера, поскольку тот сам жил в Болотове, хотя уезжал часто, подчас надолго. Но и тут толком он ничего не вызнал.

Только однажды приехала в Болотово новая жительница, старушка, унаследовавшая хозяйство умершей сестры. Пожила она в селе совсем недолго, а потом захворала той самой странной лихорадкой.

Отец Никодим, узнав о болезни новой прихожанки, быстро направился навестить скорбящую. Местные жители, когда болели, обычно на порог его не пускали, а чаще всего просто скрывали свою немочь. Нередко священник узнавал о болезни лишь тогда, когда следовало отпевать нового покойника.

Поскольку Елизавета Матвеевна (так звали старушку) в Болотове оказалась человеком приезжим, отец Никодим решил попытать счастья. Больная охотно приняла священника. Он сразу же заметил, что его новая прихожанка смертельно напугана. Елизавета Матвеевна попросила своего гостя занавесить все окна, а потом подойти к большому зеркалу, вставленному в старинный гардероб. Удивившись, но не показав виду, мой однокашник выполнил причуды больной. Даже после этого Елизавета Матвеевна смотрела на него с подозрением.

Полагая, что это тоже проявление странной лихорадки, отец Никодим исподволь стал выяснять симптомы болезни. Елизавета Матвеевна сперва отнекивалась, а потом вдруг изрекла:

– Не болезнь это вовсе! Какой же ты поп, если ничего не понимаешь? Или сам такой же?

– Какой? – осторожно спросил священник.

– Упырь!

Отец Никодим опешил. И тут Елизавета Матвеевна начала умолять его, чтобы он вбил ей в сердце осиновый кол сразу же после её смерти, которая наступит, по мнению старушки, очень скоро.

Тщетно пытался мой однокашник успокоить бедную женщину. Она настойчиво требовала выполнить её просьбу. По её словам, впервые о живущих в Болотове вампирах она узнала от своей сестры, просившей забрать её из села в город. Но Елизавета Матвеевна в то время сама жила в маленькой комнатке в древнем домишке без всяких удобств, поэтому отказала сестре, сочтя рассказ о вампирах просто попыткой разжалобить.

Сама же Елизавета Матвеевна сказала, что готова перебраться в село, чтобы помогать сестре вести хозяйство. При таком предложении Дарья Матвеевна лишь перекрестилась, а потом с ужасом сказала: «У нас и церковь-то пустая стоит. Болотово – проклятое место». После этого разговора сёстры долго не встречались, а потом пришло известие о смерти Дарьи Матвеевны. Тут же Елизавета Матвеевна твёрдо решила переехать в Болотово.

«На свою погибель, – грустно сказала она. – Это мне наказание за то, что Дашу я не уважила. Как-нибудь уместились бы в моей конуре. Собаки-то и на меньшей площади живут».

Поселившись в доме сестры, Елизавета Матвеевна привела в порядок могилку Дарьи, заказала молебен за упокой её души (это отец Никодим очень хорошо знал, поскольку сам же и отпевал Дарью Матвеевну, и служил заупокойный молебен). Однако вскоре начала старушка чувствовать недомогание. Тут-то вспомнила она жалобы своей сестры.

– Намедни ночью проснулась, а она рядом стоит.

– Кто стоит? – переспросил отец Никодим, впервые за время разговора почувствовав холодок страха.

– Дашенька, – отвечала Елизавета Матвеевна. – Стоит, ну совсем как живая, только глаза чужие, а изо рта клык ползёт. Я закричала, а она мне и говорит: «Не кричи, скоро сама такой станешь!» Покачала головой и вышла. Я и дверь после этого запирала, и святой водой дом кропила, а она всё равно каждую ночь приходит».

Говоря так, Елизавета Матвеевна с трудом разматывала шарф, а когда размотала, отец Никодим увидел на шее отчётливый след укуса с запёкшейся по краям кровью.

– Не хочу я упырем становиться. Сделай милость, вбей мне кол осиновый в сердце, похорони по-христиански, а потом побыстрее уезжай отсюда. Не будет тебе здесь житья, особенно если просьбу мою уважишь. Они всё сразу поймут и займутся тобой, батюшка.

– Да кто же они? – настаивал отец Никодим.

– Упыри! – настойчиво твердила старуха. – Здесь в Болотове ни одного живого человека нет. Одни волколаки да упыри.

– Опомнись, Елизавета Матвеевна, – возмутился отец Никодим, – они же в церковь ходят.

– Ходят-то ходят, – согласилась старушка. – Днём они даже в церковь могут. Мне этого не понять. Только ты посмотри на них в зеркало. Хоть на фельдшера нашего погляди…

– А что зеркало? – не понял отец Никодим.

– Нету там его отражения. Фельдшер рядом со мной на стуле сидит, по горнице ходит, а отражения в зеркале нет… Сам посмотри, проверь, батюшка! Я пока из ума не выжила.

Странный болезненный бред старухи при всей его дикости выглядел удивительно последовательным, отчего зародил в священнике некоторое «томление мысли». Он стал приглядываться к жителям деревни, обнаружив при этом немало удивительного. Во всех домах Болотова начисто отсутствовали зеркала. Никто из жителей не носил крестов, даже те, кто регулярно заходил в церковь. Это открытие прямо-таки потрясло отца Никодима. Но он просто впал в бешенство, когда на очередной службе, приглядевшись к прихожанам, увидел, что крест они кладут не по-христиански, а прислушавшись, понял – они и молитвы читают наоборот.

На всякий случай священник занялся обороной собственного жилья. Он выцарапал стеклорезом кресты на оконных стёклах, воткнул в косяки булавки и переложил рамы цветами шиповника (во всей деревне ему не удалось обнаружить ни одной головки чеснока).

Пока мой бывший однокашник принимал защитные меры и вёл свои наблюдения, мучительно размышляя об увиденном, Елизавета Матвеевна скончалась. Тут перед священником встала весьма нелёгкая проблема. Он хорошо запомнил просьбу старушки, но мысль о вбивании в сердце умершей осинового кола приводила его в ужас. Не в силах побороть обуревавшие его сомнения, отец Никодим решился на опасный эксперимент. При этом он дал себе слово, что если сказанное Елизаветой Матвеевной окажется выдумкой, он отправится к епископу и попросит о церковном наказании за свои сомнения.

Итак, он поставил гроб с усопшей в церковь, а ночью отправился читать над ней молитвы. Хотя первая ночь прошла спокойно, утро не принесло несчастному попу облегчения. По его собственным словам, когда прокричал петух, и он заглянул в гроб, на него глянула «сатанинская харя, источавшая глумление». Отец Никодим закрыл гроб крышкой, положил на неё серебряный крест, после чего в смятении духа отправился домой.

Здесь его ожидало ещё одно потрясение. Матушка-попадья не встала с постели, а её бледное лицо, также как следы укуса на шее, недвусмысленно свидетельствовало о том, что страшная зараза, доселе обходившая стороной поповский дом, наконец-то переступила и его порог.

Весь день он пребывал в хлопотах, а в полночь, увидев, что жена спокойно уснула, решил заглянуть в церковь. Зайдя в храм, он содрогнулся, услыхав нечеловеческий вой, доносившийся из-под крышки гроба. Вооружившись распятием да склянкой святой воды, он подошёл к гробу и приподнял лежащий на нём крест. Крышка тут же отлетела в сторону, а на него двинулся разъярённый упырь с торчащими из открытой пасти клыками.

К счастью, священник уже подготовился к такому обороту событий. Плеснув на вампира святой водой, он оборонился распятием и принялся читать «Отче наш»… На мгновение упырь рухнул обратно в гроб. Этого мгновения отцу Никодиму хватило, чтобы вновь задвинуть крышку и возложить на неё серебряный крест. Затем он выбежал из храма, чтобы не слышать душераздирающих воплей вурдалака.

На крыльце своего дома он увидел здоровенного волка, который сразу же метнулся в кусты. Сердце священника оборвалось: верная подруга его лежала мёртвая. Но он не утратил ни веры, ни отличавшего его сурового мужества. Смахнув скупые слёзы, он приступил к делу.

Приготовил жену в последний путь, а затем пошёл в храм, где вбил осиновый кол в сердце Елизаветы Матвеевны, не забыв при этом отрубить ей голову. Он сам вырыл могилу для старушки, укрепив её, по его понятиям, от «вражьей силы». После этого он занялся собственной супругой. Не дожидаясь перерождения покойной, он проделал с ней все необходимые обряды, а затем, рыдая, отпевал усопшую.

Теперь борьба с вурдалаками определила смысл жизни отца Никодима. Можно только поразиться его рвению и неистовой отваге. Он принялся вскрывать могилы, благо кладбище располагалось около храма. В большинстве из них лежали румяные упыри с окровавленными губами.

Отец Никодим методично заколачивал в них осиновые колья и отрубал им головы. Из райцентра он выписал семена чеснока, которым густо засеял кладбище. Теперь уже жители деревни не ходили в церковь, а при встрече на улице села стремились побыстрее перейти на другую сторону. Однако же священник не отчаивался. Он полагал, что пока человек не умер, он ещё не упырь, а следовательно, о нём следует молиться. Именно это и делал отец Никодим, отправляя все церковные службы, моля Господа о помощи его пастве.

Но очевидно, молиться ему следовало о себе. По ночам его дом стали осаждать волки. Они собирались около полуночи, окружали жилище священника и выли до самого рассвета. Потом они убегали, чтобы вернуться после заката солнца. Тут в душу отца Никодима стали закрадываться сомнения. На кладбище не осталось ни одной «не обработанной» им могилы. Дома жителей все были им окроплены святой водой, но странная нечисть продолжала буянить в Болотове. Обнаглевшие волки ломились в окна его дома, а обедни по-прежнему служились в пустом храме.

Укрепляла священника лишь вера, да ещё ощущение собственной защищённости от зла: ведь до сих пор он ни разу не подвергся нападению вурдалаков, хотя иногда во сне ему мерещилось, что кто-то бродит по его дому. После таких ночей он старательно рассматривал себя в зеркале, но ни разу не обнаружил ни малейших следов укусов. Да и здоровье его было как никогда отменным.

Наступило лето. Отец Никодим решил отдохнуть от трудов праведных, а заодно пообщаться с сыном. Он купил путёвку на курорт, испросив разрешения у владыки, забрал сына из интерната, на одни только сутки заехав с ним в Болотово. Тут-то и произошло самое страшное. Зная, что вытворяют по ночам волки, священник решил не спать, охраняя ребёнка от всевозможных потрясений. Он сидел возле постели сына, бормоча молитвы, в душе умиляясь спокойному сну малыша, мирно сопевшего под нескончаемый вой волков.

Как случилось, что он задремал, отец Никодим объяснить не мог, хотя воспоминание об этом приводило его в состояние умопомешательства.

Словно какой-то дурман накатился на него, а когда схлынул, священник увидел матушку, припавшую к изголовью сына. Отец Никодим осенил вампира крестным знамением: страшно исказилось окровавленное лицо вурдалака, безумно завопила попадья, тут же радостно отозвались на её крик волки за окном.

Затем она исчезла, оставив в кроватке безжизненное тело так и не проснувшегося ребёнка. Несчастный священник впал в смятение. Он проклинал себя за минуту слабости, но не мог понять, как проник в дом упырь, как смогла подняться из могилы попадья, если он сам вбил ей в сердце осиновый кол и отрезал голову.

Нечеловеческим усилием воли он заставил себя приготовить в последний путь любимого сына. Хотя явление попадьи сильно поколебало его веру в народные способы борьбы с упырями, опасаясь за душу ребенка, он всё-таки совершил над ним чудовищный обряд.

После этого он запер дом, уехал в Москву и запил. Как он прожил год, отец Никодим не помнил. Он ночевал на вокзалах или у случайных собутыльников. Подрабатывал, разгружая ящики у ларьков, собирал винную посуду, иногда побирался. Даже книга Иова не могла вывести его из состояния отупения, в которое он впал, потеряв сына, а вместе с ним и веру.

 

Глава III. Решение

Облегчив душу рассказом или же заглушив боль водкой, мой приятель уснул, а я, раскурив трубку, принялся обдумывать услышанное. В повести отца Никодима многое для меня показалось странным. Самым загадочным представлялось мне явление попадьи. В отличие от спившегося батюшки, я ни на секунду не сомневался в эффективности осинового кола и отрезания головы вурдалаку. Однако же это не остановило попадью. Что-то здесь не сходилось.

Я легко объяснил для себя неуязвимость самого отца Никодима. Даже теперь, полностью опустившись, он не пропил большого серебряного креста, висевшего на его груди. Именно этот старинный крест, скорее всего, оборонял священника в Болотове. Судя по всему, сохранялась какая-то лазейка в доме священника, через которую проникали вампиры. Нелепо ждать очищения села, если в нём жили фельдшеры, не отражавшиеся в зеркалах, если в нём царила mors inmortalis. Всё это казалось мне понятным и, несмотря на всю трагичность, даже занимательным. Но вот неуязвимость попадьи я объяснить себе никак не мог.

В конце концов, я пришёл к заключению, что отец Никодим видел призрак жены, явившейся к ребёнку уже после того, как тот стал жертвой какого-то другого вампира, проникшего в дом через оставленную попом лазейку. Успокоив себя этой версией, я тоже уснул.

Утром я обнаружил отца Никодима опохмелившимся моим коньяком, угрюмым, но деловитым. Помявшись, он попросил одолжить ему денег.

– Не на водку прошу, – мрачно объяснил он. – В Болотово ехать надо. Согрешил я вчера.

– И не только вчера, – саркастически заметил я.

– Вчера, – упрямо повторил мой гость. – Спьяну рассказал про свою невзгоду двум студентикам в пивной. Они приставали ко мне с расспросами о Болотове.

– Ну и что? – равнодушно поторопил я неугомонного рассказчика, размышляя, отпускать ли его из дома в столь невменяемом состоянии.

– А то, что ключи я им от дома дал и дорогу объяснил. Им, видишь ли, в фольклорную экспедицию ехать надо. Заедят их там упыри.

– Ну, ты даёшь, батюшка! – присвистнул я, намазывая хлеб маслом. – Как же тебя так угораздило?

– Выпить очень хотелось. Да и не поверил я вначале, что они серьёзно туда навострились.

– Может, они и не поедут, – попытался успокоить я разволновавшегося однокашника.

– А если поедут? Мало на мне загубленных душ? Ещё этих добавить?

– Ладно, – согласился я. – А сам-то как ты в дом попадёшь, если ключи отдал?

– У меня дубликат есть, – сознался отец Никодим.

Посмотрев ему в глаза, я понял, что в силу неведомых мне причин, в нём пробудилась прежняя неукротимость духа, раз он не на шутку обеспокоен судьбой каких-то двух молокососов.

– Стало быть, так, – сказал я ему, подумав немного. – Денег я тебе дам, но при одном условии. В Болотово ты не поедешь. Тебе в твоём состоянии там делать нечего. Ключи отдашь мне. Я сам туда прокачусь. Отдохну немного от дел столичных, а заодно разберусь с твоими вампирами. Поверь, отче, я в этих делах получше тебя разбираюсь. Ты же пока поживёшь здесь, придёшь в норму, обретёшь человеческий облик, а когда я вернусь, мы подумаем, как тебе жить дальше.

– Ты что, в отпуске, что ли? – поинтересовался он с сомнением, и я понял, что он решил, будто ему просто морочат голову.

– Видишь ли, отче, моя работа зависит только от меня, – объяснил я. – Хочу – работаю, хочу – отдыхаю. А доходы позволяют мне вести такой образ жизни. Я, говоря современным языком, человек состоятельный.

– Вот и заедят тебя упыри, состоятельного, – наставительно пообещал он.

– Меня-то они не заедят, – усмехнулся я. – Говорю же тебе, что разбираюсь в них получше тебя, алкоголик несчастный. Если кто из нас сможет с ними сладить, так это я. Так что давай мне ключи, а сам обустраивайся здесь до моего возвращения. Мне ещё на дачу надо съездить, подготовиться как следует. Ты не волнуйся, я поеду на машине, так что студентов твоих успею встретить на месте, если только они в самом деле решатся посетить Болотово.

Поспорив ещё немного и рассказав о себе кое-что отцу Никодиму, я сумел уговорить священника принять моё предложение. Он получил от меня деньги, а я забрал ключи, торопясь в свою загородную резиденцию.

 

Глава IV. Команда

Я давно заметил, что вождение автомобиля весьма способствует философским размышлениям и систематизации информации. Подъезжая к даче, я уже ясно представлял себе последовательность дальнейших действий.

Во-первых, я поздоровался со своими домочадцами, о которых расскажу несколько позже. Во-вторых, напился крепкого душистого чаю с крендельками, заботливо приготовленными домоправительницей Дашей. В-третьих, я выдал задание Фёдору, управляющему моим загородным имением. Хотя молчаливый и сдержанный Фёдор за пять лет добровольной службы научился ничему не удивляться, полученные распоряжения вызвали у него лёгкое беспокойство.

– Опасно? – только и посмел спросить он.

Здесь следует уточнить, что Фёдор возложил на себя хлопотливую и, увы, неблагодарную обязанность быть моим телохранителем. Для меня же его рвение чаще всего оказывалось досадной помехой, хотя несколько раз он всё же оказывался в нужном месте, когда моя жизнь висела на волоске.

– Если ты всё сделаешь, как я тебя просил, для меня опасности не предвидится, – вежливо ответил я.

– А для кого предвидится?

– Для всех, кто окажется рядом со мной.

– Один поедете? – Фёдор со скрытой надеждой заглянул мне в глаза.

– Нет. Но тебя с собой не возьму. Поедут Патрик, Корвин и сэр Галахад.

– Господи помилуй! Скотиной рисковать? – Фёдор позволил себе усомниться в моих решениях, что свидетельствовало о крайней степени его взволнованности.

– Видишь ли, Фёдор, я, действительно, вынужден подвергнуть их нешуточной опасности. Но не потому, что считаю их жизни менее ценными, чем жизни людей. Ты же знаешь, что я не слишком люблю человечество. Просто они могут мне помочь, а ты нет. Я беру с собой команду, в которой каждый знает, что ему делать. Извини, но учить тебя у меня нет времени. Единственное, чем я могу тебя успокоить, мне предстоит иметь дело не с людьми.

– Понятно! – покачал головой Фёдор. Конечно же, ему всё было непонятно, но объяснения мои во всяком случае избавляли его от необходимости проявить настойчивость.

После того как Фёдор удалился, я со спокойной совестью завалился спать.

Проснувшись, я уселся в кресле с телефоном и, пока Даша накрывала обеденный стол, обзвонил нескольких крупных чиновников. Экспедиция предстояла непростая, поэтому я решил заранее обеспокоиться возможными последствиями. Шуточное ли дело! Ведь если сведения отца Никодима окажутся точными, после моего посещения Болотову предстояло вымереть.

Впрочем, я достаточно хорошо знал, на какие кнопки следует нажать и какие силы привести в действие, чтобы не опасаться ничего, кроме, конечно, упырей. Многочисленные услуги, в разное время оказанные мною представителям власти, создали мне соответствующую репутацию, но что гораздо важнее, дали мне привилегии почти что Джеймса Бонда, у которого, между прочим, имелось право на свободное убийство.

Даша, поставленная мужем в известность об отъезде хозяина, расстаралась вовсю, закатив мне пир, достойный Лукулла. Вообще, эта пара, допущенная мною в дом, приобретенный для уединения, оказалась совершенно незаменимой. Они сразу и безоговорочно приняли все мои причуды. Какая-то редкостная природная чуткость помогала им оставаться незаметными во время приступов моего раздражения и мгновенно появляться, едва лишь у меня появлялась потребность в их помощи.

Я мог надолго исчезнуть, твёрдо зная, что моя многочисленная домашняя скотина будет накормлена и ухожена. Вернувшись после недельного отсутствия, я находил свой кабинет идеально чистым, но ни одна бумажка на столе не оказывалась сдвинутой ни на сантиметр.

За всё время, пока Фёдор жил в усадьбе, ни один из моих автомобилей не сломался в поездках, ни одно из заказанных ему приспособлений, сама конструкция которых повергла бы любого инженера в ужас, ни разу мною не отвергалась. Проще говоря, эта замечательная пара в какой-то мере примиряла меня с остальным человечеством, оправдывая само его существование.

К вечеру моя экипировка успешно завершилась. Фёдор продемонстрировал изготовленные им средства защиты, которые получили полное одобрение. Затем он уложил в футляр винчестер. Тут он на мгновение замялся, зная, сколь придирчив я при выборе пистолета. Я улыбнулся, попросив достать «магнум». У этого револьвера, на мой взгляд, есть и необходимая убойная сила, и дальность стрельбы, позволяющая держать на приличном расстоянии опасных при близком контакте противников. Довершали вооружение специально подготовленный мощный арбалет с коробкой тщательно выточенных стрел, а ещё – выбранный мною старинный кинжал с магическими заклинаниями на обоюдоостром лезвии.

Баулы с одеждой вместе со спальным мешком уже находились в лендровере. Туда же поместили коробки с едой, собранные заботливой рукой Даши. Запасные канистры с горючим Фёдор надёжно принайтовал в багажнике. Всё было готово к отъезду. Распахнув дверцу автомобиля, я пригласил в него отобранных для экспедиции соратников: огромного ирландского волкодава Патрика, ворона по имени Корвин и сэра Галахада, мудрого кота, чьё магическое чутьё не раз приводило меня в замешательство, но помогало в решении сложнейших задач.

Я люблю ночную жизнь, поэтому не нахожу ничего странного в том, чтобы выезжать в дальние поездки поздним вечером. Может быть, это тоже проявление присущей мне мизантропии, заставляющей меня недолюбливать автомобилистов, как и всех остальных людей, хотя возможно, истинной причиной всё же следует считать общую для нас нелюбовь к пробкам.

При выезде из Москвы, через которую мне пришлось проехать, я остановился у поста ГАИ, где продемонстрировал заранее припасённый документик. После этого я мог не опасаться, что меня тормознут за превышение скорости или для докучливого досмотра. Удивлённый и почтительный взгляд инспектора вполне удовлетворил меня. Теперь на всём пути мне будет открыта «зелёная улица». Я вырвался «на оперативный простор» и помчался навстречу неизбежным неожиданностям, появляющимся, когда ищешь magnum ignotum.

Прежде чем направиться на свидание с вурдалаками, я завернул в райцентр, где провёл почти целый день, посещая многочисленных представителей местной администрации. Кого-то уже успели предупредить о моём появлении по телефону, кто-то впал в полуобморочное состояние, лицезрея мои бумаги с солидными печатями и испытывая при этом комплекс Антона Антоновича Сквозник-Дмухановского. Лишь глава местной епархии долго расспрашивал меня о печальной судьбе отца Никодима. Но с мудрым и спокойным священнослужителем мне удалось установить полное взаимопонимание.

Подготовительная работа на этом закончилась. Следовало браться за дело, поэтому, отказавшись от отдыха в местной гостинице, я вновь сел за руль.

 

Глава V. Рекогносцировка

В Болотово я приехал рано утром, предусмотрительно переночевав в лендровере, который остановил в сорока километрах от села. В воздухе ещё ощущалась ночная сырость, под ногами стелился лёгкий туман от распаренной восходящим солнцем земли. Не желая раньше времени привлекать к себе внимание, я сделал небольшой крюк по бездорожью, вырулив прямо к стоявшей на окраине села скромной церквушке, по одну сторону от которой уходили к горизонту кресты сельского кладбища, а по другую сторону стояла скромная деревенская изба, в коей недавно разыгралась трагедия отца Никодима.

Постояв у двери и поглазев на запылённые окна, я достал ключ, которым отомкнул большой висячий замок. Дверь распахнулась с ужасающим скрипом, выражая явный протест по поводу длительного отсутствия постояльцев, способных смазать её заржавевшие петли.

Право первым исследовать жилище сельских священников я предоставил сэру Галахаду, который, на миг застыв на пороге с поднятой лапой, затем бесшумно скользнул в прохладный полумрак сеней. Тем временем Корвин примостился на ветке росшей у крыльца берёзы и неодобрительно хрюкнул. Лишь Патрик покорно продолжал охранять покинутый остальными автомобиль, позволив себе лишь высунуть морду в открытое окно.

Я внимательно прислушивался, пытаясь определить, что же происходит в доме. Но ни единого звука не доносилось из полуоткрытой двери. Наконец, придя к выводу, что разведка не обнаружила ничего опасного, я переступил порог, следуя за своим котом.

Сени оказались пустыми. Лишь лавка с вёдрами да покрытый выцветшей клеёнкой стол с глиняной крынкой напоминали о том, что здесь когда-то жили люди. Дверь в комнату была приоткрыта. Это сразу же объяснило мне отсутствие каких-либо сигналов со стороны сэра Галахада, в настоящее время наверняка занимавшегося исследованием жилых помещений внутри дома.

Я распахнул дверь, и прямо передо мной предстала во всей красе огромная русская печь, чисто выбеленная известкой. Я находился в типичной деревенской горнице с некрашеными, но чисто выскобленными полами, с простой деревенской мебелью: столом, несколькими табуретками и пузатым большим шкафом. Лишь обилие икон в Красном куте, да специфический запах воска с ладаном указывали на то, что здесь жили глубоко верующие люди.

Первым делом я долил масла, чтобы затеплить лампаду перед иконой Богоматери. Затем ещё раз огляделся. На столе лежала скатерть, на окнах висели занавески, лишь цветы в горшках безнадёжно высохли, и на всём лежал слой пыли. Справа я увидел ещё одну дверь. За ней находился «кабинет» отца Никодима. Здесь стоял письменный стол со старинным бронзовым прибором, медным распятием и двумя подсвечниками. В книжном шкафу аккуратно разместились книги, а в сундуке, очевидно, помещалось облачение батюшки. В углу висела икона святого Никодима, а на подоконнике сидел сэр Галахад, принюхивающийся к оставленной эмалированной кружке.

Увидев меня, он немедленно спрыгнул на пол и подвёл к закрытой двери, за которой скрывалось ещё одно помещение. Эта дверь оказалась запертой, но в замочной скважине торчал ключ, который я решительно повернул, в результате чего мы с сэром Галахадом получили возможность проникнуть в спальню. Комната показалась мне тесноватой. В ней разместились огромная кровать с пуховой периной и подзором, упирающийся в потолок массивный шкаф, детская кроватка с полосатым матрасом, два сундука, да современное трюмо.

Хотя спальня единственная сохраняла жилой вид, но я сразу же решил, что не проведу в ней без особой надобности ни единой ночи. Всё в ней противоречило моим собственным вкусам и привычкам. Похоже, сэр Галахад разделял моё предубеждение. Он даже не попытался прыгнуть на одну из кроватей, а нервное помахивание пушистого хвоста выражало откровенное неодобрение места, где недавно обреталось семейство моего однокашника.

В движениях сэра Галахада мне почудилась несвойственная ему нервозность. Чуткое животное ощущало какую-то угрозу, odor mortis, но не могло понять ни её источника, ни местонахождения. Я тоже пребывал в некотором недоумении. Беглый осмотр не мог служить основанием для окончательных выводов, но у меня сложилась определённая уверенность в том, что отец Никодим постарался сделать всё возможное для защиты своего дома. На запорах окон висели кресты. Более того, он старательно выцарапал кресты на каждом из оконных стёкол. В рамы и дверные косяки батюшка воткнул булавки. Между оконными рамами лежали цветы вперемежку с ягодами шиповника… Но тем не менее упыри слишком свободно и вольготно чувствовали себя именно в этом доме, ни разу не появившись в своём обличии в храме.

В глубине души я надеялся, что приехав в Болотово, без труда обнаружу лазейку, которой пользовались вампиры для проникновения в дом батюшки. Увы! Ни моя наблюдательность, ни чутьё сэра Галахада пока не дали никаких результатов. Что ж, приходилось отложить решение этой задачи до лучших (если более внимательный осмотр укажет существенный изъян в защите дома) или худших (когда нечисть явится уже ко мне) времён.

Покинув спальню, я запер дверь на два оборота ключа, затем столь же старательно замкнул кабинет, обнаружив нужный ключ в связке, которую отдал мне отец Никодим. Приняв решение расположиться в парадной горнице, я нарисовал на полу магический круг, вписал в него пентаграмму, после чего притащил из лендровера спальный мешок и расположил его в центре пентаграммы. Судя по всему, это было верное решение. Во всяком случае, сэр Галахад (а он никогда не ошибался) одобрил его: победно подняв хвост и издав торжествующее мурлыканье, он прыгнул на спальник, где расположился, свернувшись колечком в самом центре пентаграммы.

Оставив его на этом посту, я пошёл выгружать из лендровера пожитки. Выходя, я обратил внимание на лестницу, ведущую из сеней на чердак. Однако мне не хотелось сразу же лезть наверх. Если бы опасность исходила оттуда, сэр Галахад начал бы разведку именно с этой части дома.

За краткое время моего пребывания внутри старого сруба солнце успело подсушить росу. От тумана не осталось и следа. Безоблачное небо сулило жаркий день. Сорвавшись с берёзы, Корвин совершил круг над самой моей головой, булькнув мне очередное приветствие, а затем вновь вернулся на облюбованную ветку. По тому, как он наклонял голову, как оглядывался по сторонам, я понял, что он не чувствует себя в этом месте достаточно спокойным. Только Патрик внешне оставался невозмутимым. Ему было жарко в раскалившемся автомобиле, но он позволил себе лишь вывалить из пасти язык и дышать с яростью средневековых кузнечных мехов.

Посмотрев на Патрика, я на мгновение усомнился в праве подвергать его риску. Этот огромный сильный зверь был самым уязвимым из нас. Его безудержная отвага и преданность хозяину могли оказать всем нам дурную услугу. Оставалось надеяться только на присущую Патрику дисциплинированность и на правильность выбранных мною для него средств защиты.

Первые, ещё достаточно неясные ощущения обладали одним несомненным свойством: место, куда мы попали, таило в себе опасность, а это означало, что защитой не следовало пренебрегать никому из нас. Поэтому я сразу же принялся разбирать привезённый с собой арсенал. Ящик с винчестером и арбалетом я перенёс в дом, а кобуру с магнумом повесил себе подмышку, не забыв набить карман патронами. Двери и окна я украсил небольшими наклейками с соответствующими магическими формулами: в глаза они не бросались, но ни один «натурализованный» вампир не смог бы преодолеть преграду.

Следовало, правда, учитывать, что в Болотове продолжали жить упыри, не прошедшие «натурализации», то есть не перешагнувшие через границу клинической смерти и погребения. Днём они вели жизнь обычных людей, возможно, давая пропитание настоящим вурдалакам, а ночью могли превращаться в волколаков, что вытекало из странности поведения волков в Болотове и его окрестностях.

Эти жители Болотова могли ходить в церковь, могли игнорировать, находясь в человеческом облике, защитные средства поповского дома, однако ж опасными свойствами вампиров в таком состоянии они не обладали.

Впрочем, для них у меня имелись специально приготовленные небольшие сюрпризы. Ни одно существо не смогло бы без риска остаться серьёзно покалеченным открыть ящики с оружием или с привезённым инструментом. Запертый мною лендровер также имел коварные средства самозащиты. Наконец, на страже моих новых владений находились Патрик с Корвином. Громовой лай первого разносился в тихую погоду на несколько километров, а ворон обладал способностью доставить в несколько минут тревожное сообщение на гораздо большее расстояние.

Оба они были блистательно выдрессированы. Впрочем, это трудно назвать дрессировкой. С детства у меня обнаружилась удивительная способность устанавливать странный бессловесный контакт со зверями, причём не только с домашними животными. Я «чувствовал» их, а они – меня. Поэтому опыт «дедушки Дурова» и приёмы «театра зверей» остались невостребованными. Я просто всегда знал, с каким животным могу установить достаточный контакт, чтобы оно выполнило мою просьбу, именно просьбу, но не приказ.

Я особенно гордился тем, чего мне удалось добиться от Корвина. Ворон – дневная птица, ночью она чувствует себя очень неуверенно. Но юный воронёнок, несколько лет назад обративший на меня внимание в лесу под Переяславлем-Залесским и принявший предложение составить мне компанию, очень быстро приспособился к «совиному» ритму жизни. Ему хватало найти в меру затенённое, не слишком жаркое место, чтобы днём отоспаться настолько, насколько необходимо для полноценной ночной работы. Он овладел искусством ночной охоты, а потом по моему настоянию научился преследовать и бить летучих мышей, что делало его незаменимым в затеянной мной экспедиции.

Патрик являл собой полную противоположность самостоятельной, мудрой и осторожной птице. Он отличался прямолинейностью в любви и ненависти. Раз и навсегда обожествив мою персону, он почитал за счастье угодить мне, какой бы жертвы это от него ни потребовало. Иногда мне даже казалось, что в своём проявлении личной преданности он несколько увлекается мазохизмом: даже после длительного голодания он никогда не набрасывался на кормёжку, не предложив предварительно мне съесть всё без остатка, чтобы осчастливить его сверх всякой меры. Патрик обладал невероятной силой, не ведал страха, но ни разу не посмел нарушить мой приказ. Сейчас именно это качество могло сохранить его жизнь.

Ad notam, раз уж я заговорил о членах команды, скажу и о сэре Галахаде. Честно говоря, в нашей компании он был главным. Этот пушистый полосатый кот обладал фантастической мудростью и невероятной чуткостью. Я прекрасно понимаю древних египтян, обожествлявших кошек.

Сэр Галахад никогда никому не подчинялся. Честно говоря, он принимал участие в моих предприятиях лишь потому, что опекал меня, понимая, что без его постоянного руководства я непременно попаду в беду. Он был изменчив, как Протей. Отвага средневекового рыцаря, когда он бросался в драку с опешившей от изумления немецкой овчаркой, которая посмела гавкнуть на его очередную подругу, сочеталась у него с иезуитским коварством и умением прикинуться слабой безобидной «киской». Возражений он не терпел, обид не прощал и требовал к себе почтительного отношения. Наконец, он прекрасно распоряжался всей моей многочисленной домашней скотиной в моё отсутствие, мог быстро и доходчиво довести любое моё пожелание до сознания даже самой безмозглой курицы в хозяйстве Даши.

Именно присутствие сэра Галахада позволяло мне расположиться в поповском доме, несмотря на то, что не удалось обнаружить ход, по которому проникали туда вампиры. Магическое чутьё никогда не подводило кота, а уж побудить меня к действию он сумеет за считанные мгновения.

Осмотрев наскоро двор, я задумался над непростой проблемой: улечься ли мне спать или продолжить осмотр Болотова. Но эта проблема отпала сама собой.

 

Глава VI. Первый посетитель

За холмом послышалось тарахтенье мотоцикла, и вскоре к крыльцу подкатил мордастый младший лейтенант милиции в расстёгнутой до пупка форменной рубахе. Рост под два метра, широкие плечи и маленькие злые глазки придавали ему весьма угрожающий вид. Puer robustus, sed malitiosus. Судя по всему, меня осчастливил визитом местный участковый инспектор, вразвалку двинувшийся мне навстречу.

Краем глаза я заметил выскользнувшего из дома сэра Галахада. Нервное подрагивание хвоста и на мгновение оскалившиеся клыки оповестили об отношении кота к посетителю. Я кивнул сэру Галахаду, уверив его, что сигнал опасности принят, после чего котяра развалился на солнце, всем своим видом изображая полнейшее равнодушие к происходящему.

– Участковый инспектор Мотрин, – представился милиционер, лихо вскинув руку к заломленной на затылок фуражке, – Зачем пожаловали в наш медвежий угол?

– Вот что, милейший, – лениво процедил я, изображая при этом крайнее неудовольствие его манерами, – нечего ваньку валять. Вам прекрасно известно, кто я, поскольку вас о моём приезде предупредили, наверняка оповестив также о том, что мне не следует задавать идиотских вопросов. Дабы покончить с формальностями, извольте принять к сведению, что я прибыл сюда на отдых.

На мгновение детина опешил, а потом злобно ткнул пальцем в болтающийся на моём боку «магнум».

– Это для отдыха?

– А вы, лейтенант, арестовывать меня приехали? – тут я столь же бесцеремонно ткнул пальцем в кобуру табельного «макарова».

