Положи меня, как печать на руку, Положи меня, как тавро на сердце, Положи меня, как сухарь в дорогу, Как грозу на дол, как года на старца. Положи меня – я уже не встану, Я навеки здесь, я весь был и вышел, Облака над кручей от счастья стонут, Родники под кручей журчат: «Мы – ваши!», Родники журчат, а вода все слаще, Облака летят без пути, без ветра, Если я зову, а меня не слышно – Положи меня песней безответной…

Я жить хочу. В любое время суток. В ночи. С утра. Я жить хочу. Не отбирайте, суки! Не отбира…

Мой любимый город тих и светел, Догорают лип осенних свечи. Кто мне шепчет в уши? Это ветер. Кто идет за мною? Это вечер. Зябко и просторно в старом сквере, Зыбь тумана трепетна и нервна, Если и воздастся, то по вере, Если не воздастся, то поверь мне. Вал листвы несется вдоль аллеи, Пахнет небом, холодом и тленьем – Осень. Встать с молитвой на колени, И просить не счастья, а продленья…

Ах, осень – моветон! Жонглировать печалью, Как сорванной печатью, Над пестрым шапито, И в стареньком пальто Идти пустынным сквером, В мечтах, что было скверно, Но будет лучше, что В алмазах небосвод Взойдет над нашим домом, И ветру быть ведомым Сквозь ночи волшебство, А прочие приметы, Как стертые монеты, И крылья за спиной, И старики в пивной…

Напиши стихи про меня, Про того, кого променял На щепотку строк, горстку рифм – Напиши, прочти, Повтори. Напишу стихи про тебя, Ненавидя, веря, любя, Брошу жертву в пасть алтарю – Напишу, прочту, Повторю. Заверстаем жизнь, как сонет, Гороскопом строчек-планет, Возведем стихом новый Рим – Завершим, прочтем, Повторим.

Расставьте знаки препинанья В ряд на стене И, уходящему в изгнанье, Махните мне Платком, рукой ли, запятою, Стальным тире – Изгой, бастард, я вас не стою, Я на заре Уйду, оставив зябкой тенью В стекле окна Нерукотворный знак сомненья. Мой вечный знак.

Из дома в дорогу, из грязи в князья, Из будней в затёртые праздники… Так Галич писал: мол, уходят друзья. Да что там друзья! – Одноклассники. Не видел, не слышал, давно позабыл, По встречам отнюдь не печалился, И вдруг, как звонок от индейки-судьбы: Машиной, инфарктом, случайностью… У старого снимка потерты края, – Углы деревянного ящика – И в ужасе смотришь, как прошлое "я" Смеется в лицо настоящему.

Пади в объятья февраля – Гуляки, пьяницы, враля, Убийцы красноносого, Шута седоволосого. Теперь вас двое – феврали, Метельной пляски короли, С берлогами-утробами, С коронами-сугробами. Пляши, пляши, пляши, Во тьме завьюженной души, Пока не явится кошмар Всех февралей на свете – март.

Пьяный и красивый, На лихом коне, Я скачу Россией, Как в плохом кине. Прянут злые тигры, Упаду с коня – И полезут титры В небо из меня…

Здесь я лежу, а мог бы ты лежать, Постели этой нам не избежать, И глупо ждать, когда придет пора – Ложись сегодня, как я лег вчера.

Мы, увы, не молодеем, Не становимся бодрее – Доктора и лицедеи, Украинцы и евреи. Мы живем и в ус не дуем, Только ус, глядишь, седеет – Мудрецы и обалдуи, Арлекины и злодеи. Что-то ночью скверно спится, Кашель долог, нрав несносен, И кружит, кружит как птица То ли ангел, то ли осень. А потом шальное солнце Полыхнет в оконной раме, Котофеев хор бесовский Распоется меж дворами, Бес в ребре ударит рогом, Ангел в небе спляшет джигу, И дорога-недотрога Тихо спросит: «Эй, вы живы?» Эй, мы живы? Смех, и только – Платим смерти неустойку: «Эй, мы живы!» Эка малость – Пополам хандра сломалась!

