В декабрьских болотах царит тишина, Густая, как молоко, Звезда, тишиною оглушена, Серьгою в небе дрожит, Уходит день, и его спина Скучна, как вечный покой – Но каждый год, В сердце болот Вступает Белая Жизнь. У Белой Жизни белая бровь И белый зрачок в глазу. Сугробы-веки, ресницы-снег, Морщины – корявый наст. У Белой Жизни белая кровь И белый по телу зуд, Один раз в год Кого она ждет, Кого она ищет? – нас. Зыбун под слюдою намерзшего льда Зевает и видит сны О том, как растрескается слюда – У солнца остры ножи – И будет апрель, и будет вода, И тень от кривой сосны… Но смертен год, И в дрёму болот Вступает Белая Жизнь. У Белой Жизни седой висок И пудреная скула, Улыбка – мел, а рассудок бел, Крахмальней, чем хруст белья, А бледный лоб, как скала, высок И холоден, как скала. В глуши болот Кого она ждёт, Кто нужен ей? – ты и я. Декабрьским болотам хвалу пою! Звезде во мраке ночном, Пурге, что в озябшем, глухом краю Поземкой по кочкам вьюжит, Бесстрашному дню, что в неравном бою Сражен, уснул вечным сном. Ты – наш оплот, Стылый мир болот, Где ждет нас Белая Жизнь. У Белой Жизни есть белый лист, Но нет ни капли чернил, Перо в руке, как луна в реке, Рука, как метель в ночи, – Небесный свод равнодушно мглист, Мерцают огни в тени, За годом год Она ждет и ждет, А сердце болот молчит…

Было трое отличных друзей у меня, Трое верных друзей – ого-го! Я друзей у судьбы на врагов поменял, На отличных и верных врагов. Было трое чудесных невест у меня, Трое славных невест – это так! Я сперва у судьбы их на жен поменял, А потом на щербатый пятак. У меня была уйма прелестных детей, Может, десять, – а может, и сто! У судьбы я детей поменял без затей, Только, правда, не помню, на что. У меня была куча несделанных дел, И забот, и хлопот – это так! Все дела у судьбы я сменял, как хотел: На кабак, и табак, и коньяк. Вряд ли я успокоюсь в дубовом гробу, Закрывая предъявленный счёт – Хитроумный мой череп семь пядей во лбу, Я и лёжа сменяю судьбу на судьбу, Доплачу, и сменяю ещё!

У поэта что-то с горлом: Вместо песни – громкий кашель. У поэта что-то с сердцем: Вместо сердца – твердый камень. У поэта счеты с жизнью, Как с прокисшей манной кашей. Хочется в музей поэту – Чтоб не трогали руками. Вот стоит поэт в музее, Застеклен для ротозеев, Выделен поэту угол Для прижизненных изданий, На поэте – черный смокинг, Пудрой-перхотью засеян, Под поэтом – теплый коврик, Чтобы мог стоять годами. Ходят-водят хороводы Критики вокруг поэта: Ах, какое было сердце! Ах, какое было горло! Ах, как трогался руками И за то он, и за это, Мы бы чаще мыли руки, Он бы дольше жег глаголом! Нет глагола у поэта – Отобрали для потомков, И местоимений нету, И наречий, и союзов, И гипербол, и метафор Наш поэт лишен жестоко – Раз хотел стоять в музее, Значит, расплевался с музой. Лишь безлунными ночами По музею бродит призрак – Сумасшедший и печальный, Неприкаянный и голый, Бродит призрак и бормочет, Отражен в стеклянных призмах: "У поэта что-то с сердцем, У поэта что-то с горлом…"

Пас – это пас, а вист – это вист, и вместе им не бывать, А я – обалденный постмодернист, и Киплинга взял в кровать, Я возбужден, как юнец весной, и свеж, как яичный желток, А Запад – он, братцы, не хрящик свиной, и не беш-бармак – Восток. Увидел бур, и прицелился бур, и все, кранты буровой, А я это дело видал в гробу, я – дворянин столбовой, И в нашем дворе такие столбы, что хуже занозы в заду, А ты, Томплинсон, не пугайся трубы, а то поймаешь звезду. Баллада что, баллада – пустяк, сложу и швырну под стол, А Киплинг – он у меня в гостях, и мы с ним хряпнем по сто, За верный наган, за скверный Афган, за настоящих мужчин, За буйвола, чьи могучи рога, за вой Акелы в ночи, За двух пацанов, чей слог не хренов, за леди, которых мы Любили, как сорок тысяч слонов, среди мировой кутерьмы, За беспокойных Марфы сынов, за воду в палящий зной, За добрый табак и хмельное вино, за жизнь с прикрытой спиной. И снова по сто, и еще разок, и чокнемся через года, Да, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и им не сойтись никогда, Но двум поэтам плевать на рок, на срок и на пару веков, Поскольку нету таких дорог, чтоб встать на вечный прикол, И ни гу-гу, и ни капли в рот, ни слова в ухо времен – А на висках дрожит серебро, и тяжек шелк у знамен, Звезда в тылу, и звезда впереди, и звездный отблеск вверху… Налей-ка нам, братец Ганга-дин, пора смочить требуху! О, рай – это рай, и ад – это ад, но арфа вилам сродни, Когда ни вперед, ни вбок, ни назад, и кем-то исчислены дни, А вечность – миф, и не бросят роз на гроб из пахучей сосны, И только память весенних гроз, когда ни грозы, ни весны. Но что есть запрет, и что есть судьба, и что есть от рая ключи, Коль выпал час плясать на гробах и рыжих собак мочить, И туже затягивать ремешок, и петь, как поет листва – Давай, дружище, на посошок, нам завтра рано вставать!