От моего напора участковый явно растерялся. Его мозг оказался не приспособленным к совершению сложных мыслительных операций, да ещё в ускоренном режиме. Он мучительно повертел головой, облизал губы, почесал лоб и, наконец, выдавил:

– Волков здесь много, да и по службе мне положено…

– Будем считать, что вы сами ответили на поставленный вопрос, – безжалостно оборвал я с трудом начатую речь. – А по службе вам следует иметь опрятный вид и застёгнутую рубашку с галстуком.

Такого поворота беседы Мотрин не ожидал. Признавая полное поражение, он поторопился сменить тон.

– Да я что! – нараспев начал он, выдавливая из себя отвратительную своей фальшивостью улыбку. – Я просто хотел узнать, как наш батюшка поживает, когда он к нам вернуться думает.

– Отец Никодим поправляет на водах пошатнувшееся здоровье, – сухо проинформировал я милиционера. – О времени его возвращения в Болотово ничего сказать не могу – это будет решать врачебный консилиум и церковное начальство. Меня же батюшка просил приглядеть за его домом и храмом.

– А за нами тоже? – вдруг злобно ухмыльнулся Мотрин.

– За вами Бог приглядывает.

Я засунул руки в карманы и отвернулся, намекая милиционеру, что ему пора завершать свой визит. Но это толстокожее существо намёков не понимало. Он сделал очередную попытку продолжить разговор.

– Мне тут, видите ли, сообщили, чтобы я вам оказывал всяческое содействие, – заискивающе пробормотал он, – вот я и решил, что у вас есть определённое задание…

– Если вам о нём не сообщило ваше начальство, то мне на сей предмет тем более распространяться не с руки. Однако же в случае возникновения внештатных ситуаций вам надлежит немедленно поставить меня в известность для получения оперативных распоряжений. Ясно?

– Так точно! – вытянулся участковый, окончательно подавленный перспективой оказаться в моём подчинении.

Он с тоской огляделся по сторонам, мучительно переживая крушение мира, ещё несколько минут назад казавшегося гармоничным и прекрасным. Впрочем, прекращать беседу он всё-таки не собирался. Увидев торчащую из окна лендовера морду Патрика, милиционер вновь слащаво улыбнулся.

– Хорошая какая собачка!

– Очень хорошая, – сухо согласился я. – Но держаться от неё следует подальше. Никаких фамильярностей этот пёс не допускает.

– Должен вас предупредить, – Мотрин постарался придать лицу выражение озабоченности, – что у нас в Болотове ни одна собака не выживает. Даже самых злобных волки задирают. Навалятся стаей – и конец пёсику.

– Неужто ж у вас тут ирландские волкодавы водились?

– Таких не было, – вынужденно признался Мотрин.

– То-то, любезный! Этому псу стаю волков на лоскутки пустить – обычное дело.

Участковый с сомнением покачал головой, но спорить не стал. Его глазки суетливо бегали из стороны в сторону, отмечая детали произошедших после моего приезда изменений на поповском подворье. Не заметив ничего тревожного, он заискивающе поинтересовался, на каких водах находится отец Никодим.

– На лечебных, – нелюбезно ответил я и встал, вновь намекая на необходимость оставить меня в покое.

Не придумав никакого нового повода для продолжения беседы, Мотрин со вздохом распрощался. Оседлав мотоцикл, он покинул поповский двор. Ядовитое злобное облачко из выхлопной трубы казённого мотоцикла медленно поднялось к ветке, где отдыхал Корвин, злобно выругавшийся после первого же глотка этой адской смеси. Я понял, что в оценке первого представителя населения Болотова моя команда проявила редкостное единодушие. Следовало, однако, признать, что визит участкового не сулил нам ничего хорошего. Я нимало не обольщался победой в словесной баталии. В Болотове нас ждали и подготовились поступить со мной сообразно обстоятельствам.

Обхамив участкового, я надеялся спровоцировать его на поспешные действия. Обида и злоба – плохие помощники в важных предприятиях, поэтому я стремился разозлить Мотрина. Удалось ли мне выбить его из равновесия, предстояло узнать лишь ночью, ибо днём, как известно, вампиры вместе с их присными никогда не проявляют излишней активности.

Не без основания предположив, что визит милиционера можно рассматривать как формальный вызов, я решил дождаться начала более решительных действий потенциальных противников. Пока же следовало заняться делами обыденными, но необходимыми. Я выпустил на свободу Патрика, после чего занялся приготовлением завтрака.

Накормив скотину и перекусив, я набил трубку, предаваясь размышлениям. Следовало совершить первый выход в свет, тем более, что скрывать своё пребывание в селе теперь не имело никакого смысла.

 

Глава VII. Храм

Странное дело, Болотово выглядело вымершим, почти заброшенным. Ни один человек не выглянул из окошка, ни одна собака не тявкнула на меня из подворотни, пока я медленно проходил по единственной улице села, разделявшей его на два ряда убогих подворьев. Отсутствие собак и кошек не удивило меня: я помнил зловещее предупреждение Мотрина об агрессивности местных волков, но полное отсутствие хоть какой-нибудь живности производило угнетающее впечатление. Мне трудно представить себе село без кур, уток, коз и прочей домашней твари, безмятежно бродящей в поисках пропитания. Это место мне не нравилось, но я нравился ему ещё меньше. Казалось, сам воздух Болотова был соткан из скрытой враждебности к моей особе.

Большинство изб села казались давно покинутыми и заброшенными, о чём недвусмысленно свидетельствовали заколоченные досками ставни, прохудившиеся крыши и заросли буйного сорняка, заполонившего бесхозные подворья. Однако несколько домов сохраняли жилой вид, а болтавшиеся на верёвках предметы крестьянской одежды и оставленные у крыльца вёдра указывали на присутствие обитателей, ни один из которых не показался мне, пока я медленно проходил по селу и возвращался обратно. Рекогносцировка не принесла мне новой информации, но несколько испортила настроение.

Возвратившись к поповскому дому, я не стал задерживаться. Обойдя его, по вымощенной камнем дорожке я поднялся к сельскому храму, стоявшему на небольшом холме чуть выше моей временной резиденции. С архитектурной точки зрения здание не представляло особенного интереса: моему взору предстала типичная кладбищенская церковь в стиле позднего классицизма с пристроенной рядом тяжёлой приземистой колокольней, чья грубоватая простота дисгармонировала с аляповатостью основного здания. Жёлтая краска строений местами облупилась, а фальшивая позолота купола и крестов потускнела. Отпечаток заброшенности и неухоженности ощущался здесь не менее сильно, чем на улице Болотова.

Моё внимание привлёк небольшой домик, за стенами которого начиналось кладбище. Этот каменный дом, очевидно, первоначально предназначался для священников храма, но они по неведомым мне причинам предпочли жить в избе на окраине села, оставив это строение для хозяйственных нужд церкви.

Достав из кармана связку ключей, я долго подбирал подходящий, а потом возился с ржавым замком. Наконец замок издал печальный, протестующий скрип, позволив мне проникнуть внутрь здания. В небольшой прихожей не имелось окон, поэтому входную дверь пришлось оставить открытой. С потолка свисал провод, в патроне блеснули остатки разбитой лампочки. Толстый слой пыли на дощатом полу и две закрытые двери.

Толкнув ногой ближайшую, я скривился от омерзительного скрипа, издаваемого её несмазанными петлями. В небольшой комнате, сквозь грязное окно которой с трудом пробивался солнечный свет, я увидел два прислонённых к стене гроба, несколько лопат с короткими черенками, удлинённых и изогнутых, мотыги, кирки, примитивный сварочный аппарат и некоторые другие предметы, явно указывавшие, что это помещение предназначалось для хранения утвари, необходимой могильщикам. Пол комнаты оказался густо усыпан головками чеснока, некоторые из которых были раздавлены. Чесночный запах, пропитавший, казалось, даже стены небольшой комнаты, моментально отозвался в левом виске нудной болью, предвещавшей острый приступ мигрени: эту аллергическую реакцию на чеснок я хорошо знал с раннего детства. Поспешно закрыв за собой дверь, я вышел в прихожую.

Вторая комната оказалась запертой. Мне вновь пришлось возиться с ключами. Но победа над замком не принесла мне облегчения. Хотя помещение выглядело гораздо просторнее комнаты могильщиков, чесночный запах здесь ощущался ещё более сильно, поскольку у самой двери стояла бочка, доверху наполненная сухими луковицами, которые также в связках свисали со стен, а ещё ровным слоем устилали матрас стоявшей у окна железной кровати.

Прямо на полу лежало несколько подшивок «Вестника Московской Патриархии» рядом с пустыми бутылками из-под церковного «Кагора», подрясник, да пара мужских туфель со стоптанными каблуками.

Я поспешил покинуть дом, чтобы на досуге поразмыслить, почему место, явно недоступное посещениям упырей, не использовалось отцом Никодимом для проживания.

Слегка отдышавшись и переждав, пока головная боль из острой не превратилась в ноющую, я направился к храму. Поднимаясь по его ступеням, я вдруг ощутил на себе чей-то очень внимательный взгляд. Не торопясь открывать дверь в церковь, я внимательно огляделся. Осмотр ничего не дал, кроме точной уверенности, что кто-то держал меня под наблюдением, хотя местоположение наблюдавшего мне так и не удалось обнаружить. Впрочем, моя невнимательность прекрасно объяснялась навязчивой головной болью, неизбежным следствием общения с чесноком.

Решив, что рано или поздно наблюдатель появится передо мной, я решительно вошёл в церковь. Внутри оказалось сравнительно чисто и уютно. Это был дом Бога: даже пыль, неизбежное следствие долгого отсутствия прихожан, не могла осквернить его. Заметив на конторке у входа пучок свечей, я разорвал связывающую его тесёмку, чтобы взяв несколько штук, запалить их перед храмовой иконой Рождества Богородицы.

Проходя по церкви, я вглядывался в лики святых и чувствовал, что храм оставался единственным чистым, благостным местом среди сгущавшихся вокруг проявлений злобы и ненависти. Действительно, священников Болотова следовало считать подвижниками. Но их жертва пока оставалась для меня загадкой. Ведь я приехал сюда завершить умирание Болотова. Не имело смысла оправдание, связанное с тем, что село следовало освободить от владычества упырей. Иных здесь не имелось, а значит, не имелось потенциальных прихожан, для которых предназначался храм. Quod non est paululum disere.

Вздохнув, я вышел на паперть, спустился к кладбищу. Его заброшенные могилы грозно ощерились стрелками чеснока, который бурно разросся, потеснив крапиву и чертополох. Отец Никодим даже здесь проявил свойственные ему упорство и основательность. Кладбище казалось небольшим, поэтому я довольно быстро убедился, что на нём не осталось ни одного холмика, не проверенного бдительным священником. Не было нужды приводить сюда лошадь, чтобы убедиться в отсутствии угрозы.

Но это открытие вовсе не обрадовало меня. Вампиры продолжали править бал в Болотове, а значит, у них имелось дневное убежище. Его следовало разыскать как можно быстрее, иначе все мои хитроумные планы окажутся пустой тратой времени.

Заметив у одной из могил чудом сохранившуюся металлическую скамеечку, я присел на неё и задумался. Беглое знакомство с именами покоящихся здесь не давало даже намёка на мучивший меня вопрос: а откуда вообще появились в Болотове вампиры? Ну, не купец же третьей гильдии Иван Иванович Дурнев, почивший в 1907 году (самая древняя из обнаруженных мною могильных плит), мог оказаться их прародителем? Кто и когда занёс эту заразу в Болотово, почему другие сёла района оказались ей неподвластны? Что остановило распространение вампиризма? Est dolendi modus, non est timendi!

Вопросов я себе задал предостаточно, но не нашёл не только ответов, но даже мало-мальски правдоподобных догадок. Я ввязался в скверное приключение, и скверность его заключалась в том, что я пока не представлял себе, как можно разрешить задачку, с которой не справился подвижник-священник. Он всё делал правильно, последовательно, не оставив упырям ни одной лазейки, а вот, поди ж ты! Вампиры добрались до его собственного сына. Приходилось признать, что мои предположения о неаккуратности или непосвящённости местных борцов с вурдалаками были продиктованы непростительной самонадеянностью.

Слабый шорох за спиной заставил меня обернуться. Никого я не заметил, но взлетевшие в небо вороны указывали на чьё-то присутствие рядом. Следовало возвращаться к храму, оставленному мною открытым. Вновь ощущая тяжёлый запах чеснока, я поднялся и поспешил к паперти.

То, что открылось взору, заставило меня остановиться в полном изумлении.

 

Глава VIII. Приятное знакомство

Перед распахнутыми дверями церкви стояла девушка, чей вид никак не соответствовал моим представлениям о туземцах Болотова. Она показалась мне весьма хорошенькой. Иссиня-чёрные волосы обрамляли миленькое личико с серыми глазами и пухлыми детскими губами. Сиявшая на этом лице улыбка выглядела абсолютно неотразимой благодаря двум восхитительным ямочкам на щеках. Изящная длинноногая фигурка была облачена в фирменные джинсы и блузку из «мокрого шёлка». Даже беглого взгляда на это создание мне хватило, чтобы убедиться в его не местном происхождении. Но что она делала в этом селе?

– Здравствуйте, – низкий грудной голос красавицы вывел меня из мгновенного оцепенения, – Вы – священник?

– О, нет, мадемуазель! – галантно отозвался я. – Я его чрезвычайный, но не полномочный представитель в этом приходе. В сан не посвящён, подрясником не жалован, в вере не крепок, хотя крещён и держусь православия.

– В церковь зайти можно? – поинтересовалась девушка.

– Сделайте любезность.

– Кому?

У юного создания имелся острый язычок. Тем лучше. Терпеть не могу людей с атрофированным чувством юмора.

Не дождавшись моего ответа на язвительный вопрос, девушка сдёрнула с шеи косынку, чтобы покрыть ею голову. Старательно убрав волосы, она вошла под своды храма. Сжигаемый любопытством, я последовал за ней, но вынужден был сразу же остановиться, поскольку, едва переступив порог, она опустилась на колени и истово перекрестилась. Затем она замерла, полностью отрешившись от всего, что находилось за её спиной (а там, между прочим, стоял я). Она молилась, а я ждал с идиотским видом, размышляя, следует ли мне пойти погулять или продолжать блюсти сохранность неосторожно открытого для посетителей храма.

Наконец она поднялась, взяла одну из оставленных мною свечей и поставила её перед небольшой иконой святого Владимира. Перекрестившись, она вышла, небрежно поинтересовавшись:

– Деньги за свечку вам отдать или в церкви оставить?

– Оставьте их себе, – сердито буркнул я, – отец Никодим расплатится.

Только теперь она соизволила почтить меня своим вниманием. Разглядывала она меня долго и неодобрительно.

– Кто вы такой? – наконец спросила она довольно бесцеремонно.

Вот тут-то моё терпение лопнуло.

– Послушайте, милочка, – начал я противным назидательным тоном, которому научился у одного древнего алкаша, бывшего когда-то надзирателем в женской гимназии, – вы дурно воспитаны. Я вам в отцы гожусь, а вы со мной разговариваете, как с приятелем на дискотеке. Я здесь, возможно, по служебной надобности, а вот вы являетесь невесть откуда и требуете у меня отчёта. По какому, собственно, праву, позвольте спросить?

В ответ на мой спич девица разразилась самым что ни на есть искренним смехом, а отсмеявшись, протянула мне узкую ладошку.

– Меня зовут Настя.

– Алексей.

– А по отчеству? – девушка лукаво улыбнулась, и её ямочки вновь вывели меня из равновесия.

– Вот оно, вечное напоминание о возрасте, о годах безвозвратно утраченной молодости и неотразимости, – запричитал я с тайной надеждой удержать на щеках ямочки как можно дольше.

Но она вдруг приняла крайне серьёзный вид.

– При чём здесь возраст? Я поинтересовалась вашим отчеством, поскольку вы здесь по «служебной надобности», а также, судя по всему, очень обидчивы.

Да, у Насти язычок оказался подвешенным просто замечательно.

– Алексей Станиславович, – чопорно представился я и даже попытался щёлкнуть каблуками кроссовок.

– Спрашивать о вашей «служебной надобности», конечно же, неуместно? – и она так же бесцеремонно, как Мотрин, ткнула пальчиком мне подмышку, где находилась кобура с «магнумом».

– Отчего же, отчего же, – залебезил я, одновременно запирая дверь, чтобы не дать возможности моей новой знакомой исчезнуть прежде, чем я справлюсь с замком, – я, извольте видеть, агент нескольких секретных служб и по поручению Интерпола расследую похищение подвязки герцогини Мантуанской из Сандуновских бань в Москве (очень запутанное дело)…

– Следы которого привели вас в Болотово, – тут ямочки опять появились на щеках Насти, и она от души расхохоталась. – А может быть, вы просто из новоявленных бизнесменов, которые шастают по медвежьим углам Святой Руси, собирая иконки, чтобы потом обменять их на «гнилом Западе» на «зелень»?

– Ах, от вас невозможно ничего скрыть: вы меня раскололи. Но я не просто коммивояжер, я – гангстер, крёстный отец Сандуновской мафии…

Но тут наш так замечательно развивавшийся диалог был прерван выскочившим из-за кустов Патриком, который подлетел, выражая беспредельную преданность и счастье от самого факта лицезрения моей особы. Настя мгновенно отшатнулась (вполне естественная реакция для человека, впервые увидевшего ирландского волкодава), глаза её округлились, а на смену улыбке пришло почти заискивающее выражение. Однако держалась она молодцом, тщательно стараясь не показывать охватившего её ужаса.

– Это ваш зверь? – наконец спросила она, и в её голосе прозвучали нотки искреннего восхищения.

– Да, это Патрик.

Настя сделала небольшой шажок навстречу серому чудовищу, с интересом разглядывавшему мою новую знакомую. Однако в его взгляде не отражалось ни дружелюбия, ни агрессивности. Он ждал моих указаний, в соответствии с которыми мог одинаково легко и лизнуть девушку в нос, и разорвать ей горло. Я же не спешил определить своё отношение к новой знакомой. В этом селе следовало соблюдать предельную осторожность, а интуиция Патрика вполне могла соперничать с зеркалами или чесноком. Пока же он, судя по всему, не чувствовал в Насте ничего сверхъестественного. И тогда я улыбнулся собеседнице, на что Патрик немедленно отреагировал столь энергичным размахиванием хвоста, что девушка вновь отшатнулась.

– Не бойтесь. Без моей команды он вас не тронет.

– Вообще-то я не боюсь собак, – в голосе Насти промелькнуло лёгкое сомнение, – но этот зверь внушает слишком сильное … – на мгновение она замялась, – уважение, что ли…

Тут я расхохотался.

– Да! Он огромен, свиреп и безжалостен. Но в то же время он настолько предан мне, что позволит топтать себя ногами любому, кому я разрешу это делать.

– Значит, все его нежные чувства принадлежат безраздельно вам?

– Именно так.

– Это ваше воспитание?

– Каков хозяин, такова его собака.

– Вы мне сразу не слишком понравились, а теперь я, пожалуй, и вовсе разочаровалась в вас.

Мне почему-то показалось, что Настя фальшивит, поэтому я продолжил игру.

– Разочаровались? Но это значит, что очарование мною только что имело место, хотя бы в небольшой степени.

Девушка возмущённо фыркнула, по-видимому, собираясь резко отвернуться (а может быть, и уйти), но тут появилось ещё одно действующее лицо: на плечо мне спикировал Корвин. Это оказалось весьма кстати. Теперь любопытство Насти получило дополнительный импульс.

– Это тоже ваше? – с сомнением покачала она головой.

– Разумеется! Представься, невежа, даме! – я легонько толкнул птицу.

– Корвин! – хрюкнул ворон, отзываясь на мой сигнал.

– Что?

– Он говорит, что его зовут Корвин.

– Так он ещё разговаривает? – глаза Насти вновь округлились.

– Как и положено уважающим себя воронам. Однако делает это редко и далеко не с каждым.

Девушка вновь пожала плечами, но заинтересованность в моей особе явно вернулась к ней. Я поспешил воспользоваться удобным моментом и, быстро заперев храм, жестом предложил Насте проследовать за мной к жилищу священника. Чуть-чуть поколебавшись, она приняла моё приглашение, но когда мы уже выходили на подворье, Корвин издал предостерегающий крик. Около лендровера стоял высокий худой мужик с угрюмым выражением лица. Увидев его, Настя смутилась.

– Где ты шлялась? – не обращая на меня ни малейшего внимания, зло выкрикнул абориген.

Прежде чем моя спутница успела среагировать на вопрос нового действующего лица, в дело вмешался Патрик. Возмущённый грубостью посетителя, а также бесцеремонностью, с которой тот посмел приблизиться к нашему автомобилю, пёс оскалил клыки и с приглушённым ворчанием рванулся к нарушителю охраняемого им пространства. Ненависть, промелькнувшая во взгляде мужика, сменилась ужасом, когда он осознал, что Патрик всерьёз примеривается к его горлу. Подняв вверх руки в отчаянной надежде защититься, он почти страдальчески всхлипнул:

– Уберите собаку!

– Стоит ли? – насмешливо поинтересовался я, но посмотрел не на него, а на Настю.

– Это мой дядя, Фрол Ипатьевич, – сердито пояснила моя спутница.

В интонациях её голоса я не уловил сильного желания освободить родственника от неприятных ощущений, поэтому ограничился лёгким предостережением Патрику.

– Погоди-ка, дружище, дай нам сначала поговорить.

Пёс замедлил движение к жертве, перестал ворчать, но плотоядное выражение не исчезло с его морды, а лёгкое подёргивание губы над клыками недвусмысленно указывало на готовность к бою.

– Итак, этот хам – ваш родственник? – я по-прежнему обращался только к девушке.

– Да, – недовольно подтвердила она. – Он всё время забывает, что я не его дочь и давно достигла совершеннолетия.

Тут Фрол Ипатьевич решил вмешаться в наш диалог.

– А тебя-то как звать, горожанин?

– Во-первых, попрошу мне не тыкать, я с вами водки не пил. А во-вторых, это вам знать не обязательно. Потрудитесь покинуть двор и впредь держитесь подальше отсюда, не то Патрик вынужден будет преподать вам урок хороших манер. А ну, брысь отсюда!

Задыхаясь от сдерживаемого бешенства, Фрол Ипатьевич повернулся и почти бегом отправился восвояси.

– А вы не боитесь перессориться со всем селом? – поинтересовалась Настя, посмотрев на меня со смешанным выражением неодобрения и восхищения.

– Я не боюсь ни хулиганов, ни грубиянов, ни алкоголиков, ни вампиров…

При упоминании вампиров глаза Насти потемнели. Она прикусила нижнюю губу, отчего лицо её приняло задумчивое выражение.

– Ах, вот как, – нараспев произнесла она. – Значит, вам всё известно. Что ж, тогда послушайте меня. Уезжайте отсюда вместе с вашими животными. Уезжайте немедленно. Ничего хорошего вы здесь не добьётесь. Поверьте, я восхищаюсь вашей смелостью, но здесь она совершенно бесполезна. Поверьте мне, в Болотове вы не доживёте до утра, если только не заночуете в храме.

Произнося эту пламенную речь, Настя казалась искренне взволнованной.

– Неужели же вы всерьёз думаете, что я сейчас побегу собирать вещички? – насмешливо спросил я, но девушка не чувствовала склонности к шуткам.

– Перестаньте ёрничать, – сердито заявила она. – Вы не похожи на тупоголовых чиновников-материалистов. Надеюсь, что вам чужда также истерическая восторженность новоявленных оккультистов. Здесь действительно опасно. Неужели же даже печальный опыт болотовских священников вас не насторожил? А уж они-то имели защиту куда лучше вашей! Или вы думаете, что ваш огромный пёс сможет защитить вас? Или вам его не жалко? Поверьте, если вы немедленно не уедете, вы останетесь здесь навсегда.

Горячность девушки произвела на меня впечатление, но я не спешил с ней откровенничать. Я как раз слишком хорошо понимал, насколько опасно Болотово. Анастасия пока представляла собой не более чем ещё одну загадку, разрешить которую следовало как можно скорее. Её кажущаяся искренность совокупно с озабоченностью моей судьбой находились в разительном противоречии с самим фактом её пребывания в селе и её родственной связью с малосимпатичным Фролом Ипатьевичем. Поэтому я изобразил самую серьёзную задумчивость и изменил тон беседы.

– Вы напрасно упрекаете меня в легкомыслии. Однако сведения, полученные мною от отца Никодима, позволяют надеяться на благополучный исход моей миссии в этом селе. Я отнюдь не склонен пренебрегать вашими предостережениями, но искренни ли вы? Скажите открыто, что мне грозит в Болотове?

Настя пожала плечами, недовольно посмотрев в мою сторону.

– Болотово – мёртвое село, – произнесла она медленно после небольшой паузы, во время которой явно боролась с желанием повернуться и уйти. – Здесь нет ни одного нормального жителя: все здесь волколаки, находящиеся на службе у вампиров. Ночью они явятся к вам и разорвут вместе с вашим псом, причём ни собака, ни оружие ночью им не страшны. Вы же всё это знали, когда направлялись сюда. Приступ отваги или вы – экзорсист?

Я проигнорировал её вопрос.

– Постойте, Настя! Допустим, всё действительно так. А вы? Как же здесь живёте вы? Следует ли мне понимать вас в том смысле, что передо мной юная волколачка? Или это вы – опытный экзорсист, которому не нужны неоперившиеся конкуренты?

Мои вопросы не понравились девушке. Она поджала губы, почти с презрением посмотрев на меня.

– Я вас предупредила, – тихо сказала она с лёгкой неприязнью в голосе. – Можете поступать, как вам угодно. Мне жаль не вас, а ваших зверей. Прощайте.

Она резко повернулась и решительно зашагала прочь.

– До завтра, – крикнул я ей вслед. – Завтра поговорим.

Настя остановилась, смерила меня ледяным взглядом.

– Что ж, завтра поговорим, – ответила она и насмешливо добавила, – если вы доживёте до завтра!

Некоторое время я смотрел ей вслед. O fallacem hominum spem! Она предупредила меня. Но зачем? Пока что я не решил ни одной загадки. Напротив. Появление девушки ещё более запутывало головоломку.

Свистнув Патрика, я направился в дом. Следовало что-то делать, а не огорчаться по поводу первых неудач.

 

Глава IX. Дом

В горнице меня встретил сэр Галахад. Он казался взволнованным и насторожённым.

– Осмотрел дом? – поинтересовался я, заглядывая в зелёные глаза кота.

Кот нервно мяукнул и яростно заколотил себя хвостом по бокам. Ответ был вполне очевиден: сэр Галахад не находил жилище отца Никодима безопасным. Грустно. Осмотр дома вновь ничего не дал. Дом казался неуязвимым. Впрочем, оставался ещё чердак, на который вела из сеней узкая лестница.

Я поднялся к потолку и попытался поднять крышку люка. Вначале она не поддавалась, поэтому я даже начал искать незамеченный мной запор. Но запора не имелось. Я резко толкнул крышку вверх. Что-то грохнуло, возмущённо взвизгнули несмазанные петли, крышка откинулась в сторону, а меня окутало облаком пыли.

Отряхиваясь и отплёвываясь, я поднялся наверх. У люка лежал на боку деревянный ящик, из которого вывалились какие-то старые амбарные книги. Что-то блеснуло в тусклом свете, скупо просачивавшемся сквозь запылённые стёкла слуховых окон. Под углом, вонзившись в засыпанную на чердак землю, торчал большой потемневший серебряный крест. Должно быть, кто-то из проживавших здесь священников положил его на крышу люка, чтобы обезопасить дом от проникновения злых сил сверху.

Я тщательно осмотрел чердак. Но вновь не обнаружил ничего утешительного. Чердак оказался почти пуст. Несколько ящиков со старыми церковными книгами, сундук с ветхим церковным облачением, пара грубых табуретов, да сломанная раскладушка, – вот и всё, что находилось под крышей. Слуховые окна заперты, стёкла целы, крыша укреплена. И опять я отметил для себя надёжность предпринятых мер защиты. Как и внизу, здесь имелись в достаточном количестве булавки, ножи, кресты и цветы шиповника.

Моё недоумение постепенно сменилось тревогой. Я не мог просмотреть брешь в защите дома, но тем не менее я знал, что дом этот не был надёжным убежищем. Сэр Галахад лишь подтвердил то, что я сам уже отчётливо чувствовал.

Чердак оставался моей последней надеждой. Погреба в доме не имелось. Это я знал ещё до приезда в Болотово, а осмотр дома подтвердил информацию, полученную от отца Никодима. Мой мозг вновь и вновь просчитывал различные варианты, но ответ всегда был одинаков: снаружи нечисть проникнуть в дом не может, а внутри ей негде скрываться.

Я вновь прошёл по чердаку. Этому помещению предстояло сыграть важную роль в моих замыслах. Я спустился вниз и принёс из лендровера необходимое оборудование. Работа заняла часа три, а когда я закончил, то по уши вымазался в грязи, ощущая почти зверский голод.

И всё же я испытывал законное удоволетворение от результатов моей деятельности. Ведь если мне не удастся найти ответы на мучившие меня вопросы до начала ночи, придётся действовать по обстоятельствам, а в этом случае неплохо иметь под рукой весь арсенал средств, способных сохранить мою драгоценную жизнь и уничтожить упырей, а в том, что именно с ними мне предстоит столкнуться, теперь уже не оставалось ни малейших сомнений.

Я закрепил крест на крышке люка, и, опустив её за собой, отправился вниз. Приготовив обед, я как хороший хозяин накормил свою скотину, а потом уже с удобством расположился за обеденным столом сам. Увы, сытная еда не улучшила моего настроения, но зато меня стало клонить в сон. Выкурив трубку, я расположился на спальном мешке, где довольно быстро уснул.

Пропитавший дом запах ладана навеял мне странные сновидения. Мне снилось что-то мучительно напоминающее финальные сцены величественного творения Н. В. Гоголя «Вий». Время от времени я просыпался, заслышав на крыльце ворчание Патрика: местные жители тоже проводили рекогносцировку, но никто из них не решался переступить границы моих временных владений. Я опять провалился в странное забытьё, насыщенное картинами, сделавшими бы честь самому Иерониму Босху.

Окончательно проснулся я вечером, голодный и злой. Приходилось признать своё поражение. Я готовился встретить ночь, так и не ответив ни на один из мучивших меня вопросов. Наспех приготовив ужин и перекусив, я отправился в дозор.

Я обошёл подворье, заглянул в сарай, осмотрел заросший сорняками огород. Меня сопровождал Патрик, время от времени задиравший морду, чтобы не пропустить ни одного из приносимых ветром запахов.

Чем ближе скатывалось к горизонту солнце, тем тревожнее становилось вокруг. Я почти физически ощущал, как сгущается вокруг дома что-то тяжёлое и липкое, обволакивающее подворье. Из леса, подступавшего к огородам отца Никодима, доносились шорохи, напоминавшие тяжёлое дыхание какого-то огромного животного. Я понял, что у меня разыгралось воображение. Подойдя к лендроверу, я проверил сигнализацию, замки, стёкла и остался доволен осмотром. Мой автомобиль – это передвижная крепость с массой всяких оборонительных ухищрений, защищающих его от банальных угонщиков, а также позволяющих использовать это транспортное средство для осуществления самых коварных моих замыслов.

С дерева послышался крик Корвина. Патрик насторожился, рванувшись к калитке. Там стояла Настя.

– Ну, что за упрямый идиот! – с раздражением поделилась она с моим псом нелестной характеристикой его хозяина.

Девушка покачала головой и на мгновение задумалась, решая, вступить ли ей в беседу со мной или сказанного достаточно, чтобы повернуться и уйти. Я решил не облегчать ей решения, молча ожидая её дальнейших действий.

– Послушайте, – наконец обратилась она ко мне сердито. – Вы уже достаточно продемонстрировали свою храбрость. Единственное, о чём я прошу вас: ночуйте в храме или хотя бы в домике рядом с ним (вы туда заходили сегодня). Завтра, если хотите, мы поговорим, но думаю, одной ночи будет довольно, чтобы вы уехали отсюда.

Я улыбнулся и молча покачал головой.

– Я прошу вас, – взмолилась она. – Если с вами что-нибудь случится, я себе этого не прощу до конца дней.

– Успокойтесь, Настя, – я шагнул ей навстречу, – ничего со мной не случится. Я не идиот и не упрямец. Жизнь мне весьма дорога, поэтому рисковать ею понапрасну я не намерен. И не надо убеждать меня в том, что Болотово – опасное место. Я это прекрасно знал, когда ехал сюда, поэтому успел надлежащим образом подготовиться. Идите-ка спать, а завтра мы с вами обо всём поговорим, если только у вас не пропадёт настроение.

– Посмотрим, – неопределённо отозвалась Настя и добавила, – Спокойной ночи я вам не желаю, потому что спокойной она не будет.

С этим мрачным пророчеством я остался, глядя, как исчезает за кустарником стройная фигурка.

Темнело, поэтому я поспешил закончить необходимые приготовления. Патрик отправился ночевать в лендровер, который я тщательно запер. Здесь псу ничего не грозило: только разъярённый слон или кумулятивная граната могли вскрыть этот сейф на колёсах. Затем я очертил поповский дом магическим кругом, укрепив его несколькими старыми колдовскими формулами. Я также поставил вокруг дома несколько свечей, изготовленных по рецепту одного выжившего из ума алхимика.

Полюбовавшись на прибитый к входной двери крест, я отправился в дом, уверенный, что ни Патрику, ни Корвину, оставшемуся на дозоре в ветвях старой берёзы, в эту ночь ничто не должно угрожать.

 

Глава X. Попадья

В горнице я проверил сохранность магического круга, обведённого вокруг спальника, и также укрепил его несколькими свечами, подобными тем, что расставил вокруг дома. Перенеся внутрь круга сумку со своими инструментами, я приготовил несколько бутербродов, захватив ещё термос и пару яблок. Едва я расположился на спальнике, как из тёмного угла выскользнул сэр Галахад. По его урчанию, в котором явно проскальзывали кровожадные ноты, я понял, что кот не одобряет моего намерения остаться на ночь под этой крышей. Впрочем, убедившись в невозможности заставить меня отказаться от задуманного, сэр Галахад устроился рядом, но его недовольное ворчание ещё долго прерывало тишину сумеречной горницы.

Я, разумеется, вовсе не собирался спать в этом помещении, особенно после предостережений сэра Галахада и Насти. Ждать вообще занятие нудное, что всем хорошо известно, а когда ждёшь какой-нибудь гадости, время тянется особенно медленно. Поэтому я выбрал самую большую трубку, основательно прочистил её и принялся набивать отличным английским табаком. Это целое искусство, если хочешь скоротать время, да ещё получить при этом удовольствие. Покончив со всеми приготовлениями, я с наслаждением сделал первую затяжку, что вызвало очередной взрыв возмущения сэра Галахада, не разделявшего моих пристрастий к табаку и алкоголю.

Окутанный клубами ароматного дыма, заглушавшего запахи воска, ладана и лампадного масла, я размышлял о причинах уязвимости поповского дома. Мысль о том, что я мог пропустить лазейку, через которую проникали в жилище отца Никодима вурдалаки, вызывала во мне досаду. Я боялся проглядеть появление вампира, точнее места, через которые он проникал.

Время шло, но в тусклом свете лампады горница оставалась прежней, лишь табачный дым, поднимавшийся к потолку, вызывал призрачные тени, метавшиеся по стенам. Неожиданно за окнами раздался долгий тоскливый вой волка, ему ответил другой, и вскоре целый хор «детей ночи» затянул леденящую песню. Кто хоть раз слышал волчий вой, тот знает, что к нему нельзя привыкнуть. Сколь ни защищён человек, но песня волка не может не отозваться в его сердце щемящим ужасом.

Сэр Галахад вздыбил шерсть и угрожающе заворчал. Я же старательно прислушивался. Если бы волки подошли слишком близко к дому, Патрик предупредил бы нас лаем, а нападение на лендровер неминуемо включило бы сигнализацию автомобиля. Но ничего не прерывало волчьей серенады, поэтому я заключил, что стая расположилась на приличном расстоянии от нашего подворья.