Я не умею о любви. Беру ненюханную розу И романтическую прозу, «Шерше ля фам» и «Се ля ви», Охапку вздохов на скамейке, Мгновенья чудного итог, Аплодисменты шапито И ужин старенькой семейки, Ансамбль курских соловьёв, Улыбку гладенькой мулатки, Традиционные заплатки Паяцев, кислое жнивьё С пейзажа, писанного маслом, Которым кашу, милый друг, Нам то ли портить недосуг, То ль настроение угасло, Затем беру вчерашний суп, Пасть рокового чемодана, Колоду карт, где дура-дама Валета-блудня тянет в суд, Крыжовник, от дождя рябой, Немного страсти, много лени, И столбенею в удивленьи: Любовь! Гляди-ка ты! – любовь…

Приснитесь мне таинственной и томной, В колье из огнедышащих камней, Приснитесь мне однажды ночью темной, Приснитесь мне. Приснитесь мне владычицей видений, И неисповедимым колесом Скрипичной лжи Вивальди – рыжий гений! – Вкатитесь в сон. Приснитесь мне нагой и беззащитной, Вне страсти, вне томленья, в тишине, Когда итог измерен и сосчитан – Приснитесь мне. Приснитесь мне в унылой тьме алькова. О, легиона девственниц скромней, Изнемогая в страсти, как в оковах, Приснитесь мне. Приснитесь мне нелепой, небывалой, Невиданной нигде и никогда, Предчувствием вселенского обвала Шепните: «Да…» Слова – оправа вечности резная. Приснитесь мне, сама того не зная.

За окном танцует дождь, Теплый, благостный, нездешний – Дурачок, куда идешь? Глупый, камо ты грядеши? Горстка радостных минут, Смех над гибнущим Содомом, А потом тебя распнут На асфальте перед домом. Встав зеркальною стеной, Дождь смеется надо мной: "Посиди, прикован к креслу, Обожди, пока воскресну!"

Ощутите старость в сорок, Как звонок. Пусть в избе хватает сора – За окно! По сугробам ветер свищет, Что ж, зима… Время – деньги, время вышло, Пуст карман! Ах, нелепая свобода – Скоро в путь, От обеда до забора, Как-нибудь, К тем заоблачным высотам Вдалеке, Клюквенным забрызган соком, Налегке.

На Луне горят леса И Луна мерцает красным, А вокруг молчат, безгласны, Небеса. На Луне горят леса. Лунный Заяц бросил спичку, Как горящую жар-птичку. Полчаса, Полчаса гляжу в окно, Царским пурпуром взволнован. Век ли старый, миг ли новый – Все равно. Смейся, битый арлекин: Век ли, миг ли, фигли-мигли, Раз в овраге псы настигли – Скаль клыки. Потому что ночь темна, Потому что очень жарко, Потому что очень жалко, И – Луна.

Тихий ангел с сигаретой, Грустный ангел с дерзкой чёлкой, В Праге осень дольше лета, Поцелуй впечатан в щёку Золотым листом осенним, Знаком гибнущих вселенных. В Праге осень – воскресенье Из невинно убиенных. Меж готических костёлов Улочка – тесней оврага, В Праге осень бьётся в стекла: «Где ты, ангел?» «Здесь я, Прага!» На брусчатке параллелей Солнца жирная сметана, Как печать бен-Бецалеля. В Праге осень – это тайна. Ах, от тайны убегу ли? Кровяным плющом увита, В Праге осень – смех горгульи На плечах святого Витта. На часах – глухая полночь, Ангел укатил в трамвае, В Праге осень – это помощь. К счастью, так еще бывает.

В тополином пушистом безумьи переулками шествует май, Над Помпеей бушует Везувий, и как хочешь, его понимай, Потому что весна на исходе, и вальсирует дева Земля, А симфония близится к коде, где оркестр взорвут тополя – Ах, фаготы, гобои, кларнеты, ах, пушинки вселенской гульбы, То ли были мы, то ли нас нету, То ли были вы, то ли не бы… Дирижер в переулках смеется, тонкой палочкой режет углы, А над городом яблоком – солнце, облака, как сугробы, круглы, И цветущая вишня спокойна за грядущие чудо-плоды, Потому что, скажите, на кой нам заметать за собою следы, Уходить без остатка, без звука, без последнего хрупкого «до», Что висит, будто сладкая мука, над домами, над горной грядой, Где антенны, и кошки, и хлопья уходящей до срока весны… Я не верю, что сломаны копья. Я не верю, что клетки тесны.

