И ведь дело не в том, что идея, и даже не в том, что плоха, Да какая бы ни была… всё одно человек-блоха, Проживающая своё пусть с идеей, пусть без неё, Пусть как древледремучий философ, пусть как чистое дурачьё. Вот такое приходит в голову, когда садишься в эле- ктропоезд на Павловск… лысый дядя навеселе, И думаешь: если б Бродский не придумал анжамбеман, С кем бы тогда рифмовался он, в чьей руке не стакан, А пивная бутылка. Крепкое. Сущий яд. Один из нас едет на Третью Платформу, второй же – в ад, Где жена вместо чёрта и вилы раскалены, Чтоб вонзиться в мягкое… а, может, и нет жены, Тогда нестирана наволочка, грязная голова, В телевизоре жизнь, превращённая кем-то в слова, Братан, я тебе сочувствую. Стайка цыганок в джинсе Села на станции Купчино. Как изменились все Эти цветастые платья, памятные с тех лет, Когда «Лебединое Озеро» был неплохой балет, С тех лет, когда было проблемой купить билет, С тех лет, когда станция Вырица, полная дикарей На лошадях, слепоты куриной, клевера и шмелей, Меня принимала ребёнком. Родительский день. Мать с отцом, О том, что они разведутся, им самим неизвестно. С лицом Мадонны мать разворачивает курицу. Помидор, Огурец, крупная соль, о глупостях разговор, С нами девочка Света, чья мать-одиночка к ней Не приехала, с нею папа и мама нежней, Чем со мной, это чуточку злит, но совсем не всерьёз, По дороге скачет цыган на лошади. Блеянье коз. Жизнь прошла, как азорские острова… ха-ха-ха, Какая дурацкая строчка: проплывая мимо, слегка Под хмельком, сказануть такое можно, а тут… а тут Императорский Павловск мимо, трупы, призраки, тени идут, Проверяют билеты у пассажиров, тридцать рублей Безбилетный проезд, если ж денег нет хоть убей, То, наверно, в живых оставят по своей неземной доброте. Цыганки выходят. Посёлок. Приехали. Здравствуй, отец. Чернолик как цыган, подвыпивший, живущий с охотничим псом, Сидящий в саду под вишней за большим уютным столом, Всю жизнь положивший в фундаменты, которые разнесло Время в дребезги. Намертво жизнь заснежило, замело Время. Как ненавижу время я, обессмысливающее даже рост Шиповника! Подъяремные быколюди тянули воз И притянули к вишне, где отец, забывший, зачем                                                                жил. Мне, всем нам, исчадиям НКВД, простишь ли? Прости мне!.. нам всем.

Я сеятель соли на улицах ночи, И я не вельможа, но я что-то вроде, Я снежные тучи с земли прогоняю, Слова жадных губ на другие меняю. Лопата – псалтирь и канон мой торжественный Слагает из снега и жести божественной. Ритм, ритм движений свеченьями дружен Крыш, ждущих рассвета. Весь город завьюжен, Я сеятель соли, я шаркаю бритвой По рыхлому, рыхлому, р-рытвина, рытвина Пустой мостовой скорый шаг замедляет, А соль выпадающий снег растопляет. Лишь хриплое пение голоса жести, И снег зарычал, и завыл, против шерсти Зверь белый-пребелый задет, клок валится, И чёрная перед ногами страница.

Я пишу тебе через силу, постарайся меня понять. Умирать надоело, милый, достало меня умирать. Если чем я и жив, то тем, что пишу эти строки, и – всё. Стать одною из них я хотел бы, пусть бы в воздух меня унесло. Или если неосквернённый есть на земле ещё храм, Я хотел быть в нём колонной, я за это всю жизнь отдам. А пока война и заботы – что ж, видать, это доля моя — Канониром стоять у штирборта твоего корабля. И прошу я, как просит воин в пороховом чаду: Дай Ты мне избежать пробоин. Знаешь, правым я галсом иду. Дай, чтоб то получил убивец, что мне предназначить хотел. Дай, чтоб парус, твой голубь, любимец, не осиротел.

1. Доволен раб. Послушный – Небу мил, Кто на пути греха – души не утомил, Хлеб не ломал с шутом,               к смутьяну в дом не хаживал: 2. В алтарь Учения сердцебиенье каждое …И день, и ночь носил… Припев: Алли-луйя! Чей к небу шаг – доволен он, Ведь шаг судьбы такой – он Громом проложён. Алли-луйя – храня Небесные слова, Доволен раб лучом – из сердца Божества. 3. Добру весь день учась, пребудет он, как дерево, Чьё семя при воде упало, возрастать. В срок – плод его ветвей, зимою не растеряна Окажется листва, и честь, краса, и стать… Дано всем действиям послушных рук – блистать. Припев: А чёрных дел он не свершал, постыдных дел, Кто шёл путём небес, как горный снег он – бел. 4. Не так паршивцу, и шуту: Не так написано, Сметётся после молотьбы он с камня лысого На землю шелухой. Увидят страх они. 5. И не войдут ни победить в судах они, Ни со святыми хлеб им преломить, 6. Понеже Дух знает путь Святой, кто прожил зло, тот – не жил.

Исповедь, это не – прошлое Сделать по-прежнему прошлым, Это прошенье души — Счесть моё зло ненарочным, А для души нет времён — Время скромней её ранга. Вечность истратит патрон, Свищет душа – наша ранка. Исповедь – я; и – Закон, С Богом мужское танго.

Пишу тебе подобие ответа — Пророчества сбываются, мой друг, Читай… пока не требует поэта К священной жертве своевольный Дух, «Окстись, брат»! – рявкнул старший, – «Бог Закатанных, – нас держит в банке, Как огурцы для после пьянки»… — «Будь», – улыбнулся младший, – «спок! Нет банок. В ноздри Дух живой Бьёт, как укроп на огороде. А в банку – суй… найдёшь – в народе Вдруг огурец есть огневой». Во все века, у всех культур Есть парни… «не в себе немного». Неосторожно верить в Бога — Причуда избранных натур.

Вот миг, когда порыв внезапен — Сказать: «Продлись! Как хорошо»… Zum Augenblicke dürft’ ich sagen: Verweile doch, du bist so schön! [2] Могу сказать об этом миге: Помедли, задержавшись в книге. Я вспыхнул, Боже, и горю. Твоя звезда в моей макушке. Курится дым. Так я курю Окурки за день до получки. Такое вот мгновенье, со звездой… …………………………………………………………