Волки выли долго, меняя интонации. То слышался голос одинокого солиста, выводящего сложные рулады, то целый хор вступал мощным крещендо, разрывая тишину летней ночи, то слышались слаженные дуэты и трио. Это звучала грозная оратория, оборвавшаяся так же внезапно, как и началась. Навалившаяся на дом тишина показалась ещё страшнее, чем песнь волков. Наверное, такое чувство испытывает ожидающий атаки солдат в своём окопе, когда прекращается артиллерийская подготовка. Omne iqnotum pro maqnifico est.

Я взглянул на часы. Светящиеся стрелки соединились в восклицательный знак. Наступила полночь. Именно её встречали волки торжественным молчанием. Я оглядел горницу, но не заметил ничего подозрительного. Для верности я засветил фонарь, чтобы его мощным лучом обшарить закоулки помещения. Ничего. Песнь волков зазвучала с новой силой.

Почти уверенный в том, что в полночь должны начаться какие-то события, я почувствовал себя почти оскорблённым. Как эффектно было бы появление упыря во время паузы в волчьем вое. Ах, если бы ещё добавить бой часов, с двенадцатым ударом которых…

Как ни долго курится трубка, но и это занятие не может продолжаться бесконечо. Табак выгорел, трубка остыла, а сэр Галахад с удовольствием перебрался ко мне на колени. Волчий вой постепенно тоже отошёл куда-то на задний план. При всей дикой прелести он обладает одним существенным недостатком с точки зрения музыкальной гармонии: через час прослушивания человек перестаёт различать оттенки. Однообразие не лишало песнь волков главного – ощущения близкой угрозы, но оно перестало отвлекать от назойливого желания поминутно смотреть на часы.

К двум часам ночи я проголодался и отвинтил крышку термоса. Бутербродами пришлось поделиться с сэром Галахадом. Прошло ещё полчаса. Тут я вдруг почувствовал, как напружинилось тело моего кота. Вздыбив шерсть, сэр Галахад издал утробный рёв, заглушивший нескончаемый волчий вой. Я дёрнулся, оглянулся и увидел стоящую у самой кромки магического круга попадью. Расставленные заранее свечи сами собой затеплились, отвечая на исходящую от попадьи угрозу.

Как ни следил я за комнатой, но всё-таки пропустил и её появление, и приближение к пентаграмме. Увидев же упыря на расстоянии вытянутой руки, я похолодел. Первым моим желанием было немедленно уничтожить вампира. Рядом со мной находилось достаточно средств, чтобы проделать это быстро и эффективно. Но я сдержался. Я ведь так и не выяснил, как смог вурдалак проникнуть в дом. Теперь мне предстоялоло ждать, продолжая следить за ним. Я вынужден был позволить ему уйти, ибо только таким способом мог найти лазейку, через которую он проникал в избу. Зато потом, закрыв ее, я навсегда перекрыл бы путь нечисти в жилище отца Никодима.

Схватив фонарь, я направил ослепительный луч прямо в физиономию упыря. Попадья металась у границы магического круга, отшатываясь от набиравшего силу света алхимических свечей. Она испытывала голод, поэтому вид жертвы вызывал мучительные судороги на её лице. Два длинных жёлтых клыка нависли над нижней губой, с которой стекала тонкая струйка слюны. Она выглядела страшной и омерзительной.

Как ни потряс меня вид вампира, я не мог не отметить для себя одной очевидной странности: переход в разряд «неумерших», конечно же, не мог не сказаться на внешности человека, но метавшийся у моего ложа вурдалак представлялся древней старухой, в то время, как жена отца Никодима никак не могла прожить более тридцати лет. Здесь-то, по моему разумению, могла скрываться разгадка, но пока разъярённая попадья стремилась добраться до моего горла, мне было не до размышлений.

Между тем, убедившись в неприступности возведённых мною редутов, вампир впал в отчаянье, разразившись яростным воплем, на который немедленно отозвался сэр Галахад, чьё утробное мяуканье на мгновение заглушило и вой волков, и страдальческий крик упыря. Выпустив когти, воинственно размахивая хвостом, кот напружинился, готовый вцепиться в глаза попадье, если ей удастся прорваться внутрь магического круга. На какое-то мгновение мне почудилось, что сэр Галахад может не выдержать напряжения ожидания, и сам бросится за пределы спасительных оберегов. Подхватив его под брюхо свободной рукой, я решил, что в общей какофонии явно недостаёт моего голоса, а посему принялся громко читать заупокойную молитву.

Попадья прекратила метаться. Замерев, она уставилась мне в лицо. Хищное выражение исчезло с её физиономии, сменившись безнадёжной тоской, хотя в глазах по-прежнему светилась голодная ненависть.

Торопясь закрепить психологическую победу, я отпустил кота, чтобы медленно вытянуть из-под спального мешка любовно заточенный Фёдором осиновый кол. Вопль ужаса потряс горницу. С удивительной резвостью попадья отскочила в сторону. Теперь она боялась приблизиться даже к магическому кругу. Огонь алхимических свечей сразу же потускнел. Я усиленно старался не выпускать вампира из луча фонарика.

Наконец попадья вздохнула, потом начала медленно пятиться в сторону двери, ведущей в кабинет отца Никодима. Бесшумно раскрыв дверь, она скрылась за ней. Я погасил фонарь. Сквозь волчий вой я различил в кабинете характерный звук и, хотя не видел, куда скрылся вампир, почувствовал уверенность, что теперь-то точно разыщу проход, которым он пользуется, когда revertitur in terram guam, unde errat.

Коварно улыбаясь, я посадил себе на колени сэра Галахада и принялся успокаивать дрожащего от ярости зверя. Вначале кот попытался вырваться. Он даже немного пошипел, возмущаясь моей фамильярностью, но постепенно затих, позволив почесать себе за ухом. Затем я услышал его тихое урчание и понял, что волчий вой стих. Окна поповской избы засеребрились. Наступал ранний летний рассвет.

С чувством «глубокого и полного удовлетворения» я закрыл глаза и задремал. Хоть ночь завершилась без жертв, я мог считать, что позиционную войну я выиграл. Теперь вурдалаки Болотова должны начать нервничать, а это давало мне определённые преимущества.

 

Глава XI. Только их мне и не хватало

Проснулся я, когда солнце поднялось довольно высоко над деревьями. В первую очередь я выпустил из лендровера Патрика. Его укоризненный взгляд заставил меня немного смутиться: бедный пёс вынужден был провести всё утро взаперти в раскалённом на солнце автомобиле. Затем я приготовил завтрак себе и своей скотине.

Уплетая яичницу, я размышлял о попадье-вампире. Она никак не могла считаться женой отца Никодима, а значит, деятельность моего однокашника по борьбе с известными ему вурдалаками, скорее всего, оказалась эффективной. С другой стороны, в селе сменилось за короткий срок несколько священников, следовательно, моя ночная гостья могла оказаться женой любого из них.

Появление и исчезновение попадьи всё ещё представляло собой загадку, хотя я готов был поклясться, что ночью явственно расслышал стук, какой могла издавать закрывающаяся крышка погреба. Но тут тоже имелась странность. Я, конечно, мог просмотреть вход в погреб (в чём мне очень не хотелось бы сознаться), но как ухитрился отец Никодим не знать о его существовании, ведь он уверял меня, что погреба в его жилище никогда не существовало. Более того, он обругал строителей, вынесших погреб во двор. Если в доме уже вырыли один погреб, зачем построили второй? Концы с концами не сходились.

Завершив завтрак и тщательно вымыв посуду, я поспешил в кабинет отца Никодима, который тщательно обшарил. Особенно внимательно я осмотрел пол в поисках входа в погреб, но ничего не нашёл.

Сэр Галахад, сопровождавший меня, недвусмысленно выразил презрение к моим поискам. Он начал царапать лапой дверь в спальню. Поблагодарив кота за подсказку, я достал ключ и отомкнул замок. Кот немедленно вздыбил шерсть на загривке, распушил щёткой хвост, а потом, воинственно задрав его, вошёл в спальню, тут же огласив её душераздирающим ором.

Я торопливо осматривал спальню, сдвигал сундуки и детскую кроватку, ощупывал и простукивал доски пола. Безрезультатно. А кот подбадривал меня, шипя и царапая пол. Глаза его горели от возбуждения, хвост метался из стороны в сторону. Сомнений не оставалось. Вампир проник в дом через спальню, но я не мог найти прохода.

Спешка – плохой помощник в серьёзных делах. Я взял себя в руки, вздохнул, а потом, меланхолично насвистывая, покинул спальню. Сэр Галахад неодобрительно мяукнул, но последовал за мной. Выйдя на крыльцо, я набил трубку и окутался клубами ароматного дыма. Я думал, поэтому подскочивший ко мне Патрик, научившийся чётко реагировать на моё настроение, не посмел приставать к священной для него особе, однако, улёгшись у моих ног, с обожанием смотрел на меня.

Мои размышления позволили мне сформулировать несколько исходных положений, которые следовало учитывать при дальнейших поисках.

Во-первых, посетивший меня ночью вурдалак был женой одного из священников, служивших в Болотове до отца Никодима, а отнюдь не женой моего однокашника.

Во-вторых, путь вампира в дом священника пролегал через спальню, хотя до сих пор мне не удалось обнаружить самого прохода.

В-третьих, проход в дом для упыря какое-то время оставался наглухо закрытым, ведь в начале пребывания отца Никодима в селе его семья спокойно жила в этом помещении, не испытывая никаких беспокойств.

В-четвёртых, в какой-то момент вход в дом вурдалаку открылся, причём произошло это именно тогда, когда отец Никодим начал борьбу с местными вампирами.

Мне не хватало какой-то мелочи, чтобы всё встало на свои места. Вот тут я вспомнил о книгах и тетрадях, виденных мною на чердаке. Выбив трубку, я поднялся по лестнице в сумрачную пыльную духоту, где принялся за разборку хранящихся там материалов.

Большинство книг и тетрадей не представляли никакого интереса. Я уже начал сомневаться в успехе, когда на глаза мне попалась толстая тетрадь, первые листы которой кто-то заполнил торопливыми записями. Она, скорее всего, не привлекла бы моего внимания, если бы записи не были сделаны на латыни.

Я принялся разбирать строчки, записанные то ли в спешке, то ли в большом волнении. Передо мной лежало что-то вроде дневника одного из болотовских священников. Батюшка вначале писал о странных смертях, о сопровождавших их слухах. Затем он выражал возмущение царившими в селе суевериями, а в самом конце я нашёл до боли простую разгадку мучившей меня тайны.

Автор записей показался мне явным ортодоксом. Никакие самые очевидные факты не могли заставить его поверить в существование вампиров. Когда умерла его жена, он, опасаясь надругательства над её телом со стороны сельчан, похоронил её прямо в доме, сняв несколько досок пола. Поскольку дом стоял на церковной земле, считавшейся священной, батюшка полагал, что его супруга может покоиться здесь, пока не утихнут страсти, а у него не появится возможность без лишнего шума перенести её на кладбище. Он, конечно же, не успел…

Удовлетворённый совершённым открытием, я встал и, посмотрев на открытый люк чердака, радостно расхохотался. Я нашёл последнее недостающее звено: крест. Крест, лежащий на крышке люка, положил сюда несомненно отец Никодим, стремившийся как можно надёжнее защитить своё жилище. Но где этот крест находился прежде? Не он ли перекрывал вход в дом вампирам?

Яростный лай Патрика заставил меня быстро спуститься вниз и выскочить на крыльцо. Увиденное сразу же испортило мне настроение: у забора стояли двое несимпатичных молодых людей с огромными рюкзаками. Par nobile fratrum! Бледные физиономии и трясущиеся от страха руки убедительно свидетельствовали о характере встречи, устроенной им Патриком. Сам же пёс, увидев моё своевременное появление, сел и вывалил наружу язык, охлаждаясь в ожидании дальнейших распоряжений.

Вот тут-то я понял, чего мне не хватало для полного счастья – это их появления и связанных с ним новых забот. На мгновение я озверел.

– Какого чёрта вам здесь надо? – рявкнул я, подумывая, не выхватить ли для пущего эффекта из кобуры «магнум».

Вопреки моим ожиданиям, молодчики не бросились бежать, а подавив возмущение, попытались установить дипломатические отношения.

– Мы приехали сюда по приглашению отца Никодима, он нам даже ключи дал, – заговорил один из прибывших. – Мы – студенты. Нас послали в фольклорную экспедицию от института. У нас даже командировочное удостоверение есть. Меня зовут Олег Николаев, а это мой друг, Семён Брыль.

Во время этой тирады я внимательно разглядывал «фольклористов». Представившийся Олегом оказался щуплым суетливым шатеном с бесцветными глазами и мелкими чертами лица. Его приятель, рыжий веснушчатый детина, поражал дегенеративным выражением квадратной физиономии. Клокотавшее во мне раздражение сменилось стойким неприятием. Я понял, что нужно постараться как можно быстрее избавиться от лишней обузы.

– Значит, так, – сквозь зубы процедил я, а Патрик, сразу же уловив интонацию, глухо заворчал, придавая моим словам дополнительный вес, – никто вас сюда не приглашал. Вы хитростью выманили у спившегося священника ключи и явились сюда, чтобы спокойненько обшарить его дом. Свои удостоверения можете засунуть, сами знаете куда. Если в течение часа вы не уберётесь из села, я надену на вас наручники, а возможно, отправлю в город под конвоем. Всё ясно?

Для убедительности я похлопал ладонью по своему «магнуму».

– Вы не имеете права нас оскорблять! Кто вы такой? – возмутился Брыль, и я с горечью убедился, что выражение его лица полностью соответствует его умственным способностям.

– Я здесь самый главный, – отрезал я, – а большего вам и знать не следует.

– Да вы сами, может быть, грабитель, забравшийся в дом святого отца. Ключи-то у нас, – не унимался Брыль.

– Погоди, Сёма, – вмешался в наш диалог Олег. – Не уподобляйся ему. Мужичку повезло, он отхватил себе клёвую избу, а теперь боится, что мы предъявим на неё права. Уезжать отсюда мы, конечно, не станем. Мы с тобой опытные туристы. Построим шалаш, погода стоит жаркая, перекантуемся. А милицией нам грозить нечего. У нас документы в полном порядке.

Этого только недоставало! Два полноценных идиота в шалаше на опушке леса. От такой перспективы у меня засосало под ложечкой. Во мне бушевали противоречивые чувства. С одной стороны, я ничего не имел против того, чтобы оба юных балбеса разнообразили меню местных упырей. Это послужило бы им хорошим уроком, а также способствовало очищению нации от дурной крови. Но с другой стороны, попав на стол к вампирам, они затем пополнят ряды вурдалаков, что прибавит мне работы.

Без долгих раздумий я решил предоставить решение этой проблемы Насте.

– Можете строить себе хоть Дворец съездов, только подальше отсюда, – буркнул я, отправляясь в дом, убеждённый, что Патрика вполне достаточно для обеспечения на подворье чистоты и порядка.

Выглянув в окно, я увидел, что настырные студенты медленно ретировались, оживлённо обсуждая сложившуюся ситуацию. К сожалению, пошли они не по дороге, а направились к лесу. Чёрт с ними, пускай выпутываются сами. Мне пока хватало забот с попадьёй.

 

Глава XII. Заботы и хлопоты

Сэр Галахад ждал меня под дверью в кабинет отца Никодима, выражая искреннее нетерпение. Коту, конечно же, не хотелось провести ещё одну ночь в пространстве, ограниченном пентаграммой. К тому же он во всём любил порядок, при этом не терпел, когда начатое дело не доводили до конца.

Ещё раз осмотрев спальню, я решительно сгрёб с поповской кровати перину с подушками. Свалив всё это на детскую постель, я снял матрас, разобрал саму кровать. Под ней я обнаружил отчётливые следы когда-то стоявшего здесь сундука.

Дальше всё выглядело просто: в сундуке на дне лежал серебряный крест, закрывавший вход в дом нечистой силе. Вступив в борьбу с вампирами, отец Никодим отодвинул свою кровать от окна, поменяв её местами с сундуком, из которого вынул крест, чтобы положить его на люк чердака. Благие намерения моего наивного однокашника привели к трагическим последствиям: он открыл путь вампиру прямо в собственную спальню. Печально.

Мне не стоило большого труда убедиться в правильности моей догадки. Встав на колени, я поддел ножом одну из половых досок. Доска вместе с гвоздями легко поднялась. Вторая доска также свободно отделилась от пола. В образовавшийся проём мог пролезть человек практически любой комплекции. А на полметра ниже лежал ровный слой рыхлой земли.

Я уже собрался пойти за лопатой, но тут лай Патрика вновь вызвал меня на крыльцо. У калитки стояла Настя. Выражение её лица не предвещало мне ничего хорошего. Я подавил досаду, утешив себя банальным рассуждением, что если тебя оторвали от важных дел, то пусть причиной будет хорошенькая женщина.

Изобразив приветливую улыбку, я шагнул ей навстречу.

– Добрый день! Погода-то какая расчудесная! Как видите, я жив и здоров. Замечательно спал, видел увлекательные сны. А вы как почивали?

– Как вам не стыдно, бессовестный врун! – набросилась на меня девушка, даже не удосужившись ответить на моё приветствие. – Вовсе вы ночью не спали. Свет в ваших окнах метался, как угорелый, словно вместо фонарика вы пользовались армейским прожектором.

– Вот как? Не заметил. Должно быть, у меня открылся приступ застарелого лунатизма. Брожу иногда по ночам. Изредка даже бытовую технику чинить начинаю. Один раз из утюга сварганил что-то неописуемое. До сих пор гадаю, что это: не то кофемолка, не то атомная бомба.

Тут Настя окончательно разъярилась.

– Перестаньте паясничать! Вы не маленький ребёнок. Допускаю, что вы не только пережили эту ночь, но провели её с пользой. Но как вы могли отправить в лес двух мальчишек? Вам очень хочется, чтобы их волки разорвали?

Ах, как она была хороша в гневе и в лёгком коротком сарафанчике! Оба ей удивительно шли к лицу. Я просто любовался милым созданием.

– Отвечайте, когда вас спрашивают, – продолжала сердиться девушка.

– Отвечаю, Настенька, отвечаю по пунктам. Да, я не спал, увлечённый ораторией на тему, кажется, «Ах, как был вкусен серенький козлик!» Да, с помощью мощного автомобильного фонарика я пытался подобрать подходящую светомузыку. Да, я провёл нынешнюю ночь с известной пользой. Да, я ничего не имею против, если двух приехавших сюда дегенератов сожрут волки или какие-нибудь иные твари. На все ли вопросы я ответил?

Ошеломлённая моими откровениями (особенно сильное впечатление на неё произвёл мой последний тезис), она направилась ко мне с таким грозным видом, что Патрик, отказавшись от нейтралитета, бросился между нами.

Но похоже, девушка не собиралась набрасываться на меня с кулаками. Гнев её внезапно исчез. Она остановилась и, как ребёнок, прикусила палец. Внимание её привлекли остатки догоревших алхимических свечей вокруг дома.

– Вы в самом деле специалист, – протяжно произнесла она с такой странной интонацией, что мне захотелось проверить, нет ли на её милой шейке следов укуса.

Впрочем, я не хотел поднимать взор, погружённый в глубину выреза её сарафана.

– Да, я специалист, – сухо подтвердил я, – и, смею вас заверить, очень хороший.

– На чём же вы специализируетесь? – с той же странной интонацией спросила она. – На защите или на уничтожении?

– На уничтожении. Защита – дело второстепенное. Она распространяется только на меня и моих зверей. Сразу же предупреждаю, я не стану защищать студентов-идиотов, если им придёт в голову остаться здесь на ночь. В свой дом я их тоже не пущу.

– А я думала, это изба отца Никодима, – с лёгким презрением сделала выпад Настя.

– Сейчас это мой дом, – ещё суше уточнил я, не собираясь давать ей преимущества в беседе. – Кстати, вы уже поняли, что меня бесполезно уговаривать покинуть Болотово. Попробуйте свой дар убеждения на московских молокососах. Возможно, с ними вам повезёт больше.

– Уже попробовала, – каким-то упавшим голосом созналась она. – Они не уедут.

– Это почему же?

– Видите ли, один из них… рыжий, как увидел меня, так сразу… – она замялась.

– Предложил вам переспать с ним, или у него «серьёзные намерения».

Она покраснела, на секунду опустив глаза.

– Он стал очень настойчиво приставать ко мне, – созналась Настя. – Они оба какие-то невменяемые.

– Ну вот, – резюмировал я. – У вас нет никаких оснований заботиться о них. Вы своё дело сделали. Предоставьте их собственной участи.

– Послушайте, – почти взмолилась она, – вы же всё понимаете. Даже если их убьют волки, ведь вам-то всё равно тоже придётся убить их. Вы за этим приехали сюда?

Я пристально посмотрел Насте в глаза. В них стояли слёзы. Интересно, кого она жалела? Студентов, Фрола Ипатьевича или, может быть, Мотрина?

– Ладно, Настя, joke parte?, как говорят французы. Побеседуем начистоту. Я приехал сюда убивать. Волколаков, вампиров… И сделаю я это без малейших угрызений совести. Никто меня не остановит, никто меня за это не накажет, смею вас уверить. Я ценю ваш альтруизм, но сам я, увы, чужд даже рудиментарных элементов человеколюбия. То, что я собираюсь сделать, – моя работа. Мною руководит голый профессионализм без малейших оттенков желания помочь людям или очистить землю от скверны. Подумайте над моими словами. Если у вас появится желание, приходите сюда часиков в пять пополудни. Поговорим. А сейчас – извините! Ночь выдалась бессонной, да и следующая будет такой же. Я хотел бы поспать.

– Один? – вдруг лукаво спросила она.

– Нет, с котом, – взорвался я. – Ему, бедняге, тоже пришлось изрядно потрудиться.

Настя, мило фыркнув, исчезла за калиткой. Я же, подхватив лопату, поспешил в дом.

Сэр Галахад поджидал меня в спальне, сторожа проём в полу. Соскочив вниз, я принялся работать лопатой, которая довольно быстро наткнулась на некое подобие гроба, по существу, лишь немного присыпанного рыхлой землёй. Человек, похоронивший попадью, очень спешил. Он использовал вместо гроба старое дубовое корыто, которое накрыл сбитыми вместе досками. Он, бедняга, верил, что это лишь временное пристанище для его покойной супруги. О, тщета помыслов человеческих!

Откинув крышку, я получил возможность повнимательнее изучить внешность моего ночного посетителя. Осунувшееся после долгого голодания лицо вампира, его закрытые глаза не смягчали отпечатка сатанинской злобы, лежавшей на облике упыря, вцепившегося длинными скрюченными ногтями в ветхий, выцветший подрясник.

Когда я вгонял в сердце попадьи кол, глаза её раскрылись, в них отразился первобытный ужас. Отчаянный крик вырвался из её вдруг раскрывшегося рта. На этот крик отозвался чей-то злобный вопль из села. Залаял тревожно Патрик. Тут я поторопился быстро отсечь упырю голову. Швырнув в гроб связку чеснока и закрыв крышку, я забросал могилу землёй, а потом выбрался к одобрительно наблюдавшему за моей работой сэру Галахаду. Оставалось только намертво приколотить половые доски, что и было сделано. А между тем лай Патрика предупреждал меня о появлении незваных гостей.

Отряхнувшись, я вышел из дому. У калитки, охраняемой верным псом, собралась целая депутация: здесь стояли перепуганные студенты, Настя, неизвестный мне старичок и, наконец, милиционер Мотрин, попробовавший придать своей физиономии выражение озабоченности.

– Что здесь у вас происходит? – грозно вопросил Мотрин, тщетно пытаясь скрыть дрожь в голосе.

– Ничего, – наивно удивился я, – мы с котом мирно спали, пока ваше появление не возмутило собаку.

– Кто у вас кричал? – не отступал Мотрин.

– Разве кричали? Наверное, кот. Иногда его мучают кошмары, особенно если приходится спать в незнакомом месте.

– Не морочьте мне голову, – милиционер нервничал, явно теряя терпение.

– Чего вы от меня хотите? – возмутился и я.

– Я хотел бы осмотреть дом.

– А что вам мешает? – с иезуитской улыбкой поинтересовался я, знаком приказывая Патрику отойти от калитки.

– Вы приглашаете меня войти? – неуверенно спросил Мотрин.

– Вовсе нет. Я не могу помешать вам выполнить свой служебный долг, но я не приглашаю вас войти.

Я наслаждался этой беседой. Ни один вампир или волколак не смеет переступить порог защищённого дома, если не получит приглашения от хозяина жилища.

Мотрин окончательно растерялся. Студенты с недоумением созерцали медлящего милиционера, не понимая, почему он не начинает осмотр. Появившийся из-за моей спины сэр Галахад презрительно фыркнул. Развалившись на солнце, кот принялся нахально вылизываться. Я держал паузу. На помощь Мотрину поспешил старичок с бесцветными глазами.

– Я сельский фельдшер, – представился он. – Может быть, кому-нибудь плохо?

– Не знаю, как вам, – зловеще намекнул я, – а нам всем очень хорошо.

– Чего вы ждёте? – рыжий Брыль бесцеремонно толкнул Мотрина. – Осмотрите дом. Там наверняка кто-то есть.

Мотрин затравленно оглянулся. Он с мольбой посмотрел на Настю. Девушка выступила вперёд.

– Я посмотрю, – спокойно сказала она и легко пошла к дому.

На крыльце она остановилась, как-то странно посмотрела на меня и открыла дверь. Я остался, меланхолически размышляя, какое впечатление произведёт на это юное создание вид окровавленного ножа, оставленного мною в спальне.

Девушка отсутствовала довольно долго. Наконец она появилась. Я отметил бледность на её лице, судорожно сжатые кулачки.

– В доме никого нет, – ровным голосом объявила она.

Мотрин недовольно пожал плечами.

– Он мог спрятать тело жертвы, – неуверенно заявил милиционер.

– Иди поищи сам, – отпарировала Настя, и в её голосе я уловил оттенок презрения.

Мотрин вновь засуетился. Приглашение девушки вовсе не снимало запрета на вход в охраняемое помещение. Милиционер сам вновь загнал себя в ловушку, из которой, казалось бы, его только что вытащили.

– Ладно уж, – наконец пробормотал он, – наверное, у него там транзистор орал.

Он повернулся, чтобы уйти, но я вовсе не собирался позволить ему спокойно ретироваться.

– А извинения? – потребовал я.

Мотрин чуть не задохнулся от ярости.

– Приношу извинения, – сквозь зубы пробормотал он.

Подхватив под руку старичка-фельдшера, милиционер поспешил покинуть нас.

Однако студенты оставались на месте. Торопясь оградить себя от их занудных расспросов, я сделал знак Патрику, который занял боевую позицию у калитки, вызвав злобное ругательство Брыля.

После этого я предложил Насте зайти в дом, чтобы попить со мной чайку. Она нахмурилась, но тем не менее кивнула в знак согласия. Я галантно распахнул перед ней дверь.

 

Глава XIII. Дочь вампира

Пока я накрывал на стол, пока заваривал чай, Настя сидела на табуретке, как школьница, положив руки на колени, настороженно глядя на меня.

Завершив необходимые приготовления, я пригласил девушку к столу. Она взяла чашку. Рука её дрожала. Сделав небольшой глоток, она поставила чашку на блюдце и внимательно посмотрела на меня.

– Так вы её убили? – тихо спросила Настя.

– Я не знаю, кто убил её, – со вздохом ответил я. – Мне лишь пришлось вернуть её в то естественное состояние, в котором ей следовало пребывать после своей смерти.

– Но ведь она не умерла, – также тихо возразила Настя.

– Да, её можно назвать носферату, неумершей. Но и не живой. Носферату, упырь, вампир, вурдалак – любое из этих названий подходит. Я уничтожил вампира. Я сделал это спокойно, меня не мучают угрызения совести.

– Наверное, вы так же спокойно могли убить и человека? – в её голосе явно прозвучало осуждение.

– Мне приходилось убивать людей, – равнодушно подтвердил я.

– Что вы за человек? – с какой-то тоской спросила она.

Я задумался. Пожалуй, настало время поговорить без обиняков.

– По общепринятым меркам я очень плохой человек, а по сути, может быть, и не человек вообще, – сообщил я. – Но это сейчас не важно. Вас ведь что-то мучает? Вы ходите вокруг меня кругами, словно вам нужна помощь, но вы не решаетесь попросить о ней. Я прав?

– Да, пожалуй, – задумчиво согласилась она. – Вот только я не знаю, можно ли положиться на вас.

– Положиться на меня можно, – успокоил я девушку. – Не буду лукавить, я не стану давать вам никаких обещаний, но если вы откровенно поведаете мне о своих заботах, вы можете рассчитывать, что ваши тайны останутся между нами, какими бы страшными они ни оказались.

Она вновь взяла чашку и занялась чаем. Я не торопил девушку. Наконец она решилась.

– Как я уже говорила вам, здесь в Болотове нет ни одного нормального человека, только вампиры, волколаки…

– А вы? – не удержался я от резкого вопроса, который сейчас занимал меня больше, чем все остальные.

– Не спешите, – как-то странно улыбнувшись, тихо остановила она меня. – Я племянница Фрола Ипатьевича, дочь его сестры, так что мне уготована та же участь, что и всем остальным жителям села…

Я воспользовался её замешательством и последовавшей паузой, чтобы вновь вмешаться.

– А вас устраивает такая перспектива?

Она вновь улыбнулась, но теперь её улыбка выдавала растерянность и детскую беззащитность.

– Вы опять торопитесь, – тихо упрекнула она меня, – я не только племянница вампира, но я ещё и дочь вампира. Теперь вам понятно, почему ваши действия вызывают у меня противоречивые чувства?

Она вновь замолчала, но это совсем не входило в мои планы. Я твёрдо решил добиться от Насти полной откровенности.

– А ваша мать? Она тоже стала вампиром?

– О нет! – кажется, девушка даже возмутилась. – Она оставалась обычным человеком. Мама умерла естественной смертью, прежде чем до неё добрались её братец и его дружки.

Тут в голосе Насти прозвучало явное отвращение.

– А до вашего отца они добрались?

Девушка с изумлением посмотрела на меня и расхохоталась.

– Да что вы! Отец давным-давно был вампиром, когда встретил мою мать. Она знала это, но тем не менее полюбила его. В результате появились на свет две девочки: я и моя младшая сестра. Поэтому я оказалась здесь.

– Стоп! Стоп, Настя! У меня сейчас голова пойдёт кругом. Давайте-ка разберёмся с вашей семейкой. Только по порядку. Сначала отец, а потом сестра.

– Ну, нет, – взгляд Насти вдруг стал холодным и жёстким. – Я лучше знаю, с чего следует начать. Итак, моя сестра. Ей всего десять лет, она всецело зависит от меня. Когда ваш друг, отец Никодим, раскопал сельское кладбище и уничтожил почти всех болотовских вампиров, у оставшихся появились проблемы. Вы знаете, кто такие волколаки?

– Разумеется, – задумчиво ответил я, судорожно осмысливая полученную от Насти информацию, – это, если сравнить с насекомыми, гусеница, которая затем превратится в бабочку-вампира. У них ещё остаётся человеческая кровь, хотя они уже подверглись нападению упырей. Они ещё не похоронены, не боятся дневного света, а внешне выглядят как обычные люди. Но они уже не могут питаться человеческой пищей. Поэтому по ночам они превращаются в волков и нападают на людей, чтобы напиться их крови. Так продолжается до тех пор, пока в них остаётся хоть капля человеческой крови, ибо сами они продолжают подкармливать собой полноценных, так сказать, вурдалаков. Когда же их собственная кровь полностью выпита, они отправляются на кладбище, из волколаков переходя в разряд упырей. Я ничего не напутал?

– Вы неплохо знаете быт и нравы вампиров, – с лёгкой иронией заметила Настя, – а значит, должны понимать, в какое положение попали болотовские вампиры в результате деятельности отца Никодима. Местные волколаки уже почти полностью «окуклились», если воспользоваться вашим сравнением. Вот тут-то они вспомнили обо мне и заставили меня приехать в Болотово.

– Заставили? – боюсь мой вопрос прозвучал слишком саркастически, потому что Настя возмутилась.

– Вот именно, заставили! Вы не умеете слушать. Я не случайно упомянула сестру. В нас обеих течёт кровь вампиров, поэтому они могут на нас воздействовать, причём на очень большом расстоянии.

– Как это? – признаюсь, я был весьма озадачен.

– Не знаю. Ночью начинают сниться кошмары. Кровь, везде кровь. Начинаешь чувствовать её запах, вкус… Это невыносимо. А днём раскалывается голова, холодеют руки. Кажется, что ты превращаешься в какое-то животное.

Настю передёрнуло. Я тоже почувствовал холодок, пробежавший по спине.

– Жутковато.

– Я научилась терпеть, – горько усмехнулась Настя, – но вот Катя! Я не могла видеть, как она страдает, протягивая ко мне свои трясущиеся ручонки.

– И вы решили заключить с ними сделку?

– Почти. Наверное, вам не понравится то, что я вам сейчас скажу, но я до сих пор не уверена, хочу ли я избежать участи вампира. Иногда мне кажется, будто это и есть моё подлинное призвание. Во всяком случае, подобная перспектива не вызывает у меня отвращения.

Я почувствовал себя не в своей тарелке. Я смотрел на это очаровательное создание, хлопающее огромными ресницами и рассуждающее о возможности превращения в кровососущее носферату, и мне казалось, что я вижу какой-то дурной сон.

– Одни люди мечтают о новой квартире или собственном доме, – с раздражением пробурчал я, – а вас привлекает уютная сырая могилка и раздвижные клыки. Весьма оригинально!

– Я же предупредила, что вам не понравится, – холодно заметила Настя.

Мне всё это, разумеется, не нравилось. Я, надо заметить, считал себя как раз неоригинальным. В глубине души я продолжал надеяться, что в силу каких-то неведомых мне пока причин меня попросту разыгрывают. Нельзя сказать, будто бы мне хотелось оказаться одураченным, но право же, я согласен выглядеть законченным олухом, лишь бы всё сказанное Настей оказалось выдумкой.

– Однако не понимаю, – лениво процедил я, – какого же ляда вы пытались выпроводить меня из села? Проще же скормить меня сородичам и тем заслужить их благосклонность, не так ли? И как вы можете беседовать со мной после моей расправы с попадьёй? Я должен представляться вам попросту отвратительным.

Настя покачала головой и задумчиво начала рисовать пальцем какие-то невидимые узоры на столе.

– Всё очень непросто, – неуверенно пробормотала она. – Мне в самом деле неприятна безжалостность, с какой вы охотитесь на вампиров. Но меня искренне восхищает ваша отвага. А кроме того, я их всех ненавижу. Иногда вы представляетесь мне палачом: занятие малопочётное, но в некотором роде необходимое, даже достойное.

– Стоп, Настя, вы опять меня путаете, – возмутился я. – Давайте всё-таки разберёмся, ненавидите ли вы вампиров или собираетесь вступить в их дружные ряды?

Она тяжело вздохнула, посмотрев на меня, как смотрит учитель на безнадёжного двоечника. Её явно тяготила необходимость детальных объяснений. Более того, весь ход разговора указывал, что стремясь быть откровенной, она тем не менее пытается умолчать о чём-то очень для неё личном и важном.

– Я ненавижу не вампиров вообще, – терпеливо объяснила мне расстроенная моим вопросом девушка. – Я ненавижу местную свору паразитов.

– Фрола Ипатьевича? Мотрина? – ехидно поинтересовался я, надеясь вывести Настю из равновесия, чтобы заставить её проговориться.

– Ну что вы? – искренне удивилась она, нимало не задетая моим замечанием. – Они – ничтожества, жалкие и по-своему несчастные. Их не жалко, но они не вызывают у меня ненависти.

– Кто же тогда? – я был заинтригован.

– Есть тут один, – голос её дрогнул и понизился до шёпота, – именно он всем заправляет. Вот его я ненавижу и, честно говоря, боюсь.

– Очень крутой? – поинтересовался я.

– Да нет, – печально усмехнулась она, – злобный и завистливый.

Вот тут наступил момент, которого я не имел права пропустить, поэтому я молниеносно среагировал.