Люди, признайтесь, что я вам сделал? Встав за столом, не сказал тоста? Заперт душой в темноте тела, Тихо прошу, неуклюжий, толстый: Господи, не обдели смехом! Смехом не обдели, Вышний! Милостью, счастьем, удачей, небом – Это как выйдет, но смехом… Слышишь?

Мне судьба говорит: «Не лезь!», А я лезу. И стоит судьба, словно лес Из железа. Мне судьба говорит: «Постой!», А я – ходу! И судьба – осенней листвой В непогоду. Мне судьба говорит: «Дружок!..» А я – в лоб ей. И горит судьба, как ожог, Хоть ты лопни. Мне судьба говорит: «Ложись!», А я спорю. И течет судьба, словно жизнь, Прямо к морю.

Привет, Вергилий, хмурый проводник! Сегодня я – ведущий, ты – ведомый. На небесах – чужой, в аду – как дома, Луч света в царстве тьмы, в песках – родник, Чужой среди своих, сквозь слезы – смех, Готов вести тебя я без помех По всем гееннам мира. Друг мой милый, Страх нас сопровождает до могилы, А за могилой он уже не страх, Сгорев дотла на гибельных кострах. О, в пекле – тишь да гладь! Иное дело, Когда душа – заложница у тела, А тело хочет жить. И вопль души Лишь подтвердит: все средства хороши Для достиженья цели. Целься, друг мой, Вздымай сиюминутные хоругви, Освой архитектуру на песке, Сегодня – весел, завтра же – в тоске, Сейчас и здесь, где хоровод материй Напоминает хоровод истерик У дамочек нервических. Вперед, Всегда вперед, кривя в улыбке рот, За кругом кругом, за другом – враг, и снова, Опять, всегда, в начале было слово, В конце был жест, а в середине – мы, На хрупкой грани вечности и тьмы, На острие ножа воздвигся дом… Мы, впрочем, заболтались. Что ж, идем.

И никто не позовет. Я и сам бы не пошел бы С вашей развеселой шоблой В обезумевший поход, Я и сам бы ни за что Никуда ни с кем ни разу, В драном драповом пальто, С неоконченною фразой, Исказив ухмылкой рот, Изваляв в опилках душу… Я бы зов, как песню, слушал, Но никто не позовет.

Давай поговорим о нас, Какие есть, какие были, Какими будем. Море пыли Пригасит свет счастливых глаз, Осядет в горле горьким комом, Любимых превратит в знакомых, Друзей – в приятелей. И все же, Сквозь годы, сквозь мороз по коже, Давай поговорим о нас. Давай поговорим сейчас, Не хороня нас в долгий ящик – О самых-самых настоящих, Без комплиментов, без прикрас, Со смехом или со слезами, Блестя счастливыми глазами, Давай поговорим сейчас. Давай поговорим не здесь И не сегодня. В странном месте, Где рубль легко пойдет за двести, Где хлеб насущный даждь нам днесь, Где нет ущерба нашей чести, Где мы – вовеки, где мы – есть, И сад, обещанный давно, Стучится ветками в окно, Цветет душистым белым дымом, Где мамы вечно молодые, Где в родниках течет вино, Где всем воздастся по заслугам Или по вере – свет и тьма Узлы мирские вяжут туго: Иному – посох и сума, Иному – тихая тюрьма, Иному – долгий путь за плугом, Тебе – что выберешь сама. Давай поговорим с тобой, С тобой и только. Каждым словом Делясь забытым, старым, новым, Сиюминутностью, судьбой, Сворачивая дни, как горы, Ты знаешь, эти разговоры И называются – любовь.

Цыганки трудились, цыганки гадали: У каждой медали – четыре педали, У каждой педали по две стороны, У каждой страны по четыре войны, У каждой войны десять тысяч героев, У каждого – орден за взятие Трои, И каждому ордену – тысяча лет, А каждому году названия нет. И каждой минуте – козырную даму, И каждому времени – свой Нострадамус, Чтоб каждый пророк – с бородой и в очках, Со сказкой про белого чудо-бычка. А чудо-бычок – он без левого рога, А дом – он казенный, но в дальней дороге Ты вспомнишь тот дом, и манящая даль Вдруг звякнет надтреснуто, словно медаль, Где родина – той и другой стороною, Забытой страною, чужою войною, Сутулой спиной да кирпичной стеной… Бывают медали с одной стороной?