– Кому же он завидует? Вашему отцу?

Глаза у девушки округлились. Она растерялась, но не попыталась уйти от ответа.

– Да, именно ему.

Мне этого показалось мало. Я хотел знать всё до конца.

– Продолжайте! – настойчиво потребовал я. – Кто ваш отец? Почему ему завидуют болотовские упыри?

– Я дочь графа Дракулы! – в голосе Насти прозвучала такая гордость, что я опешил.

Да и сама она преобразилась. Поза её стала какой-то изысканной, а в глазах мелькнула аристократическая надменность. Что это было? Голос крови или защитная реакция при мысли о том, что её поднимут на смех?

Я призадумался. Теперь мне следовало выиграть время, чтобы разобраться в новой ситуации.

– Послушайте, Настя! Скажите мне на милость, как это вас угораздило? Точнее, как граф Дракула сподобился… О, проклятье, я запутался, – я изобразил полное смятение. – Проще говоря, я всегда полагал, что Дракула, посещавший, если верить писателям, Англию и США, тем не менее, никогда не бывал в России.

– Ну, и что из этого следует? – раздражённо прервала меня Настя. – Разве мама не могла поехать в Трансильванию?

– А она туда поехала? – я продолжал прикидываться идиотом.

– Перестаньте! Вы опять паясничаете? – Настя не чувствовала расположения к шуткам. – Да, она работала там. Кстати, я родилась за границей, да и моя сестра тоже.

– Зачем же вы приехали в Россию?

– Этого я не знаю. Знаю лишь, что мама хотела вернуться к папе, но не успела. Её зарезал какой-то негодяй из-за пары золотых серёжек…

В глазах Насти блеснули слёзы. Она сжала кулачки, отвернулась. Мне стало грустно. Бедная девочка! Маму убили, а папа-то за границей, да к тому же ещё и вампир, даром что граф!

– Чем я могу помочь? – сухо спросил я.

Настя оживилась. Слёзы высохли. Я понял, что достиг желаемого эффекта.

– Во-первых, – деловито начала она, – сделайте что-нибудь с этими студентами. Они же погибнут!

– Исключено, – резко оборвал я Настю. – Я спросил, что я могу сделать для вас? Я готов помочь вам, но я не собираюсь пасти идиотов.

– Хорошо, к этому мы ещё вернёмся, – не сдавалась Настя. – Во-вторых, если можете, помогите мне не попасть в компанию моего дядюшки.

– Передумали становиться вампиршей?

– Вовсе нет, – фыркнула она. – Но я не желаю делать что-либо под нажимом. Я сама хочу определять свою судьбу.

– Похвальное желание, – одобрил я. – Но вы ещё не рассказали мне о причинах зависти болотовских вампиров к вашему отцу. Неужто их привлекает родовой титул или богатства? Что-то не вериться.

Настя нахмурилась. Я понял, что моя ирония ей неприятна. Однако она сдержалась и попыталась ответить.

– Вряд ли я смогу сама объяснить причины такой зависти. Но граф, мой отец, не раз говорил с мамой. Если вам угодно, я могу изложить его точку зрения.

– Сделайте милость! – я был великодушен.

– Мир вампиров очень похож на мир людей. Там тоже есть своя социальная иерархия, своя интеллектуальная элита и свой люмпен-пролетариат. Местных, болотовских вампиров, граф с презрением называл «большевиками» или «уголовниками». По его мнению, каждый из них цепляется за своё призрачное существование, преследуя сугубо эгоистические цели. Но страх перед живыми заставляет их держаться в пределах Болотова тесной общиной. А это порождает неизбежный голод, который делает их опасными.

– О, как же всё понятно! – я не смог удержаться от язвительной иронии. – Кучка голодных вампиров, набрасывающихся на всех приезжих и трясущаяся от страха при виде любой осины, с одной стороны, и великолепный упырь-интеллектуал, выбирающий себе на ужин жертву в пятизвёздочном европейском отеле. Замечательная теория!

– Напрасно иронизируете, – Настя вновь вспыхнула от возмущения. – Вам никогда не приходило в голову, что очень долгое существование, пусть даже в качестве носферату, даёт определённые преимущества? Вы подумали, сколько книг можно за это время прочитать, сколькими навыками овладеть, сколько научных опытов поставить? Чем, вы думаете, занимался папа всю свою жизнь? Да будет вам известно, в магическом искусстве вы перед ним жалкий дилетант, а на философском симпозиуме он свободно мог бы цитировать любого из известных ныне философов…

– О да! Безусловно! – согласился я, но тут же добавил, – Однако всё это не отменяет необходимости днём отдыхать в сыром склепе, а ночью охотиться на презренных смертных для поддержания возможности вечно овладевать новыми философскими концепциями. И вот на этом уровне ваш аристократ-папаша ничем не отличается от дикаря-людоеда. Помните Момбасу, центральноафриканского императора?

– Ах, Алексей Станиславович! – Настя устало всплеснула руками. – Граф уже давно ни на кого не охотится. Его просят принять чью-либо кровь, ибо это даёт надежду почти на бессмертие. А он размышляет, достоин ли человек такого дара, не пойдёт ли он ему во вред.

– «Приходите ко мне на ужин», – приглашал паучок муху, – меланхолически резюмировал я.

– Оставим этот спор! – наконец-то терпение Насти лопнуло. – Я уже жалею о своей откровенности с вами.

– А вот это напрасно. Я не отказываюсь помочь вам. Я намерен истребить местных упырей всех до одного, но не собираюсь охотиться в Трансильвании.

– Для вашей же пользы, – девушка не удержалась от возможности отомстить мне за мои замечания, – из охотника там вы быстренько превратились бы в жертву. Там до вас охотились предостаточно, но не очень успешно.

– Оставим этот спор! – поддразнил я Настю. – Короче говоря, вам следует продержаться несколько дней, пока я не расправлюсь со всеми.

– День или два я смогу морочить им голову. Они очень заинтересованы в моей возможности входить без приглашения в ваш дом. Я стараюсь заинтриговать их.

– А я постараюсь, чтобы потом им стало не до вас. Мы ещё увидимся. При малейшей опасности приходите сюда.

– А как же студенты? – вставая, спохватилась Настя. – Их надо уберечь…

– Это ваша забота. Попробуйте выпроводить их из села.

– А если не удастся? – девушка смотрела на меня почти с мольбой. – Дайте мне хотя бы ключ от церковного домика. Пускай переночуют там. Может быть, одной ночи окажется достаточно, чтобы отрезвить их.

Мне вовсе не хотелось ставить под сомнение запасное убежище, в неприступности которого я сам убедился, но Настя проявила такую настойчивость, что я со вздохом отдал ей ключ.

 

Глава XIV. Студенты и штудии

Управившись с домашними делами, я взглянул на часы и приятно удивился. День был в самом разгаре, я мог позволить себе прогуляться. Свистнув Патрика, я запер калитку и бодро зашагал к лесу. Краем глаза я видел парящего над нами Корвина, полёт которого действовал на меня успокаивающе.

Местный лес оказался роскошным. У меня разбегались глаза от обилия грибов и ягод. Единственным, хотя вполне естественным для данной местности недостатком следовало признать обилие комаров. Казалось, весь лес звенел. Этот край, воистину, создавался для кровососов. Но даже комары не могли омрачить удивительного ощущения покоя среди могучих деревьев и дурманящего запаха не загаженного человеком леса. Я ел ягоды, наклонялся за крепкими боровичками, ловил взглядом пробегавшую по стволу ели белку, посмеивался над щенячьим восторгом Патрика, загнавшего в нору здоровенного барсука.

На мгновение я потерял бдительность, за что мгновенно получил заслуженное наказание. Под моими ногами мерзко чавкнуло. Я оказался по щиколотку в зловонной жиже болота. То, что я первоначально принял за лесную поляну, оказалось болотной трясиной. Ругнувшись, я уселся на ствол поваленного ветром дерева и принялся выливать воду из кроссовок. Породистая зелёная лягушка внимательно наблюдала за моими действиями, а над головой свистели победную песнь комары.

Приходилось возвращаться. Закинув за спину рубашку с собранными грибами, я зашагал к селу. Меня настолько занимали неприятные ощущения, подаренные мне мокрыми носками, медленно, но верно натиравшими пятки, что я не сразу заметил тревожные сигналы, подаваемые мне Патриком.

Остановившись, я прислушался. Заросли орешника скрывали что-то очень интересное. Во всяком случае мне удалось расслышать звук полновесной пощёчины.

К моим многочисленным добродетелям относится также любопытство, в котором я могу соперничать даже с сэром Галахадом. Поэтому, знаком приказав Патрику соблюдать осторожность, я начал подкрадываться к месту событий, надеясь найти удобный наблюдательный пункт, прежде чем меня обнаружат.

Когда мне удалось обогнуть кусты, избежав при этом ненужного шума, глазам моим предстало возмутительное зрелище. Брыль приставал к Насте. В порочности его домогательств не оставалось никаких сомнений. Глаза его горели похотливым огнём, капельки пота сверкали на раскрасневшейся роже. Он омерзительно сопел, пытаясь подмять под себя девушку. Настя мужественно отбивалась. Брыль уже ухитрился разорвать на ней блузку, а теперь подбирался к джинсам.

Я разъярился. Издав боевой клич индейцев племени сиу, я подскочил к рыжему студенту, чтобы с наслаждением погрузить кулак левой руки в его брюхо. Когда же он, выпучив глаза, начал складываться, я правой снизу двинул его в челюсть, а затем уже падающего рубанул ребром ладони по шее. Слабо охнув, Брыль прилёг и отключился.

Мне стоило огромного труда удержаться от желания садануть его ногой, чтобы лишить возможности грешить на протяжении минимум недели. Но лежачих не бьют. К тому же непонятливость этого типа оставляла мне надежду проделать подобную операцию в самом ближайшем будущем, salva venia.

– Вот видите, Настя, – назидательно обратился я к смущённой девушке, – не делайте добра, не получите худа.

– Подонок! – дочь вампира не скрывала своего возмущения. – Он пообещал сегодня же уехать, если я соглашусь сопроводить его в прогулке по лесу. Он, видите ли, боялся заблудиться, козёл блудливый!

– А вы ему сразу поверили? – насмешливо уточнил я.

– Это вы виноваты, – агрессивно заявила девушка. – Нечего было взваливать на меня обязанность выпроваживать их из Болотова. В конце концов, их пригласила сюда не я, а ваш приятель-священник.

Меня всегда восхищала способность женщин перекладывать свою вину на совершенно посторонних людей.

– Не следовало вам кокетничать с ним, – отрезал я.

– А с кем мне кокетничать? Уж не с вами ли?

– А почему бы и нет? Это, во всяком случае, безопасно.

– А, следовательно, бессмысленно.

– Довольно препираться, – рявкнул я, – идём домой. У меня промокли ноги, а в моём старческом возрасте это грозит тяжёлыми последствиями.

Настя с сомнением посмотрела на лежащего в отключке Брыля. На её лице отразился лёгкий отблеск угрызения совести.

– Тоже мне, старичок, – с некоторым восхищением заметила она. – А что делать с этим?

– Ничего, – назидательно объяснил я. – Надеюсь, его заедят комары. Таким образом, будут решены все проблемы: ни вампирам, ни волколакам он не станет нужен. Если же вас иначе воспитала мама, можете прислать за ним его приятеля. Я его тащить на себе не намерен.

Гордо вскинув голову, я решительно зашагал прочь. Лишь мгновение Настя колебалась, а затем последовала за мной.

– Я забыла поблагодарить вас, – смущённо пролепетала она.

– Обычное дело, – успокоил я её, – так поступают все женщины, особенно по отношению к старичкам.

– Вы появились очень вовремя, – созналась она, – он оказался слишком сильным.

– Пониженный интеллект способствует развитию мускулатуры, – объяснил я.

– А как же ваш интеллект? – поинтересовалась она, намекая на мои удары.

– Пропорционален. У меня очень слабая мускулатура по отношению к интеллекту.

Так, мило беседуя, мы вышли из леса. Патрик, победно взметнув хвост, помчался к дому. Настя вздохнула и попрощалась, заявив, что ей надо найти Олега. Я тоже вздохнул и пошёл разбирать грибы, ибо твёрдо решил устроить себе вечером пир в честь первой победы. Согласитесь, следовало помянуть попадью, теперь уже мирно спавшую, поскольку она полностью излечилась от приступов вампирического лунатизма.

Чистка и разборка грибов дело хлопотное, не терпящее суетливости. Я трудился, насвистывая себе под нос, уже довольно долго, когда в дверь дома постучали. Отложив последний гриб, я, кряхтя, поднялся и вышел на крыльцо. Там стоял Олег.

– Нам надо поговорить, – сухо объявил он.

– Во-первых, следует здороваться, когда приходишь в чужой дом и обращаешься к старшим, – столь же сухо отпарировал я, – а во-вторых, поговорить, судя по всему, нужно вам… я что-то не ощущал в себе такой потребности.

– Да, конечно, я несколько взволнован, здравствуйте, можно мне войти? – засуетился он, сразу же дав почувствовать, насколько он мне омерзителен.

– Не могу вам запретить, – произнёс я всё ту же осторожную формулу.

Студент вошёл в дом. Огляделся и бесцеремонно направился к столу.

– Вам придётся подождать, – решил я проучить наглеца.

Удивительно долго чистил я последний гриб, затем несколько раз сливал воду. Короче говоря, я изо всех сил тянул время, но в конце концов вымыл руки, сел напротив Олега и принялся набивать трубку.

– Что вам угодно? – я задал вопрос, постаравшись всем своим видом передать крайнюю степень неудовольствия от посещения.

Мой посетитель начал надуваться, что, учитывая его тщедушную комплекцию, выглядело очень комично. Ещё более комичным оказался пафос его выступления.

– Я считаю долгом чести объявить вам, что вы порочный негодяй, чьё поведение недостойно мужчины. Вы гнусный фашист, которому порядочный интеллигент не должен подавать руку.

Тут он остановился, поскольку для более длительной тирады ему не хватило запаса воздуха. Я же воспользовался паузой, чтобы весьма любезно поинтересоваться:

– Вы закончили?

– Ещё нет! – возмутился он. – Вам не удастся так быстро от меня отделаться. Я вам всё выскажу.

– А зачем? – наивно поинтересовался я. – У русских дворян свято соблюдалось замечательное правило не обижаться на проституток и пьяных мужиков. В наше время к ним следовало бы добавить тех, кого вы называете интеллигентами и к чьей малопочтенной компании, несомненно, относитесь сами. Что же дальше? Вы не способны меня оскорбить, вы не в силах меня наказать. Вам лучше покинуть этот дом, пока я не вышвырнул вас.

Он на мгновение опешил, но я не оценил примитивности его мозга. Так комар, которого ты неудачно пытался пришлёпнуть, взлетев, через мгновение вновь садится на только что оставленное место. Он вновь набрал побольше воздуха и продолжил:

– Вы старый козёл. Неужели вы мечтаете, что такая девушка, как Настя, может ответить на ваши гнусные притязания? Она создана для таких, как мой благородный друг, чьих достоинств вы не способны оценить. Вы обошлись с ним безжалостно, подло! Сам я человек высоких нравственных принципов…

А дальше он понёс совершеннейшую ахинею о том, как он любит свою жену, которой он никогда не изменял и изменять не собирается. Вот тут-то я почти упал духом, но всё-таки постарался охладить пыл юного оратора, вспомнив, что он как-никак числился филологом.

– «Воля ваша, есть что-то недоброе в мужиках, которые избегают вина, игр и общества прекрасных женщин», – несколько неточно процитировал я Михаила Афанасьевича Булгакова.

Но авторитета классика оказалось недостаточно.

– Вы безнравственный прохиндей, – продолжал обличать меня заезжий фольклорист. – Вообще непонятно, как вы проникли в этот дом, что вы здесь делаете. С этим ещё надо разобраться. Я сейчас пойду в местную милицию. Не забывайте, что в Болотове есть конституционные представители законной власти…

Терпение моё лопнуло.

– Вы меня, юноша, утомили, – бесцеремонно прервал я его излияния. – Подите-ка вон! На вашем месте я немедленно покинул бы так приглянувшееся вам Болотово, но вы с вашим приятелем настолько глупы, что не способны воспринимать полезные советы.

– А если мы не уедем? – с вызовом спросил он.

– В этом случае, – назидательно объяснил я, – в самое ближайшее время вас заедят местные упыри, а когда вы перейдёте в их команду, я с превеликим удовольствием прикончу вас обоих. Есть ещё вопросы?

Он посмотрел на меня почти с сожалением.

– Вы сумасшедший, – объявил он, и, гордо подняв голову, вихляющей походкой вышел из дома.

Вслед за ним вышел и я, чтобы сделать серьёзное внушение Патрику, позволившему подняться на крыльцо непрошенному гостю. Вызвав у верного пса припадок раскаянья и побеседовав с Корвином, я с чувством выполненного долга вернулся в дом.

Поставив на маленький огонь вариться очищенные мною грибы, я завалился спать, ничуть не сомневаясь, что предстоящей ночью мне вряд ли удастся выкроить время для отдыха.

Проснулся я, как выяснилось, очень вовремя. Грибы проварились и приготовились к обжариванию. Я успел сварганить королевский ужин, когда ко мне забежала Настя. Она выглядела взволнованной, но я не пожелал её слушать, пока она по достоинству не оценит моего кулинарного искусства. Вначале она ела торопливо, стремясь как можно быстрее изложить мне новости, но постепенно вошла во вкус и даже перекинулась со мною совершенно необязательными шутливыми замечаниями. Когда же с ужином было покончено, а я закурил свою вечернюю трубку, Настя заговорчески сообщила мне нечто действительное интересное.

– Ночью на вас готовится нападение, – начала она, но в этой информации я не нуждался: совершенно очевидно, что уничтожение попадьи должно было подвигнуть болотовских упырей на решительные действия. – Очень странно ведёт себя Мотрин. Он долго разговаривал с Брылем, пообещав ему вышвырнуть вас из села. Но при этом взял с него слово, что всю ночь они с Олегом никуда не выйдут из дома, что бы ни происходило в селе. Мотрин даже пригрозил задержать студентов и сообщить в их институт, если они посмеют нарушить его приказ.

Вот это, действительно, занятная новость!

– Брыль пообещал что-нибудь Мотрину? – уточнил я.

– В том-то и дело. Пообещал. А сейчас сидит побитый, но страшно довольный. Грозится, что ваша песенка спета.

– Хоронили мыши кота, – угрюмо отозвался я.

– Что бы это всё значило?

– Тут можно придумать множество версий, – без особого энтузиазма объяснил я. – То ли Мотрину нужны свидетели для объяснения естественности моей смерти, то ли упыри не хотят гнаться за двумя зайцами, но опасаются спугнуть почти приготовленную на ужин добычу: посмотрев, как вампиры осаждают мой дом, студенты могут струсить, а утром дать дёру… Посмотрим.

– Я боюсь за вас, – призналась Настя, – мой дядя в предвкушении предстоящей ночи ходит ужасно довольный, ну прямо-таки кот, облизывающийся на сметану. Похоже, они уверены в успехе.

– Если мне не изменяет память, – рассмеялся я, – не только они, но и вы, Настя, ещё прошлой ночью пребывали в уверенности, что меня замочит старушка-попадья.

Девушка покраснела и смущённо потупилась.

– Я же вас предупредила, – пробормотала она.

– Пустое! – беспечно продолжил я. – Враг за спиной куда опаснее врага впереди. Сейчас дом чист, а к нападению извне я готов. У меня тоже есть для вашего дяди сюрпризы.

Поболтав ещё немножко, девушка ушла, а я, вздохнув, принялся мыть посуду. Hei mihi!

 

Глава XV. Весёленькая ночка

Должен признаться, спокойствие, которое я продемонстрировал Насте, отчасти было напускным. Я не настолько глуп, чтобы недооценить противника. Меня, например, очень беспокоила личность таинственного вожака болотовских вурдалаков. Я не только пока не знал, где находится его могила, но не имел ни малейшего представления о том, где её следует искать.

История попадьи не придавала мне бодрости. Представьте себе прелесть перспективы обшаривать все болотовские дома в поисках скрытых под полами могил! А кроме домов ещё есть сараи, коровники, овины… Нет, столь масштабная задача не могла добавить мне энтузиазма. Поэтому я опять решил положиться на волю случая.

В первую очередь я проверил надёжность всех заранее подготовленных систем, которые должны лишить нападавших ряда преимуществ. Затем я укрепил сам дом: на сей раз кроме алхимических свечей и магического круга я использовал ещё и некий порошок, изготовленный по рецепту Вольфрама фон Аушвица, давно забытого неблагодарными потомками борца со всякой нечистью.

Я не решился оставлять в лендровере Патрика. Эту ночь ему надлежало провести со мною в доме, а вот Корвину предстояло одному следить за подворьем, а возможно, и биться в чистом поле.

Вместе с сэром Галахадом я ещё раз обошёл весь дом и остался вполне удовлетворён поведением кота. Сэр Галахад подтвердил мою уверенность в том, что теперь дом действительно стал крепостью. Оставалось ждать.

Пока догорала вечерняя заря, я курил, потом грыз орехи, а когда ночная тьма накрыла Болотово, я поднялся на чердак, предварительно наказав Патрику соблюдать спокойствие и ничего не предпринимать без моей команды. Сэр Галахад последовал за мной. Мой кот, как всегда, полагал, что без его присмотра я непременно что-нибудь напутаю.

Волчий вой раздался внезапно, к тому же очень близко от дома. Я взглянул на часы: до полуночи ещё оставалось более часа. Вооружившись прибором ночного видения, я подошёл к слуховому окну, выходящему в сторону леса, внимательно осмотрел подворье. Несколько здоровенных волков сидело на дворе и, задрав к звёздному небу морды, выли. Я слышал, как постепенно в этом вое нарастали угрожающие нотки.

Что ж! Пусть попоют прежде, чем я заставлю их сплясать. Я взял арбалет, заряженный хорошей осиновой стрелой, и бесшумно отворил предварительно смазанное слуховое окно. Ночь была достаточно светлой, но я не отказался от прибора ночного видения. Первый выстрел должен был быть точным. Некоторое время я размышлял над выбором жертвы. Один из волков показался особенно нахальным. К тому же он сидел как нельзя лучше, прямо-таки напрашивался на прицельный выстрел в сердце. Задержав дыхание, я нажал на спусковой крючок. Тихо щёлкнул замок, взвизгнула тетива, и я увидел, как один из волков, обмякнув, упал мордой вниз.

На ощупь взводя воротом арбалет, я следил за происходящим. Дрожь пробежала по телу сражённого осиновой стрелой волка, оно стало вытягиваться, а через мгновение на его месте лежал труп худого мужика, уткнувшегося лицом в землю. Omen bonum.

Волчий вой стих. Волколаки уставились на мёртвого собрата, не понимая происходящего. Может быть, они наивно ждали безопасных для них ружейных выстрелов или безумной контратаки, вроде той, которую предпринял капитан Миронов со товарищи при осаде Белогорской крепости. Кто знает? Но они явно оказались не готовы к изящным осиновым кольям, поражающим на весьма приличном расстоянии.

Воспользовавшись их замешательством, я сделал ещё один выстрел. Но удача отвернулась от меня. То ли, увлечённый происходящим, я поторопился, то ли дёрнулся волколак, в которого я целился, но истошный визг сообщил мне, что стрела прошла мимо сердца. Волколак завертелся на месте, как щенок, ловящий свой хвост, а затем, припав на брюхо, начал отползать к лесу.

Ругаясь на себя за промах, я перезаряжал арбалет. Шипение сэра Галахада заставило меня насторожиться. Приглядевшись, я увидел, как от леса отделилось несколько теней. Группа людей, пригибаясь к земле, подбежала к убитому мною волколаку, они подхватили тело и унесли в сторону.

Осада велась по всем правилам военного искусства. Нападавшие располагались в два эшелона: впереди – волколаки, за ними – вампиры, те самые, чьи могилы до сих пор оставались скрытыми невесть где и более всего тревожили меня. Такое грамотное ведение боевых действий заставляло предполагать использование обходных манёвров.

И в самом деле, трое волколаков, вздыбив шерсть, бросились вокруг дома, сдерживаемые от прямого нападения лишь магическим кругом, да постепенно разгорающимися алхимическими свечами. Внизу глухо заворчал Патрик, выражая своё возмущение тем, что его держат так долго в резерве. Я закрыл слуховое окно, перебрался на другую сторону чердака. Здесь тоже имелось слуховое окно, сквозь которое я увидел волколаков, ищущих слабое место в моих заграждениях. Увлечённые своим занятием, они пропустили мой выстрел: ещё один оборотень вынужден был пройти печальную процедуру окончательного перевоплощения.

Тревожный зов сэра Галахада заставил меня метнуться на первоначальную позицию. Вначале я не понял причин его беспокойства. Но кот раздражённо орал, упрекая меня за бестолковость. Наконец я понял, что привлекло его внимание. Две огромные тени бились у слухового окна. Что же, противник воспользовался поддержкой с воздуха.

Гаденько улыбнувшись, я щёлкнул тумблером: яркий свет залил подворье. Два привезённых мною компактных, но мощных аккумулятора давали питание расположенным на крыше прожекторам с лендровера. Одновременно включились фары самого автомобиля. Вспышка света заставила нападавших смять свои ряды и заметаться. Реверсом я приглушил прожектора, оставив достаточно освещения для боевых действий. На мой свист мгновенно отозвался Корвин, спикировавший сверху на одну из беспомощно хлопавших крыльями перед слуховым окном летучих мышей. Саданув её своим мощным клювом прямо в голову, он попытался схватить её когтями, но тварь, разом потяжелев, рухнула вниз, в падении меняя форму.

Этому вампиру сильно не повезло. Он упал на одну из приготовленных мною ловушек. Я судорожно шептал магическую формулу, пока он, оглушённый, медленно поднимался с земли. К счастью, я успел. Порошок достойного магистра фон Аушвица вспыхнул зеленовато-жёлтым огнём, а его пламя мгновенно охватило тело поднимающегося с земли упыря. Тот страшно закричал и вновь упал, пытаясь сбить пламя. Наивный! Сначала следовало отойти в сторону. Он улёгся как раз туда, где совсем недавно я, не жалея, сыпал это адское зелье!

Тем временем продолжалась борьба за превосходство в воздухе. Корвин, ошеломлённый странным поведением своей жертвы и последовавшим за этим фейерверком, на какое-то время растерялся. Вторая летучая мышь, воспользовавшись этим, попыталась скрыться в спасительной темноте леса. Но как всем известно, летучие мыши летают медленно. Ворон, справившись с замешательством, взмыл в звёздное небо и у самой кромки леса пошёл в атаку unquibus etroqto. Второе тело упало на землю. Увы! Там не было порошка мейстера Вольфрама, не подвернулся упавшему вампиру и осиновый кол! Ковыляя, поверженный упырь скрылся в лесу.

А фейерверк вокруг дома отца Никодима продолжался. Произнесённое мною заклинание воспламенило все заготовленные мины. На нескольких вампирах вспыхнула одежда, а волколакам подпалило бока. Я не упустил преимущества, которое давало смятение противника. Мне удалось дважды воспользоваться арбалетом. Я уложил наповал одного волколака и одного слишком рьяного упыря, неудачно подставившего мне под выстрел свою тщедушную грудь, manu intrepide.

Партия была сделана. Деморализованный противник поспешно освобождал театр военных действий. Некоторое время из леса ещё слышался одинокий вой волка, затем стих и он.

Я отключил аккумуляторы, с грустью взирая, как гаснут последние искры колдовского порошка, чьё действие превзошло самые смелые мои ожидания. После отступления нечисти сами собой начали меркнуть алхимические свечи, чутко реагирующие на любое проявление враждебных человеку сил.

Наконец над подворьем отца Никодима опять плыли лишь звёздное небо, да звенящая тишина. Не доверяясь первым впечатлениям, я прошёл все слуховые окна, рассматривая в прибор ночного видения окрестности. Но мне удалось разглядеть лишь Корвина, занявшего сторожевой пост на ветке растущего недалеко от калитки дуба. Противник отступил и вряд ли решится на повторную атаку этой ночью.

Сэр Галахад, победно подняв щётку хвоста, спустился вниз. Тут и я последовал за ним к абсолютно несчастному Патрику, воспринявшему своё пребывание в резерве как жесточайшее наказание за какую-то неведомую провинность.

Он поджал хвост, он заглядывал мне в глаза, молча умоляя объяснить ему его вину и потребовать мгновенной смерти для её искупления. Мне стало немного стыдно перед таким проявлением преданности вкупе с уверенностью в моей непогрешимости. Как мог, я утешал верного пса, уверяя его в том, что ему было доверено чрезвычайно ответственное задание охранять лестницу на чердак. В конце концов отблеск вины сменился в глазах собаки на привычный свет восторженного обожания, после чего, положив свою лобастую голову на лапы, Патрик позволил себе расслабиться. А сэр Галахад уже мирно спал, свернувшись колечком на моей подушке.

Я взглянул на часы. Прошло меньше двух часов с того момента, когда раздался вой волколаков, ознаменовавший начало боевых действий. До рассвета оставалось ещё далеко, поэтому я занялся своей трубкой. Лишь когда небо посветлело, я позволил себе вздремнуть на спальнике, так и не решившись побеспокоить сэра Галахада, оккупировавшего мою подушку.

 

Глава XVI. Последствия

Спал я довольно долго и проснулся с тяжёлой головой. Небо над селом затянуло облаками, за окнами моросил мелкий дождь, и оттого казалось, что над Болотовым нависло мрачное ожидание неминуемого несчастья. Занимаясь обычными утренними делами, я размышлял о событиях прошедшей ночи. Мои успехи не только не вскружили мне голову, но напротив, поселили во мне чувство глубокой тревоги. Теперь я точно знал, что где-то недалеко от села располагалось целое кладбище вампиров, однако даже смутно не подозревал о его местонахождении.

Воспользовавшись тем, что дверь в дом некоторое время оставалась открытой, в горницу влетел Корвин и, усевшись на печную задвижку, принялся чистить перья. Ему тоже не нравилась погода, а у меня не поднялась рука выгнать птицу на стражу, памятуя о её ночных подвигах. Вопреки известной поговорке, я погнал на улицу собаку. Патрик покорно ушёл в дозор, но не стал носиться по окрестностям, предпочитая лежать под дровяным навесом. Впрочем, это никак не могло отразиться на его бдительности. Сэр Галахад вздумал было составить собаке компанию, но выйдя под дождь, передумал и вернулся на крыльцо, брезгливо отряхивая лапки. Вся команда находилась в подавленном состоянии.

Вздыхая над превратностями судьбы, я осмотрел лендровер, привёл в порядок оружие… Следовало бы сходить в село на разведку, но я не мог заставить себя выйти со двора. Забравшись в автомобиль, я включил радио и с радостью убедился, что за время моего отсутствия в центрах цивилизации, человечество не успело развязать третью мировую войну. Всё-таки в жизни было и что-то хорошее.

Ленивое рычание Патрика заставило меня выглянуть в окно лендровера. К дому торопливо шла Настя. Разумеется, я сразу же поспешил к ней.

Поздоровавшись, девушка лукаво посмотрела мне в глаза и внезапно весело рассмеялась.

– Ну и нагнали же вы страху на болотовцев! – радостно сообщила она и быстро начала выкладывать новости. – Кузнецов Пётр, которого вы не добили, а только покалечили, сначала ныл у фельдшера, а затем ушёл из села, чтобы перевоплотиться в вампира. Об этом же подумывает мой дядя. В селе осталось только пятеро жителей, из них – две старухи. Мотрин громил утром крынки, при этом грозился посадить вас под замок, повторяя, мол, «был бы человек, а статья найдётся». Но самое главное – среди местных вампиров тоже паника. Никто не ожидал, что вы так хорошо знаете их слабости, что так славно вооружились. Короче говоря, все перепуганы до смерти. Я сказала, что отправлюсь сюда и постараюсь выведать ваши планы. Желаете передать какую-нибудь весточку?

– Можете сообщить им, что я не окрылён достигнутыми успехами, но намерен истребить их всех поголовно. Скажите, что я хвастался, что ещё наполовину не раскрыл им своей боевой мощи. Пусть продолжают ждать сюрпризов.

– А вдруг у них тоже есть сюрпризы? – спросила она негромко.

– Не исключено, – согласился я. – Противник, возможно, деморализован, но не сломлен. Да и отступать им некуда. Посмотрим. Кстати, ваши подопечные, студенты, не собираются сматываться?

– Увы, нет, – вздохнула Настя. – Они слегка напуганы, но Мотрин сумел их успокоить. Сейчас он о чём-то шушукается с Брылем. Вначале милиционер пытался заинтересовать Николаева, но тому пришло в голову рассказывать всем о своей морской свинке. Когда он стал изображать, какая она толстая, как она ест, как он любит чесать ей брюхо, Мотрин не выдержал и, прихватив с собой Брыля, ушёл. Николаев попытался продолжить рассказ мне, но я тоже сбежала.

Тут и я рассмеялся, кажется, впервые за это утро, живо представив самовлюблённого придурка, описывающего достоинства морской свинки. Но весело улыбаясь Насте, я чувствовал, как во мне нарастает тревога. Альянс Мотрина с Брылем мне совсем не нравился. Знать бы, какую пакость могут они придумать вдвоём! Очевидно, сходная мысль пришла в голову девушке, потому что она вдруг невпопад проронила:

– Я пригляжу за Брылем.

– Не увлекайтесь, – предостерёг я. – Если они заподозрят, что вы играете мне на лапу…

– Знаю, – тоскливо отмахнулась Настя. – Можете не стращать. Буду осторожной.

– Вот и славно, – я не удержался, погладив девушку по мокрым волосам.

Потом мы пили чай болтая о пустяках. Я заметил, что во время разговора Настя несколько раз становилась задумчивой. Её мучили какие-то сомнения, но она не соизволила поделиться ими со мной. Я же не стал её расспрашивать, полагая, что ей и самой хорошо известно, когда надо пооткровенничать. Ещё я понял, что из жителей Болотова она больше всех недолюбливает Мотрина, которого считает самым хитрым и подлым. Мне пришло в голову, что тут не обошлось без домогательств с его стороны. Эту тему я тоже предпочёл не развивать.

Вскоре Настя нехотя поднялась и отправилась отчитываться Фролу Ипатьевичу, а я закурил трубку, после чего предался невесёлым размышлениям. Примерно через час послышалось тарахтение мотоцикла. Взглянув в окно, я увидел стоящего у калитки Мотрина в бесформенном милицейском плаще с капюшоном, какие выдавались постовым в пятидесятые годы.

Этого в дом не пригласишь. Пришлось подниматься, чтобы встретить посетителя на крыльце. Даже не поздоровавшись, он сразу же принялся орать на меня, криком заглушая собственный страх.

– Что это за бомбы вы ночью взрывали тут? Вы часом не террорист? Покажите-ка мне ещё раз ваши документы.

– Опомнитесь! – охладил я пыл милиционера, – и прекратите орать. Вы забыли, что мой пёс не терпит истерик. На кой ляд вам мои документы? Если они даже и фальшивые, то здесь всё равно нет ни одного эксперта. Хватит ваньку валять.

– Как вы со мной разговариваете! – возмутился Мотрин, но я почувствовал наигранность этого возмущения.

Он просто смертельно меня боялся. Ordo est ordinem non gervare.

– Я с вами разговариваю, как вы того заслуживаете. Повторяю, не прикидывайтесь идиотом. У вас есть телефон. Позвоните своему начальству, наведите у него справки. Думаю, оно быстренько вправит вам мозги, если только они у вас ещё остались.

Однако Мотрин не сдавался. Его визит показался мне актом отчаянья.

– Я должен вас задержать до выяснения. Сдайте оружие, – потребовал он.

– Ещё чего! – гаденько ухмыльнулся я.

Выдернув из кобуры «магнум», я взвёл курок. Барабан, провернувшись, щёлкнул.

– Вы думаете, что делаете? – взвизгнул он.

Всё. Мотрин больше не представлял опасности. Ему следовало попытаться выстрелить первым. Он упустил свой шанс, впрочем, достаточно призрачный! Грозное ворчание заставило милиционера обернуться. Среагировав на проявление враждебности посетителя, Патрик подбирался к нему сзади. Пасть у волкодава была оскалена. Он вздыбил шерсть на загривке и глухо рычал, примериваясь, следует ли только повалить наглеца или же сразу разорвать ему горло.

Грязно выругавшись, милиционер бросился к мотоциклу. Патрик вопросительно посмотрел на меня, но я позволил милиционеру ретироваться. Его время ещё не пришло.

Мотрин никак не мог завести мотоцикл. Каждую минуту он оглядывался, опасаясь броска Патрика, а может быть, моего выстрела. Я не опускал оружия. Пусть понервничает. Наконец над мотоциклом взвилось синее облачко, мотор чихнул, взревел и, разбрызгивая по сторонам грязь, Мотрин уехал. Патрик вернулся к поленнице, а я в дом.

Мне пришла в голову одна занятная идея. Наскоро собравшись и заперев Патрика в доме, я завёл лендровер, вырулил на дорогу. Разбрызгивая грязь из многочисленных луж, я промчался по селу и начал взбираться на холм, через который змеилась заросшая травой дорога. На вершине я затормозил и огляделся.

Внизу, между двумя холмами располагалось Болотово. Отсюда мне отчётливо представились сельский храм, а рядом с ним только что оставленный мной дом с запертым Патриком. С одной стороны к селу подступало поле, заросшее чахлой гречихой, а с другой стороны стоял лес. Я достал бинокль, ещё раз внимательно осмотрел село и его окрестности. Ничего нового. Вздохнув, я отложил бинокль и взялся за руль.

Дорога петляла по краю поля, иногда почти пропадая в луговой траве, иногда сворачивая в лес, где её сразу же обступали кусты бузины или орешника, хлеставшие ветками лобовое стекло автомобиля. Собственно, дорогой её можно было назвать лишь при наличии сильно развитого воображения.

После ряда крутых поворотов колея резко сворачивала в лес, но здесь неосторожного водителя поджидал весьма неприятный сюрприз: после небольшого подъёма дорога уходила в глубокий овраг под углом почти в сорок пять градусов. Если бы я успел затормозить, мне бы вряд ли пришла в голову безумная идея продолжить это сомнительное путешествие. Однако скользнув по мокрой траве, лендровер ринулся вниз. Теперь мне осталось уповать лишь на мощь его двигателя.

К счастью, дно оврага было устлано намытыми водой камнями. Опасаясь какого-нибудь очередного подвоха, я сбросил скорость и медленно покатил к заросшему малинником оврагу. Куда могла вести эта дорога? Ясно, что ею очень давно не пользовались, но глубина колеи недвусмысленно свидетельствовала, что когда-то её эксплуатировали весьма интенсивно.

Я едва не пропустил поворот, чуть не потеряв дорогу. Дело в том, что овраг довольно неожиданно поворачивал влево, и я, естественно, крутанул руль, следуя его причудливым изгибам. Однако краем глаза я успел заметить, что справа кусты малинника как бы расступались. Дав задний ход, я вернулся и увидел, что проскочил почти не оставивший следов выезд из оврага. Больше всего меня сейчас волновало, справится ли мой автомобиль с подъёмом, учитывая, что колея почти совсем исчезла, а ехать приходилось в буквальном смысле «на ощупь».

Лендровер рванулся вперёд и козлиным галопом поскакал по невидимым, но вполне ощутимым кочкам, продираясь сквозь заросли крапивы. Победный рёв двигателя сообщил, что подъём завершился. Порыскав ещё немного в поисках утерянной колеи, я наконец не увидел, но почувствовал, когда колёса автомобиля въехали в две скрытые травой ямы, уверенно направившие его бег вперёд.

Совершив ещё несколько головокружительных поворотов по лесу, я выехал на небольшую полянку. Здесь дорога раздваивалась. Сворачивая влево, она становилась едва заметной, тогда как правый поворот был чётко обозначен глубокими колеями, оставленными колёсами мощных тракторов. Я почему-то решил свернуть влево, но как выяснилось, напрасно. Метров через двести дорога сузилась, превратившись в обычную тропинку, которую так тесно обступали могучие деревья, что выбираться на поляну приходилось задним ходом.

Вновь доверившись колее, я свернул направо и довольно быстро выехал на берег небольшой речушки. Ещё несколько сотен метров – и колея упёрлась в заброшенную мельницу. Крыша её прохудилась, дверь оказалась сорванной, а колесо, когда-то вращавшее мельничные жернова, сгнило и разрушилось. Подворье заросло травой, постройки покосились.

Тщательно обшарив мельницу и все сохранившиеся помещения, я не обнаружил ничего интересного. Мельница была оставлена хозяевами, перебравшимися в какое-то другое место и забравшими с собой весь свой скарб.

Я выяснил, куда вела дорога, но эта информация оказалась совершенно бесполезной. Здесь мне делать было нечего. Приходилось возвращаться по тому же безумному маршруту, надеясь, что лендровер справится с подъёмом из оврага без помощи лебёдки.

На обратном пути я внимательно смотрел по сторонам, надеясь обнаружить пропущенное мною ответвление дороги. Напрасно. Лендровер взял подъём, но это оказалось единственным приятным событием за всю поездку. Я так и не нашёл кладбища, где скрывались от дневного света болотовские вампиры. Оно где-то существовало, и к нему должна вести дорога, но обнаружить её мне не удалось. Это меня опечалило. Меня совсем не радовала перспектива затяжных ночных боёв.

Пообедав без аппетита и убедившись, что дождь не намерен прекращаться, я завалился спать, но проспал недолго, а проснулся в совсем омерзительном настроении. Патрик рычал, а в дверь стучали. Пришлось подниматься, отпирать. На крыльце стояла Настя. Одного взгляда мне хватило, чтобы определить, как она взволнована.

– Брыль пропал. Он ушёл от Мотрина и словно в воду канул, – без предисловий выпалила она сенсационную новость.

Я ожидал такого поворота событий, но не мог не выругаться про себя.

– А Николаев? – озабоченно поинтересовался я.

– Обошёл все дома, пробежался по лесу, после чего пришёл к выводу, что Брыля похитили или даже убили вы.

– Вот полуумок! – искренне огорчился я. – Всё ясно. Брыля уже, конечно, обработали. Если он заявится ночью к Николаеву, тому тоже можно готовить могилку с матрасиком. Попытайтесь уговорить этого любителя морских свинок никого не пускать в дом после захода солнца. Пускай всех направляет ко мне или к вам.

У Насти округлились глаза.

– Вы предлагаете мне принять ночью Брыля?

– А что тут такого? – не понял я. – Как ловелас он для вас уже не опасен, а отведать вашей кровушки ему ни за что не позволит ваш дядя.

– Вы в этом уверены? – подозрительно осведомилась девушка.

– Уверен, – вздохнул я, – но всё это пустое. Николаев впустит своего преобразившегося приятеля в дом, кто бы ни пытался просветить этого придурка. Он ещё, пожалуй, сам расстегнёт ворот рубашки, чтобы Брылю было удобно сделать однокашнику кровопускание.

– Что же делать? – тоскливо спросила Настя.

– Со студентами? То же, что со всеми остальными, – безжалостно отозвался я.

По лицу девушки вновь пробежала тень неудовольствия, но у меня не осталось ни малейшего желания щадить её чувства. Я сурово посмотрел на неё, ясно давая понять, что не намерен вступать в дискуссию по этому вопросу.

– Попробую всё-таки уговорить Николаева, – безнадёжно пробормотала она и, не попрощавшись, вышла.

Я выкурил трубку, проверил, всё ли у меня готово к очередному ночному бдению, потом выкурил ещё одну трубку, побеседовал с сэром Галахадом. Настя не возвращалась. То ли она обиделась, то ли неусыпный взор Фрола Ипатьевича заставил девушку проявить осторожность… Кто знает? Скорее всего, она стала жертвой словоохотливого маньяка, рассказывавшего ей о бедах и радостях своей морской свинки. Я снова улёгся спать.

 

Глава XVII. Сомнительные гости

Наступил вечер. Солнце садилось, но происходило это за плотной завесой туч, из которых продолжал лить всё тот же противный занудливый дождь, напоминающий современные эстрадные концерты non stop.

Я призадумался. Вряд ли в такую погоду я мог рассчитывать на поддержку Корвина. Ворон перебрался с облюбованной им прежде ветки под скат крыши, где уютно устроился над наличником окна.

Потоки воды вокруг дома не могли не повредить магического круга. Вряд ли стоило возлагать надежды и на алхимические свечи. В эту ночь небо ополчилось против меня. Оставалось недеяться на неприступность поповского дома, в который я загнал Патрика.

Моему отважному волкодаву уже порядком надоела отводимая ему роль пассивного наблюдателя, поэтому я приготовил его экипировку, опасаясь, что предстоящей ночью могут произойти самые непредвиденные события.

Поужинав и накормив своих зверей, я приготовился ждать. Тьма навалилась на Болотово. Дождь усилился. За его пеленой теперь почти не удавалось различить подступавший к подворью лес. Сэр Галахад, утомившись бесцельным ожиданием, свернулся клубочком, прикрыл свой коричневый нос хвостом. Вдохновлённый примером кота, Патрик улёгся у порога и, положив тяжёлую морду на лапы, тоже задремал.

– Хороши, соратнички, – с упрёком проворчал я, – оставили командиру самую скверную работёнку.

Услышав звук моего голоса, Патрик приподнялся, но затем опять опустил морду, а сэр Галахад попросту проигнорировал мой упрёк.

Время тянулось невыносимо медленно. За стёклами окон шумел дождь, редкие порывы ветра ударяли в дверь. Тогда я вздрагивал и настораживался. Посмотрев на часы, я с изумлением обнаружил, что уже миновал час ночи. «Неужели упыри боятся простуды?» – подумалось мне. Коротая время, я принялся чистить трубку. Сэр Галахад встрепенулся, однако это вовсе не означало появления вампиров, просто кот спешил выразить своё неодобрение, почувствовав резкий запах табачных смол.

Когда я уже почти уверился в том, что ночь пройдёт спокойно, Патрик резко поднялся и зарычал, вздыбив на загривке шерсть. Сэр Галахад отозвался на предупреждение волкодава утробным ворчанием, воинственно взметнув свой пушистый хвост.

Стук в дверь показался мне робким, почти заискивающим. Я распахнул дверь и включил фонарик. На крыльце стоял Брыль.

– Извините, Алексей Станиславович, – без прежнего нахальства начал он, переминаясь с ноги на ногу, – не у вас ли, случайно, Олег? Не могу его нигде найти.

Я с интересом рассматривал ночного посетителя. Лицо Брыля выглядело бледным, глаза какие-то потухшие. Волосы на голове намокли и слиплись.

Я гаденько хмыкнул в душе, но изобразил на своей физиономии улыбку лучезарного детства.

– Да что же это вы стоите под дождём, дорогой вы мой? Проходите в дом. Обогреетесь, тогда и поговорим, – я отступил в сторону, пропуская ночного гостя.

Тщательно заперев дверь, на ходу пробормотав на всякий случай дополнительное заклятие, я вошёл в горницу.

Надо сказать, появление в доме Брыля не вызвало энтузиазма у моей скотины. Патрик подобрался и слегка приподнял верхнюю губу, демонстрируя полную готовность к броску, а сэр Галахад неодобрительно мяукнул, метнув на меня взор, полный недоумения.

Похоже, впрочем, что для Брыля тоже оказалось неожиданностью присутствие в доме Патрика. Боязливо косясь на волкодава, он бочком прошёл к столу и присел на краешек табурета.

– Так Олег не заходил к вам? – как-то придушенно переспросил он.

– Да нет, – с полным безразличием ответил я. – Куда же это вашего приятеля понесло в такую погоду, да ещё ночью? Может быть, он где-нибудь с Настей? Дело-то молодое!

Брыль с ненавистью посмотрел на меня, но когда он заговорил, голос его оставался по-прежнему тусклым.

– Этого не может быть. Олег очень любит свою жену, он никогда ей не изменяет.

– Помилуйте! Какие измены? Лёгкий флирт, живая беседа, невинный поцелуй… Пустяки, да и только.

Брыль вновь с подозрением посмотрел на меня. При всей своей тупости он не мог не понять, что я заставлю его играть по своим правилам, probabile ex vita.

– Не изволите ли чайку попить? – поинтересовался я, отвинчивая крышку термоса, чтобы налить в чашку горячий ароматный чай.

– Спасибо, мне не хочется, – затравлено отозвался он.

– Это однако очень странно! Вы промокли до нитки. Непременно попейте горяченького, а то того и гляди приобретёте инфлуэнцу – очень коварное заболевание!

Я настойчиво пихнул чашку в руку Брылю. Тот взял чашку, поднёс её к губам, но тут же поставил на стол.

– Да что же это с вами, голубчик? – заохал я, обходя его и как бы рассматривая со всех сторон, – вас, должно быть, сглазили. Сейчас мы это поправим.

Тут я сунул ему под нос массивный серебряный крест. Физиономию студента перекосило, как от мучительной боли, в глазах вспыхнули красные огоньки, а изо рта поползли два безобразных клыка.

– Вам, душа моя, следовало бы показаться дантисту, – издевательски посоветовал я своему гостю.

Брыль приподнялся с табурета, явно намереваясь броситься на меня, но тут же обречённо опустился на сиденье, с недоумением озираясь по сторонам. Этот болван так и не понял, что, суетясь вокруг него, я засадил его в магический круг, припечатав к табурету славным заклинанием незабвенного Агрипы Нестгеймского.

– Итак, вы, недоверчивый олух, сподобились-таки спознаться с местными упырями? – поинтересовался я. – Поделитесь-ка со мной, где у них главная база. Там ведь теперь и для вас уютная могилка приготовлена? Не дадите ли адресок? Поверьте, у меня найдутся средства развязать вам язычок.

Поняв, что сказанное мной не пустая угроза, Брыль сложил руки и, заискивающе заглядывая мне в глаза, взмолился:

– Отпустите меня, пожалуйста!

– Я больше не буду, – передразнил я насмерть перепуганного начинающего вурдалака. – Вот что, колитесь-ка, любезный! Дадите адресок – отпущу.

Глаза Брыля вновь вспыхнули злобным огнём.

– Я вам место укажу, а утром вы туда с осиновым колом заявитесь? Да? За дурака меня принимаете?

Полностью потеряв самообладание, он истошно завопил. Звучали в его вопле бабье отчаянье и боль затравленного зверя. На губах перерожденного студента выступила пена, глаза эпилептически закатились. А голос его всё набирал силу, перекрывая грозное рычание возмущённого Патрика.

Увы, я поймал упыря в ловушку, но не учёл его патологической трусости. Теперь он стал полностью невменяемым, оттого совершенно бесполезным, хотя и слишком голосистым.

Настало время прекращать незапланированный концерт. Выдернув из-под спальника кубинский мачете, я одним резким ударом снёс Брылю голову. Наступившая сразу же тишина обрушилась на меня, заставляя поёжиться. Ни звука не раздавалось из-за стен дома, а в горнице Патрик вместе с сэром Галахадом, подняв головы, одновременно со мной прислушивались к пронзительной тишине.

Не теряя времени, я вколотил осиновый кол в сердце незадачливого фольклориста, собираясь побыстрее оттащить его в сени, но тут из леса донёсся волчий вой.

Он показался мне каким-то ленивым и нестройным. В нём не слышалось ни злобы, ни агрессии, не уловил я в нём также сожаления по утраченному собрату, с которым, впрочем, болотовские волколаки, конечно же, ещё не успели сродниться. Затем вновь наступила тишина. Патрик заворчал, придвинувшись к двери, за которой слышалось какое-то царапанье.

Подумав, что это лесной зверёк, испуганный волчьим воем, забрёл на подворье, я собрался было возвратиться в горницу, но слабый стук заставил меня вновь насторожиться.

– Дяденька, впустите меня в дом, за мной волки гонятся. Мне страшно, – послышался с крыльца жалобный детский голосок.

Поколебавшись мгновение, я приоткрыл дверь. На пороге стоял ребёнок лет пяти в замызганном мокром платьице, с мольбой протягивая ко мне ручонки. Я раскрыл дверь шире, но не произнёс ни слова. Из леса снова послышался вой, но девочка продолжала стоять на крыльце, а за моей спиной предупреждающе шипел сэр Галахад.

– Ну что ж, заходи, – пригласил я нового гостя, отступая в сторону, но держа ребёнка в луче фонаря и готовясь сразу же захлопнуть за ней дверь.

Девочка робко переступила порог и засеменила в горницу. Увидев обезглавленное тело Брыля, она взвыла, тут же бросилась на меня. Выставив перед собой крест, я остановил её прыжок. Однако через мгновение она вновь начала подбираться ко мне, отвратительно облизывая тонкие потрескавшиеся губы, из которых поползли острые клычки. Но прежде чем она успела начать атаку, на неё метнулся Патрик, мощным ударом отшвырнув лёгкое тельце к столу. Вскакивая, она зацепилась за табурет, потом, потеряв равновесие, вновь упала лицом вниз прямо к моим ногам. Я тут же, не раздумывая, всадил ей осиновый кол под левую лопатку. Вновь горницу огласил короткий, но пронзительный крик.

Торопливо отсекая упырю голову, я почувствовал, что у меня дрожат руки. Одно дело – прикончить Брыля и совсем другое – хладнокровно отсечь голову ребёнку, пусть даже в нём не осталось ничего человеческого. Достав из рюкзака бутылку коньяка, я сделал прямо из горлышка пару глотков и огляделся.

Горница представляла собой малоприятное зрелище. Пол почти весь залит кровью. К счастью, лежавший на полу тканный половик впитал большую часть влаги, поэтому мой спальник не пострадал. Пошарив в сундуке отца Никодима, я нашёл там несколько простыней. Сначала я одной из них тщательно вытер пол, ножки стола и табурет, потом завернул в половик тело Брыля, а маленькую вампиршу спеленал в измазанную простыню. Вытащив оба упакованных трупа в сени, заодно прихватив там пару вёдер с водой, я занялся отмывкой пола, время от времени выскабливая его тем самым мачете, с помощью которого только что осквернил чистоту горницы.

Время от времени я прекращал работу, чтобы прислушаться. Но ни звука не раздавалось из леса. Волчий вой прекратился сразу же, как только я отворил дверь ночной гостье, и с тех пор не возобновлялся. Дождь, очевидно, тоже прекратился. К тому времени, когда начали светлеть стёкла окон, горница снова сияла чистотой. Увы! Оценить мой трудовой подвиг было некому: и Патрик, и сэр Галахад мирно спали, не обременённые ни муками совести, ни необходимостью приводить в порядок дом.

 

Глава XVIII. В серьезном деле самое сложное – хорошо спрятать труп

С наступлением рассвета начались новые хлопоты. Прежде всего я отправился в сарай, где разыскал подходящую для моего замысла доску. Укрепив её на крыше лендровера, я взгромоздил туда же оба спелёнутых тела, после чего, оставив дом на попечение Патрика, поехал в лес. Дождь закончился, но почва оставалась мокрой, поэтому мне стоило большого труда лавировать между деревьями, скользя по влажным корням и прелой листве, стараясь не поцарапать краску автомобиля. Наконец я добрался до болота.

Здесь я нашёл подходящий пенёк и прибил к нему под углом привезённую доску, к счастью, оказавшуюся достаточно длинной и гибкой. С помощью этой нехитрой катапульты я зашвырнул в болото тело юной вампирши, которое плюхнулось довольно далеко от кромки подступавшего к самому лесу болота.

Когда же я потащил к доске тюк с останками Брыля, в мою душу закрались сомнения: уж слишком тяжёл показался мне этот откормленный студентик. Разместив его как можно ближе к торчащему вверх краю доски, я постарался пригнуть её к земле как можно ниже, а затем старательно раскачал. Доска отчаянно скрипела и потрескивала. Наконец я отпустил вибрирующую от напряжения древесину: то, что когда-то было надоедливым ловеласом, с чавканьем погрузилось в недра болота на достаточном расстоянии от берега.

Выдернув гвозди, я укрепил доску на крыше лендровера и поехал обратно. Мне удалось без особых приключений возвратиться на подворье. Вернув доску в сарай на её природное место, я быстренько окатил водой лендровер, смывая с него прилипшую листву с паутиной. Я очень спешил, поскольку мне предстояло ещё одно малоприятное дело.

Оглядевшись по сторонам и убедившись, что в селе всё тихо, я быстро зашагал к церкви. Дверь домика оказалась незапертой. Войдя внутрь, я обнаружил именно то, чего так не хотел здесь увидеть. На полу лежало тело Николаева. Две припухшие ранки на шее недвусмысленно указывали на причину его смерти, к сожалению, пока не окончательной.

Всё вставало на свои места. Сравнительно поздний визит ко мне Брыля объяснялся более простой, но срочной работой, которую ему поручили проделать над своим однокашником.

Проклиная в душе человеческую глупость, я подхватил свеженького покойничка и поволок его к поповскому дому. Здесь я уже приглядел на опушке леса славное местечко с отчётливыми следами волчьих лап. Рядом шумела листвой молоденькая осинка. Сначала я сломал осинку так, что из земли остался торчать острый обломок её ствола, потом аккуратно уронил на него тело Николаева.

Убедившись, что кол проткнул сердце, я вернулся к лендроверу, чтобы извлечь из него ещё один предусмотрительно прихваченный инструмент: по моему заказу Фёдор, редкостный умелец, изготовил мощные щипцы с зубцами, точно соответствующими волчьей пасти. С помощью этих щипцов я отхватил Николаеву голову.

Ополоснув и припрятав свой инструмент, я пошёл в село, где принялся барабанить в дом Мотрина.

Появившийся на крыльце милиционер попытался изобразить на лице неудовольствие, но я вполне официально уведомил его об обнаруженном около моего дома трупе и предложил немедленно заняться исполнением своих служебных обязанностей.

Мотрин нехорошо усмехнулся, но последовал за мной. Не знаю, что он собирался увидеть, но результаты моей деятельности привели его в ярость.

– Кто обнаружил труп? – едва сдерживаясь, спросил он.

– Моя собака, – начал я, но Мотрин тут же прервал мои объяснения, предложив собственную версию.

– Которая его и загрызла! – объявил Мотрин.

– Вовсе нет, – спокойно возразил я. – Если вам недостаточно моих показаний, исследуйте рану. Уверен, вы убедитесь, что это следы волчьей пасти. К тому же рядом с телом отчётливо видны волчьи следы, тогда как мой Патрик остановился вон там, в метре от студента. Следы видны хорошо. Дождь шёл. Убедились?

– Я вижу, здесь полно ваших следов, – не сдавался милиционер.

– Разумеется, коль скоро я подходил сюда, услышав лай моей собаки. Но надеюсь, вы не собираетесь обмеривать мою челюсть? Полагаю, что на меня подозрение может пасть только у человека, испытывающего острый приступ белой горячки.

– А что делал Николаев около вашего дома?

– Наверное, пытался добежать до меня прежде, чем его настигнут волки. Сюда ведь ближе, чем к храму. Но это только гипотеза, – уточнил я.

– Я нигде не вижу следов самого студента, – подозрительно заметил Мотрин.

– Должно быть, мы с вами их затоптали, – беспечно предположил я. – К тому же, видите, дальше очень много травы, а в траве следы различают только профессиональные охотники, да ещё индейцы. Не так ли?

– Всё это очень странно, – напуская на себя важность, объявил милиционер.

– Напротив, возразил я, – всё предельно ясно. Нечего наводить тень на плетень. Вы же сами пугали меня волками, когда я только сюда приехал. Разве забыли? Что это вдруг вы стали сомневаться в столь очевидной версии? Если вы не хотите заниматься этим делом, им займусь я. Пошли в вашу контору звонить в центр.

– Да погодите же вы! Я как раз и занимаюсь этим делом. Должен же я проверить всё, даже самые смелые версии.

Бедный Мотрин! Очевидно, он представил себе, что начнётся в селе, если я вызову сюда толпу профессионалов из центра. Я решил ещё припугнуть милиционера.

– Поспешите, Мотрин. Вам ещё предстоит расследовать дело об исчезновении Брыля!

– А этот куда пропал? – притворно изумился Мотрин.

– Это уж вам лучше знать, – холодно заметил я, – говорят, последним его видели вы.

– Кто говорит? – подозрительно посмотрел на меня милиционер.

– Покойный! – я бесцеремонно ткнул пальцем в сторону тела Николаева. – Ближе к вечеру он забегал ко мне, разыскивая друга. Он-то и сообщил, что Брыль ушёл из дому утром вместе с вами… «но более уже не возвращался». Кстати, именно Брыля, по всей видимости, разыскивал в лесу Николаев, когда произошла его роковая встреча с волками.

– Как это гладко у вас получается! – восхитился Мотрин. – А куда же, по-вашему, мог подеваться Брыль?

– На этот вопрос ответить посложнее. Но я готов предположить, что он мог оступиться и попасть в болото. Сам я в первый день промок до ушей, прогулявшись по трясине, которую принял за милую лесную полянку.

– Если это так, то тут концов не найдёшь, – посетовал блюститель порядка. – Что же делать?

– На вашем месте я немедленно вызвал бы сюда группу из центра, чтобы они забрали труп Николаева. К их приезду надо бы оформить протокол. Этот прискорбный несчастный случай, – я опять ткнул пальцем в бренные останки Олега, – не вызовет ни малейших сомнений у самого въедливого следователя. Пусть они сами связываются с родственниками и объясняются с ними. Трогать пока я бы ничего не стал.

– Разумно, – согласился Мотрин, – а что делать со вторым?

– Я, пожалуй, прокачусь по лесу, – с наигранной неохотой предложил я, – может быть, найду что-нибудь.

– Да? – в голосе милиционера чувствовалась горечь: он проигрывал мне всю партию вчистую.

Покачивая головой, он побрёл в сторону села, а я по наезженной дороге покатил на своём лендровере к болоту. В кармане у меня лежала бейсбольная шапочка Брыля, прихваченная в доме вместе с телом Николаева.

Подъехав к болоту, я затёр следы гвоздей на пне землёй, потом посидел на пеньке и потоптался на берегу, изображая интенсивные поиски, а напоследок прицепил шапочку Брыля на чахлый кустик бузины, росший на кочке у края болота. Можно было возвращаться.

Лихо подкатив к дому Мотрина, я радостно сообщил милиционеру о своей находке, от чего он сразу же как-то погрустнел, а когда ему предложили пошарить в болоте, он безнадёжно махнул рукой и заметил, что с самой мощной техникой это займёт не меньше месяца. Впрочем, по его мнению, никто этим заниматься не станет.

В свою очередь, Мотрин поведал мне, что оперативная группа уже выехала и вскоре приедет в село. Заискивающе улыбаясь, он предложил мне подписать протокол, где уже красовались его собственная подпись вместе с заключением фельдшера.

– Почему бы вам не написать сходную бумажку о Брыле? – наивно поинтересовался я.

– А вы подпишите?

– Это мой гражданский долг, – гордо провозгласил я.

– Сам я на месте не находился, – засомневался Мотрин.

– Так поезжайте! – удивился я. – На мотоцикле по лесу ехать проще, чем на лендровере. Ручаюсь, не заблудитесь, я там такую колею пропахал.

Совершенно сломленный Мотрин послушно побрёл к своему транспортному средству, а я, сославшись на голод, отправился кормить своих зверей.

День предстоял хлопотный. Но тучи разошлись, выглянуло жаркое солнышко, в результате чего на душе у меня повеселело. Уплетая бутерброды и запивая их крепким кофе, я ещё раз прокручивал в голове всё сделанное этим утром. Кажется, сработано чисто. Конечно, Мотрин прекрасно понимал, что я ему отчаянно вру, но не мог же он рассказывать правду городскому следователю! В то же время я знал, что именно теперь милиционер становится по-настоящему опасным.

Отчаявшись достать меня своими вампирскими методами, но ясно осознавая, что рано или поздно я разворошу всё их гнездо, упыри неизбежно попытаются убрать меня обычными уголовными способами. «Замочить» же меня мог только Мотрин. Вряд ли он решится на какой-либо шаг до отъезда следователя, но вот потом… Теперь мне следовало держать ухо востро не только ночью, но и днём. Vim vi repellere licet.

У подобного рода мыслей есть одно несомненное достоинство: они вызывают приступ нежности к оружию и побуждают заняться приведением его в порядок. Вот почему я с энтузиазмом принялся разбирать, чистить и смазывать свой «магнум». Не остался без внимания также винчестер. Может, я додумался бы ещё почистить всё прихваченное в Болотово холодное оружие, но затрещал мотоцикл. Я вышел к Мотрину, доставившему мне на подпись второй протокол.

– Вы оказались правы, – мрачно сообщил милиционер, – парень-то в болоте утоп. Я слегой и багром тело пытался добыть. Пустое. Даже могилки родным не останется.

Слово «могилка» он произнёс прямо-таки с тургеневскими нотками. Как видите, даже вампирам ничто лирическое не чуждо!

– Уехали бы вы отсюда, – неожиданно предложил он так, что я вновь почувствовал терзающий его животный страх.

– Конечно, уеду, – простодушно согласился я, – не зимовать же мне здесь. Вот улажу все дела и уеду.

В глазах Мотрина вновь мелькнула злоба. Запихнув протокол в старенькую планшетку, он официально козырнул, после чего оседлал свой мотоцикл.

Лишь только смолк треск мотора, на подворье вошла Настя. Лицо у неё было заплаканное. Сухо поздоровавшись и не глядя на меня, она прошла в дом и подозрительно оглядела горницу.

– Вижу, вас, Настя, прекрасно обо всём информируют, – насмешливо заметил я.

– Наслышана о ваших подвигах. Вы, часом, никогда на бойне не работали?

– Не доводилось. Да и не смог бы я – животных жалко.

– А Николаева? А Брыля? Не жалко? – огрызнулась девушка.

– Нет, – спокойно сознался я, – их не жалко. А вот девчушку, которую какая-то мразь этой ночью натравила на меня, жалко. Совсем маленькая.

– Это Груня, – печально объяснила девушка, – она уже лет десять охотится. Когда нет людей, зверюшкам горло рвёт. Очень ненасытная.

– А кто её такой сделал?

– Какое это теперь имеет значение, – Настя прошла по горнице, потерянно глядя на стены.

Я молча следил за ней.

– Честное слово, иногда я вас ненавижу, – произнесла она. – Вы ведь знали, что ждёт этих мальчишек. Спокойно смотрели, как они идут в западню, а потом сами же и добили их.

Я молчал, а когда она направилась к двери, спросил:

– Чаю хотите?

– Хочу, – улыбнулась девушка, – у вас чай очень вкусный. Достаёте какой-то особый или заваривать умеете?

– Секрет фирмы. Выходите за меня замуж, открою.

– А не боитесь, что во мне вампирская кровь взыграет? – расхохоталась она. – Представляете, какой может получиться брачная ночь?

– Не пугайте, – отмахнулся я, – сознайтесь лучше, что вам милее молодые и резвые…

– Ну да, такие, как Брыль, – лукаво отпарировала Настя, намазывая масло на крекер, и вдруг тихо добавила. – Не сердитесь на меня. Сама не знаю, что на меня находит. Иногда тошно становится. Я понимаю, как вам тяжело. Могу я чем-нибудь помочь?

– Я не знаю, где их кладбище, – сознался я, – а это очень плохо. Нельзя всё время ждать их, да ловить на ошибках. Я ведь тоже могу ошибиться. Вот сегодня ночью, если бы не Патрик, не знаю, сладил бы я с Груней. Сначала она мне показалась чуть ли не безобидной, а реакция у неё…

– Боюсь вас разочаровать, – грустно покачала головой Настя, – они очень тщательно скрывают, где находятся могилы. Это же их последнее пристанище. Может быть, меня и отведут туда, но после этого я вряд ли смогу что-нибудь рассказать вам. Понимаете?

В глазах девушки блеснули слёзы. Я поспешил перевести разговор на другую тему, рассказав ей об утреннем диалоге с Мотриным. Я очень убедительно изображал «деревенского детектива». Вскоре Настя опять весело хохотала.

Когда же девушка собралась уходить, я почувствовал, что она чего-то боится и очень не хочет покидать этот дом.

– Послушайте, Настя, – очень серьёзно шепнул я ей на ухо уже на крыльце, – если почувствуете хоть малейшую опасность, немедленно бегите сюда.

– Спасибо! – обернувшись, она чмокнула меня в щёку.

Патрик по моему сигналу помчался провожать девушку, а я расположился на крыльце с трубкой, размышляя о том, что я стал бы делать, если бы Настя приняла моё легкомысленное предложение выйти за меня замуж.

 

Глава XIX. Следствие и последствия

Следственная бригада приехала в Болотово около полудня в сопровождении медицинского фургончика, куда сразу же погрузили тело Николаева, над которым к этому времени уже весело жужжал целый столб мух. Около часа детективы сидели, запершись в доме Мотрина, затем отправились в лес, а вернувшись, вновь заперлись для совещания.

Ни меня, ни Фрола Ипатьевича на совет не пригласили, свидетельских показаний снимать не пожелали. Честно говоря, ничего другого я не ожидал. Только очень дотошный следователь мог потрепать нам нервы формальными вопросами, ответы на которые вряд ли могли хоть что-нибудь добавить к той кристально ясной, и самое главное, удобной версии, которую я подсунул Мотрину. Приехавший же в Болотово следователь был молод и явно спешил побыстрее закончить не слишком интересную работу.

Побродив над остатками осинки, где полдня лежало тело безвременно ушедшего от нас любителя жены совокупно с морской свинкой, следователь указал сопровождавшим его бородачу с чемоданчиком и пожилой женщине в грязном белом халате на медицинский фургончик, а сам направился в мою сторону. Путь ему преградил выскочивший из кустов Патрик. Мне пришлось вмешаться.

– Следователь районной прокуратуры Путилов, – представился молодой человек. – Представляете, как забавно, эту фамилию носил «гений русского сыска», с которым я, правда, в родстве не состою. Можете звать меня просто Андреем.

Улыбка следователя показалась мне открытой. Она придавала ему задорное выражение. Я пожал протянутую мне руку и пригласил юношу в дом, полагая, что он собирается задать мне какие-то вопросы. Но Путилова просто распирало любопытство.

– Мне много говорили о вас, Алексей Станиславович, – признался он. – Не буду спрашивать, что привело вас в наши края. Сами понимаете, род моих занятий учит с пониманием относиться к работе спецслужб.

Я удивлённо поднял брови.

– Не скромничайте, – рассмеялся Путилов. – Мне настойчиво рекомендовали не докучать вам вопросами, обращаться к вам за помощью лишь в случае крайней надобности. Согласитесь, многозначительная рекомендация. А ещё и вот это…

Он кивнул на кобуру моего «магнума».

– Бросьте, Андрей. Я здесь отдыхаю в доме моего однокашника. Вот и всё.

– Ну, конечно, конечно, – Путилов с трудом сдерживал смех. – Вот студенты тоже приехали отдохнуть. А в результате – один труп и один пропавший без вести. Жалко ребят. Их же предупреждали, места тут опасные. Болота, волки. Волки здесь – просто напасть! Заметили? В селе ни одной собаки, ни одной кошки, ни коз, ни овец… В прошлом году бригаду охотников вызывали. Профессионалов. В результате – ни одной волчьей шкуры, а трое охотников сгинули. Обратите внимание, пропали. Тел не нашли. Не могли же волки сожрать их одежду? Болота. Оступился – конец. Вот, к примеру, этот студент, Брыль. Родственники ведь станут требовать выдать им тело. А как его из болота достать? И ведь не объяснишь никому. Придётся, очевидно, объявлять в розыск. Глупо! Всё предельно ясно. Но тела нет. Значит – в розыск. Я лично убеждён: он в болоте, стало быть, никогда нигде не объявится, ни живой, ни мёртвый.

– Полностью с вами согласен, Андрей, – вежливо поддакнул я разговорчивому следователю.

– Вот видите, – обрадовался он, – я очень рад, что мы мыслим синхронно, так сказать. Или возьмите это село. На сегодняшний день мы имеем здесь трёх жителей и двух приезжих, включая вас, разумеется. Где все остальные? Пропали. Их-то в розыск объявлять не надо, всё и так ясно. Но так ли всё ясно? Думаю, поэтому-то вы здесь.