Душа битком набита хламом – Гори огнем! Пусть суждено сгореть дотла нам С тобой вдвоем, Но слишком хочется простора, Не здесь – внутри. Коран ли, Библия ли, Тора, Весь смысл – гори! Пылай, душа! Стучится пепел В щиты сердец. Когда ни холоден, ни тепел, Тогда – мертвец. А так – взмахну себе крылами, Живой, нагой, Всегда – пожар, вовеки – пламя, Всегда – огонь!

Надвигается гроза, Фазу неба закоротит, Что-то бегают глаза У сидящего напротив, А вокруг все гладь и тишь, Даль пронзительно нагая… Эй, напротив, что сидишь, Подозрительно моргая?

У каждого свой бог – и в фас, и в профиль, Нимб над главой, Но, в сущности, лукавый Мефистофель – Он тоже в доску свой У каждого. То прямо, то кругами, То «нет», то «да», Так и снуем меж нимбом и рогами – Туда-сюда.

Когда мы выходим на сцену, Когда мы вершим торжество, Мы знаем и меру, и цену, И смысл, и значенье всего. Мы – древние мудрые боги, Мы – юные чудо-цари, С презреньем швыряя под ноги Кумиров любых алтари, Мы брезгуем адом и раем, Мы славим свободу и пыл, И вольной душой презираем Соблазны нелепой толпы. Когда мы выходим на сцену, За нами идет благодать, Вселенная – это плацента, Отвергнутая навсегда, Законы великим излишни, Могучим смешны рубежи… Но вот мы выходим. Мы – вышли. И каждою жилкой дрожим. Минута – и занавес поднят, Минута – и зал начеку. И правда коварную подлость Сорвет, как с гранаты чеку, И мы оставляем гордыню В кулисах, как сброшенный плащ, И в сизом искрящемся дыме Наш гимн превращается в плач, Стихает дробящийся топот, Скрываются в ножнах мечи… А кто-то нас хлопнет по попе И скажет: «Родился? Кричи!»

У лихой каравеллы дырявое днище, Затупились мечи, вместо ножен – труха, Утомленные принцы завидуют нищим, И глодают шакалы легенд потроха. Пока тускнеют древние венцы, И Белоснежка спит во гробе цинковом, Еще один романтик вышел в циники, Еще один тихоня – в подлецы. Черный флаг с костяком на портянки разорван, Белый флаг с алой розой сожжен по злобе, Из избы не выносят ни мыслей, ни сора, Ни детей, ни покойников – тихо в избе. Пока торгуют грешным и святым, И книги – нет, не жгут, но давят трактором, Еще один философ стал спичрайтером, Еще один поэт ушел в менты. Ах, романтика, птица, попутчица, стерва! Не даешь? – ну и ладно. Даешь? – за пятак. И опять не хватает ни мысли, ни нерва, И швыряешь монетку, как душу, с моста. Пока слепые возятся во мгле, И бес хромой, от счастья пьян, снует, Еще одна Джульетта лесбиянствует, Еще один Ромео на игле. А в Париже – дожди. Громоздится над Сеной Нотр-Дама ковчег (после нас – хоть потоп!), И клошар с мощной челюстью Жана Габена Пьет вино и, зевая, ломает батон. Пока винцо свершает чудеса, Пока его батон, хрустя, ломается, Клошар вздыхает и склерозом мается: Что видел он когда-то в небесах?

Когда хулили и хвалили, Когда толкали и тянули, И выпили, и вновь налили, И опьянели, и заснули, В том странном сне я понял вдруг, Что значат крест, звезда и круг. Потом вставали и спешили, Опять хвалили и хулили, Строгали, резали, пилили, Нимб примеряли, дело шили, И позабыл я навсегда, Что значат круг, крест и звезда. Однажды просветят и взбесят, Возьмут, поднимут и уронят, Заплачут, рассмеются, взвесят И отпоют, и похоронят, И я уйду из этих мест, Туда, где круг, звезда и крест. Там не хулят, но и не хвалят, Не зашивают и не рвут, Не поднимают и не валят, Не умирают, не живут – И я обратно убегу Вертеться с вами на кругу, С крестом – наградой и бедой, Под путеводною звездой.

Дождь был гуляка и повеса, Бездельник, баловень, босяк, Он плел из галок сеть над лесом, Ловя пустые небеса. А лес был возбужден и пылок, И так пронизан сентябрем, Как будто в мире лесопилок Еще никто не изобрел.