Он хитро прищурился, выжидающе поглядывая на меня.

– Вы, Андрей, несколько преувеличиваете, – охладил я разбушевавшуюся фантазию следователя. – Знаете, есть такие болезни, заболевшие которыми стремятся перед смертью остаться в одиночестве. Это следствие психических отклонений в результате болезни. Такие люди уходят в какой-нибудь отдалённый уголок и умирают там. В Болотове зафиксирована эпидемия неизвестного пока заболевания. Полагаю, оно сопровождается иногда такими же психическими отклонениями.

– Эта болезнь очень заразная? – вдруг забеспокоился Путилов.

– Да нет! – успокоил я молодого человека. – Видите ли, она очень редкая и почти не изучена, но думаю, она передаётся только через кровь или половым путём. Ну, как спид, понимаете? Правда, средств лечения наука пока не нашла, вот в этом заключается главная проблема.

– И что же будет? – Путилов всё ещё чувствовал себя неуютно.

– Природа сама со всем справится, – я попытался облечь жутковатое пророчество в форму философского размышления. – Вот вы совершенно справедливо изволили заметить, что в Болотове осталось только три жителя. Если сейчас подселить сюда людей, беженцев, например, болезнь может получить новый импульс. Но если выждать какое-то время, пока село не очистится полностью, можете заселять его заново, ручаюсь вам, об этой болезни никто не вспомнит.

– Значит, местные жители обречены? – округлив глаза, спросил Путилов.

– Да! – твёрдо объявил я и, понизив голос, добавил. – Это я посоветовал отцу Никодиму уехать отсюда на некоторое время. Если он вернётся или село полностью опустеет, значит, всё в порядке. Спите спокойно.

– А скоро? – шёпотом поинтересовался Андрей.

– Очень скоро.

– И все они просто исчезнут?

– Не знаю, – сухо объяснил я. – Многие умирали в своих постелях, но многие предпочитали уходить. Разве можно прогнозировать такие вещи? Наберёмся мужества и терпения.

Путилов задумчиво посмотрел на меня, а потом, неожиданно схватив мою руку, принялся её трясти.

– Я вам очень благодарен, – с чувством произнёс он. – Очень благодарен. Честное слово! Я ведь понимаю, вы не имели права разглашать, но вошли в наше положение и намекнули. Теперь мы знаем, как нам реагировать на происходящее. Вы нас успокоили. Меня теперь не гнетёт ответственность. Одно дело – нераскрытые исчезновения людей, другое дело – эпидемия, стихийное бедствие, законы природы. Если я вас правильно понял, нет никаких оснований для возбуждения уголовных дел.

– Ни малейших, – подтвердил я и с усмешкой уточнил, – разве что против волков.

– А такой статьи нет, – рассмеялся Путилов. – Ещё раз благодарю вас. Мне пора ехать. Надо успокоить начальство.

Он потряс мне руку и, насвистывая, заспешил к своему «козлу». Глядя ему в след, я почувствовал лёгкие угрызения совести. Я бессовестно воспользовался наивностью юноши, заморочил ему голову, чем преступно ввёл в заблуждение следствие. Как всегда, когда мне нужно было вернуть утраченное душевное равновесие, я взял на руки сэра Галахада, радостно заурчавшего, тёплого и мягкого. Блаженно полуприкрыв глаза, кот выражал полное одобрение не только моим действиям, но самой моей персоне. И я утешился.

Мне очень хотелось отправиться на поиски скрытого кладбища вампиров, мысль о котором неотвязно буравила мой мозг, но я подавил это желание и улёгся спать: никто не знал, чем обернётся для меня предстоящая ночь, поэтому следовало набраться сил, а заодно забыть о неутешительных мыслях хотя бы на время, quieta non movere.

Пробуждение моё оказалось более чем странным. Я не сразу осознал, что прогнавшим мой сон звуком оказался выстрел, сопровождаемый звоном разлетевшегося оконного стекла. Когда же до моего сознания дошёл смысл происходящего, я почувствовал сильное недоумение. Что могла означать эта нелепая демонстрация? Вполне естественной представлялась попытка пальнуть в меня, если бы я оказался столь неосторожен, что подставил свою бесценную голову под прицел. Но я не мог уразуметь смысла стрельбы по окнам дома, когда его обитатель мирно спит, надёжно прикрытый бревенчатой стеной.

Патрик, которого я, опасаясь Мотрина, не решался оставить во дворе, заходился лаем, царапая дверь в сени. Проклиная себя за медлительность, я выпустил пса: он, воинственно рыча, умчался в лес, но уже через пару минут вернулся, виновато наклонив свою лохматую голову. Несомненно, покушавшийся при отступлении воспользовался каким-то транспортным средством. Я почему-то подумал о мотоцикле Мотрина.

Мне казалось, что вслед за выстрелом вскоре могла прибежать Настя, но я напрасно поглядывал в окно. То ли она не слышала выстрела, то ли не посчитала необходимым на него реагировать. На мгновение я почувствовал себя довольно неуютно. Следовало что-нибудь предпринять.

Свистнув Патрика, я решительно зашагал в лес, где часа два изображал из себя Натти Бампо, разыскивая следы, ведущие к скрытому некрополю. Увы! Ни мои глаза, ни нос Патрика ничего не смогли обнаружить. Тогда я обследовал кромку болота. Я искал лодку или следы её появления у берега, ведь кладбище могло находиться где-нибудь на острове среди болот. Но эта версия также не получила какого-либо материального подтверждения.

Возвращаясь в село, почти у самой опушки, я обратил внимание на тревожный сигнал Патрика. За кустами что-то шевелилось, и я отправил туда своего волкодава. Едва лишь пёс рванулся в заросли, как оттуда раздался испуганный вопль Мотрина, молящего поскорее отозвать собаку. Сам он торопливо продирался ко мне, явно демонстрируя случайность встречи. Мне однако кое-что показалось подозрительным, в частности, мне не понравилось, что кобура у него на поясе почему-то оказалась расстёгнутой.

– Теперь уже и за грибами без опаски сходить нельзя, – проворчал милиционер, – вы бы намордник на собаку надевали, когда отпускаете её от себя, а то ведь ненароком искусает кого-нибудь.

– Оставьте, Мотрин, – небрежно отмахнулся я, – вы же имели возможность убедиться, что Патрик опасен лишь тогда, когда кто-то угрожает его хозяину. Кстати, вы не знаете ли, какой это снайпер вздумал упражняться в стрельбе по моим окнам?

– Не знаю, – торопливо ответил милиционер, и по его лицу я сразу же понял, что он врёт, – неужто кто-то в вас стрелял? Я ничего не слышал.

– А у кого в селе есть ружьё?

– У всех есть, у меня вот тоже.

Но говоря о ружье, он начал доставать из кобуры пистолет.

– Эй, приятель, спрячьте-ка эту пушку, – начал было я, но осёкся.

На внезапно побледневшем лице Мотрина показалась кривая ухмылка, а большой палец руки потянулся к предохранителю.

– Уберите оружие, – ещё раз предупредил я, выдёргивая из подмышки «магнум».

– Стрелять будете? – омерзительно подхихикивая, спросил он, направляя дуло пистолета мне в сердце.

Я выстрелил. На физиономии Мотрина отразилось крайнее изумление. Выронив «Макарова», он тяжело опустился на траву. Милиционер упустил свой шанс. Ему не следовало медлить. Что поделать? Бедняга не знал, что мой револьвер заряжен патронами с серебряными пулями, и, видимо, решился на театральный эффект, желая полюбоваться на моё смятение, когда он покажет свою неуязвимость перед огнестрельным оружием. Однако я знал, с кем мне предстоит иметь дело, поэтому ещё до отъезда в Болотово заказал Фёдору специальные боеприпасы.

Я вполне способен понять тщеславное стремление незадачливого милиционера отомстить мне за многочисленные унижения, испытанные им со дня моего приезда в Болотово, но эта простительная слабость стоила Мотрину слишком дорого. Серебряная пуля в сердце волколака не менее надёжна, чем добротный осиновый кол.

Обезглавив покойника, я вынужден был заняться почти уже рутинной работой и устраивать очередное погребение в болоте. Покончив с Мотриным, я возвратился в поповский дом. Здесь мне предстояло ещё одно хлопотное дельце: нужно было вставить разнесённое выстрелом стекло. К счастью, в сарае у предусмотрительного отца Никодима хранился запас нарезанных по размеру оконных рам стёкол, что сильно облегчало мою задачу. Застеклив окно, я восстановил на нём защитные символы, даже усилив их по рецепту неуёмного англичанина Джона Ди, известного некроманта XVI столетия.

Когда со всеми насущными делами было покончено, и я сидел на крыльце, покуривая послеобеденную трубку, в душе моей вновь появился лёгкий холодок беспокойства. Меня тревожило долгое отсутствие Насти. Неужели же она не слышала пальбы моего «магнума»? К тому же исчезновение Мотрина в почти полностью опустевшем селе не могло остаться незамеченным. Меня подмывало отправиться на разведку к её дому, но я сдерживал себя, опасаясь навлечь на неё гнев Фрола Ипатьевича, а ещё больше – того, чью волю настин дядя беспрекословно выполнял.

Коротая время, я проверил защиту лендровера, расставил алхимические свечи на подворье, прогулялся с Патриком по опушке леса.

Близился вечер. Совершавший очередной разведывательный облёт местности Корвин, предупреждающе хрюкая, спланировал на крышу дома. Я подошёл к калитке, нащупывая рукоятку «магнума». По дороге к дому брела Настя. Сарафан на ней был испачкан, словно по дороге она несколько раз падала в грязь. Её шатало из стороны в сторону, а она продолжала идти, причём, казалось, каждый шаг давался ей с мучительным трудом. Руками она сжимала виски, а когда я побежал ей навстречу, то увидел, что глаза девушки закрыты. Подхватив её на руки, я внёс Настю в дом, где усадил к столу.

– Что случилось? – спросил я.

Но девушка лишь страдальчески качнула головой, так и не сумев разжать закушенных губ, не открыв глаз.

И тут недовольный моей нерасторопностью сэр Галахад прыгнул ей на колени и завёл какую-то заунывную песнь, по-кошачьи шаманя и одновременно побуждая меня к решительным действиям. Я, разумеется, последовал его совету. Начертив вокруг Насти магический круг, я зажёг ароматическую свечу, потом, положив девушке на затылок левую руку, начал читать заклинания, правой рукой строя вокруг нее защитный экран.

Только теперь я почувствовал тяжёлую тягучую энергию, сгустившуюся вокруг Насти. Снимая её, я ощущал себя археологом, разматывающим пропитанные бальзамами бинты с древней мумии. Наконец она разлепила веки, опустила руки и расслабилась. Потом, благодарно поглаживая кота, тихо произнесла:

– Ой, мамочка, какое облегчение!

А сэр Галахад продолжал урчать, соперничая с лишившимся своего наездника мотоциклом Мотрина. Я налил девушке из термоса крепкого горячего кофе, ожидая, когда она окончательно придёт в себя. Обжигаясь, Настя жадно прихлёбывала из чашки напиток, время от времени с признательностью поглядывая на меня.

– Дядя запер меня в погреб, – поставив чашку, сообщила Настя. – Когда они с Мотриным решили убить вас, я, наверное, выдала себя. Мне следовало немного подождать, но я торопилась предупредить вас. Они поняли, что мне нельзя доверять, запихнули меня в подпол. Дядя взял своё ружьё, потом они ушли.

Вот тут я расхохотался. Девушка с изумлением посмотрела на меня. Но я не мог остановиться и лишь показывал ей на стоящий на столе табурет, свидетельство утренней уборки в горнице.

– Простите, – наконец объяснил я, – видите ли, меня всё время мучил вопрос, какой бес попутал их палить по окнам, когда я спокойно спал вон там. Они не могли подойти близко, и приняли этот табурет за мою фигуру. Вот как полезно иногда проявить себя неряхой.

И тут рассмеялась Настя.

– А они никак не могли понять, как вы уцелели после такого выстрела. Оба решили, что вы сидели за столом, когда Фрол Ипатьевич выстрелил из обоих стволов «жаканом». Он очень хороший стрелок, он не мог промахнуться.

– Так он вовсе не промахнулся, – удивлённо воскликнул я, рассматривая табурет.

Только благодаря своей грубой тяжести он не был сметён со стола на пол, но одна его ножка там, где она соединялась с сидением, оказалось полностью срезана и держалась внизу лишь поперечной планкой. Спросонок я не разглядел повреждений, а затем труды и заботы отвлекли меня от необходимости провести надлежащее расследование.

– Услышав, как вы открываете дверь, они страшно перепугались, – продолжала Настя, – поэтому поспешили уехать на мотоцикле Мотрина. Дядя даже предположил, что вы вовсе не человек, что посланы сюда моим отцом с целью извести их и освободить меня. Это, по мнению дяди, объясняло мои симпатии к вам. Но Мотрин убедил Фрола Ипатьевича, что тот всё-таки просто промазал, и вызвался сам убрать вас. Он сказал, что даже позволит вам выстрелить первому, так, мол, ему станет легче целиться, чтобы бить наверняка. Кстати, как вам удалось выпутаться?

– Ему не следовало позволять мне стрелять, – меланхолично заметил я.

– Но ведь им не страшны пули? – удивилась Настя.

– Обычные не страшны, но мои-то пули заговорённые, – хитро прищурившись, объяснил я.

– Понятно! – нараспев отозвалась Настя. – После того как вы расправились с Мотриным, дядя просто осатанел. Он потребовал, чтобы я вместе с ним ушла из села, грозя довести меня до безумия.

– Куда уйти? – поинтересовался я.

– Куда? – переспросила Настя, горько рассмеявшись. – Туда, куда ушли все остальные – на кладбище! Я сначала согласилась, а когда мы вышли из дому, бросилась сюда, и тут… Не знаю, как это объяснить, меня словно дубиной по голове ударили, а потом я просто ничего не помню. Не знаю, как я здесь оказалась.

– Вы дошли, Настя, – торжественно объявил я. – Вы очень мужественный человечек.

– Спасибо! – слегка покраснев, поблагодарила она. – А как вам удалось снять мою боль?

– Секрет фирмы.

– Они намерены сегодня ночью покончить с вами, – предупредила девушка, а потом печально добавила, – а ведь мне так и не удалось узнать, где находится их кладбище.

– Ничего, найдём! – бодро заявил я, хотя в душе совсем не чувствовал уверенности в правомерности столь оптимистичного заявления.

– Я стану помогать вам сражаться с ними, – отважно предложила Настя. – Вы только скажите, что мне надо делать!

– Слушайте меня внимательно, – я старался, чтобы мои слова звучали как можно внушительнее, – вы не можете сейчас помочь мне. Я не способен одновременно ограждать вас от их воздействия и уничтожать их, поэтому мне придётся вас вырубить.

– Как это «вырубить»? – возмутилась девушка.

– Очень просто. Я дам вам хлороформ. Какое-то время вы будете невменяемой. Они не смогут причинить вам боли или заставить вас работать на них.

– Вы мне не доверяете, – в голосе девушки звучала горечь.

– Если бы я вам не верил, я не пустил бы вас в дом, – резонно возразил я.

– Наверное, вы правы, – подумав, согласилась Настя. – Я очень хотела бы вам помочь, но ещё больше я не хочу вам мешать. Поступайте, как считаете нужным. Я верю вам.

На этом мы и порешили.

А потом она свернулась клубочком на моём спальнике и заснула, прижав к себе сэра Галахада. Я же начал готовиться к очередным ночным баталиям.

 

Глава XX. Отчаянный штурм

Впервые за всё время пребывания в Болотове я ждал приближающейся ночи с нараставшей тревогой. Меня смущало присутствие Насти, тревожила необходимость держать её под наркозом. Беспокоил меня также Патрик. С каждой новой ночью пёс всё требовательнее рвался в бой, не желая мириться с ролью пассивного наблюдателя.

К счастью, Фёдор соорудил для волкодава особую сбрую, так что теперь бедный Патрик мученически заводил глаза, пока я облачал его в невиданные доспехи. Тело собаки прикрывал толстый кожаный панцирь, испещрённый магическими символами с торчащими во все стороны серебряными шипами. Мощными шипами ощетинился также ошейник собаки. Голову пса прикрывала маска с торчащим рогом, такой же рог, но поменьше и помощнее, помещался посредине медного нагрудника. Таким образом, беззащитными оказались лишь хвост да лапы, но вряд ли Патрик позволил бы схватить себя за эти части тела.

Я успокаивал себя, полагая, что принятые меры сумеют обезопасить собаку. Значительно меньшую уверенность я чувствовал в неуязвимости Насти. Теоретически хлороформ мог вывести девушку из-под влияния вампиров, нейтрализовав её мозг. Но наркоз не гарантировал полной невосприимчивости к постороннему воздействию, ведь гипнотическое влияние до сих пор исследовано далеко не достаточно. А что, если парализовав мозг девушки, я одновременно парализую её волю, сделав её послушным орудием в руках упырей? Такая перспектива меня не радовала, но ничего более эффективного я не сумел придумать, а посему решил положиться на волю случая.

Я ещё раз вычистил и проверил оружие, осмотрел дом вместе с подворьем. Раз за разом я проигрывал про себя возможные варианты нападения, искал слабые места в созданных мною защитных укреплениях, обдумывал возможные действия своих противников. В конце концов я добился лишь того, что у меня разболелась голова. Выругав себя за непозволительную нервозность, я сварил крепчайший кофе, выпил пару чашек, после чего занялся своей трубкой.

Наступила ночь. Я поднялся на чердак, чтобы внимательно осмотреть подходы к дому. Вокруг царила безмятежная тишина. Я вспомнил, что дом отца Никодима теперь остался единственным обиталищем во всём Болотове: моё мрачное пророчество следователю Путилову сбылось на удивление быстро, правда, не без моего активного участия.

Спустившись вниз, я разбудил Настю. Несколько мгновений она сонно хлопала глазами, а потом с тревогой огляделась по сторонам.

– Который час? – шёпотом спросила она и с извиняющимися нотками в голосе добавила, – мне очень страшно.

– Мне тоже, – «успокоил» я девушку.

– Они уже у дома? – как-то обречённо поинтересовалась Настя.

– Не знаю. Пока я их не вижу, да и звери ведут себя спокойно. Подождём немного.

Настя встала, подошла к столу. Увидев на нём пузырёк хлороформа и свёрток ваты, она поёжилась.

– Вы не передумали?

– Нет! – излишне резко ответил я. – Давайте не будем больше обсуждать это.

– Я хочу есть, – неожиданно заявила девушка.

Доставая бутерброды и наливая чай из термоса, я искоса поглядывал на свою гостью. Конечно же, она боялась, но ни малейшего признака страха не отражалось на её лице. Держащая чашку рука не дрожала, голос звучал ровно. Меня восхитило её самообладание. Только я собрался затеять с ней непринуждённую беседу, как из леса раздался волчий вой.

Это был вой одинокого волка, лишённого стаи и надежды. В нём звучала какая-то жуткая обречённость, но одновременно неукротимость. Эта одинокая песнь показалась мне куда более страшной, чем тот волчий хор, который звучал на подворье предыдущими ночами.

Патрик почувствовал в голосе волка вызов, сразу же отозвавшись на него яростным лаем. И опять-таки я услышал в интонациях своего пса нечто совершенно новое. Никогда прежде волкодав не выражал так явственно личной неприязни к противнику.

– Всё, Настя, пора!

Девушка покорно села на спальник, а я, вытряхнув содержимое флакона на кусок ваты, запрокинул ей голову и держал её до тех пор, пока тело девушки не расслабилось. Прикрыв Настю пледом, я помчался на чердак. Боевой клич Корвина недвусмысленно оповестил меня о начале штурма. Periculum in more!

Выглянув в слуховое окно, я увидел несколько крупных нетопырей, атаковавших моего ворона. В неверном свете луны Корвин умело маневрировал, отбиваясь от нападавших, но не допуская их слушком близко к дому. Я рванул рубильник. Свет прожекторов осветил подворье, сразу же предоставив преимущество могучей чёрной птице.

Нетопыри засуетились, сбились в кучу, а я, выждав, когда ворон поднимется для атаки сверху, распахнул слуховое окно и несколькими выстрелами из винчестера полностью дезорганизовал воздушные силы противника. Три из пяти моих выстрелов достигли цели. Пока я перезаряжал винчестер, Корвин свалил на землю ещё одну летучую мышь, оторвав ей крыло. Остальные поспешили укрыться под защитой леса. Корвин не стал их преследовать, предпочитая баражировать над крышей дома. Мысленно я одобрил тактическую прозорливость мудрого ворона.

Некоторое время подворье казалось совершенно безжизненным. Даже алхимические свечи, вспыхнувшие при появлении в воздухе нетопырей, потускнели после их отступления. Тогда я направил луч одного из прожекторов на опушку леса, вглядываясь в каждый кустик. На мгновение мне удалось поймать силуэты двух волков, сразу же бросившихся под прикрытие леса, откуда опять зазвучала их нестройная песнь, прервавшаяся, когда луч прожектора ударил им в морды.

Предостерегающий крик Корвина заставил меня оставить прожектор и перебежать на другую сторону чердака. Взглянув в слуховое окно, я увидел две фигуры, отделившись от стены сарая, они медленно приближались к дому. Огонь алхимических свечей сдерживал их, но они продолжали шаг за шагом подбираться к моему жилищу.

Сначала я не понял смысла этого, на первый взгляд, идиотского маневра. Но затем разглядел, как затрепетало, а потом погасло пламя одной из свечей. Направив вниз луч мощного фонаря, я увидел кишащую массу мышей, крыс и ещё каких-то тварей, пропахивающих землю около магического круга. Такой поворот событий меня не устраивал. Для начала я двумя точными выстрелами из винчестера положил на землю вурдалаков, посмевших подставиться под прицел.

– Похоже, в промежутке между нападениями они почитывали «Фауста» бессмертного Гёте, – пробормотал я себе под нос, поспешив вниз.

Здесь меня ждал встревоженный Патрик, рвавшийся на подворье. Но я оставался неумолимым.

– Охраняй! – приказал я псу, указывая на Настю.

Торопливо запихнув в сумку несколько готовых гранат, я вернулся на чердак. Магический круг в нескольких местах оказался прорван, алхимические свечи накренились. Но тела подстреленных упырей лежали на прежнем месте, а на подворье суетилась лишь мелкая живность.

Выбравшись на крышу, я забросил несколько гранат подальше от стены дома, потом быстренько нырнул на чердак, захлопнув за собой окно. Соединение слезоточивого с нервно-паралитическим газом – штука малоприятная, поэтому, когда внизу заклубился лёгкий дымок, я стал судорожно принюхиваться. Полицейские гранаты всё-таки не боевое оружие, а заряженный в них газ не обладает достаточной стойкостью, чтобы проникнуть в избу. Лёгкий ночной ветерок, по моим соображениям, должен был быстро выгнать остатки отравы. К счастью, мои расчёты оправдались полностью: в луче прожектора лежали дохлые грызуны, а свечи, поддерживающие магический круг, вновь уверенно теплились, набирая силу.

Но на празднование успеха не оставалось времени. Крик Корвина заставил меня вернуться к слуховому окну напротив леса. Волчий вой всё ещё звучал, но самих волков видно не было. Зато несколько мрачных фигур короткими перебежками двигались к забору. Они припадали к земле, скрывались за редкими кустами. Я схватил арбалет, однако поймать в прицел хоть одного из приближавшихся к дому гостей никак не удавалось. Заметив куст, за которым скрылся один из вурдалаков, я метнул туда газовую гранату. Как я и предполагал, это не произвело на упыря ни малейшего впечатления. Мне показалось, что я даже расслышал его противное хихиканье. Впрочем, скорее всего, это лишь плод моего разыгравшегося воображения.

Мне надоело обшаривать прожектором тёмные закоулки подворья. Я запустил вверх осветительную ракету. «Люстра» повисла над калиткой, позволяя мне разглядеть нескольких вампиров на самой опушке леса. В одного из них я послал осиновую стрелу из арбалета. По-видимому, осаждающие не ожидали, что на таком приличном расстоянии средневековое оружие не потеряет убойной силы. Когда со стрелой в сердце упырь рухнул на землю, остальные, не желая рисковать, скрылись за деревьями. Пока не погасла ракета, я пытался высмотреть лазутчиков, подобравшихся к ограде. Однако они неплохо замаскировались. Я перезарядил арбалет, но отложил его; на всякий случай я пальнул по кусту, в который до этого забросил гранату, из винчестера. Безуспешно.

– Что им там надо? – недоумённо спросил я себя вполголоса.

Я не мог понять странной тактики осаждавших, запускавших грызунов подкапывать магический круг за домом, где высилась глухая бревенчатая стена, но пробиравшихся самостоятельно с той стороны, где у меня имелась идеальная позиция для стрельбы: слуховое окно на чердаке, два окна в горнице, да ещё входная дверь. Когда не понимаешь противника, ты оказываешься на грани поражения. Я осознал, что начинаю нервничать. Навязчивая идея о спальне и поповском кабинете сверлила мой мозг. Там тоже находились окна, но на эту сторону не выходили слуховые окна чердака. Грязно выругавшись, я выполз с винчестером на крышу, возмутив своим поступком пристроившегося рядом со слуховым окном Корвина, и потащился по скату крыши.

Я успел вовремя. Двое упырей хлопотали около магического круга. Услышав шум на крыше, один из них поднял голову. Луч фонаря осветил омерзительную харю. С вылезавшего из-под верхней губы клыка стекала струйка слюны, на щеке красовалась какая-то огромная язва, захватывавшая отсутствующий глаз. Свет фонаря испугал вампира, метнувшегося прочь от дома, как раз для того, чтобы я успел вкатить ему серебряную пулю под левую лопатку. Зато его напарник обогнул дом, где, воспользовавшись разрывом в магическом круге, проскочил к самой стене. Теперь он мог спокойно двигаться вдоль всего дома внутри магического круга. Этого не следовало допустить.

Убедившись, что с крыши его не достать, я возвратился на чердак, повесил над подворьем ещё одну «люстру», и пока там всё осталось без изменения, спустился вниз. Достав из кобуры «магнум», я открыл дверь в кабинет отца Никодима, стараясь не шуметь, раскрыл там окно и выскочил наружу. Прижимаясь спиной к стене дома, я двинулся к углу и достиг его как раз тогда, когда из-за него появилась фигура прорвавшегося за магический круг вампира. На меня посмотрело открытое, почти детское лицо молодого парня в солдатской гимнастёрке.

Увидев в моей руке «магнум», парень немедленно бросился на землю. Я отметил про себя, что благоприобретённые навыки армейской службы не утрачиваются даже при длительной практике вампиризма. Этот упырь вовсе не собирался бежать, напротив, он попытался вцепиться зубами мне в ногу. Я отскочил в сторону. Дёрнувшись за мной, парень зацепил ногой алхимическую свечу. По телу его пробежала мучительная дрожь, оно вспыхнуло синевато-зелёным огнём. Отчаянный вопль, в котором смешались боль и ярость, разорвал ночную тишину. Лес отозвался на этот крик волчьим воем совместно с непотребными богохульствами.

Я не пожелал вступать в полемику с осаждавшими. Торопливо я восстановил магический круг, укрепляя его прихваченными из дома алхимическими свечами. Хрюканье Корвина заставило меня поспешить обратно в дом. Закрыв за собой окно, бегло осмотрев для порядка кабинет, я вошёл в горницу и выглянул наружу. Трое вампиров проникли на подворье. Один из них катил перед собой пустую деревянную бочку, за которой скрывалось его скрюченное тело. Второй, закутанный в бесформенный дождевик, прокрался к сараю и скрылся за поленницей дров. Третий, не скрываясь, стоял перед домом и плескал на алхимическую свечу водой из ржавого ведра.

– Ты мой! – крикнул я и, распахнув окно, выстрелил из «магнума».

Я промахнулся. Упырь, швырнув в свечу ведро, начал посыпать магический круг какой-то травой. Прежде чем второй выстрел свалил его на землю, он успел сделать несколько шагов, продемонстрировав мне, что с этой стороны магический круг тоже разорван. А второй вампир продолжал медленно катить к дому бочку. Возмущению моему не было предела. Я, видите ли, не привык, чтобы мои творения разрушались столь безжалостно. Уже захваченный суматохой боя, я бросил в бочку армейскую РГД, а когда граната разнесла непрочное укрытие, хладнокровно расстрелял прятавшуюся за ним старушенцию.

Перезарядив «магнум» и набив сумку очередной порцией боеприпасов, я решил вновь подняться на чердак. Это оказалось ошибочным решением. Когда я уже просунул голову в люк, в горнице раздался звон разбитого стекла. Оставленный мною у поленницы упырь теперь швырял дрова в дом, разрушая стёкла, а вместе с ними, что гораздо печальнее, защищающие дом обереги. На мгновение я застыл на лестнице, повторяя печальный опыт буриданова осла, умершего от голода между двумя охапками сена. Хриплый лай Патрика оповестил меня, что мой пёс уже принял решение.

Проклиная себя за медлительность, я скатился вниз, едва не сломав себе ногу. Я даже успел увидеть, как метнулся в окно Патрик. Сэр Галахад надрывно взвыл, упрекая не то пса за нарушение дисциплины, не то меня за отвратительное командование. Определиться и разобраться не хватало времени.

Закинув на плечо винчестер и схватив арбалет, я распахнул дверь дома и выскочил на крыльцо. Должно быть, я выглядел, как Робинзон Крузо, отправляющийся в путешествие по острову Отчаянья на известной гравюре Жана Гренвиля. Мне не хватало только зонтика.

Представшая моему взору картина не внушала особого оптимизма. Патрик вступил в схватку с двумя здоровенными волками, одного из которых он уже успел повалить, распоров ему бок.

Зато второй наседал на пса, явно выискивая способ вцепиться ему в глотку.

А из калитки и через забор на подворье ломилась целая толпа упырей, торопящихся прорваться через магический круг прежде, чем я успею его восстановить. Мне сразу стало ясно, что приводить в порядок оборонительные позиции – дело безнадёжное. Предоставив Патрику разбираться с волками, я почти в упор разрядил арбалет в сердце вурдалака, громившего стёкла дома поленьями, а потом запустил в небо осветительную ракету. Стало немножко посветлее и повеселее.

К ногам моим рухнуло окровавленное тело нетопыря. Это означало, что Корвину сейчас тоже не до отдыха.

Отшвырнув в сторону арбалет, начать перезаряжать который мог только самоубийца, я принялся стрелять из винчестера, стремясь в первую очередь отсечь тех упырей, которые пытались обогнуть дом, чтобы проникнуть в него со стороны спальни. Я уже не старался поразить вурдалаков в сердце. Теперь я метил им в головы. К моему изумлению, эффект превзошёл все ожидания. Серебряные пули разносили черепа, как тыквы. Вопль ужаса пронёсся по рядам наступавших. Отказавшись от тактических манёвров, они бросились прямо на меня.

Я торопился загнать патроны в опустевший магазин винчестера. Но твари лезли вперёд слишком быстро. Я успел зарядить лишь три патрона, когда пришлось снова открывать стрельбу.

Пока я пытался выстрелами сдержать нападавших, один из вампиров вильнул в сторону, уходя из-под прицела, чтобы с удивительной резвостью подбежать к окну. Он просунул в дом голову и опёрся руками о подоконник, стремясь побыстрее перебросить в дом всё тело, но неожиданно с истерическим воплем отпрянул назад. На его физиономии висел сэр Галахад. Вцепившись передними лапами в уши упыря, кусая его нос, кот задними лапами рвал шею непрошеного гостя. При этом он утробно ворчал, словно его намерением являлось сожрать пойманную добычу без остатка.

Обезумевший от ужаса вампир пытался ухватить сэра Галахада за загривок, но я не мог позволить ему такую вольность. Вскинув винчестер, я пустил в удобно подставленный бок пулю. После этого винчестер стал бесполезным. Передо мной возникла довольно безрадостная перспектива ближнего боя, которого я перед этим усиленно пытался избежать.

Достав «магнум», я запел «Варяга», следуя лучшим традициям русской армии. Как ни странно, вид револьвера произвёл на вурдалаков гораздо более сильное впечатление, чем винчестер. Они, должно быть, были наслышаны о последствиях его применения. Наступление вампиров замедлилось, их ряды смешались. Я сумел воспользоваться внезапно возникшей паузой.

Дело в том, что Патрик, лишённый возможности кусать волколаков (я специально именно так сконструировал для него шлем), налетал на них грудью. Шипы нагрудника рвали волчьи шкуры, а масса волкодава отшвыривала его противников, давая псу возможность подготовиться к новой атаке. К тому моменту, когда я достал свой «магнум», Патрик уже уложил одного из волколаков и кружил вокруг второго.

Однако поверженный враг ещё оставался жив, а увлечённый боем пёс приближался к нему всё ближе. Вот тут-то я заметил, что волколак намерен вцепиться в заднюю лапу Патрика. Я ещё не успел ничего предпринять, как он попробовал осуществить своё намерение. Клацнули волчьи зубы. Он промахнулся, но ему удалось захватить край кожаных доспехов пса. Теперь волколак тянул из последних сил, надеясь повалить Патрика. Получив поддержку, сковывавшую движения собаки, второй волколак пошёл в атаку.

Прервав так хорошо начатую песню, я сам напал на вампиров с криком: «А вот, кому гемоглобинчика!» Двумя выстрелами я проложил себе дорогу к Патрику, успев третьим выстрелом уложить бросившегося на него волколака. Затем я достал из ножен мачете и отсёк голову, вцепившуюся в доспехи пса. У меня оставалось ещё три патрона в барабане револьвера, с ними мне приходилось прорываться обратно к дому.

Однако первым на прорыв бросился Патрик. Он весьма незатейливо всадил торчащий рог своего шлема в брюхо одного из повернувшихся к нам вампиров, которого тут же долбанул клювом в голову спикировавший сверху Корвин (кажется, он метил в глаз). Тут же сидящий на подоконнике сэр Галахад разразился истошным мяуканьем, не соизмеримым с его комплекцией. Сейчас, когда я вспоминаю работу моей команды, слёзы умиления застилают мой взор.

Что остаётся делать предводителю таких бойцов? Только совершать подвиги. Вот я их и совершал. Тщетно попытавшись переорать своего кота, я напал на вампиров, паля из «магнума» и размахивая мачете. Ошеломлённые упыри расступились, пропуская нас с Патриком к крыльцу. Стоило мне взлететь по ступеням, как Патрик развернулся, имитируя новую атаку. Вампиры попятились. Я судорожно перезаряжал «магнум». Набив барабан патронами, я приказал волкодаву отступить.

Но отступил не только он. Повинуясь команде одного из нападавших, вампиры рассыпались в разные стороны и через мгновение растворились в лесу.

Я восстановил магический круг, понатыкал вокруг дома алхимических свечей, перезарядил винчестер, нашёл брошенный на крыльце арбалет. Ни один из вампиров не показался за это время из леса, хотя по шороху в кустах я догадывался, что они пока ещё находятся в опасной близости от дома.

Покараулив несколько минут на крыльце, я решил подняться на чердак, чтобы воспользоваться прибором ночного видения. Ещё до того, как я выглянул в слуховое окно, мне почудилось на подворье какое-то движение. Рычание Патрика внизу только подтвердило мои опасения. Судорожно схватив винчестер, я выглянул наружу. Упыри оттаскивали своих повреждённых собратьев к лесу, торопливо и опасливо оглядываясь на дом.

Я не стал мешать их занятию. Трудно справиться с искушением послать из арбалета стрелу в так соблазнительно подставленные спины, но окна в доме были разбиты, боеприпасы разбросаны по чердаку, горнице и сеням, а посему я решил, что временное прекращение боевых действий, пожалуй, для меня выгодно не менее, чем для моих противников.

Пока я собирал на чердаке раскиданные орудия и закрывал слуховые окна, вампиры закончили свою работу, поэтому, когда я спустился вниз и выглянул на подворье, там уже никого не осталось. Для порядка я запустил в небо осветительную ракету, но её свет ничего не добавил к первому впечатлению.

Только теперь я понял, что смертельно устал. Хотелось рухнуть рядом со спящей Настей на спальник и провалиться в сон. Увы! Я не мог позволить себе такой роскоши. Сгруппировав сэра Галахада и Патрика вокруг Насти, я разрисовал вокруг них пол горницы магическими узорами. Затем я привёл в порядок оружие, а потом, выйдя на крыльцо, осмотрел подворье. Не только на дворе, но и в лесу царила мёртвая тишина.

Только теперь я позволил себе немного расслабиться. Я вернулся в горницу, уселся поудобнее напротив окон и занялся трубкой. Несколько раз мне казалось, что вампиры возвращаются. Тогда я вскакивал и запускал в окно очередную осветительную ракету к сильному неудовольствию Патрика, возмущавшегося столь очевидным недоверием к его сторожевым способностям.

Когда забрезжил рассвет, я наконец-то смог закрыть глаза. Уронив голову на стол, я сразу же отключился.

 

Глава XXI. О пользе сновидений

Разбудил меня шум. Шумел отец Никодим. Он стоял посреди горницы в позе библейского пророка и бушевал.

– Срам и блуд! Двор изгажен сатанинским зельем! Там ещё покойник валяется. Христианские символы потеснены. Мракобесие. Стёкла выбиты. Грязь и срам. Девка в доме. Спит как от трудов праведных. Ты и в школе, Алёшка, блудодеем слыл. Пора бы остепениться! Чем на Страшном суде оправдаешься? Ишь! Вся горница псиной провоняла. Лампада едва теплится, а он прямо у стола дрыхнет. Упился, что ли? – обличал меня мой однокашник.

Куда только подевалась умилительная робость, так красившая батюшку в состоянии опьянения. Теперь же он явился передо мной трезвым и неукротимым.

– А ну-ка, заткнись, отче, – рявкнул я, возмущённый бесцеремонностью, с которой прервали мой сон.

Отец Никодим опешил.

– Это ты мне? В моём доме? – в глазах священника разгоралось благородное негодование.

– Именно тебе! – я оставался неумолим. – Едва просохнул от пьянки, и сразу же обличать взялся. «Чем кумушек считать, трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?» Помнишь стишки назидательные? Мы их ещё в школе проходили. И не стой столбом. Если тебе энергию девать некуда, хватай тряпку: приберись в доме. Да тихо, без шума. Притомился я за ночь. Ты мне спать не дал, теперь голова разболится.

Я начал раскуривать трубку.

– Мало мне псины в доме, табачищем всё провонять вздумал, – захлебнулся от ярости поп.

– Священнослужителю подобает смирение, – невозмутимо просветил я отца Никодима. – Потому и псиной в доме воняет, что аки пёс лаешься.

Отец Никодим безнадёжно махнул рукой, присев к столу.

– Ну, рассказывай, – благодушно изрёк он, улыбнувшись открыто и ласково, словно и не изображал передо мной минуту назад разъярённого пророка.

Патрик, принявший было боевую стойку, вопросительно посмотрел на меня, изумлённый резкой сменой интонаций, потом широко зевнул и опять шлёпнулся на пол.

Если бы я мог, подобно псу, вновь провалиться в сон, ах, с каким наслаждением послал бы я неугомонного попа куда подальше! Но нет, утренний сон – капризное создание. Он оставил меня на милость победителя, вспугнувшего его громом своих голосовых связок. Пришлось рассказывать. Должен признать, что отец Никодим оказался благодарным слушателем. Он не прерывал отчёта идиотскими вопросами, он не оскорблял моих расстроенных нервов подозрением и сомнениями.

Один-единственный раз, когда я поведал ему о причинах беспробудного сна Насти, он не удержался, ядовито пробурчав:

– Так, ещё наркотики!

Тут я не выдержал и расхохотался. Но отцу Никодиму было не до смеха. Известие о смерти студентов потрясло его не на шутку. Едва я закончил свой отчёт, он молча встал, подошёл к иконам, и встав на колени принялся истово молиться. Я почувствовал себя лишним, а потому вышел из дома.

У самого забора лежало тело Фрола Ипатьевича. Отсечённая голова откатилась в сторону. Она скалилась на поднимающееся над горизонтом солнце. Post mortem.

В том, что отступая, вампиры оставили на подворье один только труп, заключался, конечно же, свой расчёт. Это они оставляли недвусмысленное послание Насте. Но я вовсе не считал нужным доводить это послание до сведения девушки.

Завернув останки дядюшки в полиэтиленовую плёнку, оставшуюся в сарае от прошлогодних парников, я отвёз их в домик возле церкви, где решил подержать до лучших времён. Но когда я выходил на дорожку, навстречу мне уже поднимался упругой походкой отец Никодим.

– Прибрал Фрола? – поинтересовался он, а затем добавил. – Правильно. Нечего девчонку смущать. Ты иди, поешь, отдохни. Я его сейчас сам похороню. Если проснётся девка, сюда её до моего возвращения не пускай.

Я не успевал подладиться под смену его настроений. Казалось, в одном человеке уживалось одновременно несколько характеров, выскакивавших один за другим, как куклы из-за занавеса ярмарочного балагана.

Не собираясь спорить, я вернулся к дому. Вид подворья не вселял особого оптимизма. На земле бросались в глаза ржавые пятна крови. Трава у забора выглядела смятой и вытоптанной, ветки кустов обломаны. Дом с выбитыми стёклами и следами недавнего штурма также смотрелся очень неуютно. Лишь сидящий на карнизе Корвин весело вертел головой, явно удовлетворённый моим появлением. Он напомнил мне о моих обязанностях. Следовало приготовить завтрак скотине.

Покончив с неотложными делами, я накрыл стол, потом попытался разбудить Настю. Это мне не удалось. Хотя действие хлороформа, по моим расчётам, давно уже закончилось, девушка продолжала мирно спать. Отец Никодим также не возвращался. Завтракать в одиночестве мне не хотелось. Стараясь поменьше шуметь, я вставил стёкла, прибрался в доме, затем из найденных в сарае досок принялся сооружать ставни. А солнце поднималось всё выше и выше. Наконец ставни удалось укрепить на окнах, но сон Насти оставался столь же глубок, что и ранним утром. Ни визг пилы, ни стук молотка нимало не потревожили девушку.

Раскурив очередную трубку, я задумался, чем бы ещё себя занять, однако ничего путного в голову мне не лезло. А тут ещё над Болотовым поплыл колокольный звон. Сначала несколько раз тяжело бухнул большой колокол, потом звенящими переливами запели малые колокола, и звуки, летевшие со звонницы, слились в торжественную праздничную мелодию.

Услышав за своей спиной шаги, я обернулся. На крыльце стояла Настя.

– Что это? – спросила она, удивлённо распахнув глаза.

– Отец Никодим вернулся, о чём сейчас оповещает окрестную живность, – меланхолически объяснил я.

– А что случилось ночью? – девушку распирало любопытство.

– О, это следовало видеть! – я театрально выпустил пару колец дыма и указал на них Насте.

– Вы всех победили? – в её голосе я уловил не слишком понравившуюся мне иронию.

– Почему же я? Патрик и Корвин терзали боевые порядки противника, а решающий удар нанёс сэр Галахад, обративший врага в позорное бегство, – я старался, чтобы мой голос звучал как можно равнодушнее.

– А что же в это время делали вы?

– То же самое, что и сейчас. Я курил трубку, за что утром получил нагоняй от отца Никодима, заявившего, что его дом провонял табачищем и псиной.

– А что он сказал обо мне?

– Его интересовали не столько вы, сколько связанные с вашим присутствием нравственные проблемы.

– И что вы ему ответили? – Настя становилась слишком настойчивой.

– Я оправдался лишь тем, что сознался во всех своих и ваших грехах.

– Моих? – девушка даже побледнела от возмущения.

– Конечно! Я рассказал, как вы валялись у меня в ногах, моля о мгновениях любви, как я сопротивлялся, как уступил вам, лишь когда вы пригрозили на моих глазах перегрызть себе горло, чтобы потом являться мне в ночных кошмарах.

– Вам романы писать надо! В вашем возрасте просто неприлично так трепаться.

Фыркнув, она повернулась и ушла в дом. Присев к столу, она принялась уплетать остывший завтрак, не дожидаясь ни меня, ни отца Никодима. Я стоял в дверях, грустно наблюдая за опустошением, производимом на столь изящно сервированном мною столе.

Между тем колокола затихли. Прошло совсем немного времени, прежде чем явился сам отец Никодим. Небрежно отодвинув меня плечом, он прошёл в горницу, торопливо перекрестился, потом тоже принялся есть. Горькие слёзы жестокой обиды затуманили мой взор. Я готовил им завтрак, я ждал их, не обращая внимания на спазмы голода, терзавшие мой желудок. Я, лишённый заслуженного сна и несправедливо охаянный ворвавшимся в дом священником, стоял теперь одинокий, никому, кроме моей скотины, не нужный и мрачно упивался мизантропическим ощущением человеческой несправедливости и жалостью к самому себе.

Насытившись, они соизволили наконец обратить на меня своё внимание.

– А сам-то ты ел? – поинтересовался отец Никодим.

– Вас ждал, – ядовито отозвался я.

– Так садись и …, – батюшка осёкся.

Завтракать было уже нечем. О, это настал час моего торжества! Без сожалений следовало пожертвовать не только завтраком, но и обедом, чтобы увидеть их лица в это дивное мгновение!

– Ты знаешь, – неуверенно, как-то почти заискивающе обратился ко мне отец Никодим, – я тут из города консервы привёз.

– Кильку в томате? Благодарю покорно.

В моих глазах сверкали слёзы благородного негодования. В это мгновение, наверное, я был прекрасен.

– Да ладно вам, – расхохоталась Настя и, подскочив ко мне, чмокнула меня в тщательно выбритую утром щёку, – вы – прелесть!

Говорю же, что я был прекрасен!

Заговорчески подмигнув мне, Настя прошептала:

– Нам надо поговорить.

– О чём вы там без меня секретничаете? – засуетился отец Никодим.

– Полегче на поворотах, отче, – хриплым басом рыкнул я на священника, не забыв при этом страшно выпучить глаза, – нам надо обсудить с девушкой маленькие интимные тайны.

Подхватив Настю под руку, я буквально выволок её на подворье, указав при этом свободной рукой Патрику, чтобы тот попридержал батюшку в доме.

– Ну-с, что вы мне хотели поведать?

– Что вы невыносимы! – огрызнулась девушка.

– Но при этом всё-таки я – прелесть, – напомнил я.

– Ладно, ладно, – сварливо согласилась Настя. – Я действительно должна рассказать вам что-то очень важное. Ночью я спала…

– Да! Вы знаете, я это тоже заметил, – восхитился я наблюдательностью моей собеседницы.

– Не перебивайте меня. Мне приснился сон. Вернее, не сон, а воспоминание. Я опять была маленькой, и мы с мамой гуляли по лесу. Здесь, в Болотове. Понимаете, я вспомнила то, что происходило на самом деле!

– Рад за вас! – рассеянно резюмировал я. – Нет ничего слаще детских воспоминаний!

– Да помолчите же, невыносимый вы человек! Это очень важное воспоминание. Я побежала по тропинке в лес, а мама остановила меня. Она сказала, что по этой тропинке ходить нельзя, потому что дорога ведёт в плохое место. Понимаете? Я уверена, она имела в виду то кладбище, которое вы ищете!

У меня отвалилась челюсть. А я-то ещё посмеивался над Настей.

– Значит, вы можете найти эту тропинку? – какой-то томительный страх заставил меня похолодеть в ожидании ответа.

Она оказалась подлинным потомком праматери Евы. Как она держала паузу, мстя мне легко и изящно за все мои иронические замечания!

– Кажется, могу, – наконец смилостивилась она, – я вспомнила.

Патрик в ужасе шарахнулся от вопля, который помимо моей воли вырвался из моей груди.

Вполне вероятно, именно так орали мои первобытные предки, когда им случайно удавалось запихнуть копьё в сердце мамонта.

Прорвавшись мимо Патрика, отец Никодим схватил меня за руку. В его глазах я увидел фальшивое участие. Очевидно, он решил, что я повредился разумом. Не в силах сдерживать распиравшие меня эмоции, я тут же поведал ему о причинах, вызвавших мой бурный восторг. Рассыпавшись в комплиментах Насте, я воспользовался случаем, чтобы отечески облобызать её.

Не откладывая дела в долгий ящик, мы решили немедленно проверить полученную информацию. Я пожалел о потраченном даром утре. День уже перевалил за полдень, ne moremur!

Наскоро собравшись, мы вышли за калитку и последовали за девушкой, которая уверенно повела нас по опушке леса в сторону видневшегося вдали поля. Поначалу меня охватило сомнение. Я уже несколько раз ходил по этой дороге, поэтому знал, что она, попетляв среди кустарника, резко сворачивает в сторону и теряется в необозримой дали гречишного поля.

Когда же мы добрались до места, где тропинка уходила от леса, я увидел то, чего раньше попросту не замечал. Она не сворачивала, а раздваивалась. В поле уходила достаточно широкая, протоптанная тропа, а в лес скользила почти незаметная тропка. Но теперь сломанные ветки кустарника и помятая крапива с видневшимися кое-где пятнами крови чётко указывали путь, по которому недавно отступал враг.

Поскуливая от нетерпения, как хороший охотничий пёс, почуявший дичь, я рванулся вперёд, оттеснив Настю, чтобы встать во главе отряда. С этим не мог согласиться Патрик. Продравшись сквозь заросли, он обошёл меня и, взяв след, повёл нас сквозь чащу.

Наше путешествие трудно было назвать приятным. Ветки хлестали по лицам. Паутина липла на наши физиономии, а ноги начали противно зудеть после неоднократного соприкосновения с на редкость ядовитой крапивой, разросшейся по краям тропинки. В зарослях ельника, где трава исчезала под мягким и плотным слоем опавших иголок, тропинка терялась. Теперь лишь тонкое чутьё Патрика позволяло нам продолжить путь, не снижая скорости.

Чем дальше мы углублялись в лес, тем тяжелее становилось двигаться вперёд. Несколько раз под ногами чавкала липкая грязь, а поднимавшийся от неё густой приторный запах указывал на опасную близость болота. Потом на нашем пути возник глубокий овраг с бегущей по камням удивительно чистой водой. Тропинка пересекала его, но не нашлось ни бревна, ни валунов, чтобы перебраться через ледяной ручей.

Я отважно пошёл вброд, однако почувствовав, как судорогой свело ногу, поспешил назад, чтобы подхватить на руки Настю. Выбравшись из воды, я не без злорадства наблюдал за подобравшим рясу священником, который, перебираясь за мной в ледяной воде, бормотал про себя что-то далеко не благостное.

Мало радости доставила нам и необходимость карабкаться вверх по крутому обрыву оврага. Тут уж моя персона доставила моим спутникам несколько весёлых минут, когда я, почти добравшись до самого верха, сполз вниз на брюхе по мокрому откосу. Даже в глазах стоявшего над обрывом Патрика я не разглядел ни тени сочувствия.

Однако даже выбравшись из оврага, мы не почувствовали облегчения. Нам пришлось продираться через бурелом, заваливший дорогу, а дальше начинался изнурительный подъём на круто уходивший вверх холм, на котором когда-то стояла деревянная церковь, расположенная у входа на небольшое кладбище. Возможно, когда-то рядом стояло небольшое сельцо.

Теперь от строений ничего не осталось, а на их месте бурно разросся лес. Не сохранилось даже могильных крестов. Лишь кое-где валялись надгробные плиты. Но лежали они не на могилах, а в стороне от них, перевёрнутые и разбитые. Однако сами холмики рыхлой земли оставались легко различимыми.

Лес покрывал старое кладбище густой тенью, поэтому захоронения лишились росшей здесь прежде травы и цветов.

Пока я переворачивал надгробия, пытаясь разобрать сделанные на них надписи, отец Никодим развил кипучую деятельность. Предусмотрительный батюшка прихватил с собой топор. Теперь, достав его из-за спины и подоткнув рясу, он выбирал среди деревьев осинки, из которых довольно споро заготавливал колья.

Не успел я посочувствовать безвременной кончине «крепкого хрестианина» Лавра Ивановича Кучина, скончавшегося 6 января 1906 года, но «оставшегося в памяти безутешно рыдающей супруги и малолетних чад», о чём мне поведало единственное на всём кладбище надгробие из чёрного мрамора, как отец Никодим потребовал моего горячего участия в своих промыслах.

Справедливо посетовав на то, что нам следует поскорее возвращаться, пока не наступил вечер, он тем не менее не пожелал покидать опасный некрополь, ничем не ознаменовав своего посещения этого так долго разыскиваемого нами места.

Он предложил вколотить в каждый холмик по колу, резонно заметив, что, возможно, нам удастся зацепить кого-нибудь из упырей, «где надо». Я не мог не оценить предусмотрительности вошедшего в азарт священника. В справедливости его умозрительных предположений мы смогли убедиться довольно быстро, когда загоняя кол в третью по счёту могилу, мы вдруг услышали донёсшийся из неё полный бессильного отчаянья стон. Мы с отцом Никодимом вздрогнули, а стоявшая рядом с нами Настя отшатнулась, закрыла уши руками, а затем отбежала в сторону. Beatus ille, qui procul neqotis!

С ожесточением мы продолжили работу. Несколько раз ещё после ударов топора по забиваемым кольям мы слышали стоны, хрипы, ещё какие-то жуткие звуки. Всякий раз мы прерывали свой труд, а Никодим крестился, шептал молитвы, но затем вновь брался за топор. Движения его казались какими-то механическими, отрешёнными, однако при этом точными и собранными.

Я всё чаще и чаще поглядывал на часы. Мне совсем не хотелось, чтобы вечер настиг нас где-нибудь на обратном пути к дому. Патрик тоже выражал нетерпение, а круживший где-то над нашими головами между ветвей Корвин подгонял нас коротким хрюканьем.

Наконец запас кольев закончился, тогда мы, к облегчению Насти, тронулись к дому. Идти назад оказалось ещё тяжелее. Во-первых, мы устали, во-вторых, нас уже не подгоняло нетерпеливое желание проверить сообщение девушки, на смену ему пришло давящее ощущение стремительно завершающегося дня. В лесу темнеть начинает раньше. Сумерки здесь таинственнее и тревожнее, чем на открытом пространстве.

В довершение всего, Настя вдруг охнула и, схватившись за голову, как слепая, заметалась среди деревьев. Её опять настигла боль, посланная практически с того света. Теперь отцу Никодиму пришлось идти, поддерживая девушку, а я, стиснув зубы, проклиная себя за пижонский отказ от завтрака (или обеда), бормотал заклятия и концентрировал остаток сил, чтобы прикрыть сознание мучительно корчившейся дочери вампира от атак её замогильного недоброжелателя.

Когда мы добрались до подворья, солнце только начинало уходить за стену леса, но мы чувствовали себя совсем разбитыми. Торопливо усыпив Настю уже проверенным способом, я рухнул на лавку, тут же закрыл глаза, мысленно приказав себе проснуться через 15 минут. Проснулся я только через час, что случилось со мной первый раз в жизни – до этого мой биологический будильник ни разу не подводил меня.

На столе пыхтел горячий самовар, шипела яичница, а отец Никодим кротко молился в углу. Увидев, что я проснулся, он подсел к столу. Мы резво выскребли сковородку. Затем он, обжигаясь, допил свой чай, после чего занял моё место на лавке, строго наказав мне разбудить его, как только стемнеет.

Сэр Галахад с Патриком уснули ещё раньше. Вид сонного царства, в которое превратилась горница, угнетающе действовал на мои расстроенные чувства, а посему я вышел на крыльцо, закурил трубку, после чего начал философски наблюдать, как сливаются с надвигающимися сумерками тени от забора и подступавших к нему деревьев.

 

Глава XXII. Дипломатия и агрессия

Не без мстительного удовольствия в сердце я разбудил отца Никодима. Вдвоём мы начали готовить дом к ночной осаде. Вид алхимических свечей заставил священника поморщиться, но он ничего не сказал, я же привычно расположил их по периметру дома. Когда же я стал проверять оружие, отец Никодим явно оживился. Цокая языком, он приложился к винчестеру, попытался натянуть пружину арбалета и с интересом взвесил на руке здоровую рогатину, припасённую на случай ближнего боя.

Патрик с любопытством поглядывал на священника, а когда тот принялся размахивать рогатиной, оскалился странной собачьей ухмылкой.

Он явно не доверял боевой подготовке хозяина дома. Впрочем, отец Никодим недолго забавлялся моим оружием. Он приволок солидную склянку со святой водой, засыпал подоконники цветами шиповника.

Вместе мы проверили исправность прожекторов, а потом поп, заговорщически подмигнув, водрузил на стол массивное распятие и распаковал чемодан, откуда извлёк газовый баллон и горелку с раструбом. Итак, в нашем распоряжении оказался ещё недурной огнемёт, предоставивший нам возможность бороться iqni et ferro.

Занятые разборкой оружия, мы не заметили, как сгустились сумерки. Теперь нам предстояло самое неприятное – ждать. К неудовольствию отца Никодима, я опять раскурил трубку. Поворчав немного по поводу извращённости современных нравов, батюшка углубился в чтение Евангелия.

Время шло. Когда миновала полночь, я начал беспокоиться. Я предпочёл бы новую лобовую атаку вампиров. Затянувшееся затишье тревожило меня. Я опасался какого-нибудь подвоха. Не слышалось за окном и ставшего уже привычным ночного воя волков. В окно заглядывала луна, её серебристое сияние, достигшее полной силы, должно было вдохновить вурдалаков.

Я уже начал всерьёз подумывать о необходимости визуальной разведки с чердака, но тут Патрик, насторожившись, с приглушённым ворчанием двинулся к двери. Встревожился и сэр Галахад. А затем в дверь постучали. Стук казался негромким, но настоятельным. Это представлялось мне по меньшей мере странным. Ни один вурдалак не мог безнаказанно миновать магический круг, чтобы добраться до двери. Но ещё меньше шансов имелось у обычного путника достигнуть нашего жилища этой ночью.

Пока я размышлял, не решаясь что-либо предпринять, стук повторился, а отец Никодим, осенив себя крестом, решительно направился к двери. Я последовал за ним, расстёгивая кобуру «магнума».

Прежде чем открывать входную дверь, мы затворили дверь в горницу, наказав Патрику зорко следить за спящей Настей. Запалив в сенях свечу, отец Никодим вопросительно посмотрел на меня и взялся за засов. Я кивнул. Дверь распахнулась, а в лицо отца Никодима ткнулась какая-то палка. Священник отшатнулся.

За пределами магического круга стоял дряхлый старик в грязной оборванной рясе, но без креста. Он не успел опустить похожую на удилище ореховую ветку, которой стучал в нашу дверь. Именно этой веткой он едва не вышиб глаза шагнувшему на крыльцо отцу Никодиму.

– Извините за беспокойство, – тихо произнёс он, и на лице его, освещённом луной, промелькнула странная улыбка. – Я уполномочен провести с вами переговоры. Позвольте войти?

Отец Никодим с недоумением посмотрел на меня. Я огляделся. Подворье показалось мне чистым. Достав из кармана пульт дистанционного управления, я включил фары лендровера, осветившие опушку леса. Там тоже никого не было.

– Я один, – терпеливо объяснил странный парламентёр, – все остальные пока в лесу. Мне поручили сделать вам ряд предложений.

Он опять улыбнулся, но на этот раз улыбка выглядела брезгливой.

– Подождите минуту! – распорядился я и закрыл дверь.

Проводив отца Никодима в горницу, я поставил недалеко от входа табурет, потом отсёк его от остального помещения магическим полукругом, заканчивавшимся у косяков входа. Уложив Патрика рядом с Настей и вооружив отца Никодима винчестером, я вышел. Пришелец терпеливо ждал, стоя там, где мы его оставили. Вот только бесполезный теперь ореховый прут он отбросил в сторону.

Я прошептал заклинание, размыкая охранный пояс вокруг дома.

– Заходите, – сухо предложил я.

Старик кивнул и неспешно прошёл. На ступени он поднялся не без труда. Мне этот упырь показался настолько слабым, что каждое движение давалось ему лишь ценой огромных усилий. Восстановив охранный круг вокруг дома, я закрыл на засов входную дверь и провёл «парламентария» в горницу.

При появлении гостя Патрик глухо заворчал, оскалив зубы, а сэр Галахад вздыбил шерсть, яростно размахивая хвостом. Они явно не одобряли моих действий. Старик же опустился на табурет и уставился на распятие. Руки его дрожали, глаза слезились, но он продолжал смотреть. Наконец дрожь унялась. Он отвёл взгляд от символа Спасения, взглянул на разъярённую скотину, опять грустно улыбнулся.

– Они правы, – он указал на кота, – я тоже упырь.

– Грех-то какой! – возмутился отец Никодим.

– Грех невелик, – отозвался гость. – Нет на мне христианской крови, помог Господь справиться. А вот звериную кровь пил. Но и отшельники святые акридами питались.

– Святым себя мнишь? – впал в грех ярости мой однокашник.

– Не шуми, – примирительно попросил гость. – Не святой я, конечно же. Но соблазну не поддался, муки претерпел, что мне за грехи посланы. Времени у меня мало. Не след сейчас препираться. Я многое сказать должен.

– Говорите, – вмешался я.

– Я дал слово передать вам следующее, – тихо и как-то бесцветно сказал гость. – Вас оставят в покое. Никто и никогда не тронет больше болотовцев. Вы же должны в течение недели ничего не предпринимать, не ходить в лес.

– Всё? – я почувствовал, как во мне закипает ярость.

– Нет, – всё также бесцветно продолжил старик. – Если вы откажетесь, вас уничтожат. Теперь, когда вы знаете, где находится кладбище, им терять нечего. Раньше они старались сохранить себе существование во время атак и не лезли на рожон. Сегодня это потеряло всякий смысл. Единственный способ спастись заключается в том, чтобы уничтожить вас любой ценой. Любой. Поэтому у вас, по их мнению, нет шансов. А у них – есть. Если сохранится хотя бы один шанс у них, всё начнётся сначала. Вам предлагают подумать… но недолго. Сегодня ночью всё должно решиться.

– Понятно, – вмешался отец Никодим, – но не всё. Почему ты всё время говоришь «они»? А сам-то ты кто? Праведник? Пилат, умывающий руки? Или загробного воздаяния не боишься? Бог всё видит, Он отделит зёрна от плевел.

Старик с тоской посмотрел на отца Никодима.

– Боюсь, – просто подтвердил он, – очень боюсь. Но я не с ними. Я служил священником в Болотове… очень давно. Я не верил в их существование, за что теперь наказан. Но никакими силами они не смогли заставить меня посягнуть на человека. Знаете ли вы, какая это мука, каждой ночью подниматься от боли, раздирающей твои внутренности? А днём, когда ты лежишь в сырой могиле, тебя мучает один и тот же сон: кровь, тёплая, дарящая жизнь кровь… Воистину адское испытание. Не один раз я терял самообладание и рвал зубами божьих тварей: крыс, птиц, – но ни разу не коснулся человека.

– Зачем же вы пришли сюда, если вы не с ними? – поинтересовался я, поглядывая в окно.

Я боялся подвоха и не слишком прислушивался к рассуждениям старика.

– Я передал вам их слова. А теперь скажу от себя. Не верьте им. Не соглашайтесь. Они сами напуганы. Да, им нечего терять. Но они не верят, что смогут победить вас. Бейтесь с ними, и да защитит вас Богородица.

Он немного помолчал, а потом добавил:

– А согласился я на роль посредника потому, что никак иначе не смог бы попасть сюда. Они мне не доверяют. А мне необходимо вырваться от них. Пора уже мне предстать перед Судиёй, но в этом только вы можете помочь мне. Сами знаете, как это делается. Если вы выживете, а я в это верю, отслужите молебен по душе моей окаянной. Милосердие Божие неисчерпаемо, на Него уповаю.

Старик покорно наклонил голову.

– Но это же убийство! – возмутился отец Никодим.

– Нет, милосердие! – старик умоляюще посмотрел на меня.

Я молча кивнул. Он пришёл к нам redivivus et ultor.

Отец Никодим упал на колени перед иконами и начал бить поклоны, шепча молитву. Старик же поднялся, грустно улыбнулся, указывая на сени. Но это не входило в мои планы. В сенях было слишком мало места, и я не знал, как может повернуться сражение. Разомкнув магический круг, я повёл его в кабинет отца Никодима.

Едва лишь старик переступил порог, я сразу же отсёк ему голову, ловя падающее тело на кол. Он сказал правду. Крови почти не вытекло. Не глядя на закончившего свой скорбный путь вампира, я закрыл дверь в кабинет.

Тут же из леса послышался отчаянный вопль. Отец Никодим поднялся с колен. Лицо его выглядело суровым, по щекам катились слёзы, но когда он взял винчестер, руки его не дрожали. Я повернул рубильник. Подворье осветилось прожекторами. Но никакого движения не замечалось. Тогда я предложил отцу Никодиму подняться на чердак. Тот молча кивнул и, поддерживая полы рясы, полез по лестнице.

Самый тщательный осмотр окрестностей дома с помощью бинокля и прибора ночного видения ничего не дал. В свете прожекторов металась лишь тень Корвина, методично кружившего над домом в ожидании появления противника.

– Ну, где же они? – несколько обиженно поинтересовался священник.

– Появятся, – устало ответил я.

Нетерпеливость отца Никодима заронила во мне некоторые сомнения: я начал опасаться, что во время предстоящего штурма он может совершить какой-нибудь необдуманный поступок.

Воспользовавшись кратким затишьем, я попытался объяснить ему стратегию обороны, сильные и слабые стороны возведённых мною укреплений.

Я не успел изложить священнику свои взгляды на последовательность его действий. Из леса вновь раздался нестройный вопль, на который Корвин отозвался тревожным хрюканьем. Из кустарника появились тени, двинувшиеся от опушки леса к забору поповского дома. Отец Никодим передёрнул затвор винчестера и припал к слуховому окну, выбирая для себя первую жертву. Я же приладился сбоку с арбалетом.

Вампиры торопились поскорее преодолеть простреливаемое пространство. Но я не торопился нажимать спусковой крючок, зная, что магический круг задержит их у дома прямо под прицелами нашего оружия. Среди нападавших не осталось волколаков, а это сильно упрощало наши задачи.

Наконец я нажал на спуск. Первая стрела угодила точно в сердце одного из нападавших. Точным оказался и выстрел отца Никодима. Пока я перезаряжал арбалет, священник успел сделать три выстрела, уложив двоих нападавших. Я выпустил вторую стрелу, после чего скатился по лестнице вниз. Патрик метался по горнице, но я не удостоил его вниманием, сразу же выйдя на крыльцо.

Вурдалаки уткнулись в магический круг, тщетно пытаясь найти в нём разрыв. Сверху гремели выстрелы винчестера, лишая нападавших возможности сосредоточиться. Вообще в действиях наших противников сквозила обречённость. Они напоминали игроков футбольной команды, проигрывающей на последних минутах матча один мяч и сбивающихся на так называемый «навал», когда забываются игровые установки тренера и разрываются связи между игроками.

Я шагнул с крыльца и выпустил пять серебряных пуль из «магнума», стреляя почти в упор. Это окончательно деморализовало штурмующих. Подхватив своих поверженных собратьев, они обратились в бегство. На подворье вновь воцарилась тишина. Алхимические свечи погасли.

Я возвратился в дом. В сенях меня едва не сшиб с ног спрыгнувший с лестницы отец Никодим.

– И это всё? – с некоторым разочарованием в голосе спросил он.

– Посмотрим, – сдержанно отозвался я.

Мы вошли в горницу. У двери нас встретил Патрик, обиженный тем, что в прошедшем сражении ему не нашлось места.

Отец Никодим, вспомнив участь своего собрата, ушёл в кабинет, а я, отключив прожектора, присел к столу. На колени мне прыгнул сэр Галахад. Он завёл нескончаемую кошачью песню покоя и умиротворения. Мурлыканье кота навеяло дремоту, но я продолжал настороженно прислушиваться, не слишком доверяя обманчивой тишине за стенами. Однако ничто не нарушало покоя старого дома. Лишь из кабинета священника доносились звуки творимых молитв, да монотонное урчание кота изредка прерывалось вздохами лежащего на половике Патрика.

Едва лишь за окнами начало светлеть, я уронил голову на стол и тут же заснул.

 

Глава XXIII. Осквернение некрополя

– Почему они так быстро смирились с поражением? – недоумевал отец Никодим, нетерпеливо расхаживая по горнице.

Он ни на мгновение не сомкнул глаз. Пока я дремал за столом, он похоронил «парламентария», приготовил завтрак, а теперь с неудовольствием поглядывал на продолжавшую спать Настю.

– Почему они отступили? – настойчиво вопрошал он, всё ещё переживая события минувшей ночи.

– Должно быть, их деморализовала неудача посольства и твоё появление в доме, – лениво объяснил я. – Им не приходило в голову, что ты так ловко обращаешься с винчестером. Можешь пожинать лавры блистательной победы.

Отец Никодим покраснел от сдерживаемого возмущения.

– Язык у тебя без костей, – с упрёком заметил он, – это ты предыдущей ночью сотворил нечто такое, что они и к дому-то боялись подойти!

– Какое это теперь имеет значение? – пожал я плечами.

Затронутая отцом Никодимом тема не вызывала у меня особого интереса, да и сам священник болтал лишь потому, что не мог справиться с желанием поскорее отправиться на лесное кладбище и гасил своё нетерпение потоком вопросов.

– Пойду, выгуляю собаку, – объявил я, заканчивая разговор.

Прихватив трубку, я направился к лесу. Воинственно задрав хвост, Патрик летел впереди и обнюхивал кусты в тщетной надежде найти таящегося в засаде врага, чтобы бросить его к моим ногам.

Прогулявшись по опушке леса, я спустился в село, прошёл мимо опустевших домов. В какое-то мгновение меня охватило жутковатое чувство. Было что-то щемящее в заброшенности человеческого жилища. Висящий на заборе для просушки половик, ведро у крыльца, лопата, торчащая из кучи песка, напоминали о том, что ещё несколько дней назад в селе теплилась жизнь. Сегодня же оно выглядело мёртвым.

Я заглянул в избу Мотрина. На неприбранной постели валялся его мундир и милицейская рубашка с грязным воротничком. На столе лежал покрывающийся пылью пистолет. Стоящий в углу сейф оказался открытым. В нём виднелась стопка каких-то бланков, несколько пачек мелких денег и кобура. Я положил пистолет в сейф, запер его и забрал ключ с собой.

Пройдя мимо домов с закрытыми ставнями, я решил зайти в избу, привлекшую моё внимание игривой занавеской, помахивавшей нам с Патриком из полуоткрытой входной двери.

Войдя внутрь, я понял, что это дом фельдшера. В нём стоял характерный запах лекарств. Медицинский шкафчик, ширма с наброшенным на неё белым халатом вызывали в памяти тоскливое чувство, связанное с необходимостью посещения поликлиники.

Неожиданный резкий звук заставил меня вздрогнуть и потянуться за револьвером. Но это всего лишь включился старенький холодильник с голосистым компрессором. Я открыл его дверцу и обнаружил, что он набит лекарствами. Они скапливались у фельдшера годами, поскольку жившие в селе волколаки не обременяли лекаря просьбами о медицинской помощи.

Я решил, что пора возвращаться. У меня никогда не проявлялся комплекс мародёра. Я не собирался шарить в покинутых домах. Свистнув Патрика, я направился на подворье отца Никодима.

Священник стоял на крыльце, к перилам которого он прислонил связку лопат. Аккуратная кучка осиновых кольев лежала рядом. В руках отца Никодима поблескивал топор, что свидетельствовало о том, что он усердно трудился над изготовлением осинового оружия.

– Наконец-то! – с лёгким укором приветствовал он меня. – Долгонько прогуливаетесь! Работы – непочатый край, а солнце уже высоко!

Из дома вышла Настя, прикрывая глаза от слепящего света.

– Наверстаем, – бросил я, приветственно помахав Корвину, совершающему круг почёта над Патриком, и направился к лендроверу.

– Куда это ты? – забеспокоился отец Никодим.