Романтический флер – как вуаль на стареющей даме. Там морщины, и тени, и горькие складки у рта, Что копилось годами, и в ночь уходило следами Этой жизни, которая, в сущности, вся прожита Без остатка. Остаток – тщета. Я люблю тебя, жизнь, как ты есть – без нелепой вуали, С дорогой мне морщинкой, с усталым, измученным ртом. Мы с тобою вставали, спешили, неслись, уставали, И давно не нуждаемся в том, что случится потом. Клен простился с опавшим листом.

Я говорю, а ты не понимаешь, Не то чтоб невнимательно внимаешь – И шляпу с уважением снимаешь, И смотришь, как колеблется гортань, Но в смысл тебя конфеткой не заманишь, И нет тебе в том смысле ничерта. Я говорю, а ты не понимаешь, Кусаешь губы, кулаки сжимаешь, То вдруг по-украински: «Як ся маєшь?», То вдруг по-русски: «А пошел ты на…» За сигаретой сигарету смалишь, И все ж не понимаешь ни хрена. Я говорю, а ты глядишь с укором, Не понимаешь, и поймешь не скоро, Своротишь горы и построишь город, Но пониманье, мой искусный джинн, Уже не ссоры, и еще не споры, Когда мы каждой жилкой задрожим От пониманья. Ты не понимаешь, Тебя влечет пустая кутерьма лишь, По кругу ты, как пони, ковыляешь, Я в центре круга, будто столб, стою, «Ешь, – говорю. – Вот хлеб. Он задарма. Ешь!» А ты не хочешь хлеба, мать твою!

У снега – свои причуды, У первого – вечный праздник, Он необъясним и чуток К дыханью рябины красной, Коснется легчайшей кистью Акации, дома, лавки, И пахнет лимоном кислым, А кажется – медом сладким, И вот отступает небо, И вот наступает нега, Как будто живешь от снега До снега, и вновь – от снега…

Влез на престол злодей, урод и хам, Горшки ночные – не горшки, а вазы, Алмазами зовутся гордо стразы, Завидует достоинство грехам, К победе ложь идет по головам, В почете не молитвы, а приказы, Не избежать ни мора, ни заразы, Когда гнильё на пользу потрохам, А время зелье варит, раз за разом Веля концам, началам и срокам Кипеть в котле. Ликуй, король Маразм! От нас в веках останется лишь фраза, Которую я смерти не отдам: «Я был рожден, и умер я не сразу…»

Зима расцветает ночной хризантемой, И кошки орут – мимо ритма, не в тему, И знать бы – откуда мы, кто же мы, где мы, А лучше не знать. А лучше идти по скрипящей пустыне, Нанизывать рифмы, как небо, простые, На жаркую нить, что и в стужу не стынет, В предчувствии сна. Помойка-монблан во дворе громоздится, Костер двух бомжей, как слепая жар-птица, Белеет в незрячести крыш черепица… Не зреньем, душой Я вижу их – крыш черепичные плеши, Помойные баки, где бомж, точно леший, Угукает радостно: "Камо грядеши?! Эй, брат, хорошо!" Эй, брат, закуси золоченою шпротой, Эй, брат, мы с тобой – арестантская рота, Узнать бы – каков ты, откуда ты, кто ты, Да мимо бреду, И некогда остановиться в смятенье, И некогда вспомнить: где люди, где тени, Где стены, где склоны, где дуба кряхтенье Под снегом в бреду.

Мы, поэты, редко святы, Часто биты мы, поэты – Если возлюбил себя ты, Ближний станет мстить за это. Мы, поэты, эгоисты, Не аскеты, а заветы – Если упованья мглисты, То медлительны рассветы. Мы, поэты, злы и хмуры, Неприветливы и грубы, Если снайперы – амуры, То стрела не в сердце – в губы. И с последним поцелуем Удалимся в небо с крыши… Если будет алиллуйя, То ее мы не услышим. Урони слезинку злую, Или выметнись вприсядку, Все приятней алиллуйи – Сдачи с прожитой десятки. Ах, десятка, центр мишени, Изодрать тебя, заразу! Мы желаем подешевле, Это значит – хлоп, и сразу. Под мотив из «Травиатты» Ляжем в облака, как в склепы… Мы, поэты, редко святы, Мы поэты, часто слепы.