– Поедем с комфортом, – объявил я.

– Туда же нет дороги, – засомневалась Настя.

– С нашей стороны нет, а в объезд проехать можно. Я уже прикинул. Придётся в лесу немного порулить, но место там проходимое, – я начал загружать в автомобиль всё, что старательно подготовил священник.

Патрику приказали оставаться в доме и охранять его, а сэр Галахад с Корвином включались мной в состав экспедиции.

Солнце уже изрядно припекало, когда лендровер, взревев, выкатился на просёлочную дорогу, кружащую между лесом и полями.

Пока я объезжал лес, отец Никодим вертелся на сидении и недоверчиво поглядывал в окна автомобиля, демонстрируя своё неодобрение выбранного мною маршрута. Наконец я заметил заросшую травой колею, уходящую в лес, и свернул на неё.

– Это называется «ехать с комфортом»? – с возмущением спросила Настя, но сразу же замолчала, едва не прикусив себе язык, когда лендровер тряхнуло на очередной кочке.

Я промолчал. Заросшая травой и кустарником колея всё-таки представляла собой дорогу, но ближе к кладбищу она была кем-то старательно уничтожена как раз там, где начинался достаточно крутой подъём.

Когда мы добрались до этого места, и я начал лавировать между ёлками, подминая под колёса подлесок, отец Никодим жалобно вскрикнул и попросил высадить его. Настя последовала примеру священника. Мне показалось, они тешили себя иллюзией, что доберутся до вершины холма раньше меня. Я не стал спорить. Дав им метров десять форы, я нажал акселератор. Лендровер прорычал что-то неласковое и рванулся вперёд. Вцепившись в баранку, я уворачивался от возникавших перед капотом стволов, подгоняя автомобиль вверх. В считанные минуты я добрался до вершины холма, с которого в сторону кладбища пролегала вновь легко различимая колея.

Подождав запыхавшегося священника, я не без ехидства осведомился, не намерен ли он остальной путь также проделать пешком. Отец Никодим не ответил. Но распахнув дверь лендровера, он посмотрел на меня, и в его взгляде я не обнаружил ангельской кротости. Настя же одарила меня улыбкой, в которой явственно читалось восхищение. Я остался утешен.

Ещё несколько минут резвой езды – и лендровер замер на окраине заброшенного кладбища, весьма далёкого от вечного покоя, но живущего буйной ночной жизнью. Отец Никодим принялся деловито выгружать снаряжение.

Между тем из автомобиля выбрался сэр Галахад. Распушив хвост, он неторопливо прошествовал мимо меня, принюхиваясь к каким-то травкам. Наткнувшись на холмик рыхлой земли, он вздыбил шерсть и утробно взвыл. Повинуясь призыву моего мохнатого соратника, я вонзил лопату в податливую землю. Мне хватило нескольких минут, чтобы добраться до гроба.

– Гляди-ка, – ткнул пальцем отец Никодим в раскопанную могилу, – кладбище старое, а гроб-то новенький.

– Очевидно, местное население регулярно обновляло свои жилища в Болотове, – с кривой усмешкой отозвалась Настя.

Она стояла за спиной священника с осиновым колом и киянкой, которые поспешила сунуть в руки отцу Никодиму. Я же тем временем подцепил лопатой край крышки и откинул её в сторону: в гробу лежал поросший щетиной мужичонка с нездоровым румянцем на землистых щеках. Когда отец Никодим загонял ему в сердце кол, упырь распахнул глаза, издав почти звериный вой. Заметив, что Настя отвернулась, я поспешил отсечь вурдалаку голову.

Священник, не тратя времени, уже выбрасывал землю из следующей могилы. Я же направился к сэру Галахаду, яростно оравшему рядом с загнанным вчера в землю колом.

– Странно, – удивилась последовавшая за мной Настя, – сюда же уже вбили кол?

– Видать, плохо вбили.

– Что значит – плохо? – Насте явно не понравилась моя интонация.

– Либо промахнулись, либо не пробили крышку… – яростно выбрасывая из могилы землю, отозвался я.

Действительно, вбитый отцом Никодимом кол, слегка царапнув гроб, ушёл в сторону, подарив лежащей в ящике девице с узкими хищными губами лишнюю ночь существования между жизнью и смертью.

Через пару часов лихорадочной работы у меня заныла поясница, руки налились свинцом, а глаза начали слезиться от пота и пыли.

– Перекур! – объявил я и потянулся за фляжкой с коньяком.

– Вандализм какой-то! – заявил подошедший батюшка.

Его ряса измазалась в грязи. В руке он держал окровавленный топор.

Я огляделся. Открывшаяся моему взору картина вызвала у меня лёгкий приступ тошноты. Зрелище не для слабонервных. Среди разрытых могил, из которых поднимался отвратительный запах крови, смешивавшийся с приторными болотными испарениями, которые доносились сюда с каждым лёгким порывом ветра, бродил разъярённый кот; Настя, сжав руками виски, как безумная, раскачивала головой, сидя на берёзовом пеньке, а священник с всклокоченной бородой пил из горлышка фляжки французский коньяк, словно монастырский квас.

– Чего уставился? – мрачно спросил отец Никодим, поймав мой взгляд. – Никогда попа-гробокопателя не видел?

– А тебе идёт роль осквернителя могил, – не удержался я.

– Язык твой блудливый сгубит тебя скорее, чем грехи твои! – священник воздел перст к палящему солнцу.

– Да ладно тебе! Передохнул? Берись за лопату, – я понимал, что бедняга Никодим витийствует, тщетно пытаясь заглушить страшные муки совести и душевную боль.

Вновь полетела земля, затрещали доски разбиваемых гробов, завопили уничтожаемые упыри. Мы работали, как проклятые, не позволяя себе ни на секунду расслабиться, боясь, что любой из нас способен вдруг не выдержать и сорваться. Безумие – не самая страшная плата за то, что творилось на тихой лесной поляне. Я с ужасом подумал о снах, которые навалятся на меня следующей ночью. Чем смогу я отогнать картины жутких воспоминаний, чем заглушу звучащий в ушах хруст разрубаемых шейных позвонков и бульканье вырывающейся из артерии крови? И с остервенением я швырял землю и размахивал топором…

Совершенно неожиданно я осознал, что копать больше нечего. Старое кладбище превратилось в кусок коричневого швейцарского сыра, брошенного в зелень неиспоганенного людьми леса. Посмотрев по сторонам, я увидел творящего молитвы священника, разбросанные инструменты, но напрасно искал я Настю. Она исчезла. Мне это не понравилось. Заметавшись среди разрытых могил и безучастных деревьев, я чудом не сломал себе ноги или не разбил нос. Я нашёл пенёк, на котором сидела девушка, но сама она отсутствовала. Не оказалось Насти и около лендровера. Крик Корвина заставил меня изменить направление поисков. Я шагнул в тень леса, где довольно быстро наткнулся на скорчившееся тельце.

Я вдруг понял, что девушка держалась за голову не от ужаса, а под влиянием того наваждения, которое насылал враг, желающий подчинить её себе. Лишённая защитного экрана, она оказалась во власти охватившей её боли, не посмев обратиться за помощью и оторвать нас от нашей чудовищной работы. И вот теперь она лежала передо мной, беспомощная и несчастная.

Сосредоточившись, отрешившись от всего окружающего мира, я поставил защитный экран, а затем начал выпутывать девушку из паутины боли. Я работал медленно и аккуратно, отгоняя липкую мысль о том, что слишком поздно понял, как нужна была ей моя помощь.

К счастью, я успел. Настя застонала, открыла глаза. Я помог ей сесть. Она привалилась к дереву и слабо махнула рукой, пытаясь скрыть чувство неловкости. Говорить она не могла. На лице застыла мученическая гримаса, но она хотела освободить меня от лишней заботы. Я ободряюще улыбнулся Насте, однако улыбка быстро сползла с моей перепачканной физиономии. Что-то не склеивалось в моём сознании. Ставя экран, я явственно ощущал мощное противодействие. Но кто мог атаковать девушку, если мы переворотили всё кладбище? У меня похолодели ноги. Мы упустили главного упыря, а возможно, не одного его. Где же они могли скрываться?

Нарисовав вокруг Насти магический круг и наспех закрепив его парочкой неслабых заклинаний, я поспешил к священнику.

Отец Никодим истово молился. Он не обратил на моё появление ни малейшего внимания, как не заметил он моего исчезновения несколько раньше. Положив ему на плечо руку, я прервал импровизированную службу.

– Повремени, отче, – тихо объяснил я. – Работа не закончена.

Священник непонимающе осмотрелся. Лицо его сделалось суровым. Он грозно посмотрел на меня, подозревая, очевидно, что я замыслил глупый и отвратительный розыгрыш, но в моих глазах он увидел искренний страх.

– Но где же? – растерянно вскричал он и развёл руками.

– Не знаю, – признался я. – Вот это самое мерзкое. Но кто-то продолжает донимать Настю. Кто-то очень сильный. Он ушёл от нас, а теперь издевается над нами.

– Уверен? – в голосе отца Никодима звенела холодная решимость.

– Уверен! – кивнул я головой.

– Надо найти эту мразь. Немедленно. Думай, чернокнижник! Мы должны его найти, его или их… всех, понимаешь? Всех! – в глазах отца Никодима плясало пламя фанатизма: он осознал свою миссию, он рвался к поставленной цели неумолимо и твёрдо.

Я ещё раз внимательно осмотрел осквернённый нами некрополь, пытаясь представить себе его границы и расположение захоронений. Несколько раз обошёл я место, где когда-то располагался кладбищенский храм. Результатом осмотра оказалось лишь стойкое убеждение в том, что поработали мы на совесть. Однако всё-таки упустили главаря упырей.

Над моей головой курлыкнул Корвин. Птица уселась на ветку. Она вертела головой, не проявляя особого беспокойства. Оставалась ещё надежда на сэра Галахада. Я подозвал кота, продолжавшего возбуждённо ворчать, попробовал объяснить ему свои невесёлые мысли. Сэр Галахад выслушал меня, плотоядно зевнул и, воинственно взметнув хвост, величаво двинулся по влажной земле, обходя не только раскопанные могилы, но и забрызганные кровью куски глины.

Он обошёл весь некрополь, замер, подняв правую переднюю лапу, задумчиво поглядел в сторону, словно завидев неосторожно оказавшуюся в поле его зрения мышь или птичку, а затем, зашипев, двинулся в лес, припадая к траве, тревожно похлёстывая её кончиком хвоста. Отец Никодим, как заворожённый, последовал за моим мудрым зверем. Кошки замечательно чувствуют магию, а мой кот обладал прямо-таки сверхъестественными способностями «слышать» магическое поле и угрозу своему хозяину. Впрочем, вряд ли он считал меня хозяином, скорее, наперсником, а, может быть, даже и кем-то, нуждающимся в его высоком покровительстве.

Сейчас он «взял след». Кот шёл по нему осторожно, но уверенно. В моей душе вновь затеплилась надежда, но я не спешил, стараясь лишь не потерять из виду грязную рясу священника.

Однако когда сэр Галахад, призывая меня, заорал так, что с деревьев свалились перепуганные птицы, я сорвался с места и поспешил на голос зверя. Кот спустился в ложбину на холме, где остановился перед огромным пнём с крючковатыми корнями, смытым с вершины холма дождями. Сэр Галахад нехорошо ворчал. Он рвал землю когтями, словно готовился к битве с соперником за приглянувшуюся ему киску.

– Где-то здесь, – внезапно осипшим голосом провозгласил отец Никодим.

– Редкостная сметливость, отче! – саркастически отозвался я, разглядывая ложбинку.

Присмотревшись к пню, я понял, что взволновало моего кота: пень прикрывал нору, уходящую в склон холма. Оттащив в сторону пень, я обнаружил не просто нору, а своеобразную пещеру, дно которой кто-то выложил булыжниками, а стены и потолок укрепил досками. Какая роскошь! Доски оказались струганными, их покрывал толстый слой олифы. И разумеется, в этом импровизированном склепе располагался гроб. Один, но почти роскошный. Он был дубовым и заботливо покрыт лаком. Его обитатель явно отличался предусмотрительностью и осторожностью.

Пока я рассматривал найденное сэром Галахадом захоронение, отец Никодим отодвинул меня в сторону и, пыхтя от напряжения, потащил гроб из склепа. Я помог ему, но в последний момент руки мои дрогнули, гроб упал на дно лощины и перевернулся. Крышка отвалилась, а из гроба выпал покойник в ветхой гимнастёрке, галифе, сапогах, весь перепоясанный ремнями. Лицо его уткнулось в грязь. Когда же мы перевернули упыря, то увидели крючковатый нос с горбинкой, длинные гайдуцкие усы, запавшие закрытые глаза. Из плотно сжатых губ мне послышался стон, в котором звучал не страх, но ненависть и угроза.

– Вот он какой! – проговорил отец Никодим. – Я слышал от одного старого монаха историю о том, что все беды болотовцев начались ещё в восемнадцатом году, когда в село привезли пленного хорвата, который вскоре умер. Зачем его притащили в такую глушь, кто и когда взял его в плен, монах толком объяснить не мог. Я тогда не принял его рассказ всерьёз. Согласись, история совершенно неправдоподобная, а для легенды и вовсе нелепая: нет в ней сюжета. Ан, вот оно как повернулось! Я так полагаю: не его взяли в плен, а он «взял в плен» какого-то болотовца, чтобы заставить его привезти себя в село, где решил укрыться от тех, кто распознал его. Возможно, на него уже охотились. Ловко он всё придумал! Здесь не обошлось без врага рода человеческого.

– Хватит, хватит, отче! Сейчас не время проповедовать, – прервал я священника. – Не в музей же его отправлять. Ну-ка, за дело!

Отец Никодим засуетился, выбрался из лощины, потом резво помчался к лендроверу. Вскоре он вернулся с двумя кольями, киянкой и топором.

Батюшка удивительно точно расположил кол над сердцем лежащего и взмахнул киянкой. Хотя грудь его вздымалась от прерывистого дыхания, рука священника не дрожала. Тут глаза вурдалака широко распахнулись: в них сверкнула такая злоба, что я, не дожидаясь удара отца Никодима, схватил топор и отделил голову от туловища. Вслед за мной священник, крякнув, опустил киянку. Ветхая ткань гимнастёрки расползлась, послышался хруст ломающихся рёбер, нас обдал кровавый фонтан.

Хлынувшая из горла кровь всего лишь добавила грязи моим многострадальным джинсам, в то время как струя из-под вонзившегося в сердце осинового кола брызнула прямо в лицо священнику. Вот тут-то я и убедился в силе воли отца Никодима: он широко раскрыл рот, собираясь выругаться, но сдержался, осенил себя крёстным знамением, а затем, преклонив колени, начал произносить молитвы, не потрудившись даже утереться.

Совершенно обессиленный, я присел на гроб. Сэр Галахад немедленно вскочил мне на колени, но мои джинсы оскорбили его эстетические чувства. Брезгливо потряхивая лапами, он перебрался мне на плечо, где изобразил трактор, урча мне прямо в ухо. Урчание его звучало самодовольно и умиротворяюще. Кот выражал мне своё одобрение, одновременно успокаивая мои расшатавшиеся нервы. Мудрый и чуткий зверь! Почему на жизненном пути мне не встретился человек, хотя бы отдалённо походивший на сэра Галахада?

А день клонился к вечеру. Ещё раз тщательно осмотрев холм, мы стали собираться в обратный путь. Отец Никодим кряхтел и постанывал, я грязно ругался шёпотом, надеясь, что Настя меня не услышит. Мне казалось, что тело моё превратилось в один огромный синяк. Любое движение отзывалось ноющей болью, перед глазами плавали разноцветные круги, а в ушах стоял гул, напоминающий мне оживлённый аэропорт европейского масштаба. Слабодушно я начал мечтать о том, чтобы меня бросили здесь рядом с разделанными упырями. Но ответственность за скотину и сочувствие к Насте заставили меня сесть за баранку лендровера.

Вернувшись в село, мы не позволили себе расслабиться. Наскоро поужинав и переодевшись, мы распределили время ночного дежурства. Поскольку моя очередь оказалась только второй, я без колебаний рухнул на спальный мешок, сразу же провалившись в тяжёлый и глубокий сон.

Пробуждение было безрадостным. К навязчивой мускульной боли добавилась тяжесть в голове и сухость во рту. Глотнув из термоса кофе, я отправился в обход. Ни один из моих зверей не пожелал составить мне компанию. Я вышел на крыльцо и послушал мирный стрёкот сверчка, потом поднялся на чердак, откуда с помощью прибора ночного видения внимательно осмотрел опушку леса. Всё выглядело мирным и спокойным. Распахнув ставни слухового окна, я потревожил примостившегося на крыше Корвина. Ощущение безопасности казалось непривычно неправдоподобным.

Я спустился вниз, вышел на крыльцо и занялся своей трубкой. Огромное безоблачное небо, на котором ярко сияли звёзды, а под ним – мёртвое село, последний обитатель коего, отец Никодим, мирно спал в своей постели, наводили меня на философские размышления о вечности природы и скоротечности человеческой жизни, если только человек не выбирает себе участи вампира…

 

Глава XXIV. Подведение итогов

Я задержался в Болотове ещё на несколько дней. Мне хотелось убедиться в том, что село действительно очищено и можно не бояться рецидивов. Кроме того, следовало уладить ряд формальностей с местными властями. Как ни поверни, но столь быстрое исчезновение практически всех сельских жителей не могло не вызвать вполне естественных для такой ситуации вопросов. На вопросы мы отвечали вежливо и скорбно, всемерно изъявляя полную готовность помочь установлению истины. Следствие закончилось удивительно быстро, чему явно помогли мои связи и вмешательство церковного начальства, давшего отцу Никодиму самые лестные характеристики.

Кстати, сам отец Никодим развил бурную деятельность, стремясь возродить Болотово. Он заявил, что намерен остаться в селе. Вполне понятно изумление всех, кому он излагал свои пожелания о продолжении служб в болотовском храме. Но на все недоумённые вопросы отец Никодим лишь хитро улыбался и похлопывал по старенькому портфелю, в котором лежали черновики каких-то писем. Мне же он объяснил, что заручившись поддержкой церковного и светского начальства, предложил заселить Болотово беженцами, лишёнными крова и скарба в бывших братских республиках.

Я не слишком поверил в успех его начинания, но оказался неправ. Ещё до моего отъезда в Болотово приехало несколько семей. Самое интересное заключалось в том, что это были совсем не беженцы, а отставные офицеры, которым надоело мотаться по гарнизонным общежитиям и выслушивать бесконечные обещания выплатить им положенное материальное и денежное довольствие.

Отец Никодим радостно потирал руки, вводя новоприбывших в права владения наследством упырей и волколаков. К моей радости, в селе завелась скотина. На дворах забрехали собаки, веселя жидкостью своих голосов моего Патрика, а по улицам села побрели задумчивые козы, выщипывая из кюветов сочную травку. Жизнь возвращалась в некогда проклятое село. Настало время и мне возвращаться домой.

Надо заметить, что все эти дни я почти не видел Настю. Вначале она взялась помогать отцу Никодиму, приняв на себя обязанности его референта, а затем, когда в Болотово приехали переселенцы, начала обустраивать одно семейство в доме Фрола Ипатьевича, который вполне официально отписала им в полное пользование как единственная законная наследница всего движимого и недвижимого имущества незадачливого волколака. Семейство это состояло главным образом из пяти отчаянных сорванцов в возрасте от трёх до двенадцати лет, никогда не слышавших о той самой дисциплине, которую их папаша насаждал среди менее везучих чудо-богатырей, имевших несчастье оказаться в его роте.

Поскольку маленькие негодяи постоянно стремились напакостить моему зверью (они искренне верили, что ухватив за хвост сэра Галахада или запихнув палку в глотку Патрику, доставят тем самым им неизъяснимое наслаждение), я держался подальше от дома Фрола Ипатьевича и от Насти, за которой «золотая рота» капитана Блинова бегала постоянно, если не в полном составе, то в лице её худших представителей, на радостных лицах коих я явственно читал затаённую тягу к уголовной романтике.

Короче говоря, в Болотове становилось шумно и скучно. Утром я люблю поспать подольше, но колокольный звон, которому отец Никодим отдавался с редким самозабвением, способен был не только поднять с постели умирающего, но и превратить совершенно здорового человека в неврастеника. Итак, я начал паковать чемоданы.

Отец Никодим фальшиво заохал, предлагая мне отдохнуть, погостив в его доме сколько заблагорассудится, но я знал, что он будет безмерно счастлив избавиться от табачного дыма моей трубки и шерсти моей скотины в своей избе. Посему я сделался суров и неумолим, а отец Никодим, облегчённо вздохнув, подарил мне икону, чтобы она оберегала меня в моих странствиях. Должен признаться, что иконка оказалась древней и ценной. Подарив её мне, бывший однокашник лучше всяких слов сумел передать истинное своё отношение к моему вмешательству в судьбу Болотова.

И вот, когда я мыл свой лендровер, готовя его в дальнюю дорогу, на подворье прибежала Настя, сопровождаемая чумазыми новопоселенцами, чьё появление в Болотове вполне могло компенсировать исчезновение упырей. Постоянно несущий дозор Корвин издал предупреждающий клик, а сэр Галахад величественно проследовал на чердак, чтобы там в приятной дрёме переждать нашествие. Патрик же, поймав мой сочувственный взгляд, задрал хвост и рванул в лес.

Настя открыла рот, чтобы поздороваться со мной, но её приветствие потонуло в едином вопле трёх здоровенных глоток, каждая из которых извергала нечто банальное, но от этого не менее скверное: «Дядя, покатай!», «Это твоя тачка?», «А у моего папки был уазик! Знаешь такую военную машину?» В это мгновение я почувствовал странную тягу к вампиризму и меланхолически подумал, что в древнем обычае человеческих жертвоприношений заключён глубочайший смысл.

– Дети! Разве вас не учили, что придя в гости, сначала нужно поздороваться? – я постарался воспроизвести интонации одной моей учительницы, которая иногда снится мне после слишком обильных возлияний или при очень высокой температуре.

Три рта, прекратив словоизвержение, так и остались открытыми.

– Чистили ли вы утром зубы? Мыли ли руки? Почему у вас грязные коленки? А ваша мама позволила вам выходить на улицу в таком виде?

Настя поперхнулась от сдерживаемого смеха, а её свита, погрустнев, осуждающе посмотрела на меня тремя парами невинных серых глаз, однако, заподозрив, что я замыслил обременить их каким-нибудь скучным поручением (а я сделал всё, чтобы именно такое подозрение закралось в их порочные души), немедленно ретировалась.

– Милые дети, правда? – спросила Настя.

– Не разделяю вашего заблуждения, – я остался холоден и сух.

– Бросьте! – она безапелляционно махнула рукой. – Теперь вы меня не проведёте своими штучками. Я знаю, какой вы! Но мне надо бежать. Я хотела попросить вас взять меня с собой, если, конечно, это вас не стеснит. У меня ведь в Москве сестра. Я и так слишком надолго оставила её одну.

– Конечно, конечно, – засуетился я, – никаких проблем, места в автомобиле достаточно…

– Вот и хорошо! – прервала меня девушка, лукаво добавив, – а я вас по дороге кормить стану. За час я соберусь.

Мило улыбнувшись, она выскользнула за калитку. Я посмотрел ей вслед, вздохнул и взялся за ведро…

Настя оказалась на удивление пунктуальной. Ровно через час она появилась на подворье отца Никодима в джинсах и шёлковой зелёной блузке. В руках девушка держала сравнительно небольшой чемоданчик и полиэтиленовую сумку с провизией, а за плечами у нее висел потрёпанный рюкзак.

– Я готова, – радостно объявила она.

Мы тоже успели собраться. Сэр Галахад уже расположился в лендровере, а Патрик, вывалив язык и преданно заглядывая мне в глаза, ждал только команды, чтобы занять место в машине. Я помог девушке разместить её багаж, распахнул перед ней дверцу машины. В этот момент из дома торжественно вышел отец Никодим, чтобы перекрестить нас и пожелать доброго пути. Прощание выглядело сдержанным и кратким. Перед самым отъездом священник сунул Насте довольно большое лукошко, завязанное тряпицей, махнул рукой и удалился в дом. Девушка сунула подарок в машину (салон наполнился чудесным ароматом спелых яблок), и мы поехали.

Всю дорогу до Москвы моя спутница казалась довольно молчаливой и сосредоточенной. Какая-то навязчивая мысль не давала ей покоя. Во время остановок она, словно вспомнив о взятых на себя обязательствах, принималась шутить, расспрашивать меня о каких-то пустяках или играть с Патриком, но стоило лендроверу набрать скорость, как она вновь погружалась в свои размышления. И вот, когда мы уже подъезжали к Москве, она вдруг повернулась ко мне и решительно объявила.

– Знаете, я решила уехать с сестрой к отцу.

– Зов крови? – позволил я себе весьма двусмысленный вопрос.

– Возможно, – неожиданно серьёзно ответила Настя.

– А скучать не будете?

– Буду! Обязательно буду, – в голосе её сквозь уверенную отрешённость пробилась какая-то тоска, – но я почему-то уверена, что должна поступить именно так.

– А сестра?

– В первую очередь из-за сестры я и должна поехать к нему. Я не могу этого объяснить, но так надо… – Настя замолчала.

Мне показалось, что она просто пытается не заплакать.

– У вас ещё есть время подумать, – не очень искренне заметил я.

– А знаете, вначале я решила выйти за вас замуж!

Я, опешив, едва не подрезал обгоняемый грузовик.

– Быстро же вы принимаете и меняете решения, – заявил я, скрывая смущение.

– Что делать! Уж такая уродилась, – теперь она весело смеялась. – Вы поможете мне побыстрее оформить визу? Вы ведь всё можете?

– Помогу!

Я помог. Прошло совсем немного времени, а я уже подвозил сестёр в Шереметьево, только теперь мы ехали мимо того места, где состоялся наш разговор, не в лендровере, а в «Вольво». И Настя сидела не рядом со мной, а на заднем сидении, прижимая к себе хрупкую девчушку с огромными чёрными глазищами… Они избежали власти болотовских упырей, чтобы добровольно отправиться к тому, кто всеми безоговорочно признавался властелином вампиров…

 

Глава XXV. Для чего нужна дипломатическая почта

Прошло несколько месяцев. Труды и заботы постепенно стирали память о болотовских приключениях, о которых за этот весьма длительный период времени мне напомнили лишь дважды: один раз меня пригласили в прокуратуру подписать несколько бумажек, связанных со снятием свидетельских показаний по факту исчезновения из села Болотова гражданина Брыля С. Н., да ещё раз мне напомнил об отдыхе на лоне погоста телефонный звонок отца Никодима.

Батюшка, экономя деньги, уплаченные за междугородний разговор, скороговоркой сообщил мне, что в селе наступил период благоденствия. Он настоятельно просил меня воздержаться от наездов в его владения, опасаясь моего дурного влияния на его паству или появления нежелательных слухов об историческом прошлом почивших обитателей Болотова. Деловито посоветовав мне «непременно сходить к исповеди, дабы очистить душу» et quibusdam aliis, он торопливо повесил трубку.

Признаюсь, я и сам стремился вытравить из своих воспоминаний «бои с упырями», поскольку эти жутковатые сцены не способствовали ни здоровому пищеварению, ни безмятежному сну. Поэтому когда меня попросили зайти в румынское посольство для получения «небольшой посылки», я слегка смутился. Не сразу сообразил я, кто может что-то передать мне из бывшей вотчины Николае Чаушеску. Но потом перед моими глазами возник милый образ очаровательной Насти, после чего я резвёхонько помчался в гараж заводить автомобиль.

Посылка действительно оказалась небольшой: мне передали плотно завёрнутый пакет размером с почтовый конверт, но толстенький и аккуратно перевязанный шпагатом, со множеством сургучных печатей. На всех печатях красовалось изображение одинокой башни без каких-либо надписей.

Поблагодарив молодого дипломата, взявшего на себя труд доставить мне от неизвестного ему отправителя пакет, которому предстояло миновать официальную таможню обеих стран, я вернулся к себе в усадьбу.

Запершись в кабинете, я ещё раз рассмотрел печати, но не обнаружил в них ничего нового. Сургуча явно не пожалели, поэтому, когда я снял шпагат, на небольшом медном подносе, стоявшем на моём столе, высилась приличная горка красноватых обломков от многочисленных толстых печатей. Бумаги на упаковку пакета тоже не пожалели. Это была толстая коричневая упаковочная бумага.

Я снял один слой, затем второй, третий. В голове моей начала оформляться нерадостная мысль о том, что я всего-навсего стал жертвой чьего-то розыгрыша. Сняв четвёртый слой бумаги, я обнаружил толстый конверт, также запечатанный всё той же сургучной печатью с изображением башни. Решив сохранить её нетронутой, я ножницами отрезал край конверта. Из него на стол выпали две записки и небольшая коробочка, в каких обычно держат ювелирные изделия.

Я решил начать с записок. Одна оказалась написанной по-французски, неизвестным мне энергичным почерком. Вторая – на русском языке от Насти. Разумеется, я начал именно с неё.

«Милый, милый Алексей Станиславович! – писала мне дочь вампира. – У нас с Катей всё очень хорошо. Но мне до сих пор очень не хватает вас, вашего свирепого обаяния, жестокого сарказма и обольстительных комплиментов. Первые дни я часто плакала, жалея, что не приняла вашего предложения выйти за вас замуж. Но вы ведь предлагали мне свою руку в шутку? Если даже и не так, никогда не говорите мне об этом, иначе я снова разревусь. Я очень, очень, очень вам благодарна. Простите мне мои колкости и ту несправедливость, которые могли вас обидеть. От мысли, что мне предстояло остаться на болотовском погосте, я просто прихожу в ужас. А Катенька? Неужели её ждала участь Груни? Вы спасли нас. Мы никогда не забудем об этом. Не забуду я и ваших замечательных зверей. Передавайте им привет.

Ваша (увы, уже не ваша) Настя.

P.S. И всё-таки ваша Н.»

Я отложил записку и закурил трубку. Образ очаровательной девушки стоял перед моим мысленным взором. Жалел ли я о том, что не попытался добиться руки Насти? Нет. Ничего хорошего из нашего брака не могло получиться. Мы оба слишком эгоистичны, слишком сильны, чтобы любовь не перешла в ненависть. Вечная пикировка и борьба за право жить так, как хочется, вот что ждало нас. А дети? От этой мысли я просто похолодел. Мне тут же представились отпрыски капитана Блинова, хозяйничающие в моём доме. Нет, нет и нет…

Но что-то всё-таки томило моё сердце, навевая грёзы о лёгком флирте, изящной дружбе, игривой переписке… Наверное, Настя останется в моей душе небольшой, но время от времени напоминающей о себе занозой.

Я выбил трубку и взял коробочку. Найдя почти незаметный механизм замка, я нажал слегка выступающий с краю стерженёк. Крышка откинулась. Моему взору предстал мужской перстень с большим кроваво-красным рубином. Перстень был старинной работы. Его изготовила рука большого мастера, чувствующего металл и любящего камень. Одно лишь смутило меня. В центре безупречно огранённого рубина виднелось небольшое пятнышко. Бракованные камни не вставляют в такую оправу или же при огранке стремятся скрыть изъян.

Я взял лупу и с восхищением обнаружил, что «пятнышко» оказалось вмонтированным в камень миниатюрным изображением летучей мыши. Да и сам перстень при внимательном рассмотрении оказался летучей мышью, сомкнувшей за спиной развёрнутые крылья и широко распахнувшей кровавую пасть – рубин, зажатый четырьмя острыми клыками.

Передо мной лежало чудо ювелирного искусства.

Раскрыв вторую записку, я прочитал следующее послание:

«Уважаемый господин Кутасов!

Не знаю, смею ли я называть Вас графом (по моим сведениям, Вы имеете полное право носить титул, некогда принадлежавший одному из Ваших достойных предков), но мне весьма приятно обращаться к Вам как к человеку моего круга…»

При мысли о принадлежности к «кругу» автора послания меня слегка передёрнуло.

«Спешу выразить Вам мою глубочайшую признательность за то участие, которое Вы приняли в судьбе моих дочерей. Поверьте, я, как никто другой, способен по достоинству оценить совершённое Вами. Хочу заверить Вас, что понимая искренность и известную закономерность предубеждения Вас против моей персоны, тем не менее испытываю к Вам чувство глубокого расположения. Отныне я Ваш должник, и Вы можете рассчитывать на меня, если у Вас возникает потребность в какой-либо специфической услуге или в информации, находящейся в моём распоряжении. Я доверяю суждениям Анастасии, а она даёт Вам более чем лестные характеристики и, кажется, до сих пор слегка увлечена Вами. Во всяком случае, ведя светскую жизнь (в дневное время, что должно Вас успокоить), она не нашла никого, кто мог бы встать в её представлениях рядом с Вами. У меня есть и собственные источники информации. Мне весьма лестно, что я оказался должником человека достойного, отвечающего моим очень строгим меркам…»

Тут меня ещё раз покоробило. Соответствовать «меркам» вампира-рецидивиста – это уже слишком! Я, должно быть, действительно очень плохой человек по «меркам» людским.

«Не исключаю возможности более близкого знакомства с Вами или установления между нами отношений как деловых, так и дружеских. Чтобы у Вас не возникло сомнений в недвусмысленности сказанного, посылаю Вам артефакт, значение которого Вы как специалист сумеете оценить по достоинству. Это не знак принадлежности к моему сообществу, но «охранная грамота». Вы можете проверить и убедиться в том, что этот артефакт обладает собственной силой. Он делает неуязвимым своего владельца при покушении на него любого, подчёркиваю, любого члена моего сообщества в любой стране и при любых обстоятельствах. Согласитесь, нельзя представить более веского доказательства моего к Вам доверия и расположения. Ваши же доказательства – мои дочери. Что же ещё нужно нам, чтобы отбросить лицемерие и, не отказываясь от признания объективных разногласий, вызванных, если угодно, чисто физиологическими различиями, поддерживать нормальные, ровные отношения?

Позволю себе напомнить Вам, что так уж устроен наш мир. В нём мужчина и женщина вынуждены смирять свои сущности, чтобы жить вместе, несмотря на свою полную противоположность. Сосуществуют отрицающие друг друга религии, философские системы и социальные сообщества. Мне думается, что в основе большинства конфликтов лежит страх. Стоит избавиться от страха – и сразу же возникают предпосылки для плодотворного диалога. Вот почему, посылая Вам означенный артефакт, я прилагаю в конце своего послания адреса и телефоны, по которым Вы без труда сможете установить прямой и непосредственный контакт как со мной, так и с моей дочерью.

Ещё раз выражаю Вам свою признательность и оставляю за собой право надеяться на личное знакомство в ближайшее (для Вас, разумеется, ибо для меня оно особого значения не имеет) время.

Ваш должник граф Д.»

В конце письма действительно значились адреса и телефоны, указывающие на города по всей Европе.

Повертев в руках перстень, я надел его на палец и сразу же почувствовал, что всё сказанное о нём в письме графа – чистая правда. Перстень обладал колоссальной магической силой. Имей я его прежде, путешествие в Болотово оказалось бы лёгкой прогулкой. Но вот кем бы я тогда вернулся оттуда? Всё это требовало серьёзных размышлений. Мне предстояло ещё не раз обратиться к письму графа, чтобы осмыслить всё сказанное им, чтобы определить своё истинное отношение к тому, что пока вызывало у меня лишь отвращение и профессиональную настороженность. В одном граф был прав: страх и предубеждение – плохие советчики в момент принятия важных решений. Сегодня же наиболее ценная информация, извлечённая мною из письма, указывала на то, что и милая моему сердцу Настя пока ещё не приняла окончательного решения. Сообщение о «дневном» характере её светской жизни порадовало и успокоило меня.

Размышляя о Насте и её отце, я придвинул к себе лист бумаги, на котором набросал сонет, пытаясь представить себя членом совершенно чуждого мне «круга», и памятуя тем не менее о том, что в нём не находила ничего ужасного очаровательная девушка, о которой я сейчас не мог думать без лёгкого сожаления. Пусть этот сонет и завершит мои записки.

Вампир