Я становлюсь похожим на отца – Походкой, жестом, образом, движеньем, Не общим выражением лица, Но лицевым необщим выраженьем, Легчайшим ламца-дрица-оп-цаца, Которым мы намек на сути женим, Хлебнув винца. Я становлюсь похожим на отца, Не до мельчайших тонкостей похожим, А отраженым в зеркале прохожим… Лысей, цыпленок, на манер яйца! Не сходство до победного конца – Всего лишь силуэт, оттенок кожи, Словцо в сердцах. Я становлюсь похожим на отца Неясно чем, неясно как, неясно, Кому все это нужно. Вол и ясли, И небо наверху, и глас Творца: "Рожден в тени тернового венца, Иди, подобен, в жизни окаянство, Раб, червь и царь!" Я становлюсь похожим на отца, Как на кумира – встрепанный пацан, А если вам смешно, тогда иначе: Как грек Гомер – на каждого слепца.

Хрустни попкорном – Кровью накормим. Если под корень, Значит, в законе! Вольному – волки, Валенку – волны. Во поле двое? Значит, не воин. Шуры-гламуры, Новое племя, Если лемур ты, Значит, не лемминг! Нищему – money, Печени – финка! …В новом кармане Старая фига.

Не спрашивайте меня о большой любви, Такой чистой, что с ладоней ее можно есть, Не спрашивайте меня, где идут бои, Бои идут здесь. Не кричите – ответь, мол, как бога зовут, А когда он не слышит, то как клянут, Потому что, низвергнутый, на плаву Мой бог еще держится, и он тут. Он рядом, как вы, кто вопросом жжёт, И ответа ждет, и молчит в слезах, А я влюбляюсь в кротких соседских жён, И крадусь к ним ночью, И жёны – за. Не спрашивайте меня о заботах дня, И о злобе дня, что довлеет – вам Не поверить мне, не услышать меня И не внять беззвучным моим словам. Замолчите, вслушайтесь в тишину, Прикусите язык и закройте пасть, Чтобы рухнуть в искренность, как в волну, И пропасть. Я спрошу вас сам, ничего не сказав, Я отвечу, ничего не произнеся, И тогда, как жёны, вы будете – за. Это истина. Вся.

Не уйдете без награды: Всем сверчкам – по шестку. У кладбищенской ограды Ходит грач по песку, Птица-щеголь в черном фраке, Он здесь свой, я – чужой, Третий-лишний в честной драке С засапожным ножом, С золотой монеткой жизни, Непропитой дотла, Между мной и мигом тризны – Только грач да ветла, Да ограда, да Шопена Похоронка в руке, Да клубящаяся пена Облаков вдалеке, Да привявшего нарцисса Желтизна на плите, Да заоблачных артистов Хрипловатый квартет: Скрипка, альт, виолончелька, И в-четвертых – гроза, Небеса жужжат, как пчельник, Жмурят рысьи глаза, Что хотят, не знают сами, От меня-дурака, Между мной и небесами – Только эта строка. Тают строки, будто сроки, Длится рифм суета, Добродетели, пороки, Птичья тень от креста, Две старушки – мимо, мимо, Черный ангел анфас, Монументов пантомима, Песьей свадебки фарс, Птица-память за спиною Распласталась крылом… Меж тобою, смерть, и мною Встал горбатый залом, Нерушимая минутка, Неразменный часок, Недосказанная шутка, Непробитый висок. Ехал Грека через реку, Да на стрежне привстал: Эй, какому человеку Захотелось с моста? Эй, которому бедняге Вниз башкою с перил? – Дескать, тошно, брат, от шняги, Дескать, все, докурил, Дескать, трескать не желаю Ни рыбца, ни мясца, Грека, брат, судьбина злая Меня за руку – цап! Ехал Грека на баркасе, Хохотал: ой, дурак, Взял и прыгнул мимо кассы, Да забыл: в речке – рак, Широка клешня у рака, Как дорожка-стезя, Прыгуна схватил за сраку: Не сигай, где нельзя! Не топись, живи всухую, Нам башки не морочь, Раком ставь судьбу лихую, Хочешь – день, хочешь – ночь, Хочешь, утром на кладбище У оградки постой, Где и рак фальцетом свищет, Где и грош – золотой, Где пылает клен осенний, Как господня свеча… Светел лик у воскресенья, Черен фрак у грача.

Говорят, у моей девочки дурной характер, Издеваются: у крошки, мол, дурной характер – Слышишь, мама, эти парни только что из буцыгарни, А горланят, что у девочки дурной характер! А я все смеюсь над ними: дураки! На себя-то посмотрите: золотой характер? У самих-то, значит, сахарный, святой характер? Слышишь, мама, эти дурни только что из винокурни, И ворчат-бурчат, как старый заржавелый трактор, И орут, как злые жабы у реки. Говорят, у моей девочки собачий норов, Справедливо, мол, у сучки – и собачий норов, Слышишь, мама, эти шклюцы и пришлёпнуты, и куцы, А сочувствуют: "Как, брат, ты терпишь девкин норов? Как ты только это терпишь, брат?" Я в глаза им улыбаюсь: пусть собачий норов, Крошка – гончая стрела, а ты – вонючий боров, Слышишь, мама, это рыло всем нам истину открыло, Эта туша в курсе споров про собачий норов, Этот штымп желает мне добра!

На этих ступенях людские следы Втоптали заветы в скрижаль, Ни первой звезды, ни последней звезды Ступеням не жаль. На этих ступенях спит пьяный сосед И гложет беспамятства кость, Горячечной белкой в пустом колесе Летя под откос. У этих ступеней щербаты края, Обгрызен подошвами бок, Тут все побывали, от «вы» и до "я" – И дьявол, и Бог, Прошлись этажами, грустя и смеясь, О странном желая спросить, И следом ползла золотая змея, Спеша искусить.

Танцы-шманцы-обжиманцы, Тёлки с голыми ногами, Боль старинного романса Затерялась в сучьем гаме, Мы по нотам канем в нети, Неотпеты микрофоном… Южный полюс на планете – Будто маска с хлороформом. Одичалый рев гитары, Непохожей на гитару, Твари шумно ищут пару, Ах, поддайте тварям пару! Не до жиру, быть бы живу, Как бы впрямь не околели… Если глобус вскроет жилы, Опустеют параллели. В обезумевшем ковчеге Мы – чужие – допотопны, Мы не молим о ночлеге, Нам еще по хлябям топать, С этим тихим романсеро, С разговорами о разном… Если в доме пахнет серой, Значит, в доме – вечный праздник.

А потоп отменили. Ковчег рассыпается втуне. Хоть по паре, а твари – друг дружку с усердием жрут. Позабыт Арарат, намечается новый маршрут – От Содома к Гоморре, с заездом к Восьмеркиной Дуне. Дискотека, братва! – Ной танцует безумную самбу, И соленого хочет, и клеится к Лота жене, И меж несостоявшихся Рио-де-где-вы-Жанейр Вечный Жид кочумает – кочует с тоской: «К небесам бы!..» Это все кавардак, карнавал, и смешон, и жесток, Это апофеоз, это вызов кипящему року, И в отечестве нашем дадут всем сверчкам по пророку, Куликам – пополам, по полям, по холмам, и трем сестрам – комфортный шесток. Я – ваш сын, я – ваш внук, я – ваш брат по несыгранной роли, Я согласен пешком хоть от Белого моря к Голгофе, Лишь бы зарево прожекторов, лишь бы литрами – кофе, Лишь бы брань костюмеров в уборных, и вечно – гастроли. Умирал и рождался бессчетное множество раз, Уходил, возвращался – по кругу, по кругу, по кругу! – Знал удачу и крах, бил врага, подавал руку другу, Плоти от плоти я ваш – карвардак, карнавал, нам пора! …и плевать, что похмелье с утра, Что приблизился серп топора, Что на лбу пропахались морщины – Вот: идет к Магомету гора, Вне реальности и без причины! Значит, завтра танцует с вчера, И мужчины до смерти мужчины, А у женщин в глазах – блеск костра… Потанцуем, сестра?

…так и жизнь пролетит, просквозит, отболит и окончится, Отрыдает грозой, талым снегом в низины сойдёт, Ах, как много хотелось, и как же немного мне хочется В этот день, где акации мокнут под сизым дождём, Где лохматая псина вертит крендельком закурчавленным, Где жирнющие голуби булькают в мокрой тиши, И соседи зеленый борщец сотворили из щавеля, И бурчит вдохновенье: «Не можешь писать – не пиши!» Захотеть ли карьеры? – карьера курьером унесена, И в карьере утоплена, подлая, курам на смех. Захотеть ли богатства? – бумажник хохочет невесело, И бурчит вдохновенье: «Не сметь, безобразник, не сметь!» Захотеть ли друзей? – так по пальцам друзья пересчитаны, И хватило их, пальцев, с избытком, с запасом, вполне, Потому что друзья, словно книги, сто раз перечитаны, А друзей одноразовых, право, не надобно мне. Захотеть ли любви? – вот любовь, что-то моет на кухоньке, И ворчит, что посуды скопилось – в реке полощи! Захотеть ли гулянки? – калач улыбается пухленький, И горилка в баклажке, и в миске – с говядинкой щи. Ах, как много хотелось, желалось и в гору карабкалось, Ах, какие мечтались гроши, ах, какие шиши!.. Скоро жизнь отчалит – «Титаник», корабль-колосс – И бурчит вдохновенье: «Пиши, безобразник, пиши!»

Стихи смывают пыль с души, Стихи срывают с нас оковы, Пиши водою родниковой, И грязной тряпкой не маши. Стихи спасают от тоски, Стихи излечивают раны, Но если мы с тобой – бараны, Шашлык наш – бытия куски. Стихи взмывают к облакам, Днем – облегченьем, ночью – воем, Да, бейся в небо головою, Нет, не спускайся к дуракам. Стихи – редчайшие дары, Стихи – натянутые нервы, И это все не во-вторых, И даже, право, не во-первых…

А если уйду – это, право, не важно, Оставьте унынье врагам, Плывет по теченью кораблик бумажный К иным берегам, Газетою – парус, и спичкою – мачта, И время – широкой рекой, Не надо, прошу вас, не хнычьте, не плачьте, Махните рукой. Уйдите домой и без слез помяните, В бокалы налейте вина, Пока еще солнце над вами в зените, Пока не луна.

Пройдись за мною по тротуару, Упрись мне в спину тяжелым взглядом, Мне нужно знать, что ты где-то рядом, С петлей и мылом, ножом и ядом, С недобрым словом – моей наградой За те грехи, что считал товаром. Я торговал врассыпную, оптом, Себе в убыток, смешной барышник, Купец наивный – но только, слышишь, Осанна в вышних нас не колышет, Как поцелуй золотой малышки, Когда башмак до прорехи стоптан. Шагай за мной, человек мой черный, Криви в усмешке сухие губы, Твои движенья смешны и грубы, Тебе поют водостока трубы, Тебе метали лещи икру бы, Когда б икринки – размером с четки, А так, по малой – сдувайте щеки, Раз ты – не демон, а я – не Врубель. В безумном вальсе дома кружатся, В ночном тумане шаги поманят, В седом дурмане меня помянут, Огни зажгутся в небесной манне – Мне б в эти стены всем телом вжаться, Да жжется кукиш в моем кармане, Да гибнуть рано – пора рожаться. Шагай за мною, нелепый призрак, Пока есть время, пока не тризна.

Глоток луны из чаши неба Горчит, Тяжелый, черный запах хлеба В ночи, Шаги обиды за спиною, Наискосок меж всем и мною – Огонь свечи. Колючий иней звезд на окнах Студён, Куда идешь? – вернее, кто к нам Идёт, Сминая годы, вехи, тени? Курок ружья на мрачных стенах Взведён. Дома моргают вслед, не зная: Мой? Твой? Свисает облако, как знамя, Над головой, Наискосок меж всеми нами, Унылым гибельным цунами – Пса вой. Оледенил весь мир потоп, Оставив город на потом.

Отпусти ты меня в соловьиную ночь Ненадолго, Я тебе принесу новой песни зерно На ладони, Я тебе приведу снов горячий табун Некрылатый, Я ума притащу на озябшем горбу Хоть палаты. Отпусти, не держи, я грызу свою цепь, Кровь из дёсен, На душе – паутина, тоска на лице, В пальцах – осень, Мне бы грошиком в ночь, мне – копейкой во тьму Кануть в нети, И остаться совсем-рассовсем одному На планете. На коленях стою, бью поклоны, чудак, Умоляю: Отпусти, изрони милосердное «да» – Отгуляю, Отплачу, отслужу, отбегу и вернусь, Виноватый, Словно коврик, тебе на рассвете приснюсь У кровати. Наступи мне на горло, на спину, на все, Что подставлю, Урони на меня, что ли, томик Басе, Хлопни ставней, Погляди в золотое спросонья окно – В очи змею… Я распробовал ночь, как хмельное вино, Я трезвею.